Шестой палец

Видят боги, взирающие с луны, я не хотел открывать дверь. Но стук не умолкал.

Пусть это будет заблудившийся путник, подумал я. Пусть это хоть раз будет заблудившийся путник. Я открою дверь, и он просто уйдёт.

Кто-то другой на моём месте мог бы и совсем не открывать, не подниматься из плетёного кресла. В конце концов, лес в низине, звероголовые в лесу, камни с неба не падают, Луна пока не отвернула от нас своего лика. А значит, всё в относительном порядке.

К сожалению, коль скоро я носил кольца, когда иные обходились лишь замками, я не мог позволить себе такой роскоши. Стучавший явно знал, в чью дверь колотит его кулак.

Насколько я мог судить, это был просто кулак, а не яблоко эфеса, да и рука не была закована в латную перчатку.

Я встал и бесшумно пересёк комнату, думая о том, чью тень отбросит свет двух моих ламп, если я открою. И сколько окажется этих теней.

Потом распахнул дверь.

Секунду я колебался, не закрыть ли мне её обратно. И едва поборол это желание.

Человека, стоявшего на крыльце, я точно не хотел впускать. Ветер же, с запахом льда, толкал гостя в спину, норовя запихнуть в дом.

– Можно? – спросил пришедший.

Звёзды пропадали, пожираемые клубящимся небом. Луна изображала обморочный глаз, закатившись за кромку туч. Низинный Трефовый лес тонул в тумане. Листья вяза сыпались, словно кто срывал их и кидал горстями. Коня он поставил под навес у поленницы. Когда-то и у меня был конь, но я продал его – он меня боялся.

– Чего надо, Дитриш? – спросил я уныло.

– Я принёс тебе подарок, – ответил Дитриш, которого я знал давным-давно и предпочёл бы не знать.

– Как здорово, – сказал я, помедлив. – Но именины у меня зимой. Можешь оставить его на крылечке до первого снега, только повяжи ленточкой.

Я не хотел никаких подарков. Я хотел, чтобы они сел на лошадь и уехал.

– Лут, – сказал Дитриш. ­– Ну не нуди. Погода же собачья, – добавил он и запнулся. Пойди его пойми, нарочно или стареет.

Седые с молодости волосы делали его похожим на анархиста с плаката о розыске. Глазами он напоминал зверя, хотя был человеком. Он всегда выглядел так, будто секунду назад перестал смеяться. Я знал, что он не уйдёт, пока мы не поговорим.

Начал накрапывать дождь. Я вздохнул, поморщился и отодвинулся, давая ему пройти с его мешком, и только потом запер дверь два тяжёлых засова. В шуме ветра я услышал, как где-то далеко бесятся перед ливнем звероголовые.

– Садись, – я шагнул к столу.

– Сразу к делу, – сказал Дитриш, садясь в моё кресло. Мне достался табурет. Я плохо на нём умещался и чувствовал себя неловко. Думаю, это входило в планы Дитриша.

– Итак, есть ведьма, преследуемая по закону короля.

– Одна она, что ли, – сказал я.

– В твои края доходят новости?

– Нет, потому я тут и живу. А почтовых птиц прогоняю к Рогатке.

Начался ливень, застучал по крыше. Мой любимый звук. Дитриш, правда, не дал послушать.

– Всякая шушера стекается к Ён в Мализонду.

– Мализонде. Не склоняется.

– Да и какая, к Рогатке, разница? Не к ночи будь упомянута, конечно. – Он налил себе воды из моего старого кувшина в мою кружку. Я смолчал. Ужин стоял в печи, но на стол я не накрывал, не хватало ещё. Уйдёт – поем.

– Все, кому Его величество прикрутил винты, бегут к ней. – продолжал Дитриш. - А он всё прижимает.

– Провались и Стоппард и Ён, и король и королева. Ненавижу двоевластие.

– Ясное дело, что не за тем, чтоб Ён не скучала в одиночестве. Стоппард ловит их на самой кромке своей половины страны. Он распродаёт бриллианты своей бывшей и пока неплохо платит за поимку любого мага, так что ловят их исправно. На улицах солдат прибавилось, кругом лезут.

- Что-то не заметил.

- Ну так, Лут, кому нужен твой край мира. Сюда и за деньги никто не захочет лезть. Ты же знаешь, на королевских картах всё, что южнее Трефового леса, помечено как безлюдное, непригодное и ненужное.

– От меня-то что надо? – спросил я. Я уже устал.

– Итак, по новому закону, Лут, ведьмой вообще быть нельзя. Запрещено. Представители королевы на последнем законодательном собрании слили почти всё, что могли, поскольку, понятно, Стоппард платит лучше – у него половина страны побогаче, не считая побрякушек Ён, которыми завалено пол-дворца.

– Дожили.

– Так вот. Ведьму эту прижали солдаты, и она укрылась от них в Шестом пальце. Ты должен знать это место. Старая башня на том берегу Глади. У тех столбов, что тебе нравятся.

Я помолчал. Шестой Палец, посреди неладных мест и вовсе неладное. Любая ведьма будет там как дома, только вот…

– Она не может оттуда выйти, да?

– Именно. Как известно, человек может зайти в Шестой палец, а вот выйти – нет.

– Слушай, почему я не поселился там?

– Я вот даже не могу представить, чтоб ты жил где-то кроме как на краю мира.

– Ты прав. Хотя, к сожалению, у него есть дно.

- Поверю на слово, Лут, проверять не полезу. Так ты понял?

Я покачал головой, закусил губу, почесал затылок. Понял я, конечно.

Надо было не открывать.

– Ясно как луна, – ответил я наконец. – Само собой. Но нет.

Дитриш молча наклонился и развязал тесьму на мешке. Ткань скользнула вниз, открывая металл. Старый, знакомый металл с узорами.

Я удивлённо вдохнул, встал на ноги, выдохнул, присел на пол. Взял тяжёлый, полированный наруч; потом латную перчатку. Многовековая патина темнела в швах, вокруг заклёпок, но шипы на костяшках сияли свежей заточкой.

