Кружка опустилась на стол, плеснув через края желтоватой пеной.

– Да ты, дед, совсем сбрендил! До Рот Брунен его вести, эк! Кто ж туда пойдет, мил человек?

Корчма пустовала. Царило позднее утро, жители райхенских предместий трудились в поле или торговали на городском рынке. Кроме раннего гостя, самого хозяина, да двух служанок, чистящих очаг, в зале не было ни души.

– Я заплачу.

– От еще богач выискался! – корчмарь беззлобно усмехнулся.

По виду гостя действительно не скажешь, будто у него в кошеле завалялось что-то серьезнее меди. В своем запыленном, обтрепанном плаще и ветхих сандалиях он походил на паломника, что кормится с подаяния.

– Вот чего я тебе скажу, папаша, – брось ты это. Нечего добрым людям делать в таком месте. Не пойдет туда никто.

– Разве местные не знают тех лесов?

– Знать то знают, потому и не суются.

– А егеря? Охотники?

– Какая там охота! Дурное место, говорю ж. Своя шкура двух заячьих не стоит.

– Там часто гибнут люди?

Корчмарь почесал макушку.

– А всяко бывало. Зверье полету сытое, но в лесах погани хватает. Да и народец в округе разный. Сам понимаешь, рудники.

– И старатели? Они пропадали?

– А то ж! Особенно те, кто в колодках пришел, завсегда не против их снять. Да пропасть.

Помолчали. Наконец путник вздохнул:

– Что ж, поищу помощи внутри стен. Как знать, может и согласится кто.

Корчмарь неодобрительно покачал головой.

– Не ходил бы ты в город, старик. Облапошат, обчистят, дай Бог хоть живым остаться. Город – он место злое, шустрое. Для молодых.

Гость улыбнулся:

– Эсмарские штурмы пережил, глядишь, и тут уцелею.

– Ба! Да ты, папаша, на юге воевал? Дед мой те годы пикинером под Серой хоругвью отходил. Ох, и наподдали вы чертям черномазым, ох, задали!

Оставив прежнюю тему, корчмарь ударился в воспоминания – чужие и оттого весьма цветистые; он смаковал войну так, как умеют лишь люди никогда не встречавшие ее лично. Гость же слушал, молча попивая из кружки. Вскоре он поблагодарил, расплатился, покинул корчму и побрел вдоль тихой, по-летнему сонной улочки.

Однако, далеко уйти не успел.

– Эй, дед! Ты что ль взаправду до Рот Брунен собрался?

Он обернулся. За спиной стояла одна из служанок, что чистили очаг в корчме. При свете дня стало видно, что девица явно не местная – рослая, смуглая, с широким скуластым лицом. Говор ее, с глубоким раскатистым «эр», звучал чуждо и непривычно.

– Верно. Собрался.

Женщина прищурилась, что-то прикидывая.

– Три четверти серебром. Одну как выйдем. Еще одну – как доберемся до места. Третью, когда вернемся.

Старик кивнул – ему было безразлично, кто поведет сквозь леса. Три четверти серебром это много, особенно в такой засушливый год, но торговаться он не умел и не любил.

– Хорошо. Мое имя Вард.

– Я – Йолле. – Она еще помедлила, а затем шагнула навстречу. – Выйдем завтра на рассвете. Пойдешь-таки в город – серебром особо не хвастай. И спать возвращайся сюда, в «Медные копыта».

– Лучшие тюфяки окрест?

– Нет, гниль, как везде. Но хозяин — мужик хороший. Будешь поутру при своих деньгах и с целой глоткой.

Не прощаясь, она развернулась и пошла прочь.

В город он все же зашел – поплутал среди узких, душноватых улочек, а рыночную площадь нашел только благодаря ратушной башне. Здесь же нашелся памятник герою Райхена – Укротителю Бури. Имперский чародей выглядел сосредоточенным и гордым щеголем: плащ его развивался, посох вздымался к небу. Старик передохнул в его тени, а затем двинулся дальше.

Вскоре сумка потяжелела от хлеба и сыра. Солнце стояло в зените – словно раскаленная добела монета среди выцветшего, бледного неба. Жара и выпитое пиво разморили, сделав голову тяжелой. От долгой ходьбы разболелось бедро, следом вступила спина, прострелив до самого затылка. Если бы кто-то спросил Варда, что есть «старость» он бы без колебаний ответил – слабость. Слабость и боль. Жизнь его – долгая и беспокойная, – оставила множество отметин на теле, но в прежние молодые годы раны заживали, кости срастались, и он шел дальше. Время словно спохватилось, и на излете решило напомнить старику обо всем, что так легко забыл юнец.

Однако, ко дню сегодняшнему, он был стар достаточно давно, чтобы смириться с этим.

Когда Вард миновал ворота и вновь оказался в предместьях, солнце уже клонилось к гребнистым пикам Грюнберга. Город лежал у подножья горы, и ввысь, покуда хватало глаз, вздымались склоны укрытые жесткой шкурой леса.

Старик глянул вверх, хмурясь и беззвучно шевельнув губами. Даже в такой знойный день, купаясь в солнечных лучах, этот лес казался темным.

Темным, чужим и очень, очень старым.

***

Едва облака на востоке подернулись розово-золотым, а от города поплыл колокольный звон, спутники покинули предместья.

