Буревестник

Мне приснился сон. Мимолетный, ненавязчивый, но такой мощный и оставивший неизгладимый след в сознании. Я жил сном, я был в нем, и мне не хотелось просыпаться, ведь та жизнь была столь непохожей на настоящую. В нем были настоящие краски алого заката, и пламенное солнце, уподобившись свече, догорало на горизонте. Я слышал умиротворенный, тихий рокот моря, вселявшего безмятежное и бесконечное чувство покоя. Я чувствовал дуновение ветра, игриво играющего с моими растрепанными волосами. И терпкий аромат земли наполнял свежестью, дурманил разум и пробуждал давно забытую улыбку на губах.

В момент пробуждения все образы исказились и исчезли. Растворились прямо перед глазами, оставив после себя лишь обидное сожаление. Я слышал звук своего собственного дыхания, а вместе с ним и едва слышный писк регулятора, пристегнутого к запястью. Меня ждал ненавистный пластмассовый тюбик, наполненный разноцветными таблетками. Высыпав на ладонь нужное количество, я проглотил всю дозу, запил водой и встал на ноги. Мой измученный организм получил сильнейшую встряску, не успев даже толком проснуться. Мне стало жаль свое тело. Оно не было виновато в том, что я сделал. Но таков был закон.

Знакомое чувство пустоты и фальшивого спокойствия вскоре овладело мной, проникло в самые далекие, самые потаенные уголки мозга и очистило разум от всей ненужной информации. Сон исчез под натиском химикатов. Будь доброжелателен, улыбайся, будь вежливым, никаких негативных мыслей. Если возникнут сомнения или просто желание взбунтоваться, нужно немедленно отбросить эти глупости и сконцентрироваться на работе. Помни о вине и о том, что нужно ее искупить, работая на общество. Эта была моя ежедневная молитва.

Под действием препаратов я не смог бы рассказать о своем преступлении. Знаю лишь, что я совершил что-то отвратительное, что-то мерзостное, из-за чего я попал под «Особую Программу Реабилитации» или по крайне мере это мне пытались внушить. Тюрьмы – это прошлое, бессмысленная трата денег налогоплательщиков. Государство получило доступ к самому ценному, что есть у мыслящего существа – в разум, превратило храм мысли в клетку, из которой нельзя было выбраться. Слабое осознание всего этого как всегда находилось где-то на периферии сознания, бессильное в своей попытке пробудить бунтарский дух. Я потерял себя.

Вялый и одурманенный я кое-как оделся, наспех позавтракал и собрался на работу, дожидаясь, пока наконец-то вновь раздастся контрольный сигнал регулятора. Он фиксирует точное количество вещества в крови, исключая возможность непринятия дозы. Если игнорировать предупредительный сигнал, уже через несколько минут у дверей квартиры может появиться наряд полиции. Более того, аппарат нельзя было снять с руки просто так, разве что отрубить конечность. Зная об этом, я без чувства облегчения отодрал этот механизм, похожий на жирного, черного паука со жвалами и даже не поморщился от боли. Существовал и второй датчик, установленный в районе груди, исполнявший те же функции, но он был закреплен там до конца срока «заключения». Вечером все повторится – я приду домой, вновь закреплю «паука» и приму дозу. И на следующее утро. Изо дня в день.

За стенами дома раскинулся необъятный, шумный и знойный мегаполис, набитый битком людьми. Они были всюду, совершенно непохожие друг на друга – с кричащими прическами, в ультрасовременных нарядах, с телами, полными микрогаджетов. Эти люди застряли в стремлении не походить друг на друга, выделиться из толпы, погрязли в выпячивании собственной индивидуальности, столь уродливой, диспропорциональной и фальшивой. Я шел мимо, не стараясь даже рассмотреть чужие лица, которые словно слились в одну большую маску, которая хищно поглядывала на совершенно обычного меня, пустого и лишенного воли и эмоций. Кто он такой? Почему… ах да, это ведь преступник. Понимающие кивки и снисходительные улыбки, презрительные ухмылки и брезгливое перешептывание. Или это мне только кажется? В любом случае химикаты с легкостью побороли стыд и унижение. Я уже привык.

На высотных зданиях высились огромные плакаты, на которых была изображен высокий, статный мужчина в деловом костюме. Слева рядом был изображен он же, но в рваной одежде, со злым выражением лица и ножом в руке. Надпись гласила:

«Я БЫЛ ПРЕСТУПНИКОМ. НО Я ПРОШЕЛ ЧЕРЕЗ РЕАБИЛИТАЦИЮ И СТАЛ ЗАКОНОПОСЛУШНЫМ ГРАЖДАНИНОМ.

СДЕЛАЙ СВОЙ ВЫБОР СЕЙЧАС

РЕАБИЛИТАЦИЯ СПАСАЕТ ВАШИ ДУШИ.»

Программа «Реабилитация» стала настоящим прорывом для человечества. Больше не нужно было наказывать людей за совершенные преступления. Вместо этого - всего лишь погрузить их в принудительную эмоциональную и частично мысленную изоляцию, дать время поразмыслить о совершенных деяниях, позволить очиститься от злых мыслей. На деле это означало лишь одно – тебя больше не существует от первой дозы и до последней. Нет ни воли, ни цели, ни единого намека на личность. Как это поможет людям? Предположим в одном они оказались правы – все преступники, прошедшие через эту программу, уже больше никогда не осмеливались переступать закон. Возвращались в общество «полноценными членами социума». Но никто не знал, почему не было практически ни единого случая рецидива – от того, что они действительно стали законопослушными гражданами с развитым чувством ответственности? Или потому что они просто боялись повторного срока?

Или же все было гораздо проще?

Поднявшееся волнение быстро подавил препарат. На моих губах расплылась бездушная улыбка, появилась приятная слабость в ногах. Зачем бороться? «Отсиди» свой срок и будь счастлив, ведь это не навсегда.

Только одна мысль отказывалась исчезать – но кем я тогда стану? Кем я тогда буду? К несчастью препарат не мог подавить мыслительную деятельность, а лишь опосредованно воздействовать на него, уничтожая любую эмоциональную нестабильность, которая могла бы стать причиной непредсказуемых и потенциально опасных поступков. Мы были узниками своего сознания и полностью это понимали, лишенные сил и, самое главное, желания что-либо изменить.

