Сказочник

— Сколько тебе лет? — спрашивает мальчик с наивной доверчивостью.
А я молчу. Такой цифры еще и не придумали. Так мне шепчет кит, удобно прикорнув на моих коленях. Он мурлычет и просит дать ему полетать.
— Почему ты молчишь?
— Я давно не пила апельсинового сока.
— А он дорогущий! Выпей лучше квасу!
— Ты что? Киты не любят кваса! — кричу, но при этом улыбаюсь шаловливо, чтобы мальчик не испугался.
— Прости, я не знал. Я тогда у папы денег попрошу, и купим твоему киту сока! — мальчик весь краснеет от предстоящий аферы. Ведь денег ему никто не даст и придется украсть их, чтобы не упасть в глазах сказочницы. Это мне тоже по секрету говорит кит.
Через пять минут он возвращается из дома и кладет в подол моего платья деньги.
— Вот, на целых два стакана хватит! — улыбается. Мне очень хочется сока, особенно апельсинового, но я качаю головой, и волосы прыгают барашками по моим плечам, путаясь и сбиваясь, будто и впрямь дерутся.
— Деньги отнеси обратно, тебе их папа на Йоль даст. Беги тогда в лавку, проси сока апельсинового, но когда пить его будешь, повернись обязательно в сторону ветра.
— Зачем же в сторону ветра? — удивляется мальчик. Но деньги забирает, бережно пересыпая их в потертый кошелек, проверяя, чтобы мимолетом не обронить ни копеечки.
— Чтобы и ветру сока досталось!
— А если ветер дуть не будет? — не унимается он. Я смеюсь над глупостью его вопросов.
— Поверь мне, мальчик, ему настолько захочется сока, что ветер, даже колючий северный, что подкидывает детям фантики и больно щиплет за нос и щеки, потому что ему нравится видеть, как люди краснеют, даже он станет мягок и пушист перед тобой, только дай ему отведать апельсинового сока!
— Откуда ты это знаешь? — преданно глядя на меня, спрашивает. Я улыбаюсь и указываю замерзшим пальчиком на колени. Мальчик щурится и силится разглядеть хоть что-нибудь микроскопическое, но видит лишь подол грязного синего платья да тощие и все в синяках ноги.
— Кит! — поясняю. Серые глаза мальчика озаряются блеском мысли, будто среди туч реальности проскользнул мимолетный луч чуда. Я невольно любуюсь им, как любуется автор своим удачным рассказом.
— А какой он, кит-то?
— Ты не видел китов?— пришла моя пора удивляться.
— Ни разу в жизни, — качает головой мальчик.
— Тогда возьми! Мне не жалко! — говоря это, быстро перекладываю своего кита на коленки мальчику. Он хмурится, между его бровями появляется складочка. Он будто хочет скинуть что-то, что я положила ему, с колен, а потом броситься от меня с криками. Но вдруг его маленькая дрожащая ладошка гладит спинку кита, и он вдруг заливается смехом, как колокольчик.
— Чувствую! Я чувствую! У него спина такая гладкая, а мурлычет он чисто по-кошачьи! Можно мне оставить его себе?
— Конечно, это подарок! — сияю в ответ. Кит отзывается на нежные ласки мальчика, мурлыча и фыркая, словно возомнив себя котом.

— А тебе без кита скучно не будет?
— Не будет. Я выловлю себе другого в море, когда захочу.
— Как?
— Залезу по колено в море, оно станет ласкать мои ноги, а я буду кружиться и смеяться, и когда море засмеется в ответ, я выловлю одну волну, самую сильную, которая и станет китом, если его правильно кормить, конечно.
— Чем же кормить? А вдруг мой кит вновь станет волной?
