Где мёртвые живут

Старое кладбище присыпал снег. Двойняшки – мальчик и девочка, весело приплясывая, шагали по дорожке. Тяжёлые ранцы подпрыгивали за спинами. Гремели в пеналах ручки: цвенг-цвенг. Стукались то о верхушку, то о дно учебники: банк-банк. Детей не смущала не располагающая к веселью обстановка погоста. Мальчик отбежал в сторону, сгрёб снег с надгробия, бросил в сестру и не попал. Девочка, хохоча, спряталась за мшистым дубом, собрала здоровенный ком, швырнула в спину брата, ищущего укрытие.

– Вот тебе! – крикнула она и показала язык, поддразнила: – Получил? Эргис – дурачок, мозг с кулачок!

Тут же ей по шапке ударил снежок:

– А вот, как тебе?! А, Кюн? У кого ещё с кулачок!

Пожилая женщина в чёрном, поправлявшая венок на свежей могиле, распрямила спину, словно попали в неё. Заплаканное лицо скривилось от ненависти. Набрав побольше воздуха и трясясь от злости, старуха бросила вслед детям слова проклятия, пожелав умереть в муках.

Мальчик вздрогнул, будто в спину попал острый нож или тяжёлый камень, обернулся и медленно побрел к женщине. Он нежно улыбнулся. Его большие глаза – один жёлтый, второй – чёрный, смотрели ласково.

Вдова попятилась. Стоит ли взрослым бояться детей? Это глупо. Крикнула ещё одно проклятье, на этот раз адресованное родителям «таких тварей, что не уважают кладбище».

Эргис подошёл ещё ближе, легонько тронул шарф незнакомки, указал на ветку березы.

По щеке женщины пробежала нервная дрожь. Словно борясь с ветром или с самой собой, она подошла к дереву, изловчилась, накинула шарф на крепкий сук, сделала узел. Сугроб под её ногами рассыпался. Петля сдавила горло. Судорожные волны побежали по телу «самоубийцы».

Кюн подбежала к несчастной, выхватила из-за пазухи нож и разрезала шарф.

Женщина упала на колени, задохнулась, закашлялась, уткнулась лицом в невысокий холм, укрытый снегом, заплакала.

Мальчик задумчиво покачал головой, обратился к сестре:

– Не надо помогать живым. Она сама виновата: нечего было проклинать. И вообще, тётка эта сама хотела повеситься, а я только подтолкнул. Это даже не убийство… – шагнул ближе, собираясь добить несчастную.

Девочка уткнулась в его плечо:

– Не трогай ты её. Отстань. Я помогаю не ей. Я помогла мёртвому. Её покойный муж хочет, чтобы она жила. Эргис, не трогай…

Мальчик нервно усмехнулся, отпихнул от себя сестру.

– Мужу? Они ненавидели друг друга! Видела бы ты её мысли!

Кюнней подошла и закрыла чёрный глаз брата:

– Теперь ты тоже самое видишь?

Эргис прошептал:

– Не тоже…теперь всё другое. Прости Кюн. Это не я, это темнота во мне...

Девочка вздохнула и зашагала по дороге к дому: «Тьме не стыдно обманывать».

Настроение у двойняшек испортилось. Они больше не приплясывали на ходу, а еле-еле плелись. Рюкзаки не гремели, а тихонько поскрипывали. Эргис ни с того ни с сего сильно ударил Кюнней под рёбра. Девочка осела в сугроб не в силах дышать. В её таких же разных, как и у брата, глазах, вспыхнули страх и непонимание: «За что?»

Эргиса помог встать, пробормотал:

– Ты отдала той женщине столько своей силы, что, только ударив, я мог вылечить тебя. Кюн, не помогай живым! Ты же знаешь, что у нас совсем мало времени. Мы и так тут, – пространно повёл рукой, – в долг. Пожалуйста! Не хочу, чтобы ты опять заболела. Слышишь?

Его глаза стали чуть старше, в них исчез луч беззаботности и безудержности. Уголки губ приобрели тонкую горькую морщинку. Он постарел на несколько лет душой, оставаясь телом тем же ребёнком.

Дети обнялись было, но смутились и пошли по тропинке к дому. Особняк – ритуальное бюро –стоял в самом сердце кладбища на месте старой церкви.

Невысокий крепкий старик с худым спокойным лицом подметал крыльцо-веранду. Он работал вдумчиво, неторопливо, словно занимался важным и ответственным делом. Выцветшие глаза сосредоточено следили за прутиками метлы, словно подозревая один из них в лености. Но вот он увидел детей и оживился.

– Пришли? – обнажил длинные жёлтые зубы в улыбке. Внимательно оглядел, покачал головой. – Отряхнитесь от снега.

Дети стали чистить друг друга.

– А у меня пятёрка, – похвасталась Кюн.

– А у меня две, – перебил Эргис.

– А у меня по математике, а у тебя по пению и по трудам. – Кюнней пихнула брата, тот не остался в долгу, и они сцепились. Дрались жестоко. Били друг друга так словно и впрямь ненавидели.

Старик не стал разнимать. Тяжело вздохнул, покачал седой головой и продолжил наводить порядок.

Дети, сопя и тихонько ругая друг друга, сами прекратили драку. Бросились к отцу, чтобы рассудил, тот угостил метлой обоих и велел идти в дом.

Из-за тяжёлых резных дверей вышла красивая молодая женщина в немодном длинном платье с высоким воротником. Она подошла к старику, обняла, поцеловала в морщинистую щёку.

– Пойдём ужинать, Айсен.

Старик провёл пергаменто-сухими пальцами по рыжеватым волосам ведьмы, кивнул.

