Одна сотая солнца

Я открывал глаза, и в первые доли мгновения мне казалось, что все еще спят. Утренняя тишь, какая она бывает только тогда, когда знаешь, что впереди ждет счастье, покой и тепло, все больше сплеталась с мертвой звенящей тишиной. Потом я словно снова открывал глаза, уже в пустом, но таком огромном доме, где никто не спал и не собирался просыпаться. И только тихий голос Лимми, шепчущий как будто изнутри, ласково звал в новый день.

Умиротворение не покидало меня, когда я выходил из комнаты, и скрип половиц эхом разносился по всему дому. Когда я накрывал на стол и четко слышал, как каждая кружка касалась стола. Иногда я выливал остатки воды прямо на пол и почти слышал, как причитает моя мать. В детстве я частенько проказничал, и ее гневные речи по этому поводу были такие одинаковые, что я мог воспроизвести каждое ее слово даже сейчас, пару тысяч солнц спустя. Лимми в моей голове повторяла их вместе со мной.

После завтрака я шел на луг собирать травы. Никто не собирал их так долго, как я. Солнце, греющее мою спину, ветер, даривший легкую прохладу, перешептывание склоняемых им растений и листьев – ничто не могло увлечь меня больше. Я находился в эпицентре дикой жизни, полной жужжания, свиста, стрекотания. Много времени я проводил впустую, наблюдая за муравьями или перебирая пальцами цветки. Лимми научила меня различать сорта. Я должен был знать больше, чем она, но медицина считалась женским делом, чтобы я мог проявлять интерес. Она собирала травы быстро, каждая секунда ее жизни обходилась дорого, но мы все равно успевали сыграть в прятки и поползать по земле, почти невидимые друг для друга среди густой заросли. Каждый раз, опускаясь на колени для удобства, собирая травы уже в одиночестве, я как будто снова видел ее яркие голубые глаза среди растений как тогда, в детстве. «Нашел!» - почти вырывалось у меня, но я осекался. Она всегда хихикала в ответ, но я уже плохо помнил, как. Мамины слова запечатались в моей памяти, а смех Лимми почему-то нет. Я пытался воспроизвести то, как она смеется, но это была не она. Если бы засмеялась она, я бы сразу узнал.

С полудня я шел на рынок – к обувной лавке. Там крутилось много людей, и кипела деревенская жизнь. Пахло хлебом и пряностями, раздавались удары молотков, но громче всего, конечно, кричали голоса. Люди любили продавать, а еще больше любили спорить. Стекало по небосводу солнце, толпился и бежал народ. В основном спешили, конечно, кали. Они приходили и уходили, никто из них не задерживался подолгу. Только пару человек на моей памяти остались. Я узнавал их, даже когда старость тяжелым отпечатком ложилась на лица. По ним я понял, что все кали старятся с разной скоростью. Разница у мамы и Лимми была почти незаметна, можно сказать, они совпадали, такое могло происходить с матерью и ее ребенком. Могло и не происходить, как случилось со мной, что и стало нашим проклятьем. Их стремительно ускользающее время и мое едва делающее очередной шаг развели нас по разные стороны жизни. Единственным моим сторонником стал цветок, с которым не было нужды торопиться. Я носил его из дома к лавке и, возвращаясь домой, нес обратно. Я говорил с ним, но он никогда не отвечал мне, чем, впрочем, не сильно отличался от остальных, и поэтому я не винил его. Он был со мной еще долго, до того самого дня.

Тогда я чинил обувь молодой женщины и в последний раз бросил взгляд на цветок. Я звал его Лимми. В следующее мгновение я просто услышал глухой стук, и горшка больше не было на прилавке. Я едва успел подняться, когда ко мне подбежали ребята. Один из них поднял свой кожаный мяч, а потом они вместе опустили голову вниз и рассмеялись. Самый высокий из них поднял осколок моего глиняного горшка и положил его на прилавок со словами:

- Смотрите лучше, мы едва не проткнули себе ноги.

Его зеленые глаза сузились, когда он рассмеялся во второй раз. Все, что оставалось мне, когда они ушли –  присесть на колени и склониться над плоским стебельком с рассыпанными лепестками. Смерть никогда не была красивой. Красиво умереть не мог никто.

- И что же ты, оставишь все так?

Кто бы мог подумать, что всего один вопрос, заданный вовремя, может поменять всю жизнь? В тот момент я сидел на сырой земле, столкнутый враждебным миром, а в другой уже ехал в повозке вместе с прекрасной девушкой, и в глазах моих отдалялся кусочек мира, который раньше я звал домом. Мы ехали вслед за надеждой, надеждой, которой дышала моя путница, и которую едва улавливал я. Впервые, однако, на моей душе было легко. Мы тряслись в телеге, сено кололо мне спину, едва хватало места для сна, но встречный ветер дарил ни с чем несравнимое чувство свободы. Не хватало только Лимми – той, что толкнула меня в этот путь.

- Вставай, вставай! – прокричала моя спутница, на трясущихся ногах поднимаясь во весь рост. Телега тряслась и подпрыгивала на каждой кочке, норовя выплюнуть ее в любой момент, но она упорно кричала мне сквозь шум колес и порывы ветра, - вставай, тупологовый!

Я прижался спиной к стогу сена и подобрал под себя ноги, пытаясь встать, но они то и дело соскальзывали - подо мной словно извергался вулкан. Я беспомощно взглянул на нее и замотал головой.

- Нет!

- Не труси! – на ватных ногах она двинулась ко мне, одной рукой цепляясь за сено, а другую протягивая: - берись за руку!

Она подпрыгивала вместе с телегой почти до вечернего неба, и я ужасно боялся за себя и за нее, пока она стояла вот так, посреди телеги. Но в тот момент, когда наши пальцы сплелись, все страхи отошли на второй план. Я поднялся.

И я понял, что она хотела мне показать.

Весь горизонт простирался у нас перед глазами, как на ладони. Дикие поля и полная, безграничная свобода. Нескончаемая земля. Ветер бил мне в лицо, слишком много воздуха попадало в легкие. Я задыхался. Шум стоял в моих ушах, заглушая даже голос Лимми внутри. Исчезло сено, исчез селянин и его лошадь с телегой, по этим бескрайним просторам несся я. Я жил каждой клеточкой своего тела. Мое долгое, бесконечное время, пленником которого я был, приобрело новые, яркие краски. Этот момент мог длиться вечно – для меня, для нитьи. Я закричал – вопль вырвался из глубин наружу, сбрасывая оковы. Моя путница закричала тоже.  Мы переглянулись и, не сговариваясь, подняли сплетенные руки вверх, навстречу новой жизни, навстречу высотам, которые нас ждали. Ощущение триумфа поглотило меня, и я почти пропустил момент, когда она указала куда-то вперед, где темнело большое черное пятно:

- Смотри, смотри, тупоголовый!

