Горячий ветер ерошил шерсть, приятно обтекал тело. Мягкие сильные лапы не вязли в сыпучем красноватом песке, и каждый шаг приближал пуму к небольшому озеру, окружённому кривыми низкими деревьями. Озеро было там всегда, было снаружи и внутри, центром мира на протяжении поколений. Эта ли пума, другая, связанная с ней кругом перерождений, все они скользили по земле, покрытой жёсткой травой, подбираясь к стаду высокорогих рыжих антилоп.

Крупный, в беловатое пятно самец вскинул голову, оглядываясь, и пума застыла, сливаясь с миром, глядя, как с бородки антилопы падают светлые капли, тут же впитываясь в землю. Вожак дёрнул длинными чуткими ушами, снова склонился к воде, и пума подобрала лапы, готовясь к прыжку.

Добыча. Мясо и кровь, которые свяжут детей с озером, саванной, алым закатным небом.

Пора!

Пума взвилась с коротким рыком – и одновременно над озером раскатился гром выстрела.

 

Эрих фон Альтхейм ещё несколько секунд не опускал винтовку, разглядывая морду хищника. Правая глазница зияла дырой, зато левый глаз, голубой, как небо, смотрел точно в прицел, на охотника. Эрих ухмыльнулся в ответ. Возбуждение остывало в крови, и он передёрнул плечами, с наслаждением подставил лицо горячему ветру, провожая взглядом вспугнутых антилоп. Какое слияние! Чёрт, ещё чуть-чуть, и сам бы прыгнул вместе со зверем. Вот что делает настоящим охотником, а не умение нажимать на спусковой крючок!

“Хотя и выстрел – хорош. По добыче!”

Профессор Нойме не соврал про пуму с белой шерстью и голубыми глазами. Занятно. Если поместье переживёт бомбёжки, охотничья комната пополнится чудным трофеем: не каждый день удаётся убить божество, пусть и мелкое, отвечающее за жалкий клочок земли на границе Трансвааля. Тень истинных богов. Пыль.

Прикрыв прицел кожаным колпачком, он любовно провёл пальцами по стволу с выгравированным ирминсулем. Всё же хорошо, что удалось убедить герра Шефера отправить экспедицию именно сюда, а не в Уругвай. Аненербе нужен Трансвааль, его легенды о метеоритах и о странных белых пумах, рождающихся иногда неподалёку. О странных белокожих жрицах. Да, Аненербе нужен Трансвааль, а Германии необходимо Аненербе и оружие, которое оно создаст. Особенно сейчас, в августе сорок третьего года, перед Курской...

Он резко захлопнул чехол и свистнул проводнику.

– Эй, Айн! Шкуру снимать, быстро-быстро!

Не получив ответа, раздражённо обернулся, высматривая чернокожего дурня. В отличие от пум, негры тут выглядели обычными, хотя Шефер что-то там восторженно болтал про…

Айн, которого по-настоящему звали непроизносимо и длинно, лежал в пыли, закатив глаза, и выл, монотонно повторяя единственную фразу. Эрих недоумённо уставился на него, а потом хлопнул себя по лбу. Ну конечно. Священное животное. Рука потянулась к револьверу, но застыла при виде объёмистого тюка, который придётся тащить самому. Угрожать, когда нельзя убивать, смысла не имело, значит…

Он взглянул на белое пятно у края озера. Пылинка. Всего лишь зверь. И ещё этот чёртов негр уже сверлит его глазами и наверняка лыбится про себя. Поколебавшись ещё секунду, Эрих почувствовал, как губы сами собой растягиваются в злую ухмылку, и потянул из ножен кинжал с рунами на клинке.

“Ладно. Посмотрим, как местные суеверия справятся с арийской сталью и северными рунами”.

 

После, вытирая руки пучком травы, он довольно улыбался. Один глаз ещё не делал пуму настоящим богом, а сталь есть сталь. Наука бьёт веру, по крайней мере – неправильную.

Айна он застрелил у самого лагеря – оттуда нести тюк со шкурами и мясом оставалось недалеко.

 

* * *

 

Заходящее солнце окрашивало небо багрянцем – уже знакомым, словно Эрих видел его всю жизнь. Неизменность, равно прекрасная и статичная. Неудивительно, что негры до сих пор бегали с копьями. И, в отличие от солнца, привыкнуть к ним было невозможно. Твари тупо сидели за ограждающими лагерь рядами колючей проволоки и выли – иначе это назвать было нельзя. Выли монотонно, непонятно, как комарьё над ухом ночью. И знаешь, что не убьёт, но само предвкушение, что он только и ждёт, чтобы сесть на тебя, выпить несколько капель крови, стать через это тобой… хорошо хоть, их с Кларой палатка стоит в глубине лагеря, и звуки туда почти не доносятся. Хорошо и то, что беременность протекает спокойно и ровно.

Эрих скупо улыбнулся. Жаль только, что уже два месяца Клара, боясь за ребёнка, не пускала его в постель. Слишком давно.

– Итак, профессор, когда же ваш... излучатель заработает так, чтобы мне не было стыдно отправлять доклад в Берлин?

Герр Нойме задумчиво причмокнул, потом снова, словно в зубах что-то застряло. Словно он не просто убивал мышей, а сжирал их, а потом долго гонял во рту косточки. Наслаждался. Мерзкая привычка, но профессор был нужен. Очень.

– Наука, герр Альтхейм, спешки не терпит. Мне нужно время на проведение опытов, на эксперименты с материалами.

Причмокивание.

Эрих сложил руки за спиной, чтобы не удушить пузатого поганца прямо на месте.

– Мне нужен результат, который можно отправить на фронт. Мыши – ничто.

