- Спасибо за покупку! Приходите к нам еще, - повторяю в который раз за день, чувствуя, как намертво въелась улыбка.

Женщина с рыжими волосами довольно прижимает пакет к груди. Уходит. Они все уходят. А я остаюсь и вновь бездумно повторяю заученные фразы.

Сажусь на стул и достаю из- под прилавка потрепанную книгу. Воровато оглядываюсь на дверь в мастерскую и с тихим шуршаньем перелистываю страницы. Мне всегда нравились книги. Нет, честно! Даже если забыть, что мой отец «мастер мечты».

Книги для меня – то, что всегда было под большим запретом. Мама неодобрительно хмуриться каждый раз, когда видит их у меня в руках. Ей всегда хотелось, чтобы я следовала их примеру и стояла у мольберта, выводя линии. Ни мама, ни папа никогда не понимали моего стремления, моей безответной любви к тем историям, что написаны в книгах. А я с трепетом и нежностью всегда прикасалась к этим рукописным, придуманным или былым судьбам и жизням; вдыхала аромат книжных страниц, иногда чихая от пыли, а порой чувствуя запах краски.

Вот и сейчас открываю том ближе к концу: читала практически всю ночь, поэтому, сегодня зеркало порадовало меня припухшими веками и красными глазами. Кончиками пальцев провожу по ровным строчкам, словно прикасаясь к чуду. Чуть- чуть прикрываю глаза от наслаждения. Улыбаюсь.

Сейчас это стихи. Жаль обложка книги протерлась настолько, что невозможно прочитать имя автора. Но кем бы он ни был, то, что вышло из- под его руки – великолепно. Я никогда раньше не думала, что стихи могут быть такими: резкими, как звук металла или мягкими и нежными, как кончик кисточки. А еще, они были столь вкусными, что я застывала и бездумно вглядывалась в стену, погружаясь в фантазии.

Зазвенел колокольчик. Хлопнула дверь. Я с сожаленьем убрала книгу и поднялась со стула. Посетитель широкими шагами направлялся прямо ко мне.

- Добрый день! Чем могу вам помочь? – опять дежурная фраза и такая же улыбка.

- Заказ. Две недели назад, - говорил он короткими свистящими репликами. – Карточка.

Мне на стол упал бланк заказа. Маминой рукой был выбит инвентарный номер и литера, обозначающая сейф. 1278- Г. Ух, ты! Значит, заказ был серьезным, раз родительница поместила его в отсек для важных клиентов.

Еще раз смотрю на посетителя. На первый взгляд ничего необычного: среднего роста, темноволосый, в куртке цвета мокрой глины, какие носят работники цеха. Таких людей много в нашем городе. Таких непримечательных. Вот только руки выдавали посетителя с головой: изящные кисти с тонкими пальцами. Ни за что не поверю, что он работает со станками!

- Пожалуйста, подождите. Сейчас я принесу ваш заказ, - говорю и, взяв бланк, тихим, неслышным шагом иду в подсобку.

Так, сейчас налево. Открываю дверь. Вхожу. Теперь, пройти по коридору до правой крайней двери. Вынимаю из карманов ключи и ищу самый маленький. Вставляю его в замок, три раза проворачиваю и – вуаля! Теперь нужно найти заказ. Сверяюсь с бланком и тут же нахожу взглядом нужный отсек. Отодвигаю плотную темную ткань и понимаю – картина.

Тоскливо смотрю на выступающую из углубления раму. Что ж, видно это моя судьба – все время оглядываться на бесталанность. Берусь за края рамы и тащу картину на себя. Дьявол, она огромная! Ухватываюсь удобнее и через несколько секунд вытаскиваю ее из узкого отсека.

Ставлю картину на специальную подставку. Нужно сверить номер. И тут… я пропала. Раньше, отец всегда выгонял меня из мастерской, когда заканчивал свои работы, чтобы нанести специальные руны. Раньше, мать набрасывала на такие картины полотно, которое мог убрать лишь заказчик. Раньше я не думала, что в груди может так сильно жечь.

Сглатываю тугой ком в горле и сжимаю кулаки. Я знаю, что если не надену на картину чехол, то простою здесь вечно, но не могу. Это слишком. Прекрасно и больно.