— Корми его апельсиновым соком обязательно, а по воскресеньям давай шоколада. Но только по воскресеньям, иначе разбалуешь! И малиновым вареньем. Зачем? Да ведь скоро зима — чем кита лечить от морозного уныния? И чая изредка, но не зеленого и не черного, а с лесными сказками! И смейся при нем всегда, иначе он загрустит, а для всех нет большей погибели, чем грусть! — советую я, не забывая включить в рацион кита еще и звезд с неба, и рассвета (заката нельзя ни в коем случае!). Мальчик слушает, приоткрыв рот, ловя каждое мое слово, и мне льстит эта его реакция.
— Кроме китов кого еще приручить можно?
— Можно облака. Ну, знаешь, иногда они совсем-совсем рядом, и ты просто руку протяни — лягут в ладошку, будто беленький барашек. Мама ругаться будет, мол, зачем еще одного притащил, а папа заступится, скажет, что вот кастрюля одна бесполезная лежит, так что можно облако туда поселить. Кормить-то его почти и не нужно, дай только в руках понежиться! Или лучше солнечных зайчиков! Они, правда, непостоянные, но если уж привяжутся, так с утра до вечера, до последнего луча солнца, будут у вас в кармане, дети солнца! А еще драконов, но не советую. Они очень ревнивы и, даже здороваясь с кем-нибудь, ты будешь терпеть шипение маленького звереныша на плече. И лучше их не злить — ожоги и подпаленные волосы тебе ни к чему. Да и лежать в руках, как кит или облако, они не любят. Не врут сказки, характер у них невозможный!
— Но почему раньше ни я, никто другой не видел всего, что ты мне рассказала?
— Люди в это не верят. Потому придумали слово: сказки. Разделили нас и вас стеною, но иногда стена дает брешь, и вот мы появляемся в вашем скучном и сером мире, как твои глаза или как асфальт под ногами! Был бы ты у нас, погостил бы хоть часок — ни за что бы не ушел обратно. Вы ведь всё на работу ходите, в школу, деловые, признаете всё лишь с одной точки зрения, всё приравниваете к гадкому слову наука. Да кому нужна была эта наука, скажите на милость? Затем, чтобы чепухой ваши милые головки забивать, наподобие круговорота воды в природе или что дважды два - четыре, хотя это совсем не так! А потом еще и физика с химией! Это же кошмар! Вот вам и места на чудеса не остается, даже пожить не успеваете. Сколько раз ты видел облака?
— Тысячи раз. Нет, даже миллионы, — отвечает мальчик.
— Видишь, даже ты приравниваешь всё к числам. Первое, что ты спросил: сколько тебе лет. Да зачем нам цифры? Зачем? Лучше бы спросил: ела ли ты когда-нибудь солнечных конфет? Или: каталась ли ты по радуге, а потом валялась в мокрой от дождя траве? 
— Да кто же это спрашивает? Ты бы могла подумать, что я сумасшедший!
— А сейчас ты думаешь, что я сумасшедшая? — хлопая глазами, спрашиваю я. Киту наша дискуссия нравится, и он слегка хлопает плавниками. Мальчик смущенно опускает глаза. — Думаешь? 
— Нет.
— Но, когда станешь взрослым, подумаешь?
— Не знаю. Наверное, да, потому что взрослые всех считают сумасшедшими. Папа так и говорит: «Смотрите, наш сосед сверху завел еще одну собаку! Ну не сумасшедший ли?!», — мальчик все говорил и говорил, хотя я его и не слушала. Я только сейчас заметила, что черные тучи накрыли собой все небо.
— Сейчас дождь пойдет. Ты когда-нибудь пробовал капли дождя?
— Часто пытался их ловить языком. Сейчас ты скажешь что-нибудь наподобие: «На вкус они, как содовая», да? — я смеюсь в ответ.
— Да, именно это и хотела тебе сказать. Капли дождя — это как жвачка из «Чарли и шоколадная фабрика», обед из трех блюд. Всего несколько капель — а есть больше и не хочешь. Говорят, что раньше эльфы и малышки феи в суровые годы войны и голода давали своим бедным детям капли дождя и росу. Так они и выживали. Жаль, что люди так не умеют. Вот ты бы смог жить два-три года только на воде с неба?
