Куст

Cадовое общество «Юг-2» расположено на самом краю Западно-Сибирской низменности, в пойме древней татарской речушки Тогучин. Пятьдесят лет назад одна умная голова объединила нестройную толпу садоводов именно под такой вывеской. В те стародавние времена садоводам, голосовавшим на общем собрании, в слове «юг», видимо, послышалось нечто теплое и плодородное, а сопутствующая цифра словно бы удваивала плодородие и остальные удовольствия далеких теплых стран. Бедные западносибирцы! Откуда им было знать, что в Антарктиде нисколько не теплее, а даже холоднее, чем на Северном полюсе. Кроме того, и ранее, и ныне, и во веки веков такое название больше подходит для военных учений на южных рубежах нашей великой Родины, чем для выращивания свеклы.

Такие мысли скользили внутри моей головы, когда я свернул под указатель «Юг-2», от которого до первых домиков оставалось проехать еще метров триста. Лесная дорожка, не избалованная вниманием самосвалов с пыльным гравием и тяжелых асфальтоукладочных катков, петляла вокруг берез.

Подпрыгнув на ухабе высотой метра в два, я вслух выругался на садоводов, которые, ну правда, могли благоустроить подъезд. Сбросились бы. Мне по телефону постоянно приходят уведомления, чтобы я заплатил какую-то очередную ерунду за дачу – то за воду, то за газ. Хотя какой там газ? Обычно я плачу, не вникая в содержание. Может, и про дорогу что-то было? Не помню. Тогда кто и на что истратил дорожные деньги? В ответ на таковые мои слова черный тойтерьер Риф, согласившийся сопровождать меня в поездке, подпрыгнул на соседнем сиденье и неодобрительно вякнул.

В тот же миг из-за берез навстречу выскочила огромная рыжая собачина, наподобие бордоского дога, похожая больше не на пса, а на льва-подростка. Она неслась с таким непреклонным остервенением, будто опаздывала на кастинг для очередной экранизации «Собаки Баскервилей». Страшная собака едва-едва сосредоточилась, чтобы не врезаться мордой в лобовое стекло, сделала петлю и исчезла среди деревьев.

Я и сам резко тормознул, а когда снова тронулся, мимо машины промчался бегун в кроссовках «Адидас» на голую ногу, в трусах, без майки. Он едва бросил взгляд в сторону встречной машины, но я успел обнаружить на его лице такой ужас, что сразу понял: мимо меня только что промчался никакой не будущий чемпион, тренирующийся в кроссе, а хозяин рыжего дога. Кошмар на его лице был вполне объясним: если подобная собака пусть даже чихнет – в радиусе ста метров от страха замертво попадают не только все домашние гуси и утки, но и сами птицеводы. А это как ни крути – срок! Я не был на «Юге», наверное, лет двадцать, ну пятнадцать точно. Родители купили здесь участок лет через пять после рождения моей сестры. Еще через некоторое время появился я. Уж не знаю почему, родителям померещилось, будто дача в жизни ребенка важней чудесного, чуть синеватого и лязгающего городского воздуха. Будто незаметно вызревающие в парнике огурцы способны затмить все прочие жизненные явления – хотя бы фейерверк на Девятое мая на площади Ленина! Почему, ну почему?! Чем дачный деревянный туалет с дыркой в полу лучше городского унитаза?! В восемь с половиной лет моя сестра за одно лето прочитала все восемь томов Артура Конан Дойла, вывезенных родителями из дома в ссылку, и заявила, что сельское однообразие более не может дать ничего для ее развития, хоть режь ее. Чуть позже мне на том же месте довелось переворачивать древние листы того же автора, унизанные высохшими каплями варенья и пересыпанные крошками печенья после сестры. Одновременно всем сердцем я возненавидел редиску и укроп, между которыми нужно было дергать «лишнюю» траву. Кто назвал: какая именно трава лишняя? С мстительным удовольствием, словно танковый трак, я вырывал из земли все подряд, пока родители не признали своего поражения и не запретили мне дальнейшие занятия ботаникой на открытом грунте.