– Сейчас, наведу порядок и приду. Ты не звонила по поводу моего заказа? Доски заканчиваются.

Она сощурилась, словно хитрая кошка.

– Звонила. Завтра привезут. Не беспокойся, на складе достаточно готовых гробов, чтобы переправить на тот свет всех желающих. Я даже продала излишек…– видя, что муж начинает злиться, поспешила уточнить. – Типовых, конечно, а не тех, что готовил для кого-то лично. Да и зачем нам столько? Не война и не мор.

Старик достал из кармана трубку из тёмного дерева, украшенную резной моржовой костью, закурил.

Женщина коротко улыбнулась мужу, отобрала трубку:

– Я просила тебя не курить. Айсен, ну вредно же, и потом этот запах! Пожалей меня! – сунула вещицу в карман. – Пойду накрывать на стол. Дети голодны, так что поторопись.

Она пошла в дом. Старик ухмыльнулся. Трубка снова оказалась в его покрытых пигментными пятнами руках.

– Дорогая, – позвал Айсен. – Бесполезно! Да и что мне, мёртвому, до дыма?

Айна растерянно тронула карман, беззлобно заругала:

– Чёртов цыган, когда стащил?! Не смей лезть целоваться!

Старик ухмыльнулся угрозе: «Ох, моя милая, ты же сама первая придёшь ко мне в мастерскую за лаской» – продолжил мести снег.

Эргис и Кюнней переоделись в домашнюю одежду, сели за стол. Они вопросительно посмотрели на полные тарелки еды, потом на мачеху, та покачала головой.

– Без главы семьи трапезу не начинают.

Дети тоскливо переглянулись. В желудке мальчика заурчало. Он заметил:

– А мои одноклассники едят, когда хочется, и ты…

Дверь отворилась, в столовую вошёл отец, и Эргис не решился поучать мачеху в его присутствии. Домочадцы встали, приветствуя главу семьи. Старик кивнул, разрешая приступить к ужину. Эргис бросил себе в тарелку большой кусок слабо прожаренного мяса. Мальчик рвал телятину зубами. Проглатывал, толком не жуя, и, кажется, даже рычал. Лицо Эргиса исказилось, челюсти стали массивней, зубы крупней, а уши заострились.

Айна передёрнула плечами, презрительно бросила:

– Зверёныш, – покраснела. Не потому, что неласковое слово услышали дети, а потому, что его услышал Айсен, а уж у мужа хватит выдержки мстить за своих детей. Торопливо выправила оскорбление, перевернув его в нравоучение: – Что ты, как зверёныш?! Разве так должен вести себя воспитанный мальчик? Остановись же!

Эргис затравленно уставился на мачеху. Серые, как волчья шерсть, короткие волосы встали дыбом, он огрызнулся:

– Есть, что ли, теперь нельзя? Достала…

Айсен ничего не сказал ни сыну, ни жене, он предпочитал вести воспитательные беседы с глазу на глаз. Его интересовало кое-что другое.

– Значит, – помедлил он, – ты  пошёл на белое капище и читал прошлое?

Мальчик поправил рукав, на его коже чернели выжженные письмена. Он замазал раны тональным кремом и нарочно надел кофту с длинным рукавом, но отец как-то почувствовал их.

Айсен говорил спокойно, но всем в комнате стало не по себе.

– Интересно было? – в глазах старика мелькнули зелёные искорки.

Кюнней засучила рукава, продемонстрировала выжженные буквы на белой, как снег коже:

– Я тоже ослушалась. И в школе мы не были. И пятёрки за нас получили деревянные балваны.

Айне очень хотелось ёрничать, но она промолчала. Женщине, даже почти удалось скрыть злорадную ухмылку и надеть маску сочувствия:

– Бедные детки.

Айсен вопреки ожиданиям не строго, а с интересом спросил:

– Что прочитали?

Эргис обрадовался, что отец не злится:

– Пап, я теперь знаю, почему у нас глаза разные и почему мы так похожи, и почему взрослеем раньше сверстников…

Мужчина поморщился и заскучал. Стало ясно, что для него это вовсе не секрет, он отмахнулся:

– Вы же мертворожденные, – пожал широченными плечами. – Мамка ваша – несостоявшаяся самоубийца. Я – колдун. С чего бы вам, котятки, жить долго?

Айна пихнула мужа ногой под столом: «Ты чего несёшь? Остановись», – даже ей такая прямота показалась жестокой. Айсен то ли и впрямь не заметил пинков жены, то ли сделал вид, что ничего не чувствует, продолжил:

– Мамку вашу я из ада вытянуть не смог, так и болтается в цепях…–  почесал щетинистую щёку, – а вот вас она мне всучила. – Мы через такую щель тогда проскочили! Как сейчас помню. Вы в кульке орёте, а я матерюсь, и вверх, вверх по ступенькам…

По лицам детей пробежала тень. Героический папин поступок приобрёл налёт подневольности исполнения, словно отец и не хотел их спасать, но его заставили.

Айна скинула салфетку себе на колени:

– Иногда я думаю, что тебе лучше быть немым, – пробормотала она и поторопилась сменить тему: – И всё? Ты не будешь их ругать? Вот это воспитание…

Айсен положил в тарелку салат из свежих овощей и кусочек домашнего сыра:

– Каши бы лучше простой наварила или супчика… – обратился к детям. – Прежде чем идти в библиотеку прошлого, нужно спросить разрешения у взрослых. Вы всё ещё люди. Не нечисть и не светлые слуги. Не мертвецы. Я показал вам пару фокусов, но для чего? Чтобы вы незаметно прогуливали? Или лезли не в своё дело? – удовлетворённо кивнул, видя, как пристыжённые дети притихли. Подмигнул. – Если и соваться в капища, то вот за этим, – достал из кармана маленький светящийся голыш. – Осколки скрижалей. Говорят, тот, кто их достанет, может прогнать тьму из сердца и сдерживать разрушительное действие мёртвого мира. Вот я, например, должен был умереть лет в двенадцать-восемнадцать и что?