– Где ты его взял? – спросил я. – Я не видел наших доспехов со времён войны за Клевер.

Дитриш только хохотнул в ответ.

Я встал с пола и сел обратно на табуретку, натянув перчатку на правую руку. Как родная.

– Почему я?

– Посуди сам, – ответил Дитриш, посмотрев на меня в упор.

– Ну?

– Я был у Оками. Она ничего не хочет, её устраивают замки. Она заявила, что всегда бежала своей природы, и указала мне на дверь. – Дитриш взял мою кружку, повертел в руках. – Кстати, она всё такая же красивая.

Последнее слово утонуло в стучащем шуме: пошёл град. Я надеялся, что коню хватает места под навесом – я там складывал дрова.

– Курт даже примерил доспех. Но заломил цену. Видно, просто, чтобы я ушёл. Будь у меня такие деньги, я купил бы двух стальных големов. Или виверну. – Дитриш пожал плечами. Его взгляд, казалось, сверлил всё, чего касался. – Хотя с ним бы было легче, он тоже обошёлся замками, когда почти на всех навесили кольца. Живёт он, кстати, в Обеле. Почти в такой же глуши, как и ты.

- Второй такой нет. Говорят, у них там в лесах водится что-то похуже, чем у меня? – Я кивнул головой в сторону дверей, низины и леса.

­– Да, бывает, люди пропадают. Находят кости. Курт говорит, что живо навёл бы порядок, если б с него сняли замки, но его не слушают. Хотя он вроде даже обращался к королю.

Я закатил глаза. Да легче пробить лбом стену. Правда, легче, мне приходилось.

С тех пор как король Стоппард, долгих лет ему жизни где-нибудь на тёмной стороне солнца, рассорился с королевой Ён, покоя в стране так и не было. Хорошо хоть после короткой гражданской войны установился какой-никакой мир, а королева, хоть и была почти в изгнании, вернула себе некоторый вес в политике.

Король терпеть не мог магию. Королева же сама была ведьмой не из последних. Когда стычки между королевскими войсками вышли из под контроля, сначала никто не гнушался пускать в ход магию. Потом король ограничил её применение, и часть облечённых восстала. Когда установился мир, нас стали преследовать. Не высылать – там могла завербовать Ён, а изолировать, лишать разума либо сил. Нам, варгам, поставили кольца, чтобы в каком-то случае внешней угрозы отправить нас в бойню. Как будто мы, которых подло пленили свои же после очередной выигранной битвы, захотим сражаться за короля. Впрочем, наверное, у них были способы управлять, если это требовалось.

– А Гайл? – спросил я, отвлекшись от мрачных мыслей. – Гайл из Спейдов, ты был у него?

– А Гайла арестовали.

– Вот как? – я удивился.

– За дебош в каком-то кабаке. Он в тюрьме, да и кольца я бы с него снимать не стал.

Да уж, подумал я. И правда, давно я не получал новостей.

Дождь стучался в окна, швырялся льдом, будто просил впустить. Узкий лист прилип к стеклу и казался лодкой в холодном море дождя. Лодкой, которая никогда не найдёт берега.

Дитриш наконец оставил мою кружку в покое. Воды он явно не хотел, её было много в такую погоду.

– Гайл так и не смирился. У него же по пять колец, он скорее зверь, чем человек.

– За это он мне всегда и нравился.

– Зато остальным – нет.

– А северяне? Ульф, Блейс, Мактайр?

– Я у них не был. Нет времени. Да и ты меня устраиваешь больше.

Скрипнуло дерево по стене, протяжно, грубо. Град стихал, но ветер – нет.

–Почему?

– Я тебя лучше знаю. Ты знаешь те места. Тебе не придут в голову глупые идеи.

– Тут ты прав. Идеи все сегодня твои.

Я откинулся на стуле, осмысливая всё то, что он мне сообщил. Огонь в очаге трещал, парни у стены молчали.

– Так ты согласен?

– Вытащить ведьму из башни? Я правильно понимаю, чем ты заплатишь? Кроме подарка, разумеется?

­– Да. Если ты согласен, Лут, то кольца мы снимем. Одно ты точно не сможешь сделать, будучи окольцованным.

Я задумался, очень, очень сильно. Но ненадолго.

– А она согласится?

– Да какая ведьма откажется, Лут?

– Ты это видел? Как оно происходит?

– Видел.

– Ну смотри. – По правде, меня не занимало пока больше ничего, кроме перспективы избавится от колец.

Было даже немного боязно. Так, после долгого плавания на корабле боишься сойти наконец на сушу. Боишься и хочешь.

– Как? – спросил я.

Дитриш вместо ответа вынул из сумки тяжёлые, стальные кусачки с инкрустированными ручками. Я присвистнул.

Дитриш был королевским колдуном. Одним из немногих, кому дозволено было использовать силу, с позволения короля. Как те, что заковали нас после победы у Клевера, когда Стоппард отдал вероломный приказ, и нас, победителей, отдыхающих после битвы, взяли в кольцо пикинеры, закованные в сталь, а мы так и не смогли подняться, опоённые вином победы, в котором оказалось слишком много сонного зелья.

Впрочем, что удивляться. Нас и до того редко кто звал варгами, чаще псами. Как бы мы ни походили на людей, мы ими не были, а те времена, когда человек вовсе не считался главным существом в этом мире, давно прошли.

Я отвлёкся от мыслей, собрался с духом и сбросил рубаху. Наклонил голову. Пробивая каждое запястье, вдавливая изуродованную шрамами кожу рук, блестели кольца с острыми гранями, по три на руке. Ещё три, поставленные в свете факелов проклятыми королевскими магами, прошивали мне шею, позвоночник.

Впрочем, они поступили гуманно – оставили мне половину жизни. Это не мешало мне ненавидеть их.

Я лёг на стол, и он начал работу. Он что-то шептал, тихо щёлкал металл, на мгновение стало холодно, адски холодно, и тогда я вынырнул из дрёмы, которая вдруг навалилсь на меня. Потом сделалось не по себе, как будто кто то схватил за руки и сжал шею, затем места, где я четыре года таскал кольца, зачесались, и всё.

