Справедливая цена

Иллюстрация Евгения Тяжельникова

Иллюстрация Евгения Тяжельникова

 

Небольшой приморский городок – цель моего трёхнедельного путешествия – переживал, мягко говоря, не самые лучшие времена. И это стало ясно с первого взгляда, едва только подёрнутые туманной пеленой островерхие крыши приземистых крепостных башен показались на горизонте.

Уже с борта «Ласточки», небольшого торгового судна, капитан которого после продолжительного торга согласился доставить меня до места, было прекрасно видно тёмно-синее, подсвеченное багровыми всполохами облако, нависшее над Даггарой так низко, что, казалось, вот-вот накроет её, как обитая траурным кружевом крышка – гроб с приготовленным к погребению покойником. И это притом, что небо над морем, в последние два дня совершенно успокоившимся после лёгкого шторма, было чистым и пронзительно ярким.

Хмыкнув себе под нос, я покосился на двух сидящих вместе со мной в шлюпке матросов, которых необходимость приближаться к берегу явно нервировала, судя по тому как невпопад парни работали вёслами. По крайней мере, теперь окончательно стало ясно, почему капитан, являвшийся заодно и владельцем судна, так не хотел брать меня на борт. Тем не менее, торгашеская жадность всё-таки сумела перебороть в нём суеверный страх. А вот совести предупредить о том, что в городе с некоторых пор творится что-то неладное, наоборот не хватило. Интересно, а сдержит ли он слово забрать меня на обратном пути? Ладно, поживём – увидим.

Едва я выбрался из шлюпки на влажные, осклизлые доски пирса, матросы тут же её развернули и погнали обратно к «Ласточке», причём гораздо более резво и слажено. С трудом удержавшись от презрительного плевка – трусы, если здраво рассудить, даже этого не заслуживали – я неспешно направился к Морским воротам Даггары. Лёгкая туманная дымка стлалась у ног по самой земле, но чем дальше я удалялся от берега, тем выше и плотнее она становилась.

Здесь всё было до боли знакомым и в то же время – иным. Многое из того, что уничтожила война, уже успели отстроить заново, причём почти в том же виде, что и прежде. Те же ряды прилавков и лотков, неказистые с виду, но вполне добротные склады и пакгаузы. А вот стены, которая сейчас опоясывала гавань в промежутках между пирсами, замеченной мной ещё из шлюпки, раньше не было. Ненадолго обернувшись назад, я внимательно рассмотрел камни, из которых она была сложена. Разные по размеру, неправильной, изломанной формы, тёмного, почти чёрного цвета. …Я сразу понял, откуда они взялись, и от этого внутри сперва вспыхнул гнев, а затем как-то резко стало просто мерзко и муторно.

 

Ворота оказались наглухо заперты, лишь у небольшой боковой калитки дежурил хмурый немолодой стражник, облаченный в старую, исцарапанную и местами тронутую ржой кирасу. Завидев меня, он застегнул подбородочный ремень шлема и поудобней перехватил в руках алебарду.

- Кто такой? Куда тебя демоны несут? – недовольно буркнул он, сверля меня настороженным и вместе с тем усталым взглядом.

- Человек. В Даггару, - в тон стражнику ответил я, глядя тому прямо в глаза безмятежным взглядом и едва заметно улыбаясь.

- Ты что, слепой? – не пожелал внять моему намёку стражник, неопределенно мотнув головой сначала вверх, а затем себе за спину.

Чтобы не разочаровывать мужика – а, может, и подсознательно пытаясь его позлить – я нарочито неспешно посмотрел вверх на висящее над городом облако, поглазел на него некоторое время, наблюдая за сменой тревожных полутонов, а затем перевел взгляд за спину стражника, где сквозь открытую калитку можно было разглядеть часть улицы. Внутри городских стен мерзостно-серый полупрозрачный туман, изредка вспыхивающий всё теми же мрачными багровыми отблесками, сгущался почти что до кисельного состояния.

- На вас пала Немилость, причём серьёзная, - небрежным тоном, будто бы речь шла всего лишь о моросящем дождике, протянул я. – Скоро, вполне вероятно, сменится Гневом. А там, глядишь, и Кара последует. Вот на третьей стадии я, пожалуй, ещё подумал бы, соваться к вам или нет. Ну, вдруг там мор, пламя подземное, или нечисть всякая из всех щелей повылазит. А так… В общем, ты меня пропустишь? Или дальше будем языками чесать?

- Если у тебя мозгов нет, что ты Немилости и даже Гнева не боишься, то мне на это, поверь, начхать, - вздохнул стражник, не сдвинувшись с места ни на дюйм. – А вот на город – нет. Лишние грешники нам сейчас без надобности.

Ишь ты, а мужик и впрямь о городе печётся! А может, просто о своей шкуре беспокоится, чтобы её начальство не спустило в случае чего. Хотя, по моему глубокому убеждению, если ситуация серьёзно ухудшится, то тому начальству и всем остальным явно будет не до какого-то там караульного.

- Я - безбожник, - по-прежнему небрежно и даже почти дружелюбно обронил я. И со скрытым наслаждением посмотрел, как испуганно расширились глаза служаки, а сам он, отступил от меня шага на три.

Иногда такая реакция окружающих меня раздражала, иногда забавляла. Почему-то люди уверены, что безбожие – это нечто жуткое, вроде белой чумы, которой можно заразиться, просто случайно оказавшись рядом с больным. Единственный, если уж до конца разбираться, серьёзный его недостаток – это невозможность получить для себя что-то от богов. Хоть всё горло себе в молитвенных песнопениях сорви и лоб об пол храма в кровь разбей – не услышат тебя они. Или сделают вид, что не услышали. Но лично мне от них ничего и не надо. С другой же стороны, можешь творить, что хочешь, жить, как знаешь – никакого на тебя наказания свыше не падёт.

Однако обычные люди, из тех, у кого в первую минуту после рождения, на челе и запястьях видна Метка того или иного бога, почему-то полагают, что безбожник – это, если и не исчадие Нижнего мира, то в любом случае от рождения богами проклятый. Конечно, в наши дни нравы заметно смягчились, и младенцев-безбожников уже не топят в болоте и не швыряют в пропасть – в зависимости от местности, где им не посчастливилось уродиться – но всё равно отношение к ним почти повсеместно остаётся брезгливо-настороженным. И редко кто из них, вырастая, может занять сколь-либо достойное место в обществе.