Склад, на котором я работал в должности механика, был одним из многих учреждений, предназначенных именно для «участников Реабилитации». Подобные мне здесь трудились на благо государства и общества, приговорившего их на никчемное, бесцельное существование, то самое гуманное общество, которое с каждым годом изобретало все более обезличенные ухищрения контроля, манипулирования человеческим разумом, сводя на нет всю уникальность человеческой мысли. Я был всего лишь подопытной крысой, человеком без прошлого и будущего.

Мимо промчались погрузочные машины. Раздавались крики рабочих, что-то постоянно шумело и громыхало. Казалось, что здесь работали самые обычные люди, ничем не отличавшие от свободных. Но иллюзия исчезала в тот момент, когда я в очередной раз взглянул на молчаливые, безучастные лица своих коллег. Они были машинами, бездушными аппаратами с разумом, запертым внутри. И самое страшное – это больше меня не волновало. То было равнодушие, порожденное не препаратами, а самой естественной человеческой реакцией в стремлении огородить себя, защититься от пагубной окружающей среды. Будь как все и не высовывайся.

День обещал выдаться совершенно обыкновенным во всех смыслах. У меня не оставалось ни сил, ни желания думать и размышлять – работа поглощала все мое внимание, хоть и казалось абсолютно безынтересной и, прямо скажем, бессмысленной. Рутину рабочего дня нарушила чья-то тень, возникшая у меня на пути к погрузочному механизму.

- Мар, мне нужна помощь в починке кассового аппарата, - прошелестел безжизненный женский голос у моего уха. Амели, одна из секретарей, преградила мне дорогу и смотрела на меня тяжелым взглядом. Одетая в непривлекательную женскую форму цвета хаки женщина была похожа на увядающее деревце, чахлое и высохшее. Черты лица ее закостенели, окаменели, а взгляд был пустым и не выражал решительно ничего. Мы все носили абсолютно одинаковые маски бездушия.

- Хорошо, я зайду после смены, посмотрю, что можно сделать, - ответил я и поспешил дальше. Еще больше работы.

***

Ее холодные губы коснулись моих, после чего она неуклюже откатилась в сторону и потянулась за сигаретами. Высокий, грязный потолок бежевого цвета, посреди которого висела одна единственная лампа, нависал сверху. В уши бил прерывистый звук наших тяжелых дыханий. Все казалось нереальным и призрачным. Не было и намека на удовольствие или томное послевкусие любовного акта – скорее пустота, зияющая и хищная, ставшая лишь больше после возвращения в реальность. Алеющий кончик сигареты кружил в кромешной тьме, медленно вырисовывая незамысловатый узор. Вскоре небольшую комнату заполнил едкий дым, медленно обволакивающий наши нагие тела. Мы были словно мертвецы, погруженные в бездонную могилу.

Первой нарушила тишину она; хриплый, усталый голос был едва слышным; он почти не пробивался через ту призрачную завесу, окружавшую меня.

- Ты знаешь, почему я выбрала тебя?

Наши редкие встречи, которые длились уже несколько месяцев, были для нас некой отдушиной, маленьким бунтом против всех и вся, вопреки всему. Препараты напрочь блокировали либидо, однако к вечеру, когда действие дневной дозы подходило к концу, заключенные получали временную передышку, длившуюся чаще всего около часа. В это отведенное время становится возможным хоть что-то чувствовать. И пробужденное желание превращало нас в подобие похотливых зверей, совокупляющихся для чистого удовольствия. В людей, пытавших извести таким нехитрым способом страх одиночества. Или нам только казалось, что мы испытывали наслаждение.

- Потому что все эти … дурачки, - она имела ввиду наших коллег, - они уже сдались. Они рады тому, что их пичкают лекарствами, что убивают их личность. Их улыбки искренние. Они свято верят, что им помогают, что они могут избавиться от своих наклонностей. Навсегда. А я не верю в это. И ты не веришь.

Амели медленно повернулась ко мне.

- Разве я не права? Нас душат, нас калечат – изнутри, незаметно, с молчаливого согласия всех вокруг. Они думают нас изменить, - ее режущий смех разрывает пустоту, - Нас просто не станет, мы станем ходячим мясом. Вот и весь великий секрет.

- Но что мы можем сделать? – пожал я плечами, приподнимаясь, - Мы обязаны принимать таблетки. Насильно или добровольно – нет никакой разницы. Общество поддерживает эту идею. Она гуманна. Мы должны просто пережить это.

В ответ раздался быстрый шепот.

- Хотя бы перестать принимать. На один день, на два… не выходить на работу, показать им всем, что у нас есть своя воля. Убежать. Попытаться изменить ситуацию, начать с малого.

- И что потом? – безапелляционно заявляю я, - Кто узнает об этом? Ты сделаешь лишь хуже себе.

Признаться, я уже слышал подобные заявления от нее, но не думал, что она действительно помышляла об этом серьезно. Это же немыслимо… есть полиция, судьи, общественные центры реабилитации для самых тяжелых случаев. Никто даже не пробовал бунтовать, просто потому, что препараты напрочь убивали любое проявление воли.

- Что за слова ты говоришь? Это действительно твои мысли? – презрительно воскликнула она, - Неужели и ты лишился надежды?

- Нет, я просто мыслю благоразумно, - пожал я плечами, - Вытерпим, и можем быть свободными.

- Ты веришь в эту ложь? – с незнакомой мне прежде силой в голосе воскликнула она, - Пойми, ничего никогда не изменится, если терпеть. Мы должны бороться.

Я покачал головой. Глупая идеалистка.

Амели вся обмякла, отшвырнув в сторону сигарету. Женщина медленно приблизилась ко мне, протянула руку и обняла, заключив в неловкие объятия. Я чувствовал ее неровное дыхание на своей шее, чувствовал дрожь ее тела, видел печальный, задумчивый взгляд, тщетно пытавший найти хоть немного сострадания. На миг наши глаза встретились, и я увидел в ее глазах умирающую надежду. Внутри нее больше ничего не было, только вялое желание оградиться от внешнего мира. Образ скорчившейся испуганной женщины вызвал у меня нарастающее чувство отвращения, граничащей с презрением к самому себе. Я оставался сидеть на кровати, даже не стараясь хоть как-то ответить на жалкие попытки несчастной добиться человеческого понимания и тепла. Мне вдруг стало все равно. Все казалось фанерным, фальшивым, искусственным. Мы ничего не чувствуем, ничего не ощущаем, все что мы делаем – это всего лишь привычки. Отголоски прошлого. И боль, и мольба в ее голосе была всего лишь воспоминанием, подражанием, наработанным рефлексом.