– Что? – спросил Эргис.

Кюн стукнула брата по затылку, передразнила: «Чо-чо, да ничё, живой папа!»

Айна повела бровью:

– Осколки скрижалей? Это что, тех самых? Божественных? С заповедями? – поняла, что муж и до признания детей прекрасно знал, где те были, поддержала беседу. – Вряд ли арылы так просто их кому-то отдадут.

Старик покачал головой. Волны длинных седых волос колыхнулись:

– Скажешь тоже: «божественных». Нет. Это просто камни. Они уже не хранят в себе ни истории, ни правила. Это искорки ичи. Искорки душ успокоенных и умиротворённых. Всё, что в них есть, это любовь и свет. Большое богатство для тех, в ком играет тьма, огромное искушение и награда, – казалось, старик нарочно не обращает внимания на Эргиса, на то, какое молящее у сына выражение лица, и как тот невольно тянется к камню. –  Но самое интересное в том, что камушек к камушку, кусочек за кусочком можно собрать таблицу, а уж потом…

– Что? – Эргис подался вперёд. – Что потом?

– Что? – эхом откликнулась Кюнней.

– А уж потом из неё может выйти светлый посох.

– Тьфу ты, – Айна поморщилась. – Всего-то. Его вон из любой берёзовой, палки можно выточить.

– Да? А он будет делать вот так? – мужчина подбросил камушек, тот вдруг подрос, вытянулся и засиял живой подвижной молнией. – Из любой берёзки говоришь?

Эргис прагматично поинтересовался:

– И насколько хватит? Подзаряжать от сети или кровью напитывать?

Айсен удивлённо замер. Посох в его руке становился всё белей и белей, ярче и ярче.

В какой-то момент Айна подумала, что сейчас муж разгромит дом или снесёт голову глупому сыну.

Вместо этого Айсен расхохотался. Посох исчез, а в ладони ведуна оказался ровный голыш размером с куриное яйцо. Старик смеялся, утирая слёзы. В рокочущем хохоте послышались хищные звериные ноты. На миг вокруг тонкого тела возник тигриный контур, но погас.

– Детки-детки. Заряд. Гаджет. Не надо ничего этого. Будет служить столько, насколько в тебе будет силы. Светлой силы, конечно же.

Эргис попросил:

– Пап, подари мне такой камушек? А?

Айсен покачал головой, спрятал вещицу в карман:

– Это не твой камень, а мой. Тебе он пользы не принесёт. Тебе вообще не стоит носить такое с собой, обожжёшься.

Отужинав, члены семь занялись своими делами. Эргис и Кюнней тихонько переговорили друг с другом, сели за уроки. Айна прибралась в доме. Айсен немного почитал в библиотеке, а затем ушёл в мастерскую делать очередной гроб.

Огромный ангар полнился готовым товаром. Айсен сел за верстак, взял доску с намеченным рельефом и повёл стамеску вдоль карандашной линии. Золотистая стружка завилась в тугое колечко, упала на пол.

Айна не упуская момента побыть с мужем с глазу на глаз, вошла и уселась на чурбачок подле стола, спросила:

– Зачем ты им врал о том, что камни могут сдерживать тьму? Никакой камень не оградит от собственной мерзости.

Айсен молчал. Он вслушивался в тишину вечера. Скрипнуло окошко на втором этаже. Мягкие лапки сбили лёд с крыши террасы, тонкие тени зашагали сквозь снегопад. Старик знал, что всё уже началось: «Сбежали. Ну что ж сегодня или завтра – всё одно… ». Рука столяра дрогнула, стамеска соскочила, портя рисунок. Бросил на Айну тяжёлый взгляд, словно это она виновата в неприятности.

– Не мешай, – буркнул Айсен.

Женщина обиженно надула губки, села чуть поодаль на стул. Муж никогда не был с ней ласков. Айна с грустью подумала: «Никого-то ты, мой милый, живущий в двух мирах, мой стражник мёртвого и живого, мой Айсен, не любишь, кроме своих зверёнышей полудохлых. Ой, не натворили бы они чего идиотского. Если не будет их – ни я, ни заговоренный дом, ни самые сильные привороты не помогут справиться с твоей душой, не удержат в рассыпающемся теле. Мой прекрасный, мой любимый… », – она бросилась к мужу, выбив из его рук инструмент, поцеловала со всей страстью, на какую способна.

Глаза Айсена на мгновение приобрели насыщенный сине-зелёный цвет. Дрогнул вертикальный зрачок. Не старик, а молодой мужчина сидел за верстаком. Не живой и не мёртвый – охранник судеб. Он грустно улыбнулся: «Мои дети уже в пути к бесконечности. Зря старается Айна. Луна, как ни ярка, не прокормит Землю… и ты никогда не заменишь мою любимую. Я обещал продолжать путь, пока живут наши дети. Если Эргис и Кюн не справятся, я уйду к ней, как бы её ни прятали и ни охраняли», – снова взялся за работу.

***

Деревянные балваны учили уроки вместо детей. Эргис и Кюнней бежали по кладбищенскому парку в звериных обликах. Пушистые хвостики весело покачивались. Блестели яркие глаза.

Эргис, играя, поддел лапой сестру.