Сестры не стало, когда ей было двадцать два: после университета уехала в Америку, да там и сгинула. От нее остался только голос в телефонной трубке – сначала раз в пару месяцев, потом раз в полгода. Вот вышла замуж, вот родила двойню, вот переехала в Детройт, вот вернулась в Майами… Призрачная жизнь на обратной стороне Земли! Через много лет умерла мама, год назад папа поехал на рыбалку и утонул, да так основательно, что тела не нашли. Шесть месяцев назад моя жена предъявила «ее чести» фотографии, свидетельствующие о подлой измене семейным ценностям – якобы даже под покровом ночи. «Ее честь» сочла картинки достаточной причиной, чтобы оформить развод и присудить жене до хрена всего, а также лучшую половину моей кондитерской фабрики. А больше у меня и нет ничего. Жене достались производственные мощности и лаборатория с технологической группой, а мне – складские помещения.

У меня были свои претензии к жене. Я мог встать и сказать: «Ваша честь, она первая начала!» Но подумал: да ладно, связываться неохота. Потому, что в таком случае жена отсудила бы даже Рифа.

Примерно в то же время я и вспомнил, что у меня есть дачный участок приличной длины и ширины, при удачной продаже которого я мог бы слегка залатать кровавую рану в кошельке. По этой причине на заднем сиденье моей «Ауди» оказалась симпатичная женщина лет тридцати Анжелика Ивановна, риелтор. Еще в городе, когда я за ней заехал, она вознамерилась сесть впереди, рядом с водителем, я тоже не возражал, но уперся Риф. Чего я только ему не предлагал, чем только не грозил, упрямое животное наотрез отказалось покидать занятое место, обнаружив совершенно скотское пренебрежение к прелестной внешности нашей спутницы.

Собственно, сначала Анжелика Ивановна вроде не собиралась ехать, речь шла о том, чтобы я подготовил снимки поместья. Но видимо ее растрогал жалобный рассказ клиента о семейной жизни, и вдруг она вызвалась сама изготовить фотографические изображения.

– А что? – она как бы укрепляла себя в неожиданном решенье, при этом откинулась в офисном кресле, возможно, не только, чтобы дать послабление уставшим мышцам спины, но и заодно продемонстрировать симпатичную линию груди. – Проветрюсь… Уже сто лет не была на природе. Тем более увидеть объект своими глазами тоже полезно.

Кажется, я ей нравился.

– Тогда уж и шашлыки, – она мне тоже нравилась.

Над дачным обществом повис уникальный баритон народного певца Муслима Магомаева, доносившийся из громкоговорителя в конторе. Ему вторил птичий хор.

Вместе они пели про свадьбу. Залаяла собака. Неутомимые огородники застыли в излюбленных позах: голова вровень с задницей, обтянутой каким-нибудь трико, а то и ниже. Притом задницы в сельскохозяйственных позициях обыкновенно втрое или даже впятеро превышают размеры среднего человеческого воображения. Как ни коротко было наше знакомство, я успел заметить, что аккуратная попка Анжелики Ивановны, слава богу, не вписывается в аграрный реестр.

– Наверное, заросло все, – трусливо предупредил я, выруливая к дощатым воротам.

Из зеркала заднего вида Анжелика Ивановна лишь слегка дернула бровью, как бы прощая мне скудость умственных ресурсов. Впрочем, всякий дачник, отсутствовавший на участке более двух недель, просто обязан сморозить эту пошлость. Данное правило не знает исключений. Если вы не произносите этих слов, значит ни хрена вы не дачник. Само понятие дачи в России зародилось в результате изобретения этой лексической формулы! Отсюда, наверное, и пошло слово «сморозить»: фраза как бы долго хранится в холодильнике, но в необходимый момент оттаивает.

Как ни странно, заржавевший висячий полицейский на воротах с готовностью отозвался на пронзивший его ключ и распахнулся, как бутон. Картина, открывшаяся за воротами, заставила бы умолкнуть Барона Мюнхгаузена, человека, у которого рот вообще никогда не закрывался и которого в принципе ничто не могло смутить. Перед этим пейзажем остолбенели бы изобретатели английского, а заодно и французского ландшафтных дизайнов, сначала остолбенели, а потом развернулись и побежали сдавать дипломы в свои Сорбонны с воплями: мы так ничего и не поняли в этой жизни! Чувствительный японский специалист бонсай рухнул бы на колени.

