О чём шепчут листья притча В далёком заброшенном краю на самой окраине земли был дивный лес, и деревья, и кустарники, цветы и птицы, наполняющие его, отличались таким разнообразием и пестротой, что любая витая дорожка в этом прекрасном лесу радовала глаз нечаянному, забредшему туда случайно, путнику и обещала ему бесконечную череду благоуханных наслаждений. Впрочем, слишком редко появлялись люди на полузаросших густой зеленью тропинках, чтобы растущие вольно цветы могли вдоволь покрасоваться перед чужим, ищущим удивительного зрелища, взглядом своими необыкновенными пышными одеяниями. Будто придворные дамы, они кокетливо склоняли кудрявые головки перед милостивым взором очередного великана-чужака, точно ждали его благословения, и, дождавшись, когда его мерные шаги затихнут в отдалении, они до самого утра тихо спорили о том, кто из них более всего понравился величавому путнику да чьё одеяние красочнее и наряднее. А утром, когда роса увлажняла их усталые лепестки, до них доносился ласковый перезвон колокольчиков, укоряющий и призывающий к миру и спокойствию. И тогда затихал их вечный спор, и покорно склоняли алые головки гордые маки. Но если лес не посещали так часто заядлые путешественники, так откуда же взялись кружащиеся меж гладкоствольных осин и платанов, утоптанные сотней ног тропинки? Все жители леса непрестанно задавались этим вопросом, но, сколько они себя помнили, пустые и нехоженые тропы существовали всегда. Они строго отделяли одну часть леса от другой, вторую от третьей, и так до тех пор, пока густонаселённый лес не стал похож на карту одной из тех древних и угасших южных республик, от потомков которой со страхом и трепетом и хотел сбежать диковинный лес. Древние дубы, высившиеся в самом сердце зелёной свободолюбивой страны, тревожно покачивали тяжёлыми кронами, глядя с высоты на пустые узкие просеки, избороздившие раскинувшееся пред ними лиственное море. И смятение неизменно слышалось в их непрекращающемся шелесте. Порой на их старые кривые ветви садились перелётные птицы и сбивчивым щебетанием рассказывали предания о тех днях, когда лес был молод и свеж, наивен и чист, словно новорождённое дитя. И тогда казалось ему, что и гибкость ветвей, и пышность крон, и изумрудная яркость глянцевитых листьев будут с ним всегда. Будто прекрасный юноша, лес с восторгом оглядывал себя и не знал, что предаётся опасному, но неизбежному заблуждению. И пели птицы, что в те давние времена не знал лес различий, не ведал условностей, и все были дружны и веселы в разноликом единстве. Красавцы-кипарисы соседствовали с аристократами-тополями, и ласково обвивала их виноградная лоза. У их подножия дремал раскидистый папоротник, укрывая золотисто-белые россыпи крошечных ромашек. И каждое деревце с наивной робостью заботилось о цветах и растениях, что поднимались у его корней. А повсюду слышались громогласные восхваления великой и плодоносной матери-земле. Но однажды, как тревожно сообщали перелётные птицы, на границе прекрасного леса появился первый человек. Словно великан, он возник из омута дальних полей и лугов и ворвался в дивный лес, как в собственный дом. И посеяло его появление семя страха и трепета. Слушали цветы льстивые речи о своём цветастом оперении, внимали его восторженным словам гладкоствольные осины, и гордость начала зарождаться в их незамутнённых ложью сердцах. Долго ходил тот человек по дивному лесу, пока не протоптал в нём первую тропинку, что навсегда разделила его на две неравные половинки. — И будут жить на одной стороне красавцы величавые и радовать мой глаз, — промолвил человек, — И будут ютиться на другой цветы неказистые и чахнуть в тени, покуда я не дарую им свою милость. Так повелел он. И послушались безропотно цветы, уступив место более прекрасным соперникам, и расступились безмолвно ивы, уходя в тень пред точёными кипарисами. Вскоре человек покинул разобщённый его стараниями лес, но навеки оставил в нём гордыню, тщеславие и ложь. И мудрые дубы, с высоты небес глядя на лес, сокрушённо качали пышными главами. С тех пор много людей появлялось на границах прежде неразлучного леса, и с каждым появлением нового чужестранца появлялась ещё одна свежая тропинка, избороздившая лес, будто старая трещина. По истечении времени, некоторые дорожки зарастали, да так сильно, что даже намётанный глаз едва ли мог заметить серость земли под буйными изумрудными