Прималь

Иремил провёл по земле шершавой ладонью и прикоснулся пальцем к языку. Соль и горечь. Тут же сплюнул и, поднявшись с колен, обернулся к спутникам.

— Здесь, — сказал хрипло и закашлялся.

В горле свербело от пыли и пепла. Только что Иремил прошёл через праховое облако и чуть не задохнулся, пока уговаривал толпу вихрящихся в нём блудливых душ пропустить их. Из троих это мог делать лишь он — бывалый прималь, знающий, как поладить с мертвецами. В тленных землях выживали только те, кто носил в себе пепел. Иремил отдал сожжённым покойникам левую руку, чтобы они могли поселиться в ней и путешествовать с ним в мир живых.

От плеча до запястья по коже Иремила вместо вен ползли трещины. Крови, костей и жил там давно уже не было. Рука стала тёмно-серой, цвета опущенной в воду гальки, и каменно-тяжёлой. Иремил обыкновенно привязывал её за спину и иногда покрывал рыбьим клеем, чтобы души не рассыпались песком и трухой и не разлетались во все стороны от ветра. Теперь уже вторые сутки у Иремила не было ни клея, ни мучного сока, ни смолы. Воды и той почти не осталось. Трещины разъедали сухую плоть, и Иремил боялся, как бы чего не случилось. Если конечность отвалится, придётся жертвовать тленным что-то другое.

— Аи-аи. Точно ли? — недоверчиво прищурился Маито, русоволосый и коренастый, как и все южане.

Ростом он едва доходил Иремилу до груди. У него были глаза торговца: цепкие, бегающие, ищущие. Покупателя ли, бесплатной выпивки, выгодной сделки или простофиль, которых можно трижды одурачить. В последние дни искра во взгляде Маито потускнела, но сейчас вспыхнула снова.

— Точно говоришь? — повторил южанин с пытливостью пройдохи, всюду ищущего подвох.

Иремил посмотрел на него внимательно, тяжело посмотрел. Взглядом точно жёрновом прокатился. Маито сразу как-то осунулся, принялся торопливо расстёгивать ремни на груди и животе, чтобы снять бесформенный горб, в котором, как в коконе, сидел его сын Астре. За месяц пути Иремил видел его всего два раза, да и то случайно. Маито не хотел показывать мальчика даже луне и солнцу. Чем меньше людей запомнит его лицо, тем скорее мир забудет, что Астре когда-то родился. Так считал Маито и поклонялся собственному мнению.

Мальчик был белым и хрупким, словно фигурка из слоновой кости. Иремила завораживали его глаза. Не карие, как у отца, а тёмно-синие с дымчатыми ресницами. В них запечатлелось грозовое небо. Непроглядное, густое, подвижное. Готовое вот-вот разразиться молниями. И если бы подождать ещё лет семь, оно бы разразилось, а пока стихия бушевала только внутри Астре. Отец носил его, как крест, и крест этот, вызревая, тяжелел день ото дня, не смотря на то, что мальчику не доставалось толком ни питья, ни еды. Маито морил его голодом, пытаясь сделать легче, но Астре всё больше пригибал отца к земле. Иремил видел заключённый в мальчике свинец. Видел глазами прималя — безумца, хранящего в душе ворох бесполезной начинки из чувств. Эта первобытная шелуха, которую люди начали сбрасывать тысячелетия назад, нашла своё пристанище в Иремиле. Сейчас она скрипела на зубах сродни песку, слизанному с пальцев. А иногда разливалась мёдом. А порой заходилась набатным звоном, заставляя сердце биться тревожно и неистово.

Иремил чувствовал многое. И то, что под ногами покоятся в мёртвой почве съедобные луковицы и то, что Маито уже две ночи терзается желанием задушить сына и двинуться в обратный путь. Каждый раз ложась рядом с пыльным свёртком, он про себя клял спящего в нём мальчика. Но если Астре погибнет здесь, то через год или два он родится снова. Не точно такой же, но с прежней Целью.

Раздумывая об этом, Иремил осторожно поддевал ножом землю, чтобы добраться до сочных побегов — зародышей, которые никогда не прорастут в материнских чревах. В тленных землях они имели вид луковиц. Плотных, белых, полных живительной мякоти. Луковицы эти навсегда замирали в недрах пустоши, готовые в любой момент пустить росток. Но родиться им было уже не суждено, и Иремил ел их без сомнений, зная, что тем самым освобождает души и даёт им шанс появиться на свет в другом месте. Съедобны, однако, были только те, над которыми женщины проливали слёзы. Потому Иремил и пробовал почву на соль. Неоплаканные зародыши обыкновенно окаменевали: не было смысла тратить силы, откапывая их.

Маито освободился от ноши, упал на колени рядом с прималем и принялся орудовать лезвием, вспарывая жёсткое брюхо поверхности. Иремил на мгновение разогнул усталую спину и увидел, что Астре чуть-чуть выглянул из своего мешка-кокона и смотрит на него. Прималь хотел улыбнуться ему, но не смог. Улыбка означала бы ложь. Грозовые глаза поняли его и опустились за пыльную стену мешка. Иремил подумал, что кроме этих глаз он ничего не смог уловить. Даже цвет волос Астре не вспомнил, хотя вот только что смотрел на него. Дети с Целью всегда странные.

