Рдеющая искра позднего лета Среди лесов и болот вольного края западного королевства, название которого не стоит упоминания, ютилась небогатая крестьянская хижина, вросшая каменным основанием в почву. Суровые годы пролетели над ней, выбелив бока и покрыв мхами те округлые камни, что были вложены строителями в основания венцов. Пригорок, или скорее бугорок, выбранный ей местоположением, полого спускался к тихому ручью, бежавшему извивами в поля и где-то за горизонтом сливавшемуся с рекою. Великие потрясения прошлых лет обходили окрестные земли стороной, или раны, нанесённые магическими битвами, там затёрлись и сравнялись, что стали похожи на творения самой природы. Даже старожилы из соседних деревень уже не могли припомнить, и древние рукописи – хранители памяти – не давали ответов. Раз в год заглядывал сборщик налогов, восседающий на повозке, запряжённой тягловыми ящерами, да на праздники наведывался бейлиф с сотней молодцов-лучников, чтобы навести порядок и учинить спрос с местных десятников и старост. У полураскрытой двери хижины стояла красивая женщина средних лет, сложив руки поверх чистого передника с накрахмаленными узорами по краям. Её плечи, когда-то порывисто расправленные, теперь округлились и чуть поникли; ровная спина приобрела лёгкий уклон, подобный тому, что появляется на берёзке при дуновении ветерка. Кожа на руках, ещё не грубая, загорела, затемнела тем особым загаром, что не сходит и за долгие зимние вечера. Пёстрый платок, собиравший её пышные волосы, напоминал саму хозяйку: когда-то яркий, со временем, от стирок и постоянной носки утратил часть красок, но был всё ещё хорош и не имел не единой потёртости или заплаты. Перед женщиной стояла девочка лет двенадцати. Её смуглое лицо хранило отпечаток древних кочевых народов юга. Чёрные брови имели характерный разлёт, большие карие глаза таили чарующую насмешливую притягательность. Вечерами начинало холодать – близилась осень, и девочка куталась в прочный плащ из грубой ткани, выкрашенный охрой. Наступающая осень – последняя из тех, что предназначались ей одной. На будущий год, по весне старосты объявят смотрины, и она встанет в ряд с другими девушками, гордо поглядывающими по сторонам или смущённо опустившими глаза к земле. Кого-то матери принарядят в праздничные платья, а кто-то будет путаться в одежонке с чужого плеча, которой одарят дальние родственники или добрые люди. Кто-то из них, стоящих в ряду невест, будет впервые, с бьющимся сердцем ожидать сватов; кто-то, сдерживая слёзы, в пятый-десятый раз, прикрывая оспины, кривой глаз или тая хромоту, ожидая одобрительного взгляда… Сжимая в руках плетёную из лозы корзину, девочка смотрела прямо, стараясь не выдать своих мыслей при матери. Её будущее замужество может принести долгожданный достаток в их семью. Мать склонилась и поцеловала дочку, ласково погладив по голове. — Я скажу тебе только одно… — произнесла мать, прикладывая руку, которой только что гладила дочь, к груди, словно хотела оставить себе частичку тепла. В её серо-зелёных глазах, под которыми залегли ранние морщины, молчаливо звучала таинственная женская песня, поток от сердца матери к своему ребёнку. Сколько раз вдвоём они оставались в холодном доме, прижавшись друг к другу, когда кончались дрова и торф, а дороги в лес и в деревню заметала пурга… Сколько раз мать отпаивала целебными травами свою единственную кровиночку, когда нападала болезнь… Сколько раз вглядывалась во тьму леса, ожидая дочку… Скоро в другую семью заберут её дитя, и дай-то Великие Силы, чтобы к молодому или богатому. После тяжёлых родов сама она уже не сможет родить вновь. Человек с громким голосом и острым мечом, пахнущий кровью и лошадьми, узнав об этом, презрительно скривил рот и уехал в тот же день. Ей казалось, что эта улыбка, эти вздёрнутые губы, тонкие и напряжённые, которые она так желала прижимать к своим губам, тереться о жёсткие усы, всю жизнь будут стоять перед глазами. Тогда она металась в родильной горячке, но губы и голос, резкий, гортанный, впились в память, как шипы ежевики. — … будь осторожна. Девочка кивнула, ободряюще улыбаясь. Затем развернулась и пошла по тропинке в лес. Краски осени уже легли на деревья, хотя ещё далеко оставалось до той поры, когда землю накроет шелестящий покров, и холодные ветра со снежных ледников долетят до здешних мест. Смешанный лес вставал стеной сразу за их полем – клочком плодородной земли, которую обрабатывали мать и дочь, да ещё послушный мерин