- Докажи! – потребовал стражник, даже после такого признания продолжавший преграждать мне дорогу. Неужели он думает, что кто-то из «меченых», будучи в здравом уме, решится назвать себя безбожником? Да ещё в воротах города, над которым нависла Немилость!

Тем не менее, я равнодушно сбросил с головы капюшон плаща и отвёл волосы с чистого, лишённого татуировки лба. Затем без суеты закатал рукава и продемонстрировал её отсутствие на обоих запястьях. При этом караульный ещё раз переменился в лице. Да, не повезло сегодня бедняге! Даром, что на дежурство отправили, не дав в храме грехи замаливать - или что он там делать собирался? – так ещё и такие неожиданности на посту. Чтобы предупредить неизбежный вопрос, я откинул в стороны полы плаща, без стеснения и страха показывая свой потрёпанный, но тщательно вычищенный чёрный мундир со споротыми лейтенантскими шнурами и пустотой на месте полковой эмблемы.

- Вас же всех перебили… здесь же, - севшим голосом проговорил стражник. И хорошо, что у него хватило ума не спрашивать, действительно ли это моя собственная форма.

- Я из Дюжины, - коротко бросил я.

Мужик в кирасе тоскливо вздохнул, задержав взгляд на рукояти моей тяжёлой пехотной шпаги.

- Оружия не сдам. Из принципа, - тихо, но твёрдо ответил я на его безмолвный вопрос. – Попробуешь отобрать – убью и не поморщусь.

- Так понимаю ж, не дурак, - вздохнул тот. – Так ведь в караулке ещё трое наших сидят. Да и патрули на улицах вздвоенные…

- Хоть десять, хоть утроенные, - уже не скрывая раздражения, перебил его я. А затем, неожиданно для самого себя, смягчился. – Ты поверь, служба, если б я сюда мстить вернулся, то не стал бы с тобой разговоры разговаривать. И задерживаться здесь надолго не собираюсь.

 

Изнутри город производил ещё более гнетущее впечатление. В тошнотворно-серой призрачной мгле, потупив взор, перемещались редкие согбенные от страха и чувства неизвестности местные жители. Хоть я и не представлял, как такие вещи могут действовать на «меченых», но по взглядам, по нервным жестам было видно, что затопивший Даггару туман, мягко говоря, неприятен её обитателям. Оно и не удивительно – это ж вам не обычная осенняя непогода.

Мне же он не доставлял никаких неудобств. Его прикосновения не холодили кожу, оставляя на ней мелкие капли влаги, не пропитывали сыростью одежду, не затрудняли дыхания. Через багровые сгустки, то и дело вспыхивающие в серой пелене, от которых люди шарахались, а случайно соприкоснувшись – испугано вскрикивали, я проходил, словно сквозь пустое место. Каким оно, в сущности, и было. Для меня. «Безбожника Немилость не проймёт», как поётся в одной запрещённой почти повсеместно официальными властями песне.

Через равные промежутки времени слышались глухие, тоскливые удары храмовых колоколов. В отличие от обычного торжественного перезвона, оповещающего верных о начале службы, или частого тревожного набата, призывающего горожан к оружию, эти звуки просто напоминали людям о том, что город провинился перед своим божественным покровителем, и теперь его судьба зависит от поступков и даже мыслей каждого жителя. Это был пульс тяжело больного, который в любую минуту мог как пойти на поправку, так и дух испустить. А в сочетании с серым маревом он действовал на нервы даже мне.

Тем не менее, некоторые жители Даггары сохраняли если не внутреннее спокойствие, то, по крайней мере, внешнее достоинство. Как, например, встретившаяся мне на первом же крупном перекрёстке мать троих разновозрастных деток, самому маленькому из которых был от силы год, стоявшая на углу возле пекарни и воспитывающая своих старших отпрысков.

- Ма-ам! А Хейда опять меня стукнула, - гундел, размазывая по щекам слёзы, её восьмилетний сын, чей лоб, как у матери и младшего братишки, был отмечен знаком покровителя тружеников Маштана.

- А ты меня больше кроликом не дразни, понял? - с некоторой ленцой, даже без намёка на раскаянье отозвалась его пятилетняя сестрёнка, показывая в улыбке передние зубы, которые и впрямь были крупнее остальных. – И вообще, мама, давай я лучше дома останусь. Зачем мне бить поклоны Слезливой Девке, если я, когда вырасту, буду служить Вальдару?

Чтобы добавить весомости своим словам, малявка деловито, почти по-взрослому, похлопала по рукоятке засунутого за пояс деревянного меча.

- Воину, пусть даже и будущему, не пристало обращать внимание на подначки. А вот научиться милосердию как раз не помешает, - с любящей улыбкой ответила ей мать. А затем, враз сделавшись строже, опытной рукой отвесила дочке такой знатный подзатыльник, что та сама ударилась в рёв. – И не богохульствуй! А то ещё не так прилетит, причём уже не от меня.

Видя, что старшие брат с сестрой ревут уже на пару, к ним присоединился и младшенький. Подхватив его на руки, женщина со вздохом подняла глаза к затянутому тучей небу.

- О, Кроткая, пошли мне терпения! Ладно, дети, идём. А то ваш отец, похоже, припожалует лишь к полуночи.

Проходя мимо меня, невольно остановившегося понаблюдать за этой сценой, мать семейства степенно кивнула, пожелав здоровья и благосклонности богов. Я ответил на приветствие, а мысленно только головой покачал. Бывают же такие! Город на грани божьего Гнева, а она ведёт себя, как будто ничего необычного не происходит. Не у каждого солдата перед атакой такую выдержку встретишь. И дочку, родившуюся не с той Меткой, что и у всей семьи – хотя кто знает, кто у неё муж? – не поспешила сразу же после грудного возраста сбагрить в ближайший храм Отца Доблести.

- Господин! Хотите испытать наслаждение? - тонкий, дрожащий голосок, тщетно пытавшийся казаться интригующим и томным, заставил меня обернуться в сторону переулка за пекарней.