– Всё, – словно подтвердил маг.

Я встал со стола и оглядел руки. Даже шрамов не было. Я потёр шею.

– Слушай, Дитриш, – сказал я. – А почему ты мне раньше не сказал, что так можно? Не было времени? Я бы заплатил. Ты же знал, что я в кольцах.

– А ты знаешь, сколько я заплатил, чтобы добыть доспех и вынести инструмент? У тебя столько нет, а альтруизмом я не отягощён. Проверять не будешь?

– В доспехе, – ответил я.

– Давай. Извини, что не смог привести тебе коня. Придётся тебе своим ходом. Я буду верхом, и подожду тебя на берегу Глади.

– Ага, – ответил я, думая о другом. – Я так понял, у нас есть какие-то сроки?

– Есть. Сроки и проблемы. Ты знаешь, как наказывают магов?

– Я знаю, как наказывают варгов. И ты знаешь. – Я посмотрел ему в глаза, и, да, он отвёл взгляд первым.

Меня окольцевал не Дитриш. Он был занят кем-то другим. Потому, думаю, он и не навестил никого из северных варгов – сними он замки или кольца с любой своей жертвы, он тут же лишился бы головы.

– И всё же, – спросил он, снова раз вертя в руках мою кружку.

– Лишают разума.

Дитриш согласно кивнул, но я и так знал этот ответ. Безумец не может владеть магией, это закон мироздания. Я понял, что ожидает ведьму. Скорее всего, кода она послала птицу к Дитришу, солдаты отправили свою за подмогой. И теперь им оставалось дождаться приезда инсаньера, колдуна, способного ввергнуть человека в безумие. Я никогда не видел королевских инсаньеров, но мог подозревать, что Стоппард держит при себе хотя бы парочку. Как бы он не ненавидел магию, он должен был владеть инструментом для борьбы с ней.

– Сам знаешь, безумцы не способны к магии. Кстати, скорее всего, после приведения приговора в исполнение её там и оставят. В башне.

– Инсаньеры уже в пути?

– Конечно. Королевскйи инсаньер и свита. Они будут завтра, Лут. Сам понимаешь.

– Полнолуние?

– Ну да. Мощь обретает силу, или сила обретает мощь… Как там говорили древние мудрецы?

­– Нудно и путано. Как и полагается древним мудрецам. Луна, Дитриш. Никто из мудрецов так и не объяснил, почему она влияет на магию На море –да, на сдвиги гор, в конце концов – да, но на магию… Знаешь, почему они ничего не объяснили?

– Потому что сами не поняли.

Я кивнул.

– Кстати, ты знаешь, что в Шестом Пальце никто не в состоянии сохранить рассудок слишком долго?

А нездоровый? – спросил я из интереса.

– Сила башни – как топор. Она наносит повреждения, но если щель уже есть – разрушения гораздо сильнее.

– Да ты и сам годишься в мудрецы, Дитриш.

– Нудно, да?

– Оставим. Я хочу быть уверен, что понимаю свою роль правильно.

– Лут. Тебе, конечно, это может быть непонятно, а может, и безразлично… Но какая ведьма откажется от этого? Вытащи её из башни и помоги убраться оттуда. Свободу и панцирь ты уже получил. Помоги, и ты получишь ещё и деньги. Сотню монет с портретом королевы Бонни, как тебе?

Я не присвистнул, хотя желание было.

– А в перспективе, возможно, и одновластие. Но это мечты, Лут, а деньги… Я вожу их с собой.

– Один момент, Дитриш. А как инсаньер собирается работать, если ведьма в башне, а он – в любом случае человек?

– Дело в том, Лут; – сказал Дитриш, – что инсаньеры ненормальны по природе своей. У них так называемое контролируемое безумие. Скорее всего выберут кого-то, у кого вторая личность лишена разумных черт. Инсаньер может контролировано сходить с ума. Этого хватит, чтобы выйти из башни… Если он совсем не потеряет контроль. В Шестом Пальце всякое может быть. Я бы на его месте там надолго не остался.

– Кого отправят, не знаешь?

– К сожалению. Я вообще с инсаньерами мало знаком, у них другая канцелярия. Это же специальные службы уже.

– Понятно. А что за ведьма?

– Сигрун.

Я присвистнул.

– Сама Хозяйка?

Сигрун считалась одной из лучших ведьм Изаби, только вот дело было в том, что покрытая лесами Изаби была соседней страной.

– Да, она самая, главная ведьма восточных лесов. Я так понял, она ехала к Ён в по каким-то их делам, когда её прижали. На нашей территории колдовство запрещено, и всё тут. Она пишет, что её спровоцировали на применение магии. А когда она исчерпала оборонительные средства, ей пришлось взяться за меч, и вот тогда её взяли числом. Она отступила в башню и разослала птиц. Взяла их, видимо, там же, я в ведьмовстве не силён, у них другие методы. Ён она тоже написала, но сам понимаешь, оттуда помощь в любом случае будет идти дольше. Она уже сутки там, инсаньер, по моим расчетам, будет у неё завтра утром. Хорошо, что у меня кони хорошие, одного я чуть не замучил вчера, пока объезжал всех доступных варгов. И вот что. Если у тебя будут сомнения… Если ты опоздаешь… В общем, оставь её. Не делай ничего. Ты понял.

Я кивнул. Безумная ведьма – это и так плохо, пусть даже она лишена магии. А вот… Ладно, я надеялся успеть раньше, чем взойдёт солнце.

– Дитриш, и ещё один вопрос.

– Понятно. Зачем мне это?

– Да. Зачем тебе помогать Хозяйке Сигрун, если ты работаешь на короля?

– А тут всё очень просто, Лут. Сигрун – моя сестра. А король потихоньку избавляется от всех колдунов, Лут, и от приближённых тоже. Говорят, кто-то видел приказы, где есть имена – и наши, и ваши, Лут. Так что я лучше помого королеве.

Я не нашёл, что сказать. Просто принялся надевать доспех, как мог быстро. Дитриш помогал мне.