«Это просто невозможно физически! Людям необходима еда!» — думает мальчик, но вовремя прикусил язык. Кому он собирался это говорить? Той, которая подарила ему кита-волну, которая может сделать из облака барашка и поселить его в кастрюле, которая видит драконов. Сказочнице! Да и он уже был в моей власти, так что говорить чепуху, которую вбили ему в голову в школе, он не стал, а лишь пожал худыми плечами.
Дождь капает сразу крупными каплями. Я высовываю язык, ловя каждую капельку и чувствуя, как горячо становится внутри от них. Мальчик делает точно так же, но, видимо, не чувствует то же самое, что и я. Это меня огорчило.
Дождь был летний, хотя на дворе давно стояла осень, и прошел быстро, но напиться \наесться?\ я успела сполна. Мальчик вытирает рукавом губы, и мне кажется, что глаза его стали чуть-чуть светлее обычного.
— Меня скоро позовут домой. Ты придешь завтра сюда?
— Нет, я всего лишь на день заглянула в мир человеческий. Но я оставила после себя хороший след… чуда.
— Где? — ожидая увидеть либо на земле, либо на небе разноцветный «след чуда», мальчик крутит головой и едва не скидывает с колен кита.
— В тебе, дурачок! Ты разве не чувствуешь?
— Я ветер чувствую. И будто рядом кто-то шепчется. Наверно, где-нибудь наши бегают, а может, даже Ваня с Колей. Но это не их голоса. Они где-то слева, там, за деревьями. Или… или это и есть деревья? — Мальчик все перечисляет то, что стало ново для него. И пока он крутит головой, замечая и то, что и облака будто ближе, и что маленькие мотыльки — не мотыльки, а пикси, и что вместо цветов на подоконнике тети Тани раскинули свои крылышки феи разных цветов, я тихо встаю и отхожу от скамейки. Мальчик замечает только тогда, когда я уже довольно далеко от него.
— Как же тебя зовут? — кричит. — Мы ведь доверяем друг другу, тем более, что я теперь как ты. Ответь!
— Глупенький, никак меня не зовут. Ты ведь меня сам и выдумал.

 

***

Мальчик летит на своем железном коне по аллее, прозванной Пещерной. В корзинке на руле вновь нежится в лучах заходящего солнца кит, к которому так сильно привык мальчик. Серые глаза пристально следят за дорогой, не давая коню свернуть в другую сторону. Он объезжает парочек и одиночек, которые изредка появляются на пути, салютует феям и эльфам, которые тоже возвращаются в свои укромные местечки. Вдруг кит хлопает плавниками — значит, рядом кто-то из их мира. Мальчик настораживается, просматривая редеющую с каждым уходящим миллиметром солнца толпу.
— Вон там, на скамейке, — подсказывает. Мальчик видит на скамейке парочку. Обычную, так сказать: сидят, держатся за руки, смеются на глупые шуточки да не отрывают глаз от губ друг друга. Вот только что-то в их крови было не человеческое.
— Можно мне с ними познакомится?
— Не советую. Драконьи глаза у них, чую.
— Драконы?! Что, правда? Тогда обязательно посмотрю на них! — Мальчик направляет коня в сторону скамейки. И вправду, когда только мальчик подъезжает к паре, он чувствует холодок по спине, и руки покрылись мурашками. Девушка первая замечает наблюдателя, шепнув об этом своему спутнику, и они дружно уставляются на мальчика.
— Привет! Можно я у вас спрошу: вы ели когда-нибудь солнечные конфеты?
Пара и не думает смеяться, зато кит хохочет, будто за всех троих.
— Нет, не пробовали. А что же, ты их продаешь, мальчик? — интересуется девушка. Что-то недоброе звучит в ее голосе, будто рычащее изнутри, драконье, животное.