Я никогда не была на море… А море было здесь, прямо в этой маленькой комнатке- сейфе. Я слышала шум волн, лижущих песчаный пляж, чувствовала свежий бриз, бьющий в лицо. Соленая капля упала мне на в раз пересохшие губы. Судорожно слизываю ее, чтобы почувствовать всю горечь морской соли. Заходящее солнце бросает на небо все оттенки розового, чтобы потом, у самой кромки, стать кроваво- алым.

Живая картина. Живая мечта. Несуществующая реальность, позволяющая окунуться в себя на каких- то пятнадцать минут. Это то, за что платят моему отцу огромные суммы. Такие картины могут позволить себе лишь немногие. Но и мастеров, которые могут создать такое, можно по пальцам пересчитать. Я знаю их всех, ведь родители не раз брали меня в Мастерскую, надеясь, что стану одной из них. Не стала.

Закрываю глаза и мысленно считаю. Знаю, это очень по- детски, но не могу отказать себе в этой слабости. Ведь должно же хоть что- то напоминать мне то далекое беззаботное время, когда я все еще подавала надежды.

Открываю глаза. Дрожащими руками натягиваю чехол на картину. Засовываю бланк в маленький кармашек сбоку, и застегиваю на кнопку. Подхватываю картину и выхожу. Двери за мной закрываются автоматически. Тут же вспоминаю, что эта система стоила очень больших денег даже моему отцу. Ни мама, ни папа ни разу не пожалели о ее установке, ведь, только такая охранка может сберечь их работу от чужих рук.

По пути в зал старательно натягиваю лживую улыбку на губы. Перешагиваю порог и все. Это опять я – продавец- консультант лавки «Несбыточное».

- Ваш заказ, - улыбаюсь и отдаю картину покупателю. – Поставьте оттиск кольца на счете, - протягиваю книжку. – Спасибо за покупку! Приходите к нам еще!

Заказчик уходит. А я пялюсь на счет. Вернее на сумму, прописанную в нем, ибо она воистину огромна. Не знала, что работа отца может так высоко оплачиваться.

Приятная мелодия, ворвавшаяся в мою голову, в этот раз звучит очень громко и крайне мерзко. Убираю счета в ящик стола и направляюсь к входной двери. Проворачиваю ключ и закрываю окна. Рабочий день кончился. Настало мое свободно время.

Все еще в подавленном состоянии выхожу из зала и иду по коридору. Толкаю левую дверь и опять коридор с тремя дверьми. Правая – мастерская отца. Вот только мне туда нельзя. Отец не любит, когда я его отвлекаю от работы. Он вообще не любит, когда я его дергаю даже с вопросом, потому что он разочарован во мне. Вернее, его ожидания не подтвердились. Я не Мастер.

Поворачиваю гладкую ручку левой двери и вхожу. Мне в глаза бьет яркий свет, поэтому чуть щурюсь, привыкая к нему. Негромкий жужжащий звук гончарного круга. Мама за работой.

- Магазин закрыт, - говорю ей.

Мама смотрит на меня своими невозможно синими глазами и тыльной стороной ладони убирает прядки волос, так мешающие ей сейчас.

- Хорошо. Господин Лест заходил?

- Ага, - бормочу и подхожу к ней.

Вынимаю из ее волос заколку и привычно зарываюсь в шелковые, чуть спутанные пряди, пропуская их сквозь пальцы. Приподнимаю мамины локоны, разделяю на три ровные пряди и плету косу.

- Что сейчас делаешь? – спрашиваю, старательно не смотря в зеркало, которое висит как раз так, что мама может видеть мое лицо.

- Кувшин, в котором никогда не закончится вода. Завтра нанесу на него руны и можно будет выставлять на продажу.

- Ммм…

- Ты видела ее? – вопрос звучит слишком резко. – Картину. Видела?

Щелкаю заколкой. Коса получилась пышной. Маме идут такие прически.

- Яна, ты слышишь меня? Ты видела картину?

Поднимаю голову.

- Да, видела, - отвечаю зеркальному отражению.

Мама качает головой и вновь принимается за работу. Она расстроена.

- Ты же понимаешь, что эта работа могла быть твоей? – голос у нее тихий, с нотками грусти. – Если бы ты только старалась лучше. Если бы ты только…

- Да, мама, ты права, - устало перебиваю ее. – Если бы только я обладала хоть частью вашего таланта.