Старая, крепкая броня. В спиральных узорах затаилась патина, бронзировка потёрлась, на нём было полно незаполированных отметин от боёв. Не мой, но такой же. Они все были одинаковы, хотя мы, варги – нет. Нас создавали разными.

Дитриш, наверное, чувствал тяжёлое колдовство, влитое в этот металл. Я – нет, просто знал, что оно там есть.

Даже не знаю, как Курт мог побороть себя и снять после примерки. Как он мог не согласиться избавить себя от замков. Я бы не выдержал соблазна. Да и не выдержал ведь.

Я взял шлем под мышку, распахнул дверь. Накрапывал редкий ветер, последний свет луны растворялся в тёмной мути ненастья.

Светлый конь Дитриша, большой, длинноногий, жался под навесом.

Я попробовал. Попробовал то, чего ждал от меня Дитриш, и доспех не подвёл. Конь не шарахнулся в сторону, не сорвался с привязи, только отступил. Хорошо.

Я закончил. Испытание прошло успешно. Я отряхнул доспех, подошёл к коню, отвязал узел. Конь колдуна не опасался меня, видно, видал вещи и похуже.

– Ужин в печи, – сказал я. – И он ещё тёплый. Завтра мы вернёмся.

– Не понял, – изумился Дитриш. – Я думал, ты на своих…

– Нет уж. Сиди здесь, стереги дом, ешь мой ужин, чтоб тебе, и жди.

– Ну ты собака, – сказал он, не сдержавшись.

– Я теперь не на цепи, Дитриш. Ты сам спустил эту собаку, коль так. И бросил палку. Теперь жди, когда пёс с этой палкой вернётся.

Дитриш скрипнул зубами.

– Да ладно тебе, – сказал я. – Уговор есть уговор.

– Ну, тогда удачи, – сказал он почти спокойно. Его уже перебрало. И ещё. Если у тебя будут сомнения… Если ты вдруг опоздаешь… Оставь её. Не делай этого. Безумная и… Такая… Она будет слишком опасна.

– Удача нынче с другими, Дитриш, – сказал я, садясь в седло. – Поэтому будем надеяться только на себя.

Конь всё-таки взбрыкнул подо мной, захрапел. Я знаю, приятель, я не тот ездок, которого хотелось бы носить. Но придётся.

Я свистнул, и мы полетели сквозь ночь.

 

…Давно утонувший лес не изменился за годы. Такая же дымка, звенящая тишина над водой, то же скрытое движение в глубине. Осень ещё не тронула его, хотя прибрежные ивы уже пожелтели.

Я оставил коня на лугу, всё равно он был не мой. Уж теперь я кого угодно мог вынести на себе, а переправить коня здесь было не на чем.

Я нашёл две старых плоскодонки там, где и в прошлый раз. Перевозчика тут никогда не было, немного заработаешь на переправе, которой почти никто не пользуется. За Гладью уже начиналась та скалистая земля, древние народы которой давно исчезли, а люди на их месте так и не прижились. Я давно там не был, но помнил лица на каменных столбах. Мне они всегда нравились.

Я выбрал лодку покрепче – не хотелось пойти ко дну в панцире. А его я не мог оставить на этом берегу.

Солнце скоро должно было подняться, ночь осталась позади. Я замёрз и проголодался, конь выбился из сил, но я почти достиг старой башни.

Интересно было скользить над затонувшим лесом, который, будучи покрыт водой, не погиб, не сгнил, не сдался, а продолжил жить. Деревья, конечно, утратили свой привычный облик – таинственные зелёные шпили тянулись из-под воды, волновались длинные листья, мягкие иглы, губчатые конусы подводных крон, и нескончаемые мили морской травы тянулись сквозь них, колеблемые течением. Рыбы-птицы плавали меж ними, поодиночке и стайками, яркие, с крупными, словно крылья, плавниками, и недостижимые – они плохо ловились. Потому на Глади почти никто и не рыбачил. И сетей не ставили – водяные звери тут водились покрупней сомов или щук, гораздо.

Да и некому было. Тут мало кто жил, и часть из них не была людьми. Я понял, что покинул людские земли, в предрассветный час, когда заглянул в одинокую таверну, пересекая старый тракт. Окна горели, и я, уставший, в ледяной корке после града и холодного дождя, вошёл внутрь, в надежде перекусить. И настолько задумался, что не сразу понял, что

В самом внизу, меж пепельно-серых и зелёных камней, шла своя жизнь, выдавая себя то медленным движением, то призрачным светом. Тревожно пахло над водой, и мерное журчание реки под марящим небом навевало задумчивость.

Лодка давала течь, и берега я достиг по щиколотки в воде.

Лес карабкался на берег, выходил из воды, чтобы взобраться на скалы уже привычными деревьями. Это место было ни на что не похоже. Подводные ветви здесь становились надводными, мочало – листвой, водяные корни и корни настоящие путались меж собой; плющ, давший ростки под водой, взбирался на берег и оплетал деревья, а трава, выросшая на камнях, спускала свои длинные, белёсые у концов ленты в воду, сплетаясь с настоящими водорослями. Хищные растения росли у самого берега, ловя мух и мальков, и диковинные птицы вили тут свои плавучие гнёзда.

Я ступил на мокрые скалы и привязал лодку к ветвям. Я сомневался, что она способна переправить назад двоих. Но пока меня это не волновало.

Лес простирался недалеко вглубь берега, мельчал, переходил в кустарник. Осень, не тронувшая его под водой, отыгралась на суше: последние листья, бронзовые и багряные, осыпались на глазах, кружась в тишине, которую нарушала только грустная перекличка водяных птиц.

Лес остался за спиной. Местность пошла на подъём; каменистая осыпь поднималась вверх, и я отправился туда. Башня была уже близка. Шестой Палец, древнее узилище, построенное ещё при Догге, бешеном короле. «Место, где призраки». Так писали на старых картах иногда. Догге давно истлел в своей могиле, заросшей высоким ельником, меч и корона его рассыпались ржой, а Шестой Палец стоял, и было в нём так же неладно, как, наверное, с первых дней его постройки.