Земную поверхность заливал короткий изумрудный газон, где каждая травинка, если и торчала одна над другой, то исключительно в строгом соответствии с волшебными числами Фибоначчи. Забор увивала… Не знаю, как называется… Я бы сказал плющ… В общем, что-то вьющиеся, нежное, покрытое небольшими цветами в розово-фиолетово- голубой гамме. Тот же самый материал служил аккуратным природным сайдингом для всего дома. Домик у нас всегда был ничего, и по нынешним временам не затерялся бы на архитектурной выставке, но сейчас и вовсе выглядел не слабей, чем Аurus- 41231SB.

Из-под земли, словно фонтан в Петродворце, бил роскошный черемуховый куст, покрытый белыми цветами. При том, что календарь указывал на середину августа.

– Твою мать! – не сдержала эмоций Анжелика Ивановна. – Хорошо, что я приехала! За такое местечко можно взять втрое дороже. Я бы сама осталась здесь на всю жизнь! Это были пророческие слова. Что меня насторожило? Да, растение готово к овуляции в несвойственные сроки, но уже был случай, когда здесь, на краю Западно-Сибирской низменности, мне довелось увидеть цветущий луг в начале ноября. Да, Риф почему-то не выскочил поноситься по сельским просторам, а укрылся в машине… Но как их понять, собак? Кто мог с таким прилежанием ухаживать за участком в отсутствие хозяев? Никто! А дело было вот в каком парадоксе: никакая природа не могла создать столь тонкое геометрическое великолепие без помощи человека; но во всем свете не сыскалось бы и человека, который мог оказать природе столь изысканную помощь! Вот что поистине необъяснимо! Я опасался за входной дверью наткнуться на стерильные полы… Слава богу, внутри дом оказался таким, каким и должен выглядеть после продолжительного отсутствия хозяев – с пылью, паутиной и другими приметами обветшания. Это меня слегка примирило с действительностью. Внутренний дом жил нормальной жизнью, как все мы.

Анжелика Ивановна взялась за дело основательно. Без подсказок – я и сам ничего не знал – раздобыла большую тряпицу для мытья полов и поменьше, для верхней пыли. Вот когда я понял, что риелтор – понятие многогранное гораздо более, чем крестообразная отвертка. Сам я ходил по дому, из стен которого много лет испарялась, да так и не испарилась прошлая жизнь: здесь я пролил кетчуп, здесь в засаде долго продержалась группа войск – танки, солдаты, даже тачанка с пулеметом – все пластмассовое, но от этого не менее опасное; здравствуй, противная ступенька, я свалился с тебя – сначала все перепугались, что перелом…, из этого угла мама орала на меня, размахивая веником за то, что я… Не помню, за что. А, правда, за что? Нету ни мамы, ни моего проступка, ни солдатиков, ни отца, ни веника… Обшарпанный стол в комнате папы… В воздухе продолжал стараться Магомаев, теперь по-итальянски. Я снарядил мангал углем, сбрызнул волшебной смесью … Собрался было сходить в контору за нужными справками, пока прогорает, однако Анжелика Ивановна, выжимая тряпку, сказала, внезапно перейдя на ты: «Давай останемся до завтра? Ты куда-то торопишься? Смотри, какая красота! Завтра сходишь в свою контору». И посмотрела на меня своими ослепительными загорелыми ногами.

Я было пролепетал:  - А тебе дадут отгул в агентстве?  На что она весело повесила тряпицу на перильце крыльца и, сверкнув краем юбки, ответила: – Я хозяйка своего тела и сама решаю: кому дать, а кого послать.

После таких слов оказалось, что уборку предназначенных для продажи помещений риелторы обыкновенно начинают со спальни, а самые опытные их них даже привозят с собой свежие простыни. К тому же Анжелика Ивановна успела оторвать от черемухи жирную ветку, которая теперь украшала подоконник спальни, вытеснив обычный запах своим волшебным испарением.