Кюнней-барс отвлеклась, споткнулась и закувыркалась вниз, по очереди замелькали хвост-голова-хвост.

Девочка, а теперь это была всё-таки девочка, а не котёнок, тряхнула головой, поправила капюшон меховой шубки. Погрозила кулаком бегущему следом странному зверю, больше всего напоминающему постройневшего белого медвежонка с лисьим хвостом.

Брат перекинулся в человека, подпрыгнул, подал руку.

– Цела? Я не нарочно!

– У меня лапы не такие, как у тебя. Мне отец не вшивал шипы, я скольжу…

– Да ладно тебе, Кюн. Зато у тебя шкурка краше, а мне из остатков и обрывков шили.

Она улыбнулась. Было приятно думать, что отец больше балует ее, чем брата, но червоточинка зависти испортила чувство превосходства: «Да, но у тебя-то богаче оторочка, и сам костюм удобней, и когти крепче… »

Заметив взгляд Кюнней, мальчик распрямил спину, самодовольно улыбнувшись, позвал:

– Пойдём.

Толкая друг друга, двойняшки попытались нырнуть сквозь преграду смерти, но та отбросила детей, и они больно ушиблись.

Ворон, сидящий на придорожном камне, захохотал, а потом крикнул приветствие:

– Эн кэпсээ [i], котята и… неведомы зверушки, – ворон упал на землю, вырос до размера взрослого мужчины, большеглазого и тонконогого. – Папа в курсе, где ходите?

Кюнней буркнула:

– Хара Суорун Тойон[ii], это вы закрыли дверь?!

– Какой я тебе Тойон? Нашла себе Господина. Ты разве пташечка, разве ворона? А ты мальчик вор-р-рон!? Или, может быть, вы люди, которых охраняю? Или могущественные шаманы, каким советую? Марш домой, недоростки!

Эргис выхватил из-за спины лук и направил его стрелу в лицо Великому Ворону.

Кюнней не ожидала такого от брата. Суорун Тойон не самый страшный из абаасы, если не злить его и не вести себя глупо, он может быть помощником в беде.

Суорун Тойон ухмыльнулся, подначил:

– Давай, мальчик, попади в птичку, – колокольчики, вплетенные в ткань куртки, звякнули на ветру. – Папа учил тебя стрелять? Папа говорил, какой ворон хитрый?

Кюн пролепетала:

– Не надо, не стреляй, Эргис!

Мальчик, лицо которого на миг поделилось на две половины: белую и тёмную, прорычал:

– Если ворон докучает охотнику, то его можно убить. Я возьму кусочек своей шкурки и вложу ему в рот на откуп и в доказательство…

Кюнней выхватила стрелу и отбросила её в сторону. Эргис влепил сестре пощёчину.

Суорун Тойон посмотрел по-птичьи одним глазом, потом другим. Секунда, рывок, чернота. Его острое крыло с кромкой перьев из вороной стали остановилось в миллиметре от горла мальчика:

– Домой, домой, котята, а иначе...

Кюнней всхлипнула, потёрла ушиб снегом. Брат не всегда был таким жестоким. Ещё совсем недавно он бы лучше отгрыз себе руку, чем позволил причинить зло своей любимой сестрёнке Кюн. Но теперь, когда он совершил непоправимое…

Эргис стоял напряжённый и ненавидящий. Безумно улыбнувшись, он подался вперёд, желая самому себе смерти.

Хара Суорун еле успел отдёрнуть крыло.

– Спятил?

Глаза мальчика загорелись неистовым алым пламенем.

Ворон удивлённо варкнул, настороженно покосился, не узнавая в безумном чудовище весельчака Эргиса.

Кюн затараторила:

– Хара Суорун Тойон, не наказывайте его! Он хороший, он добрый, он…

– Я вижу, – холодно ответил Великий Ворон.

Мальчик перестал походить на уродливое чучело, встряхнулся и нормально задышав, буркнул:

– Простите, Хара Суорун, – Эргис пытался придумать, как обмануть приятеля отца и отвязаться от непрошеной заботы. Осторожно начал: – Мы должны были объяснить, а не злиться.

Суорун развёл руками-крыльями, спросил:

– Кюн, девочка, ты злилась?

Она покачала головой.

– Нет, господин.

– И я нет. Так не стоит ли кое-кому говорить за себя и от своего имени?

Мальчик вскинулся было, но, сосчитав до пяти, успокоился и продолжил:

– За ужином отец рассказывал о светлых скрижалях. Он показал нам обломки старых таблиц, а потом рассказал, что из них может выйти особенный талисман, – замолчал, зная, что взрослые обожают договаривать за глупых детишек недосказанную мысль.

И Ворон, скрестив руки на груди и отряхнув перья, свисающие с нитей одежды, съехидничал:

– И отец отправил вас одних? На ночь глядя? В библиотеки смертельно-опасных мёртвых стражников света. Одних к арылы? Что-то непохоже на Айсена.

– Ну, а как ты думаешь, зачем бы он нам это рассказывал? Просто так?

– Тоже верно, – почесал остренький нос и покосился на девочку, та всё ещё была напугана. – Не реви, а то замуж не возьму. Зачем мне плакса?

Кюнней возмущённо засопела, принимая шутку Ворона за истину, буркнула:

– Вот ещё! Не нужен мне такой старый! Всё папе расскажу!

– Ой-ой-ой, – притворно испугался Хара Тойон. – Давайте так. Ты моя милая красавица кыыс [iii], не станешь доносить на меня, а я на вас вашему папочке. По рукам?

Дети закивали, довольные, что провели Ворона, и пошли к тёмному придорожному камню, но Суорун выставил стальное крыло, преграждая путь.

– Куда!?

