Бумажная лилия палача

Аннотация:

Арона мучает боль в спине. Избавить от неё может брат-целитель, а это значит, придётся вернуться домой. Туда, где в глазах картин плещется тьма. Где в мраморе колонн спрятаны тени. Где легенда о палаче оживает в шёпоте алой воды фонтана.

[свернуть]

 

Жирные мотыльки с глухим «пфых» врезались в лобовое стекло, оставляя на нём маслянистые потёки и пыльные отпечатки. «Моя машина – прислужница Смерти. Пожирательница летучих самоубийц», – буркнул Арон и через силу улыбнулся Яне, бросившей озадаченный взгляд и покрутившей пальцем у виска. Мужчина сжал руль, преодолевая новый приступ фантомной, по мнению многих врачей боли.

Яна спросила:

– Хочешь, я поведу?

– Спина затекла, – неубедительно соврал Андрей. – Можно было остаться дома.

– Ага, щас! – фыркнула девушка. – И ещё одну ночь слушать, как ты скулишь, и думать, подохнешь ты или нет! – она хрустнула пальцами. – Я на такое не подписывалась.

Арон облизнул растрескавшиеся губы пересохшим языком и подумал, что Яна, как это ни прискорбно, права. Боль обычно пульсирующая между лопаток осваивала всё новые территории. Казалось каждая мышца, каждая кость и орган бунтуют. Всё стало даваться тяжело: еда, сон, мысли, движение, вдох и выдох. Конечно, Арон понимал, что нуждается в помощи, но не мог смириться, что за ней придётся обратиться к брату. «Глупости, – подумал мужчина – Детские обиды. Рене всего-навсего увёл у меня девушку, – вздохнул, –  Янка правильно говорит, что баба не корова: не захочет, на аркане не утянут. Да и много ли любовь ему счастья принесла? Всё равно остался один… » – обогнал еле плетущийся грузовик.

Боль вплеснула в вены кислоту и та зашипела в ушах. Потянула за волосы. Превратила шелест колёс в оглушающий рёв горного потока. Свет фар в огненные блики факелов. Тьму неосвещённого фонарями шоссе в пещерные стены. Арон обернулся к Яне и обмер. На месте девушки сидел абсидиантовый идол с белой бумажной лилией в зубастой пасти. Издали донёсся голос: «Очнись!» – и чья-то рука перехватила руль.

Наваждение исчезло. Арон ожидал, что Яна разразится руганью или даже ударит – заслужил, но вместо этого услышал ледяное:

– Отдохни.

На этот раз он кивнул, сбавил скорость, свернул на обочину: «Что это было? Обморок?» – мужчина с трудом выбрался из машины. Ноги подогнулись так, что чуть не упал. Янка подоспела вовремя: «Она всегда вовремя» – подумал Арон, помогла добраться до пассажирского сиденья, села за руль. Лицо девушки, в дневном освещении грубое, в контрасте ночи казалось мужским.

Вторая причина, по которой Арон не любил встречаться с Рене, это постоянные насмешки брата над Яной, её неженственностью и некрасивостью. В голове прозвучал знакомый голос: «Кто-то из вас должен быть в платье, неважно, кто… вообще неважно». На какое-то время удалось задремать. Неуёмная боль влезла в сон, порождая кошмары. Отец, мать и Рене сидели на спине то ли чудовища, то ли дома и уговаривали: «Отдай себя ему! Иди он съест тебя и оставит всех нас в покое. Разве тебе нас не жалко?» Чёрная тварь высунула язык, сотканный из проводов и кишок, обвила за пояс. Кости затрещали, из желудка в рот полилась желчь вперемешку с кровью.

Арон проснулся в поту и увидел перед собой уже не автостраду, а частную дорогу. Она лентой петляла по долине, огибая россыпи камней, в которые превратились дома. Говорят, четыре века назад здесь был большой город. Был, но умер…

Нет, не совсем; одно из зданий уцелело. Особняк сидел на вершине холма, поджав под косматое брюхо парка лапы высокой ограды. Смотрел многочисленными глазами окон на приближающуюся машину. Арон упёрся руками в переднюю панель, словно это могло остановить неумолимый бег колёс.

Алые глазки видеокамер моргнули и ворота распахнулись. Парковые деревья вцепились в луну. То и дело она исчезала в их одутловатых зелёных ладонях и появлялась вновь, чудом выбравшись из ловушки. Третья и самая главная причина, по которой Арон не любил бывать в родовом поместье, даже ему самому казалась странной. Он боялся того, что жило в старых стенах: «В стенах или в моём воображении? – спросил себя мужчина и попытался приободрить себя: – Это всё жар и болезнь… утром будет лучше».

Послышалось монотонное: «Баф-ваф-ваф-ваф». Огромный, седой, словно одна из каменных горгулий, пёс встал пред челюстями крыльца.

Арон тронул колено Яны, чтобы та не торопилась выходить, распахнул дверь, позвал:

– Буч, свои, иди сюда!

Пёс неуверенно заворчал и заковылял к хозяину, ткнулся носом в протянутую ладонь , неуверенно вильнул хвостом. Тихонько поскуливая, словно говоря: «Ты прости, хозяин, не признал сразу, стар я стал» – лизнул пальцы.

Яна брезгливо поморщилась:

– Сторож у вас так себе.

Арон, глядя в высокие не зарешеченные окна, в глубине которых двигались белые тени, раздельно проговорил:

– Никто. Никогда. Не пытался ограбить этот Дом.

– А я б попробовала, думаю, есть чем поживиться, – сунула ключи от машины в руку Арону, подмигнула. – Почему ты меня никогда не пускал дальше ворот? Фиодалешко несчастный! – бодро зашагала к двери, замерла, разглядывая ажурную резьбу. Восхищённо вздохнула: «Вот это да».