Постепенно хватка Амели становилась все слабее. Ее руки разомкнулись, медленно соскользнув по моему телу.

- Тебе пора идти, Мар, - спокойный голос вновь пришедшей в чувства Амели вырвал меня из оцепенения.

Это я знал и так. Выходя, я обернулся попрощаться и на миг все же испытал чувство безысходности и сожаления. Амели лежала на кровати подобно сломанной кукле с раскинутыми в стороны руками, такая беззащитная, такая пустая, такая мертвая. Тусклый свет едва горевшей ночной лампы придавал ее облику болезненный, желтоватый оттенок и лишь усиливал гнетущее впечатление. Тени ложились рваными лоскутами на ее обнаженное тело; словно чьи-то черные пальцы схватили это безвольное существо и сжали, не отпуская, заключили в мрачную темницу. Из-за закрытых ставней одним глазком заглянул внутрь вечерний мегаполис – бесчувственный и холодный. Кем был один единственный человек в винтиках системы? Ничтожеством. И все же что-то внутри меня всколыхнулось, поднялось, потянулось к ней, желая напоследок хоть как-то успокоить. Но я опустил уже поднятую руку, а мой голос умолк, не успев раздаться, и я вышел прочь, не сказав ни слова.

Тишина была везде. Дорога, скрытая за массивами зданий, уходила далеко за темный горизонт. Вокруг царил вечерний мрак, разбавленный приглушенным светом уличных фонарей. Я не слышал ни шума машин, ни разговоров прохожих, никакие либо другие звуки. Погруженный в безмолвие, я двигался вперед и смотрел под ноги, словно боялся оступиться и упасть вниз. Боялся коснуться черноты, которая извивалась внизу и ждала меня, ждала, когда я наконец-то окунусь с головой. Мысли не терзали меня, не пожирали изнутри, не упрекали. Их не было, не существовало в опустошенной голове идущего домой человека. Идти становилось все труднее – тропа извивалась змеей, то поднимаясь, то опускаясь; поступь моя стала неуверенной, качающейся. Земля уходила из-под ног, разверзлась, грозилась поглотить. Но меня не обмануть, не смутить, поэтому я иду дальше, надежно скрытый за броней безразличия и замкнутости. Меня тут нет. Я просто иду мимо.

Жуткое чувство охватило меня изнутри. Как же я ненавидел это время суток, когда притупленные эмоции вновь пытались ожить. Оставалось лишь тешить себя надеждой, что дом был близок, и там были препараты. Совершенно нелепая, до боли смешная мысль появилась в моем воспаленном мозгу – я и Амели давно уже стали рабами лекарств, все уже угасло, и мы лишь с упрямством глупцов разыгрывали трагикомический спектакль…

***

Как по заказу очередное утро вновь началось с привычного писка регулятора, заполнившего тихую, запущенную комнатку, где обитали, но не жили. Ночная доза препаратов оставила после себя неприятный остаточный эффект, мешавший сконцентрироваться. Вчера я вернулся домой позже положенного, поэтому пришлось принять больше обычного – в качестве наказания. Большую часть мизерной зарплаты, выдававшейся участникам программы, мы тратили именно на лекарства. Узник запирал самого себя в клетке, сам возвращался в нее, сам оплачивал труды «надзирателя». Снятие налогового бремени с законопослушного населения было принято с восторгом – ушли в прошлое жалобы на то, что большая часть бюджета уходит на содержание преступников и на тюрьмы. Идеальная пенетрационная система.

Только вот известно ли простым людям, что в любой момент они могут сами оказаться в том же положении? Ни для кого не было особым секретом, что соизмеримость наказания и преступления в последнее время становилась несущественным фактором. Все чаще люди приговаривались к «программе» за любую провинность, любое преступление. Было совершенно неважно, что ты совершил. Никто об этом не узнает – анонимность будет обеспечена, якобы с благонравной целью недопущения предвзятого отношения к заключенному. На практике это означало лишь одно: государство получило мощнейший инструмент управления массами при полной поддержке последних.

Я помнил всё: все произошедшие вчера события, и мысленно проклинал себя. Писк становился все более и более раздражительным, он был везде, будто старался залезть мне в уши, проникнуть в мозг и свести с ума. Чертов регулятор. Я хотел сорвать его с руки, а потом растоптать это дьявольское приспособление, да так, чтобы кусочки полетели во все стороны.

Испытывая противоречие чувство, раздиравшее сознание на две половинки, как во сне я потянулся за таблетками, высыпал на дрожащую ладонь горсть и с особой тщательностью начал пережевывать. В висевшем рядом со шкафом зеркале я увидел мужчину с перекошенным от злости лицом. Я трус. Я добровольно делаю из себя раба, просто потому, что так надо. Я даже не высчитываю дозу, мне просто хочется забыться, убежать от той пустоты, которая каждый раз появляется в моменты просветления разума. От осознания того, как мало значат человеческие порывы, чувства и мечты, если их можно уничтожить таким простым и вульгарным способом. Тяжесть на душе становилась абсолютно нестерпимой, мне хотелось закричать во весь голос, просто чтобы сбросить этот груз.

Мимо окна медленно и величественно проплыл аэростат с пропагандой. Огромные буквы «РЕАБИЛИТАЦИЯ: СЧАСТЬЕ. УВЕРЕННОСТЬ, ВТОРОЙ ШАНС» смотрели прямо на меня; насмехались, смеялись издевательским смехом, глумились надо мной.

Я так и остался сидеть на кровати, пока наконец-то привычное и даже в какой-то степени желанное чувство безразличия не охватило меня. Все будет хорошо. Будь дружелюбным, помогай людям, улыбайся.