– Ты же сказал, что ничего не расска… – Эргис покраснел от злости. Конечно, Суорун Тойон ничего не расскажет, но и пропустить не обещал. – Ну, что ещё?

– Кого ты убил, мальчик? Знаешь ли ты, что замарав своё тело и душу, ты потащил за собой сестру? Что вы оба будете судимы, потому что нет между вами разницы? Что ты с собой сотворил? Эргис?

Кюн грустно кивнула:

– Пока тьма копится в сердце брата, сестра станет сохранять свет, но наступит миг, когда свет и тьма не смогут делить всё поровну, и тогда…

Эргис продолжил:

– И тогда оба погибнут. Не твоё дело, Суорун Тойон! Ясно?

Ворон взлетел на камень и прокаркал:

– На том свете истинной потешусь, твои глаза, склёвывая и огнём наполняя! – исчез.

Кюнней посмотрела на Эргиса. Он был бледен. Девочка подумала, что сейчас не может плакать или жаловаться, погрозила пустоте:

– Это мы ещё посмотрим, – и захохотала. Смех зарождался неохотно, неискренне, но Кюн хотела подбодрить брата и не осмелилась показать, что тоже напугана. – Пойдём скорей. Порадуем папу и добудем тебе посох. Если в твоих руках навсегда будет свет, тьма не сможет взять верх.

Эргис стоял неподвижно. Кажется, он больше не видел смысла куда-то идти.

– Зачем Кюн? Ты же слышала Хара Суорун. Никому нет дела, что я пытался отдать свою жизнь тебе! Я проклят!

– Ты же сказал, что светлые камни помогли тебе. Врал?

Мальчик потупил взгляд:

– Не врал. Видишь, я весь день держался и в закатный час не страдал, не мечтал о крови, но близится полночь, мне так… странно.

– Не смей! – девочка подскочила и, встав перед братом, дёрнула того за капюшон медвежьей шкуры. – Слышишь? Эргис, слышишь меня!? Нам всего и надо, что собрать маленький камушек, крохо-о-охотный и свет всегда будет с тобой. Смерть нас не найдёт!

– А ты? Где ты найдёшь тьму?

– А разве её надо искать?

Мальчик поежился, глядя в любимое лицо сестры. Оно сияло нестерпимо ярко для его чернеющих глаз, пожал плечами.

– Если в руке фонарь, то на какой угол ни укажи, везде светло…

– Значит, зайдём во владения тьмы. Наверняка у них тоже есть какие-то свои – презрительно выплюнула слово, – скрижали.

– Нет. Тьма не хранит прошлого и не думает о будущем. Тьма живёт здесь и сейчас…я теперь это чувствую, – однако взял себя в руки и двинулся к барьеру межмирья.

Дети тронули невидимую грань, та прогнулась, втянула в мёртвые земли.

Их встретило яркое солнце, весёлое лето и тысячи голосов птиц. Здесь не было кладбища. В мёртвом мире всё жило и дышало. Шкуры свалились с детей и священными светлыми духами растворились в сиянии неба. Звериные ичи не злились за смерть своей телесной оболочки. Айсен уважал живых и не злил мёртвых. Охотясь для детей и себя, старик говорил: «Зверь да птица пусть боится, иду убивать, жертву искать», – и те, кто хотел продолжать путь, избегали встречи. Те, кто изнывал существованием и страдал голодом и старостью, выходили на тропу колдуна.

На миг взгляд Эргиса стал прозрачней и светлей. На секунду Кюн позавидовала брату из-за того, что тот ведёт за собой больше звериных ичи, а значит, у него больше обликов, и взгляд малышки потемнел.

– Пойдём, – робко позвала Кюнней.

Эргис, болезненно прорычав, перекинулся зверем. Сегодня в мире мёртвых он казался огромным медведем с изодранной мордой, тут и там выступающими костями.

– Больно, – пожаловался мальчик.

Кюн, жалея, погладила огромную лапу.

Чудовище легло на траву и тяжело вздохнуло.

Девочка осторожно взобралась брату на шею, и они пошли искать света. Эргис еле переставлял лапы, но мимо проносились поля и леса, реки и горы. Чудилось, что двигается сама земля, словно картонный диск декораций в театре кукол.

– Ты в самом деле можешь убить меня? – Кюн легла на спине брата, обняла за шею.

– Отодвинься, глаза слепит, – буркнул медведь.

Кюнней огорчилась такому ответу, села ровно.

«Ах, если бы только ворон всё понял! Он бы не злился на Эргиса!» – думала девочка. В голову Кюн закрались сомнения: «Может, стоило рассказать отцу или маме… то есть Айне. Хотя ей-то на нас наплевать. Не заскучает, если погибнем, и не расстроится. Ещё хуже, может нарочно натравить какую-нибудь гадину».

Медведь ступил на белую священную тропу.

Кюн почувствовала запах горелой шерсти, белые волоски морды медведя покрылись пепельными завитками.

– Ты горишь! Может, не пойдём?

Эргис словно и не слышал и не чувствовал. Как зачарованный, шёл вперёд к границе владений. Светлый силуэт монаха смиренно сказал: «Ходи, но не трогай, тёмный зверь. Девочка, тебе нужна помощь? Что хочет от тебя это чудовище?».

Кюн мотнула головой.

– Мой брат не чудовище. Вещий, а ничего-то не знаешь, – и мысленно показала язык.