Из тени ближайших деревьев появился дворецкий: тонкий мужчина с невыразительным лицом и еле слышно сказал: «Ужин подадут в центральном зале, – протянул руку, забирая ключи от машины, – Господин Рене ожидает в северной зале».

Не успел Арон сказать: «Не надо ужина. Спасибо», – дворецкий исчез вместе с машиной. Мужчина сделал вид, что не заметил этого – что только ни привидится когда не выспался и болен – погладил Буча по косматым плечам и заспешил к Яне. Девушка тянула дверь изо всех сил, но, конечно, не могла открыть. Арон взялся за ручку, и тяжёлое деревянное полотно бесшумно скользнуло в сторону.

Яна взъерошила короткий ёжик волос, исподлобья глянула на Арона и хотела спросить, «в чём секрет замка», но мужчина мягко подтолкнул в спину:

– Проходи, не стой на пороге… плохая… примета…

Тёмный зал осветился тысячами крохотных огней. На потолке сияли диодные лампы, образуя карту южного неба.

– Не разувайся, не оставляй одежду, пойдём, нам через весь дом в мёртвый… – осёкся, – то есть, северный зал…

– Ты чо тараторишь? Ты что, спидов жахнул? – спросила Яна, но послушно двинулась следом. – Рене спит, небось, давно…

– Дворецкий сказал.

– Какой дворецкий?

– Неважно. Мой брат никогда не ложится раньше пяти утра. Вечно сидит в библиотеке читает. Я вот никогда не любил читать. Напишут всякий бред…

Тёмные коридоры становились то клаустрофобически-узкими, то разливались в залы, полные странных вещей. Арон взял Яну за руку попросил, обращаясь к сущности особняка: «Не трогай её. Она моя. Она дорога мне». Дом не слушал, он ворчал, вздыхал и… жил. Что-то поскрипывало в стенах, пощёлкивало в перекрытиях, шуршало в каминных трубах. С портретов глядели собаки, люди и кони. Картины разные, а глаза тех, кто на них, словно принадлежали одному и тому же неведомому существу. Чёрные, мёртвые, блестящие.

Яна, обычно бесстрашная, ступала мягко, словно опасалась разбудить чудище.

Арон залюбовался ею – грациозной, сильной и настороженной. Но вот впереди показалась арка из красного дерева, послышался звон падающих капель. Мужчина поёжился.

– Пришли…

Библиотеке предшествовал аванзал с шестнадцатью колоннами, выстроенными вокруг фонтана. Мраморные столбы напоминали застывшие струи воды, в глубине которых темнели силуэты людей. Только жадные белые лица – лица утопленников, ловящих последний драгоценный воздух, были видны чётко. Они выглядывали из розоватого кварца, таращили слепые глаза на бассейн в центре зала.

Яна тронула губы одной из масок. Ошарашено пробормотала:

– Тёплые! Он дышит!

Арон нарочито весело улыбнулся:

– Это не выдох. В колоннах спрятаны отдушины вентиляции. Когда на улице ветрено, грешники стонут, – потянул Яну за руку, стремясь покинуть аванзал, но та замерла, зачарованная и удивлённая. Арон вспомнил, как бабушка, старая и скрипучая женщина, рассказывала историю рода Тоториных, пересказал:

– У нас есть легенда о том, что наш предок, «totori», палач, был столь справедлив и беспощаден, что сами боги решили нанять его в услужение. С тех пор мальчики нашей семьи законники: полицейские, судьи, адвокаты и прокуроры. Тоторины богаты, удачливы и здоровы, но если кто-то нарушит контракт, пойдёт против закона и совести… – похлопал колонну, – окаменеет и будет смотреть на фонтан, мечтая о настоящем вздохе и глоточке воды целую вечность.

Яна недоверчиво хмыкнула:

– Что-то тебе твоя «избранность» здоровья не прибавила. Бредни это всё. И фонтан у вас дурацкий.

– Ну, вообще-то да, – Арон зябко повёл плечами. В полутьме показалось, что пухлые детские фигурки пляшут, а драгоценные глаза медных мальчиков-стражей светятся, и что вода, бьющая сквозь крохотные форсунки из их пальчиков, – это самая настоящая кровь. Мужчина тряхнул головой: – Насколько помню, минералка тут отвратительная… – с опаской протянул руку, набрал пригоршню воды, попробовал. – Фу… – вкус остался прежним: кровянистым, железистым, сладко-солёным.

Девушка обошла фонтан по широкой дуге. Арон распахнул двери, и они вошли в библиотеку.

– Ачешуеть… – ахнула Яна.

Зал был огромен. Стеклянный свод делал потолок невидимым. Стеллажи в виде домов, скамеек, мостов, оград и деревьев образовывали улицы миниатюрного города. Фонари вдоль дорожек были чуточку меньше обычных уличных. В центре зала раскинулся шатёр. Под полупрозрачными, словно густая ловчая сеть пологами, стояли диваны, кресла и столы.

Яна почувствовала себя маленькой и беззащитной: «Видели бы меня сейчас сослуживцы, вот бы похохотали». В домиках задвигались фигурки. Шаг. Фонари засветилися чуть ярче. Шаг. Раскрылись шторки в окошках стеллажей-домиков. Шаг. Неясные тени обрели смутную форму, выстроились безликими полками вдоль далёких стен. Шаг. В напряжённой тишине тихонько звенит музыкальная шкатулка. Шаг…

Яны пролепетала:

– Смотри. Это что там? Кукла?

Мужчина пожал плечами:

– Да.

