Рождение на Аляске

Они сошли с поезда в районе залива на Аляске. Экспресс напоролся на зверя, какого именно уже не разберешь. Рельсы окрасились в нехороший темно-красный цвет. Свет погас в вагоне. Кто-то там, ближе к клозету по-русски чертыхнулся, а проводник, напомаженный франт, а может, то была дева, предложил пассажирам сохранять спокойствие. Метнувшись к голове состава, стуча дверьми, он или она скорее разжигал панику, чем успокаивал. Мрак настиг их за игрой в дурака, в двуместном купе. Тот, что повыше ростом, Никон, бросился, было к двери, но плюхнулся обратно на место. Там все решат без него. Сосед, Валентин, закрыл глаза. За тонкой фанерной стенкой пропищали чьи-то наручные часы, двенадцать раз.

 

Снежные холмики опадали, дул ветер, полустанок избивался редкими ветвями, летящими неизвестно откуда. Полустанок составлялся из киоска, забитого досками и одноэтажного домика, с желтой крышей. И фонаря, тускло несмелого, освещающего пятачок пред собой. Валентин и Никон, случайные попутчики, что называется

пираты двадцатого века, попросту – бродяги. Не сговариваясь, вышли с вещами, остальные люди предпочли дождаться утра, и возможной починки. Те двое хорошо подготовились к здешней зиме: пуховые куртки, капюшоны окаймляют полоски енотового меха, а штаны настолько теплы, что перестают быть штанами, превращаясь в элемент костюмов для космоса, и прекрасно спасают ноги хозяев от вредной среды.

 

-Мы с тобой уже познакомились, но, старик, куда ты ехал, я не понял, и что за история такая про сказочный маяк? – перекрикивая ветер, вопрошал Никон.

-А, у нас в Питере, в семье нашей дед помер, и перед смертью такую штуку – но гул глушил слова – давай поспокойней местечко найдем!

 

Утопая в снегу по колено, два силуэта ковыляли вдоль рельс, подгоняемые в спину Бореем, но скорее то был ураган. И неведомо кто прорычал со стороны залива - показалось. Для пущей красоты – звезда на небе, одна одинешенька, сиротливо, семечком направляла. Не давала сбиться с пути, обозначив рельсы и шпалы, освещала хоть что-то в кромешной ночи.

 

Они вышли к строению буквой Пе, как будто оазису в ледяной пустоши. Закованные в белые, налипшие доспехи. Два воина с массивными рюкзаками. Ряд столов, стойка, а за стойкой веснушчатый рыжий с влажными глазами смешной человек. Он сказал им: hello, bonjour, привет. И следил за выражением их обветренных лиц. Интуитивно поняв, что «привет» – тот язык, что сейчас нужен, он метнулся к ближайшему столику, приглашая двоих. Но, ударив себя по лбу, он повел к колченогой вешалке, незаметной в углу. И попутно на смеси английского и русского смешной человек нахваливал местную кухню, сетовал на буран, и, кажется, предлагал снять комнату. Никона и Валю веселила эта сбивчивая, но такая искренняя манера речи. Снимая куртки, они заметили небольшой камин, не видимый поначалу, как и вешалка. Прошли к нему, уселись за стол. Они были похожи на полярников или на охотников, толстенные свитера, штаны, что вовсе не штаны, и усталые щетинистые лица. Лица, обращенные к огню. Смешной человек суетился: разложил листки меню, где названия блюд написаны от руки, и даже нарисованы были. Притащил два пледа и сейчас стоял в нерешительности подле этих странных людей, не сказавших ни слова.

 

-May, I закурю, smoking? – интересуется Никон.

-О, на здоровье! – иронично отвечает рыжий, и на столике из воздуха проявляется мыло пепельницы.

-Для начала нам водки, сухариков каких-нибудь, пожрать закажем потом.

Смешной человек кивает, и удаляется.

 

В квадрат окна глядит медведь – как вредят эти неуместные образы и страхи. Конечно, не медведь, что-то крупнее медведя, страшнее. Должно быть, снежный буран, сама мерзлота глядит в квадрат окна на двоих космонавтов, что спаслись от среды непригодной для жизни. И среда их ждала, понимая – укрытие только на время.

