Винтовку Антон потерял ещё несколько дней назад, теперь же он не мог найти и папаху.

- С утра была, точно помню, - сосредоточенно думал он, озираясь вокруг, хлопая себя по карманам гражданского плаща-дождевика и стараясь не сбавлять при этом шага, чтобы успеть за Владимиром. Тот, не оглядываясь на сосредоточенное антоново сопенье, широко шагал вперёд, переступая через толстые корни деревьев и низкие кустики. Владимир-то был одет по всей форме, не то что Антон: длинная, защитного цвета гимнастёрка, подпоясанная кавказским ремнём, голифе, сапоги со строевыми шпорами, казавшиеся здесь, в глухом польском лесу где-то возле Белостока, чем-то совершенно посторонним. Аккуратно зачехлённая винтовка свешивалась с левого плеча и время от времени тихонько бряцала о флягу на ремне.

 

- Сразу видно - офицер из Академии Генштаба, - восхищённо и завистливо думал Антон, едва поспевая за мерной поступью старшего по званию и поминутно спотыкаясь о скрытые подо мхом корневища, - И фамилия под стать, революционная: Троцкий. Уж не родич ли российскому председателю военного совета?

 

Вокруг них цвёл, дышал пьянящими ароматами цветов поздний май. Молодые листочки, уже давно распустившиеся, но ещё не потерявшие своей свежести, блестели капельками воды. Солнце ярко блистало в промежутках между густыми, смыкающимися друг с другом кронами сосен, и, озарённый этим светом, лес казался вышедшим из детской сказки или деревенской легенды. Того и гляди, выглянут из сердцевины дряхлого пня чьи-то жёлтые глаза... И впрямь - посмотри-ка, вон из того дупла будто смотрит кто-то, недобро так смотрит, с прищуром.

 

Сразу стало неуютно и боязно озираться вокруг, больно уколола в дырявом сапоге острая веточка... Антон поёжился, рука его дёрнулась было к винтовке, но нашарила только грубую ткань. Товарищи из роты говорили - негоже бояться привидений разных да призраков, поповское это дело, не красноармейское. Да и сам же видел плакат: “Религия - яд”, на котором храбрый боец РККА колет штыком толстого попа в чёрной рясе. Видел, а всё равно - страшно...

 

- Привал, Антоха! - раздался резкий хрипловатый голос Владимира. Антон с разбегу чуть не наступил на вещмешок товарища, брошенный на поросшую лишайником кочку, затем неловко одёрнул шаровары и сел на землю рядом с Владимиром. Влажная трава сразу же промочила толстую мешковину штанов, не по размеру маленьких для длинного солдата. Венчики высоких сухих стеблей щекотали голени. Антон только теперь почувствовал, как устал от бесконечного перехода через лесную чащу.

 

- А что, Володь, деревню увидим - зайдём на огонёк? - с надеждой спросил он, пытаясь заглянуть в глаза Владимиру. Звания и отчества между ними давно были отменены, ещё на прошлой неделе, когда они заплутали в лесу, отбившись от своих во время длинного, затянувшегося отступления.

 

- Зайдём, зайдём, не изволь волноваться, - хмыкнул в густые чёрные с проседью усы Владимир, - Припасов-то давно пора запасти, а то не доберёмся до наших.

 

Антон подумал, что он ещё не смотрел в лицо старшего так близко. Обветренная загорелая кожа, вся собранная морщинами; тусклые, будто выцветшие, серые глаза, пронзительные и хитроватые. Тонкие губы спрятались под густыми усами и слегка изгибаются, будто в усмешке. Антон видел командира в бою - страшный то был человек, безжалостный и решительный. А силищи-то какой - богатырской. Опять же, из Академии Генштаба человек. Это, кажется, в самом Петрограде. Не чета ему самому, юнцу из малороссийской деревни...