Кукла была усажена так, словно уснула, зачитавшись книгой: голова упала на грудь, руки сложены на коленях. Её лицо казалось мертвенно-спокойным: глаза закрыты, на бледных щеках ни тени румянца. Длинные густые ресницы влажно блестели, словно не высохли недавние слёзы. Локоны высокой причёски, слишком гладкие и чёрные, чтобы быть настоящими, спускались к тоненькой фарфоровой шее.

Арону не хотелось подходить к этому «элементу декора», но он нашёл в себе силы и, шагнув под полог, нарочито бодро заметил:

– Знаешь, кукол всегда выдают суставы, вот у этой… – тронул тоненькое запястье.

Кукла вздрогнула. Распрямилась. Глаза распахнулись. Из, казалось, недвижной груди вырвался выдох и вскрик.

Арон отшатнулся, перевалился через диван, налетел на полку спиной и повалился на пол. Книги обрушились на голову и плечи разъярёнными птицами.

– А-а-а… – не закричал, прошептал он.

Кукла встала, и неуверенно отшагнула в сторону.

На плечо Арона легла чья-то рука. Мужчина забарахтался, разбрасывая бесценные рукописи ногами, обернулся и встретился взглядом с братом.

Рене помог подняться, чуть поклонился:

– Доброй ночи, – лицемерно-счастливо пропел, – Яна, неужели же я имею счастье лицезреть тебя у себя дома? – не дав девушке ответить, обратился к брату: – Ты решил вбить в свою голову хоть что-то? Книги всё же лучше читать…

– Я… – Арон плотней сомкнул губы, пытаясь не закричать: «Чёртова кукла ожила! Ты тоже это видел?» Буркнул: – Я не знал, что тут кто-то есть.

– Поставь книги на полки, – сказал Рене, обращаясь к кому-то в темноте. Провёл ладонью по лбу брата, пробормотал: – Кровь, – слизнул с пальца алую каплю, – кажется, нужен пластырь.

Из неосвещённого алькова вышел ещё один бесцветный, бледный слуга, отличающийся от того, что был во дворе, высоким ростом, и неспешно принялся наводить порядок.

Арон отрицательно мотнул головой

– Всё нормально, – поморщился, от резких движений боль в спине усилилась, и он тяжело опустился на диван.

Рене обнял девушку-куклу за плечи и сообщил:

– Моя жена Вера. Знаешь, мне всегда не хватало чуточки веры.

Яна сложила руки на груди, злорадно пропела:

– Кто-то на могиле клялся ни на ком не жениться. Позабыл Инночку?

Рене медовым голосом ответил:

– Ты тактична и умна, милая… – сделал вид, что припоминает, – Крыса? Такой у тебя позывной?

Яна бросила тяжёлый взгляд. В сузившихся зрачках, казалось, отражалось презрение и ненависть всего мира:

– Кысь. Мой позывной Кысь. А ты…

Арон перебил, не желая слушать перебранку, которая вполне могла перейти в драку:

– Ты шутишь? Жена?

– Уже второй год, – кивнул Рене и на всякий случай шагнул в сторону, покидая траекторию прямого броска Яны. Он знал, что та била с силой триста килограммов ещё в школе и могла бы сделать карьеру в боксе, если бы не считала своим основным талантом умение выслеживать и убивать. – Помнишь, я послал тебе открытку, приглашая домой для серьёзного разговора? Но ты не пришёл.

Арон тряхнул головой: «Для серьёзного разговора? Кто так на свадьбу приглашает?»

– Но почему не сказал прямо?

Рене по-кошачьи хитро сощурился.

– Разговор должен был быть очень серьёзным.

Вера поёжилась, и Арон распознал то, что пряталось в её больших неестественно синих глазах – страх: «Нет, мне только кажется. Или… » Девушка смотрела на Рене так, как смотрит послушная собачка на злого хозяина: с подобострастной влюблённостью и одновременно ужасом. Вера затравленно прошептала:

– Простите, поздно, можно, я пойду?

Рене притянул к себе жену, коротко поцеловал и сказал:

– Иди… – помолчал немного и словно ответил на невысказанный вопрос. – Не думай об этом. Спокойной ночи.

Арон и Яна переглянулись: «О чём она не должна думать?» – попрощались с девушкой.

Рене раскинул руки. Длинная тень, словно чёрный искривлённый крест, прилипла к полу.

– Я рад, что ты больше на меня не злишься. Время исцелять и исцеляться! – обнял брата.

В спине Арона что-то захрустело, заёрзало. Слабость и боль исчезли, исчез и страх. Улицы книжного городка теперь не казались страшными, скорей, сказочными. Захотелось спать: «Спасибо тебе, братишка, я и забыл, что ты всегда защищал меня. Эта боль сводит с ума… – тяжело опустился в кресло, припомнил: – Палач убивает. Палач исцеляет. Палач изгоняет зло».

***

Яне не спалось. Ей мешал монотонный лай. Буч лежал на крыльце и от скуки потявкивал. Косматое тело пса сотрясалось, из приоткрытой пасти вырывалось мерзкий и хриплый звук, сравнимый с кашлем курильщика. «По крайней мере, Арон сегодня не мечется» – девушка обняла друга, пытаясь устроиться удобней, но услышала шелест.

– Кто здесь? – спросила она и подскочила. Выставив перед собой кулаки пошла к углу комнаты, но улыбнулась.

Спальню не успели толком привести в порядок к приезду Арона, и должно быть, забыли снять покрывало со старого зеркала, теперь ткань соскользнула сама. Яна улыбнулась отражению.

– Привет детка.

– Привет, – вдруг ответило зеркало. Силуэт за стеклом уменьшился и переменился.