Арылы-монах печально улыбнулся. Он стоял на месте, но не отставал от быстрого медвежьего шага, независимый от колеса жизни и смерти:

– Рано или поздно последняя капелька добра покинет его тело, и ты сама убьёшь его, понимая, что более это не твой брат. Мы бы могли освободить тебя от этой горькой необходимости. Мы разделим тебя и Эргиса, и ты не умрёшь…

Нет, в такой помощи Кюнней не нуждалась. Как ей жить, если убьют её брата? Если бы хотела, давно бы приняла эту жертву, ещё там, в храме бытия…

Девочка отдёрнула руку от ошейника-талисмана брата, цепь раскалилась и на пальчиках Кюн остались ожоги.

– Как-нибудь сами, – невежливо ответила она.

Силуэт арылы растворился в свете.

Дети всё глубже проходили в пределы капища. Руны, буквы и образы жгли кожу мальчика-медведя, превращали мышцы в светящееся текучее стекло. Кости чернели от высеченных на них истинных картин прошлых событий.

Кюн прижалась к брату.

– Что-то не так. Эргис! Такого прежде не было! Пожалуйста, давай вернёмся, – из глаз девочки, становящихся всё светлей, текли слёзы. Солёные капельки падали, пробегали по пеплу шкуры Эргиса и крохотными светящимися льдинками ссыпались на землю. – Братик, миленький, ну перестань! Мы вернёмся, попросим у папы помощи! Ну, хорошенький, стой! Ты же сгоришь, умоляю тебя, не надо!!!

Кюнней чувствовала, как переполняется живой белой силой и не хотела представлять чёрный мёртвый огонь, пожирающий душу Эргиса.

– Нет, – пробормотал брат. Он двигался только потому, что имел цель. Цель – спасти сестру. Поверни он, выйди из нестерпимо-белого круга земель Правды, и всё кончится. Он разорвёт Кюн на части.

Девочка увидела старые разбитые книги, спрыгнула с высокой медвежьей спины. Неловко приземлилась, рассадила колени. Не обращая внимания на боль, принялась подбирать камушки, пытаясь собрать таблицу. Ничего не получалось. Кругляши разбегались в ладони, не признавая друг друга. Кюн подумала: «Всё пропало! Они разных оттенков белого цвета! Как быть?» Истлевающий Эргис уходил всё дальше. Ещё минута, и брата будет уже не догнать.

В небе закричали вороны. Они стали пикировать вниз и, подбирая один голыш за другим, отдавать Кюн. Огромная чёрная фигура Хара Суорун Тойона скользила над Эргисом, излечивая и окутывая благодатной тьмой.

– Быстрей, милая Кюн! Я полечу вперёд, сберегу твоего брата, а ты догоняй!

Ворон с золотым ободком на клюве – любимый слуга Суоруна по имени Граац каркнул:

– Торопись иначе останешься здесь одной из скр-р-р-режалей!

Девочка послушно кивнула и побежала. Ноги хрустально звенели, касаясь камней, руки не хотели держать ношу, глаза видеть.

Граац крикнул:

– Ступай по тени, ступай по спинам лживых теней…

Девочка наступила на серое пятнышко. Один из воронов разлетелся красным всплеском. Она испуганно вскрикнула, решив, что убила птицу.

Прочие хара загалдели, подбадривая:

– Ступай по теням! Ступай по лживым теням! Делай, что велит Граац!

«Должно быть, ложь, что они умирают. Ерунда! Морок мёртвого мира!» – Кюн прыгала с тени на тень, и земля под ногами ускорялась. Голова у девочки кружилась, но вот она поравнялась с братом. Вороны вцепились в плечи и волосы острыми когтями, помогли взобраться на спину Эргиса. И в эту минуту показалась граница светлых капищ. Сердечко Кюн заколотилось быстро-быстро, не веря удаче: «Дошли! Неужто дошли?».

– Поворачивай, поворачивай, братик – Кюн вцепилась в ухо медведя, пытаясь направить на деревянные мостки Световида, в руке остался клок шерсти, который тут же осыпался пылью.

Эргис шёл только вперёд. Туда, где за полоской надёжных охраняемых троп колыхалась мглистым миражом ничья земля.

Господин Ворон крикнул:

– Он не слышит и не видит! Он будет идти, тебе надо…

Стражи арылы, спохватившись, с ненавистью бросились на Хара Суорун Тойон? Ещё бы. Тёмный абаасы вёл себя в светлых чертогах, как у себя дома: колдовал, заговаривал и расплёскивал свою «неправильную магию» хара-күүс.

Эргис резко и неожиданно обернулся, встав на дыбы, зарычал. Из его пасти хлынула тьма. Она расплескалась по сияющим камням. Белые силуэты замерли на миг, но и мига хватило Суоруну, чтобы кинуться в недосягаемую тьму глубокого неба. В чертоги холода и бесконечной ночи.

 

Брат и сестра вышли в серую мглу. Всё здесь было неправильно. Камень мягко прогибался, а покрытая мхом кочка колола и резала, словно состояла из лезвий бритвы.

Всё нипочём было задавшемуся целью идти Эргису. Он помнил, что нужно идти, но уже не знал, куда и зачем.

Кюн зашептала:

– Слышишь меня, милый мой. Ну, остановись! Ну, братик! Ну, пожалуйста!

Лапы медведя подломились, он упал на землю израненным и обожженным мальчиком. Кюн бросило вперёд. Ударившись головой, она потеряла сознание.

***

Мир заливало болезненно-красным. Кюн тошнило. Она поднялась на нетвердых ногах, робко позвала:

– Эргис! Где же ты? – собрала рассыпавшиеся по поляне мерцающие камни в подол, вгляделась в туман. – Где ты?

Мальчик сидел на песке и чертил какие-то руны. Из его чёрных глаз лились бурые слёзы. Сколько ни звала Кюн, брат не обращал внимания. Девочка села рядом и стала ждать.