***

Ее отсутствие никак не повлияло на меня. Усиленная доза препарата прекрасно справлялась со своей задачей, да и никогда я не помышлял об Амели, как о ком-то своем. Просто перекати-поле, случайно оказавшееся на моем жизненном пути. Случайность сводит людей также легко, как их и разъединяет. Что нас объединяло? По сути ничего, кроме отчаянного желания остаться самими собой.

Была ли у меня какая-то конкретная цель? Не знаю. Может быть нет. Может быть, я был из тех, кто предпочитал просто плыть по течению и действовать по обстоятельствам. Я не видел Амели целую неделю, и я решил, что ее скорее всего перевели на другое предприятие, либо в другой отдел.

Поэтому когда я увидел ее, сидящей во время обеда на привычном месте, признаться, я все же был несколько удивлен. Взяв поднос с едой, я решил сесть рядом и поговорить – скорее из мнимой вежливости, чем от любопытства.

Ее длинные каштановые волосы исчезли; их безжалостно состригли. Лицо вытянулось, исхудало, а руки едва заметно дрожали. Взгляд, даже для человека, принимающего препарат, был отсутствующим. Униформа висела на ней мешком. Амели выглядела покорной и безвольной, слишком мертвой. Это было не чувство разочарования или принятия своей нелегкой участи, а совсем иное ощущение опустошенности. Внезапная догадка пронзила меня. Ужасная, безумная мысль. Мой разум, даже под воздействием препаратов, весь вздрогнул, наполнился отчаянием и взбунтовался против равнодушия.

- Амели, что случилось?

Она ответила мне дежурной улыбкой.

- Ничего страшного, Мар, волосы отрастут.

- Амели, что случилось? Тебя не было целую неделю, где ты…

- Я взбунтовалась, - спокойно произнесла она, не вкладывая абсолютно никакого смысла в это слово. Ее опустошили, разрезали, извлекли и вновь зашили, - Но потом я поняла, что была не права.

- Как именно? Как именно ты взбунтовалась?

- Перестала принимать таблетки, попыталась убежать, попыталась что-то изменить. Они приехали и… доказали мне, что я была не права, - повторилась она, словно читая текст, выученный наизусть, - Я думала, что препарат убивает личность, но на самом деле он позволяет очиститься от внешнего влияния, от влияния социума, от влияния других людей. Сейчас я мыслю здраво, я мыслю логично. Все хорошо, Мар, - улыбка застыла как воск на ее лице

- Но что они с тобой сделали? Что …

Она покачала головой. Эта улыбка сводила бы меня с ума, не будь я сам под воздействием препаратов.

- Показали мою неправоту. Нам нужно вернуться к работе, помнишь? Кстати, ты можешь ко мне сегодня прийти, - добавила она равнодушно, словно речь шла о чем-то обыденном.

Ошарашенный, я больше не произнес ни слова.

***

Коридор был полон призрачных теней, которые искажали совершенно обычные предметы, порождая гротескную уродливость форм и фигур. Мглистый, туманный свет от лампы растекался во все стороны, едва освещая пространство квартиры. Маленький клочок видимой части создавал стойкое ощущение, что я стоял посреди ночного океана на крохотном островке. А вокруг бушевала черная морская стихия, лишенная своей дневной притягательности и романтичности; бездонный, жадный монстр прятался, извивался под моими ногами. Страх выглядывал из глубин сознания и тщательно осматривался маленькими черными глазками. Я не хочу идти дальше. Не хочу знать правду.

Ее голос вырвал меня из дурмана, заставив вздрогнуть. Как же безжизненно он прошелестел. В нем больше не было ни ожидания, ни страха, даже намека на раздражительность, недовольство жизнью.

- Мар, заходи внутрь.

Мне не оставалось ничего, кроме как окунуться в черноту, вступить в нее. Мрак немедленно проглотил мою фигуру, открывая двери в свое пристанище. Все сильнее и сильнее становилось желание развернуться, убежать домой и вновь вернуться в состояние равнодушия. Это был мой наркотик. То, чем я закрывался от происходящего.

Амели уже сидела на кровати, повернувшись спиной к входу, и бесцельно разглядывала пейзаж вечернего мегаполиса. Она больше не казалась чем-то чужеродным на этом полотне, нарисованном полумраком и тенями. Женщина полностью слилась с ними, стала чем-то вроде декоративного объекта. Контуры ее тела плавно перетекали в окружающую действительность, в предметы вокруг нее; перед моими глазами предстала идеальная симфония визуальных образов, исторгнутых из недр безумной какофонии невысказанных слов и скрытых эмоции. Они будто витали в воздухе, я мог ощущать кожей их присутствие, каждой клеточкой тела; сильная дрожь охватила меня, выдавая необычайное волнение.

Ее бледная кожа пестрела темно-багровыми следами от веревок, которыми удерживали ее в одном положении все эти дни. Следы были на запястьях, на лодыжках, виднелись и поперек груди; уродливые кляксы, свидетельства преступления, совершенного против нее. Я мог отчетливо видеть выпирающие кости таза и ребер, ее тонкие руки, лишенные сил, ее мертвенно-желтое лицо.

Они сломали ее.

Я молча сел на край кровати и медленно коснулся ее руки. Амели встрепенулась, словно только что проснулась.

- Привет, Мар. Начнем?

- Что начнем?

- Наш обычный акт.

- О чем ты говоришь? Я пришел не за этим.

- Странно. Тогда зачем ты здесь? – ее голос был полон обреченной осмысленности.

- Я просто хотел повидать тебя и узнать, что же с тобой случилось.

- Я же сказала сегодня – все в порядке. Мне открыли глаза на правду. Жить по-настоящему свободно, избавившись от влияния эмоций и чувств. Ты же знаешь – они всего лишь ненужные катализаторы, пережитки эволюционной эпохи. Люди больше не нуждаются в них. Мы можем существовать и развиваться на основе одного лишь разума. Это и есть истинное предназначение человечества. Наши инстинкты, наши страхи, наши эгоистичные мечты – вот источник всех катастроф и бед. Я хочу освободиться, Мар.

Я слушал ее, не перебивая, выслушал все до конца. Ее слова витали в воздухе, они не сразу дошли до меня – между нами была завеса. Наконец мозг получил информацию и обработал ее; маленькие шестерни разума пришли в движение, силясь выдать ответ.