Яна попятилась. Из серебристой глади на неё таращилась маленькая зарёванная девочка. Позади неё стоял толстый красномордый мужчина с ножом в руке. На полу извивалась какая-то женщина. Яна с трудом узнала родителей. Отец рычал: «Я предупреждал тебя! Допрыгалась? Надеюсь довольна?!» И в душе девушки всколыхнулось странное чувство: не чувство жалости или горя, а мерзкое и страшное чувство, что так и должно быть и что это справедливое наказание за неубранную вовремя посуду и плохо выглаженное бельё. Тут же стало стыдно: «Я буду сильней тебя, мама… ты слабая, слабые умирают». Желудок скрутило. Водянистое зеркало рассмеялось, из него высунулась неясная, будто созданная из розового кварца фигура: «Будь хорошей девочкой, будь хорошей девочкой, Яна, делай, как просит папа, покажи ей». Ладонь потяжелела. Пальцы нащупали знакомую рукоять кухонного ножа. Метал казался тёплым и липким: «Нет, нет, нет!»

Она зажмурилась, сжалась, а когда открыла глаза, обнаружила, что сидит на полу в центре комнаты и плачет. Тусклые тени в углах спальни зашевелились, ухватили за руки и за ноги, увлекли в водоворот, в который превратился узорный паркет. Падение в воронку было долгим. Из вихря высовывались и кривлялись лица. Некоторые были знакомыми, другие давно забытыми. Вот за руку взяла старшая сестра, но отпустила, не выслушав мольбы о помощи, занятая собой и своим первенцем. Вот сухая ручонка бабушки, больше похожая на обессиленную куриную лапку ухватила и потянула вверх, но Яна не удержалась, и женщина исчезла, прикрывшись саваном смерти. И вдруг всё прекратилось. Девушка обнаружила себя сидящей за партой. Длинные тёмно-русые косы спускались по плечам: «Я в школе» – подумала Яна. Вокруг происходило какое-то движение, но вглядеться в детали не удавалось. Казалось, людей и предметы покрывал толстый слой удушливой пыли. Но вот из мрака появилось окно, а за ним весенний день. Солнце мазнуло по макушке и плечам серого силуэта, и тот превратился в вихрастого мальчишку. Яна улыбнулась: «Арон!» За спиной друга было небо и казалось, что неспешные облака образуют крылья. Мальчик протянул руку: «Привет, ты новенькая? Давай дружить? Смотри, я сложил лилию. Хочешь, подарю?» – протянул бумажный цветок, и мир расцвёл, возродился.

Яна проснулась счастливой, поцеловала спящего Арона в колючую щёку: «Спасибо, что ты  тогда подошёл! Я никому не позволю огорчать тебя!». Сердце болезненно сжалось: «Если бы ты любил меня, как эту дуру Инну! Хотя бы в половину, как её, я бы рехнулась от счастья!»

Арон открыл глаза, потянулся и минуту оценивал своё состояние:

– Спина не болит. Может, воспользуемся случаем? – обнял, прошептал в самое ухо: «Ты не представляешь, как я тебе благодарен за то, что ты всегда со мной, каким бы паршивцем я ни был». Яна с робкой надеждой заглянула в глаза любимого, но в них, как и в детстве, было только дружелюбное тепло, не больше.

– Отвали – буркнула девушка, но не отстранилась.

Арон виновато улыбнулся и шепнул: «Сегодня? Ни за что».

***

В столовой пахло кофе и выпечкой. Яна задумчиво прошлась вдоль рядов тарелок с бутербродами, тарталетками, пирожными и фруктами.

– Тут кто-то подстрелил рог изобилия?

Рене, сидящий в глубоком кресле, заметил:

– Рог изобилия пристрелить не выйдет даже у тебя. С добрым… – посмотрел на часы,  - днём.

Вера, раскладывающая пасьянс прямо на полу, глупо хихикнула.

Арон церемонно пригласил Яну к завтраку, та поправила майку-борцовку, взяла из вазочки с фруктами яблоко, налила в стакан воды, спросила:

– Надеюсь, не из вашего очаровательного фонтанчика? – нервно ухмыльнулась.

Рене повёл бровью, поправил отросшие в отшельничестве чёрные с проседью волосы, хотел что-то спросить, но с видимым трудом заставил себя промолчать. Вместо этого обратился к Вере:

– Хватит гадать, давайте завтракать.

Они уселись за стол. Наскоро перекусив, Яна встала и спросила:

– Кто со мной на прогулку?

Арон ухмыльнулся.

– Ага. Ты хотела сказать, на пробежку?

Яна почти искренне удивилась:

– Я? Бегать после завтрака? Никогда, – направилась к главному выходу. А через пару минут мелькнула на дальней парковой дорожке. Наверное, по её меркам, она не бежала.

Вера ела что-то, напоминающее замазку или очень плохо сваренную манную кашу. Судя по выражению лица девушки, на вкус варево было не лучше, чем на вид. Арон снова поймал себя на мысли, что жена брата напоминает фантошу, бледную марионетку, управляемую извне чьей-то рукой. Стеклянно-безжизненные глаза Веры вспыхнули озорством, щёки разгорелись, она спросила:

– Тебе нравятся Янины руки? Самое противное в накаченной женщине – это руки и малюсенькая съежившаяся грудь.

Рене густо покраснел, проскрипел сквозь зубы:

– Замолчи.

Арон отставил в сторону чашку кофе, резко ответил:

– Мне гораздо меньше нравятся астенические медузы, способные только ныть и наряжаться, – встал из-за стола. По-мальчишески обиженно добавил. – У неё нормальная грудь. Даже очень красивая. Пойду, прогуляюсь.

Рене поспешил следом:

– Не обижайся на Веру. Говорит, что думает, а мысли у неё коротенькие.

– Кто бы говорил, ты тоже ненавидишь Яну.

– Но не из-за рук или…– изобразил пару фиг напротив груди. – Главное, чтоб человек был хороший. Верно? – и не стал уточнять, кем считает подругу брата.