Вспоминаю вкус соли и вздрагиваю. Это тяжело, когда родители смотрят на меня как на тяжелобольного ребенка, которого вроде бы жалко, но одновременно понимаешь – не жилец. Вот и сейчас этот мимолетный взгляд. Больно и противно. Противно от самой себя.

- Мама, - говорю, стоя на пороге комнаты. – Сегодня приду поздно – Лада и Мил приехали в город.

Слышу приглушенный хмык и ухожу. Стараюсь не хлопать дверью. Тихо пробираюсь к дальнему выходу на лестницу, которая поднимается под острым углом на чердак – мою комнату. А рядом с лестницей, незаметная для постороннего глаза, запасная арка, ведущая во внутренний дворик.

На улице было свежо. Вдыхаю этот упоительный воздух, чтобы прогнать запах мокрой глины, краски и лака, чтобы выдрать из себя боль и грусть, с корнями, с кровью. Чтобы было так легко, как никогда. И…. получается. Хоть на некоторое время. Но получается. Теперь улыбка на моем лице отнюдь не дежурная.

Сбегаю с шаткого крыльца и падаю в объятья Всемила – самого лучшего друга детства.

- Яна, как я рада тебя видеть, - визжит прямо в ухо Лада, подпрыгивая на месте.

- Мил, пусти, - шепчу, стараясь выбраться из тесного кольца его рук, чтобы, наконец, рассмотреть этих двоих лучше.

Мил задорно смеется и приподнимает меня над мостовой, как пушинку, а потом кружит. Невозможно не рассмеяться вслед за ним. И смеюсь, пусть с небольшим надрывом, но все же смеюсь.

- Лада! – обнимаю подругу, когда Всемил опускает меня на землю.

- Моя хорошая, - уже шепчет она, прижимая меня к себе. – Как я скучала!

- Ребята, как славно, что вы здесь!

Взявшись за руки, идем по улице и, как совсем недавно, ловим на себе удивленные и осуждающие, мягкие и недовольные взгляды. Год без них: взглядов, шуток Лады, улыбки Мила и чудесного времени прошел в монохроме. А сейчас, когда вернулись эти двое, нет, когда мы втроем – мир запел.

- Ты помнишь, Яна, - проговорил Мил и указал рукой на набережную. – Там мы?..

- Закопали бутылку? – усмехаюсь и ласково смотрю на друга.

- Бутылку с пожеланиями! – дополнила Лада.

Мы дошли до скамеек, что стояли полукругом и, проигнорировав их, плюхнулись на газон, прямо под березой. Мил сел посередине и притянул нас с Ладой к себе, грея, ведь как ни как осень, хоть и теплая.

Я прижимаюсь щекой к горячему плечу Всемила, вдыхая полной грудью такой родной до дрожи запах. Мне его не хватало. И Лады тоже.

- В университете трудно, - неожиданно призналась подруга. – Я поняла, что не хочу быть дипломатом.

- Не ты ли била себя в грудь, доказывая нам, что это самая лучшая должность из всех существующих? – усмехнулся Мил.

- Я, - горько усмехнулась Лада. – Вы же знаете, что мои родители хотели мне такой работы. Я должна была там учиться. Я знала это с детских лет.

- Так же как и мои хотели, чтобы я вошел в королевскую гвардию. Даже заплатили куда надо.

- Мил, а как там, в гвардии? – спросила я, уткнувшись носом в уютную складку куртки.

- Тяжело. Все- таки я не благородных кровей.

- А я единственная девушка на курсе. И давление на меня больше, чем на мужчин, - голос Лады упал на пару октав. – Мне приходится заниматься ночами, чтобы соответствовать ожиданиям.

Они такие же, как я. Разочарованные, несущие груз ожиданий и… соответствующие им. Такие разные. Всемил довольно высок, с молочно- белыми волосами, собранными в небрежный хвост, такими теплыми глазами и улыбкой. Сын своего отца – городского советника. Лада же – тоненькая, миниатюрная тростиночка, почти невесомая, с короткими локонами цвета свежего меда. Большеглазая, с красиво очерченным ртом – производила впечатление фарфоровой фигурки, поставленной на мраморную полку. Холодная с виду, но горящая диким ярким пламенем внутри. Аристократка.