зарослями. Но, к сожалению, и на них рано или поздно снова появлялся упрямо идущий человек. Со смирением приняли свою новую долю цветы и деревья, разделённые между собой варварской рукою. С горечью они вспоминали былые счастливые времена незамутнённой и чистой дружбы, когда ни один из них не ведал пьянящего ощущения величия и господства над собственным младшим братом. Иногда, гонимые утратой, они стремились вновь соединиться с былыми друзьями и родными, и ветер участливо подхватывал их семена, развевая их над лесом. Но приходил человек, и всё становилось, как и прежде. Протоптанные дорожки неумолимо разделяли пышный лес на десятки разрозненных островков-государств, что желали быть соединёнными так искренне и неистово, что человеку приходилось раз за разом жестоко и немилосердно восстанавливать порядок. Разумные существа избегают боли и страданий. Так поступили и жители леса. С немой покорностью они подчинились грозному могуществу пришлых чужестранцев. И воцарился в лесу долгожданный покой. Но смотрели величавые дубы на бальзамические тополя, что презрели сестёр, плакучих ив, и гневно шелестели увесистыми кронами, замечали алые маки, что отвернулись от прежде любимых васильков, и сокрушённо скорбели о былых счастливых временах. Но более всего мудрые дубы огорчались, глядя на расколотый союз тонкоствольных берёз и гордых статных сосен, и сыпались жёлуди, словно слёзы, с их шумящих ветвей. Волею судьбы, некогда неразлучные друзья оказались на двух противоположных сторонах леса, навсегда разделённые и несчастные настигнутой их бедой. Они трепетали под налетающим ветром гибкими кронами, и их голоса тщетно стремились друг к другу, в конце концов, неизбежно растворяясь в многоголосом шуме других обитателей зеленеющих трущоб. И, глядя на них, горько плакал ветер горючими слезами, а там, где они опадали, взрастали нежные ромашки, словно золотистые подснежники, робко показывающиеся из первой слезящейся проталинки. — Ах, — завистливо вздыхали яблони, горделиво наблюдая за их суетой, — они слишком разные, а потому им никогда не быть вместе, не расти на одной стороне леса, сплетаясь корнями в сырой земле, не усыпать мягкую лужайку спелыми ароматными плодами. То ли дело мы? И, лукаво поглядывая на низкорослые груши, они игриво потрясали сплошь покрытыми созревшими яблоками ветвями. Но, несмотря на их тщеславную глупость, они были правы: слишком далеки были то ли друзья, то ли возлюбленные друг от друга, слишком различны стали их жизни, их привычки, их окружение. С одной стороны леса, там, где ежедневно восходило жаркое солнце, расстилался пёстрым ковром бескрайний луг, а на нём, подобно сверкающим звёздам в синеве засыпающих небес, искрились россыпи белоснежных маргариток, озорно встряхивал розоватыми кудрями горицвет да отчего-то печально и укоризненно качали крошечными головками синеокие колокольчики. В пышных зарослях донника не смолкал любовный стрёкот кузнечиков, ловко прыгающих меж хрупких колосков, что вечно колыхались даже в безветренную погоду и с затаённой грустью стремились вверх, в далёкое небо, в мерцающую бездонную бесконечность. Но чистые небеса всегда безжалостно молчали в ответ на такие же безмолвные, но страстные просьбы. Почти целый день луг был осеняем золотистыми лучами солнца, которые то ласково пробуждали природу от безмятежного сна, то приглашали знойным полднем к настоящему празднику жизни, то снова успокаивали раскрасневшийся луг дремотными грёзами. И тогда, в расцвете дня, в воздухе повисала туманно-сладкая дымка, погружая всё вокруг в волшебный таинственный сон. Изредка здесь раздавалось пение перелётных птиц, и их голоса казались странными и чужими на этом замершем в полусне лугу. Слова чудных песен плыли над изнурёнными зноем цветами, которые вслушивались в лихорадочную мелодию и поспешно забывали о ней, как о чём-то ненужном и напускном, что тревожило их незамутнённое спокойствие. Пение пересмешников сливалось с мерным и уютным жужжанием пчёл, что деловито и уверенно садились на цветы-медоносы и не спеша лакомились сладким нектаром, точно божественной амброзией. Но отчего-то птицы не любили вечно цветущую луговину и, вдоволь насладившись теплом янтарных солнечных лучей, торопились покинуть её, лишь напоследок задержавшись на ветках липы или осины, что росли вместе с белоствольными берёзками на самой границе леса, что ластилась