Тени, словно шагнувшие из ночного кошмара тени плясали у них за спинами, пугая тех, кто украдкой смотрел на них. По другую сторону костра, в отдалении от пляшущей под свирели и собственные выкрики толпы, сидели трое; у ног их оставался почти нетронутым богатый стол – примета осенней свадьбы, среди разнообразных яств лежали подарки гостей. Девушке в свадебном уборе, худенькой, чернявой, еще не вызревшей для замужества, не терпелось потрогать, повертеть в руках эти девичьи бирюльки. Подвижного пламени костра было слишком мало, чтобы хорошенько рассмотреть их. Невеста видела лишь их завораживающий блеск и даже не догадывалась о том, что завтра утром, когда она примется перебирать принесенные подругами накануне украшения, ее постигнет разочарование.

Рядом с девушкой сидел ее отец, высокий сухожилый вдовец, растерявший троих старших сыновей по рубежным сварам, общинный староста. Строгий, суровый с виду, он то и дело поглядывал на дочь, как бы не утащила чего со стола тяжелее яблока или моченой сливы. Не дело это – набивать утробу в первую супружескую ночь. Словно проверяя, не разошлись ли на переносице черные с проседью брови, старик хмурился, буравил взглядом весело горящие поленья, а рука сама собою так и тянулась к крынке со сладкой настойкой. Болела душа у старика – не знал толком, хорошему человеку на доброе житье отдает дочку или зверю лесному на поругание.

Третьим у костра был молчаливый чужак. Широкоплечий, широкогрудый, приземистый – как крепко спеченный калач – сидел он на своем месте прочно, и всякий понимал, что просто так он его не уступит. Чужак пришел в село по весне, поклонился старикам, попросился поставить дом. С мужиками, что покрепче да половчее, срубил избу, стал налаживать хозяйство. От работы не бегал, другим на своем горбу ездить не давал. Зауважали. Совета спрашивали, помощи в трудном деле – чужак не отказывал, коли нужда была. А потом и сами не заметили, как стали слушаться, и вот, хоть и никто не знает, откуда родом чужак, что за судьбина занесла его в эти края, спросить никто не решается. Сельская сваха, кривая смешливая старуха, первой смекнула, куда ветер дует, и к осени сосватала чужаку старостину дочку. Чужак взял невесту как то, что с самого начала принадлежало ему. Обещался быть невесте вторым отцом. Да только не верило чужаку отцово сердце, чуяло оно: другим в обиду не даст – загрызет недруга, а вот сам… Не знал, не знал старик-отец, что ждет дочку в новом, еще не слежавшемся и пахнущем лесом срубе.

Сельчане плясали до упаду, с шутками, с припевками да прибаутками; заливались голосистые свирельки, пахло костром и рыхлыми поздними яблоками, взвивались в темноту и гасли у самых звезд рыжие огненные брызги. И только у чужака потянулись назад уши, когда из ночной темени трав послышался опасливый шелест. Толстые, короткие пальцы нащупали подручный шест «от буйных», такой же теплый, сухой и шершавый, как сама ладонь.

Долгий, раскатистый рык отшатнул толпу, свирели взвизгнули и захлебнулись. Невеста уткнула крик в колени отцу, ленты и косы рассыпались по плечам. Старик согнулся, прикрыл дочь собой, еще не зная, от какой опасности. А чужак уже был на ногах, полосы пламени колыхались на его спине.

Кто-то из баб заохал, послышались замысловатые выражения трезвеющих вполголоса мужиков. Кто-то двинулся было из освещенного огнем круга, но остановился, пополз назад. Жадно втягивая глазами темноту, все ждали, что же будет дальше.

Чужак медленно, одними ногами сделал несколько шагов в сторону от невесты и тестя – поставь кто сейчас ему на плечи полную чарку с водой, не расплескал бы ни капли. Шест крепче прижался к ладоням.

