Король всего на свете

Если вы спрашиваете, ваша милость, то я так скажу: братец мой Логан никого не боялся и на всех плевать хотел. Отважный был человек. Жалко, что его голову я так и не смог отыскать. Ну да обо всём по порядку.

С детства Логан копил деньги на ботинки и нож, а как скопил, так и ушёл из дома, никому ни слова не сказав. Я тогда подумал, что он к разбойникам прибился. Да и остальные тоже так подумали. Иначе зачем тебе ботинки, если ты грабежом промышлять не собираешься?

Ну, так вот. Пропал мой братец без следа. А через какое-то время началось моровое поветрие. К этому делу у нас на болоте давно привыкли, но всё равно каждый раз опасаешься: вдруг и тебя прихватит. Однако тем годом я болезни не дался, потому что жевал гусиный лук и читал особую молитву. А вот батюшка мой не уберёгся. Следом и матушка слегла.

Словом, остался я круглым сиротой. Имущество, и без того небольшое, всё поиздержалось, и пришлось мне в батраки наниматься. А это житьё скверное. Ну да всякая жизнь лучше, чем на погосте под камнем лежать.

Промаялся я в батраках год, другой промаялся и думал уже, что так мне на роду написано – до самой старости на чужих людей горб гнуть, но тут одним ясным днём появляется братец мой Логан в мягких сапогах, в кафтане на пуговицах и говорит:

– Вот, Финли, я и вернулся.

Чтобы вы понимали, ваша милость, Финли – это моё имя.

А Логан продолжает:

– Кое-где я постранствовал, кое-чего посмотрел и денег скопил. Пойдём-ка теперь домой, будем своё хозяйство поднимать.

Посмотрел я на его кафтан да сапоги и на радостях обнял братца.

Отправились мы на родное подворье. Там, конечно, много что сгнило и покосилось. У нас на болотах всё гниёт быстро: и брёвна, и люди. Но так или иначе дом мы поправили, и стал я прикидывать, сколько бы свиней купить, да почём, да какой породы. А Логан мне и говорит:

– Нет, братец Финли. Свиней пусть дураки пасут, а мы с тобой займёмся хитрым делом, которому я в дальних краях обучился. Знающие люди на нём большие деньги зарабатывают.

Я, конечно, согласился. Кто ж будет против денег?! Да и свиней пасти мне смерть как надоело.

Для начала Логан велел вырыть яму. Нашли мы во дворе место посуше и принялись копать. Я ещё тогда думал: как бы, интересно, из простой ямы можно денег заработать? А дальше дела страннее начались.

Когда яма была готова, братец Логан взял тачку и пошёл по деревне собирать всякое гнильё. Осматривал он сточные канавы, помойки, и если находил лепёшку дерьма, или свиные потроха, или другую дохлятину, то сейчас же поддевал её на лопату и складывал в тачку. Потом всё это Логан вывалил в яму и снова отправился на промысел. Я, признаться, решил, что братец мой повредился рассудком. А Логан говорит:

– Ты не стой просто так! Бери бочку, приладь к ней какие-нибудь колёса и ступай по соседям, спрашивай, не нужно ли кому нужник вычистить. Всё это нам для ямы пригодится.

Тут уж я не стерпел и прямо сказал всё, что думал. А братец расхохотался и говорит:

– Сразу видно, Финли, что ты, кроме наших болот, ничего в жизни не видал! А я тебе расскажу вот какую штуку. Если собрать полную яму всякой дряни и подождать два года, чтобы она выпрела, то там образуется белый порошок, который называют селитра. Вот за эту самую селитру большие деньги платят. Понял теперь?

– А для чего ж она нужна? – я спрашиваю.

– Из неё такое военное снадобье делают, которое сразу сто людей огнём убивает.

– Если так, то, конечно, это вещь ценная, – говорю. – Да только на что мы будем жить два года, пока яма преет?

Тогда братец показывает мне полный кошель серебряных монет.

– Вот на это и будем. Думаешь, откуда я столько денег нажил? Оттуда, что на селитре простым батраком работал. А теперь мы сами себе хозяева и в пять раз больше получим.

