Стены больницы - белые.

Это специально, чтобы даже микробы боялись на них садиться.И чтобы мне было сложнее их отчищать от брызг крови, рвоты и прочего. Подумать только, сколько жидкости во всех этих людских и почти что людских телах... И все это - на белые стены.

Слившись со стеной, впечатавшись в краску, мы смотримся совершенно как барельеф.

- Посмертная маска детеныша тролля, - говорю, наконец, я.

- Мимо.

- Шапочка для голема?

- Нет же.

Женин голос не выражает ничего. Если она и обиделась, я все равно никогда этого не пойму, поэтому поспешно возвращаю непонятный глиняный ком:

- Сдаюсь. Так что это?

- Горшочек для моего кактуса.

Месиво, застывшее бунтующими буграми, похоже на что угодно, только не на горшочек, но я соглашаюсь:

- Сразу так и подумала.

Значит, сегодня на трудотерапии проходили вот это. Уж и не знают, чем их занять.

Мы замолкаем, и Женин бледный и четкий, точно из бумаги вырезанный профиль, застывает в неподвижности. Бескровные губы крепко сжаты. Я, на всякий случай, отодвигаюсь.

Дыша духами и туманами (вернее, стойким дешевым одеколоном и сыростью), мимо проносится дед из седьмой.

Женя прячет нос в горшочек для кактуса. Теперь это горшочек для носа.

От одеколона этого деда задыхался весь наш этаж, а Лерочкины собаки дружно начинали чихать и кашлять, пока, совершенно обезумев, не уносились с воем в глубины сада.

Я решила по-быстрому слинять, но дед меня заметил и упорно катился за мной, взахлеб рассказывая что-то про свой развод.

- Такой завидный жених теперь, - ответила я, рукой отгоняя волну аромата.

Дед тут же сделал мне предложение. Обещала подумать. Через пять минут он уж об этом и не вспомнит.

Из сада послышался сдавленный вопль, затем - вой: собаки учуяли деда.

Поспешно укатив деда обратно в седьмую, я побежала их ловить.

Пока бегу, считаю: неделя до конца практики, хвала всем богам.

Собакам я нравлюсь. Они кидаются навстречу, едва не сбивая с ног, лижут лицо.

- Тише, тише, - смущенно говорит им Лерочка. - Что-то они расшалились.

- Ничего. Знаешь, мне кажется, их стало меньше.

- Правда?

Ее лицо - хотелось бы мне хоть вполовину быть столь миловидной - светлеет.

Лерочку можно было б назвать красавицей,но трудно оставаться привлекательной, когда вместо бедер и ног у тебя свора собак.

Я просто слишком привыкла ко лжи. Их вовсе не стало меньше. Напротив, вот этого лишайного пуделя я что-то раньше не наблюдала.

- "Греки", обедать! Отборные маслины и козий сыр вас заждались! - зазывно кричит медсестра, и Лера погоняет своих собак в сторону кухни. На обед серая котлета и водянистое пюре: медсестра тоже привыкла лгать.

Все потому, что большинство находящихся здесь - неизлечимы.Они не знают об этом.А врачи не знают, как их лечить. Череда незнания, скрепляемая ложью - и так изо дня в день.

"Греки" - это больные, чье проклятье связано с греческой мифологией.У Лерочки вот "сцилла", пренеприятная вещь, и псиной вечно разит. Еще у нас есть парень с головой быка. По его невообразимому торсу сходит с ума все отделение. На той неделе я продала за шоколадку возможность искупать его одной поклоннице накаченных торсов: у парня ж не только голова, у него и мозгов как у быка стало. Мой бизнес обещал быть успешным, пока про это дело не прознал главврач и не пообещал написать мне плохой отзыв, если тотчас не прекращу извлекать из больных выгоду.

Меня это не особо испугало, и тогда он просто перекрыл мне доступ к быкоголовому. Ой, тоже мне. Меньше работы хоть.Но заработок потерян.

Есть, конечно, еще один больной "минотавром", но у того тело бычье, голова мужичья - так себе, в общем, вариант.Этот непопулярен, за него не то что шоколадку, сахара кусок не получишь.

Этот этаж зовется "проклятым": когда с ударением на первый слог, когда - на второй, оба раза название вполне отвечает реалиям. Этаж этот последний, с красивой стеклянной крышей в зоне отдыха: в ясные дни здесь почти что уютно. Там же, где отдыхают больные, разбит настоящий сад. О его размерах можно лишь догадываться - однако никто еще не заблудился. В нем можно встретить все известные человеку растения и все времена года. Это для того, чтобы создать у больных ощущение путешествий - ведь, чаще всего, они не покидают Проклятый этаж годами. Тех, кто умирает в больнице и за кем не приходит родня, хоронят здесь же, но я не видела ни одного надгробия.Говорят, будто сад был придуман таким образом, чтобы имитировать бесконечность, но размер его на самом деле невелик. Я знаю о саде лишь то, что в первый же день припрятала пачку сигарет в ветках белой махровой сирени, а когда за ней вернулась, не было ни пачки, ни куста. Так-то могли бы и предупредить.