Рык повторился, на этот раз умное ухо различило бы в нем разные интонации. Юной невесте показалось, что ночной гром рокочет прямо над ее головой; она сильнее вжалась в колени отца, зернистый позвоночник и крылышки лопаток проступили под туго натянувшейся рубашкой. Большие и тяжелые, разбитые работой ладони лежали на ходящих ходуном ребрах, словно обещанье закрыть, защитить от всего на свете. Но страх не притуплялся ни на минуту. В какой-то миг девушке показалось, что зверей двое, и они обменялись голосами, только того, второго, никто, наверное, не услышал – он ответил очень, очень тихо…

Те, что стояли за костром, почти ничего не видели. Для них до последней минуты незваный гость прятался в темноте, а за блестящие желтые глаза можно было принять любую пару метнувшихся в воздух искр. Хорошо была видна только спина чужака – широкая, сильная, да тихонько плавающий в темноте верхний конец шеста. Но вот это случилось – так быстро, что никто и ахнуть не успел: зверь бросился вон из темноты, словно спущенный с короткой цепи. Он целил в горло человеку и брал высоко, он ничего не опасался, ведь костер оставался в стороне. Человек же – ах, как тут пригодился его невысокий рост! – вдруг пригнулся, но вместо того, чтобы отбежать, сделал в сторону едва ли полшага: он словно поднырнул под волка – теперь многим было видно, что это именно волк, – оказался сбоку зверя и со всего маху опустил на его хребет налившийся мужицкой силушкой шест. Шест сочно хрустнул, переломился, половина отлетела в темноту. Волк взвизгнул, покатился по притоптанной траве, как сорванная с руки балаганщика тряпичная кукла. Человек не дал зверю подняться: в два прыжка настиг, ударил по шее, у самой головы. Зверь, едва приподнявшись на передних лапах, рухнул, как подкошенный, и больше не встал. У оскаленной пасти забагрился теплый родничок.

С минуту было тихо. Только кто-то посетовал на то, что волчишка тощий и шкура с него выйдет худая, да какая-то бабка проворчала:

- Не к добру…

Чужак коротко глянул на нее, и она испуганно зажала дряблый рот краем платка. Тут же поднялся шум: заговорили все разом, какая-то бабенка запоздало заревела. Чужак обернулся, непонятно, непроницаемо посмотрел на подрагивающие плечи молодой жены, на руки и обвисший кадык тестя, но до лица старика взгляда не поднял. Взяв волка за лапы поудобнее, взвалил себе на плечи, понес куда-то в темень.

- В овраг, видимо…

- Собаки раздерут…

- Беда какая! Принесла нелегкая…

- Чудной какой! Когда ж такое было? Год-то не голодный…

- И чего рисуется? Было б перед кем…

- Да чтоб к огню подошел, где люди… Это ж надо же…

- Точно нечистый обернулся…

- А шкуру все-таки лучше б снять было, чай небось…

- Гордый, брезгует…

- Зима придет – позабудется гордость, вспомянется волчок…

- А как он его, а? Лихо ведь, правда?..

…Чужак вернулся скоро – видимо, и вправду отнес волка в овраг, один край которого подрезал сенокосный луг, а второй оголял корни наступавшего подлеска. С возвращением чужака сельчане попытались было продолжить празднование, да все пошло вкривь и вкось: свирели сбивались, плясуны путались ногами и руками, горька стала сладкая настоечка. Наконец, чтобы не мучить больше гостей, чужак взял молодую жену под руку и повел к своему дому. Во дворе они наткнулись на пару мужиков, прикорнувших здесь еще с обеда и пропустивших веселье за околицей.

Далеко за полночь, так далеко, что темнота уже стала редеть и выцветать, чужак покинул дом и направился в сторону леса. Он шел задворками, прикрываясь орешником, калиной и бузиной. Где-то, услышав-таки его росистые шаги, буркнула потревоженная собака, но тут же затихла, вернувшись в предутреннюю дрему.

Раздвинув наводопевшие ветви, человек спрыгнул в овраг. Он не мог ошибиться местом, и все же ему пришлось пройти чуть вперед по широкому дну, затянутому жиденьким Иван-чаем: за то время, пока человек отсутствовал, волк отполз на несколько шагов. Вокруг него пахло подстывшей кровью. Различив в траве серую тушу, человек присел рядом. Волк скосил глаз, только что прорванная пелена на нем нехотя потянулась в разные стороны.