Я как увидел серебро, сразу сомневаться перестал. Сумасшедшим-то столько денег не дают, значит братец знает, о чём говорит. Соорудил я бочку на колёсах и пошёл по дворам. Тут, ваша милость, конечно, всякий стыд приходилось терпеть, но я крепился. «Ничего! – думал. – Вот сделаем с братцем эту самую селитру, тогда и посмотрим, чья колея прямее!»

Забросали мы дно у ямы, потом золы сверху накидали, соломы и снова принялись за дерьмо да тухлятину.

Тут братец мне и говорит:

– Теперь, Финли, надо нам купить много вина и пить его каждый день.

– Это для чего же? – я спрашиваю.

– А для того, – отвечает Логан, – что от мочи́ людей, пьющих много вина, селитра набирает особую силу и больше ценится.

К слову сказать, вино я тогда не очень жаловал. Но раз для пользы надо, можно и выпить. В воскресенье отправился Логан на рынок и приволок оттуда большущую бочку вина. Стали мы выпивать и по малой нужде всякий раз к яме бегать.

Поначалу выпивал я кружку, и тут же дурнота нападала, а на другой день вовсе на вино смотреть не мог.

– Давай кого-нибудь из соседей позовём! Пусть они за меня вино пьют! – просил я братца.

– Э, нет, – отвечал тот. – Нам селитряных секретов выдавать нельзя, а то каждый захочет себе такую яму завести. Ты потерпи, Финли. Ко всякому делу привычка нужна – вот и к вину тоже.

И правда. Мало-помалу привык я и уже с трёх кружек не шатался. Даже наоборот, работать сподручнее стало. Выпьешь, бывало, утром, и солнышко, кажется, ярче светит. Катишь по улице свою бочку, и стыд тебя не грызёт, и вонь не донимает.

К той поре смрад от ямы стоял такой, что дышать без слёз не получалось, и мух вокруг расплодилась страшная тьма. На что уж наши деревенские к запахам привычны, но и они с жалобами начали обращаться. Разные слухи про нас с братцем поползли. Люди говорили, что тут одно из двух: либо мы дьяволу служим, либо красильню открыли, а ни того, ни другого, как вам известно, распорядком на деревне не дозволено.

Поначалу хотели наш дом подпалить, но тут староста вмешался и такого не допустил. Он сказал, что всё по закону надо делать. А по закону следовало написать донос графу, и тогда нас казнят, или штрафом обложат, или в солдаты заберут. Так и поступили.

Какое-то время спустя прибыл графский служитель для разбирательства, а мы с братцем как раз от вина лыка не вязали. Служитель осмотрел нашу яму и сделал заключение, что это, ясное дело, не красильня, а нечто такое, в чём он не до конца понимает. Тогда нас кое-как привели в чувства, и братец всё про селитру объяснил. Служитель составил записи, сказал, что доложит дело кому следует, и отбыл.

Меня сразу тревога взяла. Я кружку вина опрокинул и говорю братцу, мол, бежать надо, пока не поздно. А Логан только рассмеялся, выпил две кружки и сказал, что дело наше законное и бояться нам нечего. Я тогда ещё кружку махнул и подумал, что братец, конечно, прав.

Потом недели две соседи на нас с ухмылкой смотрели: мол, призовут скоро дурней к ответу. Я, как просыпался поутру, тоже думал, что призовут, и делалось мне грустно. Выходил я во двор, садился на землю и думал о своём ангеле-хранителе. Потом шёл в дом, выпивал вина кружку-другую, и тревоги исчезали. Может быть, и у братца случались нехорошие мысли, но только он вида не подавал и всегда ходил подбоченясь.

Снова прибыл графский служитель. Вся деревня собралась, чтобы послушать, какая нам казнь следует. Но не тут-то было! Служитель по бумаге с высокого пригорка объявил народу, что делание селитры – есть ремесло полезное, и ему не только препятствовать не стоит, но и всякое содействие надо оказывать. И более того, сам граф соизволил всю нашу селитру по готовности выкупить.