 

Хотел Антон во всём быть похожим на старшего товарища. И в жестокости на поле боя, и в ненависти к врагу и всему вражескому, и в умении пить горилку бутылями, оставаясь при этом на ногах... Да что тут говорить, несколько лет назад этот человек вместе с другими творил революцию. Это вам не в лапту играть, с деревенскими-то пацанами.

 

Антон полез в вещмешок и нашёл там, кроме изодранных портянок и замотанных в тряпки писем из дома, холщовый мешочек с остатками заплесневелого хлеба, который он и извлёк на свет божий. Владимир в это же время достал и свои припасы, немногим богаче. Отвинтили фляги, молча поели, молча же начали собираться.

 

До деревни дойти было нужно во что бы то ни стало. Припасы были на исходе. В винтовке старшего оставалось всего несколько патронов - тот считал на прошлом привале: то ли шесть, то ли семь штук. Даже если на зверя наткнутся - недолго протянут. Автоматически переставляя ноги, Антон стал думать о своей жене, оставшейся дома, в деревеньке под Харьковом. Молода Маруся да красива, да только когда он теперь её увидит? По всему видать - война в Польше затягивается, мелкобуржуазные полячишки оказались крепким орешком и теснят, бьют Красную армию по всем фронтам. Без женщины Антону непривычно, тоскливо да скучно. Он и в родном-то краю частенько похаживал налево, а тут - кругом вражеские деревни, бери что хочешь по праву победителя, да во имя всемирной революции... Задумался он о женщинах. Сперва думал отстранённо, значит, абстрактно. Затем стал думать вполне предметно.

 

Так и шагал Антоха, передвигая ноги, как сказали бы люди учёные и городские, машинально. Впереди маячила широкая спина Владимира, словно путеводная звезда, за нею и брёл. Умом он, однако, был уже в родном селе. Лежит он на печи в тёплой полутёмной хате, побелённой изнутри глиной, среди запахов навоза, горячего хлеба и свежего древесного сруба. Ветер легонько шуршит в соломенной крыше, слышится блеянье овец из-за дверей, где-то лает собака. Антон сладко потягивается, хрустит суставами, раскидывает в стороны руки и ноги, высвобождаясь из-под ворсистого овечьего одеяла.

 

Вдруг чувствует - не один он на печи. Рядом, под одеялом, чей-то бок. Тёплый, гладкий, по всему видать - женский. Антон кладёт на этот бок руку - тот отдёргивается. Антоха усмехается - он любит игривых девок, да и они им обычно не брезгуют. Он ведёт рукой вверх - а бок всё не кончается, только ластится к жёсткой антоновой ладони бархатистая упругая кожа. Он хочет посмотреть на лицо загадочной прелестницы, откидывает прочь одеяло. Глядь - а одеяло-то не делось некуда, всё так же щекочет его, Антона, живот. И девичье тело рядом никуда не девалось. Чувствует Антоха - что-то здесь нечисто. Но в голове уже будто молот бьёт, дыхание участилось, мочи нет сопротивляться.

 

Вот будто бы крутой изгиб: талия перешла в бедро. А дальше рука его натыкается на что-то твёрдое, чешуйчатое. В это мгновение слетает одеяло - а под ним длинная, клубком свернувшаяся змея, смотрит в упор на Антона глазками-бусинками, длинный раздвоенный язычок касается его губ, проникает в рот и вдруг бросается к антоновой шее. Впивается гадина глубоко в вену и пьёт кровь жадно, с бульканьем, обвивая его тело своим хвостом, стягивая в узел и не давая шевельнуться...

 

Антон запнулся о корень и растянулся во весь рост на мягком мху. Полежал несколько вздохов, приходя в себя и отгоняя настойчивое видение: вон же, в ста шагах, выглядывает из-за дерева девица, сама голая, а со змеиным хвостом. Смотрит и глазом подмигивает бесстыдно. А за ней - вторая, третья, и все на него, Антона, смотрят насмешливо. Слышится звонкий девичий смех, шелест чешуи по траве, тихое шипение. Манят девки, красуются перед Антоном: то так повернутся, то этак, глаз не оторвать. Пересилил всё ж таки морок, потряс головой - наваждение пропало. Полежал, отдышался и стал подниматься.