Его обладательница – невысокая хрупкая девчушка четырнадцати-пятнадцати лет – сделала шаг вперёд, сбрасывая с узких плеч шерстяной плащ. Моему взору предстала облачённая в тонкую тунику фигурка. На лбу нанесён символ Лэйры, богини Сладострастия, которую в народе чаще именовали Распутницей. На запястьях вытатуированы такие же знаки. От них по обнажённым рукам растянутой спиралью вился рисунок в виде виноградной лозы, через плечи спускавшейся на грудь и исчезающей под одеждой.

Видимо, проследив мой взгляд – а может, и следуя привычке – девушка негнущимися пальцами неловко расстегнула одну из застёжек, скрепляющих её одеяние на плечах, и моему взору открылась немного великоватая для её роста и возраста грудь. Лоза неожиданно заканчивалась цветком гербера, в центре которого розовел крупный сосок.

Видя, что я не тороплюсь продолжать движение, она сделала ещё один шаг в мою сторону. При этом в боковом разрезе туники показалась стройная ножка, по которой вился похожий узор. Однако прежде чем юная обольстительница попыталась продемонстрировать мне ещё что-нибудь, мой капюшон соскользнул с головы. Я не искал сейчас плотских утех, но вступать в долгие словесные препирательства мне не хотелось.

Девчушка, взвизгнув, едва ли не отпрыгнула назад, пытаясь прикрыться. Что ж, на это, собственно, и был расчёт. А я так же молча развернулся в прежнем направлении, едва не столкнувшись при этом с высокой и стройной пожилой женщиной в долгополом серебристо-белом многослойном одеянии служительницы Милосердной Ильканты.

- Да улыбнётся тебе Кроткая Дева.

Прежде, чем я успел что-то сделать, моего лба коснулись сухие тёплые пальцы. Не ответив на непрошенное благословение, я ускорил шаг, слыша как за моей спиной постепенно затихают в тумане два женских голоса: один молоденький и звенящий от слёз, а другой – старый и успокаивающе ласковый.

- Никто теперь не хочет меня! Все шарахаются! Все боятся лишний раз согрешить! Даже неженатые сопляки, даже нищие! А как же мне быть? Я тоже боюсь, я жить хочу!

- Успокойся, дитя. Прими благословение Милосердной, покайся перед ней и своей богиней. Уверена, они обе сжалятся над тобой.

- Да мне ж для молитвы не на коленях стоять надо! Мне сейчас мужик нужен, а лучше – сразу толпа, чтоб в очередь выстроились…

Что ж, большинство божеств действительно требует усердного служения, без которого на их покровительство и защиту нечего даже рассчитывать. Но зато того, кто ему верен и неустанен в полагающихся трудах, бог порой способен защитить даже от Гнева и Кары со стороны своих собратьев из Верхнего мира. А вот нерадивых или, тем паче, отступников он не только может предоставить своей собственной судьбе, но и от себя лично неприятностей добавить. Так что девчонке и впрямь нельзя позавидовать.

За этими размышлениями я дошёл до главной городской площади перед бывшей графской резиденцией, на которой перед деревянным помостом собралась внушительная толпа горожан. На помосте что-то происходило – то ли оглашался приговор осуждённому преступнику, то ли шла проникновенная проповедь. Вездесущий туман мешал рассмотреть детали действа, а шумная разноголосица собравшихся порой заглушала речь оратора. Чуть в стороне от простых горожан я заметил две достаточно больших группы настороженно рыскающих по сторонам глазами стражников при полном вооружении.

Как оказалось, на помосте всё-таки выступал проповедник, причём из сектантов, которых в наши смутные времена расплодилось до неприличия много.

- Верно! Все мы грешны перед богами! – надрывался низкорослый, неопрятно одетый человек неопределённого возраста. – И мы не можем угодить всем им. А терпение их не безгранично! Грядёт Закат, а за ним и Ночь этого мира.

Толпа вновь забурлила. Где-то в другой стороне пронзительно заголосила женщина, а совсем рядом со мной испуганно заплакал ребёнок. Вслед за этим сразу несколько мужских голосов вразнобой посоветовали сектанту заткнуться и убраться прочь. Но последователь «Вестников Заката», вдохновлённый неравнодушным вниманием большинства, продолжал.

- Но не всем, не всем дано будет её пережить! Немногие дождутся следующего Рассвета, с которым весь наш мир должен стать чище и лучше. Да, мы все грешны, но кто-то в большем и пред многими, другой - во многом, но перед одним, третий – в малом пред многими, и лишь немногие – в малом и перед одним. И если число последних преумножится, то боги не только помогут нашему роду пережить Ночь, но и, быть может, отсрочат наступление неизбежного. Новые, Предзакатные Сумерки окутали мир, и ныне от каждого из нас зависит, сколько боги позволят им продолжаться!

По толпе снова прокатилась новая, ещё большая волна возбуждения, на которую стражники отреагировали взятием наизготовку оружия. Парней можно было понять: когда в городе творится подобное, многие и в одиночку начинают умом трогаться, а уж когда собирается такая прорва народа – может случиться всякое. И поскольку я, как и стражники, не исключал самого печального развития событий, то предпочёл не задерживаться на площади.

В конце концов, у меня было в Даггаре одно, но очень важное дело.

 

Через некоторое время я оказался у потемневшей от времени двери, над которой красовалась изображающая полураспустившуюся розу резная деревянная вывеска, выкрашенная поблёкшей от времени голубой краской. …Что ж, будем надеяться, что хозяин этого достойного заведения предпочёл исполнение заповедей своего небесного покровителя бегству ради спасения собственной жизни.

Я толкнул дверь и оказался в полутёмном помещении со сводчатым каменным потолком, почерневшим от копоти. Чадящие факелы на стенах  и несколько сальных свечей в тяжёлой люстре почти не разгоняли темноту, скрадывая скудность обстановки. Приходилось признать, что таверна знавала лучшие времена. Мой взгляд невольно задержался на единственном посетителе заведения, уронившим голову прямо в растёкшуюся по столу винную лужу, рядом стоял кувшин, на ручке которого намертво стиснулись пальцы пьянчуги.