В общем, мы с братцем в тот день на радостях так по вину вдарили, что пришлось за следующей бочкой на рынок ехать. Но не о том речь.

После этих событий дело веселее пошло. Теперь уж нам не приходилось в поисках тухлятины рыскать и нужники подчищать. Люди сами стали всякую дрянь нести. Ну, и с просьбами, конечно. Притащат три ведра говна и просят походатайствовать перед графом, чтобы он ихнего племянника на заработки в город отпустил. И тому подобное. Братец на все просьбы кивал, и яма наша очень быстро наполнялась.

Как-то раз под вечер Логан мне говорит:

– Сейчас дождёмся темноты и пойдём на погост. Надо кладбищенской земли набрать. Без неё хорошей селитры не выйдет.

Меня страх взял.

– Не нравится мне это дело, – говорю. – От нечистого оно – не иначе.

– Конечно, – кивает братец. – А ты что ж думаешь, святые ангелы придумали из дерьма порошок добывать, которым потом людей в клочки разносит?!

– Так зачем же мы за него взялись? – это уже я спрашиваю.

– А за что ж ещё, по-твоему, браться? Свиней разве пасти?!

Помолчал братец, вздохнул и продолжил:

– Любое дело, каким человек ни займётся, выходит от нечистого. Тут либо в грязи возись, либо голодай. А голод – та же грязь.

Поразмыслил я над этими словами и согласился.

Дождались мы самой темени, взяли тачку, лопаты и пошли на погост. Перед этим, конечно, накачались вином, чтобы не так жутко было. Но только меня всё равно страх пронимал. Оно и днём-то мимо кладбища ходить боязно, а ночью землю на нём копать – любой струсит.

Впотьмах кое-как пробрались мы на погост, и вот бы нам сразу земли нарыть и восвояси убраться, но нет. Логан говорит, мол, надо у старых могил копать – там наваристее. Что ж, пошли мы дальше. По дороге то за крест зацепимся, то о плиту споткнёмся. А фонарь зажигать нельзя, чтобы не увидел кто. Я от страха и вина едва на ногах стою. Шатает меня из стороны в сторону, и перед глазами всё в клуб заматывается. В общем, доковыляли мы кое-как до самых задов кладбища, где все могилы давным-давно провалились и заросли; начали копать.

Вот тут-то и привиделся нам мертвяк.

Выходит, значит, мертвяк из-за могилок и спрашивает:

– Для чего вы тут землю копаете?

Как он из себя выглядел, я впотьмах не разобрал, но, вроде бы, глаза у него светились старой гнилушкой, а голос такой, будто не снаружи говорит, а внутри, в самом животе.

Я с испугу чуть Богу душу не отдал, а братец – ничего, отвечает мертвяку:

– Это нам для селитряницы нужно, а вас, уважаемый, мы тревожить не хотели, так и вы нас не тревожьте.

– Для селитряницы? – переспрашивает мертвяк. – Это хорошо. Я зайду к тебе на днях для кое-какого дела.

С этими словами он и пропал, будто не было его.

Я, ни жив ни мёртв, говорю:

– Пойдём отсюдова поскорее!

А братец отвечает:

– Ещё тачка не полна. Вот нагрузим доверху – тогда и пойдём.

Как до дому добрались, я не помню, а за родными воротами ноги у меня подкосились, будто гнилая солома, и до лежанки меня уже братец волоком тащил. Потом я проспал целый день, а на другой есть ничего не мог – только вино пил. Третьим днём оклемался маленько, начал ходить туда-сюда, работу делать и уже засомневался, был ли мертвяк на самом деле или только спьяну примерещился. А вечером постучались нам в дверь.

Братец пошёл открывать. Слышу – из сеней голос давешнего мертвяка.

– Вот я и пришёл за моим делом, – говорит. – Покажи-ка, где тут селитряница.

– Изволь, – отвечает братец.

Вышли они во двор. Я вслед идти побоялся, но из окна осторожно выглянул. Мертвяк этот на вид, вроде, был на Дугальда Шкуродёра похож, только одет в лохматую шкуру. Подошли они с братцем к яме. Мертвяк поглядел, ухмыльнулся довольно и вытащил какой-то сверток.