к дремотному лугу. В этих местах любил появляться и человек, их царь и владыка, создатель и хранитель, которому поклонялось каждое соцветие и каждая веточка близрастущего деревца. Он холил и лелеял своё творение, свой вечно цветущий луг, и радовался безграничным удовольствиям и забавам, которым беззаботно предавались жители солнечной стороны. Завидев его, даже птицы, захлёбываясь и перебивая друг друга, восхваляли его щедрость и милость, которые он даровал им. Впрочем, вскоре после ухода человека, их сладкоголосое пение уносилось в сияющую даль, иль в дебри затаённого леса, а на лугу снова воцарялась дремотная тишина. К вечернему часу над упоённой солнцем землёй безропотно проплывали ажурные облака, точно длинная вереница бесплотных призраков, и медленно уходили за темнеющий вдали зубчатый горизонт. Утомлённые полдневным зноем и пустыми разговорами цветы любовно склоняли вбок свои увядшие головки к пылающей земле, покорно благодаря её за дарованную жизнь и за ещё один прожитый день. — Благословенен твой покой, — словно говорили они, ласково стелясь по низкорастущей траве, словно желая примкнуть к собственным, скрытым в земле корням. И, поддакивая им, прижимались к траве красными спелыми ягодками кустики земляники. И воцарялась на закате здесь, на солнечной стороне дивного леса, алая, застылая и пугающая тишина. И отчего-то хрупкими и мертвенно-белыми казались светящиеся в ночи кудрявые берёзки. И отчего-то кровавым и жутким казался отблеск меркнущей зари на их шелестящих кронах. Им не на что было роптать, ничто не вызывало в них гнев или обиду. Окружённые уютом и теплом, озарённые всеми благами жизни, они должны были, вечно улыбаясь, благодарить и славить весь мир, лежащий у их ног. Но, благодарные за своё умиротворённое и легкомысленное существование, печальные берёзки с затаённым любопытством и смутной полузабытой тоской слушали рассказы странствующего ветра об иной и далёкой стороне леса. Под крыльями подкрадывающейся ночи белоствольные красавицы слушали с восторженным упоением сказания о крае шумном и страстно-трепетном, непостижимо радостном и головокружительно весёлом. Там правило бал горячее сердце, там лились кипучие реки настоящей жизни. Там, в тяжеловесных колючих кронах статных сосен раздавался неумолчный клёкот коршунов, а на изогнутых ветвях можжевельника гордо сидели хохлатые свиристели. Свет проникал неясным рассеянным туманом сквозь причудливо ажурный полог леса и мягко ложился на извечно влажную землю, заботливо устланную изумрудным мхом и тысячами сероватых иголок. Ни одна дорожка, ни одна тропинка не разделяла заросли тиса от светолюбивых пиний, что застенчиво укрывались пышными зонтиками от чересчур любопытных жарких лучей солнца. В этих местах не любили и не ждали появления человека. Впрочем, неприязнь была взаимной. Давно уже человек не появлялся в этой части леса, пренебрегая ею и позволяя деревьям свободолюбиво расти. Но гордые сосны знали, что давний страх поселился в душе пришлых странников, и именно он не давал им приходить в их сумрачные таинственные владения. Заливисто смеясь и летая по всему дивному лесу, говорливые сойки любили пересказывать давнюю историю о том, как грозные секвойи забросали сухими шишками очередного чужестранца, пожаловавшего в те отдалённые края. С тех пор ни одна людская тень не потревожила их суровый покой. Ветер нашёптывал удивительные и странно-манящие тайны заалевшим берёзкам, а те, словно стыдясь собственного любопытства, скрывали румянец кудрявыми длинными косами. Там, говорил он, под каменистым обрывом плещется быстрая стремнина, игриво кувыркаясь в сребристо-блестящем речном потоке. И каким божественным чудом кажутся редкие всполохи золотых отблесков в прозрачной метущейся воде! А иногда, в часы благословенного заката, горделивые сосны чуть склоняют усталые ветви к воде, словно желая напиться прохладной водицы, но, не способные дотянуться до влаги, только неотрывно смотрят в своё призрачное отражение и тяжело вздыхают от мрачных дум. И сколько бы ветер не шелестел в их колючих кронах, сколько бы он не обвевал их шершавые кроны, он не мог понять причин их невыносимых страданий. Однако, пару раз пролетая над самой кромкой воды, он разглядел в искривлённом потоком изображении мелькнувшую тень белоствольной красавицы. И, повинуясь неслышному зову, незамедлительно прилетел в блаженный край, полюбившийся