Догге был не лучшим королём, и из всех чад своих, как он называл подданных, он меньше всего уделял внимания людям. Шестой Палец, древняя башня, служил памятником одному из тех редких случаев, когда он это внимание всё же уделил. Шестой палец был тюрьмой, выйти из которой не мог ни один человек.

Ночью здесь, видно, тоже был град, последние крупицы льда таяли под нежарким осенним солнцем. Склон стал положе, камни – крупнее, а мха на них было больше, чем я помнил.

Мокрые листья падали и липли к панцирю. Последние листья. После вчерашней бури деревья стояли почти голыми, и руны, вырезанные на стволах сотни лет назад, темнели на мокрой коре, а свежие кости белели меж корней. Алый после холодов дикий виноград, бесплодный, но буйный, покрывал рухнувшие стволы. Стали попадаться каменные столбы, лица, высеченные на них, не выражали ничего и почти не напоминали людей. Кто поставил их здесь и кого они изображали, не знал, наверное, и сам Догге – они были старше его на сотни лет.

Башню я увидел полчаса спустя. Она стояла на краю утёса, круглая, высокая. Зубцы её обвалились, багряный плющ заплёл светлые каменные стены, так что она казалась чьей-то фигурой в плаще. Рассветные лучи отсвечивали на острых кромках оконных решёток, узорчатых, но незастеклённых. Подножие башни замшело.

Я подумал о том, что могу и не идти туда. Ничего не делать. Всё, что я мог получить, я уже получил, кроме золота. Доспех был на мне, такова была сделка. Без панциря мой поход имел бы не так много шансов на успех, а останься я в кольцах – не имел бы смысла. Так что Дитриш у пришлось расплатиться со мной до того, как я принялся за дело - оплатой сделки являлся сам её инструмент, сам я.

Но я решил поступить честно. Дитриш знал, что я так сделаю. Знал, кого выбирал.

Мне не пришлось прорываться в Шестой Палец с боем, не пришлось придумывать, как отвлечь внимание стражи: у входа в башню, у арки дубовых ворот с железными петлями, солдаты короля разговаривали с кем-то, все пятеро. Башня оставалась без присмотра. Да и что её было сторожить, если узник не имел возможности выйти.

Я не мог понять, в каком ключе текла беседа: в таком, что предполагал скорое извлечение оружия и кровопролитие, или в таком, что солдаты отступят от двери и дадут вновь прибывшему пройти.

Потому что высокая фигура в коже и плаще вполне могла оказаться королевским инсаньером, прибывшим раньше.

Я нырнул в ложбину, оббежал башню, взобрался на сухое дерево и прыгнул на стену, обвитую плющом. Уровень второго этажа. Подтянулся на руках, забросил локти, упёрся ладонью и встал коленом на подоконник. Тихо цокнул металл, и девушка в светлом плаще, сидевшая на каменном полу ко мне спиной, резко повернула ко мне своё лицо, впрочем, не вздрогнув.

На сером каменном полу, прямо в пыли, сидела девушка в плаще, глядя в противоположное окно. Услышав тихие шаги – сталь по камню – она обернулась.

Наверное, Сигрун никогда не смотрелась в разбитое зеркало, подумал я.

У колдуньи было открытое, совсем незлое лицо, светлые волосы, обрезанные над плечами и норовившие завернуться наружу. Ни на приоткрытых губах, ни на лице не было и тени косметики, но, я думаю, на неё обращали внимание и без того: у неё были почти розовые, с уходом в оранжевый, глаза, но не противные, как у альбиносов, а чистые, прозрачные, как спеющий виноград или драгоценный камень.

Она чуть удивлённо посмотрела на меня и быстро встала на ноги. Плащ из хорошей такни цвета сливок скрывал её фигуру. Роста она была среднего, и рядом со мной казалась совсем небольшой.

– Волчик, – сказала она мягко. Я даже вздрогнул. Так меня ещё никто не называл.

– Какой красивый у тебя доспех. Разве тебе можно его носить? – голос у неё был обычный, но какой-то простой, приятный. Вообще странно было представлять, как она поёт им заклинания, или что там ещё делают ведьмы.

– Нет, – ответил я на вопрос. – Мне можно носить только кольца. Но, как видишь, обстоятельства.

– А я бы не хотела доспехов, – сказала она. – Они такие тяжёлые, и в них становишься неповоротливой.

– Только не в этих. Я за тобой, если что, и нам бы нужно убираться, пока не взошло солнце.

– А что случится? – удивилась девушка. – Твои доспехи превратятся в тыкву?

Я подошёл ближе. Как-то мне было не по себе, я сто лет ничего такого не делал. Ну хорошо, не сто, но кольцам было уже года четыре на тот момент, как человек Дитриша снял их, и я одел совсем другое железо.

– Надеюсь, что нет. ­– Ответил я. – Надеюсь, что не доспехи и не в тыкву.

– Меч в кабачок? Плащ в плющ? Руки в ноги?..

– Сигрун, – сказал я. Она замолчала и посмотрела на меня серьёзно.

– Есть только один способ выйти из башни

Молчание. Она закусила губу и молчала целых пять секунд.

– Перестать быть человеком – спросила наконец.

– Да.

Что-то прошло в её глазах, они потемнели на мгновение, лицо исказила какая-то эмоция – то ли желание, помноженное на беспомощность, то ли сожаление вкупе с решимостью. Что-то горькое.

– Давай, – сказала она.

И в этот момент в низу, на первом ярусе, раздался шум голосов и грохот в двери.

И гораздо раньше, чем до нас могли добраться те, кто мог открыть эту дверь, в зал вбежала девушка.

Увидев меня, она остолбенела. Я тоже. Получалось, что девушек в башне было две.

– Ты кто ещё такая? – спросил я.

– Сигрун, – ответила она. – Я Сигрун из Изаби, и, я так понимаю, моя птица до кого-то долетела?

– Нет-нет-нет, чёрные волосы, нет-нет-нет, – сказала светлая. – Ты всё врёшь.

