Трое на берегу Ганга

Бронзовый меч со стуком ударился о набранный из толстых оструганных досок щит, отскочил и описал полукруг, целясь в покрытое капельками пота незащищённое плечо. Арун переступил ногами, уходя из-под удара, отвёл назад свой щит и с силой обрушил его на противника. Тот пригнулся, нырнул под удар и ткнул острием клинка вперёд, метя в худой напряжённый живот Аруна, под кожей которого отчётливо проступили перекрученные жгуты мышц.

 

Арьюн вложил в этот удар всю свою ловкость, и его противник с трудом увернулся. Клинок прошёл мимо извернувшегося змеёй тела. В наступившей тишине - казалось, даже пламя прижалось к земле, наблюдая за битвой - было хорошо слышно глубокое шумное дыхание обоих поединщиков.

 

___

 

Перед поединком необходимо было провести обряд жертвоприношения - ладжахома. Арун взял из деревянной плошки пригоршню поджаренных рисовых зёрен и бросил в огонь, шепнув при этом ритуальное «Сваха!». Огонь принял подношение, треском и снопом ярких искр поблагодарив юношу, при этом ни одна искра не попала на тонкую, вышитую ткань обернутого вокруг бёдер дхоти и обнажённый торс. Добрый ли это знак? Означает ли он благосклонность огня к Аруну, носящему имя ближайшего родича пламени - солнца? Арун протянул руки к костру, ощутил на кончиках пальцев его жар, почувствовал спокойное дыхание сытого пламени.

 

По другую сторону кострища его противник тоже готовился к поединку. Арьюн был смугл и тёмен, в противоположность Аруну, на его округлом лице поблёскивали в отсветах пламени большие чёрные глаза. Он был дороден, но не толст: под выступающим животом проступали мощные брюшные мышцы, а кулаки на толстых, налитых силой руках могли без труда повалить быка одним ударом. Арьюн носил на бёдрах дхоти, в которую были вплетены павлиньи перья; имя этой гордой птицы носил он сам, она же была старинным знаком его рода.

 

Арьюн зло, плотоядно посматривал на своего противника сквозь дымный чад кострища. Иногда, впрочем, его лицо менялось - стоило ему посмотреть на стоявшую в стороне в окружении братьев и дальних родичей Сваргу, как в тёмных его глазах появлялась нежность. То же чувствовал и Арун. Светлое круглое лицо Сварги, глаза её цвета океанской волны были полны тревоги и печали. Её стройное тело было напряжено, подобно струне камышовой цитры, тонкие пальцы в волнении мяли края вышитого сари, оставляющего обнажённым гладкий, чуть выпуклый живот. Арун знал, что Сварга боится. Боится и того, что он может пострадать или погибнуть, и того, что их встреча минувшей ночью может быть предана огласке, что неизбежно повлечёт за собой позор и изгнание из рода.

 

Сварга - небо... Прекрасное имя, имя девушки, более подходящей для Солнца, чем для Павлина. Ведь именно солнце, сливаясь с небом в акте блаженства, даёт земле дождь, после которого зеленеют всходы. Светлые глаза Сварги были цвета океанского шторма, когда она впервые входила к нему в шатёр, решившись пойти на преступление против воли отца и рода. Её губы смеялись, нежные ладони гладили Аруна по спине, а податливая под его ласками грудь - две перевёрнутых чаши для сомы, родственница питающей всё живое земли - согревала его сердце своим прикосновением. Её бедра под развязанным многослойным сари были мягкими, такими близкими и родными, словно он тысячи раз до этого тонул в их объятиях. Они оба никуда не торопились и ни к чему не стремились, поскольку только такая любовь рождает ток энергий внутри сливающихся тел, которая не терпит спешки и наличия цели слияния. Они оставались друг в друге, наслаждаясь каждым моментом, проходящим целиком и уступающим место новому.

 

___

 

Лязг металла о металл и шорох песка под ногами поединщиков далеко разносился над речной гладью, а их ровное, глубокое дыхание задавало бою ритм, неторопливый и не прекращающийся ни на мгновение. Но он должен был прекратиться - рано или поздно один из них сделает ошибку, поторопится или позволит эмоциональной причастности сбить выверенное движение. Сильные эмоции утомляют ум куда быстрее, чем движения рук и ног ослабляют мышцы.