– Вот, – говорит. – Хочу, чтобы эта вещь полежала тут у тебя четыре года, и за это время нельзя её вынимать и никак тревожить. Если всё выйдет по уговору, я тебе заплачу.

– Чем заплатишь-то? – спрашивает братец, будто не с мертвяком говорит, а с торговцем на рынке.

– Золотом или ещё чем захочешь, – отвечает мертвяк. – Ну так что, по рукам?

– По рукам, – кивнул братец.

Мертвяк после уговора швырнул свой кулёк на середину ямы и пропал, будто в темноте растворился. Мухи взвились, недовольные, а сверток сразу в жиже утоп.

Возвратился Логан домой как ни в чём не бывало, а меня от страха всего аж колотит.

– Для чего, – говорю, – ты с мертвяком в договор вступил? Разве можно с ними дела иметь?

– С каким ещё мертвяком? – усмехается братец. – Ты, видать, бредишь. Это же старый Дугальд к нам заходил, принёс дохлую кошку и просил перед графом замолвить слово, чтобы ему отсрочку по подати сделали.

«Конечно! – думаю. – А то я старого Дугальда узнать не смогу!»

– Зачем ты, братец, мне врёшь, – говорю, – если я весь ваш уговор слышал?

– Как же ты мог что-то слышать, – отвечает Логан, – если из дому не выходил?

Тут меня сомнения взяли. Вроде бы, и правда, не мог я ничего слышать, да и видеть толком ничего не мог. Окно-то бычьим пузырём затянуто, на улице сумерки, да и до ямы далековато.

Не стал я тогда спорить, выпил вина и спать лёг. Если не хочет братец правду говорить, так пусть будет старый Дугальд, или староста, или хоть сам граф. Может быть, и правда, все мне прислышалось от плохого самочувствия.

Только с того дня заметил я за братцем перемену. Стал он почасту останавливаться у ямы и смотреть в вонючую жижу, будто старался угадать, что туда мертвяк бросил.

В положенное время укрыли мы яму соломой и ветками, навес над ней сколотили от дождя и принялись за новую селитряницу. Пошла у нас работа своим чередом, и про мертвяка ни я, ни Логан не поминали.

К концу лета мы ещё одну селитряницу набили. Потом частые дожди начались, и братец сказал, что в такую пору третью яму поздно закладывать, надо до следующего года ждать.

Всю осень и зиму мы в безделье провели. Только вино пили да проверяли изредка, не прохудились ли навесы над нашими ямами. Летом снова принялись за дело и следующим годом ещё три селитряницы устроили.

Ближние соседи всё больше на вонь жаловались, да только мы их не слушали. Что они сделают, если сам граф нам покровительство оказал?!

Соседи сперва здороваться перестали, а потом и вовсе разобрали свои дома по брёвнам и поставили их на новом месте подальше от нашего двора. Получились мы теперь на самом отшибе.

– Оно и к лучшему, – сказал братец. – Теперь не будут их куры у нас во дворе копаться, да и для новых ям больше места.

Так и второй год прошёл. Перед самой весной заглянул братец в кошель, а там монет и не осталось почти. Продали мы его кафтан на пуговицах и сапоги, купили на предпоследние деньги мешок картошки, а на последние – вина и стали доживать до тёплого времени.

– Это ничего, – говорил братец. – Как раз два года прошло, наши ямы созрели. Вот установится погода, промоем их, продадим селитру и станем богачами. А пока перебьёмся как-нибудь.

Кое-как дотянули мы до поздней весны. Картошки к тому времени осталось на один только котелок, а вино вовсе кончилось, и потому братец ходил злой как чёрт. То молчал весь день, а то приступался ко мне и вина требовал, будто я его куда спрятал. В те дни, признаться, страшно мне было с братцем под одной крышей ночевать. Ну как, думаю, взбредёт ему какая блажь, да и зарежет!

Но наступило-таки подходящее время. Выволок братец на двор загодя купленные корыто и котёл, взял топор и пошёл к первой яме навес разбирать. А руки у него трясутся от нетерпения.