Свел нас нелепый случай, которому я всю жизнь буду благодарна. Всего лишь встреча трех одиноких ребят у большого озера: вырвавшаяся из- под опеки и заблудившаяся Лада, шедший с кучей отцовских бумаг в тяжелой сумке Всемил и я, кормящая булкой лебедей.

И сейчас, вновь сидя рядом с этим счастливым озером, мы говорили и не могли остановиться ни на миг. Казалось, если замолчим хоть на мгновение, то все разрушится, опадет вниз стеклянными, скользкими и звенящими осколками.

Последние лучи светила давно ушли за горизонт. Зажглись фонари, а за ними, уже только в небесах – маленькие колючие точечки- звезды.

- Ой, какой хорошенький! – вдруг воскликнула Лада, указывая на меня.

Я повернула голову. И впрямь хорошенький. Маленький, мохнатый клубочек с глазами- угольками, острыми ушками, на которых кисточками торчала шерсть, немного несуразный из- за большой головы, острых тоненьких лапок и невероятно длинного хвоста. Шэл. Осторожно протягиваю руку, чтобы не напугать. Шэл чуть прижимает уши к голове, но не убегает. Дотрагиваюсь и легонько глажу. Жаль, конечно, его, но такова жизнь.

- Он, наверное, бездомный, - говорит Мил, наблюдая как шэл, заурчав от ласки, забирается мне на колени.

- Скорее всего, - подтверждает Лада. – Яна, а давай ты его возьмешь к себе?

Я замираю и удивленно смотрю вначале на шэла, а потом на подругу.

- Ты же знаешь – не могу.

- Мы с Милом тоже не можем: у меня - университет, а у него – гвардия. А шэла жалко, замерзнет же, или совсем пропадет. Ты же может его приютить на время, а потом отдать в хорошие, а главное, любящие руки, - уговаривала она меня.

- Родители не потерпят животного в мастерской, - качаю головой и пытаюсь стряхнуть шэла с колен.

- А ты оставь его в своей комнате, да и не выпускай бродить по дому, - подключается к уговорам Мил.

- Шэл, кстати, тебя уже выбрал сам. Вон, смотри, как цепляется.

Шэл правда с отчаянием цеплялся за мою куртку, отказываясь покидать такие теплые колени. Понимаю, что уже не могу оставить его здесь, ведь он такой же потерянный и одинокий как я. Приподнимаю шэла на уровень глаз, пытаясь определить его цвет и пол.

- Что же, надеюсь, ты вежливый шэл и не будешь драть мне шторы, - говорю ему прямо в маленькую мордочку. – Ты уже взрослый.

- Как назовешь его? – интересуется Лада, с улыбкой смотря на нас. – Может Белый, как цвет шерстки?

- Скорее - Серый, как грязь, - смеется Мил, протягивая нам руки, помогая подняться с земли.

- В темноте все шэлы серы, - тоже смеюсь. – Будет он Мелким.

Мы шли по городу и веселились. Темные улицы с яркими пятнами холодного фонарного света продувались промозглым ветром, поэтому я сунула Мелкого за пазуху, грея и греясь сама. Шэл немного повозился, а потом удобно устроился и засопел.

Ребята проводили меня до самого дома. Стоя у крыльца, мы тихо переговаривались, стараясь тянуть время, так как не хотелось вновь расставаться.

- Мне пора, - шепчу с грустной улыбкой.

- Береги себя, - Всемил осторожно обнимает меня и треплет по голове.

- Надеюсь, с Мелким будет тебе веселее, - говорит Лада, а я замечаю, как влажно блестят ее глаза.

- Скоро увидимся.

Друзья кивают и уходят в темноту ночного города. А я, тихо- тихо открываю дверь и тенью скольжу к себе на чердак. Там, включив лампу, кладу шэла на кресло, а сама иду в ванную, где набираю в тазик воды.

- Давай только без криков, - умоляю Мелкого, сонно жмурившегося на комнату.

К моему удивлению он стойко выдержал помывку и сушку полотенцем. А потом уютным комочком свернулся поверх одеяла рядом с моей подушкой.