Отвлёкшись на эту непрезентабельную картину, я не сразу заметил вышедшего из-за стойки и направляющегося ко мне хозяина «Голубой Розы». Без сомнения, он сразу меня узнал, несмотря на то, что моё лицо было по-прежнему наполовину скрыто капюшоном. Этим отличаются все д’лэрри – если они хоть раз успели хорошо разглядеть человека, то нипочём потом его не забудут или не спутают с другим. А некоторые мои знакомые утверждали, что «худышки» чуют человеческие души, как собака – запахи. И в пользу этого предположения говорило то, что лучшие наёмные убийцы и охотники за беглыми преступниками получались именно из представителей этого народа, выбравших в качестве покровительницы Мараканту, богиню возмездия. И я давно подозревал, что владелец таверны когда-то давно мог промышлять подобными вещами, пока не решил перейти под руку Ульшура-Торговца. …Возможность сменить бога, дарованная д’лэрри самими Князьями Верхнего мира, была главной особенностью, отличающей их от людей. Из-за которых последние порой ненавидели первых. Но мне, по причине безбожия, на подобные различия было плевать.

- Н’каллимаа э лэктто, ксаттари, - тихий бархатистый голос д’лэрра прозвучал приветом из прошлого, и только сейчас я окончательно понял, что всё-таки вернулся в Даггару.

- Э лэктто, ториссэ, - проговорил я, как всегда тщетно пытаясь повторить напевность речи моего собеседника. Увы, человеческое горло для такого просто не приспособлено – проще ворону соловьиным трелям выучить.

В мою ладонь словно сам собой лёг небольшой серебряный кубок. Я поднёс его к губам, прикрыв глаза, вдохнул терпкий, чуть сладковатый запах и сделал первый глоток. Вино было отменным, и терпкий вкус наполненных солнцем ягод ещё долго не таял во рту.

- Я сберёг его для тебя. Это последний бочонок из графского подвала, - всё так же негромко произнёс хозяин таверны. На людском он говорил вполне сносно, хотя акцент несколько и резал слух. – Я рад, что ты всё-таки вернулся, Аторис.

На белом, цвета алебастра лице с тонкими, почти женскими чертами играла слабая, но искренняя улыбка, делавшая моего собеседника ещё более похожим на человека. Обычно, общаясь между собой, д’лэрри не улыбаются, да и вообще редко используют мимику – эту роль у них выполняет взгляд. Хотя человеку почти невозможно отличить одно выражение глаз их глаз от другого.

- Спасибо, Ан-Маар. А то, о чём я тебя просил, ты сохранил? – пусть не грубо, но всё же нарушая традиции, спросил я, пропустив вопросы о здоровье, доходах и прочую словесную мишуру.

- Обожди, друг, - коротко кивнув, хозяин таверны удалился за стойку и скрылся в коридорчике, ведущем во внутренние помещения, а я позволил себе ненадолго предаться воспоминаниям…

 

…Тогда, два долгих года назад, я дрался в рядах «чёрной гвардии» - бывшего Второго Рогдарского полка, перешедшего на сторону мятежного графа Дорка, которая обороняла город от великокняжеских войск, возглавляемых предавшим наше дело бароном Ореном Лапларом, занимающим ныне пост первого советника при Князе. Тот слал нашему патрону письма с предложениями сдаться, гарантиями сохранения жизни всем защитникам и прочими прелестями. Но Дорк и не думал на них отвечать. Понимая, что город не удержать, он отдал нам приказ в одну из ночей скрытно отойти и занять оборону в расположенной в долине за его пределами башне из чёрного камня, выстроенной в незапамятные времена, ещё до основания Даггары. Это мрачное строение с высоко и редко расположенными узкими бойницами, завалив дверь, можно было оборонять буквально до последнего солдата. И мы бы действительно полегли там все до единого, если бы граф, ослабевший от голода и воспалившихся ран, не умер на восьмую неделю от начала высадки врагов на остров. Перед этим он таки отправил своему бывшему другу и соратнику письмо, а с нас взял клятву немедленно сложить оружие, если его душа отойдёт к богам. К тому моменту нас оставалось всего двенадцать человек…

 

 

- Вот. Всё в целости, как ты и просил.

Тихий голос Ан-Маара вернул меня в день сегодняшний. Я отставил успевший до дна опустеть кубок и бережно принял из рук старого знакомца продолговатый свёрток из промасленной кожи, распутал самим когда-то завязанные хитрые «рогдарские» узлы, и наконец-то моему взгляду предстал архаичный полутораручный меч. Когда-то, уходя к чёрной башне, я отдал его владельцу «Голубой Розы», чтобы это сокровище после моей смерти не досталось врагам. Нет, на оголовье и крестовине не было и намёка на самоцветы или позолоту, рукоять была обмотана самым обычным вытертым от долгого использования кожаным ремнём, но для меня сейчас во всём мире не было большей драгоценности.

Затаив дыхание, будто снимал подвенечное платье с невесты в первую брачную ночь, я медленно потянул его из ножен. Пальцы второй руки, словно лаская любимую, скользнули по тускло отсвечивающему в полумраке таверны клинку, едва касаясь холодной, почти ледяной на ощупь древней стали. И эти мгновения, осознание того, что я вновь держу его в руках, стоили долгого пути на остров, куда я – на самом деле – хотел возвращаться меньше всего.

Что-то во мне требовало продолжить, хотя бы просто взмахнуть мечом в воздухе, вспоминая полученные когда-то уроки, а ещё лучше… Я с усилием вогнал клинок обратно в ножны, а их в свою очередь повесил на пояс, перед этим отцепив и положив на стол уже ненужную мне теперь шпагу. И я сам не заметил, как рука, которую я по привычке утвердил на оголовье, сама по себе снова соскользнула на рукоять.

На моё запястье неожиданно крепко легли тонкие белые пальцы с втянутыми внутрь подушечек когтями.

- Если я всё правильно понял, тебе не стоит обнажать его просто так, - негромко проговорил д’лэрр.

Я неопределённо пожал плечами: мол, не понимаю, о чём ты. А затем, чтобы у Ан-Маара не было возможности продолжить беседу в нежелательном для меня направлении, перевёл разговор на другую тему:

- Скажи лучше, что случилось с городом? Чем вы так провинились?

- Немилость, - констатируя очевидный факт, ответил владелец таверны. – А уж за что Милосердная Дева могла прогневаться на Даггару, я и сам ума не приложу.

- Погоди-ка, – мои брови удивлённо поползли на лоб, – ты хочешь сказать, что город посвящён Ильканте? Но ведь, насколько я помню, раньше здесь были только храм Ульшура и святилище Оло, которое здесь вообще, полагаю, самое древнее.