– Постой-ка! – говорю ему. – Там же свёрток мертвячий лежит! Ты обещал его четыре года хранить, а прошло только два неполных.

– Ты с ума спятил?! Какой ещё свёрток?! – рявкнул тут Логан, да с такой злостью, что мне не по себе стало.

«Ну, – думаю, – братец от своего ни за что не отступится. Лучше уж промолчать».

Разломал Логан навес, убрал ветки и начали мы тухлятину в корыто бросать. Потом залили её водой, разбултыхали хорошенько, а когда муть осела, настой аккуратно в котёл сцедили и стали на медленном огне греть. Через какое-то время показались на стенках белые крупинки.

– Вот это и есть та самая селитра! – говорит братец и пот со лба утирает.

Трудились мы без роздыху. Очень уж хотелось поскорее денег получить, нажраться до отвала и вина выпить. За три дня яму почти целиком вычерпали, и селитры у нас набрался полный мешок. Была она белая, рассыпчатая и совсем не пахла. Я всё удивлялся, как это из мерзкой дряни такой чистый порошок получился.

Работа у нас подходила к концу, когда братец вдруг позвал меня из ямы:

– Смотри-ка, Финли, что тут такое!

Я подошёл и вижу: в руках у братца вроде бы гусиное яйцо, только чёрное, словно уголь.

– Знаешь, что это? – спрашивает Логан с довольной улыбкой.

– Не иначе, как та штука, которую нам мертвяк подбросил, – говорю.

– Не знаю уж, кто тут что подбросил, а только это – яйцо василиска! – объявляет Логан, а голос у него чуть ли не дрожит от радости. – Если старый петух снесёт яйцо на навозную кучу, оттуда вылупляется василиск. С виду он как курица, только со змеиным хвостом, и одним взглядом сколько хочешь народу убивает. Старые люди говорят, что в селитрянице можно найти такое яйцо, и это – неслыханное везение.

– Хорошенькое везение – чудовище откопать!

– Ты слушай дальше. Когда василиск только вылупляется, три дня у него глаза закрыты, и он никому вреда причинить не способен. Только в это время его и можно убить. А кто выпьет кровь василиска, к тому перейдёт его сила, и тот станет королём всего на свете! Так и Александр из Македонии, древний полководец, свою власть над миром взял. А после него никому яйцо василиска найти не удавалось.

Смотрю я на братца и не понимаю, всерьёз он это говорит или шутит надо мной. А Логан выбрался из ямы и разглядывает яйцо со всех сторон.

– Удивительно, Финли! – говорит он. – Посмотри, какое тяжёлое! Точно целиком из камня.

Я от яйца в сторону шарахнулся.

– Убери, – говорю, – от меня его подальше! Видеть эту дьявольскую мерзость не желаю!

– Как хочешь, – хмыкнул братец. – Могу и убрать.

С этими словами спрятал он яйцо за пазуху.

С тех пор Логан так с яйцом и таскался. То под рубахой его греет, то поймает жабу и пристраивает сверху, вроде как наседку. Свихнулся, в общем, братец.

– Вот стану, – говорит, – королём всего на свете, и будешь ты, Финли, лордом в горностаях ходить.

А на кой чёрт, скажите пожалуйста, мне эти горностаи?! Как селитру из первой ямы продали, так у нас и без того денег стало в достатке. А уж как вторую промыли, так прямо и не знали, куда их прятать.

Я тогда всё уговаривал Логана бросить этот сатанинский промысел, уехать куда-нибудь и таверну открыть, девок хороших себе в жёны подыскать, но он ни в какую.

– Иди, – говорит, – куда хочешь, но только не брат ты мне после этого, и, как стану королём, знать тебя не пожелаю.

А куда ж я пойду без братца Логана? Привык я к нему. Да и вдруг, вправду, сделается он королём. Что ж мне, разве плохо будет лордом в горностаях?

Вот так мы и жили следующие два года: закладывали новые ямы, вымывали старые, сбывали графу селитру и, конечно, пили вино без меры. Деревенские жители совсем с нами знаться перестали. При встрече в стороны шарахались, всю дохлятину и дрянь из нужников приносили сами, лишь бы мы к их дворам не приближались. В общем, всё шло своим чередом. Один раз только братец чуть меня не убил.