- И, правда, белый, - хмыкаю, тянусь и выключаю свет.

 

 

Барабанная дробь дождя по крыше не заглушает стук моего сердца. Я, развалившись на кровати, с увлечением читаю книгу, вникая в хитросплетения сюжета. Сейчас прекрасная Лира, обливаясь слезами, бросилась в жаркие объятия Говена. Грызу ноготь и перелистываю страницу, надеясь, что ложь Алены раскроется и у главных героев все будет хорошо, хотя количество страниц (определяла я их кончиками пальцев) было еще значительным.

Оглушающий грохот, заставил меня резко подскочить и побелеть от ужаса. В дверях стоял разгневанный отец, а за его спиной – мрачная мама.

- Что это такое? – тихим голосом со свистящими нотками спросил он, вытягивая вперед руку.

Мелкий, удерживаемый за шкирку, со скорбным видом висел, подобрав к мордочке хвост.

- Это мой шэл, - голос дрожал под конец фразы.

- Ты же знаешь, что я не терплю животных в доме! А тем более в мастерской! Эта мерзость разбила хрустальную статуэтку в магазине…

Я боялась взглянуть на отца, ведь запрет на животных был вполне справедливым при работе родителей. Совершенно забыв обо всем, я села прямо. И новый возглас стал для меня неожиданностью.

- Ты опять за свое? Опять книги?!

- Истислав, пожалуйста, - мама кладет отцу на плечо свою тонкую руку.

- Злата, ты, что не видишь, что она творит? Она прекрасно понимает, что книги – яд для фантазии «мастеров», - папа подходит к кровати и резким движением забирает книгу. - Она же делает это мне назло!

- Дорогой, может это и к лучшему.

- Что?! То, что она не может создать на одной живой картины или то, что нарушила мое единственное условие?

- Отец! Я…

- Замолчи! Если ты так относишься к моей работе и к своей учебе, я помогу тебе сосредоточиться.

Отец широкими шагами пересекает комнату и швыряет в распахнутое окно книгу, а потом отчаянно мяукавшего шэла.

- Теперь ты…

- Что ты наделал? – я сама не заметила как оказалась около окна, оттолкнув от него отца. – Ненавижу тебя! Ненавижу!

Выбегаю из комнаты, чуть не падаю на лестнице, но вовремя хватаюсь за узкие перилла. Рывком открываю входную дверь.

- Мелкий! Мелкий! – зову громко, с надеждой, что этот комочек прибежит ко мне или хотя бы даст знак.

Хотя и прошло полтора месяца с момента моей находки, и шэл порядочно вырос, но это не отменяет того, что он еще маленький и беззащитный. Ужас схватил липкими, костлявыми руками мое сердце. Пожалуйста, пожалуйста, пусть шэл не пострадал...

Шарю в декоративных кустах у стены дома. Колючие ветки больно вгрызаются мне в руки, а дождь холодным ремнем хлещет по спине. Мелкий, где же ты?

Чужие ладони смыкаются на моих плечах и грубо дергают вверх. Серое от гнева лицо отца перед глазами.

- Яна, - цедит он, - немедленно отправляйся в дом.

Мотаю головой и резким движением освобождаюсь. Отскакиваю назад, чтобы не дать схватить себя снова. Смотрю на отца, чувствуя неистовый шторм гнева и ярости, а потом разворачиваюсь и бегу в дождь.

Серая пелена не то дождя, не то слез закрывает мне видимость настолько, что я не разбираю дороги. Не запоминаю повороты и улицы. И сейчас, прямо сейчас мой родной город, в котором знаю каждую трещинку и ямку, каждый поворот и вывеску на зданиях, в котором могу ориентироваться на ощупь, кажется незнакомым, совершенно чужим и очень неприветливым.