- Амели, послушай, я знаю, что я – последний человек, от которого ты хочешь это услышать – но все это ложь. Без чувств не будет человека, не будет никакой мотивации. Не будет никакой мечты, к которой нужно стремиться. Голый разум – это бездушная машина. Мы… Я…, - у меня перехватило дыхание; стало трудно говорить, - Я существую лишь потому, что мечтаю в один день вновь стать самим собой. Я хочу оградиться от всего, подчиниться, но пережить, выжить. Ты же хотела то же самое. Зачем ты взбунтовалась? Почему ты не дождалась?

Женщина лишь покачала головой, словно общалась с маленьким ребенком.

- Ты не понимаешь. Тебя там не было.

- Посмотри на себя. Они тебя пытали, они морили тебя голодом, они распотрошили тебя. Открыли твой череп и выкинули все им ненужное.

Как же она этого не понимает? Все это время мы держались, пытались не забыть, что когда-то у нас была полноценная жизнь. Что это «когда-то» может и наступить в будущем, лишь бы не сломаться, не поддаться, скрываться и прятаться. Что угодно, но сохранить себя, не раствориться в безмолвной и безликой толпе.

- Необходимые меры. Ни одна правда не может быть безболезненной. Я не хочу больше бояться и надеяться. Надежды, мечты, вера – они лишь усиливают боль разочарования.

Я приблизился к ней вплотную в бесполезной попытке разглядеть хоть что-то человеческое в ней, хоть какой-то намек на боль, душевные муки или терзания, хоть какое-то сожаление. Но не мог.

- Мар, я освободилась.

Страх карабкался все выше и выше, он уже почти поработил меня. Мне стало тошно от ясного понимания, что произошло с Амели. Инстинкт самосохранения крикнул в полную силу леденящим кровь голосом– « Беги, беги прочь, от нее одни лишь беды, оставь ее». Брось ее так же, как бросил в прошлый раз. Твоя жизнь важнее. Твое «Я» важнее. Не жалей ее, ты так думаешь лишь потому, что сейчас получил передышку от лекарств. Как только ты примешь свою дозу, ты все забудешь.

Тебе будет все равно. Ты будешь равнодушен. Уходи, Мар.

Сладкая песня утешения и самообмана, оправдание трусости и малодушия.

Но она так притягательна. И в самом деле, Амели больше не помочь. Я начал медленно подниматься, стараясь не смотреть ей в глаза. Женщина проводила меня пустым взглядом, не произнеся ни слова.

В очередной раз я сбегу, в очередной раз стряхну с себя ненужную ответственность за чужую судьбу, в очередной раз брошусь бежать без оглядки. И выживу. И проживу еще год. Может два. До тех пор, пока не кончится мой срок, и я вновь буду свободен.

Да, это правильный выбор. Я выхожу из комнаты и осторожно поворачиваюсь к женщине спиной, словно боялся, что она может меня окликнуть. Один шаг вперед. Второй шаг. Я готов был перейти на бег. Тени у двери с готовностью приняли меня; тьма была осязаемой, я мог ее пощупать, почувствовать, как склизкая чернота всасывает внутрь.

Она была везде. Я шел вперед, не разбирая дороги, по длинному туннелю, прорубленному в кромешной тьме. Куда он вел? Зачем я бежал по нему? Где же привычная дорога домой, в убежище, где можно укрыться и спастись от раздирающих душу чувств? От этой злой силы, голос которой бушевал, переворачивал все вверх дном внутри. Они помогут, только лишь дойти и вновь нырнуть в равнодушие.

Как бы я ни старался разглядеть тропу, но все улицы слились в одну длинную полосу, а все уличные фонари будто разом погасли, вышли из строя, отказываясь освещать мне дорогу.

Я бежал и бежал, подгоняемый страхом остаться здесь навсегда. Разум, логика, сознание – все померкло, отступило перед натиском давно сдерживаемых чувств. Они прорывались одна за другой, медленно, верно, и им не было конца. Тщетно я пытался схватить и вернуть их в черную темницу своего сердца, куда однажды я спрятал все. Чтобы сохранить, чтобы защитить. И с тех пор я был потерян.

Прекратите. Я всего лишь хочу переждать бурю в своей норе.

Прошлое промчалось мимо, и я невольно начал вглядываться в образы. И видел лишь равнодушие. Трусость. Мне нужен свет. У меня есть коробка спичек, но сколько ни чиркаю, не могу зажечь, а надо, ведь я даже не знаю, где нахожусь.

Тропа исчезла под ногами; не удержавшись, я упал и покатился вперед.

Я не могу больше бежать. Я окончательно выбился из сил. От чего я бежал? Я и сам не знал.

Хватит.

Самообладание вернулось в мой разрушенный внутренний мир в виде морского бриза, в виде легкого дуновения ветра. Он ласково коснулся, смягчил одним лишь касанием перекошенные горем и страданием черты лица. Я позволил себе успокоиться и задуматься. Принять правду. Зажечь огонь.

Амели. Она ведь мой друг, моя родственная душа… она была моим любимым человеком, единственным в этом безумном мире, с кем я чувствовал единение. Но тогда я считал нашу связь фальшью, обыденным обманом лишь потому, что все вокруг было обманом. Я ее любил, но это чувство было извращено, сломано, подменено, испачкано, изменено до неузнаваемости предательским миром и моей уродливой душой.

Горячее чувство вины захлестнуло меня; я тонул в ней, задыхался, но сдержался, не стал оправдывать себя. Я должен прочувствовать это до конца.

Амели взбунтовалась одна, проявила силу, не желая оставаться угнетенной. Через что ей пришлось пройти одной. А меня не было рядом.

С самого начала до конца я ошибался. Живи спокойно, не привлекай внимания, не поднимай голову, и может быть выживешь. Может быть останешься собой. Этот страх, тихо внушаемый ими, и был главной целью. Не таблетки, которые притупляли все чувства. Не центры реабилитации, где тебя ждали палачи и садисты. Не абсолютное равнодушие ко всему происходящему, не уничтожение отношений, любви, милосердия, морали. Нет.