Просыпаюсь я, значит, потому что кто-то за волосы меня схватил и тянет. Смотрю – а это братец Логан. Глаза у него так кровью налиты, что чуть ли не светятся в утреннем сумраке, как у того мертвяка. Хвать меня братец головой об стенку. Хвать ещё раз.

– Куда дел? – хрипит, и слюна у него изо рта брызжет.

А я и в толк не возьму, что случилось. Думаю, на помощь надо звать. Да где ж тут докричишься, если ближайший дом от нас не меньше, чем в трёхстах шагах?

– Кого, – говорю, – дел?

Тут братец совсем взъярился.

– А то ты не знаешь! – рычит.

И кулаком меня в самую переносицу, и ещё раз.

Звёзды перед глазами разошлись, и я обмяк. А брат всё лупит меня и лупит.

– Ах ты дерьмо! – говорит. – Видать, сам королём стать захотел! Куда яйцо спрятал?!

– Не брал я никакого яйца, – еле отвечаю.

– Ах, не брал! – кричит Логан. – Тогда я сейчас кочергу раскалю и пытать тебя буду, пока не отдашь!

Хорошо, что братец такую пытку выбрал. Пока он печь растапливал, яйцо само нашлось. Оказывается, Логан его вечером сам в подпечье сунул для тепла да и позабыл спьяну.

Помирились мы тогда с братцем, но с тех пор я всегда нож при себе держал – мало ли что.

И так и эдак Логан с яйцом возился, а оно и не думало проклёвываться. Очень это злило братца.

– Ну да ничего, – приговаривал он. – Я найду способ!

«Может, и найдёшь, – думал я, сидя в углу с кружкой вина, – да только дням счёт меряется. Скоро выйдут четыре года, явится мертвяк за своей поклажей, и как ответ перед ним держать будешь?»

Но такие мысли вслух я не произносил. Уж больно страшные они были.

Вот и наступила опять весна. Опять стали мы ямы мыть и новые копать. Очень мне опостылел этот промысел. Прибыток от него хороший, а только радости никакой. Живёшь, как червь в вони могильной, и никуда от неё не деться. Вроде бы, уже и привык я к запаху, и не чувствую его носом, но в кожу он впитывается, а потом – в нутро. И сам потихоньку становишься, как будто тухлятиной набитый. Это только муха из опарыша, что в дерьме возится, вылезает, а потом летит на все четыре стороны, а нам с братцем, видать, такой воли не будет.

Я бы, может, и ушёл бы, без Логана, без всех королевств в мире, даже без денег. Но не ушёл. Не знаю, почему. Привык я к братцу.

Сидели мы однажды, вечеряли. Пошёл я к яме опростаться, а по возврату хотел уже ко сну отходить, но тут братец встречает меня в самых сенях и опять разговор про своё поганое яйцо заводит.

– Понял я, – говорит, – отчего василиск не вылупляется. Надо яйцо в тёплых кишках греть. Иначе не выйдет.

Говорит он так, а сам смотрит бешено и руку за спиной прячет.

У меня душа в пятки ушла. Не про мои ли кишки тут речь идёт?! Я на поясе щупаю – на месте ли нож. Нельзя братца-то убивать, а надо. Вроде как, нельзя, а надо. Куда мне деваться?

Братец вперёд шагает, а руку прячет.

Тут прямо за мной появляется давешний мертвяк.

– Где, – говорит, – моя поклажа?

– Ступай к дьяволу! – кричит Логан. – Не знаю, о чём ты речь ведёшь!

Мертвяк не отстаёт: отдай поклажу – и всё тут.

– Вот я тебе покажу поклажу! – крикнул Логан, метнулся к печи, схватил кочергу и замахнулся на мертвяка.

А тот зыркнул глазами ярче, и братец на месте замер с поднятой рукой. Хочет он пошевелиться, да не может, стоит остолбеневший.