Я впился взглядом в горизонт и жадно ловил каждый всполох на той стороне жизни. Пятно все приближалось и разрасталось, пока, наконец, не превратилось в огромный табун диких лошадей. Земля под телегой задрожала, наша лошадь вскинулась и встала на дыбы. Сено покатилось на нас, и мы едва сообразили отпрыгнуть к перилам и повиснуть на одной руке, пропуская скользящие стоги вперед. Сквозь дикий шум до меня донесся крик извозчика, и телега понеслась вольным ветром. Она прыгала из стороны в сторону и тряслась еще сильнее, чем было, и я все никак не мог дотянуться второй рукой до перил. Ветер бил мне в затылок, а волосы хлестали по моему лицу, и я не видел, не слышал моей спутницы. Все, что я смог расслышать – громкое ржание, ржание тысячи лошадей перед тем, как они понеслись прямо рядом со мной. Ветер захлестал с двойной силой, запах пота и пыли ударил мне в нос. Их ржание разносилось прямо над моим ухом. Дрожащими пальцами я дотянулся до перила и прижался к телеге, что есть сил. Лошади неслись прямо перед моими глазами. Дикие, свободные, они нескончаемым потоком перебирали миллионы ног, взбивая землю, как молоко. Оглушающей песней тянулось их ржание, возникающее то где-то вдалеке, то прямо рядом со мной. Зрелище было бесподобным. Сердце мое колотилось в такт им, в их ритме, с бешенной скоростью, в то мгновение я почти забыл, что значит дышать.

Увы, ждали нас не только высоты. Падений, несомненно, было больше, но самым болезненным был последний. Мы стояли у озера. Я поддерживал ее старое, едва дышащее тело, усохшее до такой степени, что от былого роста почти ничего не осталось. Ее руки и ноги тряслись, как тогда, на телеге, только на этот раз все было по-другому. Она глубоко вдохнула, ее глаза загорелись былым озорным огоньком, и она ткнула меня легонько в бок:

- Чего застыл, тупоголовый? Разве не этого мы искали?

- Просто… все подошло к концу… - промолвил я, медленно шагая навстречу волнам. Она вздрогнула, когда холодная вода коснулась ее босых ног, но смело двинулась вперед, - ты говорила… помнишь, ты говорила, что все закончится здесь?

- Конечно, тупоголовый, - ворчливо отозвалась она в ответ. Вода обволакивала нас, словно приглашая в свои объятья, а мы все шли и шли, - я сказала, что брошу тебя, как только мы найдем это место. Ты никогда не был мне нужен, но я не могла оставить тебя там, в этой проклятой лавке.

- Она была чудесной.

- У тебя все чудесно… - шевеление ее губ взволновало гладь озера. Она покрылась морщинками, каких было полно на ее прекрасном лице, - на счет три?

- Два…

- Один…

И мы погрузились в воду. Блеклая луна и звезды на ночном небе затмились ярким подводным светом. Я мог поклясться, что здесь был самый пик жаркого дня. Я заворочался, отпуская от себя подводные волны, но ее нигде не было. Весь морской мир во всех его красках простирался передо мной, но ее нигде не было. Сердце мое наполнилось тревогой, что она не успела, что время отсчитало свой час, и я поспешил вынырнуть. Мне едва удалось глотнуть немного воздуха, когда в меня полетели брызги, океан брызг и донесся веселый, заливистый, детский смех.

-  Попался!

- Что? Что? – я прикрыл глаза рукой, другой пытаясь нащупать шкодливого ребенка, - вернись к своей маме!

- Какая мама, тупоголовый?

В ночном полумраке воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь неспешными всплесками волн. Я затаил дыхание и припустил руку, открывая глазам вид на маленькую, кучерявую девочку лет шести с задорным вздернутым носиком и чистым, гладким лицом – лицом, в котором было слишком много чужих и одновременно знакомых черт. Я отказывался верить, но душа все равно трепетала, а сердце, казалось, забыло, как биться. Девочка всматривалась в меня с похожим любопытством, но вдруг захохотала, первой прервав ночную тишь:

- Ты был симпатичней! И как из такого милого ребенка ты стал вот тем, каким был?

- А ты всегда была красивой, - отозвался я, в ответ ее щечки покраснели.

- Брось подлизываться, - она шлепнула по воде, послав в мою сторону брызги, - меня от подлиз воротит.

Она схватилась за сердце и вдохнула. По водной глади пошла мелкая рябь, и меня словно ударило молнией. Гнев и бессилие вспыхнули во мне, и я со всей силы ударил по воде кулаками.

- Все напрасно!

Разочарование было сравнимо с привязанными к ступням валунами, которые тянули меня на дно, давая все меньше и меньше шансов глотнуть спасительный воздух. Жизнь потеряла всякий смысл. Я закрыл лицо руками, скрывая от нее свои слезы, и они покатились жгучими каплями по моим щекам. Падение обернулось последним, самым последним взлетом, обещавшим подарить крылья, а в итоге жестоко разбившим о скалы.

- Эй, тупоголовый, брось заниматься ерундой, - раздался ее робкий, едва звенящий нотками былого озорства голосок, - мое время на исходе, а ты заставляешь меня проводить последние мгновения за созерцанием убитого тебя?

- Прости, - я торопливо вытер слезы с лица и впервые обратил внимания на свои маленькие руки с чистыми, белыми ладошками, - постой, я что, тоже?..

- Нет, сынок, только мое время вернулось вспять, - она закатила глаза, - озеро одно, тупоголовый!

- Оно нас обмануло, - бессмысленным взглядом я провел по ночной, блестящей от звезд водной глади, - время вернулось вспять, но… не так. Совсем не так! Все было зря. Ты все еще умираешь от старости…

Я взглянул на ее детское личико с неестественным для него отпечатком прожитого времени, и перед глазами всплыл день нашего знакомства. Старость еще ждала ее впереди, она горела молодостью и дерзостью, и жизнь скользила в каждом ее движении.

- И что же ты, оставишь все так?

Я поднял голову, но мало что увидел – солнце обволакивало фигуру, затемняя лицо. Все, что мне удалось разглядеть прищуренными от слепящего света глазами, это разлетающиеся на ветру волосы.

- Я тебя спрашиваю, нитья, - повторил женский голос, - чего молчишь?