 

-Говори! – рубит воздушный кисель, захмелевший Никон. На столе полупустой графин, и тарелки с мясом оленьим. Тонкие ломтики по центру тарелки, а по кромке листья салата. А еще сковородка с картофелем хрустким. Эта прихоть странных людей удивила хозяина, но тут не поспоришь. Не поймешь, понимать тут не надо.

-А чего говорить? Имя мое ты знаешь, Валентин. Валентин Семенович Коготь. Двадцать пять лет, библиотекарь. Образование высшее, филологическое. Холост, детей нет. – Рассмеялся по-доброму Валя.

-Это я уже понял, ты про маяк какой-то хотел рассказать. И про цели свои.

-Маяк, так, сказка одна.

-Старина, сказки я люблю. Расскажи-ка мне сказочку?

-Расскажу и даже кое-что покажу, но прежде, отужинаем, если не возражаешь?

-Успеем, вот ты – жук, интерес разжег, а теперь соскакиваешь! – Молодые люди, углубленные каждый в свои мысли, аппетитно ели мясо оленя, и картофель из общей жестянки.

-Самка! Чувствуешь? Нежное, пальчики оближешь от удовольствия! – нарушает молчание Никон.

-Меня, кстати, в честь священника назвали. Был такой, ну, ты знаешь, ты же филолог. Образование мое – десять классов. Я в школе еще понял – путешествия – вот, где сила. Сам я детдомовский, кто уследит: был сорванец ничейный, и нет его. Поди, разыщи. Мда, я в Африке было дело… - многозначительно покачивает рюмкой в воздухе Никон. - Шут, с этой Африкой, давай, Валюха, про маяк расскажи!

 

За стойкой смешной человек читает газету. Язык непонятен, но знаки причудливы, волнисты и весьма поэтичны. Хозяин время от времени поглядывает на парочку. А в зал вплывает откуда-то сверху хорошенькая девочка. Ее платье струится по ступеням винтовой лестницы. Желтые тюльпаны, ромашки, капелька зелени, стебельков – вписанных в белую форму песочных часов. На нее обратили внимание все находящиеся в зале. Три человека, и даже костер в камине на доли секунд замер. Она улыбнулась человеку за стойкой, села на другой конец зала. Резким движением вынула спицы из угольных волос, и пучок, распадаясь на отдельные нити, упал ей на плечи, на лоб. А хозяин просеменил к ней с бутылкой вина, с фужером, откупорил, наполнил. И остался стоять в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Девочка стрельнула синими глазками, видными даже с другой стороны комнаты, отовсюду: такие глаза невозможно забыть, а уж тем более не заметить. Рыжий мужчина вернулся к газете. Валя и Никон к диалогу, на полтона пониже, ибо синеглазка внушала будто трепет. Она медленно пила из фужера, и не здесь пребывала, но в мыслях.

 

-Оп, смотри, какая. Мне определенно стоило проехать полмира, чтобы встретить эту особу. А, чего, язык я с ней найду общий. Построю дом, детей нарожаем. Заживем!

-Ник, ты, отвлекаешься, я только настроился.

-Дорогой, мой, на женщин это не отвлечение, это приятное дополнение, так сказать, вечеру. Ладно, проехали, рассказывай. – Разрешил великодушно Никон, и опустошил свою рюмку кратким глотком.

-Отца я своего не помню. Воспитывала мать, и дед. Дед в прошлом году умер. Не с того начал, сейчас покажу. – Валентин побежал к рюкзакам у вешалки, порывшись в одном из них, извлек металлический тубус похожий на термос. Девушка с интересом следила за суетой молодого человека. Валя плюхнулся на свое место, водрузив термос на стол перед удивленным Никоном.

-Это мой дед. Прах моего деда. – Продолжить он не успел. Собеседник округлил глаза, и покраснел, как если бы его застали за непотребством.

-Ты че! Че это такое, какой прах! – Человек за стойкой отвлекся от газеты.

-Погоди! Ты дашь мне рассказать?! - Никон громко сглотнул и кивнул головой.