В памяти всплыла клетка с грызунами. Мелкие белые засранки даже не пищали. Скребли пол когтями, задыхались, кашляли кровью – но не пищали. Интересно, будет ли пищать учёный?

– Мыши – ничто. Исследования, профессор – ничто. Важен только результат. Результат, для которого не придётся подходить к каждому вражескому солдату, тыкать его в лицо этой… решёткой с кристаллами и просить подождать пару минут.

Нойме чмокнул снова, ещё более задумчиво, и медленно пожал плечами.

– Я знаю, что нахожусь на границе открытия, герр Альтхейм. И ждать недолго, но – время! Это ведь, знаете ли, не магия.

– Действительно.

О, Эрих знал, что магия и существовала, и работала – но куда тоньше, чем требовалось для фронта, с его эмоциями, непредсказуемостью, забивающими тонкий эфир смертями. И все экспедиции и раскопки – в Тибете, Экстернштайне, Баден-Бадене – не дали почти ничего, кроме веры, толики знаний… уверенности, что они находятся на границе открытия. Всегда – на границе… но сейчас, в эту экспедицию, – после пумы – у Эриха было ощущение, что вот-вот всё изменится. Древняя земля, древние камни, и ведь учёные признали: что-то здесь есть. Но если Нойме считает, что дело только в науке – пусть. Если хочет шутить с тем, чего не понимает – пусть. Пока что. Но с каким удовольствием он потом!..

Эрих с улыбкой покачал головой.

– И всё же…

Он осёкся, поняв, что приходится почти кричать. Гул стал громче, ритмичнее, к нему добавилось что-то ещё, словно… Да, точно. Дикари стучали о землю длинными кожаными щитами. Полные придурки. Только идиот решится воевать с копьями против винтовок и пулеметов. В конце концов, лагерь строили и охраняли не вшивые томми, а Waffen-SS. Эрих с удовольствием отметил, как на вышке зашевелился пулемётный расчёт, как фельдфебель загоняет солдат на позиции. Помешали ужинать, мать их. За такое дикарей наказывают. Жестоко. Чтобы знали своё место.

Темп нарастал, и он понял, что притопывает в ритм, нетерпеливо, невольно перенося вес тела вперёд.

“Ну же! Давайте!”

Грохот щитов жёг кровь, почти как женщина. Или даже лучше. Полнее. А осознание, что скорее всего это из-за него, что чёрные обезьяны нашли тело носильщика, только придавало перчинки. Der Weg ist in Dir, внутренний путь. Всегда он пролегал через войну, вызов, и…

Шум достиг крещендо – и резко стих.

“Какого дьявола?”

Эрих всмотрелся в саванну и сначала не понял, что именно видит. Между темных, чётких на фоне заката фигур скользил тонкий белый призрак.

“Пума?!” – мелькнула безумная мысль, и тут же сгинула. Пумы, даже божественные, может, и умели ходить на задних запах, но уж точно не с такой грацией. И не было у них длинных грив под пышным головным убором. А потом вспыхнули прожектора, рассеяв и сомнения, и магию. Женщина. Высокая, гологрудая, с полными выпяченными губами и плосковатым носом, как у них всех, с полосами татуировок на лице. И – с белой, точно фарфор, кожей. Словно почуяв взгляд, дикарка посмотрела на Эриха, и он мог бы поклясться, что у неё голубые глаза. Должны быть голубые глаза! Рядом с ними негритянские обезьяньи черты казались… омерзительными, как порча. Словно кто-то взял идеального человека и низвёл до низшей породы. Эрих возненавидел её сразу – и всё же не мог отвести взгляда.

У самого плеча сладко шлёпнул губами Нойме.

– А-ах, снова этот интересный образец. Давненько не было видно. Вам повезло, герр Альтхейм. Теперь вам, как начальнику, успокаивать племена и отвечать на претензии по поводу того, что мы якобы закрыли всю территорию их капища.

– Якобы?

Профессор пожал плечами.

– Они могут молиться в сотне шагов от кратера. Я уверен, их боги услышат и оттуда.

Эрих хмыкнул, не сводя глаз с женщины, повернувшейся боком. Даже без деталей вид был… приятен.

– Что ж. Ладно. На что не пойдёшь ради межкультурных связей. Если надо выслушивать жалобы, то пусть её приведут завтра вечером. В лабораторию, – он вскинул руку, прерывая возражения Нойме. – Наука всегда производит на дикарей впечатление. К тому же, – он ухмыльнулся одними губами, – нигде больше в лагере нет столько красивых стекляшек.

Профессор опустил взгляд, внимательно рассматривая камешки под ногами, и причмокнул, заставив Эриха впиться в ладони ногтями.

– Ладно, если она ничего не будет трогать. К слову, как себя чувствует Клара? Не забывает принимать таблетки?

Учёная сволочь всё-таки смогла сбить настроение. Эрих улыбнулся снова, шире. Таблетки жена принимала исправно – круглые, жёлтые, как цыплята, шарики с витаминами.

– Разумеется, профессор. И разумеется, дикарка ничего не будет трогать. Я об этом позабочусь.

 

* * *

 

Дом – это не место, а состояние. Настроение, если угодно. Эрих отрезал кусочек жареного мяса пумы и отправил в рот. Впору было соглашаться с Дарвином ещё и во вкусах – поговаривали, что учёный был не дурак вкусно поесть и пуму ценил превыше всего прочего. Почти как телятина, только с чуть более резким вкусом.