Отчаянье и боль. Они разрывали меня на части, в лоскуты. Не оставляя живой части. Безошибочно вгрызаясь в плоть, чтобы впрыснуть отравляющие мысли и панический страх. Шэл. Родители. Моя жизнь. Все проносилось с невероятной скоростью в моих мыслях, проносилось, выжигая логику, оголяя напряженные нервные всхлипы. И остается одна цель – бежать. Куда угодно, сколько угодно, но не останавливаться, иначе…

Поскальзываюсь и чуть не падаю на мостовой. Чудом держу равновесие, а затем дождь зовет меня снова куда- то. С каждой секундой понимаю – долго бежать не смогу. В боку колет, ноги наливаются непривычной тяжестью, в ботинках хлюпает, да и я сама представляю жалкую пародию на такую спокойную и логичную себя. Всего лишь фреска, карикатура, а не живой человек. Волосы жгутами собрались на спине, и колюче жалят кожу прямо сквозь кофту, рукам дико холодно, а штаны из плотной материи настолько намокли, что тянут вниз.

Мокрая трава скользит под ногами и… падаю. Падаю по склону, лечу, совершенно потеряв желание сопротивляться. Кофта задирается так, что чувствую маленькие, острые сучки и твердые, до рассеченной кожи, камни.

Серые, местами темно- фиолетовые тучи проплывают надо мной. Вдали грохочет гром. Краем глаза замечаю ослепительно яркую световую вспышку – молнию. Ледяная вода льется мне на лицо, закатывается в раскрытый рот и, я глотаю ее, почти не ощущая вкуса. Дышу тяжело, прерывисто, так, как будто последний раз. Раскинутыми в стороны руками чувствую упругую траву. Пальцы покалывает, наверное, где- то сорвала у основания ноготь, а может просто засадила занозы. Сердце заходится в неистовом стуке.

С усилием перекатываюсь на бок, отталкиваюсь руками и поднимаюсь. Ноги дрожат и подгибаются. Спина отзывается искрами боли в районе лопаток. Трясущейся рукой откидываю назад сосульки слипшихся волос, провожу мокрыми ладонями по лицу, размазывая полосы грязи пополам со злыми слезами.

Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что нахожусь в западной стороне: по правую руку – полуразрушенная библиотека. Когда- то здесь, в старинной части района, бывшем ранее сердцем города, где селились самые обеспеченные жители и возводили необычайно красивые дома, случился пожар. Мама – свидетельница этого пожара, никогда не рассказывала мне подробности той ужасной ночи, но я помню, как она вздрагивала и как тускнели ее глаза.

И вот, я совсем рядом с прошлым, настолько близко, что могу прикоснуться рукой. Меня передергивает от жуткого вида пустых окон, зияющих темнотой, провалов дверей, словно ведущих в бездну и мрачных стен со все еще видной копотью, так и не смытой дождями и снегом.

Подхожу к этому единственному зданию, что осталось стоять в том аду, унесшем жизни очень многих и поднимаюсь по мраморным ступеням. Медлю, вглядываясь в темноту дверей, но все равно вхожу, напрягая до боли слух, и, не слышу ничего, кроме шума дождя и скрипа моих ботинок о, выложенный тем же светлым мрамором, что и ступени крыльца, пол.

Внутри почти сухо. И это пока что было единственным плюсом. Глаза уже привыкли к темноте так, что я могла выхватить серые балки, свисающие с потолка, полупустые полки с книгами, которые манили меня к себе. И я не сопротивляюсь зову любопытства. Подхожу ближе и от восторга задерживаю дыхание. Кончиками пальцами провожу по корешку ближайшей книги и где- то глубоко внутри чувствую трепет. Со всей осторожностью вынимаю маленький томик и раскрываю. Страницы мягко кусают пальцы чуть шероховатой поверхностью, хотя на корешке я вижу влажные пятна плесени. И восторг пополам с изумлением захлестывает меня, поднимая практически высоко- высоко, а затем со всей силы швыряю вниз – в реальность, разбивающую все на части, на мелкие хрустящие обломки.

- Кто ты? – смотрю в темные глаза мальчишки, так отчаянно храбрившегося и столь же отчаянно боящегося меня.

Стараюсь улыбнуться настолько мягко, насколько позволят мои пересохшие и потрескавшиеся губы.

- Привет, - говорю хриплым голосом. – Меня зовут Яна. А тебя как?

Мальчишка хмурит брови и еще сильнее напрягается. Замечаю, что он сильнее стискивает кулаки, готовый бросится на меня в любой момент, если покажусь опасной.

- Что ты здесь делаешь? – высоким звонким голосом спрашивает он.

- Пережидаю дождь, - пожимаю плечами. – Также как и ты.