- Как ты понимаешь, храм Отца Наживы построили для таких, как я, когда здесь возник настоящий город. Что ж до Владыки Глубоких Вод… Они с Милосердной не враждуют. И я не думаю, что рыбаки в стародавние времена сумели провести обряд по всем правилам.

В этом он, безусловно, был прав, не поспоришь. Действительно, Оло с Илькантой делить нечего, да и жрецы из рыбаков ни в одну уху не годятся.

- А богиню призвали простереть свою руку над городом полгода назад, когда сюда всё-таки назначили нового наместника, - перешёл от рассуждений к рассказу Ан-Маар. – Тот привёз с собой с Материка едва ли не самого Первейшего Её служителя, который провёл обряд посвящения города. И знаешь, Аторис… Я, конечно, чту Кроткую Деву, но когда семь дней подряд не смолкают колокола и песнопения, это порядком утомляет. Да и от того, что народ с утра до ночи занят молитвами, выручка страдает изрядно.

- Обогащайся! – чтобы сделать хозяину «Голубой Розы» приятное, произнёс я главную заповедь его божества.

- Честным трудом! – по канону откликнулся д’лэрр. – Спасибо, ксаттари. Быть может, хоть кто-то из богов однажды примет тебя.

Поскольку это было всего лишь ответной любезностью, я промолчал. Д’лэрри, пожалуй, даже лучше, чем людям известно, что подобного не может случиться.

- А когда богиня начала хмуриться? – чтобы как-то поддержать беседу, спросил я, когда молчание превысило допустимый в приличном обществе срок.

- Да ты знаешь… примерно тогда же, - задумчиво произнёс Ан-Маар и выжидающе посмотрел на меня, словно приглашая присоединиться к решению сложной, но интересной загадки.

Действительно, любопытный факт. Как известно, для бога не существует прошлых грехов отданного под его покровительства города, имевших место до Посвящения, как нет грехов у новорождённого младенца. Поэтому, если признаки неудовольствия Ильканты стали наблюдаться вскорости после обряда, то жители должны были совершить нечто невообразимое, что не может попустить даже та, чьей сутью являются Милосердие и Терпение.

С одной стороны, понятно, почему новый наместник, узнав, что Даггара никому не посвящена, захотел отдать её Кроткой и Милосердной: удалённый остров, серебряные рудники – раздолье для предприимчивого чиновника. А эта богиня на многое может «закрывать глаза» почти до бесконечности. И, если не особо грешить и регулярно каяться, разве что дождливых дней будет побольше, да чайки сделаются горластей. Вряд ли наместник не знал этого очевидного правила, чтобы самому забыть о всех рамках или потворствовать беззаконию во вверенном ему городе и его окрестностях.

С другой стороны… Да какое мне, Аторису-Безбожнику – выброшенному собственными родителями на улицу в тот день, когда стало невозможным скрывать правду обо мне от соседей и деревенского священника! – дело до захудалого островного городка и проблем его жителей?! То, что я был вынужден защищать Даггару два года назад, ещё ничего не значило – мы дрались за графа Кризена Дорка и свои собственные жизни. И дрались мы так, что победители, в конечном итоге, оставили нам не только жизни и свободу, но даже оружие и право носить форму навсегда расформированного полка. Я вернулся сюда за тем, что здесь оставил, и что принадлежит мне по праву – и больше ничего меня с этим местом не связывает.

И я уже собирался сказать нечто подобное Ан-Маару, когда со стороны стола, где до того мирно спал ужравшийся пьянчуга, раздался дикий, полный нечеловеческого ужаса вопль.

 

В таких ситуациях меня учили действовать без лишних размышлений. Я развернулся, мгновенно принимая боевую стойку, и, когда увидел, в чём дело, втайне порадовался, что успел сменить бесполезную в данном случае шпагу на более подходящее оружие. На этот раз мечу, похоже, предстояло послужить своему владельцу.

В полумраке таверны нависший над забулдыгой туманный сгусток, отдалённо напоминавший человеческую фигуру, был почти не виден. Бесформенные, непропорционально длинные руки вцепились седеющему на глазах парню в горло, и тот тщетно пытался избавиться от незримой, но вполне материальной для него хватки. А призрачная тварь тянула его к себе со страстью ненасытной любовницы.

Краем глаза я уловил замешательство на обычно бесстрастном как маска лице д’лэрра. Хозяин «Голубой Розы» не мог видеть маурга, «серого духа», но, в отличие от душимого им пьянчуги, сумел почувствовать его присутствие на расстоянии.

- Если ты видишь его и можешь убить – сделай это! – прошептал он.

- Как угодно, - коротко кивнул я и плавно скользнул вперёд.

Судьба неизвестного пьяницы мне была безразлична, а вот перед Ан-Мааром у меня имелся серьёзный долг.

Маург был лишён плоти, но я почти видел, как его «голова» повернулась в мою сторону, и почувствовал на себе пристальный, леденящий до костей взгляд. Безусловно, он сразу понял и то, что я его вижу, и то, кто я такой. Но ему было трудно оторваться от своей добычи, как искушённому лакомке – от изысканного десерта. Это, в немалой мере, и решило дело.

Мои губы беззвучно шевельнулись, и на клинке ближе к перекрестью вспыхнул зеленоватым мертвенным светом знак из трёх перекрещенных ломанных линий. А моя рука в это время уже направляла удар чуть слева и вверх. Оружие прошло насквозь, не встретив препятствий в привычном смысле, но я ощутил, как едва заметно дёрнулась в пальцах рукоять, когда лезвие соприкоснулось с призрачной фигурой иномирной твари. А миг спустя составляющий её тело «туман» буквально всосался внутрь клинка. Мерцающий на нём знак погас, и я вернул оружие в ножны.

- Дело сделано, - слегка улыбаясь, я коротко поклонился владельцу заведения. – Хотя вряд ли бы он тебя тронул.

Тот поклонился в ответ, почти коснувшись пола полусогнутым левым коленом и наклонившись так низко, что длинные бледно-голубые волосы, упав вперёд, полностью закрыли лицо и обнажили тонкую шею.

- Аавери-тэсса, ксаттари, - Ан-Маар выпрямился, и на его лицо вернулась обычная невозмутимость. – Я знаю. Но во мне говорил страх памяти всего моего народа.