 

Так было и теперь. Арун чувствовал в себе всю гамму чувств: решимость, злость, радость того, что томящая, изнурительная неизвестность скоро закончится. Но тут же он вспомнил главу из Вед, где говорилось о наблюдении за своим умом, об укрощении злых мыслей и сильных чувств, которые не позволяют человеку непрерывно осознавать себя. Это осознавание, вкупе с отстранённым спокойствием ума, позволяли делать каждое движение тела отточенным и эффективным, каждую мысль - единственно верной в настоящий момент. И сейчас прошлое и будущее ушли, отступили в тень; осталось лишь настоящее, сверкающее на острие Арьюнова клинка и в непрерывных нападениях и защитах, за которыми не успевал уследить глаз.

 

___

 

Тяжелый щит пригнувшегося Аруна своим краем зацепил лодыжку противника, и тот резко отдёрнул ногу, отпрыгнув назад, ближе к костру. Впервые за весь ход поединка Арьюн подал голос, вскрикнув от боли и негодования. Его оружие рухнуло сверху вниз, кончиком бронзового клинка едва не задев вытянутую руку Аруна, держащую щит. Металл прошёл на волосок от согнутого локтя. Арун распрямил ноги, вставая, и ткнул мечом вперёд, на полпальца утопив его в плотной вязкой древесине поднявшегося в ответ щита.

 

___

 

Ходили легенды, что в древности все люди были светлоглазыми и высокорослыми, как Арун и Сварга. И только когда племена предков ушли с берегов юго-западного моря, где жили, и двинулись на восток, к полуострову, названному в честь древнего императора Бхарата, а затем смешались с местными жителями - появились такие, как Арьюн. Тёмные, низкорослые, коренастые. Все жили в основном дружно и не делали меж собой различий. Так текли века в Бхарате, на берегах священной реки Ганг, где с деревьев, на которых гримасничали обезьяны, сами собой падали кокосовые орехи и спелые бананы, а положенное в землю семя в тот же день давало зелёный росток.

 

Но времена меняются, а люди, которым всё достаётся легко, быстро перестают ценить это. В благословенной Бхарате стало слишком многолюдно, и даже её обильно родящая земля не могла накормить всех. Переполненные людьми города издавали невыносимое зловоние, к берегам священной реки повсюду жались жалкие поселения из камышовых хижин, где не смолкали голоса людей, мычание коров и блеяние коз. На деревьях и в кучах мусора пронзительно кричали обезьяны, высматривающие зоркими маленькими глазками зазевавшегося торговца фруктами или хозяйку, чтобы стащить гроздь бананов. Государство всё время тревожили пришельцы из северных степей и из-за гор, принося разрушение, хаос, чуждую веру и язык. С юга смело ходили набегами однажды завоёванные дравидийские племена.

 

Целые роды снимались с обжитых мест и однажды утром уходили прочь. Они долго шли вдоль берегов Ганга к его истокам, переходили через заснеженные Гималаи и расходились кто куда, смотря насколько хватало сил и богатства рода. Становища возле воды пустели, но уже скоро их занимали другие роды, племена, общины, как две капли похожие на ушедших.

 

Деревня, где жили Арун, Арьюн и Сварга, находилась в предгорьях Гималаев, в краю с жаркими солнечными днями, наполненными шумом и суетой людской жизни, и холодными тихими ночами под мерцающим звёздным покрывалом. Здесь Ганг был ещё достаточно чистым, его стекающие с высокогорных ледников воды, холодные и прозрачные, не несли мусора и отходов человеческих поселений.

 

По утрам к берегу реки спускались брахманы - тощие, загорелые дочерна, в набедренных повязках, они омывались священными водами и стирали поношенные дхоти. Затем наступало время хозяек с кувшинами и корытцами, которые набирали воду, полоскали бельё, купали детей. Затем к реке подходили, баламутя воду и поднимая со дна глинистые облака, стада животных - белоснежных овец, коз с закрученными рогами, толстоногих мохнатых буйволов. Вечером возле реки жгли огонь, кидали в него жертвенные зёрна и пряности, пели песни богам. На ночь Ганг засыпал, в спокойной воде отражались тысячи ярких звёзд.