— Мне вас жаль, раз вы никогда не ели солнечных конфет.
«Кит, ты, кажется, ошибся: они самые обычные» — думает мальчик.
— Что же ты стоишь тут, иди домой, поздновато уже, — улыбается парень, слегка сжав руку своей спутницы.
— Вы ведь драконы, да?
— Не-а, он дракон, а я его убийца, — усмехается девушка. Кит удивленно вздыхает, мальчик едва не роняет своего коня. — Удивлен, сказочник?
— Расскажите! Пожалуйста!
— Позволь мне, Рик. Как-то раз в наших краях обосновался дракон, люди говорили, будто бы он деревнями людей ел. Весь наш город в ужасе был: мол, нужно тварь уничтожить, покуда до нас не добрался. Выбрали охотника на драконов: меня. Говорили, будто бы я сильнее и храбрее всех детей моего возраста. Откуда-то из дальних стран, вероятно, Китая, привезли драконьи крылья. Помню, как я скулила и плакала, когда их пришивали мне на спину. Я боялась тогда: и дракона, и людей, и саму себя.
— Чтобы убить дракона достаточно быть им самим, — вставляет Рик. — Продолжай, Мел, продолжай.
— И вот, спустя месяц боли и страха, я научилась летать. Было страшно, не скрою. Хруст костей, крики снизу, тупая боль в крыльях — вот как я могу охарактеризовать свой первый полет. Как все узнали, что я готова к бою с этим драконом, меня стали почитать как героя. Ждали от меня невесть чего. Говорили: вырви сердце драконье, не дай убить людей наших. Щеки мои были мокрыми, хоть дракон и может только знать, что такое жестокость. День был долгим, будто в игре детской, казалось, не закончится никогда. Но вот я встала на земле, где, по словам, обитает смерть моя.
— Но ты не убила его?
— Зачем же? Меня обучали именно этому! Я не пошла против системы: я вырвала его сердце. В ответ отдавая свое, — девушка расстегивает куртку: большой шрам у ключиц рассек грудную клетку. И тогда мальчик понял, что слышит лишь стук сердца своего да Рика, а Мел — а Мел был мертва.
— Вот чудеса! Вы полюбили дракона, на которого охотились! А что же люди, вы потом ушли из этого города? Но вы разве не знали, как просто самим стать драконами, не пришивая эти жуткие махины из Китая, которые все равно мешают летать и больно бьют по спине? Это же легче легкого, просто нужно поверить, что ты дракон, раскинуть руки, встать повыше и - полететь.
— Да, мы ушли, потому что жить там я больше не могла. А знаешь ли ты, как приручить драконов?
— Я мультик такой смотрел, но там все по-другому! Захочешь приручить дракона — собери яблок — испеки из них пирог. Дракон явится на твой порог сам, а потом будет до осени таскать тебе разные подарки: рюкзаки, набитые облаками, маленькие корзинки вереска, полный набор раскрасок для юных мечтателей.
— Рик, завтра я приготовлю тебе яблочный пирог! Какой ты милый, мальчик! Можно я подарю ему подарок?
— Конечно, Меллиса. Таких сказочников поощрять нужно всегда.
Мел вытаскивает из сумки маленький комочек, почти не видимый в наступившей тьме, помещающийся в ладошке. Протягивает — комочек расползается и превращается в маленького дракончика. Кит вновь смеется, говоря, что у мальчика скоро будет целый зоопарк! Чешуйчатая мордочка дракончика поднимается, глазки-бусинки насмешливо глядят на мальчика, взмахивает кожистыми черными крыльями и взлетает. Мальчик протягивает руку, вздрагивая, когда дракончик садится ему, слегка поцарапав когтями нежную кожу ладони.

— Спасибо! Давно хотел себе маленького дракончика!