Может, и так. В конце концов, история д’лэрри уходила корнями в Предрассветные Времена, а тогда в зыбком, ещё не сформировавшемся до конца нашем мире творилось такое, чего человеческий разум даже осознать не в состоянии. В любом случае, теперь мой долг был уплачен, и я мог с чистой совестью покинуть это место, даже не попрощавшись, но… Появление маурга добавляло в головоломку, которую пытался мне подсунуть Ан-Маар, весьма интересный кусочек.

Полузадушенный молодой мужчина к этому времени уже до некоторой степени пришёл в себя, потому что вновь попытался прильнуть к любимому кувшину. Однако я надеялся, что он поможет мне кое-что прояснить – ведь серые духи не появляются просто так и не кидаются на первого встречного.

- Погоди-ка, приятель, - сделав один размашистый шаг, я перехватил парня за запястье с татуировкой Маштана. – Я сам тебе налью, если ты кое-что мне расскажешь.

- Это лучше ты мне, дружище, скажи, кто это там на меня, честного каменщика, набросился и куда потом делся? - вперив в меня до сих пор не протрезвевший до конца взгляд, спросил тот. – А потом, конечно, налей – вместе и выпьем.

- У тебя был приступ удушья. На почве винной горячки, - не моргнув глазом, соврал я. Всё равно ж не поверит, скажи я ему правду. – Но не будем отвлекаться. А скажи-ка ты мне, родной, приходилось ли тебе не столь давно, ну, скажем, полгода назад, совершать нечто, о чём бы ты сейчас, возможно, очень сильно жалеешь?

Каменщик на некоторое время задумался, со смесью тоски и ненависти глядя на кувшин, который моя рука по-прежнему мешала ему донести до рта.

- Значит, всё из-за него, проклятого? Но мне, брат, без вина теперь никуда. Иначе вовсе рехнусь… А полгода назад нас храм Ильканты, да пребудет с нами Её милосердие, наняли строить. Я сюда тогда вместе с семьёй аж с Белых островов перебрался, меня демлинский цех от своего имени выдвинул, - наконец проговорил он. – А перед этим башню эту разломали, которая там стояла. Ну ту, чёрную, в которой последних дорковых прихвостней зажали.

При этих словах мои пальцы сжались на его запястье так сильно, что парень вскрикнул. И мне с трудом удалось удержаться от того, чтобы не сломать наглецу руку. А затем и челюсть с парой-другой рёбер.

- И?

- Что «и»? Пусти руку, дурак! Чего, как клещ, вцепился?! – дэмлинец безуспешно попытался высвободиться. – А потом мне она, проклятая, во снах являться начала. Огромная – до неба, страшная. И вроде бы я опять туда внутрь иду, только совсем один. В подвал…

- Не было там подвала, - не выдержав, перебил его я.

- Был! Раз сам там не был, так не бреши, а слушай, что люди говорят, - возмущённо огрызнулся каменщик, за что мне в очередной раз захотелось прогуляться по его роже кулаком. – Нам, когда мы всю башню разобрали, мастер-строитель приказал плиты, что на первом этаже поднять, да посмотреть, как там с фундаментом. Ведь храм же собрались здесь строить, а не свинарник какой. Вот тогда-то мы подвал и нашли. Вернее, как подвал… скорее, лаз в пещеру, мы туда по верёвке спускались. …Да дай уже выпить, не мытарь мне душу!

- Потерпишь. Ты давай-ка, не отвлекайся, а то я и осерчать могу.

- Ой, напугал один такой… Ну да, ладно. Раз тебе оно интересно, хоть кому-то выговорюсь, а то другие надо мной смеяться начинают, когда об этом по пьяни треплюсь, - вздохнул рассказчик. – Так, значит, спускаюсь – а там камень этот, чёрный-пречёрный, с красными письменами по кругу. Мы-то тогда, когда его ломали, бояться и не думали. Посчитали, что не место всякой неизвестной мерзопакости под храмом Милосердной. Ну камень, он и есть камень, раздробили кирками-кайлами, вынесли да потом в море сбросили. Я даже себе один кусочек оставил, чтоб потом детям с внуками похвастаться, что лично память вещественную о мятеже искоренял. Для истории, так сказать… Правда, после этого меня и ещё трёх ребят, что вместе со мной его ломали, со строительства выгнали…

- Это за что же? – видя, что каменщик вновь уставился на посудину с остатками дешёвого, судя по запаху, вина, я отпустил, наконец, его руку и дал возможность сделать пару глотков, но затем решительно отобрал кувшин, пока тот не выхлебал всё и не свалился под стол, как бесчувственная колода.

В принципе, лично мне уже всё стало предельно ясно. Если тьма, веками копившаяся в камне, по вине трёх недоумков в одночасье вырвалась наружу, пропитывая всё вокруг, словно густо замешенный смертельный яд, то неудивительно, что на Даггару пала Немилость. А будь на месте Ильканты любой из большинства других богов – на город давно бы обрушилась одна из самых суровых Кар.

Эх, если б я знал, что именно мы – вернее, я – тогда, защищали на самом деле! Нипочём не сложил бы оружия, наплевав даже на клятву, данную графу. Вот только что бы это два года назад изменило? Всё равно они бы потом разрушили башню. Вряд ли бы я смог устоять: один, с тогдашними куцыми знаниями, без меча, без…

- Да сыскался там, видишь ли, мудрец один с Материка, знаток всяких древностей: мол, не спросясь, такую ценную находку уничтожили, дикари-невежды! Нажаловался он мастеру-строителю, тот нас и турнул взашей. Правда, совсем уж без работы не остались – нанялись из обломков той башни стену в порту строить. Но, дружок, то стена, а то храм… Если храм от фундамента до верхушки колокольни с душой да благими помыслами возведёшь – большой благодатью тебя Маштан одарит, да и другие боги, глядишь, добром воздадут. Но я ж тебе про сон хотел досказать… Во сне, письмена эти, которые на камне, разгораться начинают, как угли, аж глазам смотреть больно. И голоса в голове, голоса… Сначала только во сне были, а теперь я их и наяву слышать начал. …Верни вино, сволота безбожная!

- Залейся, гниль! – я несильно толкнул кувшин по столу. Пусть упьётся, всё равно он ничем не мог быть мне больше полезен. А впрочем…  – Камень при тебе?