Меняя бесполезную холодную золу на новый состав, я подумал, наверное, она сказала: «Я хозяйка своего дела и сама решаю, кому дать отгул, а кому там что…» В шашлыках я люблю все. Люблю выбирать мясо на рынке, люблю резать и мариновать, изобретая новые соусы, люблю раскладывать походный мангал, разжигать, нанизывать истекающие куски, люблю окружающий пейзаж и веселую компанию, ибо шашлык не терпит одиночества, люблю бегать от дыма, люблю одуряющий запах, но вот чего я не люблю, так это есть. Обычно сжую пару кусочков, и сразу надоедает. Третий – уже из принципа: какой смысл во всей предыдущей истории? Больше меня шашлыки любит только Риф. Он присутствует на всех стадиях, предпочитая последнюю, только ему мало что обламывается, так, огрызки, потому что вредно. Я даже сначала не понял, чего не достает шашлыку. Рядом не было собаки. Риф по-прежнему прятался в машине, дрожал и не собирался выходить. Я потрогал шерстяной лоб и кожаный нос – черт его знает… В другой эпизод жизни я бы повез несчастного немого к ветеринару, но сейчас был другой эпизод. А что трясется, так это ему привычное занятие.

«Луч солнца золотого вдруг скрыла пелена», – сообщил Магомаев голосом синоптика.

Уже несколько раз я подходил к черемухе. Мало есть на свете запахов, столь же любезных человеческому носу. Лично я сходу припомнил только сладкое притяжение булочек из раскаленной духовки.

В глубоком детстве я, как и всякий мальчик, лазал по деревьям, желая испытать силу пока еще тонких мышц и гораздо более толстое восьмилетнее безрассудство, и, конечно, чтобы увидеть, как выглядит мир сверху; при помощи деревянной сабли прорубался сквозь заросли высоченных хвощей и папоротников, представляя, что оказался в непроходимых тропиках, а впереди – да неважно что, может сундук сокровищ. Вдруг детство выглянуло прямо из середины куста и поманило за собой. Я шагнул прямо в куст.

Оказалось, что ветви растут вовсе не так плотно, как могло показаться, между ними вполне способен протиснуться мужчина моей комплекции – сроду я толщиной не страдал.

Сколько помню, черемуха – вроде дерево, а не кустарник, а оказалось, что она – если и дерево, то смахивающее на куст, а в середине растения обнаружилось небольшое пространство, где можно было даже присесть на странный изгиб толстого ствола – то ли кокон, то ли капсула, то ли купе дальнего следования.

Вот это да! Отсюда уже ничего не видно – ни дома, ни машины, ни забора. За тонким звоном цветов, словно за театральным занавесом, погас голос народного азербайджанского певца. Каждый цветок будто служит маленькой трубкой большого органа и выдыхает воздух вместе с еле слышным звуком. Или не звуком, а смыслом, который преобразовывался в звук. Я понял, что кто-то хочет до меня дозвониться, чтобы окончательно объяснить все на свете.

Я очнулся и пополз наружу. Оказалось, что в кармане шортов натурально трепещется телефон. Сверху снова навалилась песня про свадьбу. Вот диво -- заснул что ли? – О! Ты откуда взялся? – удивилась Анжелика Ивановна. – Я звоню, звоню… Где был? Думаю: ну, не иначе, утащился к председателю. Тревожиться начала, и в волнении почти весь шашлык съела. Ладно, не бойся, тебе хватит. Подогреть? – Ага… В смысле, не надо. А сколько я был?.. В смысле, сколько меня не было? – Часа полтора. Проблемы с документами? – Не, ну да. Но все решили.

– Чего у них один Магомаев за всех надрывается? Одну и ту же запись четвертый раз гоняют! Они, может, не знают, что есть и другие певцы, взять хоть, да неважно… Еще знаешь… Слышишь птиц? Прям хор Турецкого… А ни одной птицы не видать. И мух нет, вот это хорошо, ни мошкары, ни комаров.

Я поводил глазами по небу, по деревьям и, правда, не увидел ни одной птицы.

Мы вернулись в спальню. Прежде, чем лечь, я на всякий случай выбросил за окно банку с белой веткой.