Страх, потаенный и хорошо запрятанный, замаскированный под благую цель - вот, что в действительности управляло мной. И тысячами других заключенных. И, в конце концов, итог был один – мы все становимся тем, чего больше всего страшимся. Бездушными. Пустыми. Ожидание боли куда хуже самой боли, поэтому мы все, как один, принимаем решение причинить эту боль сами. Уж лучше я сам, чем буду ждать, когда, наконец, меня накажут. Мы ведь даже верим в то, что не заслуживаем лучшей участи.

И мы все, как один, стираем себя практически добровольно и безропотно.

Хватит.

***

Резкий запах курительной смеси был везде, проникал всюду и своим ароматом буквально сливался с контурами посетителей этого злачного кабака, где наливают очень дешевый алкоголь и задешево отдаются проститутки. Мое появление здесь не вызвало никакого удивления, даже поворота головы со стороны других посетителей.

Человек напротив, уже стареющий коренастый мужчина в свитере и джинсах, изредка прикладывался к низкому стакану с жидкостью непонятного происхождения. Его озорные глаза сорванца-мальчишки внимательно изучали мое лицо, всматривались в мельчайшие детали, а полные губы каждый раз вздрагивали от удовольствия, когда ему удавалось что-то эдакое приметить. Он беззастенчиво пялился на меня, будто видел редкое животное. Не то, чтобы это меня сильно волновало, ведь я бы не смог выйти из дома без принятия очередной дозы.

- Редко встретишь человека, принимающего эту гадость, со своими мозгами. Или это все брехня, что про вас говорят?

Вместо ответа я наклонился вперед. Мужчина не улыбнулся, задумчиво покачал головой.

- Юмор у меня такой, ты не обращай внимания. Знаю, как эта гадость действует. Ни черта ты не чувствуешь, сердце даже не екнет, когда увидишь хорошенькую девчоночку. Зачем пришел? Думаешь ты первый такой… бунтарь.

Он разочарованно покачал головой.

- Я еще застал время, когда начали распространять таблеточки. Таких как ты было особенно много в первое время, когда народ еще смекнуть не успел, что за чертовщина такая, - тут он выругался, - Но со временем противников этого становилось все меньше и меньше. Сейчас уже ничего нельзя сделать.

Впервые за долгое время я мысленно поблагодарил их, что лишен чувств. Следовательно – и неуверенности. Решение, принятое мной, было разумным и единственно верным. Не эмоции руководили мной сейчас, а трезвый рассудок.

- Ты ничего не теряешь, - начал я говорить, - Если меня схватят, значит, не получилось. Если же удастся уйти – ты станешь известным журналистом, вещателем правды.

- Как бы меня самого не заставят глотать эту мерзость, - с сомнением в голосе ответил мой собеседник, - Я не понимаю – хочешь убежать? Беги. Прямо сейчас. Зачем все эти сложности?

- Нет, - отрезал я, - Я должен забрать еще одного человека со мной.

Мужчина, который назвался Бернардом, приблизил ко мне свое лицо, испещренное морщинами, и тихим шепотом заговорил.

- Ты не понимаешь на что идешь, глупый ты человек. Ты сам очнулся, понял, что это чистой воды рабство – так беги, не оглядывайся, повезло тебе, что твой засохший мозг дошел до правды, что сам смог сюда притащиться. Чего играешь в героя? В этой жизни выживает самый хитрый. Тот, кто хочет выжить. Те, твои друзья, они уже все, списанные товары, брак. Без души остались. От этого нет лечения. Посмотри на них. Топают ножками, а от человека там одна оболочка осталась.

И в этот момент я действительно понял, как глубоко въелись ложь и страх даже среди обычного населения. Иного рода безразличие, более потребительское, обыденное. Трусость и желание отрицать. Это общество зиждилось на бесчувствии. И на жадности. Я отчетливо видел, что этот журналист настолько хотел богатства и славы, что готов был пойти на все, лишь бы заполучить бесценный материал.

- Да я даже не уверен, что кто-то поверит в сказанное тобой, - ядовито парировал он, - Были те, кто пытался, были те, кто даже выступал публично. Ничего не изменилось.

- Это мое последнее слово, - твердым голосом поставил я точку, - Мне нужен транспорт и все, что я перечислил. Нет – ищи себе другую сенсацию.

Это решило исход сделки. Журналист неохотно кивнул. В этот момент он уже думал о том, как достать все необходимые материалы, машину, оборудование. И как я, в конце концов, буду пойман, не достигнув успеха. В любом случае он выигрывает, получает скандальный материал на руки, за который хорошо заплатит оппозиция. Конечно, Бернард был уверен в том, что ни на что это не повлияет, а просто станет очередным инструментом в вечных политических распри.

Но я получил то, за чем пришел. И этого было достаточно

***

Блистающее сияние заката раскинулось во все стороны, ослепляло, поражало своей красотой и величием, и горизонт был охвачен огненным заревом. Исполинское небесное светило медленно поднималось все выше и выше; могущественное солнце, столь непоколебимое и бесконечно далекое, царственно безличное. От его жара, казалось, занялись огнем облака.. Небосвод горел, там буйствовал пожар, столь яростный, беспощадный в своем стремлении смести все со своего пути. Еще немного и можно было разглядеть, как летят во все стороны горящие головни из-под копыт огненного жеребца, и расслышать, как яростно кричит разгоряченной ездой всадник.

Начинался новый день.

Я растворялся в увиденном пейзаже и тоже горел. Жар, поднимавшийся изнутри, сжигал изнутри, уничтожал, очищал. Я хотел очиститься до конца, чтобы не осталось сомнений, чтобы не промелькнула ни одна трусливая мысль, чтобы не сделать ни единого шага назад.

Я высыпаю груду разноцветных таблеток на свою ладонь, тщательно считаю, перекладываю в другую руку нужное количество, а все остальное швыряю на пол. Это последний раз.