– Ты бесчестный человек, – говорит мертвяк. – Не соблюдаешь уговора. Ну да ничего. Я знаю на тебя управу.

Зыркнул он ещё раз глазами, и кочерга у братца в руке вмиг раскалилась до красна. Запахло палёным. Логан вопит от боли, а пальцы его не разжимаются, не отпускают кочергу. Мертвяк достал нож и шагнул к братцу.

– Лучше сразу скажи, где поклажа, не то хуже будет.

Ужас на меня нашёл, и бросился я наутёк, да впотьмах ногу подвернул так сильно, что аж слёзы из глаз. Думаю: раз бежать не могу, значит прятаться надо, не то пропаду вместе с братцем. Прыгнул я в новую яму, которая только до четверти заполнена была, и замер.

Сижу, слушаю, как братец в доме криком заходится. А разве ему поможешь, если нечистая сила за дело взялась? Тут самому бы уцелеть. Сердце у меня колотиться, и слёзы из глаз текут от страха и жалости.

Через какое-то время братец умолк, а я до самого утра из ямы вылезти не решался. На рассвете кое-как выбрался, осмотрелся – вроде тихо вокруг. Поковылял к дому, открыл дверь и вижу братца моего Логана на мелкие куски порезанного и горкой сложенного. А на верху той горки – его голова. И нож мой рядом лежит.

Горько я заплакал, а как немного в разум пришёл, решил людей звать, но потом одумался. Если на деревне про такую историю, которая у нас приключилась, узнают, то сожгут меня вместе с домом и всем, что тут есть, и никакое графское покровительство не поможет. Прикинул я так и начал потихоньку братца Логана по частям перетаскивать и в яму бросать. Слёзы у меня ручьями текут – так его жалко. А ничего не поделаешь.

Завалил я братца соломой, кое-как отскрёб кровь с пола и тотчас впал в беспамятство. Наверное, целый месяц я проболел. Как жил, чем питался – не помню. И только потом понемногу выздоровел и вернулся к прежнему промыслу. Одному, конечно, тяжелее с работой справляться. Ну да братец меня всему обучил, и дело шло мало-помалу.

С тех пор два года миновало, а то, что Логан исчез, так никто и не заметил. И вот настало время размывать яму, в которой братец лежал. С тяжёлым сердцем принялся я за дело. Но не пропадать же добру. Да и кости Логана, какие остались, хорошо бы по-человечески похоронить.

Долго яму разгребал, осторожно. Если находил какую кость, то разглядывал: свиная она, кошачья или же братца моего. Все братнины останки я в сторонку складывал, только вот головы никак сыскать не мог. А селитры с этой ямы, надо сказать, выходило в полтора раза больше обычного.

Добрался я до дна и вижу: в истлевших свиных кишках что-то круглое лежит. Думаю, вот и голова Логана нашлась. Поднял, обтёр – а это проклятое яйцо! Только выросло оно раз в десять и побелело. Видать, братец его сюда дозревать положил и не сознался в том мертвяку под пытками.

Хотел я, ваша милость, сначала выбросить эту пакость куда подальше, а потом засомневался. Что же выходит: братец мой за василисково яйцо страшную смерть принял, а я его вот так просто выброшу? Выходит, зря мучения были? И если у Логана не получилось стать королём всего на свете, так, может, мне в память о нём надо это дело до конца довести?

И вот сидел я около селитряной ямы и смотрел, как по чёрной скорлупе расползаются трещинки.

 

***

От арестанта исходил такой смрад, что у графского судьи к горлу подкатывала тошнота. А ведь он велел как следует вымыть этого оборванца перед допросом. Но разве найдётся в замке хоть один человек, который умеет как следует исполнять приказы?

Судья сглотнул, поморщился, взял со стола помятую бумагу и перечитал её ещё раз:

Его Светлости графу Меркли старосты и смотрителя селения Тинлоу-что-на-Болотах Иеафима Масолиуса донесение.