Из патефона лились "Колокола" Рахманинова, а в палатке с откинутыми пологами дышалось, несмотря на жгучее солнце, легко и приятно. Даже на юге Африки можно было жить, особенно если солдаты без устали опрыскивают крышу и стены палатки водой. Невелика плата за то, чтобы оказаться подальше от Туниса или степей под Курском. Разумеется, солдатам, в отличие от него, никто не позволил бы привезти с собой семью. Эрих улыбнулся через стол Кларе, снова не веря, что эта женщина – его. Женщина ли? У людей не бывает такой нежной кожи, таких густых ресниц, такой синей глубины в глазах… сейчас, правда, они не сияли так, как прежде, но он знал – это пройдёт. Уже скоро случится то, ради чего по-настоящему стоит жить. Круг их жизни, кольцо, сомкнувшееся воедино.

Пальцы скользнули по руке Клары, и жена с усталой улыбкой подняла голову от почти нетронутой тарелки. На красоту не повлияла ни тяжёлая беременность, ни долгий путь под водой, в спёртом воздухе субмарины и вечном страхе – и ведь без единой жалобы! Эрих улыбнулся снова, с гордостью. У кого ещё есть такая жена?

Рука скользнула выше, задержались на нежной коже со внутренней стороны локтя, и его мысли приняли иное направление. В конце концов, беременность ведь на самом деле не мешала, если…

Клара отстранилась – с виноватой улыбкой, но это лёгкое движение всё равно укололо сильно, глубоко, до сердца. Эрих посмотрел на пустую ладонь и медленно убрал руку. Ничего. Просто беременность. Это скоро закончится, и всё станет как прежде, только лучше.

– Прости, – заметила Клара и отодвинула тарелку. – Мне не очень хорошо, я, наверное, пойду.

Эрих с готовностью кивнул и поднялся было, чтобы предложить руку, проводить, но Клара уже вышла в яркий свет, жару и отчаянное жужжание странных насекомых. Ушла, на ходу доставая круглую жёлтую витаминку. А он – остался стоять, глядя ей вслед. И доедать пуму уже не хотелось. Когда всё изменилось? В какой момент она стала избегать прикосновений? Беременность меняет людей, это он понимал, но и чуял, что дело не только в этом. А тогда что? Два, три месяца назад... да, кажется, в то время он работал с японским отрядом. Болезни, химия, экстремальные условия. Живучесть, устойчивость тела к воздействиям - всё, что позволяло хоть как-то приблизиться к тайне всего, к последнему ответу. Опыты длились часами, если не днями, времени не хватало совершенно, даже отчёты порой приходилось брать домой… Может быть, она обиделась тогда на невнимание? Но такое бывало и прежде, да и обычно Клара не стеснялась говорить, если её что-то не устраивало. Значит, что-то другое, но...

Кто-то вежливо кашлянул за спиной, и Эрих вздрогнул, разворачиваясь. Фельдфебель Вебер, высокий светловолосый и кареглазый мужчина кивнул в сторону исследовательских палаток и наклонился ближе, словно кто-то мог подслушивать.

– Девка ждёт.

– Значит, ждёт, – Эрих бросил на стол салфетку. Мелькнула мысль, что он почти наткнулся на что-то важное, почти вспомнил, но разум уже занимало другое. Он сухо улыбнулся. – Это хорошо. Кажется, я тоже ждал слишком долго.

 

Лаборатория – это не просто палатка, а состояние. Воздух. Взгляды павианов из крепких клеток, сваренных из стального прута. Шорох нового поколения мышей. Приглушённые звуки внешнего мира из-за тройных стен. Лаборатория – это власть, запах стали, науки. Ощущение превосходства.

И поэтому белокожая жрица черного континента, свободно расхаживающая по огромной палатке, смотрелась здесь совершенно неуместно, как тот павиан на приёме в Бергхофе. Её хотелось выжечь из картины, выгрызть, потому что таким аномалиям места в мире не было. Загадка.

Эрих кивнул часовому, и тот, вскинув руку, вышел, опустив за собой тяжёлый полог. Сам же он прошёлся вдоль ряда металлических столов, тронул коробку с ампулами, избегая смотреть на женщину.

“Так и не оделась. Традиции? Ха. Нет уж, в отличие от остальных тут она не просто нагая, она голая – и прекрасно об этом знает. Поэтому дышит именно так, вздрагивает, касаясь железа, дёргает плечами, глядя на клетки”.

– Итак?

– Вы должны уходить.

Вот так, без прелюдий, приветствий. Это было почти забавно. Действительно, отчего не уйти, оставив сотни тысяч марок, с таким трудом выпрошенных у казначея. Оставив кратер, вырытые шахты, лагерь, надежду на победу в уже проигранной войне.

– Почему?

Эрих провёл пальцами по холодному столу, начисто вымытому после дня работы с образцами. Чистый, но не девственный стол, ладонь Божья, исчерченная царапинами от скальпелей и пил, как шрамами.

– Бог – это мир, – просто ответила жрица, и обвела круг в воздухе. – И здесь – середина. Сосредоточенность. Не знать слова… точка?

– Точка баланса, – Эрих кивнул. Он на самом деле понимал. Для этого дикого племени центром мира действительно был вот этот кратер. Дикарям – а женщина, несмотря на арийские глаза и кожу, оставалась не более чем забавной игрой генетики, – было невдомёк, насколько велик мир, центром которого некогда была Атлантида, а сейчас – Рейх. – Нет.

Забавно было видеть, как щёки жрицы вспыхнули румянцем. О, это слово она знала – и не любила. Или не привыкла слышать? Занятно. У Клары в последние месяцы грудь округлилась, но даже сейчас не выглядела такой… плотной.

– Ты не понимать. Боги мстить. Вы занять место, вы рыть, и мир двигаться вокруг, хотя быть должен стоять.