Час спустя Эргис распрямился. Его рука обессилено вытянулась, призывая неведомое. Из-под земли стали подниматься тени.

Они уплотнялись, обрастая стальной шерстью, приобретая чудовищный вид: то волчий, то человеческий, то мёртвый, то живой. Ах, какой восторг у них вызывала кровь Кюн бьющаяся в тонких венах.

«Разорвать! Уничтожить! Осквернить! Завладеть!» – читалось в мёртвых завистливых глазах. У бедной Кюн, было всё, что тёмные призраки потеряли в погоне за наслаждением и сиюминутной радостью. Она любила так, как не помнили тени: с чистой сестринской нежной и огненной преданностью. Она имела сердце – живое и бьющееся, настоящую кровь и трепещущее тело.

Девочка попятилась, глянула в небо, ища взглядом Великого Ворона, но тот, должно быть, полетел залечивать раны. Терять жизнь и тело, даже временно, никому не охота. Кюн молила, чтобы появился кто-нибудь взрослый и спас. В ужасе малышка закричала:

– Помогите! Пожалуйста, папа! Айна! – но на мольбы ей отвечали лишь рычащие голоса проклятых.

Камни в подоле заискрились, заскрежетали и защелкали, соединяясь меж собой. Кюн хотела бросить их в нечистых, но осколки скрижалей оказались жидкими и липкими. Осколки ожили, поползли по телу, сооружая броню. Ни одна тварь не могла подойти к девочке.

– Ну что, укусили? Укусили меня! Вот вам! – расхрабрившись, она «показала нос». – Эргис, пойдём скорей, смотри, камни действуют!

Брат безучастно и слепо таращился в пустоту. Гадкие чёрные духи, разочарованно ворча, обратили злобные взгляды к Эргису. Конечно, он не такая сладкая жертва, потому что наполнен тьмой, но мальчик жив, а значит можно отобрать у него жизнь…

Кюн бросилась к брату. Встала перед ним, защищая, но абаасы не отступали, кружили, выжидая. В их пустых глазах виделась уверенность в победе, ведь рано или поздно девочки и мальчики устают. Рано или поздно любовь в сердцах и желание защитить сменяется раздражением, и тогда…

– Не-е-ет! – закричала малышка, уловив жадные мысли. В её руках возник посох точь-в-точь как показывал отец. Она бросилась на озверевшие души. Полосовала светом. Их было слишком много. Замерла, пытаясь отдышаться. Поискала взглядом брата – Эргис, помоги…

Брат стоял, ухмыляясь. В нём больше не было ни капельки света. Шипящая чернота сплелась в ладони в кылыс – длинный боевой нож.

Кюн не могла заставить себя драться с Эргисом. Ещё утром они давали друг другу тумака, но это было другое. Это было игрой.

– Я не стану, слышишь.

Белый ворон с узнаваемым золотым ободком на клюве сел на плечо девочки.

Кюн на миг удивилась, с трудом узнавая слугу Суоруна:

– Что с тобой, Граац?

Ворон каркнул:

– Твои ноги выбили из нас тьму, – хищно блеснул глазами. – Ничего, сейчас испра-а-авлю! –бросился к одному из проклятых, тот обрел форму и тело. Граац мощным ударом клюва развалил грудную клетку твари, выхватил гнилое мёртвое сердце и проглотил его. Проклятый упал, а перья слуги Суорона стали серыми. Довольно хохотнув, ворон ринулся к следующей своей жертве. Небо потемнело. Из холодных чертогов спускались бесчисленные хара.

Эргис растерянно наблюдал, как исчезает его призванное воинство, и испуганно жался к скале.

Покончив с абаасы, птицы расселись на камнях, сыто каркая и точа стальные клювы.

Мальчик ухмыльнулся, поняв, что пернатые его трогать не собираются, перехватил кылыс поудобней, сделал выпад.

Кюн увернулась, упрямо топнула ножкой:

– А ну перестань! Я не буду драться! Умру, а драться не стану!

Граац покачал головой:

– Боюсь, его это вполне устроит. Защищайся, девочка. Тебя можно спасти, но не его. Он растерял всё и отдал тебе последнюю каплю света.

Кюнней отбросила посох:

– Что тебе надо? Кровь? Съесть меня? Ну, так ешь! – протянула раскрытую ладонь.

Лицо брата казалось безумным и омерзительно-страстным, желающим жертву. Он стал красться, посекундно вздрагивая, косясь на притихших хара. Наконец, поверил собственной удаче, отбросил оружие, вцепился острыми зубами в пальцы сестры.

Девочка вскрикнула, хотела ударить, но увидела на оголившейся лопатке брата шрам. Белая полоса на том месте, где они, сиамские близнецы, когда-то соединялись друг с другом плоть к плоти. Кюн покачала головой, погладила Эргиса по волосам.

– Как бы нас ни разделяли, мы одно целое. Так тому и быть. Хочешь меня есть, ешь. Я буду твоей частью, я верну свет в тебя, сколько бы против меня ни воевала тьма…

Её глаза потускнели. Лицо, хотя не переменилось, стало казаться старше.

Хара замерли, словно статуи из мориона. Они смотрели с тревогой. Граац крикнул: «Нам здесь нечего делать», – почти вся стая, кружась, ушла за тучи.

Кюн стояла, протянув ладонь. Эргис пил кровь сестры. Сколько так длилось, кто знает. Время идёт иначе для мёртвых и тех, кто вошёл в их мир.

С неба полетели то ли белые хлопья снега, то ли пряно пахнущие лепестки цветов. Раздался отдалённый звук не то барабанов, не то топот суетливых ног. Камни окрасились в маслянисто-красный цвет, из-под них, словно черви, вырвались и устремились к небу кусты ядовитого белого багульника.