Барабан, которого присылал староста в дни пахоты и сева. Все родственники девочки умерли, и лишь старая бабка доживала свой век в избушке у лесной прогалины, ближе к вырубкам. Летом туда переселялись лесорубы и углежоги и поддерживали старую женщину, чем могли. В прочее время только внучка навещала её, да иногда забредали лесные жители: дриады, феи и эльфы. Бабка водила дружбу с чудным народцем, обменивая травы и настои, которые варила по рецептам, усвоенным ещё с детства от такой же древней травницы. Дорожка вилась меж вековых сосен, а в небе рдела полоска заката. Иногда девочке хотелось подняться высоко-высоко и улететь вслед за солнцем, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. С высоты, озарённая янтарным светом, она оглядывалась на жалкую хижину, где родилась и выросла. Она вспоминала мать, и непонятные чувства появлялись в её груди. Она то хотела подхватить её за руку и унести вместе с собой в далёкий замок на берегу моря, то бросить – и, может быть, когда-нибудь вернуться вместе с прекрасным воином и посмотреть на неё, жалкую и разбитую. Девочка разрывалась между этими чувствами, и, часто, захваченная мечтами и обидами, убегала к большой смолистой сосне, опускала поглубже капюшон и, закутавшись в плащ, плакала, стирая едкие слёзы грубой тканью. Сейчас закатный свет вновь захватил её воображение, но стоило ей чуть отвести глаза, как девочка тихо вскрикнула от страха. Перед ней стоял высокий мужчина, покрытый волчьей шерстью – оборотень, из тех, что таятся в глубине чащоб и выходят по ночам. Они очень редко появлялись в здешних местах, и девочка никогда их раньше не видела. Вся поза оборотня выдавала напряжение, глаза горели огнём, морда – смесь человеческого и волчьего – кривилась в ухмылке. — Я скажу тебе только одно… — прорычал оборотень. Он рассматривал стоящую перед собой девочку, а по морде стекала горячая слюна. Он видел не только лишь мясо, которое хотел съесть, но и добычу, которую надо было заслужить. Волчьи инстинкты кричали ему немедленно наброситься на жертву, но доставшиеся от оборотней гордость и традиции побуждали получить нечто большее. — … беги! Какие-то мгновения девочка смотрела в красные уголья глаз оборотня, а затем изо всех сил рванул в чащу леса. Кусты предательски цепляли плащ, но она рвалась, прижимая к груди корзину. Она знала, что до дома бабушки оставалось совсем недалеко, и что там можно укрыться. Сердце колотилось в груди, закатное небо летело над головой, на ветках оставались лоскуты одежды. Внезапно ей отчаянно захотелось жить. Неважно где, пусть в этом домишке, пусть в голоде и холоде, с нелюбимым мужем или в одиночку, старой девой – но жить. Её молодость требовала этого, оглушительно полыхала в крови. В голове то смывало все мысли начисто кроме инстинкта выживания – и она, словно обезумевшая, ломилась, не разбирая дороги; то вдруг набегали непрошеные воспоминания – лица мамы, бабушки, соседского паренька, приезжавшего помогать с посевом верхом на мерине, заезжего коробейника, вихрастого и румяного, подарившего ей сахарный петушок… Она всё бежала, вцепившись в корзинку с пирожками, что испекла мать, как в талисман. А небо всё рдело и не желало пускать ночь, словно помогая беглянке. Она падала, но каждый раз порывисто подхватывалась и бросалась дальше. Ей показалось, что за деревьями замелькали знакомые засеки. И вот, правда, из вечерних сумерек возник бабушкин дом. В груди словно расцвёл тёплый цветок, в ногах появилась непрошеная слабость. Девочка закусила губу и побежала к дому. Влетев на крыльцо, она распахнула дверь. Бабушка лежала на полу. Внутренности из разорванного живота, как черви, извивами валялись рядом. Половина горла отсутствовала, и виднелась кость позвонка. Горький запах настоек смешивался с волчьей вонью. Крупные кровавые следы цепочкой шли к выходу. — Почему… — всхлипнула девочка, роняя корзинку на пол. Пирожки разлетелись по полу, плюхаясь в лужи крови. — Чтобы съесть тебя, — ответил низкий рыкающий голос за спиной. В это мгновение край солнца, уже скатившегося к горизонту, задел вырубку и как искра, зажёгся в сумерках. Сильный луч пробил лесной мрак, вызолотив стволы. Луч упёрся в дом, и, словно раскалённым прутом, вошёл в глаз оборотня. Девочка же почувствовала, будто кто-то могучий наполнил её силой и подсказал шёпотом. Она не смогла разобрать, но подсознательно поняла – и рванула вперёд, к небольшому окну. Одним движением набросив капюшон и заслонившись плащом, она