-Так вот. Жили мы втроем в коммуналке, в Питере. Я учился, закончил, работал в библиотеке. Девушки, пиво, друзья – все как полагается. В прошлом году старику стукнуло девяносто шесть, и прямо в день рождения, не успели мы пирог разрезать, у него сердце прихватило. Жаба грудная, страшное зрелище – я отвлекся. Умирал он целых полчаса, и не просто, как если б в стонах, конвульсиях, а причащался нам с мамой словно. Сам лежит, в потолок смотрит и еле слышно так: Валя, Маша, маяк. А потом голос резко ясным стал и спокойным, неживым каким-то. – Валентин умолк, переводя дыхание.

-Что он рассказал? – Никон вполоборота к стойке, стуча по графину, показал хозяину: повтори.

 

-Про Аляску, про то, что он здесь еще в царское время смотрителем маяка был, мальчишкой совсем. Но самое главное о том, что умирал и ни раз. В том смысле – по- настоящему, телом. Он причудливо так сказал еще – разминался с оболочкой в странствиях духом. Еще о проводнике каком-то, не то шамане, не то, а, впрочем. Упал, говорит, с верхотуры башенки. Удар противный помню – и ничего: ни света, ни звуков - вакуум. Это случилось 22 января, если по календарю нашему переводить. И тут мысль одна единственная – открой глаза. А дед мысль эту в голове развивает: как же открыть глаза, если от тела лепешка одна осталась, там и глаз-то нет, наверное. Слышит, над ухом кто-то утробно завывает, песня без слов. Она ему мысль эту и внушает, в мозг самый проецирует. Дед глаза открывает, а рядом, он его лешим назвал. «Косматый, в шкурах, и глаза узкие, а цвет их не разглядеть, лежал, когда были коричневыми, а привстал, посерели. И все у прожектора главного в башне происходило. Полусловом не обменялись, он ушел. А через день снова появился, стоит у подножия вдаль смотрит. Я жуть как боюсь, но чувствую, что обязан ему, спускаюсь, перед ним дрожу. Тут в голове слова сами собой складываются, будто дощечка, а на ней буквы плывут».

 

-Дед сказал, что пробыл на том маяке еще три года, и этот шаман к нему ни раз приходил, и будто по параллелям пространственным старика моего водил. При чем без наркотиков там, или прочего, а бубном стучал, и разрывал связь телесную с духом. А потом исчез. Старик просит меня: тело сожги и 22 января с маяка того пепел развей! И добавляет, он ждать тебя будет. Примерно с тем и умер.

-Фуух, даешь, ты! Маяк-то на карте хотя бы нашел? Где это место? Дела, дела. – Покачивает головой Никон, присвистывая.

-Библиотеку всю перерыл, нашел упоминание в одном только случае. Справочник географический за пятидесятый год. Там о маяке говорится, место не указано, приблизительно только. Говорится, за ненадобностью, советская власть его оставила. Как объект, там же времена до 17 года, ох, какие были. Памятник исторический – тот маяк. Неважно, это воля последняя старика моего! Такая история.

-Мда, история на миллион: шаман, параллельные миры. Знаешь, что, дружище, ты как хочешь, но я с тобой. Давай комнату уже снимем и двинем, а то засиделись.

 

Валентин сметает термос и кивает. Молодые люди встают из-за стола, но до стойки дойти они не успевают. К ним подскакивает девочка, почти кузнечиком, по-детски. Начинает тараторить на непонятном языке, кажется, такого причудливого наречия нет в природе. Одни шипящие звуки. Она обращается, сразу к двоим. И в близи уже не кажется такой хорошенькой: глаза страшно косят, желтые зубы, цепь мохнатых родинок по контуру декольте платья.

-Нет, нет, красавица, свадьба отменяется. – Гогочет Никон.

-Эй, приятель, что от нас хочет эта девушка? – Хозяин, подойдя, объясняет: это проститутка, и она предлагает свое тело.