Я поднялся и вернулся за прилавок, не поднимая головы. Лимми внутри любопытно озиралась.

- Эй!

- Мне нужно работать, - я взял в руки второй сапог, - у вас есть заказ?

Она громко цокнула и взмахнула руками. Я сжался, готовый к чему угодно, но она лишь раздраженно выкинула:

- Тупоголовый! – и ушла.

Я не смотрел ей вслед, но мои мысли преследовали ее. Голос у нее был звонкий и переливистый, наверное, она была молодая. Может, у нее были зеленые глаза, как у того мальчишки, а может, голубые, как у Лимми. В любом случае, я считал, что она ушла навсегда, как уходят все, и поэтому, услышав ее голос снова, едва не выронил сапог.

- Что ты хочешь сказать?

Я сглотнул и замер, уткнувшись взглядом в свои руки. Тон ее голоса говорил сам за себя: она требовала, и была зла. Многие люди требуют и злятся, я не был удивлен. Удивился я лишь тогда, когда услышал голос того зеленоглазого мальчишки, который жалобно прожевал свои слова. Сначала я даже не понял, что он сказал, и девушка, видимо, не поняла, потому что она еще раз грозно повторила:

- Четче! Что ты хочешь сказать?

- Извините меня.

Я снова встретился с его зелеными глазами. В этот раз они были широко раскрыты, и мне стало интересно, раскрыты ли также мои? Никогда не задавался этим вопросом. Лимми тоже развела руками.

- Заруби себе на носу и другим передай, - не унималась девушка, а потом оттолкнула мальчишку, - можешь идти.

Он развернулся на каблуках и убежал. Я едва успел спрятать взгляд в сапогах, поскольку девушка отвернулась от убегающего него к сидящему мне. Она тоже присела - на прилавок. Я понял это, потому что тень от нее укрыла всего меня – как солнечное затмение.

- Что делаешь?

- Подошва продырявилась, - отозвался я и постучал кулаком по сапогу, - мне нужно починить до вечера.

- Если ты не успеваешь, так и скажи этой дамочке.

Я промолчал. Тень не шевелилась и молчала тоже. Она мешала мне разглядеть подошву, но я не решался вытянуть руку с сапогом на свет. Тем не менее, я старался сделать все как можно медленнее, чтобы она могла рассмотреть каждый штрих. Наверное, она тоже готовилась к подобному ремеслу.

- Все дело во времени, да? – спросила она и продолжила после того, как я ничего не ответил, - они кали, и нельзя тратить их драгоценное время, - на предпоследнем слове она сыграла иронией, словно это было нечто забавное.

Я пробежался пальцами по сапогу. Он был женский и почти новый, кожа еще не знала палящего солнца. Кали никогда не шили себе одежду и обуви, и потому всегда небрежно к ним относились – этот сапог снова оказался у мастера, хотя вполне мог служить долгое, долгое время. Я скользнул взглядом вниз и посмотрел на свои босые ноги. В этот момент незнакомка снова заговорила, вернув мое внимание:

- Тупоголовый. Был бы умным, не дал себя заковать в эти цепи. Отдай мне сапог, я выкину его.

Она протянула руку ко мне, и я отвернулся, прижав его к себе.

- Ты за это гроши получаешь! – настаивала она, требовательно стуча по моему плечу кончиками пальцев, - посмотри на себя, сам босой!

- У меня нет времени на себя, - попытался защититься я, но, похоже, это распалило ее еще больше.

- Отдай, я сказала!

Она скользнула по прилавку ногами и спрыгнула ко мне в лавку. Я успел соскочить и отвернуться, обнимая многострадальный сапог. Она вцепилась в высовывающийся носик и дернула на себя, но я даже не шелохнулся, настолько малы были ее силы. Украдкой я поймал взглядом ее пальчики, обхватывающие носок сапога. Маленькие, но слегка грубоватые. У кали были нежные руки, без единой мозоли и царапины. Нитья, скорее всего. Она схватилась за мою руку, пытаясь в буквальном смысле отодрать ее от обуви, потом обеими руками схватилась за носок. В очередной попытке вырвать мой заказ ее пальцы соскользнули с гладкой кожи сапога, и она упала.  Я расслышал грохот падающих инструментов и свалившейся полки, но не обернулся. После такого погрома воцарившаяся тишина оказалась еще оглушительней. В лавку врывались шумы ярмарки, а моя палатка подобно кладбищу сражала пустотой. Мое сердце наполнилось тревогой, Лимми ахнула, но доносящаяся ругань развеяла все страхи:

- Черт подери, почему у тебя тут грязно? Я едва не убилась, пытаясь спасти твою шкуру.

Она снова замолчала, а я стоял, вглядываясь в сапог. Лимми цокнула языком и заявила, что держать его следовало другой стороной, и она бы не упала. Я не мог отрицать.

- Да не буду я выкидывать твой сапог, помоги мне подняться!

Я замер. Она продолжила выругиваться и зашумела, видимо, пытаясь подняться сама. Сейчас Лимми бы пристыдила меня. «По твоей вине она упала, - покачивала бы она головой, - а ты даже не посмотрел на нее». Может, она бы окончательно разочаровалась во мне, если бы незнакомка не поскользнулась, а я не успел ее схватить. Это произошло очень быстро: в одно мгновение я держал в руках сапог, а в другое уже ее голые плечи. Ее тепло проскальзывало сквозь мои пальцы. От них по ее коже волной побежали мурашки, и она отпрянула.

- Ужас! Ты руки что, в колодце держишь?

Я спрятал руки за спину и промолчал. Голос Лимми шептал внутри меня – «посмотри на нее, посмотри, она первая, кто заговорил с тобой», но что-то словно удерживало мой взгляд. Незнакомка же, не замечая моей внутренней борьбы, опустилась на пол и ахнула:

- Ты что, выбросил свой сапог ради меня? Я теперь должна на тебе жениться, да?

Копна ее темных вьющихся волос оказалась прямо передо мной. С длинных локон капала алая  кровь, прямо на пальцы моих ног. Я рассматривал ее и никак не мог понять, в каком месте она ударилась. Нужно было перебрать ее волосы, и голос Лимми кричал мне сделать это. Незнакомка ни о чем не подозревала, только щупала выкинутый сапог и отпускала язвительные комментарии. Ее слова пролетали мимо моих ушей. Я услышал только, как она замолкла, когда я собрал волю в кулак и опустился рядом с ней, обхватив ее голову руками. Крики Лимми в моей голове сразу же стихли, и я едва расслышал свои мысли вновь, как запричитала незнакомка:

- Ты что там собрался делать? Убери свои руки подальше, тупоголовый!