Надо же, как сверкают глаза. Почти северной голубизной. Вот уж воистину шутка, если когда-то кто-то из истинных богов пролетал здесь и заронил семя. Жаль, что за века эта капля так размылась, едва угадывалась за широкими скулами. А эти татуировки? Словно она ненавидит даже эту толику дарованного сходства. И никакого страха. Никакого признания превосходства. Любопытно. Эта голая женщина действительно считает себя ровней? Он шагнул к жрице, остановившись в полушаге. Та не отодвинулась, зато в клетке заворчал крупный рыжий павиан.

“Он-то понимает, что к чему”.

Жрица – не понимала, и Эрих вздохнул. А потом коротко, без замаха, ударил под рёбра. Удар заставил бы здорового штурмовика блевать в уголке, а женщина, задохнувшись, упала на пол, свернувшись в клубок и пытаясь вдохнуть. Эрих задумчиво потёр костяшки и поправил манжету.

– Мир, дорогие мои, должен двигаться. Потому что у нас есть сила. Потому что у нас есть возможности. Рычаг, если угодно.

Павиан вопросительно рыкнул и схватился за прутья волосатыми кулаками. Небось, боялся за родню. Эрих с удовольствием понаблюдал, как животное пытается разогнуть прутья, а потом поднял жрицу за волосы и, не обращая внимания на слабое сопротивление, бросил на стол. Зажимы, которыми удерживали лапы обезьян при вивисекции, подошли и дикарке. Неудивительно.

– Некоторые сказали бы, что изменять жене – нехорошо, и что изнасилование – это тоже измена, – он подобрал шприц, ампулу, проверил маркировку: “Rocuronium bromid”. Игла была короткой, толстой и, вероятно, не слишком острой. Кому было дело до того, испытает животное боль от укола, или нет? – Но они ошибаются. Это всё равно, что называть изменой ужин. Кусок мяса тоже, наверное, против того, что им пользуются, но никто в здравом уме не станет к нему ревновать.

На обезьян такая доза действовала чуть меньше получаса. Здесь… Эрих скептически посмотрел на крупную женщину и пожал плечами. Ему хватит и меньше.

Когда жрица обмякла, он расстегнул китель и аккуратно повесил его на спинку рабочего стула. За кителем последовала рубашка – пачкаться он не собирался. К тому же, Кларе нравилось, когда он ходил в чистом.

– Впрочем, об изнасиловании здесь даже речи не идёт, лишь о насилии, – брюки легли поверх рубашки, складка к складке. Сверху змеёй устроился ремень, глядя на него блестящей пряжкой. А павиан молча слушал, словно и в самом деле – понимал. – Насилие же – естественная часть миропорядка. Особенно здесь и так. Насилие на трёх уровнях: физическое, интеллектуальное и мистическое. Ты, конечно, не понимаешь важности этого числа, так что поверь на слово. Не этим дикарям решать, что делать нам. И, как с любыми животными, лучше всего ставить их на место именно так.

Теснота отозвалась вспышкой удивления, краткий миг сопротивления – уколом любопытства. Кажется, кое-что здесь всё-таки понимали. Он на миг вышел из жрицы, любуясь тем, как тёмные капли падают на сталь столешницы. Жертва. Тем лучше. И женщина, наконец, пришла в себя – пусть и не могла пошевелиться.

– Понимаю, дорогая, вы ничего не слышали ни про ариев, ни про Атлантиду, и вряд ли когда-то осмеливались есть пуму, – слова выбивались из горла с паузами, толчками. – Обезьяне это почти простительно... но даже вы должны оценить ту честь... что я сейчас вам оказываю. Жрицы берегут себя для бога? Считайте, сберегли.

Говорить становилось всё сложнее, но этой женщине нужно было объяснить, кто перед ней. Обязательно. Поэтому он говорил, через вырывающееся из горла жрицы шипение, через собственное тяжёлое дыхание.

– А вот что тайное знание постигается путём ритуалов, жрица должна знать. Поэтому, дорогая, не думайте, что это всё – лишь внешнее. Нет, всё – часть троицы. Пути в тебе – простите уж за невольную пошлость.

Павиан бился в клетке, пытаясь выбраться – добраться? – и Эрих не выдержал мускусного, тяжёлого запаха, блеска капелек влаги в паху жрицы. Навалился на неё, коротко простонав, и замер, впитывая ощущение власти. Насилия. Полного подчинения.

А потом выпрямился и усмехнулся, успокаивая дыхание.

– Благодарю, дорогая. Теперь мне совершенно точно легче.

Он и впрямь ощущал себя так, словно готов был летать. Забрать девственность жрицы – о таком говорили на тайных совещаниях Туле, но он никогда и подумать не мог, что так повезёт именно ему. Сколько силы!.. А женщина? Он был почти уверен, что она получила удовольствие. Немудрено.

Жаль, что эта сила не помогала закончить проект. Жаль, хоть сейчас он мог бы… Застёгивая ремень, Эрих нахмурился, глядя на усеявшие стол красные капли. Кровь как душа. Жрица как плоть этой земли, связанная своими языческими божками. Стол – одновременно лабораторный и алтарь… Интересно…

Мазнув рукой по влажному бедру, он открыл шкафчик, где профессор хранил результаты исследований. Излучатель. Ну и словечко. Эта штука даже на оружие-то не походила. Пучки проводов торчали в разные стороны, рукояти вовсе не было. Трубка и трубка. И всё же – опасная трубка. Поколебавшись, Эрих провёл окровавленной ладонью по решётке с кристаллами. Он мало что понимал в науке. Но сейчас речь шла о магии, и интуиция работала лучше расчётов. Должна была работать лучше.

Кнопка, как и весь излучатель, была большой, грубой и висела на проводах.