Йолле шла первая. Стремительная, крепкая, она явно знала эти места и даже в рассветных сумерках уверенно держалась тропы. Вскоре начался подъем, и буковые корни стали попадаться под ногами все чаще – они вились, словно зеленоватые древесные змеи, норовя захватить ногу в капкан.

Лес светлел; над головами запели птицы.

– Ты ведь не местная, верно?

Молчание.

– Судя по говору, я бы сказал, западные провинции.

Молчание.

– Виттана? Ленция?

Она все же чуть приостановилась, бросив через плечо.

– Под ноги гляди, мастер Вард. Скатишься – на закорках не потащу.

Подъем сделался круче, и на разговоры больше не хватало дыхания.

Вскоре тропа исчезла, теперь Йолле выбирала дорогу по каким-то только ей видимым вехам. Длинной палкой, заменявшей посох, отбрасывала с пути сухие ветки, проверяла кучи листвы, отводила хлесткие прутья подлеска.

Вард наблюдал за ней с отрешенной завистью – молодая и сильная, казалось, она могла идти так сутками без остановки.

Его же силы таяли слишком быстро. Все чаще и чаще приходилось отирать липкий пот. Сердце колотилось где-то у горла и казалось таким раздувшимся, что мешало дышать. Но хуже всего была нога, чем круче делался путь, тем сильнее жалила боль. Каждый шаг – спазм и свистящий выдох сквозь зубы.

Шаг – выдох. Шаг – выдох. Шаг…

Он насчитал сорок восемь таких шагов, прежде чем сдался.

– Стой… Погоди!

Тяжело и грузно Вард рухнул на валежину – та слегка просела.

Воздух почему-то казался солоноватым на вкус; в ушах стучала кровь. Прошло с полминуты, прежде чем он понял, что проводница сидит рядом и протягивает кожаный мешок.

– В лицо плесни. Полегчает.

– Побереги… побереги воду.

– Впереди источник. Наберу.

Старик ополоснул лицо – действительно стало легче.

– Спасибо.

Она кивнула все с тем же непроницаемым выражением.

Так они и просидели некоторое время, бок о бок. Отдышавшись, Вард слегка улыбнулся:

– Если позволишь заметить, ты на удивление нелюбопытна. Даже не поинтересовалась, что понадобилось мне в месте вроде Рот Брунен.

Йолле пожала плечами.

– А чего гадать? Ты – грамотей.

– Грамотей?

– Ага. Из тех, что по альвийским руинам шастают и беду ищут. Я тебя в «Медных копытах» сразу заприметила. У вас, книжников, взгляд особый. И говорите чудно.

– Многих довелось повстречать?

Йолле хмуро покосилась на старика – не насмехается ли? Нет, во взгляде сквозил самый простодушный интерес.

– Троих. Двое прошлым летом явились. Мы, говорят, хотим в Рот Брунен преследования проводить.

– Исследования.

– Ну да, то и говорю. Отвела я их к Двойным Воротам, оставила там. Уговорились, что вернусь за ними третьего дня. Вернулась. Да только не было там никого. За Ворота я, конечно, не сунулась, но в траве за ними воронье что-то клевало.

– Ты не стала проверять?

– Нет. Верно подметил – я нелюбопытна.

– А третий?

– Осенью пришел, в канун святого Франциска. Тоже на руины старые хотел поглазеть. Говорил, будто дорогу обратно сам найдет. Никто его больше в городе не видел.

Старик задумчиво покивал – то ли рассказу, то ли каким-то своим мыслям.

– И все же, ты не боишься заходить в эти леса.

Йолле как-то неловко дернула уголком губ – видимо, то был усмешка.

– Боюсь. Но за серебро можно и побояться. К тому ж знаю, что здесь стоит обходить стороной.

– Откуда?

– Кривая Гретта показала. Знахарка. Я у нее в ученицах три лета проходила. Хорошая была старуха.

– Тоже пропала в этих местах?

– Нет, застудилась зимой да померла.

Они шли весь день. Палящие лучи почти не проникали под сень леса, и вокруг царила зеленая полутьма – душная, неподвижная, как стоячая вода. Шли молча. Когда старик просил остановиться, делали привал, и Йолле встречала каждую подобную задержку абсолютно бесстрастно – ни сочувствия, ни раздражения. Она подносила воду, а потом садилась рядом и просто ждала.

Вард все думал, кого она ему напоминает? Потом понял – овчарку. Пастушью овчарку. Угрюмую, неласковую, но крепкую и надежную.

Когда они вышли к расщелине, солнце клонилось к западу – лучи, словно жидкое золото, заливали буки и обрывистые склоны.

Впервые за все время Йолле казалась довольной:

– Кривой Зуб обмелел. Пойдем по руслу – завтра будем на месте. Найти бы только спуск.

Вард кивнул. Внизу широкий ручей прокладывал свой путь среди валунов и выворотней. Там, на дне ущелья, уже царили синевато-лиловые вечерние сумерки, и лишь случайно глаз уловил движение – старик оперся на посох, подался вперед, чтобы видеть лучше.

– Там кто-то есть. Гляди, вон, в стороне.