Арон вдохнул поглубже, хотел что-то сказать, но замер в восхищении.

– Какая красотища, я и забыл, как тут кайфово летом.

Рене, ошарашенный резкой переменой темы и настроения брата, огляделся, словно первый раз в жизни увидел парк.

– Пёстро, мне больше поздней осенью тут нравится.

Арон глубоко вдохнул напитанный цветочными запахами воздух, улыбнулся яркому солнцу, чистейшему небу и пихнул брата в плечо.

– Слушай, а ты помнишь фруктовые леденцы, которые нам делал садовник? Хотел бы я поболтать с Дамиром. У него сегодня выходной?

Серо-стальные глаза Рене округлились.

– Он умер четыре года назад. При тебе вызывали скорую.

Арону стало стыдно. Теперь он припомнил, как разговаривал с Дамиром, и тот перебирал исковерканными артритом пальцами полу соломенной шляпы, а потом почувствовал слабость, и его увезли в больницу.

– Да-да… точно. До самого конца работал. Сколько ему было? Шестьдесят? И пятнадцать из них мучился, колени стали размером с дыни. Помню, как-то раз он сказал, что если бы на голосование поставили закон об эвтаназии, он был бы первым, кто его подписал.

Щека Рене нервно дрогнула:

– Он не мог такого сказать! – зло сломал белую от цветов ветку жасмина, торопливо продолжил. – Теперь за всем следит его сын Георг.

За разговорами спустились к озеру. Вода зыбилась под лёгким ветром и, казалось, что на поверхности плывёт тысяча крошечных зеркал. В кронах деревьев плясали солнечные зайчики. Огромные стрекозы барражировали над растущими на мелководье ирисами. Арон склонился потрогать воду. Он увидел своё отражение – отражение парня, в двадцать семь лет выглядящего на восемнадцать, с рассеянным и бестолковым выражением лица: «Как меня с работы ещё не выгнали такого? Разве я похож на прокурора?» Глянул на Рене. Брат напоминал остро отточенный клинок: худое лицо, проницательный взгляд, тонкие губы. Арон подумал: «Конечно, Инна выбрала тебя, в одном твоём мизинце силы воли больше, чем во мне. Я всё такой же маленький испуганный младший братик», – ладонью разрушил своё отражение. Наверное, он слишком резко встал, иначе с чего бы помутнело в глазах, а в ушах зашумело. Арон будто перенёсся в прошлое и увидел себя возле фонтана. Услышал собственный, почти позабытый детский голос: «Рене, мне больно! Почему я?», – и слова брата: «Если бы я мог, я взял бы всю твою боль на себя до последней капли». Зыбкая женская фигура коснулась плеча водянистой рукой, сказала: «Да будет так! Как же ты жалок, Арон, потомок великих», – медные мальчики засмеялись тонко и гадко. И…

– Эй, осторожней! – Рене дёрнул брата за шиворот, спасая от падения. – О чём задумался?

– Рене… почему родители никогда не пытались мне помочь?

Брат удивился:

– Что? Мы каждый год ездили на воды. Мы нанимали врачей, Арон, как можно помнить только какие-то гадости?!

Пожал плечами:

– Ну… я бы с удовольствием помнил только хорошее, как ты. Не получается, – пошёл к дому. – Ты-то всегда делал, что захочешь, никаких обязанностей.

Ветер донёс шёпот брата.

– Как же ты ошибаешься…

***

Наступил вечер. Вера надела синее платье с нелепой многослойной юбчонкой, украсила волосы золотой диадемой. Рене выглядел под стать, вырядился в костюм дворянина: рубашка с ажурными манжетами, кружевной галстук с брошью, жилет с богатой вышивкой. Собрал волосы в хвост и перевязал чёрной шёлковой лентой.

Яна шепнула в ухо Арону: «Мы проморгали Хэллоуин? Этой феечке, – покрутила пальцем у виска, – только крылышек не хватает». Арон, с трудом сдерживая смех, кивнул.

Рене закружил жену в вальсе, запел:

– Вера хотела выйти в окно, всё это было очень давно… – приподнял девушку, – согласно закону, за Верой с тех пор стал наблюдать сам прокурор… Помнишь? Когда-то и я, как ты, был прокурором. Гадкая работёнка обвинять кого-то, хуже только расстреливать людей по чьему-то приказу… – покосился на Яну.

Арон тяжело вздохнул:

– Но кто-то должен её делать. Общество без законов…

Они не слушали. Вера летела, кружилась, замирала, подчиняясь рукам Рене, так легко, словно заранее знала, что тот станет делать.

Арон буркнул себе под нос: «Вы бы хоть музыку включили».

Рене лучезарно улыбнулся, замирая в очередном «па».

– Зачем, если можно кружиться в ритме дождя?

Яна напомнила:

– Но никакого дождя…

Рене щёлкнул пальцами. Крупные капли зашлёпали по стёклам высоких окон ротонды. Вера захохотала. Смех у неё был серебристый, мелодичный, но неживой. Яростно загрохотал гром. Порыв ветра распахнул дверь, ведущую в сад. В проёме показалась низкорослая фигура со светящимися глазами.

Арон охнул.

Гость сделал тяжёлый шаг. В зал, переваливаясь с боку на бок, теряя жутковатую неопределенность, вошёл Буч.

Рене замер, отстранил от себя жену, подошёл к псу, погладил по холке.

– Что старик, не успел доковылять до конуры?

Яна закрыла дверь.

Пёс обвёл всех присутствующих мутным взглядом и, словно извиняясь за вторжение и сетуя на гадкую погоду, заворчал.

Арон вспомнил, как играл с Бучем, когда тот был молодым, весёлым и бойким. Мужчине стало не по себе: «Каково это, вот так состариться? Должно быть, бесконечно обидно… –  мысленно обратился к любимцу: – Ты бы хотел прекратить всё это?» Он подошёл к псу и присел рядом.