 

Вот уже несколько лун подряд Аруну почти каждую ночь снилось одно и то же место. Оно не было похоже на его родину. Сначала он видел бесконечный лес незнакомых деревьев, высоких и прямых, словно воины-кшатрии в строю. Эти деревья тянулись к солнцу, закрывая сверху своими кронами, словно щитами, множество других - с нежно-зелёными крупными листьями, светлыми или тёмными стволами. Между деревьями текли ручьи, били родники, а потом он увидел огромные полноводные реки, не меньше Ганга. Но прошла неделя - и листья на деревьях в его снах окрасились в диковинные красные и жёлтые цвета, лес стал неузнаваем. Во снах он бродил по этим лесам, разговаривал с невиданными прежде зверями и птицами, любовался закатом, пробовал незнакомые съедобные ягоды насыщенных цветов: тёмно-синие, ярко-красные. Затем выпал белый снег, какой он прежде видел только на горных ледниках, и покрыл лес мягким толстым ковром. Реки страны в его снах сковало морозом, и тогда Арун понял, что время уходить уже подошло.

 

___

 

Оба бойца заметно устали. Арун делал всё возможное, чтобы дышать правильно - ровно и глубоко, животом, но его дыхание время от времени срывалось на хрип. Руки, державшие оружие, налились тяжестью, по лбу и под одеждой каплями стекал пот. Его противник выглядел не менее уставшим: его тёмные глаза, смотревшие исподлобья, были полны ненависти, он ссутулился и тяжело дышал, с трудом держа меч и щит в полуопущенных руках.

 

- Она моя, Арун! - задыхаясь, крикнул Арьюн, - Ты хотел уйти, так уходи один!

 

Он тяжело замахнулся мечом и сделал обманный выпад Аруну в колено, при этом ударив щитом сверху. Аруна обдало запахом чужого пота; он краем глаза увидел вдруг Сваргу и, засмотревшись, едва успел отскочить. Он на волосок увернулся от удара, делая одновременно ответный выпад справа-сверху, чувствуя, что ещё немного, и клинок просто выскользнет у него из руки. До чего же она была прекрасна, стоявшая там, в толпе родичей, и заламывавшая себе руки в отчаянии оттого, что не в силах остановить происходившее перед ней. На лице девушки был написан ужас и страдание, но лицо её оставалось так же прекрасно, как и тогда, когда она смеялась вместе с ним в его шатре, когда они бродили поутру по берегу реки и купались вдвоём в её прозрачных водах.

 

- Арьюн, - сказал Арун, стараясь, чтобы не было заметно дрожи усталости в его голосе, - Давай решим всё миром. Сварга сама может сказать, кто из нас ей нужен.

 

Он не успел договорить, как клинок Арьюна с новой силой закружил вокруг него. Арьюн проигрывал противнику в ловкости и гибкости, но был гораздо сильнее. Если вначале ему с трудом удавалось отбивать нападения Аруна, то теперь, когда того едва держали ноги, сила и выносливость выступили на передний план.

 

Арун отступил, едва успевая отбивать сыплющиеся на него удары, пропустил толчок щитом в рёбра и на секунду задохнулся, ощутив острую, пронзающую боль в боку. Он отбежал на несколько шагов назад и едва не упал. Под ногами он внезапно почувствовал мягкие прогоревшие угли, а спиной - тепло близкого огня. Он сделал еще два шага назад - босые ступни обжигали тлеющие угли, в ноздри его проник едкий запах тлеющего дхоти, а прямо за спиной трещал огонь. Арьюн, тяжко и шумно дыша, издал крик и ринулся вперёд на врага, выставив острие клинка перед собой.

 

___

 

 

Сварга приходила к нему часто. Её отец, торговец, был всё время в дальних поездках со своим товаром - сандаловым деревом, благовониями, специями и тканями. Два старших брата не следили за сестрой чересчур строго, и Сварга, сделав дела по хозяйству, бежала в дальний конец стойбища рода, к Аруну в шатёр, как только заканчивалась вечерняя молитва богам на Ганге.

 

За её визитами пристально следил Арьюн, младший сын деревенского старосты. Его помолвка со Сваргой была уже намечена на конец сезона дождей по соглашению с отцом девушки. Сварга была не рада насильственному замужеству, но и не могла противиться ему: так выходили замуж все её праматери, и ей не могло прийти в голову думать иначе. Однако, пока она еще не была помолвлена и наслаждалась каждым днём со своим любимым мужчиной. То, что она не невинна, вскроется после помолвки, но ей было всё равно.