- Вы поранились, - спокойно сообщил ей я, - дайте мне осмотреть, пожалуйста.

В ответ она перестала сопротивляться, но голос ее не истратил своего недоверия:

- Учти, мой призрак будет преследовать тебя всю твою долгую жизнь!

Я начал перебирать ее волосы в поисках раны. Она нашлась довольно быстро - маленькая, но глубокая ранка. Кровь не переставала идти.

- Ты что там затих? Все плохо? – спросила она и подняла руку, пытаясь нащупать место удара.

- Она глубокая. Ее надо зашить.

- Ну и зашивай тогда, - она села на пол и вытянула ноги, - кто виноват, что я упала?

Я взглянул на свою коллекцию ниток с иголками, но до этого мне не приходилось иметь дело с людьми.

- Боюсь, я сделаю вам больно.

- А кто не сделает?

С этих слов я принялся зашивать. Она вздрагивала, но не плакала, только ругалась, как уличный пьяница. Я выбрал самую тонкую нитку и старался сделать все как можно быстрее, но все равно ужасная вина плескалась в сердце. Мы оба выдохнули с последним взмахом иголки. Я отвернулся и принялся укладывать нитки, пока она поднималась. В душе моей царило смятение. Мои руки были испачканы в крови, все еще теплой, а между пальцев все еще скользили ее шелковистые волосы. Я вдыхал их запах. Они пахли Лимми. Незнакомка вдруг закричала, не дав моим мыслям утечь в воспоминания. Я тут же обернулся, но столкнулся с ней почти нос к носу. Она схватила меня за плечи и выдохнула мне в лицо:

- Так вот ты какой, тупоголовый.

В ее широко раскрытых карих глазах отражалось мое бледное лицо с двумя безжизненными пятнами глаз. Темные волосы обрамляли ее высокие скулы, едва тронутые веснушками. Тонкие губы исказились в усмешке, прежде чем снова выдать что-нибудь грязное:

- Черт подери, я думала, ты окажешься красивей!

Удивительно, какой контраст составляла ее бранная речь и ее красота. Она ни одной черточкой не походила на Лимми, но все же сердце мое пропустило удар. На ее красивом лице пробежали тени, и она схватилась за затылок:

- Черте ж, больно! Кривые у тебя руки, сапожник!

- Нужно приложить толченую калину, - я замялся и опустил взгляд на руки, - у меня есть дома травы. Если вы хотите, я могу сбегать.

- Ты мне не слуга, тупоголовый, - она гордо прошла мимо, - мне надо, я и пойду. Показывай дорогу!

Дорог и распутий в нашей жизни встретилось много, и  она вела меня, как путевая звезда вела заблудших моряков. Первый наш путь оказался ниточкой к остальным. Тогда мы шагали по полю, я оглядывался назад, на открытую лавку, которая в лучах дневного солнца выглядела совсем по-другому, а она смотрела вперед с гордо приподнятым подбородком. Лимми была ни капельки непохожа на нее. Мы бежали по этому полю, солнце играло в ее длинных каштановых волосах, она смеялась, и смех ее разлетался по бескрайним просторам, таким безжизненно тихим без нее. Незнакомка витала в своих мыслях. Я шел позади нее и краем уха улавливал смех Лимми, доносящийся откуда-то далеко, но со всех сторон.

Я открыл двери, и моя спутница зашла внутрь уверенной и твердой походкой, словно когда-то давно она уже бывала у меня дома, а сейчас просто освежает старые воспоминания. Она прошла на кухню, по-хозяйски уселась за стол и выдохнула с нотками разочарования:

- Пустеет дом с таким тупоголовым, как ты.

Я ничего не ответил, не хотел лишних разговоров о том, куда ушли остальные. Но ее фигура, возвышающаяся над столом, грела душу, а голос, разносившийся по кухне, ласкал уши. Ее волосы за время нашего ухода с рынка немного отросли, и если бы они были немного светлее, со спины она бы походила на Лимми, вернувшуюся с рынка, голодную и уставшую.

Я открыл кухонный ящик и принялся искать калину. Незнакомка подскочила и провела рукой по сундучкам с травами, глаза ее при этом загорелись.

- Ты мог бы стать лекарем!

Я промолчал, а она продолжала открывать и закрывать сундучки, пропускать между пальцев то сушеный ландыш, то семена лопуха. Сам того не замечая, я принялся объяснять назначение того, чего она касалась. Незнакомка оказалась прекрасным слушателем. Обычно люди спешили и никогда не выслушивали до конца, и теплота разливалась по моему телу, когда я говорил и делился знаниями. Она позволила приложить калину и привязать кусочком ткани, отпуская свои колкие комментарии. Когда мы закончили, я встал, готовясь открыть входную дверь, но она продолжала сидеть на стуле и постукивать пальцами по столу.

- Помочь тебе прибраться?

Я опешил от ее вопроса, но она уже складывала вытащенные нами травы по сундучкам. Мне не пришлось ничего исправлять за ней. Она обладала прекрасной памятью – еще одним качеством, свойственным кали. Их время текло настолько быстро, что они не успевали ничего забывать. Но в душе моей все еще боролись сомнения, иначе почему кали тратило драгоценное, ускользающее время на незнакомого человека?

- Слушай, тупоголовый, - заговорила она, усаживаясь обратно, - ты столько трав собрал, почему ты не стал лекарем?

Я опустил голову и принялся рассматривать пальцы ног.

- Нельзя.

- Почему нельзя? – рассердилась она, - чего ты встал, как будто провинился, сядь, что ли!

Как она сказала, я присел на соседний стул. Мой бок буквально воспламенился от ее близкого присутствия, словно она была огромным костром. Последний раз я сидел бок о бок с Лимми много, много солнц назад, и воспоминания об этом опыте в моей голове уже давно исчезли.

- Слушай, нитья, - произнесла незнакомка более спокойно, - тебя ведь здесь ничего не держит. Поехали со мной, а?

Сердце мое вздрогнуло, но я все равно покачал головой:

- Нет, спасибо.

- И чего тебе здесь оставаться? Кали сапоги шить?

- Я сапожник, - ответил я, ничего особо не выражая, - я должен чинить обувь.

- Тупоголовый ты, а не сапожник. Я – твой единственный шанс, - она ткнула себя пальцем в грудь, - поехали.

Я закрыл глаза.

- Нет, спасибо.

- Ты даже не спросил, куда я еду, - обиженным тоном заявила она, - в одном селении мне рассказали о Забвенном Местечке. Слышал о нем?