Буч уткнулся в шею хозяина, совсем расплакался, а потом лапы его подкосились, тело дрогнуло и пёс обмяк.

Вера вскрикнула и, не заботясь о чистоте наряда, присела на корточки, притянула голову пса к себе:

– Рене, сделай что-нибудь!

– Сейчас отвезу его к ветеринару. Должно быть, опять сожрал что-то в саду… промоют желудок и всё будет хорошо… – поднял собаку на руки, вышел под дождь, заспешил к гаражу.

Арон ринулся следом:

– Я с тобой.

– Побудьте с Верой. Она боится грозы. Думаю… – покачал головой. – Наш пёс сдался, – в серых глазах блеснули слёзы.

Арон вернулся в ротонду.

Вера сидела на ручке кресла: плечи ссутулены, диадема отброшена в сторону, волосы рассыпались по плечам, закрывая лицо, но вскинулась, прорычала:

– Старый, больной, так на помойку? Всех убить, и без проблем? Зачем ты только приехал? Кого заберёшь следующим? Меня? Свою мать? Она, знаешь ли, тоже сдала за последнее время! Ты ведь и впрямь считаешь это справедливым? Убить того, кто думает, что больше не хочет жить?! А вдруг, он и сам ошибается? Рене не может сопротивляться тебе. У него не хватает сил, чтобы удержать всех нас…

Мужчина резко распрямился и отпрянул: «Сумасшедшая! Что она несёт? При чём тут я?»

За окном загрохотало громче. Вера заметалась, плюхнулась на диван и с головой накрылась пледом.

***

Буч умер. Его похоронили в саду под розовым кустом. Вера, сегодня в длинном чёрном платье, маленькой шляпке с вуалькой, плаксиво вздохнула. Рене обнял жену, та словно перестала дышать, напряжённо замерла и вдруг спросила:

– Ты убедился? Ты слабый! Ты не приспособлен к этой работе! Ты и так много сделал, не смей убивать себя ради меня! Ненавижу тебя! – дала мужу пощёчину.

Рене виновато пожал плечами и спросил брата:

– Вы, вроде, собирались уезжать? – поправил волосы. – Сегодня или завтра?

Арон кивнул и не стал дожидаться повторных «тонких» намёков. Они с Яной собрали немногие взятые с собой вещи, сели в машину и уехали.

***

В квартире Арона было тихо и пусто – ни цветов на окне, ни зверушки, ждущей хозяина, только запылившиеся вещи и гулкая тишина. Мужчина достал с полки коньяк: «Почему я не позову Яну к себе жить? Хотя, если бы ей хотелось, наверное, она бы просто пришла и осталась». Он выбрал диск с надписью «NANCY SINATRA & LEE HAZIEWOOD», сел в кресло и закрыл глаза.

Вдруг запись стала звучать тише, а потом её заглушило амузыкальное мужское соло.

«Вера хотела выйти в окно, всё это было очень давно, согласно закону, за верой с тех пор стал наблюдать сам прокурор…» Веки разомкнулись. Рене сидел на столе, словно филин или кот, прижав острые колени к самым плечам, и пел. В мертвенно-чёрном экране телевизора задвигалась белая фигурка и, хотя не было видно лица, Арон понял, что это Инна. Его однокурсница. Та, кого он полюбил до одури, та, что обманула, предала, та, которой уже не было в живых.

Изображение рассыпалось многочисленными цветочными клумбами. Теперь экран телевизора занимал всю стену и продолжал расширяться.

Рене спрыгнул со стола и зашагал по дорожке парка. Он остановился возле аквилегий и достал острый нож. Лезвие с хрустом рассекало тугие стебли. В глазах брата пылал яростный огонь страсти.

Инна – маленький белокурый мотылёк – обняла букет, заспешила следом за Рене.

Арон сжал кулаки: «Нет, нет, ты моя, ты же говорила, что ты со мной! Яна, почему она так?… » И, кажется, что знакомые руки подруги обняли за плечи, что она ворчит и злится: «Потому что расчётливая дрянь и шлюха, вот почему! Я тебя, в отличие от них никогда не предам».

«Вера хотела выйти в окно … » – насмешливо пропел Рене.

Цветочный вихрь сгорел в осеннем пламени клёнов. Из боковой аллеи парка института появилась большая чёрная машина. На её заднем сиденье была Инна, алые губки шептали заветное имя: «Рене». По экрану пошла рябь. Отдельные помехи выстраивались в буквы объявлений: «Пропала». Огрызнулись ссылками сайтов и алыми заголовками: «Пропавшая девочка найдена мёртвой», «Пропавшая девочка бросилась в окно, не выдержав издевательств похитителей», «Преступники не найдены».

Арон вскочил, бросил в экран стакан. Коньяк оплыл янтарными разводами. Осколки стекла задрожали, на их месте оказалось обнажённое белое тело, покрытое чёрными отметинами синяков.

– Инна…

Мужчина подумал, что девушка вот-вот обернётся, но та оставалась неподвижной.

Чёрной тенью примчалась машина, из неё вышел Рене, склонился над расколовшейся, словно переспелый арбуз, головой, и тем же ножом, что срезал цветы, срезал волосы девушки, сунул в сумку и исчез.

Сон или взбесившаяся память? Лица глядят из колонн, белые губы сипят: «Она не хотела умирать, господин прокурор, она просто хотела, чтобы не было больно. Позвольте ей остаться…»

Арон вздрогнул, резко сел. Голова болела. Он набрал номер Яны:

– Приезжай, надо поговорить.

***

– Понимаешь, это он. Он убил Инну. Я… всегда это знал, просто не хотел в это верить! Теперь он убьёт и Веру тоже!