человеком, чтобы поглядеть на ту, что обрекла столь могучие и несокрушимые души на тягостные раздумья и страдания. Странны и непонятны были рассказы ветра дремотным берёзкам под таинственно-алым сиянием зари, но его слова пробуждали в них древнюю память, и каждой из них казалось, что вот-вот, и она сейчас вспомнит нечто важное, нечто забытое и отброшенное когда-то прочь. — Как волнительно то воспоминание, — удивлялась одна. — Как блёкло и далёко оно, — сокрушалась её подруга. И когда на цветочные луга бархатным покровом опускалась владычица-ночь, утомлённым берёзкам в мертвенной тишине чудился далёкий страстный ропот разгневанных сосен, и был он страшен и причудливо манящ росистой ночной порою. Когда же приходит сомнение? Что пробуждает силу? Только сравнение способно так быстро открыть прежде невидящие глаза. Странствующий и легкомысленный ветер был лёгок и пуст, но его слова породили семя сомнения в нежных и робких берёзках. И возжелали они другой жизни, далёкой и сказочной, а от того и возвышенно прекрасной. Более не мечтали они упиваться благоуханными ароматами цветущего луга, не хотели слушать пение сладкоголосых соловьёв, внимать всегда учтивым и изысканным разговорам и преклоняться пред владычеством человека. Зароптали они кудрявыми главами, затрясли витыми серёжками так сильно, что засыпали они мягкую траву под ними плотным ковром. Но не успели они гордо поднять свои ветви, как пришёл человек и в ярости срубил несколько белоствольных красавиц, оставив только уродливые пни да устрашающие щепки вокруг них. И с ужасом глядели на содеянное остальные берёзки, трепеща под жарким солнцем, будучи не в силах оплакать своих сестёр. Более не слышался на монотонно-жужжащем лугу возмущённый ропот. Стыдливо молчали деревья, ловя сочувственно-укоряющие взгляды пёстрых цветов. И даже завистливые яблони не произносили ни слова, трепетно прижимая к древесному сердцу свои сочные плоды. Всё стало как и прежде. Вот только затаённая печаль разлилась вокруг безгласых берёз, и, не способные вспомнить нечто забытое ими и утерянное, они с тоской вспоминали о почему-то милом сердцу далёком сумрачном крае. Но не знали они, как не знал и человек, что птицы, невольные свидетельницы случившегося несчастия, уже мчались в далёкую сторону леса, подхваченные сумасбродным ветром, к высоким кронам статных сосен, что высились вместе с дикими секвойями в туманной дали. Соловьи передавали историю сойкам, те — свиристелям, а они, бесстрашно влетая в хвойную глушь, немедленно пропевали услышанное устрашающим коршунам и воронам. Вскоре весь лес взволнованно шумел, испуганный рассказами жестокой расправы над безвинными созданиями. И невидимый огонь революции, начинавшийся как робко тлеющий уголёк, начал заполнять тревожным и густым дымом волнующийся в предчувствии перемен лес. И, услышав вести, побледнели от ярости и неодолимого горя красно-бурые сосны. И замыслили они отомстить ненавистному человеку. В потемневшие небеса устремился могучий и оглушительный вопль, полный боли и гнева, сотканный из тысяч рассеянных по лесу криков и стонов. Закачались сосны колючими кронами, закружились в неистовой пляске, и до человека, важно шагающего где-то далеко в его ухоженных полях, ветром донеслось отчаянное напутствие. — Трус, — шёпот коснулся чуткого уха чужака, овеял его острый и разящий топор и растворился в окружающей ласковой дымке. Понимающая усмешка замерцала на тонких губах. И человек, пожав плечами, направился далее, оставляя за собой погибающий лес. Деревья волновались и стонали, дрожали и вопили от давно взлелеянного гнева. Ветки сталкивались о ветки, стволы падали на стволы, сминая нежные и хрупкие цветы. Дорожки были усыпаны щепками, сучьями, увядшими листьями, шишками и лопнувшими плодами. Душный запах поднимался от них, смешиваясь с гарью и смогом. Безмолвно засыхали васильки да плавились алые маки. Даже встревоженные птицы покинули объятый пламенем лес, бесславно шелестя крыльями где-то на его границе и непрестанно клекоча суетную ерунду. И тогда древние дубы, гордо высившиеся в самой сердцевине леса, воззвали к небесам, что равнодушно взирали на творящиеся на земле несчастия. — Ужели вы, мудрые правители, оставите лес на погибель? Ужели не смилуется ваше грозное сердце, глядя на неправедное возмездие? Ужели так кончается мир? — раздался их древесный могучий зов. И оглянулись