Между камней появились маленькие сгорбленные силуэты – один, другой, третий. Рваными прыжками они двигались вверх по ручью, напоминая огромных жаб или странных, сгорбленных детей, затеявших молчаливую игру.

Присмотревшись, Йолле выругалась.

– Теперь здесь не спуститься.

– Кто это?

Женщина хмыкнула.

– Ты, мастер Вард, может и грамотей, а с кобольдом дела, видать, не имел.

– Не довелось.

– Благодари Всевышнего. Хитрая тварь. А коли разозлить такого, может башку, как орех раздавить. Одного в толк не возьму – чего до заката-то наружу повылезали?

– Они боятся света?

– Еще как. Попадет такой уродец под солнце, так одна труха и останется.

Спутники пошли вдоль обрыва, то и дело поглядывая вниз, однако, дно ущелья оставалось пустынным. Йолле ругалась в полголоса, торопилась, хотела уйти подальше, но закат гас очень быстро. С вершин потянуло холодом, полутьма сгустилась, и вскоре корни под ногами едва получалось различать. Пришлось остановиться на ночевку.

Запылал костер.

В молчании прошел ужин из хлеба, сыра и жесткой вяленой конины; пока путники ели, ночь опустилась на Грюнберг. Лес вокруг утонул в темноте – густой и холодной, полной стрекота, диковатых птичьих криков и шелеста мягких крыльев.

Йолле заговорила неожиданно:

– То что ты там в корчме говорил, про войну в Эсмаре, города южные… То все правда?

– Правда, Йолле.

– И как Кавилью осаждали видел? И чародеев? И как они башни целые выжигали?

Взгляд старика застыл на мгновение.

– Видел.

– И как Гелдер дэн Крат в грифа превратился, через стены перелетел и глотку эсмарскому султану перерезал?

– Вот этого видеть не мог, увы, потому что магистр дэн Крат превращался в грифа не чаще, чем мы с тобой. Жаль тебя разочаровывать, Йолле, но возможности магов преувеличены. – С видимым трудом Вард вытянул ноющую ногу. – Чрезмерно преувеличены и приукрашены, я бы сказал. Они не делали и десятой доли описанного в сказаниях.

Эти слова удивили и даже, что странно, уязвили ее.

– Как же… Вот раскошелились бы местные ратманы на памятник дэн Тротту, если б он действительно город не спас. И с королем альвийским не воевал!

– С самим королем? – в старческом голосе звучала улыбка. – Занятная, верно, история.

– Ее каждый в Райхене знает.

– Поделишься со мной?

Она помолчала, а затем слегка пожала плечами – почему бы и нет?

– Тот самый Рот Брунен, где вам, грамотеям, словно медом помазано, это старый замок. Жил там альвийский король. Был он колдуном, значит, и знатным стервом – очень уж народ местный донимал. Месяца не проходило, чтоб у кого-то ребенка не подменили на альвийского уродца или девка в лесах не пропала. И вот, однажды, появился в этих краях Эвердел дэн Тротт, маг и советник самого императора. Обратились к нему люди, говорят – нет больше мочи тварь проклятую терпеть. Сжалился маг и пообещал помочь…

Вард потер грудь – сердце слегка защемило. Голос рассказчицы, треск костра, шум этого леса тревожили память.

 

Люди терпели. Теряли скотину и детей, хоронили то, что осталось от неосторожных путников. Терпели до тех пор, пока не погибли оба сына бургомистра. Тогда маг действительно сжалился – за два таланта серебра.

 

– Отправился он к замку, сквозь леса Грюнберга. Как узнал король, что враг его приближается, напустил на чародея ночных тварей, зверье всякое, гадов ядовитых… Да только непрост был Эвердел – магия защитила его от зубов с когтями. Явился он невредимый к Рот Брунен.

 

Чародей шел последним. В конце концов, умный всегда пропустит смелых вперед, а пятеро мужчин в кольчугах и вареной коже защищают не хуже магии.

К чему тратить силы?

Зачем мешать чужому подвигу?  

 

– Как увидел это король, так чуть не лопнул от злости! Призвал он свои чары, искусства черные и проклятия альвийские, но тут спасли Эвердела крест с молитвой. Увидел король, что ничего поделать не может и велел своей красавице-дочери врага обольстить и в подземелья заманить.

 

Она была невероятно хороша. Повадками напоминала зверя, но это почему-то не умаляло красоты. Убивающий человек отвратителен. Она же была хороша, даже когда убивала – а убивала она много. За ночь из пяти бойцов при чародее остался один.

 

– Сделала девица все, как велено, но вовремя Эвердел разгадал обман, да замкнул саму дьяволицу под землей. Потом взял зачарованный клинок и пронзил черное сердце короля. Потемнело в ту же секунду небо, скрылось солнце, рухнула буря, страшней которой не видели никогда.

 

Выл ветер, где-то вблизи ему вторила разбухшая горная река. Вода хлестала в стороне, вода лилась с неба, вода шумела, ревела, грохотала… И даже сквозь эту безумную какофонию он слышал ее голос – звериный крик, полный ярости и боли.

Впрочем, так ли это важно? Дело было сделано. Оставалось лишь найти место, где можно переждать бурю. 