 

- Владимир! - кричит, - Володь, погоди меня!

 

Бросился бежать, догонять товарища. У того спина будто мелькает между деревьями, а самого никак не догнать. Антон бежит, падает, встаёт, снова бежит, хрипит - еле дышит. “Володька!” - кричит, - “Погоди!”

 

Вдруг деревья кончились, лес отступил назад, открылось перед Антоном голое , только засеянное поле, а дальше - аккуратная деревня. Крохотная, домов пять-шесть, не больше. И - гляди-ка - по полю в сторону деревни идёт Владимир, сам оглядывается, рукой машет: дескать, где ты там, догоняй! Всхлипнул Антон и бросился вдогонку.

 

___

 

Хорошая хата у Юрека, просторная, светлая. Сам Юрек - могучий седобородый старик в некрашеных штанах и рубахе - сидит, скорчившись, в углу, поглядывает на пришельцев исподлобья затравленным взглядом голубых глаз. Он, по всему видно, напуган - не отошёл ещё от того, как поприветствовал его Владимир. Ворвались они вдвоём в хату: Владимир винтовкой тычет, орёт: “Руки покажи! На пол, собачье твоё отродье!”, ногой переворачивает деревянный стол. Звонко бьётся об утрамбованный до твёрдости земляной пол посуда, в мягкий каравай хлеба впечатывается тяжёлый солдатский сапог. Старик перепугался, понятно, лопочет что-то по-польски, руки показывает, а Владимир дулом его прямо в лицо...

 

Антон скромно отошёл в сторону, смотрел-смотрел, не выдержал - поднял с пола каравай, обтёр кое-как полой замызганного плаща, надкусил.

 

- Nie strzelaj, pan, - бормочет старик, - nie strzelaj!

 

- Что ты там болтаешь? Не понимаю, мать твою! - орёт Владимир и пинает старика ногой в грудь. Тот опрокидывается на спину, продолжая что-то бормотать.

 

- Он говорит: не стреляй, - неожиданно для самого себя, с набитым ртом говорит Антон, - Да за что ты с ним так, командир - дед же все-таки.

 

Владимир поворачивает к нему красное перекошенное лицо.

 

- Дед? Враг он наш классовый, мелкобуржуазная сволочь! - кричит он так, что гаснет оплывшая восковая свеча на красивой резной тумбочке в углу. Потом немного потише, - А ты что, Антоха, по-ихнему понимаешь?

 

- Понимаю немного. Всю жизнь возле них прожил, пройдёшь полдня - и вот тебе Польша. Nie bój się, wszystko jest dobrze - не бойся, всё хорошо, - коверкая произношение, обратился он к деду. Тот уставился на него, нахмурив густые брови и с опаской поглядывая на Владимира, всё ещё красного, с вылупленными глазами.

 

- Щёлкаешь, жужжишь, как жук, ей-богу, - уже спокойнее проговорил Владимир, обращаясь к Антону, - Что за язык, не пойму... Спроси-ка у этого классового, етить его так, врага, есть ли у него водка в хате и поесть чего.

 

Антон перевёл. Котелок с нашей нашёлся, а водки не было. Услышав об этом, Владимир разъярился, точно дикий зверь, стал снова рвать и метать. Старик напугался, отправился под дулом винтовки куда-то в сарай, вытащил запылённую, но большую бутыль из толстого мутного стекла с жидкостью внутри, чем обрадовал красноармейцев безмерно.

 

- Кот у него спиртового запаха не любит... Вот и не держат горелки дома, и сами не пьют, кроме особых случаев, - перевёл Антон бормотание старика после двух-трёх хороших глотков, которые он закусил кашей - знакомой и родной, совсем как в полку, только более наваристой и намного вкуснее.