Янино лицо стало хищным.

– Я тебе говорила, он псих.

Они спрятали машину в перелеске и отправились к поместью пешком. Когда были в пятнадцати метрах от ограды, на дороге показалась скорая помощь.

Яна заставила Арона лечь, входя в азарт слежки, прошептала:

– Так-так. Тяжёлый пациент? Или у вас в доме, кроме обычных залов, пара для вивисекции и крематорий в придачу?

Арон не ответил. Боялся ответить. Боялся вспомнить хоть что-то.

Яна вскочила на ноги и, пригибаясь, затрусила к особняку. Арон понёсся следом: «Куда?! В этот Дом нельзя входить тайком!» – попытался остановить девушку, но та не собиралась отступать, пока не выяснит правду, позвал:

– Эй, тут есть калитка! – махнул рукой и снял с шеи ключ – Мы пользовались ей, когда ворота не открывались автоматически… – задумался, – К аванзалу пройдём через библиотеку.

Они обежали дом по кругу. Арону казалось, что вот сейчас их заметят, что один из слуг донесёт Рене о гостях, но никто не явился приветствовать или пленять.

Из коридора донёслись незнакомый голос:

– Мастер, вы уверены, что не нужна помощь? Это необратимая кома, даже вам не справиться. Её мозг умер.

– Уходите, – Арон узнал голос брата, – Ник вас проводит.

Послышались удаляющиеся шаги.

Яна выскочила в коридор, зашарила по стенной панели.

– Быстрей! Бьюсь об заклад, тут есть дверь!

Арон подошёл и припомнил: «Положить руку на знак тьмы и света, – нашёл символы, –Повернуть его, воскрешая солнце над хрустальным лугом бесконечности». Потайная дверь отворилась, и из тёмного нутра подвала дохнуло сырым теплом, душистым дымом, прелым деревом.

Яна бесшумной кошкой сбежала по ступеням и спряталась за крыльями огромного демона-стражника. Арон поспешил следом.

Зал, наверняка, был много старше дома и представлял собой пещеру, стены которой украшал странный орнамент из рисунков и символов. От пола к потолку тянулись трубы, должно быть питающие фонтан. Рене стоял у восточной стены возле жертвенников в форме перевёрнутых основанием вверх пирамид из чёрного камня.

На одном камне лежала Вера, спутанная по рукам, на втором оказалась незнакомая девушка.

Янка зашептала в самое ухо:

– Смотри, должно быть, это её привезли в машине. Цыганка?

Арон тяжело глотнул.

– Бродяжка какая-то… – а мысленно добавил: «Такую, должно быть, никто искать не будет».

Рене подошёл к правому алтарю, прижался губами к бледному лбу жены. Вера взмолилась:

– Не надо, пожалуйста…

Яна подобралась, точно пантера перед прыжком. Арон ухватил её за полу куртки и, покачал головой, просипел: «У восточной стены смерть не властна! Если бы он хотел казнить, то уложил на северный алтарь!»

Рене встал меж жертвенными камнями, правой рукой накрыл глаза Веры, левой глаза бродяжки, затараторил на чужом языке. Слова взлетали к полусфере потолка, отражались от стен.

Губы Арона сами собой вторили заклинаниям. Он знал их когда-то…

Свод пещеры увлажнился. Капли срывались с потолка, пятная глянцево-чёрный пол и одежды людей. Рене стал покачиваться, словно в трансе.

Жертвенники завибрировали. Обе девушки корчились, верёвки натягивались, пели словно струны. Раздался омерзительный хруст. Кажется, кости и суставы не выдержали напряжения мышц. Локти, колени несчастных неестественно выгнулись, словно у шарнирных кукол. Рене стиснул зубы, запрокинул голову и взвыл. Арон медленно пошёл по ступеням вниз, он не понимал, что делает, но подумал: «Тебе не справиться одному… я помогу».

Мелкая взвесь в воздухе уплотнилась. Кровавые облака закрыли потолок. Отсветы факелов на тёмном полу приподнялись, превратились в людские фигуры. Они шли, ползли, летели к жертвенникам. Прозрачные руки вцепились в камень. Грохот! Словно гром ворвался в душный зал. Скрежет! Словно заработал страшный механизм. Визг! Тонкий, женский, рвущийся из двух глоток одновременно. Рене отбросило в сторону. Он обессилено повалился на четвереньки. Пирамиды, презрев законы гравитации, воспарили, стали вращаться, сходились всё ближе и ближе. Рене с трудом поднялся. Его глаза матово блестели, словно жуткие расширенные зрачки собак, лошадей, людей с картин. Словно то самое страшное, что жило в доме, вошло в человеческое тело и стало человеком. В голове Арона послышался трескучий бабушки голос: «Ты единственный, кто таким родился, кто может контролировать силу. Пока ты ребёнок, тебе тяжело, но у нас нет выбора. Или ты примешь должность, или умрёшь, все мы умрём… »

Камни приближались друг к другу. Фигуры распадались, разжижались, склеивались, рот, глаза, крик, взмах. В беспорядке, в движении.

Арон покосился на Яну. Лицо девушки напоминало мраморную маску. Она словно попыталась стряхнуть что-то с пустой руки. Губы жадно шептали: «Это неправильно, всё неправильно».

Мужчина прошептал:

– Что с тобой? Я, кажется, вспомнил…

– Не позволю! – Яна бросилась вперед, словно сорвавшаяся с цепи сторожевая собака. В три прыжка преодолела лестницу. Удар – и Рене отлетел к стене, сполз по ней вниз. Кровь залила причудливые одежды.

Арон ринулся следом:

– Не трогай его!