“Дилетанты”.

Подняв излучатель, Эрих навёл было его на жрицу, но, поколебавшись, повернулся к клетке павиана. Рано. Если он прав, она могла ещё послужить. Если нет – тоже. К конце концов, до родов Клары оставалось несколько недель.

– Ну, приятель, значит, остаёшься ты.

Кнопка щёлкнула – и это был единственный признак того, что машинка профессора Нойме, собранная из подручных материалов и минералов, добытых в пробуренных шурфах, заработала.

“Раз. Два...”

До трёх он досчитать не успел: обезъяна с хрипом осела на выстланный соломой пол и задёргалась в конвульсиях. Чудесно. Но – мало! Медленно.

Эрих опустил излучатель и сел на краешек стола. Бурлившая в крови уверенность требовала действовать, немедленно вызвать профессора и ткнуть ему в бегающие глазки истину. Но это подождёт. Сначала требовалось подумать. Подготовить правильные ритуалы. Он похлопал по плечу жрицы, наслаждаясь ощущением тёплой кожи под рукой.

– Что ж, дорогая, думаю, нас ждёт много работы.

Удачно, что клетка только что освободилась.

 

* * *

 

Хорошее настроение не портили даже случайно пробравшиеся в домашнюю палатку наглые мухи. Нойме утверждал, что уже завтра представит рабочий прототип, черномазые, наконец, хотя бы к ночи успокоились и перестали выть, а желудок и горло приятно грела мадера. Снаружи доносились окрики часовых, и Эрих предвкушал возвращение в Берлин – с открытиями, оружием и ребёнком. Разумеется, это будет сын, родившийся в месте силы. Пять, шесть лет, и он представит его обществу...

– Здесь хорошо, – негромко, устало заметила Клара, и Эрих благодушно кивнул.

Жена с тоской покосилась на рюмку, и, вздохнув, неуклюже присела на кушетку рядом. Он ласково притянул её к себе, ощущая под рукой тугость живота.

“Настоящий барабан. О, как он ударит в мир!..”

Клара прислонилась к нему, положила голову на плечо.

– Хорошо бы всегда было вот так. Мирно, спокойно. Словно нет войны, словно нет нужды в… таком.

“Ого”.

Прежде жена не заговаривала об экспериментах, даже так, завуалированно. С такой ноткой неприязни. Должно быть, беременность. Гормоны.

– Каком? – Вот именно так, лениво и непринуждённо, сбрасывая тему. Да и в самом деле, ничего “такого” не происходило. Ничего, чего он не делал бы раньше.

Клара подняла голову и взглянула ему в лицо, не принимая тона.

– Я ведь не слепая, Эрих. Я заходила в лабораторию, и видела клетки. Видела клетку, где сидит эта несчастная. Она выглядит как призрак. Больной призрак. Мы не…

– Ты заходила в лабораторию?! – Остатки хорошего настроения улетучились, словно и не было. – Это опасно! Испарения, оружие. Наконец, зверьё может выбраться из клеток, а часть опытных образцов заражены! Даже если у тебя закончились лекарства, нужно было просто сказать кому-нибудь, и…

– Дело не в этом, – перебила Клара так резко, что он изумлённо замолчал. Такое случилось впервые за все семь лет брака. И ради чего – дикарки, почти животного? – Так просто нельзя. Я говорила с профессором Нойме, и он сказал, что все жрицы, кого удастся поймать, пойдут на фабрики. Фабрики по выращиванию, ради крови! Ради оружия, новых убийств, новых…

Рука Клары легла на живот. Эрих мысленно вздохнул. Женщины. Скоро всё закончится, и он получит свою милую маленькую жену обратно, без этих странностей. Он обнял Клару за плечи и попытался привлечь к себе, но та высвободилась и поднялась, глядя на него расстроенно и… сочувственно? Это ещё с чего?

– Ни тебе, ни тем более нашему ребёнку ничего не угрожает, поверь. Всё будет хорошо.

– Нет. Не будет. Ты не понимаешь...

Клара отвернулась и щёлкнула крышечкой шкатулки, где хранила лекарства. Плечи её подрагивали.

Эрих нахмурился. Чёртов Нойме. Что он мешает в эти витамины? В свете лампы желтые пилюли отливали красноватым блеском.

– Ты не слишком много их ешь?

– Нет.

Эрих открыл было рот, чтобы всё-таки добиться ответа, но не успел: воздух вспорол гундосый вой тревоги.

“Какого дьявола?!”

– Тревога! Дикари!..

Остаток фразы утонул в отрывистом стуке пулемёта, но услышанного Эриху хватило. Он сорвал со столбика кобуру с пистолетом, ударил по выключателю лампы. Незачем было привлекать внимание к палатке.

– Оставайся здесь. Сиди тихо.

Окидывая клапан, он даже не оглянулся. Клара была разумной женщиной и понимала, что делать. К тому же, у входа оставался часовой. А он, Эрих, был нужен там, где метались смутные силуэты и раздавались выстрелы. Сколько их? И где долбанные прожекторы?! Света обычных ламп едва хватало, чтобы не цепляться за растяжки палаток.

К нему кто-то кинулся, замахиваясь то ли ножом, то ли топором. Эрих, не колеблясь, выстрелил в тёмное лицо. По крайней мере, отличить врагов от друзей было легко. Он помедлил, пытаясь понять, где шума больше, куда направлена атака. Или эти ненормальные просто навалились толпой, хлынув со всех сторон? По стрельбе, ругани, хрипам получалось, что так. И всё равно должна быть цель, что-то… идиот, конечно!