Глаза Эргиса менялись, светлели. Он протянул ладонь сестре. Словно говоря: «Вот, пей мою тьму, я отдаю её тебе», – отпустил ладонь Кюн. Видя, что та то ли не понимает, то ли не решается отобрать что-то у брата, рассёк свою ладонь когтем, взял сестру за руку, так что кровь тёмная и искристая смешались. Сосуды переплелись, словно дети снова стали едины.

Воздух пах сладко, неприятно, пересыщенно. Его полнил смертельно-ядовитый аромат белых дурманных цветов. Из нежных серединок венчиков таращились живые глаза, из их зрачков вылезали пауки. Мелкие шестилапые твари, сбиваясь и сваливаясь один с другим, объединялись, подобно шарикам ртути, росли, становились больше.

Птицы из любопытных, оставшихся посмотреть, что будет, зашептались:

Госпожа Топей Где Поскальзываются Даже Пауки идёт. Прочь, летим пр-р-рочь… – испуганно захлопали крылья.

На огромном уродливом существе из веток, человеческих костей, цветов и крови восседала женщина в маске из меди и киновари, облачённая в платье из шкуры белого оленя, на тонкой шее блестел тяжёлый шейный браслет из серебра.

Эргис и Кюн обнялись.

– Прощай, сестра… – обретая голос, прохрипел мальчик.

– Прощай, брат, как жаль, а ведь нам почти удалось спастись…

Самые крупные из пауков подбежали к детям, окутали белыми нитями. Госпожа Топей прижала к себе свёртки, хищно принюхалась и потащила добычу прочь.

***

В особняке – похоронном бюро – было тихо.

Айна надела вместо звонких туфелек мягкие пимы, чтобы не побеспокоить мужа, готовящего за столом с ретортами снадобья.

Спят Эргис и Кюнней в своих постельках, окутанные паучьими ниточками, словно саваном.

Тишину нарушило карканье. Граац, сверкая золочёным клювом, выкрикнул:

– Просыпаются, пр-р-робуждаются!

Айсен и Айна заспешили в спальню.

Суорун кивнул другу, подтверждая радостную весть:

– Приходят в себя.

Эргис рванул ткань кокона и испуганно заколотил по животу, пытаясь убить паука.

Мачеха замахала руками.

– Но-но-но, не смей обижать моих крошек!

Мальчик удивлённо заморгал. Пауки забрались на шею Айне и замерли цветными бусинами ожерелья. Женщина протянула посох из дурманящего багульника к кровати, и оставшиеся твари по нему забрались на пальцы мачехи и расселись серебряными кольцами. Сам посох, извернувшись, обратился ядовитой зубастой змеёй и обвился вокруг пояса женщины.

Кюнней открыла глаза, испуганно вздрогнула.

– Где мы? Эргис, мы живы?

Отец поджал тонкие губы.

– Итак, вы готовы слушать. Слугам моей милой Айны пришлось вас изрядно поштопать. За ослушание я наказываю вас. На месяц оставляю без сладкого, – достал трубку, передумал курить, смягчился: – Но после поедем отдыхать на море, – добавил в сторону. – Вы чертовски меня напугали…

Айна фыркнула:

– Напугали? А почему ты не пошёл за ними следом и не послал меня? Если бы не Суорон…

Айсен промолчал, он никогда не отличался хвастливостью или говорливостью, а потому не стал объяснять очевидное. Кюн и Эргис в этот раз могли спасти только Кюн и Эргис.

Суорун, оглаживая Грааца по спине, заметил:

– Вообще-то, это не совсем так. Айсен попросил меня принести письмо от Висельника. Я задержался у камня, собирая неожиданно щедрые подношения. Теперь я знаю, что оказался там не случайно,  – разматывая нить событий, пришёл к выводу. – Ты же, как обычно, просчитал всё на десять ходов вперёд? Да, мерзкий старикашка? – потрепал друга по плечу. – Лучше скажи, Ведающий Мёртвыми Тропами, какова была вероятность, что дети вернутся живыми?

– Сто процентов, – ухмыльнулся стражник. – Если так случилось, значит, иначе не могло быть.

Айна буркнула:

– Он так говорит, потому что всё случилось. По его мнению, «если бы, да кабы» оскорбляют мертвых.

Айсен склонился над детьми, поцеловал Кюнней в щёку, потрепал Эргиса по серым волосам.

– Не надо так больше. В погоне за большим мы все рискуем потерять что имеем. Эргис, ты пытался убить себя. Я знаю, мой мальчик. Думал, твоя жертва принесёт долголетие Кюн, но чуть было не убил сестру. Ну, как ты не понимаешь, что дурное ведёт к дурному?

– Значит, всё зря? – губы мальчика задрожали, а глаза разного цвета наполнились слезами. – Мы всё равно умрём раньше других?

Старик покачал головой.

– Вы научились не завидовать друг другу, мой милый. Этого кажется мало, но иногда и капельки воды в пустын хватает, чтобы не умереть, – глянул со странным прищуром, улыбка растянула губы. Что видел Айсен в своих детях в эту минуту, кто знает.

 



[i] Кэпсээ – якутское приветствие, означающее «расскажи», возникло в результате информационного голода, когда любой собеседник – ценность.

[ii] Хара Суорун  "черный непреклонный", "черный ворон" — дух-покровитель, предок девяти шаманских родов, может принимать вид ворона. Тойон – господин, уважительное обращение.

[iii] Кыыс – на якутском девушка.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 47. Оценка: 4,45 из 5)
Загрузка...