 

– Но не испугался чародей, отвел он грозу, развел тучи, спас Райхен. То и был конец альвийского короля. А дочка его, проклятая принцесса, говорят, до сих пор в самом сердце горы томится, плач ее и проклятия слышны в рудниках. Город же помнит и чтит своего спасителя – Укротителя Бури.

Сейчас грубоватое ее лицо сделалось по-своему красивым – черты смягчились, щеки зарумянились, в глазах появился особый блеск. И Варду почему-то было очень приятно увидеть ее такой. Он улыбнулся:

– Спасибо.

– Что бы ты там не говорил, мастер, но хороши байки про чародейства.

– Хороши. И байки хороши, и в байках, Йолле, все хороши – короли с принцессами, чародеи с рыцарями. И слушать про них подчас куда приятнее, чем встретиться в реальности.

– Чудной ты, мастер. Вроде ж грамотей, а как заговоришь, ну прям священник приходской. Отец Авгус тоже как пойдет чароплетов костерить – не остановишь. Магия, говорит, суть дерзость и самовосхваление, что ввергают душу в пучину зла.

Старик покачал головой.

– Нет, девочка, в магии нет ни дерзости, ни самовосхваления. Она – просто инструмент. Будто кайло. Или меч. Как и меч, она безопасна и бесполезна, пока ржавеет в бездействии. Как и меч переходит из рук в руки, а в тех руках может ранить или защищать.

Она посидела, а потом вздохнула – с каким-то даже сожалением.

– Там откуда я родом, такой магии не знают.

– Далеко это, наверное?

– Вы, имперцы, зовете ту землю Зеленой.

– А как называет ее твой народ?

Она сказала. Длинное слово, красивое, текучее, как напев.

– Почему ушла?

Ответом стало молчание и треск прогорающего хвороста. Это молчание показалось по-своему очень честным, и Вард почувствовал, что должен заплатить честностью за честность.

– Ты знаешь, Йолле, у меня нет еще двух четвертей серебром.

Она застыла на мгновение, напряглась, у губ пролегла жестокая складка. Спустя несколько секунд, все так же молча, женщина сплюнула в костер.

– Я сказал, что у меня нет монеты. Но не говорил, что мне нечем заплатить.

– И что ж за сокровище ты там припас? Запасные портки?

Когда-то давно – кажется, что в другой жизни, – за подобную дерзость от деревенской девки он разбил бы ей лицо.

Сейчас же Вард усмехнулся.

– Почти угадала.

Он наклонился, стараясь не обращать внимания на боль в колене, и долго рылся в дорожном мешке. Наконец на свет появилась… пара портков, свернутых в плотный узел.

Йолле презрительно скривила губы.

Сухие старческие пальцы развернули ткань – в складках блеснуло. Спустя мгновение на колени лег кинжал: узкий, тонкий, с изящным клинком и филигранной рукоятью в виде прыгающего оленя. У перекрестья поблескивали три алых рубина.

– Ты хочешь дать мне это? Нож?

– Кинжал.

– Каменья-то хоть настоящие?

Было в этом вопросе столько же житейской сметки сколько почти детской наивности, и Вард не выдержал – рассмеялся. Смех этот походил на тихое, хриплое уханье филина.

– Настоящие? О, поверь, девочка, настоящие. Но вещица эта куда ценнее целиком. Маги больших городов заплатят за него столько, что тебе никогда больше не придется скрести очаги.

Отблески костра плясали на гладкой поверхности металла, и казалось, что клинок смеется.

Она потянулась было, но старик накрыл кинжал ладонью.

Йолле прищурилась.

– Не доверяешь?

Все еще улыбаясь, Вард покачал головой.

– Он нужен мне там, куда мы идем. Когда я закончу – он твой.

Секунда колебания, и она кивнула.

– Ладно, идет. Светлый какой… Из чего он?

– Из серебра.

– Я слышала, будто хорошего клинка из серебра не выйдет. Мягкое оно слишком.

– Верно. Но его ковали не люди. Кузнецы Старшего народа давным-давно научились закалять серебро так, чтобы оно ничем не уступало стали.

– Значит, это правда? Что железо жжет их?

– Да, правда.

– И все остальное? Про Рот Брунен? Про короля альвов, про дочку его?

– И да, и нет.

Она глядела внимательно и требовательно, внезапно напомнив ему ребенка, перед которым начали сказку. И Вард продолжил:

– Те, кого в народе называют «альвами», действительно жили здесь. Возводили свои города и дворцы. Принимали законы, проводили границы государств. Правили этой землей. Люди занимали их не больше, чем нас занимают дикие свиньи, роющие желуди в лесу. Так было много лет. А затем… - он задумчиво провел пальцами по узкой рукояти. – Затем они просто ушли.

– Почему?

– Никто не знает. Кроме самих альвов, разумеется. Те, кого ты зовешь «грамотеями», ходят по ветшающим руинам, ищут ответ на этот вопрос вот уже много лет. – Вард улыбнулся. – Безрезультатно, увы. Ловят эхо, затихшее давным-давно.

– Значит, не было тут никакого альвийского короля?

– Был. Но задолго до того, как пришли люди.

Они помолчали. Улыбка Варда поблекла, и он продолжил, вглядываясь куда-то в темноту.

– Альвы ушли, но оставили после себя не только ветшающие города и дворцы. Иногда вещи, вроде этого кинжала. Иногда – кое-что поопаснее.