- Да, - я открыл глаза, ее лицо высветилось прямо передо мной, - это место, возвращающее время. Но это выдумка, сказки, отдушина для потерянных. Тем более, что я нитья – времени у меня предостаточно.

- А слабо проверить? – в ее карих глазах заплясали черти, - каждый горазд плевать на Забвенное Местечко!

Мои ладони вспотели, но внутри что-то упорно тянуло меня вниз.

- Кали… кали без меня останутся без ботинок.

- Причем тут кали?  – она вскочила и взмахнула руками, - разве ты не терял того, что время могло бы тебе вернуть?

Ответ пришел мгновенно - мысль запульсировала в моей голове, повторяя лишь одно слово. Лимми. Лимми. Лимми. Лед тронулся, и незнакомка, заметив это, схватила меня за плечи и подняла со стула:

- Чего ты тогда расселся? Собирай вещи!

- А кали? – растерянно вопросил я.

- Плевать на кали!

Ее слова отозвались в моей душе волной негодования. С детства нитьей учили поддерживать кали, восполняя их утекающее время своим едва перешагивающим. Нас учили их жалеть и уступать во всем, и так было испокон веков. Законом оно отпечаталось у нас на сердцах, и теперь земля словно задрожала под моими ногами от мысли, что я могу уйти. Вопиюще неправильно! Но в карих глазах незнакомки, устремленных на меня, я увидел голубые проблески Лимми. И выбор был сделан.

Первый совместный выбор мы сделали следующим утром, когда проснулись от криков старого извозчика.

- Сено! Где мое сено, поганые вы кали!

Он стоял на земле и кидался в нас остатками сухой травы, так что первое, что я почувствовал тем утром, что она колет мое лицо.

- Старый пень! – выругалась незнакомка, приподнимаясь на локтях. Она одарила извозчика презрительным взглядом, - какого черта ты творишь?

- Мое сено! – лицо извозчика краснело от злости, - его нет! Вы его выкинули, черти!

- Нет, нет, мы его не выкидывали, - я испуганно замотал головой, - оно выпало, когда лошадь встала на дыбы, оно само выпало.

- Что ты мне врешь, наглец! – желтые пальца извозчика заскребли по дереву, нащупывая новые остатки сена, и я пополз назад, - не могло оно выпасть!

- Но выпало! – выплюнула слова незнакомка. Она поднялась, ее фигура возвысилась над стариком, почти как гора, - толку нам его выкидывать? Выпрыгнули бы тогда вместе с ним! Подумай головой, если она у тебя уже не отмерла, - она постучала пальцем по своему виску.

Ее едкое замечание заставило старика побагроветь от возмущения. Он замахнулся, сжимая в руке сухую солому, в ответ она лишь выше подняла подбородок. Их взгляды впились в друг друга. Может, ее твердая уверенность, может, что-то другое, но в какой-то момент он замер, глаза его застыли, теряя связь с происходящим, а затем засветились пониманием. Он опустил руку, и трава посыпалась из его ладони золотистыми бликами. Блеклые губы задрожали, но ни единый звук не смел вырваться наружу. Голос незнакомки раздался необыкновенно громко, и обращалась она ко мне:

- Чего стоишь? Подай руку даме.

Я поспешил спуститься и выполнил ее просьбу. Поравнявшись со стариком, она надменно отвела взгляд, словно он был не достоин того, чтобы смотреть на него. Плечи извозчика задрожали. Сердце мое сжалось, и я растерянно оглянулся по сторонам. Если бы время вернулось вспять, я бы никогда не допустил потерю его сена снова. Почему в тот момент в мою голову не пришла мысль о том, что стог, скользящий мимо меня, кормит его и его семью? Вина наполнила меня до самых кончиков волос, словно стакан наполнило молоко. Незнакомка только раздраженно выдохнула:

- Что? Сколько стоит купить это чертово сено?

- Пятнадцать, - выдавил старик едва слышно, - пятнадцать.

- Ясно, - она толкнула меня в бок локтем и мотнула головой, - иди за мной.

Мы оставили старика. Я шел, постоянно оглядываясь, за ее твердой вышагивающей впереди фигурой. Ее волосы развивались на теплом ветру, уже доставая ей до середины спины. Волосы Лимми росли еще стремительнее. Она могла срезать их несколько раз за одно солнце. Мы всегда следили за тем, как ее срезки скручивались и исчезали за пару тройку мгновений. Если моя спутница срезала волосы, пока я спал, я бы никогда не узнал об этом. Не знал я, и куда мы шли, пока она не остановилась посреди здешнего рынка и не обернулась ко мне, схватив за плечи:

- Хочешь помочь старому пню?

- Да, - ответил я, и она тут же закричала:

- Лекарь с заморских земель! Лучшие травы и рецепты! – она взмахивала руками и указывала на меня, - в селении всего один день, торопитесь, кали!

Страх обдал меня холодным потом, испуганный голос терялся в ее громких криках:

- Нет, я сапожник!

- Молчи, - она приставила к моим губам палец и обдала меня раздраженным взглядом, - ты же хотел помочь старику, тупоголовый, вот и слушайся!

Люди вокруг засуетились и зашептались. Я опустил голову и сжался, стараясь казаться меньше и незаметнее, а незнакомка продолжала нараспев нахваливать мои лекарские способности, которых, на самом деле, не было. Стыд за ложь и за всеобщее внимание поглотило меня (и Лимми), мысли вращались вокруг вопроса, как я смогу оправдать ее и себя. Ее этот вопрос не волновал.

- Два дня назад задел косу, - раздался низкий мужской голос первого подошедшего, - жена перемотала мне руку, но кровь все идет!

Незнакомка замолчала, краем глаза я заметил движение – она разматывала обернутую в лоскутки загорелую руку, а потом воскликнула:

- Так вы ее не зашили, с чего ей останавливаться! Еще и толченую калину не приложили, кто так делает? С вас ноль-три!

- Ноль-три… - прокряхтел мужчина, зазвенели монеты.

- Сейчас лекарь все исправит, - незнакомка толкнула меня в плечо, и я дрожащими руками раскрыл сумку с травами, - подайте ему руку, будьте добры.

Монетки блестели перед моими глазами еще долго, когда одним за другим люди подходили за помощью. Незнакомка по-прежнему говорила за меня, а я молча выполнял свою работу, однако с каждым человеком, которому я помогал, в душе моей разливалось тепло. Незнакомка не переставала восхвалять мои умения, трепала меня по голове, когда рука особенно дрожала, тепло ее тела грело меня как будто со всех сторон. Она возмущенно осекала любые попытки повысить голос, и один ее дерзкий ответ особенно запомнился мне:

- Почему он на меня не смотрит? – спросила одна женщина, пока я обрабатывал ее укус.