Утром меня разбудил Магомаев, подкрался, как родной, будто не уходил после вечеринки и пояснил в ухо: это свадьба пела и плясала! Шесть утра! Что ж творится? Хотя чему удивляться? Западно-Сибирская низменность! Что они слышали о правах человека на крепкий утренний сон? О риелторе напоминала примятая сторона постели. Я перевернулся на другой бок, причем не без труда: тело ответило таким ощущением, будто вчера пришлось разгружать вагон с цементом, а до душа доползти не удалось. Впрочем, застывшая серая корка на основе пота и адского порошка стала трескаться, я кое-как поднялся и вышел во двор. Поаукал Анжелику Ивановну, пока не догадался, что ранняя пташка, вероятно, ушла любоваться окрестностями, а заодно фотографировать пейзажи в свежих утренних лучах – давеча я ей рассказывал о своих детских воспоминаниях – как буквально метрах в двухстах от дома речка Тогучин образовала спокойную заводь с желтыми кувшинками прямо для картины Васнецова. Сейчас, наверное, это уже болотце.

Я тоже не стал терять времени, а кое-как почистил зубы и потопал к председателю общества «Юг-2»: если врубили Магомаева, значит можно обращаться.

Странное это было сообщество ранеточных садоводов и редисочных огородников, оно мне никогда не нравилось. Раннее утро – спи себе, да спи, но нет, все мысли об агрикультуре.

Те же задницы на участках, иные, развернувшись лицом, радостно машут рукой раннему прохожему. Я здесь никого не знаю, но на всякий случай улыбаюсь и машу в ответ.

На территории председателя общества я даже испытал кулацкое удовольствие: у меня вон как все ухожено, а здешняя земля хотя и полностью не заросла крапивой, но все же надо хоть чуть-чуть спину гнуть! Председатель называется! На участке и в доме никого не оказалось, как ни зови. Только с крыши конторы через репродуктор нежный баритон вывел: «Голос твой теряется вдали!» Сама контора наполовину вросла в землю с тех пор, как я ее помнил. Через распахнутые окна внутрь нанесло пыльную листву. Под слоем пыли еле светился ноутбук, который, похоже, и оживлял голос мертвого певца. В этой комнате нога человека не ступала то ли месяц, то ли два. Внутренний голос посоветовал валить отсюда с максимальной скоростью, но прежде я осторожно пересек комнату по ковру из листьев и травы, чтобы выключить ноутбук. Вместе с эстрадным оркестром неожиданно смолк и птичий гомон, будто тоже был перенесен в цифру.

А ведь и правда птиц нету, не бесятся мухи, над травой не выстреливают кузнечики.

Возникло странное ощущение, что я оказался внутри двух ватных затычек. Наступившая тишина был подобна глыбе бетона. Только где-то вдали лаяла собака. С соседнего участка приветливо помахала тетка.

– Здравствуйте, – крикнул я. – Извините, где найти председателя? – И подошел ближе.

Дачница молча взмахнула рукой. Только это была не тетка и не человек вовсе. Однако оригиналы! Вместо чучела приспособили резиновое изделие из секс-шопа. Для приличия куклу снарядили кофточкой и растянутым трико. Задумка могла показаться забавной, но мне было не до смеха.

– Эй, есть кто живой? – позвал я хозяев, заходя во двор. Мне показалось, что голос погас, едва сорвавшись с губ.

Кстати, двор тоже зарос сорняками. То была не кукла из секс-шопа. Представьте надувную резиновую игрушку в форме человека, прикрепленную к земле короткой тонкой ниточкой, слабые дуновения ветерка заставляли ее двигаться. При том ей придали вид мертвеца – серая кожа с синими пятнами, полузакрытые глаза и холод. Не знаю насчет ворон, но человека такой композицией очень даже напугаешь. Может, это и было чучело от людей? Я осторожно прикоснулся к теткиному плечу. Эффект оказался неожиданным: слабой струйкой из фигуры вырвался желтый дымок. Почти то же самое случается с перезревшим грибом под названием «дедушкин табак». Выпустив пар, тетка осела набок, уложив полусдувшиеся руки на землю. Не резина это была, а некая грибная оболочка и запах от нее шел грибной, прелый, подземный.

Нервы и без того распухли, как магистральные оптоволоконные кабели, а еще вдруг воздух вздрогнул и, словно из-под земли, снова запели птицы вместе с Магомаевым: «По проселочной дороге шел я молча, и была она пуста и длинна…» Мы оба вздрогнули, я и воздух. Кажется, страшнее этих слов я ничего не слышал. Тем более, что в сам дискурс было встроено какое-то безумное противоречие: с одной стороны, субъект позиционирует себя как личность молчаливую; с другой, орет во всю дурь шести или семи литров своих легких.