Йолле недоверчиво хмыкнула. Она не знала ничего опаснее оружия.

Старик же не стал ее переубеждать.

***

Когда вонь впервые защекотала ноздри, он решил, что почудилось. Очень уж чужеродная смесь запахов – кровь, разорванные потроха и резковатая, кислая сера. Вард остановился, оглядываясь.

– Чувствуешь?

Йолле покачала головой. Она не различала запахов.

Их путь лежал вниз по склону; сухие, бурые листья струились шелестящими ручьями, вторя каждому шагу.

Запах усиливался, заставляя смотреть по сторонам, а не под ноги – очень скоро старик оступился. Он успел сделать с полдюжины неловких, вихляющих шагов, когда крепкая рука ухватила за капюшон плаща, помогая восстановить равновесие.

Однако, Вард не спешил благодарить. Он всматривался во что-то среди густых зарослей папоротника.

– Гляди.

Йолле шагнула вперед – и увидела.

Они лежали в тени на дне узкого оврага: восемь странных, искореженных, истерзанных тел. Вблизи кобольды оказались действительно похожи на уродливых детей - ростом едва в тройку футов, большеголовые и широкоплечие, со слишком длинными, мускулистыми руками.  Лица их, чертами людские, оказались лишены всего человеческого. Кожа темная, бугристая; Вард мог поспорить, что на ощупь она холодная и шершавая, словно камень.

Путники простояли так несколько минут, пораженные сценой побоища. От запахов нечистот и серы старика начало мутить, но отвернуться, пошевелиться почему-то было сложно. Нечто помимо смерти и вони пропитало овраг. Чужеродное… присутствие. Знакомое, пусть и подзабытое, оно разбудило старый страх, вцепилось когтями в шею и плечи, заставило буквально одеревенеть.

Разбила это оцепенение Йолле. Она ткнула своим посохом в оторванную челюсть под ногами, и заговорила с мрачной решимостью:

– Вот что скажу, мастер Вард. Может я и нечета вам, грамотеям, универсалий всяких не видала, но ум какой-никакой имею. Надо возвращаться. Совсем худо стало у Рот Брунен. Не просто так кобольды вчера до темноты наружу повылезали. Вот хрен против палки, бежали они не куда-то, а от кого-то. И кто-то их догнал. Кто-то новый поселился иль в горах, иль в старых штольнях. Так скажу, мастер.

Вард сморгнул.

– И будешь права. Совершенно права, за исключением одной детали: в штольнях поселился кто-то не новый, а очень-очень старый.

Она выглядела слегка озадаченной.

А старик продолжал:

– Так уж случилось, Йолле, что альвийский лорд живущий в Рот Брунен очень ценил охоту. И держал целые своры гончих.

– Собак что ль?

– Нет. Иных существ. Мы называем их «бройхи», а как их звали сами хозяева никому не ведомо. Долгое время одно из таких существ было заперто в подземельях замка. Однако, то ли магия сковывающая его ослабла, то ли райхенские старатели сами того не ведая, освободили его… Как бы там ни было, но бройха на свободе. Без хозяина, сдерживающего ее своей волей, она очень опасна. И лишь вопрос времени, когда она спустится в город. Именно поэтому, Йолле, нам нужно идти дальше.

– Чего это ты задумал?

– Добраться до Рот Брунен. Найти гончую. И убить ее.

Он говорил так просто, так буднично – хромой старик в пыльном плаще и сбитых сандалиях. И Йолле расхохоталась бы ему в лицо, расхохоталась и, наверное, назвала бы сбрендившим дедом, но… что-то мешало. Уверенность, с которой он говорил? Или ровное, давящее спокойствие – спокойствие человека, который точно знает, как поступить. Который привык отдавать приказы.

Смеяться она не стала, опустив хмурый взгляд под ноги.

– Как же, делов-то. До утра псина эта на косточки тебя растащит.

– Не растащит. В отличие от того, кто запер здесь бройху, я знаю, что делаю.

– На словах все молодцы, мастер.

– Может и так. Но у меня есть то, чего не имел Укротитель Бури – вещь альвийской работы. Колдуны Старшего народа вызвали бройху к жизни, их магия и упокоит ее.

Йолле глянула на него исподлобья.

– Так он действительно был здесь? Сам Эвердел?

– Да. Был. Не как герой спаситель, а как чародей-наемник, если хочешь знать. Он избавил Райхен именно от бройхи, вовсе не от альвийского лорда. Но сейчас это совершенно неважно. Ты отведешь меня к руинам, Йолле?

– А если откажусь?

– Твое право. Иди. Но тогда и договору конец.

В ее глазах плескались сомнение, опаска... и еще что-то. Большее, чем алчность, далекое от желания помочь. Возможно, любопытство. Возможно, желание прикоснуться к материям, о которых до сих пор знала лишь по сказкам.

Наконец она кивнула:

– Отведу.

И они двинулись дальше – тем же порядком, без излишней спешки, порой останавливаясь, а затем снова прокладывая свой путь под пологом буков.

 

***

Вард позабыл окрестности, но не это затишье.