 

- Не пьют?? - искренне изумился Владимир, - Мать честная, а что они делают-то? Юрка, как тебя там... Показывай давай кота-язвенника! - и, в ответ на недоуменное лицо старика, - Кот. Да кот же! Кот, мать твою, ты понимаешь или нет?

 

- Tak, - отозвался крестьянин, - To jest nasz kot. И впрямь, в этот момент к стоящему у печи блюдцу с молоком подошёл упитанный, ухоженный, рыжий с хвоста до головы кот и принюхался, не обращая внимания на людей.

 

- Господи Иисусе, что в зубах-то у него? Трава? - вытаращил глаза Владимир.

 

У кота и впрямь в зубах был зажат стебель травы. В листочках с зазубренными краями и белых цветах можно было узнать остролист. Да и мудрено не узнать - поди, самого Антона бабка не раз этими вот листиками лечила, как наестся в лесу горьких ягод...

 

- Дед говорит, это кот Люб, - сказал, выслушав старика и чуть помолчав, Антон, - Это такое животное... деревенские у нас в него тоже верят... Верили, значит, при царе-то, - поправился он, поймав горящий взгляд товарища, - Для молодожёнов, значит, хорош. Особенно же для тех, кто жене верный, значит, и на сторону не ходит, - добавил он с затаённым вздохом.

 

- Животное, говоришь? - Владимир размашисто перекрестился и свободной рукой потянулся к винтовке, не спуская глаз с кота, который продолжал пить молоко из блюдца, при этом не выпуская из зубов стебель остролиста. Молоко в блюдце убавлялось, хотя языка кот ни разу так и не показал. В наступившей на несколько мгновений тишине слышалось отчётливое шлёпанье невидимого кошачьего языка по жидкости. За окном пропела какая-то птица, скрипнула дощатая дверь.

 

Кот повернул голову, смерил красноармейцев пристальным взглядом зелёных глазищ. Антон мог бы поклясться, что у кота в глазах читалось безграничное презрение не только к ним двоим, но и вообще к роду человеческому, а ещё - лукавство и даже озорство. Кот вернулся к молоку, перебрав лапами, обратившись к людям хвостом и высоко его подняв.

 

- Что это ещё за идол? - угрожающе спрашивает Владимир, завороженно глядя коту под хвост, - Дед, ты мне что в еду подмешал, ыть тебя?

 

Дед молчит и жуёт губами. Владимир злится, а Антон его уговаривает: “Да не злись, Володька, ну кот... подумаешь, кот. Я его тоже вижу, слышь. Ничего он тебе не подмешивал”. Владимир застывает на месте: “А ведь ведь верно. И ты видишь эту тварь, значит, не наважденье,” - и он, словно без сил, опускается на пол, поникнув могучими плечами. Вид у него растерянный.

 

Прошло несколько минут, прерываемых только бульканьем убывающей влаги в блюдце, шлёпаньем кошачьего языка да кряхтением потирающего ушибленную грудь деда. Наконец Владимир, с трудом отведя глаза от кота, заговорил.

 

- Ну да чёрт с ним, с котом-то вашим. Антоха, а спроси-ка, что это, етить её так, за деревня, и далеко ли отсюда до Белостока?

 

- Деревня без названия, говорит. Не шибко далеко, говорит, - переводил Антон слова хозяина.

 

- А в какую сторону хоть идти? Как долго?

 

- Говорит, в любую иди. Если покажет путь хозяин леса, дойдёшь за час, а нет - так насовсем заплутаешь.

 

- Кто-о покажет? - выпучил глаза Владимир.

 

- Хозяин, дескать, леса. Лесовик, по-нашему. Он здесь, значится, в лесу живёт. Они ему все и молятся.

 

Владимир сплюнул на пол перед собой, сделал длинный глоток из бутыли,

- Ты ему так и скажи - не за горами диктатура, ыть, рабочего класса в Европе. Всех лесовиков... К стенке... Расстрелять - и, ать их, в лагеря на каторжные работы... - слова опять прервались продолжительным бульканьем.