- А зачем? Поглазеть хочешь? – заплетающимся языком поинтересовался каменщик, успевший моментом вылакать, наверно, половину оставшегося. Затем извлёк из-под рубахи тонкий кожаный шнурок, на котором был подвешен похожий на сломанный волчий клык кусок чёрного камня. – На, любуйся! Потом кружку мне выставишь.

Ага, бочку выкачу. На твоих поминках. Я лениво кивнул, словно бы нехотя протягивая правую руку к «амулету», а когда пальцы плотно его ухватили, от всей души наконец-то врезал мужику левой  в подбородок. В итоге камень остался у меня, а каменщик, приложившись затылком об стену, сполз таки – правда, раньше чем он сам рассчитывал – под стол. Он ведь, дуралей, мне ещё и спасибо, по совести-то, сказать должен. Без этой «памятки», болтавшейся у него на шее, следующий маург, быть может, проищет его чуть дольше. Но парень всё равно уже не жилец после того, что сотворил.

- Бить посетителей в присутствии хозяина невежливо, Аторис. Хотя этот кшосс уже неделю лакает в долг, а перед этим умудрился пропить здесь места для себя и своих родных на последнем корабле с беженцами,  - негромко и как обычно бесстрастно произнёс стоявший до сих пор рядом, но дипломатично молчащий д’лэрр.

Да ну? Даже, если это выродок, разрушивший то, к чему не имел право даже прикасаться, а заодно обрёкший свою жену и детей на тягостное ожидание близкой и, скорее всего, мучительной кончины? Потому что когда Немилость и Гнев сменяются Карой – город обречён. Он или будет стёрт с лица земли, как с оказались стёрты другие – поглощённые морскими водами и разверзнувшейся твердью, погребённые под грудами камней и песками пустыни, сожжённые небесным огнём и вулканической лавой. Или, что ещё страшней, вместо него останется мёртвый остов, безлюдный призрак, затянутый веками не рассеивающейся мглой Проклятья, скрывающей следы участи, постигшей его обитателей.

- Прости, Ан-Маар. Если хочешь, могу столы тебе протереть. И, кстати, не подскажешь, кто именно приказал снести нашу башню? Наместник?

- Это было бы забавно, - губы хозяина таверны снова сложились в подобие улыбки, которая тут же померкла. – Если бы не было грустным всё остальное… Да, башню приказал уничтожить наместник, которому это, как я слышал, посоветовал столичный служитель Кроткой Девы.

- А как их драгоценнейшее здоровье, часом, не знаешь? – спросил я, внимательно рассматривая трофей, в коротком бою взятый у выходца с Белых островов.

Вблизи осколок напоминал кусок чёрного стекла. Обжигающе холодного на ощупь и, можно было бы сказать, непрозрачного, если бы внутри него не была отчётливо видна красная руна – знак давно мёртвого языка, на котором никогда не говорил никто из людей. Задумчиво наматывая разорванный шнурок на палец, я подумал, что надо будет приобрести прочную цепочку. Мне ношение этой штуки, в отличие от каменщика, уж точно не повредит. Впрочем, особой пользы, если хорошенько подумать, тоже может не принести. Но, в любом случае, память о чёрной башне Даггары у меня останется.

- Служитель Милосердной отбыл на Материк сразу после обряда, так что о нём мне ничего не известно. А наместник, говорят, жив и здоров. Вот только на людях он не появлялся уже очень давно, что многих в городе тревожит… Но перестань делать вид, что ничего не понял, ксаттари. Даггара, вернее, тот город, на месте которого она выстроена, когда-то давно был посвящён Темноликой. И людям не стоило проводить новый обряд. Ведь так?

- Такой богини нет. Просто глупцам не стоит трогать то, о чём они не имеют представления, торрисэ.

- Верно подмечено, - неожиданно вмешался в разговор третий голос. – Такой богини нет. Но зато есть Дорассветная Тьма и, к сожалению, её недобитые служители. А также места их когда-то, казалось, с корнем выкорчеванного культа.

 

Я неторопливо обернулся к вышедшему из внутренних помещений таверны молодому человеку в длинном, почти до пола светлом плаще. Спадающие на плечи русые волосы перехвачены широкой лентой, полностью закрывающей лоб. Короткая бородка аккуратно подстрижена. Глаза, чьего цвета не разобрать в темноте, глядят спокойно и уверенно. Руки почти до локтя закрыты тонкими кожаными перчатками. Плавные экономные движения хорошо обученного бойца.

- А за жизнь и душу наместника сейчас борется мой старший брат, - ни к кому конкретно не обращаясь, добавил юноша, хорошо отработанным движением расстегнув на груди застёжку и сбросив плащ на ближайший стол.

Я сделал то же самое с почти не заметной простому взгляду разницей во времени. Потому что мне было нужды гадать, кто именно передо мной стоит, и чем эта встреча почти неминуемо должна закончиться.

Таких, как этот парень, в народе называли «белыми монахами». Это загадочное братство всегда было окутано завесой тайны и никогда не принимало участия в обычных светских и религиозных дрязгах. Однако его представители то и дело появлялись в тех местах, где разгоревшийся ожесточённый конфликт грозил перерасти в борьбу на взаимное истребление, и, руководствуясь одним им ведомыми критериями, помогали одной из сторон одержать быструю и почти бескровную победу. И неизменно вставали на сторону законной центральной власти, если возникала угроза её существованию. Одни говорили, что «монахи» – избранные, могущие служить всем богам сразу. Другие наоборот утверждали, что те - слуги Неизвестного Бога, который сильнее всех остальных Князей Верхнего мира. Правды же, как водится, не знал никто.

- Преждевременно вас сюда принесло, святоша, - глядя, как тот извлекает из ножен меч, как две капли воды похожий на мой собственный, проговорил я.

- Нет, колдун, это ты опоздал. Гнездо тьмы на этом острове уничтожено, и тебя ждёт та же участь, - с плохо скрываемым торжеством в голосе, ответил юнец. – И я не святой, я – Хранитель Рассвета. Правда, я ждал, что ты объявишься раньше.

А мальчишка-то, оказывается, позёр. Что ж, посмотрим, чего он стоит в деле. В свою очередь обнажив оружие, я краем глаза отметил, как потемнело при последних словах «монаха» лицо д’лэрра… Ладно, с этим мы разберёмся потом. Если, конечно, это самое «потом» у меня будет.