– Не лезь! Не будь ты придурком хотя бы сегодня! – тронула шею Рене. Чудовищная улыбка исказила лицо девушки: «Готов… »

Пирамиды продолжали странный танец. Яна выхватила пистолет и направила в сторону копошащейся массы, в которую превратились девушки. Арон ударил Яну в плечо. Пуля выбила из стены искры. Мир кувыркнулся, и мужчина обнаружил себя на полу.

Яна прорычала:

– Я тебя охраняю! Всегда охраняла! Инна клялась и предала, а ты…

Арон уставился на пирамиды. Они плавно разошлись, и теперь на одной лежала фарфоровая кукла с тёмными волосами в платье Веры, а на второй пришедшая в себя цыганка с невероятно синими глазами.

Бродяжка закричала:

– Это она увезла меня, Арон! Арон, это Яна! Слышишь? Она меня убила! Вспомни же ты, наконец!

Мужчина ошалело тряхнул головой. Он узнал этот голос: «Инна?!»

Яна нервно отвела ворот куртки. Словно обезумевшая, повторила: «Я охраняю его, это всё неправильно, мёртвые не возвращаются…охраняю от таких, как вы все», – тронула горло, закашлялась. Пистолет задрожал в руке и снова уставился на привязанную к камню девушку.

Арон прошептал:

– Яна, остановись…

Девушка вздрогнула, сделала шаг, облизнула губы. Одна из светлых теней встала на пути Яны и та испуганно попятилась: «Мама, ты не можешь быть моей мамой, её нет… »

Арон на миг ослеп. Алый дождь превратился в туман. Выстрел. Один, второй третий. Пахнуло холодом. Арон пошатнулся. Золотистая молния скользнула от Рене. Память ощерилась тысячью копий. Боль сжала голову: «Я не мог это терпеть: боль, когда исцеляешь и кровь когда убиваешь, а ты не должен был, но взял на себя всё, что мог взять. И мне так уютно было не помнить, уютно было нести чужое и взвалить на тебя своё, это я безответственный, а не ты». Арон подошёл к брату, взял его на руки и удивился: «Какой ты лёгкий, это сожрало тебя изнутри, но ты ни разу меня не попрекнул… » Освободил Инну, положил Рене на правый восточный алтарь, склонился к нему. Руки знали что делать, в голове сами собой вспыхивали заветные тайные знаки. Губы шептали заклятья. Пришли знакомые головокружение, тошнота, боль в спине. Тело осталось где-то внизу.

Вода рассмеялась. Алый силуэт с чёрными глазами уставился в глаза Арона: «Возьмёшь силу – обратной дороги нет. Твой брат всё равно умрёт, он сжёг себя. Тебе достаточно сделать ребёнка и спихнуть на него свою должность».

На миг стало страшно. Кажется, так легко поступить, как должно... Арон вздрогнул, губы никак не хотели сказать «я принимаю». Лоб покрыла испарина. Он посмотрел на лежащего без сознания на камне брата. Лицо Рене и сейчас было серьёзным и твёрдым. От собственной никчёмности стало противно и тошно: «Как же я жалок!»

– Я принимаю свои полномочия и клянусь выполнять их честно и справедливо.

– Даже когда речь идёт о самых близких? – лукаво подмигнуло божество, поигрывая мечом.

– Даже когда речь идёт о самых близких, – уставился на Рене.

Меч рассек воздух. Арон опрокинулся, забился в припадке. Спина хрустела. Взгляд скользнул по крылатой статуе стражника, по его уродливому лицу, словно обожжённой рунами и печатями коже, по безумной улыбке… и каменный палач улыбнулся в ответ…

Рене шевельнулся, застонал, сел на камне. Инна, путы которой пали с радостным визгом бросилась к мужу: «У тебя получилось, слышишь?»

– Яна! – прохрипел Рене. – Арон, фонтан заберёт её…

Арон заковылял по ступеням. Рене нагнал, и братья, опираясь друг на друга, ускорили шаг.

Медные мальчики водили хоровод, выплясывали вокруг Яны, острозубо скалились, сверкали безжалостными, кристаллическими глазами.

Фемида обхватила плечи Арона, вложила в его руки меч: «Что же, делай своё дело, totori. Не медли. Накажи убийцу». И рука занесла клинок. Арон удерживал меч от удара, а тот тянул всей тяжестью взятых обязательств. В сознании огнём вспыхнуло: «Я виноват не меньше, я назвал себя её другом, но ни разу не помог, не пытался узнать хоть что-то о моей Яне… » Меч отлетел в сторону. Арон бросился к девушке, оплёл только теперь раскрывшимися крыльями. Она дрожала от страха. Как тогда, когда пришла в чужой класс из своей, такой большой для маленькой девочки, жизни и получила бумажный цветок. В руке Арона силой заклинания возникла лилия. Он протянул её девушке. Но… вода плеснула из фонтана, и тяжёлый камень вцепился в руки и ноги. Колонны замерли одна подле другой. Ладони сомкнуты, глаза в глаза, губы полуоткрыты в страстном желании соприкоснуться. Белый цветок заплакал, роняя алые слёзы на глянцевую мозаику пола.

Рене упал на колени бледный и потрясённый. Водяной призрак закрыл глаза чёрные повязкой. Мальчики встали на свои места. Одна из самых старых колонн рассыпалась. Мужчина в рыцарских одеждах захлебнулся воздухом, подполз на четвереньках к фонтану и напился воды. Фемида холодно отчеканила:

– У тебя сорок лет, Алексис, – повернула голову к цветку, вздохнула о чём-то своём. – Сорок лет, а потом… –  улыбнулась. – Ты удивил меня, Арон…

Но Арон и Яна смотрели только друг на друга. Успевшие сжать руки. Успевшие заглянуть в глаза.

 
 
 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 31. Оценка: 4,32 из 5)
Загрузка...