 

Антон внимательнее поглядел на старика. Тот сидел нахохлившись, точно большая птица - только глаза из-под косматых бровей сверкают. Внезапно ему показалось, что рядом с этим дедом командир совсем не такой поживший на свете и опытный, как казалось прежде. Мальчишка он в сравнении с этим классовым врагом, в котором чувствуется не просто старость - её-то как раз и не чувствуется, - а просто древность какая-то, которая от старости сильно и принципиальным образом отлична.

 

- Я думаю, командир, - осторожно сказал он, - Что тут не будет диктатуры... Ни рабочего класса, ни какого ещё. Сам же видишь - место совсем глухое, тёмное...

 

- И то, мать его, верно, - неожиданно поддержал его товарищ, - Водки, ыть, нет, коты с травой в зубах разгуливают. Ну скажи на милость, что такой, этот самый, образ жизни даёт, значится, народу? А животные откуда такие, а? Спроси вон у кулака-то.

 

Антон перевёл. Старик, как ему показалось, чуть улыбнулся уголками губ, ответил что-то. Пришлось попросить повторить, и вслушиваться в чужую речь, чтобы понять смысл его ответа: “Это не животные, дескать. Это предки”.

 

- Чьи же это предки? - поломав язык и вставив пару крепких русских словечек, спросил по-польски Антон. Неожиданно он понял, что ответ деда ему и впрямь интересен. Что-то было в этой хате, во всей этой деревне, в которой - вдруг с лёгким испугом вспомнил красоармеец - они до сих пор не увидели и не услыхали больше ни одного человека. Что-то было не так.

 

Но от затопленной печи разливалось тепло, полумрак и жужжащая под потолком муха успокаивали, настраивали на мирный лад, и страхи отлетали вместе с дымом из трубы. Кот Люб затих и свернулся калачиком возле своего блюдца, а спокойствие от него так и идёт, будто волнами. И ведь не зря говорят: если кот спокоен, значит, нечистой силы в доме нет. Ну, и врагов революции тоже нет. Даже Владимир подобрел: хитрые глаза были полузакрыты, постоянно наморщенный лоб расслабился. От него исходили густые спиртовые пары - телёнка единым выдохом убить можно.

 

- Nasi przodkowie, - отвечал густым, сильным голосом дед, - Наши предки. Чьи же ещё? И Люб, и вужалки в лесу, вы наверняка их видели. И много кто ещё здесь в округе живёт. Везде повывелись, а у нас живут-поживают, и нас охраняют. Tak. И даже она, на “С” которая... - тут его голос осёкся, он покрутил головой по сторонам, будто боялся кого-то.

 

Антон перевёл: “Предки, говорит, ихние. Кот и девки, и лесовик, и которая на “С” начинается. Охраняют, говорит.”.

 

Перевёл, а сам думает: как же это, предки - они старые, дряхлые, а то и совсем мёртвые, в земле лежат. А тут - девки молодые, даром что с кожей на ногах нелады, кот вон с каким аппетитом, да и куда там коту и хвостатым девкам поляков-то нарожать?? Это как постараться надо ещё.

 

Думает и слышит он, как рядом Владимир крякает после ещё одного глотка горилки и громко возмущается: “Предки их охраняют... девки... и на букву “С”... Рехнуться можно, мать твою... На “С” - это что, “Съезд Советов”, что ли? Или “Социалистическая Система”? Она тебя, что ли, ирод, охраняет?”

 

Стыдно Антону за своего начальника, а сказать ничего не может - не положено старших-то жизни учить. Хлебнул с горя из бутыли, передал обратно Володе, да на деда посмотрел сочувственно - дескать, погоди немного, деда, потерпи, скоро мы уйдём, а ты тут дальше живи, с котами-то своими.

 

Молчание затянулось. Свистит ветер в щелях и трубе, да шумит где-то за околицей густой лес, тёмный, негостеприимный к человеку, без направлений и расстояний. Живут в этом лесу какие-то предки, чужаков, по всему видать, не любят...