приветливо облака, и воротились обратно дождевые тучи, что покинули было умирающий дивный лес. Затрещало небо, вмиг озарилось игривой молнией, раскололось на тысячу неравных осколков. И вслед за громом на тлеющие ветви хлынули потоки радостного дождя. Заплясали под хладными каплями увядшие бурые листья, робко приподняли головки притоптанные цветы, заблестела самоцветами изумрудная трава. Угас гнев. Да и пыл исчез под разливавшейся вокруг свежестью. Осины вдыхали чистый воздух, сбрасывая с себя пыль и сажу. Лютики раскрывали свои солнечные чашечки, и на них мигом опускались жадные пчёлы. Но что это? Оглянулись кругом деревья. И кипарисы, и пальмы, и осины, и секвойи, и сливы, и яблони, и даже вечно невозмутимые туи с удивлением и восторгом заметили, что пропали дорожки. Нет больше утоптанных чужаками тропинок, нет разделений, нет неравенства! Засыпало их ветвями, прикрыло золой и залило дождём. И следа от них не осталось! И каждый устремился по велению сердца своего: соединились корнями бывшие враги и разлучённые насильною рукой, некогда возгордившиеся и раскаявшиеся. Прежний мир воцарился в лесу. Пока спустя много лет, а может, и веков, на границе дружного и весёлого леса снова не появился первый человек. И снова древние дубы смотрели, как появляются новые дорожки, как разделяются братья и сестры, матери и их чада, как лес дробится и трепещет под стуком топора. Насилие неизбежно порождает насилие. Зло не приносит ничего иного, кроме нового зла. И с каждым новым кругом вершившегося правосудия, жестокого и неправедного, что-то терялось, что-то исчезало навсегда. И в мудрых взорах древних хранителей леса блестели невыплаканные слёзы и мерцало осознание того, что этот замкнутый круг не разорвать и не уничтожить. Нет сил избавиться от него. Поскольку именно так и устроен этот мир. Дубы наблюдали, возмущались, помогали лесу и смиренно терпели. И поныне в далёком краю есть этот чудный лес. Но спят беспробудным сном его древние хранители-дубы, качаясь могучими кронами и о чём-то тихо шелестя. Их шёпот доносится до самых отдалённых уголков леса, проникает в лисьи норы и чернеющие дупла подозрительных сов. На секунду приподняв пушистые ушки, хитрая хищница завороженно замирает, вслушиваясь в шёпот леса. Но, заметив поодаль тень человека, тотчас же стремится скрыться в густые дебри. Утоптанные дорожки и поныне вьются причудливыми лентами сквозь весь лес. Но ни птицы, ни деревья, ни цветы, ни появившиеся животные не смогли бы сказать, откуда они взялись. А дубы давно уже спали тяжёлым старческим сном и не могли рассказать давнюю историю этого некогда роскошного леса. Теперь же в нём не встретишь ни раскидистых пальм, ни величавых великанов-секвой, ни благоуханных кипарисов. Только стройные осинки, тополя да вязы населяют густой лес. Но до сих пор каждый человек, забредший в дивный лес, долго-долго стоит на заросшем рогозом и осокой берегу высохшей реки и смотрит на поломанные стволы упавших сосен. И затаённая грусть поднимается в сердце каждого странника, который молча глядит на сухие, потрескавшиеся и осыпавшиеся со временем ветви. И отвечают ему сосны полным скорби и неугасимой гордости взглядом из глубин каменистого оврага. А там, где прежде был цветущий луг, теперь золотится спелая рожь. И порой, на исходе дня, усталые люди садятся под сенью кудрявых берёз, что, как и прежде, румянятся под ласковым солнцем на самой границе леса и внимают пению перелётных птиц. Как и прежде, они с затаённым восторгом и ужасом слушают были и сказки странствующего ветра и всё так же пытаются вспомнить нечто далёкое и забытое. Но приходит утро, и волшебство таинственных рассказов, нашёптанных сумасбродным ветром, рассеивается под сиянием робкой денницы. И восходит новый день. Однако пешие странники, долго-долго глядя на упавшие сухие сосны, ещё дольше стоят перед белоствольными берёзками и глядят на ажурные, сплетённые воедино ветви с немым восторгом. И уходит из их сердец потаённая грусть, сменяясь радостным смятением и трепетным ожиданием чуда. И тогда усталый странник сбрасывает котомку с онемевших плеч и садится рядом с отдыхающими людьми под ажурной сенью кудрявых красавиц. И вслушивается он в далёкий шелест древних крон, изо дня в день в полудрёме вещающих о днях былых и прекрасных. Так о чём же шепчут листья? О свободе, о смерти и нескончаемой любви. Обсудить на форуме