- А чего ему на вас смотреть? – надменно отозвалась незнакомка в ответ, - вы особенная, что ли?

Голоса звенели над моими ушами, почти оглушая, и, может, они придавали мне энергии и радость. Во всяком случае, когда моя спутница объявила наш уход, я почти разочаровался. Люди расходились также неохотно, и все, что мне хотелось – крикнуть, что я могу продолжать до следующего восхода солнца.

- Тут даже больше, - сахарным голоском прошептала мне незнакомка, - купим жареных лепешек? Я ужасно голодная.

Мы купили сено немного погодя, к тому же, за дополнительные монетки удалось выкупить и телегу с лошадью. Незнакомка оседлала лошадь не хуже самого извозчика, мне оставалось запрыгнуть в телегу и придерживать сено. Многие ездили с открытой повозкой, но мой предыдущий опыт еще горчил душу. Где-то в ее глубинах, в затаенных уголках, я мечтал снова сыграть лекаря, и рука моя дрожала, норовя скинуть стога. Только голос незнакомки, напевающий какую-то мелодию впереди, отрезвлял меня. Солнце скользило к горизонту, освещая ее длинные, роскошные волосы, развевающиеся на ветру, словно плащ.

Извозчика мы нашли там, где его покинули. Скромной маленькой горкой ютились на деревянной телеге оставшиеся соломинки, старик сидел подле нее, закрыв лицо руками. Я мог только догадываться, сколько времени для него прошло. Незнакомка спрыгнула с лошади, волосы листопадом посыпались на ее спину и заскребли по земле. Она бесцеремонно хлопнула старика по плечу и выдала, указывая на повозку:
- Держи свое сено и не ной!

Извозчик открыл лицо и застыл. Должно быть, он уже забыл наши лица, потому что сказал в ответ:

- Нет, мое сено выпало.

- Да, мы купили тебе новое, - она подтолкнула старика в спину, и тут соскользнул на землю, - езжай домой.

- Я не могу поехать без сена, - он пристально посмотрел на нее, потом на меня, и в его глазах, наконец, засветилось узнавание: - вы!

- Да, представь себе! – она схватила его за плечи, - мы купили тебе сено, не раздражай меня. Перекладывай сам.

Мы расстались хорошими друзьями. Старик обливался слезами и, не переставая, благодарил нас, от чего, как сказала незнакомка, у нее уже начали выпадать уши. Она приняла от него только немного сухарей, хотя он совал нам почти все, что у него имелось. Мы продолжили путь и остановились передохнуть только глубоко ночью. Без цокота копыт воцарилась ночная тишина, и, поскольку рядом не было леса, она не прерывалась уханьем совы и все больше тянула в сон. В сон тянула и прохлада. Солнечное тепло согрело землю, но воздух быстро остудился. Мои зубы застучали от холода, и незнакомка, не поведя и бровью, предложила лечь вместе и укрыться верхней одеждой, сложенной в два слоя. Пока я укладывал одежду, она присела рядом со мной и принялась резать свои волосы. Упавшие локоны светились в темноте и быстро гасли, скручиваясь и исчезая. В ночном мраке они напоминали падающие звезды. На долю мгновения эти звезды освещали ее лицо, такое бледное, лишенное теней и словно высеченное из белого камня мастером своего дела. В такой момент она казалась таинственной, спокойной, как ночное озеро, что я решился задать вопрос, мучивший меня весь вечер:

- Можно спросить у тебя кое-что? – сглотнув, выдал дрожащим голосом я.

Она подняла свои карие глаза на меня, удивительно серьезные и оттого несвойственные ее лицу:

- Ну, спрашивай.

- Сколько… сколько солнц прошло? – мой голос все еще дрожал.

Она призадумалась, продолжая водить кончиком ножа по своим волосам.

- Черт его знает, - она пожала плечами, - пару тысяч. А у тебя? – она перевела свой взгляд на меня.

- Одно.

- Здорово, - она отвела глаза и продолжила резать волосы, - а может, и нет. Вот кого ради ты идешь со мной?

- Вроде ради Лимми, - отозвался я, наблюдая за падающими, как листья, локонами волос, - да, ради нее.

- Вот ее с тобой нет, - заключила незнакомка, - и каждое солнце без нее длится бесконечно вечно, да?

- Да.

- Ты можешь всю жизнь ее вспоминать и страдать, - сказала она, и это было чистой правдой, - я тоже так могу. И, хотя мы оба будем вспоминать кого-то до самой старости, дольше получится у тебя, потому что одно твое солнце – пара тысяч моих.

- Вы же живете меньше, - отозвался я с какой-то грустью в голосе.

- А вот это ложь, - она остановилась и указала ножом на меня, - кто сказал, что кали живут меньше? Ну, это говорят все, - незнакомка закатила глаза, - но это не так. Если взять одного кали, которому суждено прожить несколько миллиардов солнц и одну нитью, которому, допустим, всего пару тысяч, то жить они будут одинаковое время.

- Никогда… никогда не думал об этом, - я посмотрел на свои босые ноги. В душе почему-то заскребли кошки, а незнакомка продолжала мою мысль:

- Никто об этом не думает, тупоголовый.  Кали попросту не хотят, а нитьи… черт его знает, почему они не подняли еще восстания. Всю свою жизнь посвящать обслуживанию кали, только потому, что у них, видите ли, жизнь быстрее протекает. А кто виноват? Не нитьи же украли да себе присвоили.

Она замолчала, я ничего не ответил, и тишина поглотила нас обоих. Незнакомка резала свои волосы, а я смотрел на них и думал, что они похожи на слезы. Слезы тоже блестят и исчезают.

- А почему ты помогла старику?

- Помогла да помогла, отстань, тупоголовый.

- Но ты потратила, наверное, четверть жизни.

- Черт его знает, сколько я потратила на этого старого пня. Какая разница? Вот давай лучше тебя спросим. Чего ты молчишь, что хочешь стать лекарем?

- Я, ну… - мне вдруг стало ужасно стыдно, - я сапожник.

- Тупоголовый ты, а не сапожник. Ежу ясно, что тебе нравится лечить. Но кали сказали тебе быть сапожником, и ты, как черт, вкалываешь. Вот и помрешь в своих сапогах, пока травы лежат в сумке.

- Кали…

- Кали, кали, ты только про кали и говоришь, - она швырнула нож в сумку и упала на бок, - спи.