 

- А сколько тебе лет, дед? - спрашивает Антон, чтобы что-то спросить, а сам чувствует, как стремительно тяжелеет голова, всё вокруг начинает кружиться, будто в хороводе на Купала.

 

А дед чистыми глазами на Антона глядит и отвечает: “Да я уж не помню... После двух сотен и считать перестал, потому больше чисел не знаю...”, а сам посмеивается в бороду.

 

Антон аж рот раскрыл, как по-польски уразумел-то. Хотел спросить ещё что-то, но это мгновение снаружи послышались приближающиеся голоса, смех. Оба красноармейца вскочили на ноги, Володя схватился за оружие, Антон растерянно хлопал ладонью по пустому ремню и пытался подняться, держась рукою за стену. Дверь с пронзительным скрипом отворилась, и в хату ввалились двое: девушка и за нею - молодой мужчина.

 

Девушка, миловидная, с тонкими чертами лица, пожалуй, была чересчур хрупка для крестьянки. Одета она была в шерстяную юбку из полосатой ткани, чёрный лиф, украшенный вышивкой, хлопковый вышитый платок на голове. Короткие рукава до локтя оканчивались кружевом. Светлые глаза оглядывали мужчин удивлённо и доверчиво, щеки украшал не успевший ещё сойти после бега румянец.

 

Мужчина был удивительно похож на старика-хозяина - по всему видать, сын. Брови его, чёрные, а не седые, были столь же густыми, а глаза, зорче и пронзительнее, чем у деда, метались по хате. На лице его застыло изумление, улыбка сходила с губ.

 

- Kto to jest? - проговорил наконец мужчина, обращаясь к старику и не спуская глаз с направленной на него “Мосинки”. Старик быстро заговорил по-польски, размахивая руками. Парень переводил взгляд с него на чужаков и обратно, затем быстро заговорил, размахивая руками и активно жестикулируя, затем глянул на Владимира и потянулся за ножом на поясе. Эх, горячность молодая да глупая!

 

Антон услышал, как зашевелился и стал подниматься на ноги Владимир, глянул на него и испугался, скоренько трезвея - лицо товарища, к такому разговору привычного, было страшным. Владимир, пошатываясь, проделал несколько шагов, отделявших его от пары, до сих пор стоявшей на пороге, и, прежде чем кто-либо успел сказать слово, хватанул хозяйского сына прикладом по голове. Даром что пьян был мертвецки, тот даже руки от ножен не успел поднять, только смотрел до последнего мгновения на красноармейца голубыми своими глазами.

 

Глухой удар - и поляк свалился на пол, не издав ни звука. Невеста его, или жена, кто их разберёт - бросилась к нему, рухнула рядом, приложила ухо к груди, громко рыдая. Антон растерянно смотрел на её собравшиеся в гармошку кружевные рукава, потом зачем-то глянул на блюдце с молоком. Кот всё ещё был там, только какой-то другой: злой, чёрный, с выгнутой спиной и сверкающими глазами, он держал во рту теперь ветку ядовитой белены и яростно шипел.

 

Владимир стоял над лежащим парнем и плачущей женщиной, широко расставив ноги и тяжело дыша, вцепившись в оружие побелевшими пальцами.

 

- Вражины! Гады! - невнятно восклицал он, озираясь на напуганного, мигающего глазами деда, словно обвиняя его в этих грехах. Затем перевёл взгляд на девушку.

 

- А ты со мной пойдёшь... Будешь жить как человек, в стране Советов, так и этак твою, с людьми безбожными, а не тут, ыть, с котами бесовскими и предками... Тьфу! - он истово перекрестился и сгрёб девушку за локоть. Та сопротивлялась, рыдала и норовила выцарапать Владимиру глаза, но тот держал крепко, дышал густым перегаром и в конце концов швырнул девку на пол рядом с её суженым. Шерстяная юбка на девке задралась, обнажив сильные лодыжки, а платок слетел с головы и теперь валялся на полу, словно сброшенное полковое знамя.