— Корми его пламенем, ладно? Зажги свечу просто — он сам знает, что делать. Но никогда не трогай его, когда он ест: пальцы обгорят, — советует Рик.
— Да, понятно! А он не будет обижать кита?
— Какого кита? А-а, питомца твоего? Нет, он очень добрый.
— Мы еще увидимся? — спрашивает мальчик. — Скажите, что да!
— Мы будем ждать здесь каждый день.
— Я буду приезжать! Читать вам сказки! А вы рассказывать о драконах!
Дракончика посадили рядом с китом в корзинку. Мальчик вновь садится на своего железного коня, махая своим новым знакомым. Тьма стоит непроглядная, маленький дракончик вдруг выгибает чешуйчатую спинку, напрягается и извергает огонь из пасти: по всей округе разгораются фонари.
Мальчик возвращается домой, а с волос его сыплется пепел вперемешку со звездной пылью.

***

Мальчик не хочет считать, сколько прошло лет с того момента, когда девочка потерялась в складках миров и памяти человеческой. Нет, он не потерял надежду на то, что девочка вернется, вовсе нет! — но болит место в груди, занятое сказочницей, болят пальцы, когда касается он мокрых от слез щек, болят плавники кита и крылья дракончика, ведь им непременно нужно видеть улыбку своего хозяина, его счастливые большие глаза цвета асфальта — а сейчас асфальт пахнет петрикором и неприятно темнеет под слоем соленой воды.
Время, мой милый, идет. А мальчик все ту девчонку ждет, что кита подарила и волшебство, и друзей новых, и сказки на ночь нашептывала постоянно надломленным голосом.
Мальчику уже не шесть, не десять, а все четырнадцать. В школу ходит, но словам учителей не верит ни единому. Однако учиться старается прилежно.
Каждый день его водят в гости к дяде. Они странно беседуют, часто откровенничая. Мужчина, конечно, ему не верит, ведь голова-то его и ум уж запятнаны наукой, и часто мужчина обращается в сторону грязной и странной «психологии», пытаясь понять, что же не так с головой мальчишки перед ним, описывающим кита, дракона, парочку в парке и — обязательно! — девочку. Мальчик честно пытается открыть ему двери в миры, которые ему самому открыли давно, но мужчина качает головой и водит ручкой по страницам блокнота.
Мальчик пытается разбираться в себе. Не то чтобы он вдруг усомнился в реальности кита (ведь вот он: лежит на кровати, все такой же яркий и мягкий на ощупь, любящий апельсиновый сок и шоколада по воскресеньям, рассказывающий сказки ночью, когда вдруг не спится, который до сих пор напоминает ему, мальчику, о девчонке), но что-то заставляет его оценивать себя и остальных. Папа называет это «переходным периодом», при этом, странно улыбаясь маме, говорит, мол, перерастет, переболит, переживет — а из кита мы приготовим уху, из дракона выйдет замечательная настольная лампа, отпугивающая кошмары, из облака в кастрюле — сладкая вата, а из мальчика выйдет замечательный рабочий с женой — давно выросшей и потерявшей веру — девочкой. Мальчик записывает свои мысли в оранжевую, как апельсиновый сок, тетрадь, а потом смотрит, как оранжевые, как апельсиновый сок, язычки пламени поглощают страницы одну за другой, превращая слова в живых бабочек с красивыми улыбающимися черепами на крыльях.
Мальчик до сих пор верит, что ему — шесть, на дворе — весна, в чашках вместо черного и противного кофе — дождевая вода вперемешку с пыльцой, на губах — улыбка, а в руках — руки девочки. И в такие минуты мальчик не знает никаких теорем, никаких уравнений, никаких таблиц умножения, никаких орфограмм и орфоэпии, нет, он не знает ничего, как бывает только у счастливых людей. Его волнует лишь то, что пикси на окнах тети Зины погибают из-за химикатов, которыми обрабатывают «во благо» все цветы, его волнует, что Рик и Мел вдруг перестали появляться, потому что поссорились внезапно, потому что сердце драконье перестает биться, а вместо него появляется червоточина, болящая, гудящая и сжимающая легкие, пока дышать не станет трудно, его волнует лишь то, что все внутри стало вдруг взрослеть — и этот процесс мальчик один остановить не мог.