Он бросился к лаборатории, но добежать не дали. Дубинка ударила в плечо – левое! – нож рванул кожу на груди, а потом дикари навалились толпой, сбив с ног, и Эрих мог только стрелять в отвратный животный запах, вертеться, спихивать с себя тела и стрелять снова и снова, пока боёк не щёлкнул впустую. Бок пронзила резкая боль, в лицо ударила горячая вонь дыхания, он, понимая, что проиграл, всё равно упрямо потянулся к ножу. Страха не было. Не выжить – так всадить клинок между этими белыми зубами!..

Воздух совсем рядом рванул залп, и дикарь на миг ослабил хватку, позволив вывернуться и ударить коротко, снизу, проворачивая лезвие в ране.

 

Солдаты помогли подняться, и несколько секунд Эрих просто стоял, опираясь на плечо фельдфебеля, хватая ртом воздух, которого всё не хватало. Рубашка на боку быстро промокала от крови, в сапоге хлюпало, плеча он почти не чувствовал. Герой. И всё же – они победили? Стрельба сместилась к границам лагеря, словно врагов выдавливали. И всё же… что-то в лице Вебера, прошедшего три фронта, заставило его сжать зубы и заковылять дальше, туда, где поднимался купол лаборатории. Если его поймали на подходе, значит, туда тоже могли добраться, и… Нога утонула в мягком, и он чуть не упал, потеряв равновесие. Что за чёрт, откуда тут ямы? Эрих опустил взгляд и поспешно шагнул назад: нога увязла в грудной клетке дикаря, а он даже не почувствовал сопротивления рёбер, словно их не было. Дальше тел было больше. Гораздо больше. Словно вал перехлестнул через колючую проволоку, пронёсся по лагерю и… остановился здесь. Разбился о порог. Эрих покачал головой и заковылял дальше. Если кто-то всё-таки добрался до инструментов, прототипа или до Нойме… чтобы убивать и ломать, не нужно особого ума. Хватит тяжёлой дубинки.

И только увидев профессора живым и невредимым, Эрих почувствовал, как его отпускает напряжение короткого боя. Жив. И, судя по тому, что держит в руках, прототип уцелел.

“Хорошо. Хорошо-хорошо. Очень хорошо”.

– А, герр Альтхейм, – впервые причмокивание и бегающие глазки профессора не раздражали. Нойме погладил оружие, которое прижимал к себе, как любимого ребёнка. – Рад видеть, что вы в порядке.

– Взаимно, профессор, – Эрих встал прямее, пересиливая боль. – Я верно понимаю, что полевые испытания прошли успешно, пусть и раньше, чем предполагалось?

– О, да, – профессор обежал взглядом площадку, заваленную дикарями, словно пересчитывая, и кивнул. – Пожалуйста, распорядитесь, чтобы тела не трогали. Мои ассистенты сначала должны собрать данные. Наука и эксперимент – превыше всего.

– Конечно, профессор. Хотя должен заметить, что на этот раз моя магия науке помогла.

Нойме отмахнулся.

– Эта магия, герр Альтхейм – просто наука, правила которой ещё не определены. Все ваши ритуалы, мистика – лишь суеверная обёртка для того, что работает по законам природы.

Эрих проглотил ответ. Спорить не было ни сил, ни желания, и стоять прямо было всё труднее. Не Нойме будет рассказывать господину Хильшеру о том, что здесь произошло.

– К слову, герр Альтхейм, как себя чувствует госпожа Клара?

Эрих удивлённо оглянулся.

– Благодарю, хорошо. К слову, профессор, а что всё-таки в этих таблетках? Мне кажется, Клара принимает их слишком много.

– Лучшее, что может предложить наука, герр Альтхейм. Лучшее.

 

Часовой у палатки был мёртв. Кто-то из дикарей перерезал ему глотку прямо под ремнём каски. Полог был закрыт, изнутри не доносилось ни звука. Эрих помедлил на пороге, разглядывая руны запрета, которые чертил и рисовал лично, сам, в первый же день. Руны выглядели нетронутыми. И примитивный дикарский разум наверняка был достаточно восприимчив к магии. Наверняка чернокожий даже не понял, что в палатку можно войти. Не увидел входа. Так всё должно было работать. А, значит, с Кларой всё было в порядке. Должно быть.

Свет включился сразу – хвала истинным богам, что дикари не понимают важности генератора!

Клара лежала на кушетке, свернувшись, насколько позволял выпирающий живот, и спала – и Эриха затопила волна нежности и любви. У кого ещё есть такая жена?! Торчащее в полу копьё он увидел уже потом. Широкий наконечник явно прорвал тент, затем глубоко ушёл в землю, и вокруг прорехи в матерчатом полу виднелись пятна крови. На одеревенелых ногах Эрих заковылял к койке и упал на колени, даже не в силах позвать фельдшера. Клара дышала – и он вздохнул тоже, только сейчас поняв, что задержал дыхание ещё на входе. Дышала – но всё же на кушетке тоже была кровь. Немного, и Клара успела перетянуть рану на бедре бинтом, но он всё равно стиснул кулаки, поклявшись вычистить всю эту проклятую страну от чернокожего мусора. Весь континент. Оставив только самых послушных. Выведя породу, которая и не думает о том, чтобы взяться за копья. Но это потом.

Сейчас он просто прислонился к койке и устало прикрыл глаза. Всё закончилось – и закончилось хорошо. А будет ещё лучше.

 

* * *

 

Самое трудное – ждать, когда из палатки минута за минутой, час за часом доносятся стоны. В самом начале схваток, когда Эриха вышвырнула из палатки повитуха из местной миссии, Клара стонала громко, перемежая надсадные выдохи криками. Спустя почти шесть часов стоны стали тише – от усталости, а не от того, что боль утихла.