 

Антон тщетно пытался удержать товарища, но тот размашисто, по-пьяному, с огромной силою, отбрасывал его руку, даже не поворачивая головы, а сам в это время шарил рукой по печи. Нащупал толстую бутылку, в которой болтались на самом донышке остатки хмельной жидкости, схватил, поднял.

 

Старик, вдруг оказавшийся рядом, тоже пытался удержать солдата, повиснуть за локте, да куда там ему, при всей его силушке: отлетел к стене да так там и остался, причитая. Антон что-то бормотал нетрезво, проклинал про себя дурость и тяжесть в голове после выпитого, глядя, как Владимир заносит тяжёлый бутыль над головой лежащей девки.

 

Тут снова подал голос дед у стены. Он закричал: его голос звучал звонко и звучно, словно колокол на звоннице, старик звал кого-то, заклинал, просил, чуть не плача. Антон уловил только одно слово: “Strzyga, strzyga!”. Слово было резким, рубящим, польское рубящее “ж-ж” вибрировало в ушах, словно танковый двигатель на солярке. “Стрыга”, - подумал Антон, - “Упырица? Здесь?”

 

Владимир остановил занесённую руку, поглядел на старика, затем - удивлённо - на входную дверь. За нею что-то хлопало крыльями, шипело, металось, бросая ломаные чёрные тени сквозь щели. Затем дверь распахнулась. На пороге стояло нечто с распахнутыми крыльями, огромное, чужое, с сияющими глазами, огромными, точно блюдца. Из пасти его торчали длинные белые клыки, а иссиня-чёрные перья топорщились на спине и крыльях, образуя ореол, мерцающий и изменяющий свою форму, как отражение неба в глубокой текучей воде. Потом оно завыло, словно оглушительный гудок на тридцати рабоче-крестьянских революционных крейсерах сразу, присело на тонких птичьих ногах и разом впрыгнуло в хату.

 

___

 

Антон с трудом разлепил глаза. Над ним кружилось, замедляясь, темнеющее небо. Уже проступили первые звёзды, и облака неслись куда-то: чёрные на чёрном, словно тени. Антон с трудом повернул раскалывающуюся голову на бок, затем на другой. Вокруг - лес. Сам он лежит на маленькой полянке, будто на проплешине среди могучих сосен. Кажется, не станет его на этой полянке - и та тотчас зарастёт деревьями и высокой травой, точно и не было здесь никогда следов человека. Антон зашипел сквозь зубы - боль в голове мерялась силами с ломотой во всём теле, будто слон прошёлся по костям, да ещё потоптался мстительно.

 

Нет, кажется, ничего не сломано. Он пошевелился, попробовал встать, кое-как поднялся на ноги. Вокруг - никаких следов деревни. Что был здесь дед Юрек, его сын с женой или невестой, кот Люб и жуткое чудовище за дверью... Что были - что не было. Может, и впрямь привиделось?

 

Огляделся Антон, усиленно моргая глазами, скользнул взором по траве и разглядел длинную тёмную тень, отливавшую в звёздном свете металлом. Подковылял, нагнулся и поднял. Винтовка Мосина, с инициалами В.Т., криво накарябанными на прикладе ножом. Металл гладкий, приятно холодит кожу. Рядом, лежит папаха, наполовину скрытая листьями, на ворсинках овечьей шерсти блестят капельки воды. Антон прижал оружие к груди, на папаху только глянул угрюмо, и зашагал, пошатываясь, в лес - туда, где, по его разумению, за непролазными чащами и топкими болотами лежал Белосток.

 

Где-то в глубине леса раздался тихий звонкий смех, скользнули тонкие тени, прошелестело что-то по траве. Едва слышно хрустнула веточка. Стало на минуту совершенно тихо. А потом вдалеке завыли волки.

Обсудить на форуме