Девочка обязательно должна была вернуться, когда северный Ноябрь накрывал с головой снежными бурями и старался сбить всех как с ног, так и с толку. Но — не было, хотя мальчик прождал целую вечность около замерзающих окон, подкармливая снеговиков детским смехом, да снежным троллям показывая язык. Кит греется в руках, хлопая плавниками, размерено и осторожно, — он тоже старел по мере того, как рос мальчик, усы отрастил, как папа в прошлом году, а мама все смеялась: «Не идут они тебе, милый, не идут».
Мальчик выводит пальчиком по замерзшему стеклу фразу: «Не сдавайся, глупыш!» — и верит, что девочка его не бросит, даже спустя вечность.
Он видит, как на противоположной стороне улицы раскидывают свои длинные лапы титаны, и смеется, смеется, смеется, а Лес раскидывается бескрайней белой лепешкой позади титановой спины, смеясь сотнями птиц в ответ. И ему — мальчику — плевать, что окна выходят вовсе не на лес, а на суперновый и супермодный торговый центр с шикарной автостоянкой, и никому знать не дано, что Лес подает мальчику знаки, мол: скоро встретимся.
Мальчик кивает и готовится ждать.
— … И киты махают мне в ответ, когда я кидаю им солнечные конфеты, представляете! Киты, сотни китов — и все вместо облаков средь бела дня, а вы и не видите, вы все заняты, все-все в работе, тьфу ты, а китов, этих огромных млекопитающих на небосводе заметил лишь я, это грустно? Это, пожалуй, грустно, — кивает мальчик, трогая обивку дивана в комнате дяди-психолога. Дядя улыбается как-то ну совсем нехорошо, и мальчику хочется взять ластик, стереть это выражение с его лица, как он часто делал это на бумаге, а потом провести тонкими линиями морщинки у глаз, которые назывались «лапки» или как-то так, он забыл, а потом расширить улыбку у дяди спицами, как в колесе, а потом глаза его нарисовать цвета неба, а потом…
— Да ты порядочный лгун! Я слушаю тебя уже который месяц, и каждый раз твоя история становится все невероятнее и невероятнее. Поверь мне, если бы киты выбросились вдруг на небо и поплыли, что отрицает любая наука и должен отрицать твой мозг хотя бы на подсознательном уровне, то люди бы забили тревогу, потому что это — ужасно.
Ага, еще скажите, что земля — не плоская и стоит не на синих китах да древних черепахах, покрытых мхом…
— Я не лгун, сэр, я сказочник! Меня так называли давно, но почему-то в паспорте имя совсем другое стоит, но я не жалуюсь, — улыбается. Смотрит на плечо психолога, где разместилась огромная бабочка, махая ему светлыми крылышками и окропляя аккуратную рубашку звездной пылью. Мальчик едва подавляет желание протянуть руку и взять бабочку в ладошку, играя с нею и смеясь так же, как смеялся он много миллионов лет назад.
Дядя-психолог вздыхает и опять водит ненавистной ручкой по ненавистному блокноту.
***

Мальчик не боится больше шкафа и монстров в нем. Раньше, в шесть лет, его защищал кит, плюшевый медведь да вера в завтрашний день, сейчас — железный меч, стыренный с кухни. Мальчик воображает себя рыцарем, держит меч ровно и прямо, не боясь ни всплохов темноты, ни яростных криков под кроватью, ни скрипа Леса за окном.
Он кошмарами окружен, он беззащитен, слаб, безвольный и — что ужаснее всего — безверный. На утро мать ругает его опять за то, что спал с ножом.