Лес обступил Рот Брунен, не сумев поглотить его. Что-то осталось в этом месте после ухода его хозяев. Что-то разлилось в воздухе, впиталось в землю, окутало все вокруг знакомой чужеродностью. И путники ощутили присутствие замка, куда раньше, чем увидели красноватую кладку, ощутили тревогу, ощутили острое, резонирующее чувство опасности – оно пело, как задетая струна, оно звенело на одной ноте.

«Уходи, уходи, уходи. Беги, беги, беги. Прочь, прочь, прочь…»

Они остановились у тонкой арки Двойных Ворот. Вард кашлянул, прочищая горло.

– Останься здесь. Я скоро вернусь.

– Но...

– Останешься здесь.

На секунду голос этого тщедушного старика полоснул сталью; жестокая кипучая сила появилось во взгляде, и Йолле захотелось попятиться.

– Как ты знаешь куда идти?

– Я был тут однажды. Очень-очень давно. Жди меня здесь, девочка.

Уходя, Вард обернулся лишь раз – она все так же стояла у самой арки. Овчарка. Хмурая и встревоженная, такая может побежать по следам даже вопреки приказу.

Нет, не побежит. Тем люди и отличаются от собак.

За Воротами давящая тревога усилилась. Здесь царила тишина – липкая, густая, как патока. Она хлынула в легкие вместе с воздухом, свернулась тугим узлом в груди.

Закончилась трава, под ноги легли каменные плиты – идеально ровные, совсем не тронутые дождями и ветром. Ни скола, ни выщерблины, только светлый сияющий камень.

Во рту пересохло, узел в груди неприятно ворочался каждый раз, когда Вард делал шаг вперед. Он миновал полукруглую колоннаду и ступил во внутренний двор. Когда-то здесь цвел разбитый на кварты огромный сад, теперь же от него остались лишь клубы рыжеватого, колючего сухостоя да бурая листва, которую ветер гонял по дорожкам.

Единственное, что сохранилось неизменным – скульптуры.

Скульптуры, которые не вышло забыть, даже спустя целую жизнь. Тысячу тысяч ночей ему снилось, как мужчина с оленьей головой ослепляет девочку. Как три женщины с птичьими лицами и когтями пьют кровь связанного юноши. Как существо, похожее одновременно на человека и рыбину баюкает на руках безголового младенца.

На фоне красноватых стен, среди погибшего кустарника они сияли – чудовища и уроды высеченные из белого мрамора. Хозяева этого места. Спящие, но по-прежнему реальные.

Вард шел, и узел тошнотворного страха становился все тяжелее; он шел, прикладывая все силы, чтобы не сорваться не бег, не броситься сломя голову куда-то вперед, будто загнанное животное.

Он шел, чувствуя на себе взгляды пустых мраморных глаз.

Сад остался позади, и незваный гость ступил под сень клуатра. Каждая колонна галереи несла на себе лицо-барельеф. Все лица разные, все искажены, их рты распахнуты, они смеются, поют или вопят – быть может, все сразу?

Он шел по галерее в окружении немых, каменных криков, и эхо уносило звук шагов далеко вперед. Наконец показался арочный проем. Здесь плиты были запятнаны чем-то бурым, а от входа вниз вели ступени.

Вард поднял руку и прямо в воздухе начертил фразу. Несколько секунд ничего не происходило, затем буквы вспыхнули голубым огнем, смешались, завертелись вокруг своего создателя ярким роем.

Окруженный сияющими литерами чародей ступил в темноту.

 

***

Лестница привела в подвал: ряды колон уходили в обе стороны, сводчатый потолок тонул в сумраке. Холодный воздух пропитали запахи гнили, плесени и тухлого мяса, а плиты под ногами были испещрены пятнами – в свете парящих знаков они казались черными.

Со странным чувством Вард нашел взглядом кучу тряпья, полуистлевшего железа и желтоватых костей. Все, что осталось от его соратника.

Тогда, полтора века назад, умный пропустил последнего из смелых вперед. И когда бройха ударила – разбив кольчугу, вспоров живот, – рыцарь не успел сделать ничего. Вард помнил, как человек упал, как забился, пытаясь подняться, но не сумел.

«Когда я уходил, он был еще жив…»

Старик двинулся дальше, думая, что, наверное, это очень страшно – умирать одному в темноте провонявшего мертвечиной склепа. Странно, что такая простая мысль не посетила его тогда.

Путь лежал к черному провалу в стене. Некогда его закрывали двойные стрельчатые двери, но теперь о них напоминали лишь петли. Вард коснулся искореженной бронзы – та еще хранила фрагменты угловатых символов.

Тот, кто снял печать, знал, что делает. Или думал, что знает.

Чародей покачал головой.

Грамотеи…

Какие сокровища думали они там найти? Какие тайны открыть?

Земляной пол тоннеля сразу же пошел под уклон. Сейчас Вард мог чувствовать остаточную силу заклинания – то висело вокруг, словно изорванная завеса. Слишком слабое, чтобы удержать бройху под землей, но достаточно сильное, чтобы не позволить ей ночами уходить далеко от Рот Брунен. Однако, она убивала. Становилось сильнее, пока заклинание истончалось с каждым днем.

Тишина сгустилась еще сильнее. Ковыляя по неровному полу, Вард особенно остро ощущал собственную уязвимость, и чтобы заглушить это чувство потянулся к кинжалу.