- Нет. Мы здесь живем.

Поворачиваю голову в бок. Девочка. Наверное, младше своего друга- защитника, что вскинулся и сделал шаг в сторону, закрывая ее худой спиной.

- Лина, иди к остальным!

Лина нерешительно выглядывает из- под руки мальчика и с любопытством смотрит на меня. Я же подмечаю все: грязное платье, едва достающее ей до коленок, теплые носки на ногах, старые, разваливающиеся ботинки и, побитую молью и временем шаль на угловатых плечиках. А еще глаза, такие светлые, что кажутся прозрачными, большие, чистые на грязном личике.

- Меня зовут Яна, - обращаюсь к девочке, стараясь, чтобы мой голос звучал мягче.

Лина удивленно моргнула и, чуть погодя, кивнула. Она неловко повернулась, и, тусклый свет, ворвавшийся в комнату через пасти окон, высветил всю ее фигурку. У меня от шока сперло дыхание: вокруг девочки заплясали голубоватые искорки, вплетаясь в ее тело, опутывали тончайшей паутиной, бросая отблеск на серые волосы и такую бледную кожу, что можно было ее сравнить с луной; опутывали и формировали за спиной еле заметные силуэты крыльев. Вила. Самая настоящая вила. Мой отец бы брезгливо поморщился, а мама поджала красивые губы. Они не любили тех, кого люди саркастично называли «крылатыми». А я же… я застыла, пораженно разглядывая это существо, что в скором времени сможет подняться к небесам и увидеть всю их прелесть.

Мальчик напрягся и сделал шаг вперед. Что ж, справедливо. Для них я угроза. Видимо, он не понаслышке знает, что могу сделать незнакомые люди. И в этот момент осознания, мне стало невыносимо больно и обидно от того, что дети могут так не доверять другим, могут жить в старом разваливающемся здании, так ожесточенно защищать свою территорию и тех, кого они готовы признать своими по духу ли или по родству, пуская даже не кровному, но родству.

Теплая маленькая ладошка, сжавшая мои холодные пальцы, оказалась полной неожиданностью, как и большие глаза Лины, невесть как появившейся рядом со мной. За спиной девочки все еще были видны крылья из искристого света.

- Пойдем, - позвала девочка. – Я хочу погреться.

- Лина, не надо! – крикнул мальчик.

- Лис, все хорошо. Яна тоже замерзла.

Лина улыбнулась. Так ярко, что Лис не посмел ей возразить и с унылым видом поспешил за нами вглубь здания, где (как я уже успела увидеть) мелькал маленький костер, вокруг которого, протянув ладоши, рискуя обжечь нежную кожу, сидели еще трое ребят: два мальчика, явно младше Лиса, но старше Лины и, девочка – совсем еще кроха.

- Это Яна, - указала на меня Лина и потянула за собой, усаживая рядом с огнем и отпуская мою руку.

Я еле слышно выдохнула и поймала настороженный взгляд Лиса. Он не мог доверять незнакомке, что так шумно ворвалась в его убежище. Я понимала его. Оставшиеся ребята тоже бросали на меня странные взгляды, ожидая от своего негласного предводителя команды шмыгнуть в стороны и убежать. Но Лис молчал. И для меня это было странно.

Вот в таком молчании мы и сидели, протянув руки, грея их о маленькое пламя. А когда оно начало дрожать и уменьшаться, Лина подтащила к себе потрепанную книгу, раскрыла ее на середине и, жутким шумом вырвав листок, бросила в пламя. Огонь вспыхнул, пожираю подношение. Я в ужасе смотрела на комок бумаги, мгновенно чернеющей и исчезающий в желудке костерка.

- Зачем? – пробормотала я, когда Лина скормила пламени всю книгу.

- Что? – не поняла девочка, оборачиваясь ко мне.

- Почему вы поддерживаете огонь книгами?

- Больше не чем. Сейчас в лесу мокро. Когда дождь кончится, я или Лис пойдем туда и добудем хвороста, - пожала плечами она.

Да, верно. Книги для них не представляют той ценности, что для меня. Они всего лишь материал для розжига или поддержания огня. Истерический смешок вырвался наружу, разрушая тишину. Меня это не волновала, ведь озарение напрочь захватило мое сознание.