— Улыбайся, — шепчет умирающим голосом кит. Он не видел улыбок уже сотни миллиардов лет, ему страшно, скучно и хочется лечь в ванну, чтобы волной прокатиться в канализацию и не видеть больше черных асфальтов глаз и кровавых усмешек губ, — пожалуйста, улыбайся, мальчик, она вернется, мальчик, она придет, мальчик…
И — мальчик улыбается, как только может. Кит машет плавником в ответ, а дракончик забирается на плечо и оживляющим огнем разогревает белый мрамор щек. Мальчик улыбается, потом берет рюкзак и идет в школу, насвистывая песенку шторма и бурь.
Мальчик в классе дружит со всеми, даже с Аней, у которой на зубах противные скобы, и говорит она странно. Аня единственная любит слушать сказки о феях, носить под курткой котенка тайком от родителей в свою комнату, собирать наклейки и плести фенечки. Мальчик видел в Ане частичку той девочки, особенно когда Аня сама воображает себя королевой Неверландии, которую глупые взрослые назвали «страной мертвых детей». Тогда мальчик решает, что Аня — именно его «след чуда», и посвящает ее в альянс сказочников, практически заставляя Аню услышать зеленый голос деревьев, увидеть малочисленных фей и пожать руку фавну — последнему оставшемуся фавну, работающему в школе поломойщиком.
— Как я этого не замечала? — улыбается Аня, и противные скобы блестят в лучах волшебства. Мальчик думает, что уж лучше бы она так не радовалась, боже, лучше бы она плакала и молила убрать это, а не тянула ручки к фавну и касалась пикси с детским восторгом. Ведь это проклятье — сначала научить ее видеть красоту. А потом ждать, когда из зависти ее загрызут.
 Мальчик думает, что уж лучше бы он никогда-никогда не встречал в тот день сказочницу. И не верит, что та, подарив ему «чудо», теперь вернется.
Но… однажды кит как-то буйно расходился, хлопая плавниками яростно и мурлыча настолько громко, что отклики на улице находили. Мальчик почувствовал сразу то чувство, которое он испытывал со «своими» и которое не испытывал уже давно, с последней встречи с драконами.
Выходит, девочка… вернулась?
***
В тот день мальчик решается. Он знает, что девочка ждет его, ждет его именно в этот Октябрь, она зовет его в далекие страны за семи морями, где звери будут говорить на языке человечьем, где пикси не будут погибать, где сказочнику и место. До этого срока, когда мальчик уйдет туда, остается ровно пять часов.
Мальчик сбегает с урока, срывает ненавистный пиджак, жмущий в плечах, несмотря на холод, забирающийся под кожу, оставаясь в беленькой рубашке, и смеется.
— Это просто время такое, время, когда забываются старые добрые сказки, когда учат не жить, не любить, а из корня числа выводить да на английском разговаривать, девочка, — кричит он в небо, наблюдая, как облака оседают ниже, чтобы послушать его исповедь, — это время, когда мы должны со всем разобраться. В себе, в окружающих, в небесах, в горах, чтобы стать под стать им — понимаешь? Чтобы не лгать, хотя ложь иногда выглядит правдивее правды, да? Понимаешь?
Облака кивают. Облака все всегда понимают, наблюдая с высоты за всем, и кивают приветливо, иногда прикрывая солнце белыми руками, чтобы не жгло в глазах.
— Это время просто такое, — повторяет, — время, когда ты вернешься.
Или когда я уйду.

Облака скрывают барашками волн солнце, а мальчик — впервые за последние годы! —зажигает сам фонарь, как в сказке про детей Певенси, и фонарь кланяется ему.
Именно в этот момент, когда облака покрывают всю небесную гладь, солнца из-за белого пушистого покрывала не видать, вот именно в этот момент выходит дядя-психолог, переругиваясь с кем-то по телефону. Он ненадолго поднимает взгляд на небо, чтобы пробурчать: опять эти облака, как же все это надоело, — но так и застывает, раскрыв рот.