 

Однако, с тех пор, как Аруну стали являться странные сны, он не оставлял разговоров об уходе на запад - разговоров, тревоживших и беспокоивших её до самой глубины души. С молодым кшатрием решили уходить и многие его друзья со своими жёнами, вкупе - более ста пятидесяти человек из этого и ближайших родов. Брахманы вздыхали и качали головами, досадуя и предсказывая беду, но в терпящей бедствия стране даже голос высшей варны жрецов не был сильнее решения представителей воинского сословия.

 

Уйти из рода и отправиться в неведомое с возлюбленным, или же остаться в поселении, с будущим мужем? Сварга не знала ответа и мучилась, тяготилась своим незнанием, в ней поочередно побеждала то любовь, то привязанность к роду и покорность воле родителей. А между тем, на уходящих в деревне смотрели, словно на живых мертвецов. Они уже умерли для рода, для Ганга, для всего народа Бхарата. Они оторвались от своих корней, как сделали их далёкие предки много лет назад. По совпадению, уходящие должны были проделать почти тот же путь, только в обратном направлении. Поистине, течение истории и судьбы замкнуто в круг, как змея, кусающая собственный хвост. Или как колесо Сансары.

 

Уходящие общались в основном между собой, люди родом из соседних деревень перебрались поближе к своему предводителю и жили в шалашах недалеко от его шатра, каждый день готовые бросить всё своё скудное добро и пуститься в путь, отяготив себя лишь самым необходимым. Среди них не было больных или слишком старых; тяжёлый и долгий путь обещал много опасностей и мало времени для отдыха.

 

В тот вечер, едва затихли песни жрецов и люди разошлись по домам, Сварга снова отправилась к Аруну. По дороге она остановилась у воды. Здесь, возле выступавшей из воды древней каменной глыбы почти чёрного цвета, обычно проводили свои утренние ритуалы и омовения брахманы. Тихо ступая вдоль края воды, Сварга всматривалась в её бездонную черноту, и ей казалось, что в этой глубине она видит нечто. Солнце, которое проводили ежевечерней пуджей, уже давно ушло за горизонт, но оно словно продолжало отражаться в воде, только в виде пылающего колеса с загнутыми краями-лучами, медленно катящегося по отражённому, подёрнутому рябью тёмному небу. Сварга мотнула головой, и наваждение пропало.

 

Она тихо вошла в шатёр Аруна. Прошла босиком по полу, застеленному свежим камышом, и села возле кшатрия на расстеленную шкуру леопарда. Это животное Арун нашёл мёртвым в предгорьях и взял себе его тело, поблагодарив дух зверя за дар. Воины не убивали ни леопардов, ни горных львов за их шкуры. Доблестным считался тот, кто сумел поговорить со зверем и найти с ним общий язык. Такой кшатрий, как считалось, мог призывать затем дух горного зверя к себе на помощь в смертельном бою, если обычным оружием с врагом было не совладать.

 

Смех и голоса Аруна и Сварги приглушённо звучали в вечернем сумраке, напоенном ароматами цветов, реки и гниющих отходов. Затем разговор прервался и сменился шорохом, глубокими вдохами и выдохами, неуловимыми словами, сказанными тихим шёпотом. Никогда ещё Сварга не было так нежна, то же касалось и её возлюбленного: растворяясь в медленно утекающих, кристально прозрачных, словно капли утренней росы, слезах Кали-времени, они остались вне прошлого и будущего. Направляя своё внимание внутрь собственного тела, Арун ощущал обволакивающее его тепло Сварги, биение её сердца напротив его собственного, сияние её глаз и потоки энергии, связующей их в одно целое.

 

А возле шатра, стыдясь самого себя и чувствуя жгучую горечь в груди, стоял Арьюн. Ворваться внутрь ему не позволила воинская гордость, но наутро он на собрании рода объявил о том, что вызывает Аруна на божий суд поединком.

 

___

 

 

Арун изнемогал от усталости, но пока ещё продолжал отражать резкие, стремительные удары противника. Ему не приходилось участвовать в настоящих битвах, а обычные воинские тренировки и кулачные бои «деревня на деревню» - недостаточная подготовка для кровавого сражения, исход которого часто оказывается неожиданно бесповоротен. За спиной кшатрия ревел разгоревшийся огонь, с громким треском пожирая сухие пальмовые ветви и траву. Арьюн вдруг опустил оружие и посмотрел сопернику в глаза.