Зачем же он вернулся, как только почувствовал разлом печати? Зачем понесло его к проклятому Грюнбергу?

Потому что это правое дело? Или потому что кроме прошлого – тогдашних побед и поражений, успехов и ошибок – уже не осталось ничего?

Он брел и брел, понемногу теряя чувство времени.

Тоннель закончился внезапно: стены просто разошлись, исчезли, в лицо дохнула сырость подземного озера. Вард хлестнул кистью – сияющие знаки брызнули в стороны, освещая камни вокруг.

Он не увидел ее, нет. Почувствовал. Темнота тут дышала, темнота жила чуждой, пугающей, злобной и жадной жизнью. Темнота смотрела на него сверху.

Узел в груди, казалось, сделался вполне реальным – такой вот давящий, лишний орган где-то между легкими. Но время для страха прошло. Вард стоял, выпрямившись во весь рост, вслушиваясь.

Шелест под самым потолком. Что-то белесое мелькнуло у дальней стены. Обман зрения или…? Бройха двигалась быстро – невообразимо быстро – и почти бесшумно, лишь шорох и плеск осыпающихся камешков давал понять, что она здесь.

Осторожничает? Помнит?

Полтора века назад он считал ее чудовищем. Врагом. И ненавидел ее, как ненавидел всех своих врагов. Сейчас Вард испытывал к гончей лишь странную жалость.

– Я не хочу сражаться. Лишь помочь.

Она зашипела, словно гадюка, и эхо подхватило этот звук, понесло его над водой.

Слова звучали, как издевка, оной не являясь. Есть вещи худшие, чем старость, худшие даже, чем смерть. Одиночество. Тотальное и беспросветное, в окружении руин твоего прежнего мира. Вечное ожидание тех, кого ты любил и кого никогда больше не увидишь.

Камни зашелестели совсем рядом.

Чародей резко обернулся – но заметить успел лишь светлый силуэт.

Она была так близко, что до Варда долетали запахи тухлого мяса и цветущего ночного табака. Плеснула вода – на этот раз с другой стороны. Бройха кружила, ждала подходящего момента.

– Твой господин ушел. Насовсем!

Она едва ли понимала значение слов – язык Империи был слишком молод, – но, как животное, уловила смысл, уловила интонации, и закричала – от ярости, неверия, бессилия.

Он ударил сырой силой, даже не сплетая заклинания. Ударил по наитию, на голос, озарив пещеру багровым. Промахнулся. Впустую брызнула каменная крошка.

И тогда, пользуясь заминкой, гончая прыгнула – мощное, быстрое движение хищника. Она прыгнула… и опоздала.

Чародей предвидел это.

Древние слова уже смешались с магией.

Слова покатились по земле, всколыхнули воду, заметались под сводами пещеры. Они рухнули на бройху, связали ее, швырнули вниз, на камни.

И в ту же секунду Вард согнулся сам.

Грудь прошила боль, такая неожиданная, такая резкая, что из глаз брызнули слезы. Его магия была сильна, но тело – немощное, старческое тело – предало, оказалось слишком хрупким. Слишком изношенным.

Кинжал выпал из онемевших пальцев. Звякнул, скользнув прочь по влажным камням.

Он всхлипнул. Попытался выпрямиться, но вместо этого завалился набок, словно куль.

Чувствуя чужую слабость, бройха забилась с удвоенной яростью; она с воем каталась по земле, извивалась, словно угорь, пытаясь избавиться от жгучих пут.

Перед глазами все плыло из-за слез и боли. Вард попытался нащупать клинок вслепую – он полз, шаря по камням и зная, что уже проиграл. Он полз и уговаривал себя – еще немного, еще чуть-чуть, вот-вот, все получится…

Свет знаков задрожал.

А затем в пещере появился кто-то еще.

Смутный образ. Высокий, широкоплечий силуэт. Проблеск безумной надежды – это он? Неужели рыцарь из давно погибшего отряда? Человек приблизился, нагнулся к земле. Сверкнуло серебро. Бройха взвыла – ее прижал к земле удар ноги.

Кинжал взметнулся и упал – раз, другой, третий.

Вой вибрировал, вился, бился, стократно усиленный эхом. В крике этом чародей слышал боль, ярость и… что-то еще. Призыв? Так воет пес, отчаянно желая, чтобы хозяин забрал его, спас его.

Но хозяин гончей ушел давным-давно.

Наконец крик оборвался, захлебнулся горловым клекотом. Отзвук еще несколько секунд плыл под сводами пещеры, и затем растаял.

Бройха замерла. Она осталась лежать, неловко запрокинув голову, как-то нелепо вывернувшись. Белесая, высушенная голодом и заключением, похожая на огромного паука. Мертвая и уродливая, она уже ничем не напоминала девушку, несколько веков назад попавшую под чары здешнего хозяина.

Вард хотел отвернуться, не смотреть в остекленевшие светлые глаза и не мог даже пошевелиться.

Вокруг разлилась тишина, но вместо торжества победы остались лишь боль, пустота и страх. Он не хотел так умирать. Даже зная, что придется, даже зная, что так будет лучше и есть в этом какая-то сыромятная справедливость, не хотел умирать так – среди темноты на сырых камнях. Один.