Целыми днями тут не смолкают крики людские и звериный рев, на каменный пол поливаются капли кислоты из пасти очередного чудовища, а медсестры и врачи уходят с укусами, ожогами, отметинами злых липких щупалец.

Меня все это обходило стороной.

И за это везенье они не любили меня.

- Хочешь знать - так тебя не любят за твой несдержанный язык, и что вечно всюду лезешь, и ищешь выгоду во всем...- говорят одновременно два голоса.

- Попрошу поставить тебе лишнюю клизму. Сто клизм, - сердито говорю я мальчишке с двумя лицами, слонявшемуся по коридору и от нечего делать прочитавшему мои мысли. Демонически хохотнув, мальчишка убежал прочь, показывая мне оба языка.

Первое время мне еженочно снились кошмары. Потом привыкла.

Первое время я только и мечтала о том, чтобы этот этаж сгорел ко всем чертям.

Мне оставалась всего неделя.

Пять дней, два дня...

А потом - вот это.

***

Сирена сработала так неожиданно, что я подавилась сигаретой. Проклятье. И где они тут спрятали индикаторы дыма?!

И без того с таким трудом влезала на подоконник, раскрывала крохотное, чуть ли не под самым потолком, окошко. Еле дотянулась, с моим-то ростом. Пока слезала, попробовала сочинить более-менее правдоподобную историю. Надо найти того паренька, который дышит огнем. Сказать, что повела его в туалет... Хм, туалет же женский. Сказать, что повела его в женский туалет, потому что ему очень надо было, а в мужском засел старик из седьмой и горланил песни. А что, он часто так делает. Все песни такие романтические еще, все наподобие "я жду тебя, когда же ты придешь, любовь моя", а мужики под дверями в очередь выстраиваются, попасть не могут, злятся.

Я открыла дверь. Первое, что заметила, было белое, бескровное лицо Женьки.

- Если тебе было надо, могла бы постучаться, - справедливо заметила я.

- Там огонь, - без единой эмоции сообщила Женя.

- Там всегда огонь. Или потоп. Или еще какая-то дрянь. Это Проклятый Этаж, и я безмерно рада, что завтра меня тут не будет.

- Там огонь, - повторила Женя.

Лечение не идет ей на пользу. Заторможенная, с огромными зрачками и бесцветными венами. К верхним клыкам она так и не привыкла, и то и дело задевает ими синеватую нижнюю губу. Губа совершенно истерзана, но ни капли крови - крови теперь у Жени нет, ни своей, ни, тем более, чужой, только "гематоген" в гомеопатических дозах, если совсем уж ломает.

- Огонь, огонь. Пойдем-ка в палату.Я дам тебе "гематоген".

Женя не двигается с места. Я ей по плечо, хотя гораздо старше. Она высокая и очень худая.

Я беру ее за руку и веду за собой как ребенка.

И вижу пламя.

А больше ничего не вижу.

От этого огня нет дыма. Он просто есть и не потухнет, пока не уничтожит все вокруг. Это зачарованное пламя, и до этой секунды я думала, что существует оно только в бабкиных сказках. Да даже сейчас не уверена в реальностт происходящего, но проверять как-то не тянет.

- Где все? - спрашиваю я.

- Я хочу "гематоген", - отвечает Женя. Огонь пляшет в ее огромных зрачках. Тронулась.

- Идем, пойдем со мной.

Не знаю, зачем я взяла ее с собой, она только тормозит процесс поиска. На этаже безлюдно. Я кричу, зову кого угодно. Ходы к лифту, к лестнице, к черному ходу отрезаны огнем. Безопасность на высоком уровне в наших больницах, да. На окнах решетки, да и прыгать означало б разбиться.

Набиваю карманы чудом подвернувшимся под руку "гематогеном", и, совершенно не зная, что делать, тяну этого великовозрастного ребенка в сад: оттуда слышатся крики, мычанье и собачий лай.

В саду прохладно и влажно. Где-то на заднем плане зовет на помощь Лерочка, а я стою и смотрю, как к нам подбирается огонь.

Зачарованное пламя - интересная вещь. Ты точно заживо сгоришь, а не задохнешься от дыма. Нет, ну надо же.