 

- Я знаю, что у вас было, - сказал он негромко, и Арун понял его слова больше по движениям губ, - Всё, что вы делали. И никому не скажу об этом, чтобы честь Сварги осталась незапятнанной, когда тебя не станет.

 

- Спасибо, - просто ответил Арун.

 

Его противник будто присел на корточки, затем резко выпрямился и бросился вперёд, выставив меч перед собой, словно простую рогатину. Глаза смуглого кшатрия отражали стоявшего перед ним Аруна и багровые отблески пламени за его спиной.

 

Арун опустил меч и щит, согнул спину. Руки его отказывались служить. Он чуть согнул колени, наблюдая за тем, как несётся к нему острие клинка, метя в самое сердце.

 

В этот момент он был бесконечно благодарен Арьюну. Он любил его, как брата, и желал ему счастья. Его злость и боевой задор отошли куда-то на второй план, растворились в подсознании, а на первое место вышло спокойствие, и ещё любовь. Смерти нельзя избежать, и потому не стоит её бояться, а в эти мгновения именно смерть давала ему силы жить так, как он не жил никогда раньше: не откладывая на потом ни единого мгновения, не испытывая ничего, кроме любви.

 

Колени Аруна непроизвольно согнулись, тело инстинктивно отпрянуло в сторону и развернулось боком, пропуская противника мимо себя, и тот, споткнувшись о полусгоревшее полено, рухнул прямо в костёр.

 

Яростно закричав, Арьюн в тлеющем дхоти, весь чёрный от облепившей его сажи, рывком поднялся из огня. Щит выпал из его руки, но обожженные пальцы крепко держали рукоять меча. Арун поднял свой меч в ответном движении. Противники устремились друг на друга, не думая о защите и не видя перед собой ничего, кроме острия собственного клинка и живой плоти врага.

 

И тут между ними появился кто-то ещё. Кто-то, невыносимо прекрасный и близкий им обоим, выставляющий перед собою безоружные руки. Но ум человеческий неповоротлив и медлителен, когда дело касается долей секунды, и два острых клинка вонзились в тело Сварги с разных сторон. Лишь на ноготь Арун успел отклонить руку в сторону, металл скользнул по рёбрам девушки и, вместо того, чтобы пронзить сердце, ушёл в сторону. Его противник, в ужасе широко раскрыв тёмные глаза, в последний момент всем телом качнулся вбок, и меч его, нанеся глубокую рану, всё же не убил; вылетев из руки, он со звоном упал где-то поодаль. Настала тишина. Сварга, вздохнув, упала на руки Аруну.

 

Заголосили родичи девушки, стоявшие в стороне от схватки; кто-то подбежал, отрывая от своей одежды кусок ткани для перевязки, кто-то принял бесчувственное тело Сварги и осторожно уложил её на землю подальше от костра, слушая сердце, прикладывая к губам девушки чашку с речной водой.

 

Оба противника молчали, не глядя друг на друга. Арун бросил меч на землю, освободил левую руку от щита. В голове у него была пустота. Он сел на землю. Арьюн развернулся и, хромая, побрёл прочь.

 

__

 

 

Провожать уходящих пришло три рода сразу. Сбившись в одну толпу, состоявшую из сотен голов, ног, рук, глаз, жители трёх деревень молча смотрели на растянувшуюся вдоль берега цепочку людей. Мужчины нести наплечные мешки с вещами, тёплой одеждой и запасами, женщины тащили младенцев и вели за руку детишек постарше. Их путь лежал через горы, а затем - на запад, через пустыни и степи, к плодородному краю рек и озёр.

 

Впереди шёл Арун, закутанный в шкуру леопарда. Он нёс на руках Сваргу - живую и тёплую, но пока ещё слабую, словно ребёнок. Она спала, и её подрагивающие ресницы были для Аруна лучшим талисманом, приносившим удачу, наградой и благословением одновременно. Он верил, что с ней и с помощью богов они одолеют долгую дорогу. Чтобы скрепить договор с богами, благосклонно принявшими его желание дать начало новому народу на далёком северо-западе, он взял себе иное имя. Имя, которое должно быть остаться в памяти людей нового народа на века, или же сгинуть в холодных Гималаях и безводных пустынях. Имя, чтобы быть ещё ближе к той единственной и возлюбленной, которая тихо спала сейчас у него на руках. Сварог.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 8. Оценка: 3,50 из 5)
Загрузка...