Привычное безразличие уже медленно подкрадывалось, но я был готов в своем стремлении бороться. Мое решение не было детищем поспешного эмоционального мышления, не было рождено впопыхах, не было создано лишь из бессильного желания взбунтоваться. Они могли похитить мои чувства, мои эмоции, они могли попытаться уничтожить мою личность, но одного им не удалось – заставить умолкнуть голос разума. Тот самый голос, который нашептывал, что было правильно, а что нет. Что было ложью, а что - правдой. Как бы ни было тяжело, под каким бы гнетом я ни находился, я всегда слышал его, как бы тихо он ни звучал. Пойти против своих собственных принципов, своих моральных устоев означало предать самого себя. Я этого не сделаю. Воспрянув духом, я мысленно сделал шаг вперед, еще один, мучительно повернулся, разрывая цепи и сбрасывая тяжесть заключения.

Наконец-то раздался писк регулятора. Я медленно снимаю его со своего запястья и одним точным ударом молота превращаю ненавистного черного паука в кучу осколков. Жаль, что я не мог обойтись без принятия дозы, но попытка уничтожить прибор раньше привела бы к вызову полиции. Дальше я вытаскиваю из черного чехла узенькую трубку, оканчивавшуюся тончайшей иглой. Нащупав на груди точное расположение датчика, я одним быстрым движением ввожу иглу, протыкаю жучок и поворачиваю трубку. Тело дергается от острой боли, на глазах моментально появляются слезы, но я знаю, что уже избавился от мерзкого порождения извращенного ума.

В углу мирно гудит маленькое устройство, маскировавшееся под уже уничтоженный датчик в груди. Меня хватятся только тогда, когда после девяти часов утра моего имени не будет в списке присутствующих на складе.

***

Дверь в ее жилище медленно распахнулась, и я вошел внутрь, не произнеся ни слова. Амели уже была одета в форму хаки и готовилась выйти на работу.

- Здравствуй, Амели.

- Мар, - кивнула она, - Зачем ты пришел?

Я хотел сказать правду, что я пришел за ней, что я наконец-то решился. Но не мог. Потому что было уже поздно. Я взглянул на нее, и понял, что все кончено. Ее бесчувственное выражение лица казалось пугающе искусственным, застывшим, восковым; оно выглядело … в нем не было ничего человеческого. Последние остатки личности, последние следы переживаний пропали, испарились за прошедшие дни, канули в небытие. Человека по имени Амели больше не существовало, осталась только телесная оболочка.

В жизни существует множество вещей, которые нельзя исправить. Есть вещи, которые просто нельзя «вернуть». Можно кричать в гневе, сетовать на судьбу, обещать, молиться, просить прощения, можно сказать «Я был слаб», можно сказать «Я всего лишь человек», «Так получилось», но, в конце концов, итог будет один.

И в этот момент, как никогда я почувствовал, что это значит на самом деле, когда это ты, кто сотворил непоправимое, и от этого пострадал твой близкий человек. Которого ты покинул, оставил, предал. И хоть я не должен был ничего чувствовать, но я ощущал невероятную печаль; горестное осознание случившейся трагедии захлестнуло рассудок.

- Я здесь, чтобы попросить тебя рассказать о том, что на самом деле случилось. С тобой. Сейчас это уже не имеет значения, но мне важно знать.

И тогда Амели, или вернее то, что от нее осталось, начала говорить. Для нее не было никакой разницы что рассказывать и как. Для нее это были всего лишь воспоминания, лишенные эмоциональной подоплеки.

Она пыталась бежать, заручившись поддержкой небольшой подпольной группировки сопротивления. В тот самый день она пыталась рассказать мне о своих планах… но передумала, решив, что я мог предать или донести на нее. Ей почти удалось, Амели уже пересекала границу, когда нагрянула полиция. И они переписали ее разум, извратив ее воспоминания, и уничтожили любые зачатки проявления воли.

- И ты действительно считаешь, что теперь все хорошо? – спросил я после недолгой паузы.

- Да, - ответила она, - Сейчас со мной все хорошо. Приняла ли я решение сама или нет, это уже неважно, Мар. Мне всегда хотелось покоя. Так или иначе, я обрела его.

- Амели, я ухожу. Через море. Пойдем со мной, пожалуйста, - предпринял я последнюю попытку.

Она молча покачала головой.

Никакие таблетки уже не могли сдерживать нахлынувшие чувства. Ее последние слова заставили меня отвернуться, чтобы она не увидела, как я украдкой, почти стыдливо вытер рукавом подступившиеся слезы.

- Спасибо, Амели, и прощай.

- До свидания, Мар.

Извини. Извини, Амели, что не смогу тебе помочь. Я опоздал. Мне так жаль. Появилась запоздалая мысль – а что, если она сдаст меня властям? Она знала, куда я поеду. Теперь-то ее ничего не сдерживало.

Спустившись вниз, я сел в машину, любезно предоставленную Бернардом, завел двигатель, резко развернулся и поехал прямиком по дороге, ведущей из города. Впервые за долгое время я имел возможность почувствовать неистовый, бьющий в лицо ветер, впервые я ехал, наплевав на все скоростные ограничения. Даже сквозь завесу равнодушия, вызванную таблетками, я мог ощущать опьяняющее чувство свободы и скорости.

Отцепив от воротника рубашки крохотную камеру, работавшую все это время, я установил ее напротив себя. Это крохотное устройство было способно на трехмерную съемку в радиусе пятнадцати метров, в любом направлении. Когда все это закончится, запись будет отправлена на защищенный сервер. Никто не знал об этой затее, во всяком случае, наверняка никто не ожидал этого от меня, одного единственного ничтожного заключенного, узника собственного рассудка. Все настолько свыклись с положением дел, что никто, ни угнетатели, ни угнетенные не могли даже помыслить о том, что кто-то может выступить. А «Реабилитация» стала гарантом полного подчинения и послушания.

Я начал говорить.

Я начал рассказывать о себе. О том, что я был участником «программы Реабилитации». В подтверждение своих слов я продиктовал свой номер, уникальный номер каждого «заключенного». № 1485-90.

Я говорил о том, что программа реабилитации – не решение проблем, а всего лишь обычный способ манипуляции населением. С трудом подбирая слова, потому что в действительности я едва ли что-то чувствовал, я рассказал о своем состоянии. Как гложущая пустота появлялась каждое утро в моем сознании с принятием таблеток, и как сильно я не хотел их принимать. Как разрушали, как разлагали человеческое «Я» препараты. Как заключенные не излечивались, а просто превращались в бессмысленную, лишенную воли биологическую массу. Как пусты были их взгляды, а действия лишь набором заученных механических движений.