– А ты кто? – спросил я, начиная бешенеть. Никто из них не был похож на Дитриша, а я не удосужился спросить, как вообще выглядит его сестра.

– Я – Сигрун. – Светлая посмотрела куда-то в одну точку. – Я…. – Лицо её поменялось, на нём отобразилась нерешительность.

– Что ты с ней сделала? – спросил я у чёрноволосой. На ней был плащ, чёрное короткое одеяние, штаны, кожаный ремень, сумка на боку, маленький стилет в ножнах у пояса, стальной наплечник с цепью и злое, острое, как лезвие топора, лицо. Впрочем, она не была уродливой, в ней была какая-то притягательность, но глаза её, коричневые до вишнёвого оттенка, пугали.

Я помнил людей, которые ставили мне кольца. Сквозь боль, темноту, мигающий огонь факелов и стылый мороз инструментов – помнил. У них были такие же глаза, с оттенком красного. У всех, кто облечён магией, такие глаза.

У светлой были розовые. У этой, тёмно- красные. Обе назвались Сигрун. Светлая, к сожалению, была явно не в себе. Я опоздал.

«… Если будут сомнения… если ты опоздаешь… оставь её.»

– Девушки, - сказал я. – Мне нужно забрать Сигрун и отвезти к Дитришу. Больше мне ничего не нужно. Кто из вас…

А если никто из них не инсаньер, подумал я. Если инсаньерия только что прибыла, Чёрная – Сигрун, а светловолосая – просто какая-то сумасшедшая?

– Я – Сигрун, - сказала тёмная. – А это – его величества инсаньер Аглая. Только она совсем расклеилась.

Я не хотел так думать. Не хотел спасать эту злую, железную девушку с глазами палача.

– Люди снаружи одеты в одинаковую форму, - сказал я. Я не следил за событиями в стране. Я думал, солдатам поменяли форму. Насколько я понимаю теперь, это солдаты инсаньерии, правильно? Тогда мне хотелось бы знать, где те, первые солдаты. Которые стерегли башню, пока не приехало подкрепление?

– Я тебе покажу, – сказала темноволосая. – Они вошли в башню за мной, не поверив, что не выйдут отсюда. У меня была с собой одна вещь… В общем, шестерых в этих стенах я ещё могла одолеть, а вот они убежать уже не могли.

Светлая молчала.

– Показывай, - сказал я.

Тёмная подошла к лестничному пролёту и показала вниз, на первый ярус.

Они лежали там, бледные, с неестественно вывернутыми конечностями. Она не озаботилась тем, чтобы закрыть им глаза.

– О боги, – сказала светлая. – Вся кровь в них, но сердце не бьётся. Плохая смерть, плохая смерть для солдата. Не пролить ни капли, как ты могла?

– Так ты – Сигрун? – спросил я светлую

– Я говорила, – ответила она.

– А ты тогда зачем сбивала меня с толку? – спросил я у светлой.

Снаружи башни раздались крики и лязг, тяжёлый удар сотряс двери. Переговоры завершились плохо. Интересно, для солдат или гостя.

Вместе с этим звуком лицо светловолосой прояснилось.

– Я… Мне нужно выбраться наружу, но я не могу. Я теряю разум, но не настолько, чтобы пройти. А контролировать себя уже не могу. Может быть, у меня есть несколько минут до следующего приступа.

– наружу? – Я похолодел. – Ты что, сделала свою работу?

– Конечно. Сигрун уже не совсем она, просто это не так заметно. Как видишь, я ещё жива – магией меня она не возьмёт, в драке тоже. Вообще она разговаривала с трупами внизу, пока ты не пришёл.

Я обернулся к Сигрун. Она бормотала что-то, уставившись в одну точку.

Наверное, силы Башни могли держать безумной только одну жертву одновременно, или что-то вроде того. Это было жутко.

Я опустил руки. Мне нечего было здесь делать. Я опоздал, а вернее, Дитриш нашёл меня слишком поздно.

И тут дверь разлетелась в щепки, ещё одно окровавленное тело присоединилось к трупам на полу. Аглая вскрикнула и закрыла лицо руками, села и начала раскачиваться.

– Я пытаюсь, я пытаюсь, – сказала она вдруг совсем ясно, потом расплакалась.

Сигрун пошла вниз по лестнице, навстречу вошедшим.

Вошедшему. Он был один, и я тотчас бросился ему навстречу, отбросив Сигрун за плечо.

Ибо то был Курт, в кожаных одеждах, со шпагой на боку и с кровью на руках. И я внезапно понял одну вещь. Курт обманул Дитриша. На нём не было замков. Давно не было. Не знаю, как он это скрывал, зато это объясняло, что именно убивало людей там, в Обеле.

– Лут? Убирайся отсюда. Сигрун моя. – Он шёл, не останавливаясь.

– Да что ты, – сказал я.

– Вы все, – сказал Курт, – хотите использовать её. Король, королева, Дитриш, ты, и провалитесь вы сквозь землю. Я забираю её. И именно я получу

– В таком случае, – спросил я, – почему ты не согласился с планом Дитриша и не взял доспех? Был бы в том же положении, что и я, только без варга во врагах. С конём, доспехом и девкой.

– Тебе рассказать про доспех? Или про Дитриша?

– Расскажи лучше, как ты снял кольца?

– Щенок Дитриш – не единственный маг под этой луной. Слава богам, пока не единственный.

– Ну тогда убирайся отсюда, – сказал я. – Потом сочтёмся, если встретимся. У меня своих проблем хватает.

– Нет, – ответил Курт. – Та белобрысая тварь ответит за это. А ты потом будешь гоняться за мной и мстить за своё разбитое сердце.

– Оставь её.

– Нет, – ответил он и двинулся на нас, меняясь на ходу. Он спешил, и его кожа натягивалась на костях до восковой прозрачности, до блеска, сосуды голубым рисунком проступили на лбу и руках, жилы на шее вздулись как канаты. Влажно хрустели кости. Он набирал массу, стремительно, казалось, из ниоткуда, и температура в зале – а тут и так было прохладно – упала ещё больше. Посыпалась изморозь, кровь на полу подёрнулась инеем там, где ступали его лапы.