- Пить.

- Знаю, - человек сунул между коренными зубами волка горлышко фляги. Волк едва глотал, вода выливалась с другой стороны пасти.

- Ну, как?

- Не встану. Ты мне хребет сломал… Добивай теперь.

Волк дышал тяжело, с хрипами. Каждый вздох, каждый глоток воздуха вымывал из его тела немного жизни. Человек завалился на бок, почти лег рядом.

- Не держи зла.

- Не держу. Я же сам… Все было не понарошку. Я правда хотел убить тебя.

- Зачем?

- Меня бы признали… в стае.

- Тебе так хотелось этого. Прости.

- Ничего, - волк слабо встряхнул головой. – Я понимаю. Выживать должны сильные. Равных нет… А если кто-то сильнее, кто-то должен быть и слабей… кх… слабее его. Не ты… так кто-то другой, все равно. Я правда понимаю. Дай еще попить.

- Держи.

Какая-то ночная птица с шумом снялась с недалекой ветки, понеслась в глубь леса. Редкие крупные капли опали на стебли травы и мох. Во влажном воздухе запахи были ощутимы на вкус, их почти можно было потрогать рукой.

- А еще… Я же совершил глупость? Скажи, я сделал глупость? Ну?

- Да. Ты сделал глупость.

- Я знаю, - волк выдохнул, в грудной клетке что-то вязко захлюпало, забулькало, он закашлялся. С зубов свесилась темная кровяная ветошка. – Знаю… Но ведь я мог попробовать, да? – Человек кивнул. – Кх… Меня все равно бы не признали, даже если бы я загрыз тебя. Для них это уже не имеет значения. Ты стал чужим. О тебе надо просто забыть. Так, чтобы никому из молодняка не взбрело в голову узнать, почему ты бросил стаю… Я слишком много болтаю, да? Знаю, но… Кстати… Почему ты ушел? А?.. – Волк подался вперед, попытался достать щекой до колена человека, не сумел, уронил голову на лапы. - Братишка, почему ты ушел в люди?

Человек молчал, пожевывая ответ за сомкнутыми губами. Тьма с луга, а заодно и предрассветный холод, стекали в овраг, обоим становилось зябко. Только один отдавал себе в этом отчет.

- Давай я отвечу так. Я не сумел стать лидером сам и не смог смириться с лидерством другого. Людей тоже можно считать стаей. Хотя они и кичатся своей развитостью, они признают первобытную власть силы, и, думаю, это не измениться. Последний среди нас всегда сможет стать первым среди них. Я убедился в этом.

- Знаешь, ты мог бы попытаться выходить меня, у тебя и в самом деле появился бы младший брат, там, среди людей, и… кхх… Спасибо, что не сделаешь этого. Ты ведь не сделаешь? Я бы не простил.

- Пожалуйста.

Волк снова вздохнул, снова закашлялся – теперь каждая попытка втолкнуть в грудную клетку немного воздуха заканчивалась именно так. Человек поджал губы – и трудно было разгадать, о чем он думал в этот момент.

- Ты только это… Не уходи, ладно? Я не понимаю, зачем вообще эта дурацкая… кхххх… дурная традиция. Уходить и в одиночку… Это же страшно, когда один. А когда кто-то рядом, кто-то большой и сильный, не страшно. Правда, я понял…

- Тихо ты. Правда, слишком много болтаешь, - человек подался к волку, словно хотел потереться щекой о его плечо или шею, но потом передумал – вытянулся и положил на холку волка свою ладонь. Провел по шерсти. Потом еще и еще. И еще. И еще – и так до тех пор, пока жилка на шее зверя не перестала пульсировать, и еще – совсем немного – после этого. Почему-то казалось, что это просто собака, добрая и верная дворовая собака, которая с первых дней брала еду из рук человека – аккуратно, бережно. Понимая, насколько это важно.

Обсудить на форуме