Ведь по небу сквозь белую пелену скользят сотни, сотни синих китов.

***
Ночью абсурд и сказка приближаются, как никогда прежде ближе. Дышат в лицо, зовут погулять, поиграть. Ночью все кажется яснее.
Яснее звучит зеленый листопад, яснее обнажается ненависть людская к сказкам, яснее видится пошлость в книжных переплетах с обложками совсем не детскими, хоть «предназначены для детей», яснее ощущается собственное одиночество. Мальчик не спит — ему страшно пропустить момент, ему страшно уснуть и не проснуться. Он ждет.

Лес яснее зовет его к себе.
— Иди, — вдруг говорит кит, — иди.
Мальчик вылезает из постели, натягивает куртку, новую обувь «на вырост», шапку, шарф — холодно ведь, думает, не взять ли рюкзак, набитый заранее яблоками и пачками крекеров, но — зачем ему эта тяжесть? — тихо открывает дверь. Темно-темно в доме, словно в склепе. Мальчик вязнет в темноте, словно муха в янтаре, и пропадает его образ, захлебываясь в море немотой скал склепа.
До свидания, — шепчет. Ему не жаль. Мать встрепенется во сне, словно что-то почувствовав, но не встанет, отец прижмет ее к себе ближе, успокаивая.

До свидания, спасибо, мне все понравилось.
Дверь закрывается с каким-то победным возгласом.
— Иди, — кричит кит. — Иди и передавай привет девочке от нас.
Лес встречает мальчика молчанием, словно проверяя его на зуб — расколется или нет, убежит или останется верен? Мальчик осторожно трогает серебряные в лучах луны — или большой сырной головы? — листья, и серебро сыпется с пальцев его, и все кажется вновь таким приятным и новым, и вновь ему шесть, и вновь мальчик с неполным набором зубов и без гадкого следа науки.
— Здравствуй, дорогой друг, я вижу, что ты меня ждал?
Земля отвечает осторожным подрагиванием. В человеческом мире мороз щиплет неверных за носы, заставляет краснеть их за их же грехи, а здесь — тепло. Мальчик скидывает куртку, снимает обувь, шарф, шапку. Идет босиком, ощущая каждым пальчиком каждую травнику, и цветы вырастают в том месте, где оставил он свой след. Светлячки освещают ему дорогу, фонари учтиво склоняются перед ним и ждут, когда мальчик соизволит зажечь их, поделившись своим внутренним огнем. Янтарные звери появляются перед ним и исчезают, прыгают за ним мраморные зайцы, кричат вслед фаянсовые птицы, шумят золотистые медведи, затевая новую игру. Все расцветает, стоит мальчику подойти ближе. На голове мальчика вырастает венок терновый, но — не больно, когда шипы касаются головы, ведь из шипов вдруг вырастают цветы подснежников. Лоза винограда оплетает его шею вместо шарфа, одежда становится такой приятной на ощупь и совсем не сдавливает тела.
Мальчик видит девочку в белом платье с такими же побитыми коленками, дерущимися барашками волос и протянутой рукой к нему, словно ждущей, когда он положит ей денег на квас. В ответ мальчик протягивает ей руку свою — и сердце.
— Здравствуй, мой ангел. Ты попробовал солнечных конфет? Я как раз оставила для тебя целый кулек.
Им теперь миллиард лет, и они знают все.
«Пропал мальчик! Ребенок ушел ночью из дома. На автостоянке у универмага нашли его верхнюю одежду и обувь. В какую сторону пошел мальчик дальше — неизвестно.
На данный момент мальчик числится пропавшим без вести. Пожалуйста, обратитесь в близлежащий участок полиции, если у Вас имеется хоть какая-то информация о ребенке»


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 3,40 из 5)
Загрузка...