Я шарю по карманам, но сигареты выпали где-то по дороге. Женя стоит рядом и хнычет, что хочет "гематоген". Мне все равно.

Пламя подбирается к саду и застывает стеной от пола до потолка. Я протягиваю к нему упаковку "гематогена" - пачка мгновенно загорается. Удивленно бросаю ее траву, следом бросается Женя, лупит бледным кулаком по упаковке и, не обращая внимания на обожженую руку, начинает поспешно заталкивать лакомство в рот. Вампиры хуже алкашей и наркоманов, ей-богу. Те хоть умирают.

Я смотрю на огненную стену и ничего не понимаю.

-Пойдем, что-то там Лерка блажит, - зову я.

Женя послушно встает, но руки больше не подает:хороший знак,приходит в себя.

Лера, как может, удерживает псов от нападения на быкопарня. Они остервенело рвутся вперед - а этот болван только встал на четвереньки и выставил вперед рога.

Больше никого.

Через какое-то время все успокаиваются. Лера плетет венки и украшает ими своих задремавших собак. Быкопарень пасется неподалеку. До него не дошло, что рвать траву можно руками, и он тянется к ней ртом, опираясь на локти. С определенного ракурса выглядит, будто он отжимается. Сытая Женя смотрит в одну точку.

Если за нами не придут, будем есть траву. Потом собаки обезумеют от голода,и Леру придется столкнуть в огонь. Через какое-то время закончится "гематоген", и тогда нужно будет избавиться от Жени, у меня на шее серебряная цепочка, ей и задушить. Потом я сойду с ума от череды убийств и добровольно шагну в пламя.

Останется лишь бесконечный сад, точно тот островной лабиринт, и одинокий парень с головою быка. Если этот финал вам что-то напомнил-ничего, истории всегда одни и те же.

Лера уронила венок. Незаметно подкравшийся Минотавр тут же его сжевал.

Когда мы пришли, небо за толстым стеклом крыши было усеяно звездами. Сейчас же звезды пропали, и потолок принялся медленно розоветь.

Понимая, что нет и не может быть какого-то выхода отсюда, я все же иду в глубину сада.

Трава мокрая от росы. Зарываюсь горячим лицом в холодную зелень.

Все, кто был на Проклятом Этаже, неизлечимы. Может, это просто попытка избавиться от них? А остальные этажи в курсе, что здесь происходит?

Переворачиваюсь на спину. Наверняка подхвачу воспаление легких. По лицу к ушам стекают капли.

Это роса, я же сказала.

***

Туристу на заметку:на мокрой траве снятся дурные сны. Если все дело в влажности, то ума не приложу, как могут спатьте дети, что просыпаются в мокрой кровати.

Дурные, дикие сны.

Сперва - парень и девушка, чьих лиц я не вижу. Они сидят в кафе и мирно беседуют, но только так можно подумать со стороны. Он говорит - это не нужно не мне, ни тебе. Она говорит - а чем ты тогда думал? И все в таком роде,мексиканский сериал. Потом девушка уходит.

Следующая картинка: та же девушка выходит от врача, закрывает белую дверь. Ноги держат ее не слишком уверенно, она что-то вообще со своим телом не в ладах.

Вновь другой кадр: девчонка-подросток ругается с матерью, та говорит-"ты всю кровь мою выпила, тебе надо лечиться, так нельзя", а она отвечает, что все с ней в порядке, и это совсем же безвредно, и запирается в ванной, видеть не могу эти бледные тощие руки.

И перед глазами все мерзкого красного цвета.

Солнце бьет по зажмуренным векам. Трава сухая.

Я возвращаюсь. Эти трое, не считая собак, сидят на тех же местах, где и были.

И я говорю:"Так вас никто и не проклинал? Вы сами во всем виноваты? Проще быть чудовищами, чем признать свои же ошибки? "

Ни слова в ответ. И Лера гладит собак, как детей, и Женя сидит, сложив на коленях руки с бескровными венами, и парень с головой быка расположился поодаль, думая, что его не особо и видно.

И откуда-то вдруг появляется главврач, все поздравляют меня с успешным окончанием практики, и нет больше огня, и стены больницы такие белые.

Меня трясет. В коридорах шумно и многолюдно, и медсестра зовет ужинать очередную группу больных. По дороге к лифту я чуть не натыкаюсь на ароматного деда.

Еду вниз, вниз, вниз. Выхожу из больницы и иду, не оборачиваясь.

...Я стараюсь об этом не вспоминать. Но когда одногруппница сказала, что ее практика была настоящим адом, никто не мог понять, почему я принялась на нее орать и долго потом не могла успокоиться.

Я сказала - да так, курить вот бросаю, потому и нервная.

 
 
 

Обсудить на форуме