Мы снова замолчали. Возможно, она слишком устала, чтобы отвечать на мои вопросы, да и не была обязана она вовсе. Я оставил ее в покое и тихо лег рядом, укрыв себя и, кончиками пальцев – укрыв ее. В этой тишине, в этом спокойствии мы просто лежали и смотрели на небо, такое темноте и такое яркое. Оно дарило такой покой, что в голове не проносилось ни единой дурной мысли, только чувство безопасности и уверенность, что вид ночного неба не способен вызвать тоску.

Я ошибался. Холодный камень обжигал мои плечи, солома впивалась в пятки и закрадывалась между пальцев ног, руки жгли мертвые железные прутья. Во мне всплывали сомнения, что окно в этом подземелье вырезали специально, чтобы луна и звезды каждую ночь освещали узников, напоминая о свободе и о том, что ее больше нет. Мне не хватало теплой земли и незнакомки, ровно дышащей рядом со мной, ее тепло, в котором я нуждался больше всего. Она сидела, скрючившись, в соседней клетке. Луна играла в ее седых волосах, едва пробивающихся через густую шевелюру темных волос. Соломинки торчали в ее поношенной серой рубахе, но скребли по чистому камню. Солнце назад она с дикой руганью выкидывала солому сквозь решетку на окнах. Ее упорство проявилось и в том, как она скрупулезно подбирала подолом рубахи остатки и сгребала их в общий коридор. Ей досталось, думаю, она понимала, что ей достанется, но она все равно сделала это. Во всяком случае, новую солому ей не принесли.

Непривычно было не слушать ее ругательств, она всегда ругалась, по поводу и без. Она сидела тихо, спиной ко мне и водила пальцем по камню, до меня доносилось поскабливание. Ее плечи были опущены. Одна часть меня велела заговорить с ней, но что-то в душе едко разъедало любые порывы подчиниться. Я напоминал себе, что незнакомка меня обманула. Увы, от этого не становилось легче, и вид незнакомки не становился менее сломленным. Мы мерзли поодиночке, освещаемые единой луной, теми же звездами, и ко мне закралась мысль, как же мы до этого докатились.

Начиналось все довольно безобидно. Мы приехали в следующую деревню и, поскольку еды снова не хватало, незнакомка предложила повторить предыдущий опыт. Что-то теплое разлилось внутри, когда я увидел, что трав в сумке почти нет. Мы свернули с рынка на край деревни, граничившей с лесом. Я сел на колени и принялся собирать то, что было мне знакомо. Моя спутница легла рядом, пожевывая трилистник красного клевера, и мы неспешно разговаривали. В голову проникли смутные воспоминания о том, как мы собирали травы с Лимми. Она бегала со мной, мы играли в прятки, ползали по земле, соревновались в поисках трын-травы. Много смеха разливалось под утренним небом, сейчас выслушивающее только тихую речь. Время незнакомки отсчитывало свой срок. Хотя волосы ее все еще бойко торчали во все стороны после вчерашней ночи, первые морщинки уже ложились на ее лицо, и что-то неуловимое проскальзывало в ее образе, что-то между той юношеской отвагой и трезвым пониманием вещей, свойственным зрелым людям. Я старался закончить все быстрее, несмотря на то, что она никогда не торопила.

Ближе к вечеру, в самый разгар приема, нас окружили люди в кольчугах. Вокруг нас разом стало пусто, и только стража зловеще поблескивала железными кольцами. Мы с незнакомкой оба почуяли неладное, но если душа моя ушла в пятки, то спутница собиралась сражаться.

- Что такое? Какого черта вы пугаете наших покупающих! – воскликнула она, задрав подбородок. Мой лишь униженно опускался, - а ну, с дороги!

- Помолчала бы лучше, женщина, - двое схватили ее под руку, двое схватили меня, - в подземелье их!

Слово «подземелье» заставило меня покрыться холодной испариной. Я замер, позволяя страже вести меня, незнакомка ругалась и извивалась в каменной хватке, болтала ногами и упиралась в землю.

- Все было законно! – кричала она, - немедленно отпустите, твари!

Ее крики тонули в их нерушимых фигурах, ввергая в еще больший страх меня. Лимми в моей голове истерически кричала, что во всем виновата незнакомка, что нас казнят за то, что мы притворялись лекарями. Не успев сказать и пару слов в ее защиту, я получил упреки и со стороны самой спутницы:

- Какого черта ты молчал! – она впилась в решетки, отделяющие мою клетку от ее, - шел так, как будто все так и должно быть!

- Если нас… сюда… привели… значит, мы в чем-то виноваты? – робко отозвался я в ответ.

Она, конечно, тут же взорвалась:

- Что за логика у тебя хромающая, тупоголовый! Если нас сюда привели, черти они, а не правые!

Она принялась ходить по своей комнате и трясти решетки, попутно пиная солому, служащую, по всей видимости, подстилкой. Подземелье было полностью сделано из белого камня, из-за сырости и недостатка солнечного тепла больше напоминающий лед. Солома, по всей видимости, хоть как-то согревала. Я снял накидку и положил ее поверх, чтобы не сильно кололась.

- Ты что, спать тут собрался? – возмутилась незнакомка.

Я замер, крайне удивленный ее вопросом.

- А ты – нет?

После заката солнца к нам пришел главный. Мы услышали его, едва открылась дверь в подземелье, где-то там, где начиналась каменная лестница, ведущая к клеткам. Железные петли противно заскрипели, на ступеньках забрезжил свет от факела, танцующий, словно уличный пьяница. Раздались нотки каблуков, прикасающихся к твердому камню, и, наконец, нам предстал высокий широкоплечий мужчина в сюрко с красным орлом на груди. Главные мне никогда не попадались, по большей части по тому, что я никогда не нарушал законы, и я глаз не мог отвести от его внушительной фигуры. Он выглядел воинственно и устрашающе, так что из головы моей в один момент вылетели все слова. Незнакомка же обратилась к главному, как к старому приятелю:

- Нас бросили сюда незаконно, - сходу заявила она, вцепившись в решетки. Она прильнула к ним всем телом, словно надеялась пройти сквозь, - выпустите нас.