Я никогда не был человеком. Хотя мне бы, наверное, понравилось. У меня была человеческая сторона, у всех нас, у каждого. Кто-то любил её, кто-то ненавидел или тяготился нею, но она была. Хотя людьми мы, повторюсь, не были.

Нас создавали как оружие. Которое нельзя было бы отличить от человека. Но это не очень удалось – в моём человеческом облике я имел больше семи футов роста, а черты лица… Никто бы не подумал, что я умею читать, а может, даже и разговаривать Лоб мой выпирал, шея была толще головы, а руки мохнаты. В облике оружия, которым я и был, я был в два раза больше. Боевые доспехи варгов были уникальной бронёй, способной повторять все трансформации тела. Нас создавали вместе.

Он прыгнул на меня, чтобы отбросить в сторону. Я на него.

Что-то помешало мне, вцепилось в ногу, и я упал на одно колено.

Сигрун выкатилась на середину зала и бросилась к Курту. Я был уже одного роста с ним, доспех менялся, щёлкал, раскладывался, ледяной, как зимняя ночь. Пошёл редкий и короткий, почти невероятный в закрытом помещении, снег.

Я вскочил и прыгнул вперёд. Курт почти мимоходом сгрёб ведьму лапой за пояс и полоснул клыками по шее, а потом бросил об стену под окном, как мешок с костями.

Я приземлился на пол, и башня дрогнула под лязг железа. Я был закован в броню, стальную броню с вековой патиной, и только пасть моя, длиннее, чем у Курта, оставалась не закрыта. у него было больше глаз, чем у меня, но перфорация забрала подошла бы и ему, согласись он наняться к Дитришу и надеть доспех.

Мы сошлись в центре зала, и я ударил его лапой, и своими когтями, и стальными лезвиями латной перчатки. Он подставил плечо и устоял, клацнул костяной шип под ударом когтей. Его челюсть щёлкнула в паре дюймов от моей морды, и я ударил его бронированным лбом в нос, наваливаясь всей массой. Он вывернулся, скользнул под рукой, и обрушил удар локтя мне на затылок. Шип его скользнул по гладкому металлу, и я перебросил его через себя. Он упал и сразу отскочил от пола, выбросив когти вперёд. Все четыре пальца прошлись по моей скуле, оставляя борозды. впрочем, кровь не выступила – мы были сделаны так, чтобы не терять в бою крови. Я вогнал когти ему под рёбра, и он зарычал, так низко, что сверху посыпались осколки, и птицы закричали за окном. Внизу кто-то ломал дверь, настойчивыми, тупыми ударами, в такт стуку сердца.

Я слишком поздно заметил его – острый, как шило, мизерикорд – вот чем была его шпага. Не знаю, когда он успел подхватить её.

Он ударил меня – не в щель между доспехами, а под горло, в шею. Боли я не почувствовал – это не боль, это чувство повреждения, и я не знаю, как описать его людям. Как боль без боли. Как плач без слёз, наверное.

Вторая лапа его сгребла меня за затылок, нагнула, шило клинка снова взлетело, метя в основание черепа, и я ударил его головой, вцепившись в горло, и повалил его на пол. Против меня ему было не устоять, в доспехе я был тяжелее и всё-таки гораздо более защищён.

Он ударил меня с боков головы, ещё, и ещё, и ещё. В мозгу гудело, но я не ослаблял хватку.

Его пальцы вцепились мне в шлем и дёрнули на себя. Я не понимал, что он делает. Ему надо было дотянуться до оружия, иначе его шея, пусть почти стальная, не выдержит моего нажима.

Он содрал с меня шлем и ударил им меня по голове, вложив, видно, все силы.

Я оторвался от его шеи, стал коленом ему на грудь – металлические шипы впились в его пепельную кожу так, что багровая кровь всё же проступила под ними – и вдохнул воздуха. В голове мутилось, его укол в шею и удары по голове меня всё-таки достали, он был крупнее меня.

Он не стал делать ничего из того, что я ожидал. Он натянул шлем себе на голову и начал оборот.

Я невероятно изумился – так он мог ещё мне противостоять, но в человеческом облике я мог убить его просто даже своим весом – я стоял коленом у него на груди, а человеческие рёбра такого не выдерживают.

О, как я ошибался.

Доспех вдруг стал принимать человеческую форму, сдавливая меня невыносимо, так, что я зарычал от боли и непроизвольно начал оборачиваться. Масса моя стремительно уменьшалась, оборот был запоздалый, панцирь сжимал меня, как тиски.

Шлем, подумал я. Он примерял доспех, перед тем как отказать Дитришу. Он знал, что делает.

Я рванул оборот обратно, к боевой форме, раздвигая панцирь. Его, видно, потянуло вслед за доспехом. Потом он снова внезапно повторил приём, и я провалился, как в яму.

В середине оборота он внезапно принял боевую форму и смахнул меня с себя.

Меня ломало, я катался по полу, не отдавая себе отчёта в том, что рычу, когда он наконец вогнал меня в человеческую форму, и встал на ноги. Я лежал, задыхаясь. Проклятый доспех оказался ловушкой. Его создавали тогда же, когда и вейеров, и, скорее всего, можно было управлять нами через него.

Проклятые люди.

Я зарычал и открыл глаза, чтобы увидеть, как он идёт к Аглае.

Я вскочил. Мне казалось, что тело моё весит, как боевая форма, а сил, как у человеческой.

Сигрун лежала под стеной, её тело выгибалось и снова падало с диким размахом, крестец бился об пол, кровь из прокушенного языка и пенная слюна текли потоками изо рта. Яд варга уже убил все её защитные силы её тела, и теперь ломал его, перекраивая, подчиняя себе. Дико и мерзко смотрелись дюймовые клыки в окровавленом человеческом рту, кожа плавилась, стекала, как пропитанный воском рваный шёлк, на лбу натянулась до блеска; когти, гибкие ещё, совсем прозрачные, с отвратительным звуком царапали пол. Щёки ввалились, череп словно вмяли невидимые пальцы – прорезались дополнительные глаза. Её подкинуло ещё раз, дергано, на полу под ней растеклась кровь – это выдвигались костяные шипы.