-Э, нет, иди-ка ты, милая куда подальше. – Но женщина, девочка оказалась именно женщиной, хватает за руку Валентина и продолжает шипеть. Ногтей почти нет, обгрызками та больно впивается в запястье. Молодой человек, будто впал в ступор, он не может отвести глаз от ее рта, начинается паника. На помощь приходит товарищ, Никон хлестко ударяет особу по щеке, та моментально краснеет, пальцы разжимаются. Она неестественно, натянуто, улыбается Никону, мол, я сделала все возможное, дальше сам. Грохочет к лестнице, и взбирается по ступеням.

 

Комната хранила память о бывших постояльцах в самых причудливых мелочах. Будь то пепельница, с выдавленными инициалами на одной из граней. Или, например, забытая в тумбочке семейная фотография, где довольный жизнью пузатый мужчина обнимает стройную блондинку на пляже. А за ними высятся пальмы, и два ребенка копаются в песке. Или в забытой визитке на допотопном телевизоре японской фирмы. Комната хранила запахи: смесь кисловатого пота с нотами жасмина. Кровать одна на двоих. На кровати желтая от времени карта. И два молодых человека, попеременно принявшие душ, в трусах и футболках, вглядываются в карту, на полутонах, будто боясь, что их подслушивают, решают – куда.

 

-Тут километров десять от силы. Это удачно поезд сломался, и нам повезло еще, что рыжий снегоход одолжил. – Ключом о брелок, изображающий металлического льва, позвякивает Никон. – Выходим на рассвете, часов в семь, если точнее.

-В семь так в семь. – Глохнет торшер, и в комнате воцаряется тишина, нарушаемая лишь размеренным с присвистом храпом.

 

Их разбудил громкий стук в дверь. Казалось, гости пришли с целью эту дверь сломать. Удары дробились, это продолжалось, по меньшей мере, пятнадцать минут. Еще до сигнала будильника, первым вскочил Никон и принялся спешно одеваться, пока Валентин непонимающе и полусонно следил за товарищем, присев на постели.

-Ты чего? Надо открыть. – Промямлил он.

-Не вздумай, одевайся моментально! – Почти кричал Ник.

-Я не все рассказал о себе, я же вор, я так живу, в страхе, одевайся живей! – Не воспринимая слов, но, чувствуя, что так надо, Валя путался в своих штанах, они норовили соскользнуть. А новая серия ударов тараторила в дверь. Жалобно скулили доски, но пока еще выдерживали.

-Так, мы одеты, рюкзаки внизу. Сейчас ты отходишь в сторону, а я открываю. Задача – прорваться до рыжего! Не ссы, боец! Я потом тебе все расскажу.

 

Мощным боковым ударом Никона опрокинуло на пол. Валя недоуменно разглядывал нападавших: два близнеца с раскосыми голубыми глазами. Огромные ноздри, из которых вьется поросль. Оба в одинаковых пиджаках поверх серых водолазок. А за спинами, еще в коридоре, скалится та женщина. Процессией они зашли в комнату, один из них показал Вале пальцем: на пол. Тот встал на карачки. Близнец достал изогнутую бритву, полоску кожи, встав у кровати, стал водить бритвой по полоске, край которой зажал в зубах. Второй, казалось, уснул или впал в транс у порога, закатил глаза и стоял без движенья. Ведьма шипела как вчера у лица Валентина. И смеялась и, кажется, пела.

Никон первым опомнился, пружиной распрямившись, он толкнул того, у порога и крикнул: беги!

 

Рыжий не подвел. Снегоход был на ходу, а бак заправлен под завязку. Что за счастье, они сумели запереть эту треклятую семейку у себя в номере. Хозяин был грустен и подавлен. Он неохотно отдал рюкзаки и на прощание сказал лишь: спешите. А сейчас машина выдавливает максимум, сводит кишки, вибрируют скулы. Десять намеченных километров оказались бесконечно большим отрезком. Нереальность происходящего объяснялась не иначе, чем сном. И Валентин, плотно прижавшись к спине Никона, боясь слететь на дорогу, размышлял обо всем и почти плакал.

 

Привал сделали в молочном поле. Из еды пачка галет, пара батончиков, и минералка. Благо ветер не дул, и среда не кусала за лица.