На следующем участке такой же дедушкин табак изображал дачницу, согнувшуюся для прополки, не подумавшую даже разогнуться при появлении незнакомца. Чуть я коснулся клетчатой ягодицы, из-под пальца вырвался рыжий дымок, задница сдулась и осела.

Пузатого дачника на следующем участке я без размышлений пнул по коленке. Испустив обиженное "пуф", тот исполнил поклон, да и замер.

Это было невыносимо! Вернувшись в контору быстрым шагом, я несколько раз ударил ноутбуком об угол стола. Все стихло. Теперь электронные связи не смог бы восстановить сам Касперский.

Анжелика Ивановна так и не вернулась. Я покричал, но все равно зов не улетал дальше моей головы, во-вторых, это было уже совершенно понятно -- никакой Анжелики больше нет. Да была ли? Вроде была. О ней напоминали три обглоданных шампура возле холодного мангала. А в-третьих, я уже тогда знал, где ее искать, но боялся признать этот факт.

Злой гений испытал в зоне "Юг-2" новое оружие? Страшная, неизвестная науке эпидемия случайно обрушилась на садоводов из космоса вместе с метеоритом? Учили же нас в начальной школе, что у каждого человека под рукой всегда должен быть противогаз! Зачем я плохо учился и не слушал учителей?! Началась война с марсианами? Или то было колдовство, про которое мы думаем, что его не бывает? Ясно одно: через день-два участок обнесут колючей проволокой, а внутри будут ползать странные приспособления для химзащиты, как из дела Скрипалей.

"Сейчас, -- успокаивал я Рифа и самого себя. -- Все будет нормально. Сейчас поедем".  Я принес Рифу воды в пластиковой миске, и пока тот жадно хлебал, завел двигатель. Уезжать было нельзя: в мире мертвых грибов лаяла чужая собака -- единственное оставшееся живое существо. Небось, сидит на цепи, а хозяева колышутся в воздухе -- ни убежать, ни попить, ни поесть, страшно... И уже понятно и ясно, что некому прийти на помощь.

Пришлось отправиться за живой душой. Тоскливый, безнадежный лай приближался.

Похоже, здесь. Я распахнул калитку. Посреди участка на черной аорте висел мальчик лет восьми -- грязные шортики, пластиковая лопатка в руках, мертвое лицо. Его я трогать не стал. Звук такой громкий, будто собака встала на задние лапы, передними оперлась на мое бедро и зовет прямо в ухо. Я прошел по улице еще шагов двадцать. Теперь лаяли сзади, вернулся к мальчику. Ведьмы крутят: голос есть, собаки нет.

Быстрым шагом направился обратно. Хотелось перейти на бег, но я боялся, что тогда станет еще страшнее.

Все-таки Анжелика Ивановна вернулась. Привязанная к траве короткой черной ниточкой, провела по мне мертвым взглядом и помахала рукой.

Точно помню, что никакого особого магнетизма от черемухового куста не чувствовал, никто не звал меня в силки. Тем более, я хорошо знал про растения-хищников. Чем они там привлекают? Да не важно чем, главное -- убивают. Сейчас была не та история. Просто именно здесь вырос центр гигантского мицелия, командный пункт всех событий. И давеча не детство поманило меня внутрь ветвей, а желание понять самое важное из того, что вообще дано человеку.

Сам я воин не великой храбрости, грудь под стрелу, может, и не подставлю: вот бы никогда не подумал, что сильнее страха, сильнее ужаса в человеке окажется любопытство. Именно эта направляющая заставляет вставлять ножницы в розетку, чтобы наконец понять, как выглядит высокое напряжение на ощупь. Она же толкает канатоходца пересечь Великий каньон по тонкой леске, чтобы по-новому заглянуть внутрь земли и внутрь себя. Та же сила подстегивала к смерти академика Павлова, за минуту до конца диктовавшего ученикам последние впечатления. Там, внутри куста ожидали ответы на главные вопросы. Лично меня интересовало: блин, ну кто-нибудь уже точно может сказать: есть бог, где он живет, или кто вместо него? А, следовательно, как насчет последующего существования -- ад, рай или что-то третье, или вообще ничего? Теснились и другие вопросы -- насчет будущего России, Крыма, санкций, кто выиграет чемпионат КХЛ, или, например, любила меня Оля Шлыкова или притворялась? Если да, то что это была за любовь? Я был бы полным дебилом, если бы не воспользовался редкой возможностью.