Первый оборот, непроизвольный и неизбежный. Я родился таким и не мог даже предположить, насколько ей сейчас больно.

Чтобы выбраться отсюда, мне предстояло сделать такое с Аглаей.

Она сжимала в руке камень.

Курт шёл к ней. На нём не было ничего, кроме шлема, но, как ни странно, человека он не напоминал – гротескная, отвратительная фигура, шлемоголовый.

Я со стоном поднялс и прыгнул к нему. Трансформация далась мне легко, потому что он тоже пошёл в боевую форму.

Вскрикнула Аглая, бросила в него камень. Бесполезно. Он схватил её за горло в тот самый момент, когда закованной в железо рукой я замахнулся в прыжке и обрушился на него.

Конечно, он ждал этого. Аглая полетела в стену и с ужасным звуком врезалась в камень, поток крови вырвался из её рта. Сокрушающая лапа встретила меня, мой удар скользнул мимо, но я сбил его с ног, и мы покатились.

Я вскочил на ноги. Он снова начал было свои фокусы, но я не позволял.

Это была странная борьба, без какого-либо контакта. Я то сжимал ему голову внезапной сменой облика, то пытался подловить его в человеческом теле, оставаясь в боевой форме. Он то сковывал меня стальными обручами, то бросал в яму внезапного оборота. Мы танцевали почти полминуты на этом скользком краю. Доспех расшатался; мне казалось, что он уже занят какими-то своими, отдельными делами. Сил не было – за последние минуты я обернулся больше раз, чем за пять лет перед этим.

Я упал на колени, он – на спину. Я улучил минуту, чтобы отдышаться, когда он внезапно пошёл в боевое превращение.

Я же остался в человеческой форме.

Доспех больше не слушался меня. Мы, как проволоку, гнули и ломали какую-то магию, пока она не сдала.

Я не мог принять боевой облик, пока на мне оставалась хоть часть доспеха.

В ужасе я постарался снять хоть что-то, когда получил чудовищный удар сжатой лапой.

Я отлетел к стене.

Взгляд мой упал на Аглаю. Она дышала, но ей явно было плохо. Впрочем, ногами она шевелила, значит, позвоночник был цел. А вот правая рука, видимо, сломана.

Если бы я остался, чтобы снять доспех, он порвал бы меня за секунду.

Он ударил мною так, что в глазах всё побелело. Я врезал ему в ответ, словно в лист брони. И тут что-то мелькнуло рядом, сверху. Пыль стояла столбом, но я понял, что это, и бросился туда.

Клинок.

Я схватил его, прижал руки к животу, покатился и встал, выбросив руку как раз в тот момент, когда он налетел на меня.

Лезвие клинка вошло ему под рёбра, и я вытащил его, рывком и вбок, расширив рану, блокировал его запястье, схватив рукоять обеими руками, развернулся, рассекая колено, и выбросил руку далеко вперёд. Острие вошло в шею, пробило свод гортани и ушло в голову.

Что-то я ему да задел.

Он рухнул на колени, один из немногих оставшихся моих собратьев.

Я вытащил клинок и всадил ему в открывшуюся пасть. Я должен был быть уверен.

Только когда он упал, затылком об каменный пол, и затих, я смог выдохнуть.

Я обернулся. За окном сыпал снег. Первый. В комнате было холодно, невероятно холодно, мы вытянули отсюда всю энергию бесконечным оборотом.

Аглая стояла у стены, всё-таки сумев встать на ноги. Всё её лицо, от носа до шеи, было в крови, такой алой на фоне светлых, покрытых инеем стен. Одинокий лист плюща, такого же кровавого цвета, пристал к её сапогу. Взгляд колдуньи блуждал, слёзы замёрзли на длинных ресницах.

Сигрун поднялась во весь рост. Весь рост варги. Бледная, с гривой смоляной чёрной шерсти, в остром запахе мускуса. Иззубренные, вычурные, крючковатые костяные гребни тройной полосой шли по спине, тремя же рядами повторялись вдоль предплечий, переходя в более мелкую чешую. Шесть глаз, тоже алых – здесь и сейчас всё было либо бесцветным, либо алым – оставили за собой дорожки, когда она повела головой.

У меня не было никаких сил на ещё одну схватку. Кожа как-то нехорошо щемила, по боку под панцирем струилась тёплая липкая кровь.

Я попытался обернуться ещё раз, последний, но панцирь больше не слушался. Магия в нём осталась но она уже не работала, как надо. Здесь в башне Догге, всё было не так, как надо.

За стеной, где-то в снежной бесконечности внешнего мира, протрубил рог. Печальный, холодный звук Он был похож на песню снегиря, духа зимы в птичьем теле.

Они шли сюда. За Аглаей. Подмога от Ён не оставила бы инсаньера в живых.

Я не мог вытащить её из башни – я никого не мог укусить, будучи в человеческом облике. Снять доспех… Можно успеть.

Сигрун подошла к нам, на четвереньках, как зверь. Я сжимал меч, хотя и понимал, что я её не возьму.

– Пусть тебя покарают твои же, - сказала Сигрун в сторону Аглаи, и от рокота с потолка посыпалась крошка. - А ты… Ты заплатишь.

Рог протрубил ближе.

– Сигрун, – попросил я. – Оставь нас. Я хотел тебя спасти. Теперь не хочу, но оставь нас.

– Хорошо.

В третий раз пропел рог, под дверью, и в ворота ударил таран.

Аглая что-то шептала, шептала.

Сигрун выпрыгнула в окно и скрылась за снежной пеленой, мягкий звук её приземления едва достиг нас.

- Именем Ён! – Загремел голос внизу. Сдавайтесь!

- И уже тише: - Боги, да что здесь было-то?...

Я надел перчатки, нацепил нагрудник и встал лицом к лестнице, сжимая меч.

За спиной всё шептала Аглая, за окном всё падал снег.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 31. Оценка: 3,68 из 5)
Загрузка...