влетела в стекло, разбрызгивая острые осколки – и вывалилась наружу, на задний двор. Вскочила и побежала по вырубке в сторону деревни. Секунду назад она готова была сдаться, но уже что-то новое, незнакомое и сильное родилось внутри. Девочка бежала, и весь мир бежал с ней. Небо, лес, корявые корни срубленных деревьев – всё неслось, сломя голову, вперёд, туда, где ждала помощь. Высокая тёмная фигура с дальнего края вырубки показалась ей старым корнем-выворотнем, но, когда задвигалась и распрямилась, то обернулась знакомым дровосеком. Она кинулась к мужчине, как голубка к знакомой руке. Суровое лицо дровосека недоумённо нахмурилось, когда заплаканная девчонка в разорванном красном плаще бросилась ему на грудь. Человек ласково потрепал её по голове, собираясь что-то спросить – и замер. Из леса, из тьмы, злобно щурясь, вышел оборотень. Он продвигался осторожно, припадая к земле. Оборотень глядел на дровосека, усмехаясь, вывалив красный язык. Мужчина отстранил девочку и медленно сделал несколько шагов по направлению к монстру. Он шёл также неторопливо, глядя куда-то в сторону, на рдеющее закатное небо. Он вспоминал, как молодым впервые пришёл в лес и срубил своё первое дерево. Как звонко впивался топор в древесную плоть, как сладко пахло смолой. Как сила бурлила в руках и плечах. Дерево упало с залихватским хрустом, а мастер похвалил паренька и сказал, что толк из него выйдет. И оказался прав. Со временем паренёк и сам стал мастером над лесорубами. Работа спорилась в умелых руках, покрытых суровыми мозолями: летом артелью валили лес, бывало, помогали и углежогам; сплавляли брёвна по реке, а зимой уходили на работы к графу или в вольные города. Приглянулась и деваха, стала женой лесоруба, родила ему детей, староста помог отстроить дом. Разве ему не хватало чего-то? Зачем на том рынке он заглянул в бродячий цирк? Зачем посмотрел в те серые волчьи глаза? Зачем остался на представление и, сжимая потные ладони, глядел, как поджарое женское тело танцует и прыгает на канате над ареной? Зачем пришёл вечером к палаткам? Зачем всю ночь сжимал в объятиях горячее тело, наслаждался рыкающими стонами, напряжённой грудью и бёдрами? Зачем два года спустя открыл дверь и впустил её, окровавленную, с ребёнком на руках? Зачем на следующий день не выдал её тело и ребёнка стражникам? Монстр с усмешкой глядел на подходящего мужчину. — Как она? — рыкнул он, давясь слюной. Вдруг что-то зажглось в груди огнём. Дровосек не пошевелил ни единым мускулом, но куртка слегка шелохнулась. Из груди оборотня торчала тонкая серебряная игла. Даже его обострённые чувства не смогли среагировать на это оружие, разработанное магами для защиты путешественников и купцов. — Не для тебя, — выговорил дровосек сквозь зубы. Он смотрел прямо, и глаза его оставались сухими. На груди монстра расцвёл огненный цветок. Очень быстро пламя охватило тело, сжигая дотла. Дровосек молчаливо наблюдал, как обуглившиеся кости падают на прогалину, затем повернулся к девочке и, обхватив её за плечи, повёл к деревне. Когда они подходили к городьбе, выскочил юнец лет пятнадцати с белозубой улыбкой на загорелом лице. Он приветливо замахал дровосеку, собираясь что-то сказать, но тут заметил слёзы и порезы на лице девочки. Закат рдел у края неба, тучи, гонимые ветром, бежали вдаль. Дровосек молчал, и мальчишка вдруг заметил, что карман отцовской куртки, где хранился путевой амулет, порван, а от одежды тянет гарью. Он замер, встревожено ощупывая взглядом отца, но ран или крови не увидел. — У нас переночует, — вымолвил, наконец, мужчина, и подтолкнул девочку к пареньку, а сам пошёл вперёд, шагая преувеличенно твёрдо, вдавливая сильные ноги в землю, словно сейчас ему требовалась опора покрепче, чем обычно. Девочка улыбнулась и робко приблизилась, а мальчишка, неловко подражая отцу, приобнял её и ободряюще кивнул. Раньше он не обращал внимания на дочку той «солдатской подстилки», что жила на выселках, но сейчас, когда она шла рядом, прижимаясь и поглядывая на него, мальчишке неожиданно захотелось, чтобы их дом стоял подальше, и чтобы закат горел подольше. Неожиданно для самого себя он остановился, поднял руку к её лицу и стал стирать пальцем следы сажи со смуглой щеки. Когда он закончил, на пальцах всё ещё ощущалась гладкость её кожи. Девочка потупилась, но затем смело подняла взгляд, не сбрасывая его руку с плеч. Парень улыбнулся несмело, затем более уверенно, и вдвоём они зашагали к дому его отца… Обсудить на форуме