Обогнув Анжелику Ивановну, я шагнул в куст.

Справа в одной из веток жужжали все местные мухи, стрекозы, комары, миллиарды мелких мошек, которым я не знаю имени, стадами ползли лесные клопы, кузнечики и жуки. В соседней ветке плавали все рыбы из речки Тогучин, там же были собраны лягушки, пьявки и прочая водная живность. Далее в коричневые стены бились птицы разного калибра, где ястребы не трогали воробьев. В следующей ветке разговаривали между собой клубни моркови: их тоже интересовала ситуация в КХЛ.

Я увидел маму, как жила, что чувствовала, что прощала и что простить не могла. Ее женское восприятие показалось мне на удивление пошлым... Оказывается, папа не утонул: его зарезал ножом приятель, даже не приятель, а так, знакомый -- позавидовал удачной поклевке. Кроме шуток! Убил и закопал, поэтому в реке не нашли тела, а улов забрал. В истинности событий не могло быть сомнений: папа мне сам все рассказал, указал место захоронения, в таком вопросе он врать бы не стал.

Из веток просили помощи и тянули руки дачники со всего "Юга", большинство из которых теперь болтались на своих садовых участках на ветру на тонких черных корешках -- что-то хотели объяснить про свою жизнь. Но было скучно и лень разбираться в мелких спорах и обидах: кто кому изменил, кого несправедливо обматерил, кто не вернул долг... Дачников было очень много. Здесь же прямо из ветки расширенными от ужаса глазами смотрела Анжелика Ивановна, но чувствовалось, что уже смирилась. Никто никуда не исчез, все были заключены в одну тюрьму ветвей -- мухи и люди.

Про КХЛ ничего не сообщалось. Ситуация с Олей Шлыковой осталась неразгаданной.

Я выполз наружу, нацедил с полведра бензина из машины, облил куст, для верности из пластиковой бутылочки вылил остатки розжига для шашлыка, чиркнул спичкой. Куст вспыхнул, как большой пионерский костер. Я не сразу заметил, как загорелась моя рука, рукав рубашки...

Открыв глаза в больнице, я первым делом спросил: что с Рифом? -- С вашей собакой все в порядке, -- ответила медсестра, разглядывая которую я никак не мог решить: она красавица или как Фредди Крюгер? Голос же ее был то ли мелодичный, как новогодний джингл белз, то ли страшней похоронного марша Шопена. -- Собака у вашей жены. Она тоже здесь, ждет, она оплатила леченье...

-- А со мной что? -- Был пожар. Дача сгорела.

-- Вся? -- Говорят, что вся. Вы очень сильно обгорели.

-- Почему мне не больно? -- Вы обгорели настолько сильно, что у вас все нервные окончания сгорели.

-- Может, это и к лучшему? -- я стеснялся сказать, что хочу в туалет.

Медсестра включила меня в капельницу и вышла. Оглядевшись по сторонам, я выдернул иглу из вены и пошел в туалет, не чувствуя боли. Что я здесь вообще делаю, если ничего не болит? Опершись руками на розовую раковину, я заглянул в большое зеркало, ожидая увидеть забинтованное лицо. Вместо зеркала над раковиной висела стеклянная картина с изображением роскошного черемухового куста. Дьявольщина! Я отпрянул. То есть хотел отпрянуть, но оказалось, что руки прилипли к раковине. То есть не прилипли, а из рук прямо в санфаянс вдруг стали прорастать корни, да так быстро, что и уследить невозможно. Из пальцев росли корни, а на самих пальцах и выше, взбираясь к локтям, расцветали маленькие белые цветы, и запах стал как сладость булочек из глубокой духовки.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 8. Оценка: 3,63 из 5)
Загрузка...