- Кушать хочется, - очень тихо проговорил мальчик, что сидел рядом с Лисом.

- Ага, - кивнула крошка. – Очень хочется…

Это было настолько горько, что я прикрыла глаза. Почему? Ну почему, в нашем таком благополучной городе, таком сверкающем и развивающемся есть дети- беспризорники, дети- сироты, вынужденные так существовать? Почему ни отец, ни мама не рассказывали мне про это? Почему они не видели этого? Почему я заметила только сейчас?...

Я засунула руку в карман кофты, зная, что там должна быть початая пачка клубничных леденцов, и молилась всем богам, чтобы они там оказались. Боги меня услышали. Шурша оберткой, вынула сладкие конфеты наружу и протянула их Лине.

- Тут немного, - сказала я хриплым, совершенно не своим голосом.

Девочка удивленно посмотрела на протянутую руку, а потом, восторженно взвизгнув, схватила угощение и высыпала себе на ладошки. Леденцы переливались оттенками красного в свете пламени. Голодные и не верящие в чудо взгляды детей, опаляли меня сильнее, чем сам костер.

- Спасибо! – звонко воскликнула Лина и обняла меня, наблюдая за своими друзьями, так увлеченно облизывающими конфеты.

Сама девочка сунула леденец за щеку и теперь с явным наслаждением медленно его посасывала. Я же, чувствуя тонкие руки ребенка на своей талии, притянула ее сильнее, сжимая в объятиях и желая лучшей доли таким маленьким, но все еще живым и умеющим радоваться, детям, в отличие от взрослых- «мертвецов».

Глаза жгло от готовых пролиться слез, в горле катались ежи, мешая сглотнуть. И вот, первая слеза все же скатилась и упала на светлую макушку, льнущей ко мне девочки. За ней вторая, третья…

Девочка приподняла голову и смешно скосила глаза, когда ей на нос упала соленая капля. А потом, голубые искры, так пляшущие около Лины, окутывающие мягкой сетью, взметнулись и в невероятно быстром, но хаотичном движении возобновили свой танец, сверкая и исчезая, чтобы вновь возникнуть и продолжить движение.

Это было невероятно красиво. Так завораживающе прекрасно наблюдать, как энергия творит только ведомое ей самой, искажая и изменяя все, что только возможно в этом мире, таком прекрасном и таком жестоком. Сквозь влажный флер смотрю на это чудо, чувствуя жаркую, сметающую все на своем пути волну, поднимающуюся из глубин моего подсознания, тянущуюся к ней – маленькой виле. В ушах раздается звон, словно лопаются натянутые до предела струны, освобождая жгучее желание и отчаянно решение изменить если не все, то хотя бы часть той дикой несправедливости и жестокости. И теперь, в это самое мгновение, когда ощущаю теплые руки на своем теле, я знаю, что делать дальше, знаю, что наполнит меня новым смыслом бытия…

 

 

Мелкий с удобством свернулся в клубок на моих коленях. Такой большой и пушистый комок со свисающим чуть ли не до самого пола хвостом. Пальцы зарываются в шерсть и извлекают утробное тарахтение. Улыбаюсь.

Рядом раздается тихий смешок. Не поворачивая головы, знаю, что Лина отложила книгу в сторону и потянулась ко мне. Тяжесть Мелкого, так нагло отобранного, медленно покидает мои колени.

Я встаю, взъерошиваю тщательно уложенные волосы Лины и опять глупо улыбаюсь, окунаясь в ее глаза. Я никогда не была на море… Но море было здесь, рядом со мной. Пускай это не настоящая вода, но, тем не менее, я бы никогда не променяла эту любовь и нежность в глазах уже не девочки, а девушки, сидящей в кресле. Я никогда не предам чувства этого чудесного существа, доверившегося мне много лет назад, позволившей забрать из тьмы отчаяния, не дам угаснуть искоркам счастья под гнетом недоброжелательно настроенных людей.

- Лис скоро придет, - мелодично говорит Лина. – Он снова помогает твоим родителям в лавке.

Я киваю, подхожу к столу и провожу кончиками пальцами по книге, на которой серебряной вязью выбито: «Бояна дочь Истислава. Я никогда не была на море…»

 

Обсудить на форуме