Что хуже всего, Эриху было совершенно нечем заняться. Тупые дикари так и не собрались для нового штурма – остатки племён, по сообщениям разведчиков, убрались подальше и затеяли какой-то массовый ритуал с плясками. Эриху было всё равно. Пусть хоть самосожгутся – а ещё лучше, устроят новый набег. Тогда появится возможность отдавать приказы, делать хоть что-то, кроме как мерить шагами пятачок сухой красноватой земли.

“Это нормально, – напомнил он себе. – Бывает и дольше, но всё – естественно. И скоро у меня будет сын. Продолжение, часть меня самого. Тот, кто пойдёт дальше”.

Мысль помогла ровно до следующего стона – надрывного, животного. В голосе жены звучала даже не боль. Эриху доводилось слышать такие голоса. Особенно часто – когда работал с японцами. Бессловесная просьба убить.

На стон наложились резкие, грубые уговоры повитухи. Эрих помедлил, уже взявшись было за полог. Женщина явно знала своё дело, а он-то что мог сделать там, где сплетались боль и жизнь, страдание и рождение? Там, в палатке, где грубое копьё вошло в землю вместе с каплями крови. Он и без того окружил палатку рунами, дарующими здоровье и силу, а что же ещё?

Эрих всё ещё колебался, когда из палатки раздался полный животного ужаса визг. Кричала не Клара, а повитуха, но это он понял, уже сорвав полог и вбирая взглядом невозможное, неправильное, нереальное. Картинка складывалась частями, словно на простыню проецировали куски, снятые с разного расстояния.

Толстая смуглая женщина с окровавленными руками забилась в угол и орёт, не переставая.

Вот Клара лежит на полу, глядя в потолок – и такого мирного, спокойного выражения на её лице Эрих не видел уже давно. Белая рубашка задрана до подмышек, и бёдра…

“Нет”.

Вот маленькая белая пума с голубыми глазами, сидя между ног Клары, спокойно слизывает с шерсти багрянец.

“Невозможно”.

Вот ещё одна выдирается из развороченной промежности, тонко и недовольно мяукая. Когти оставляют новые следы на коже, росчерками в несколько линий за раз. У этого котёнка ещё даже не раскрылся второй глаз.

“Этого просто не может быть”.

Ещё не понимая, не зная, верить ли глазам, Эрих потянулся к пистолету, и замер, когда маленькие пумы одновременно посмотрели на него. Пауза длилась. Даже повитуха перестала орать, принявшись вместо того истово креститься. С трясущихся пальцев летели брызги крови.

– Герр Альтхейм! Что?.. Ёб твою мать!..

Голос фельдфебеля сработал как спусковой крючок. Эрих выхватил пистолет из кобуры, выстрелил, почти не целясь – и промахнулся, потому что зверь одновременно бросился вперёд – к выходу. Второй выстрел, третий – но твари были слишком быстрыми, слишком вёрткими, хотя он мог поклясться, что попал как минимум раз. Фельдфебель с ругань отшатнулся – по разодранной руке текла кровь, – а пумы уже выскочили наружу, в свет и встревоженные окрики.

– Да как же это… – бормотал Вебер. – Будь я проклят…

Молча согласившись, Эрих прижал пальцы к шее Клары, вопреки всему надеясь почувствовать пульс. А потом взял винтовку, проверил нож и вышел в свет, выстрелы и панику. Дикари, кажется, начали новый штурм. Пусть. Солдаты справятся сами, а он знал, куда нужно идти. На охоту.

 

Иногда лаборатория – просто место. Эрих окинул её быстрым взглядом. Почти всё так, как и было. Почти. Дикарка свернулась в клетке, как обычно, но рядом валялась брошенная трубка для кормления – а такого профессор от ассистентов не потерпел бы. На столах беспорядок, словно кто-то рылся в препаратах. Это ничего. Главное – шкаф с прототипом надёжно заперт, и код знают только он сам и Нойме. Даже если бы чёртовы твари умели открывать лапами двери. Прогрызать, как… Нет. Он не будет сейчас об этом думать. Потом, когда сдерёт белые шкуры – медленно, по живому. Не сейчас.

Эрих скользнул вдоль стены, держа винтовку наготове. Может, этих так просто не убить, но переломанные кости и пробитый мозг быстро не регенерируют. А ему надо лишь немного времени.

Из-за шкафа с опытными образцами раздалось бульканье – тихое, едва слышное. Шорох. Слабое, на грани слуха, причмокивание.

Нойме полулежал, неловко опёршись на стул и зажимая рукой разорванное горло. Пумы выцарапали ему глаза, но профессор медленно повернул голову к Эриху и улыбнулся остатками губ.

– Герр Альхтейм. Кажется, испытания прототипа прошли успешно?

“Повторяется, бредит. И с такими ранами уже не выжить”.

Эрих отвернулся было, но Нойме свободной рукой поймал его за штанину.

– Эксперимент – это всё. Наука – это всё. Магия – лишь наука, законы которой ещё не… занятное, но приятное чувство – увидеть, как… понять…

“Пошёл к чёрту”.

Времени на эту ерунду не было, да и к тому же, пумы могли вернуться на запах добычи. Эрих дёрнул ногой, и Нойме, простонав, повалился, бессильно скребя пальцами по полу.

– Ма-агия… земля-а… к-кро…

До шкафа оставалось всего несколько шагов, зато по открытому пространству. Чёртова лаборатория. Слишком много мест, где может спрятаться мелкая тварь… Раньше же она не казалась такой просторной? Или не была? Решившись, Эрих прыгнул вперёд и резко повернулся, прижавшись спиной к холодному металлу. Ничего. Разве что там, справа, покатилась колба? Или это ветер?