Маито вытащил первую луковицу. Наскоро обтёр рукавом пепел, вгрызся жадно, захрустел. С уголков обветренных губ потекли прозрачные струйки. Иремил добыл свою. Одной рукой ловко очистил верхний слой, порезал как яблоко и стал есть неторопливо, кладя в рот по ломтику. В носу защипало, когда разлилась по языку первая прохладная сладость. Астре больше не шелохнулся и не выглянул.

— Дай ему, — сказал Иремил.

Маито зыркнул на него исподлобья. Метнул взгляд-молнию в сторону мешка. Что-то проворчал себе под нос, однако вторая луковица утонула не в его животе, а в недрах тканевого кокона. До этого дня Иремил не встревал, но сегодня пришлось. Шелуха чувств стала холодной и колкой, как ледяная игла. Она била под сердце при каждом вдохе, предупреждая о скором конце путешествия.

Сизые тучи заволокли горизонт. Куда ни глянь — мёртвая земля, от трещин мозаичная, как дно высохшего океана. Взгляду не за что зацепиться, только блестят вдалеке лужицы, полные ядовитой ртути. Обманись и подойди к ним в поисках воды — умрёшь.

После ужина Маито забрался во второй мешок и тут же уснул. Иремил остался сторожить. Нашёл ещё луковицу, выдавил сок на глиняную руку, чтобы смочить трещины и забить их влажной, пахшей тленом пылью. Небо и земля почти слились в ночном поцелуе, когда на горизонте Иремил увидел несколько крупных вихрей, похожих на торнадо. Они стремительно приближались к устроившимся на отдых путникам. Прималь быстро закрыл лицо заскорузлой тряпицей, надел очки с мутными стёклами. Они прилегали плотно, не пропускали песок и пепел. Но и видеть в них он почти не мог.

Воздух стал густым, душным. Его заполнил знакомый травяной запах. Такой же шёл от перетёртой между ладонями полыни, которую клали на могилы к покойникам. Иремил встал и пошёл навстречу вихревым воронкам.

Сожжённые не говорят и не шепчут. У них нет голосов и лиц, а вместо ног их носит ветер. Иремилу понадобилось десять лет, чтобы стать прималем, но даже тому, кто научился усмирять праховые вихри, требовалась еда и одежда, уголь на зиму и лекарства. Маито заплатил десять монет. Ещё столько же обещал отдать по возвращению. Месяц можно жить безбедно, а потом ещё кто-нибудь захочет избавиться от ребёнка, рождённого с Целью. Такие дети всегда выбирали грязные семьи, а грязные семьи раз за разом торопились от них избавиться.

Астре родился безногим, и отец должен был всюду носить его с собой на спине. Таков закон. Только после того, как мальчику исполнилось десять, Маито получил разрешение отправиться с ним в поход к жертвенному ущелью, чтобы вернуться домой уже без груза.

Прималь задержал дыхание и вступил в объятия первого пыльного вихря. Каждая песчинка в нём хотела рассказать живому свою историю. Каждая стремилась забраться в прималя, втиснуться в складки его одежды и в щели на руке. Иремил для сожжённых, как медовые соты для роя голодных пчёл. Всем хотелось найти своё место. Всем хотелось уйти с ним. Прималь согласился взять с собой щепотку вихря, но за услугу. Услышав его желание, пепельные облака тут же ринулись в сторону спящих отца и сына. Астре не тронули. Так велел Иремил.

Прималь подарил южанину много времени на раздумья. Он вёл Маито десятки дней и ночей, ожидая, что тот передумает и оставит сына. Теперь, спустя неделю, уже не было смысла давать ему шанс. Спальный мешок спасал Маито всего мгновение. Южанин задёргался, захрипел, закашлял. Стал махать руками, закрывался полой плаща, но бесполезно. Пепел лез ему в глаза и ноздри, заполнил горло удушливой пробкой, ершился в лёгких. Он забил Маито до краёв и остался внутри, найдя в его теле своё место. Остатки душ вернулись к прималю, и он, как обещал, взял наугад щепотку, послюнявил пальцем комочек и замазал одну из трещин на руке. Затем взвалил себе на спину кулёк с Астре, застегнул ремни на поясе и груди. Вздохнул горько.

В кармане прималя лежало десять монет. В нагрудном кошельке Маито двадцать. Полтора месяца можно кормить детей сыром, мясом и молоком, а потом придёт пора отправиться в другую деревню.

— Ты у меня двенадцатый, — сказал Иремил, сорвав с потрескавшихся губ повязку и сунув её за пазуху.

— Ты меня убьёшь? — робкий голосок из кокона.

Прималь тихо рассмеялся.

— Нет, Астре, я буду носить тебя всю жизнь, пока не умру. Совести, говорят, много не бывает. У меня кроме тебя ещё трое безногих.

Дети с Целью рождались разные. Одни, чтобы внушить родителям страх. Они были уродливы, как демоны. Другие, вроде Астре, заставляли мать и отца почувствовать тяжесть вины. Они воплощали совесть, которую следовало носить на спине, чтобы всегда помнить о своих дурных делах. Безногие отпрыски — кара для больших грешников.

Было ещё много другой первобытной шелухи, которую люди давно вычистили из собственных душ и вытряхнули на свалку небытия, чтобы жить проще и легче. Но чувства, коим теперь не было места внутри сердец, продолжали рождаться, облечённые в плоть и кровь. Иремил собирал детей с Целью по всему свету и растил, как мог. Глядя на них, он медленно прозревал, учился видеть и ощущать то, что остальным было недоступно — полноту жизни.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 16. Оценка: 4,31 из 5)
Загрузка...