В затухающем свете, он смотрел, как Йолле поднялась с колен, оттерла лезвие о юбку и сунула кинжал сзади за пояс.

Все верно, плата честно отработана. Все правильно.

Чародей прикрыл глаза. Он не видел, как, трепеща, гасли огоньки, не видел, как сгущалась темнота, и вздрогнул, когда ощутил на плечах сильные, горячие руки.

– Вставай-ка, мастер Вард. Давай... Нечего на камнях-то разлеживаться, так и спину застудить недолго.

И от голоса ее, от человеческого прикосновения силы почему-то иссякли. Сознание угасло.

***

Когда он пришел в себя, рядом уже не было озера, неровный потолок пещеры сменили нервюры клуатра. Где-то в ночной тишине ветер с шелестом гонял сухую листву.

Вард попытался приподняться, и тут же рухнул на спину со стоном. Невидимая спица в груди шевельнулась, дернулась туда-сюда. Во рту поселился железистый вкус крови, левой руки чародей больше не чувствовал.

– Я умираю?

Йолле опустилась рядом на колени.

– Да. – Все такая же угрюмая, надежная и по-собачьи честная. – Умираешь.

Она напоила его – аккуратно и терпеливо, как ребенка. Поправила собственный плащ, заменяющий одеяло, помогла лечь удобнее.

Старик отчаянно боялся того, что собирается сказать.

– Слушай меня, девочка. Слушай внимательно. Тебе отсюда уходить нужно. Бежать.

Она нахмурилась, но осталась рядом.

– Когда я умру – разрушится лишь оболочка. А магия… магия никуда не денется. Она останется здесь. Затопит это место. И тогда Рот Брунен станет действительно проклятым. Так будет…

Осознание пронизало, словно еще один удар.

Осознание принесло больную, странную надежду.

Свои мечи мы передаем из рук в руки, Йолле.

– …так будет, если я не успею отдать кому-то свой дар. Кому-то молодому. Сильному. Как ты.

Она застыла, взгляд сделался пустым и не верящим.

– Да разве ж можно так? Просто отдать его?

Говорить было очень больно и так тяжело, что сил хватало лишь на правду.

– Просто? Нет. Он может убить тебя. Может лишить рассудка. Но может прижиться в теле, и тогда ты сама станешь магом.

Сухие пальцы сжали грубую ладонь прачки и подавальщицы.

– Как тебя зовут? По-настоящему.

– Вайолаккэ.

– Эвердел дэн Тротт.

Во взгляде ее вихрем сменялись эмоции – удивление, растерянность, недоверие. Последней пришла жалость. Бывший Укротитель Бури постарался улыбнуться:

– Готова?

Она отмерла; сдавленно, судорожно вздохнула – нет, не готова. Но и руку не отняла. Вместо этого наклонилась ближе, будто поверяя тайну.

– Ты уверен, мастер? Уверен, что я смогу? Что такая как я…

– Да.

Варду хотелось верить, что он дает ей новую жизнь. Лучшую жизнь, долгую жизнь. На деле, он даже не знал, собирается ли одарить ее или проклясть. Мог лишь надеяться, что эта девушка – мрачноватая, но по-своему очень честная – распорядится силой мудрее, чем он сам много лет назад.

Боль отступала, сменяясь холодом. Плохо. Надо было спешить.

– Пора.

Йолле зажмурилась, думая, что вот-вот вокруг нее раскроется целая бездна магического огня.

Она ошиблась. Огонь разлился не вокруг, а внутри. От места, где ее ладонь сжимали чужие пальцы, ринулся жар, сплавивший на несколько мгновений две души, две памяти и две жизни.

Магистр и чародей увидел гибкую уроженку западных степей. Увидел, как рано она стала женой коновода, и как яростен, жесток был этот человек. Увидел, как муж избил ее в последний раз, как их ребенок вышел кровавым сгустком. Как легла она в их общую постель и как перерезала своему мужу горло. Как бежала прочь.

Йолле увидела высокую светловолосую женщину с глазами цвета бирюзы. Трех сыновей, которых эта женщина произвела на свет – всех их забрали три разные войны. Она видела этих людей впервые в жизни, но любила их, тосковала по ним пусть даже чужим сердцем.

Эвердел дэн Тротт услышал, как на ветру поет вереск в далеких зеленых землях.

Вайолаккэ впервые в жизни ощутила запах черного гречишного мёда.

А затем все смял огненный вихрь, и Укротитель Бури исчез в нем, а Йолле осталась один на один со своей агонией, Она извивалась, билась, кричала и выла, как погибающее животное.

Рот Брунен оставался равнодушен.

Рот Брунен слышал такие крики не раз.

***

В предместьях Райхена больше не видели ни хромого паломника по имени Вард, ни Йолле из «Медных копыт». Корчмарь опрокинул за них заупокойную – служанка была девкой честной и работящей, да и дедок казался неплохим, хоть и с придурью. Жаль, в общем.

Их помянули в воскресной молитве – тогда странный старик с угрюмой подавальщицей исчезли по-настоящему, для всего остального мира.

И в целом, мир оказался прав.

Путь мастера Варда закончился.

Путь служанки Йолле – тоже. За Грюнбергом ее ждали огромная Империя и несколько веков жизни, дабы узнать, сколько правды в байках о чародеях.