-Я чего-то не знаю!? Ты мне скажи, что я должен узнать?

-Валентин, ты взрослый человек.

-Не сметь! – Слюна пузырилась в уголках Валиных губ.

-Я понял, давай на пальцах. Одни люди вкалывают на заводах, сидят в офисах. Другие, принципиально этого не делают. Ранг не позволяет, понимаешь. И первые, и вторые – воруют. Но первые, держась за стабильность, за жизнь – вот такую. Рабскую: смены, детей недоумков, жены располневшей – воруют по мелочи. Боятся, все время боятся. Что уволят, предадут, забудут. А я, Валенька, не боюсь. Я живу здесь и сейчас – мне так нравится. Ты не смотри так, я не ем детей, не краду у стариков, не превращаюсь в оборотня. Ладно, давай-ка найдем уже этот маяк и разбежимся. У тебя своя жизнь, у меня своя. Сегодня, кстати, 22, успеть бы. - Валентин крепко сжимал в побелевших пальцах свой термос.

 

Всадники апокалипсиса, сначала силуэты, затем эти раскосые безумные, голубые глаза. Черные дутые пуховики, лыжные шапки. Они ехали каждый на своем снегоходе, уверенно приближались к Никону с Валей.

-Приплыли! Понеслась жара, Валька! – И снова дорога: невероятно, это просто кошмарный сон. «Мама как чувствовала – плакала, ей не знакомы слезы. Ну, зачем, что за блажь. С кем угодно, не со мной! Я просто библиотекарь, кинула девушка, она сказала: я самый занудный парень в ее жизни. Да, я пустое место, мои приключения – полки с книгами. Бездушные синие, красные корешки, худые газетные страницы. Валя, Валя, послушай только себя! Плевать, плевать – я живу здесь и сейчас!»

-Что ты сказал? – перекрикивает шум мотора Ник.

-Я живу здесь и сейчас! Я живу здесь и сейчас!

 

Маяк показался, вернее, проявился нескоро. Часов пять минуло, прежде чем преследователи отстали. Вновь чудо, но краткое чудо – бензин закончился, не хватило всего на километр. Ничего, пешком дойдем. А какой этот маяк: ух, шум времени. Слышно дворянскую речь, ее не подделаешь, нет. Что это? Неужели, боже, царя храни! Точно. – Ребята, облокотились на снегоход, еле дышат – дети, не иначе. Доехали.

-Финишная прямая, товарищ! – Взревели за спинами кони страшных людей.

-Дружище, смотри, чего у меня есть! – Никон достает из рюкзака грибок гранаты.

-Вперед и с песней! Как в советском кино про наших и немцев! Ты иди, он тебя ждет.

-Как? – У Вали попросту не было слов – истаяли разом все до единого.

-Попрошу, молодой человек, без соплей! – как тогда, в поезде, когда выиграл в карты, рассмеялся Ник. – Рад знакомству! – Не оборачиваясь, зашагал в сторону всадников, держа гриб над головой, впрямь партизан.

 

Когда грохнул взрыв, Валентин вздрогнул всем своим субтильным телом. Даже кончики ушей и реснички – все пришло в движение. Проем двери зиял пустотой. За порогом мирно дремали кустики снега. Лестница насквозь проржавела, и ступени грозили обвалом. Молодой человек восходил, тубус, сжимая, осторожно, как если по минному полю.

Прожектор безглазый глядел вглубь залива. Валя, вздохнув глубоко, высыпал содержимое термоса, а среда подхватила. Ничего не случилось такого. Лишь поодаль огонек стелился над полем, что-то сгорало, умирало, навсегда уходило из этого мира. Погодите, в голове урчанье утробное – показалось. Да, нет же, действительно. Валентин заметил сначала шамана, точно такого, как описывал его старик. У подножия маяка, а подле него дедушка. Оба глядят на Валю. Оба пришли поглядеть, что же, прощайте? Влага в носу, и в глазах, по щекам проталиной вьется. Ветер свистит, и они вдоль залива уходят, а с неба, одна одинешенька, звездочка семечком освещает дорогу, ведь она неспроста родилась.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 3,67 из 5)
Загрузка...