Я говорил правду, не собираясь умалчивать ни об одной мельчайшей детали. О том, как наше существование превратились в грустную пародию на жизнь, как мы все глубоко ненавидели систему и одновременно боялись ее, предпочтя подчиниться. Как нас травили нашими собственными надеждами на освобождение, как нас заманивали ею.

О том, что мы уже не были людьми. Нас лишили всего. Голоса, мышления, чувств. О разрушенных мечтах.

Целая группа полицейских машин с включенными сиренами обогнала автомобиль. На миг я подумал, что они приехали за мной. Все кончено. Однако в следующий момент служители закона резко свернули направо, будто у них были четкие указания, где находилась их цель. Внезапная догадка пронзила меня. Амели. Она позвонила им. Но сказала заведомую ложь о моем местонахождении.

Тогда ее ведь пытали. Потому что хотели выведать информацию о подпольной организации, организовавшей побег. И, в конце концов, мучители сдались, лишили ее души, так и не узнав ничего. Я был уверен в этом. От этой мысли желание пойти до конца загорелось с новой силой. Я был должен ей.

Амели, ты сумела, даже после всего, сохранить маленькую частичку себя. Спасибо.

Слова обычно мало что значат. Это всего лишь буквы или звуки, высказанные, выстраданные, выписанные на бумаге, произнесенные под давлением, из нежелания обидеть, из жалости, из злости, из коварства и недопонимания. Но как иначе люди смогут делиться меж собой мыслями и рассказать о себе? Как иначе мы можем действительно услышать друг друга? Слова – это носители чувств, носители мысли, которую не передать жестами, взглядом или движением рук, носители самых сокровенных сокровищ человеческого разума. Мост между людьми.

Я хотел воздвигнуть этот мост.

Пусть все услышат, пусть все эти обычные обыватели, поддерживающие власть, пусть все люди, принимающие решение, услышат и поймут, как общее равнодушие и слепое согласие привели к созданию этой мерзостной системы. Что у нас тоже есть голос.

Как бы мне ни хотелось вновь вернуться к своей жизни, полной безразличия ко всему, что не касалось меня лично, я просто не мог. Я отчетливо видел, как эта ложь стоила мне моего близкого человека. Как я был слеп. Ложь, произнесенная для утешения, все равно является ложью. В ней нет силы.

Я продолжал ехать, не останавливаясь. Море уже близко. Небо, прежде чистое и безоблачное, быстро затянулось темными, грозовыми тучами. Назревала буря.

И вот я на месте. Осталось рукой подать. Я развернул машину, вновь прикрепил камеру к рубашке, открыл дверь и вышел наружу. Там я уже открыл кузов и вытащил наружу надувную лодку с мотором.

Теперь уже не нужно было ничего говорить. Я уже почти сказал все. Осталось лишь надеяться, что тысячи и миллионы людей, которые, надеюсь, увидят мою запись, смогут ощутить то же самое, что и я.

Что-то должно было измениться. И в данный конкретный момент, лишь я один мог это сделать.

Если я сейчас сдамся, все было зря. Вспыхнувшая искра правды будет погашена – тихо и незаметно для всех. Мои слова извратят, люди не поверят мне, и все будет напрасно. А я пополню ряды живых машин.

Впервые за долгое время я видел море вживую, своими собственными глазами лицезрел, как могучие волны накатывались на берег, яростно бросались вперед, а затем разбивались об берег пенными брызгами. Я чувствовал самое настоящее дуновение штормового ветра, чувствовал соленый привкус океана. В этот момент мне действительно стало спокойно, не потому, что стало все равно, а потом, что я по-настоящему ощутил себя живым. Сквозь бесконечную череду испытаний и лишений, горя и тоски, злобы и сомнений теперь проглядывалось нечто первородное, наполненное дикой, бушующей красотой.

Человек стоял и просто смотрел на нескончаемое, безбрежное море, оставив позади все заботы. Стоял и прислушивался к штормовой песни без начала и конца. Давний, забытый сон предстал во всей своем великолепии, превратившись в реальность, которая поражала, проникала в каждую частичку тела, наполняла пронзительностью момента. И теперь, уже наяву, на моих губах появилась та самая давно забытая улыбка.

В этот момент мое созерцание прервал громкий рокочущий звук, раздававшийся откуда-то сверху. Подобно хищной птице надо мной в небе уже высились черные силуэты полицейских вертолетов. Система подослала своих цепных псов приструнить зарвавшегося преступника, наказать его. Вершить правосудие.

Крохотная лодка бесстрашно поплыла навстречу бушующим волнам, которые поднимались все выше и выше. Я поднял голову и увидел самое страшное и самое величественное зрелище в своей жизни. Грозовые тучи уже окончательно заволокли небо, не оставив ни единого клочка спасительной синевы. Начался проливной дождь. Гром и молнии обрушились на черную, безумствующую гладь водного гиганта, раздался неимоверной силы грохот, а потом еще один, и еще!

Громкий звук мегафона разрушил первозданную идиллию симфонии моря. Мне приказывали остановиться и повернуть к берегу, но я не слушал. В мгновение ока начался самый настоящий ураган. Черные вертолеты застыли на одном месте, а потом их начало беспощадно качать из стороны в сторону, сдувая в сторону. Ветер игрался с ними, как с игрушками, вынуждая пилотов повернуть назад.

Что-то должно измениться. И я стал предвестником. Буревестником.

Амели, я обязательно вернусь за тобой. Я обещаю.

Неведомая сила, вторившая могуществу стихии, поднялась внутри меня, заставила крепко вцепиться за тросы и без страха взглянуть вперед. Лодка, борясь с волнами, медленно двигалась вперед. Меня распирало от безудержных эмоций, которые окончательно прорвались через завесу. Я закричал.

Оглушительный вопль, ознаменовавший освобождение и надежду, потонул в буре, слился со звуками урагана. Я был един со стихией.

Я был свободен.

 

Посвящается Л.

За мрачный, с нотками пронзительной меланхолии, но поражающий своими темными глубинами внутренний мир.

 

 

 

Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...