- Коль был Рассвет, придёт Закат, - задумчиво проговорил я, почти дословно повторяя слова полубезумного проповедника.

- Но ты его не приблизишь!

Обмен любезностями закончился. Клинок хранителя взлетел в коротком салюте, а в следующий миг вторая его рука с растопыренными напряжёнными пальцами взметнулась вперёд и вверх.

Хлынувший мне навстречу незримый поток чужой силы по мощи был сравним с клокочущей горной рекой, но направлен он был явно второпях и не очень умело. Поэтому, натолкнувшись на выставленную мной такую же невидимую преграду, поток бесславно разбился на отдельные, хлынувшие в обход меня струи, остаточной энергии которых, впрочем, хватило на то, чтобы стереть в труху пару попавшихся на пути скамеек.

Следующую атаку мой противник провёл уже иначе. Новый жест – и его сила сконцентрировалась подобно острию пики, направленной мне точно в грудь. Тем не менее, приём был вполне предсказуем, и я, пусть и с немалым для себя трудом, успел противозаклятьем отвести его в сторону, смещая вектор удара в сторону ни в чём неповинной люстры. К счастью, та висела не прямо надо мной, а чуть позади.

Со стороны наш поединок, должно быть, смотрелся забавно. Двое мужчин, скрипя зубами от натуги, стоят в нескольких шагах друг от друга и машут руками в воздухе, делая ими замысловатые и глупые на вид жесты. Но вот разрушения от этой клоунады были не в пример серьёзней и страшней, чем от толпы вооружённых гизармами пьяных наёмников. В действительности же это было по своей сути ближе всего к известной детской игре про пергамент, камень и кинжал. Вот только фигур в ней было в разы больше, а ставкой являлась сама жизнь.

Не давая противнику возможности нанести следующий удар, я атаковал сам, свивая заклятье на манер плетёного кожаного кнута. Однако парень умело крутанулся на месте, одновременно сместившись в сторону, а затем, срывая дистанцию, слитым движением скользнул ко мне. Его меч обрушился справа-сверху, и я едва успел под нужным углом подставить ему навстречу собственный клинок. Но глухого лязга столкнувшегося металла не последовало. Хранитель в последний момент лишь немного довернул кисть, направляя инерцию предыдущего удара в нужном направлении, и мне едва удалось отступить, попутно отводя от себя смертоносную сталь.

«Белый монах» оказался прямо-таки демонически хорошим рубакой. Сбивая мои контратаки ещё на их начальной стадии, он теснил меня, хаотично меняя направление собственных ударов. Тесное пространство не давало мне кружить, да и привычка драться шпагой сыграла дурную шутку – я безнадёжно проигрывал, и пока держался только за счёт многолетнего солдатского опыта, да пары защитных приёмов, вдолбленных в меня в пору моего ученичества.

А потом я попросту упал, запнувшись о край валявшейся на полу люстры. В глазах молодого хранителя сверкнула ничем не прикрытая радость, а его меч, перехваченный на манер копья – за рукоять и «пяту» – устремился вниз. Единственное, что я успел сделать, так это схватиться левой рукой за собственный клинок ближе к острию и, наплевав на боль в порезанных пальцах, отпихнуть оружие противника в сторону, заставив юнца ненадолго потерять равновесие. Вслед за этим я попытался откатиться …и взвыл от боли, когда спрятанный за пояс осколок чёрного камня языком ледяного огня врезался мне в бок.

В один миг изменилось всё. Разум укрыл панцирь непробиваемого спокойствия. Время сгустилось застывающей в котле смолой. Я почувствовал себя неподвижной осью, вокруг которой вращался весь остальной мир. Понял, что могу повернуть его так, как мне захочется. Сотворить почти всё, что мне будет угодно. И меня уже не беспокоил меч хранителя, который тот развернул для очередного, уже рубящего удара. Я знал, что он не успеет его нанести – тускло блистающее лезвие падало на меня медленно-медленно, как невесомое пёрышко с вершины крепостной башни.

А тем временем одна из уцелевших скамеек за спиной хранителя Рассвета неторопливо поднялась в воздух и, разогнавшись, врезала ему по затылку. Парень сунулся вперёд, роняя меч из разжавшихся пальцев, и напоролся на остриё моего клинка, с хрустом пробившее ему грудь и с чавканьем вышедшее из спины.

Мир вокруг изменился снова. Ожило чёрное пламя факелов, отбрасывая вокруг багровые тени. Оглушающим грохотом ударил по ушам стук собственного сердца. Тонкой, иссякающей струйкой через пронзивший врага клинок потекли, впитываясь в спелёнатую холодными путами душу, остатки чужой боли, страха и самой жизни. И мир изменился опять, на сей раз возвращаясь к своему привычному состоянию.

Я оттолкнул от себя мёртвого хранителя и встал на ноги. На лице послушно соскользнувшего с меча покойника застыло детское выражение незаслуженной обиды. Что ж, никто не обещал ему честного поединка. Оглядев лезвие, в которое, словно вода в губку стремительно впитывалась кровь, я перевёл взгляд сначала светящуюся ярче обычного руну, а затем на хозяина таверны.

Ан-Маар стоял у стола, поглаживая тонкими пальцами рукоять моей шпаги. Той самой, с чьей помощью я когда-то бесконечно давно заполучил нынешний свой клинок.

- А ты, оказывается, мастер распутывать и вязать узлы, торрисэ.

- Ты взял с меня слово лишь сохранить меч до твоего возвращения. А я с рождения любопытен и с некоторых пор весьма прагматичен. Поэтому, когда рассветники появились, я подумал, что им будет интересно на это взглянуть.

- И сколько ты выторговал?

- Всего лишь место на их корабле, - по-человечески пожал плечами д’лэрр. – Но сделка, увы, оказалась невыгодной. Не думаю, что у меня получится с тобой справиться, ксаттари-э-нсээт.

- У тебя действительно был бы шанс. Но сейчас не тот случай, - совершенно не кривя душой, сказал я. И погасил вросший в сталь символ. – Ты запросил правильную цену.

Слова прощания были излишни. Но когда моя рука уже коснулась ручки ведущей на улицу двери, до меня долетел полный скрытой надежды вопрос д’лэрра:

- А у города он ещё есть?

- Если дать наместнику и той четвёрке умереть, тьма отступит. А на остальное – воля Милосердной.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...