Повинуясь долгу службы, должен донести до Вашей Светлости некие обстоятельства, касающиеся неблаговидного и в высшей степени подозрительного поведения селитряных мастеров Логана и Финли по прозванию Гнилушники. Как и ранее я писал, сии два лица долгое время производили отравление округи и навевали миазмы на всё селение. Дополняя список их прегрешений, указываю, что оные братья Логан и Финли – люди весьма скрытные и образ жизни ведут нетрезвый. Также были они замечены ночью копающими землю на сельском кладбище, чему крестьянин Дугальд по прозвищу Шкуродёр свидетель.

Однако ж, учитывая расположение Вашей Светлости к селитряному промыслу, препятствий оным Логану и Финли никто не чинил и, даже напротив, по мере сил оказывалась им помощь.

Ныне же имевшие место события заставляют меня вновь обеспокоить Вашу Светлость.

Вчерашнего дня крестьянин Аллан, называемый Коромысло, зашёл на двор означенных братьев для передачи им двух вёдер свиного навоза, дабы поспособствовать селитряному производству, и обнаружил Финли Гнилушника подле множества костей с расколотым человеческим черепом в руках. Проведённым разбирательством установлено, что череп имеет следы неестественной смерти и, судя по здравому смыслу и некоторым признакам, принадлежит Логану Гнилушнику, которого, к месту сказать, вот уже два года как никто не видал.

На заданные вопросы Финли по прозванию Гнилушник внятные пояснения дать затруднился, но при этом угрожал страшными карами и объявлял о своём восшествии на престол.

Ввиду крайней подозрительности происшедшего с сим письмом препровождаю Финли Гнилушника для графского суда, казни или как будет угодно Вашей Светлости. Также прилагаю сделанные мною записи слов Аллана Коромысло, Дугальда Шкуродёра и прочих очевидцев.

Писано четвёртого числа сего месяца и года в селении Тинлоу-что-на-Болотах старостой и смотрителем Иеафимом Масолиусом.

Закончив читать, судья посмотрел на арестанта. Внешность тот имел отвратную. Низкий лоб, подбородок, спрятавшийся чуть ли не у самого кадыка, редкие волосы и руки длиной почти до колен. Так обычно и выглядят убийцы. И вдобавок ко всему запах, от которого, казалось, спасёт только очистительный огонь.

– Скажи мне, Финли по прозванию Гнилушник, – произнёс судья, – а не ты ли убил своего брата Логана?

Арестанта такой вопрос не сильно удивил. Он пожал плечами и ответил:

– Вроде бы, нет. Кажись, мертвяк его разделал. Хотя, кто знает, как оно там обернулось. Может, и я.

Судья удовлетворённо кивнул. Эти слова вполне сходили за признание, а значит можно заканчивать разбирательство и уходить из провонявшего зала. Всю одежду вплоть до исподнего следует немедленно отдать прачке, а самому погрузиться в горячую ванну.

– Так что ж с тем яйцом? – с ухмылкой спросил судья напоследок. – Вылупился из него василиск?

– Как есть вылупился, – ответил арестант.

– И что же ты с ним сделал?

– Как братец учил, так и сделал. Сперва голову оторвал, потом кровь выпил. А тушку бросил в свежую яму. Знатная, должно быть, там селитра напреет.

– Выходит, ты теперь король всего на свете?

– Выходит, так.

Судья мысленно отметил ещё один обвинительный пункт в приговоре.

– И что же ваше величество собирается предпринять, взойдя не престол?

Арестант простодушно развёл руками:

– Этого я пока не придумал.

– А что, если я прикажу тебя сейчас повесить, ваше величество? – поинтересовался судья.

– Тогда мне придётся вас убить, ваша милость, – тут же ответил арестант.

– Это как же?

Вдруг судье показалось, что глаза арестанта на мгновение засветились старыми гнилушками. Тут же и без того тяжёлый смрадный воздух сделался вязким, как донный ил в сточной канаве. Судья открывал рот шире, но лишь больше захлёбывался. Краем глаза он видел, как стоявший рядом солдат бросил алебарду и двумя руками пытался разорвать воротник.

Зрение меркло. Его хватило только на то, чтобы проследить, как Финли Первый спокойно покидает зал суда.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 25. Оценка: 4,40 из 5)
Загрузка...