Он не выпустил. Однако причина тому существовала – он напомнил нам о девочке, что провела с нами часть утра. Незнакомка вспомнила ее быстрее, чем я. Она попросилась собирать травы с нами, потому что в будущем мечтала стать лекарем. Нас обвинили в трате ее времени, времени кали, на что незнакомка лишь громко цокнула. «Это было ее решение» - сказала она за нас двоих, потому что я промолчал. Мы видели ту девочку после подземелья, уже зрелую женщину, при виде нас бросившуюся нам на шею. Едва мы успели что-то сказать, как она прильнула к вышедшей во двор пожилой женщине, осыпавшей нас такими проклятьями, каких я не слышал даже от незнакомки. А тогда, услышав приговор в пять солнц, я застыл на месте. Почти инстинктивно я повернулся к незнакомке в то же мгновение, в какое последние роковые слова соскальзывали с его губ. Она все так же стояла, прижавшись к решетке, как стояла до этих слов. Казалось, ничего не рухнуло в ней, пока в тусклом свете факела не заблестели ее глаза, выдавая тот ужас, что сковывал ее тело. Я кинулся к решетке, не в силах смотреть, как катится вниз ее слеза, и голос мой прозвучал необыкновенно громко, так громко, как прежде я не слышал. «Отпустите ее!» - крикнул я. Кали не судили, я незамедлительно напомнил ему об этом, однако в тот момент заупрямилась незнакомка. «Черта с два! – она вонзилась в меня острым, как клинок, взглядом. Ее мокрое от слез лицо с дрожащими губами никогда не внушало столько уверенности, столько ярости, сколько отражалось в ее лучшие дни, - тебе еще не пристало решать, что мне делать со своей жизнью! Двоих осудили, двое остаются!». Растерянный главный не нашелся, что сказать в ответ, и, в конце концов, мы остались вдвоем.

Дни потянулись одним за другим. Я открывал глаза, и в первые доли мгновения мне казалось, что незнакомка еще спит. Утренняя тишь, какая она бывает только тогда, когда знаешь, что впереди ждет дорога, звезды и поля, все больше сплеталась с мертвой звенящей тишиной. Потом я словно снова открывал глаза, смотрел на незнакомку, на то, как она лежит спиной ко мне и молчит на мои слова. И только тихий голос Лимми, словно возвращающийся из далекого путешествия, ласково звал в новый день.

- Знаешь… - унисоном слились наши голоса, - если ты все равно умрешь, скажи, где Забвенное Местечко. Мне нужно вернуть Лимми.

Мы замерли в трепетном ожидании ответа, но незнакомка только рассмеялась, как будто услышала нечто смешное, и все никак не могла остановиться. Она все смеялась и смеялась, поднимаясь с пола и придерживая рукой живот, чтобы не лопнуть от смеха. Я неуверенно присоединился жалкими смешками, Лимми же в моей голове настороженно молчала – как оказалось, не зря. Смех резко оборвался, словно что-то надорвалось, и незнакомка принялась обкидывать меня своей соломой. Я отскочил от общей решетки и закрыл руками лицо. Ее ярость едва не касалась меня своими пламенными языками, отчаянно защищая ту хрупкую, тонкую натуру, которую я видел, но не осознавал, которую ранил, не осознавая, которую потерял, так и не поняв, что имел.

- Поверить не могу! – воскликнула она. Слезы текли по ее щекам, обжигая, почему-то, меня, - ты, чертов нитья!..

- Я… - в голову ничего не приходило, - если… извини…

- Извиняйся перед своей Лимми! – дрожащим, полным гнева голосом заявила незнакомка, - не знаю я, где оно, ясно?

- Как… это? – Лимми в моей голове замолчала, сердце мое, казалось, остановилось тоже.

- Выдумала я, что знаю, где оно! – она всплеснула руками, - мы шли, куда глаза глядят, тупоголовый!

Лимми в моей голове почти разорвалась от ярости и обиды, но я, сдерживая эмоции, лишь спросил:

- То есть ты врала мне все это время?

- Да! – незнакомка прильнула к нашей общей решетке, - скажи мне, как ты разочарован!

Я ничего не сказал. Я отвернулся – к стене, и ничего не сказал. Она продолжила ходить по своей клетке, тяжелыми, но быстрыми шагами. Кажется, она выкидывала солому, но нам с Лимми больше не было интересно.

На утро принесли обувь, и жизнь потянулась обычными днями. Меня кормили, я говорил с Лимми, сидел один в пустой комнате, ни с кем особо не разговаривая, чинил обувь, только на этот раз ее приносили мне, а не я шел за ними в лавку. Иногда, краем глаза я наблюдал, как росли волосы незнакомки, как уходил ее былой рост, как она молча ела похлебки или вглядывалась в окно. Лимми сердилась на меня за это, но я не мог не смотреть на нее. Что-то мне подсказывало, что все пошло наперекосяк. Но все шло так, как раньше.

Обувь кали попадалась мне часто. Они нередко сдавались мне повторно, но, коснувшись того сапога, того самого сапога, который пыталась вырвать незнакомка в наш первый день, я застыл. Он лежал на моих коленях, поблескивая от солнечных лучей, все еще новый, но уже почти непригодный, инструменты покоились у моих босых ног, ожидая того, когда мои руки снова прикоснутся к ним. И я вдруг отчетливо понял, что этого больше никогда не случится.

- Знаешь, - заговорила она тихим, сонным голосом, - ты ни разу не вспомнил Лимми.

- Да, ни разу… - прошептал я, удивленный сам.

Мы лежали на спинах, взявшись за руки, вглядываясь в ночное звездное небо, и волны мягким одеялом несли нас по озеру. В наших глазах отражались звезды, и было так тихо, так спокойно, как только бывает перед смертью.

- Ты давно ее не вспоминал. Как же ты жил это время?

- Не знаю… - я провел рукой по теплой воде, но нигде не мерещились ее голубые глаза, - я просто… просто перестал ее вспоминать.

Она замолчала.

- Это путешествие оказалось провалом, да?

- Нет, никогда! – я крепче сжал ее руку, - я бы повторил его снова.

- Даже если знаешь, что Лимми не вернуть?

- Даже если никакой надежды. А ты… ты бы взяла меня снова?

- Знаешь, без тебя я никогда бы не пошла сюда.

- Правда?

- Я не верила в это место.

- А я?

- А ты просто мне понравился. К тому же, сидел в этой лавке, и ничто внутри не вело тебя, вот я и повела, только куда нужно.

- Мы ведь шли наугад, куда глаза посмотрят, помнишь, ты так сказала?

- Тупоголовый…

Мы снова замолчали, вслушиваясь в всплески волн, вглядываясь в звезды, чувствуя тепло наших ладоней. Она заговорила, и я был тут, чтоб слышать ее.

- Пообещай мне кое-что.

- Что?

- Отпустить меня. Я уйду, совсем скоро, и не только из этого мира, я уйду из твоего. Я должна уйти, понимаешь?

Я поджал губы, но она ждала.

- Понимаю.

Мы крепче сжали руки и позволили волнам нести нас среди звезд, по ночному небосклону, провожая в наш последний путь.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 3,00 из 5)
Загрузка...