Не глядя, одной рукой открывать шкаф было дьявольски неудобно, но он справился.

Эта версия прототипа ощущалась иначе. Нойме или кто-то из ассистентов даже приделал нормальную рукоять, где кнопка располагалась под пальцами. Разве что оружие казалось слишком лёгким. Непривычно. Нечто такое лёгкое не должно быть настолько смертоносным. Это почти обесценивало удовольствие от убийства. Почти.

Оглядевшись, Эрих задержал взгляд на жрице, приподнявшей голову. Женщина выглядела ровно так, какой её и оставили – избитая, высохшая. Дура отказывалась от еды, словно это могло что-то изменить. Пыталась покончить с собой, словно ей позволили бы. Он холодно улыбнулся. Для хорошей охоты кроме оружия нужна или засада, или приманка. Первого у него не было, а вот второе...

– Я знаю, что не на этом уровне, так на других вы меня понимаете, – голос, хриплый, нетерпеливый, звучал рычанием. – Или выходите, или я убью её. Вашу кровь. Вашу жрицу. Связь ведь идёт в обе стороны, так? Жрицам нужны боги, но и наоборот тоже.

Эрих выждал несколько секунд, но ничего не происходило. Он поднял оружие и указал широким стволом на клетку.

– Ну?!

“Или эти твари хитрее, чем кажутся?!”

Он ждал, пересиливая нетерпение, сдерживая дрожь в руках. Взвешивая, стоит ли убить жрицу прямо так, просто, чтобы хоть как-то выместить…

Уловив движение слева, он резко повернулся и выдохнул при виде белоснежной пумы. Зверь вырос – теперь он доставал не до колена, а почти до бедра.

“Проклятая тварь”.

Палец дрожал на кнопке, но Эрих сдержался. Казалось неправильным просто взять и убить эту… непристойность. И он смотрел в голубые глаза, казавшиеся лишь дополнительным издевательством.

“У моего сына были бы такие”.

Мысль отдалась терпкой горечью, зато руки перестали дрожать. А пума спокойно облизывалась, стирая алые пятна. Кровь…

– Ты думаешь, что местные божки – сильнее богов истинных? – К собственному удивлению, голос прозвучал почти бесстрастно, словно чувства выжгли сами себя. – Это невозможно, следовательно, это не так. Просто за силу нужно платить. Проходить испытания. А боги – жестоки, и не во всех книгах написано, что Авраам на самом деле заколол сына на алтаре. И то, что тебе дали крошечный, малый шанс отомстить – ничего не значит. Мы возьмём эту землю по праву сильного. Мы сотрём твой народ с лица земли, исключая женщин, запертых в лагерях. Зря ты вышла, – по какой-то причине он был уверен, что пума – самка. – Жрицу я не убил бы. Прощай.

Палец вдавил кнопку, и прибор тихо загудел, сплавляя и пропуская одно через другое землю, кровь и неведомые минералы, упавшие некогда с неба. Пума содрогнулась, опустила морду, а затем отступила. И ещё. И ещё.

– Не нравится?! – Эрих, наслаждаясь моментов, шагнул следом. Снова, чтобы додавить, словно эксперименты не показали, что на таком расстоянии разницы нет. Данные – для учёных отчётов. Сейчас он просто упивался местью. Малый, но подарок за жертву. Или не такой и малый? – Вспомни о Кла…

Для хорошей охоты требовались оружие и либо засада, либо приманка. А ещё – память. Что пум было две, Эрих вспомнил, только когда тяжёлый удар бросил его на пол ничком. Каким-то чудом он успел извернуться, достать рунный клинок и вонзить его в тело твари, но та даже не шевельнулась, глядя на него единственным сияющим глазом. Второй так и не открылся. Или был отдан ради?..

Додумать мысль Эрих не успел. Пума медленно, почти нежно склонилась к его горлу, а затем пришла тьма.

 

Пустота. Ничто. Всё. Капля не задумывалась о противоречиях, она просто существовала там, где было всё – и не было ничего. Просто чувствовала мерный ритм прилива, стук, исходящий из самого центра, просто плыла в пустоте, плотно сжатая другими... другими собой? Осознание оказалась слишком сложным. Для него требовалась иная форма. И это тоже было слишком сложно, слишком мало прошло времени с мига, когда она упала на землю, смешалась с водой и...

Одна. Много.

Ничто. Всё.

Невозможно быть одной рядом со всем, и капля сбросила оболочку, раскрываясь всему. Образы. Сложные-простые. Чужие-свои. Разные-одинаковые. Одноглазый старик в плаще. Кровь на лбу и в боку. Тяжесть зелёного океана на крыльях. Давление огромной, но такой маленькой пирамиды и пустота внутри. Удар ветра, отпечаток молнии. Бесконечная белизна. Вязкость. Формы-образы менялись всё быстрее, сменяясь, перетекая один в другой. Не то. Всё не то. Не то, не-то, нето, не... Настоящая, истинная пустота и невыносимый жар, теснота, нет – сжатие, всё сильнее, а затем капля поняла. И раскрылась снова. Навсегда.

 

Горячий ветер ерошил шерсть, приятно обтекал тело. Лапы не вязли в песке, и каждый шаг приближал пуму к тому, что лежало внутри и снаружи, к центру мира, каких было множество – и один. И глядя в осколок стекла на другой стороне озера, Эрих осознал -

 

Слово.

 

Эрих фон Альтхейм ещё несколько секунд не опускал винтовку, разглядывая морду хищника. Правая глазница зияла дырой, зато левый глаз, голубой, как небо, смотрел точно в прицел, на охотника.