1

Сразу за изгородью тропка начинала петлять. Проскользнув между грядками, между осоловелыми курами, Толла затворила косую дверцу, приставив снаружи очищенную от кожи и вен древесную косточку. Отец, наверное, так никогда и не приладит к калитке настоящий запор.

Замерев на мгновение, она вдохнула терпкие осенние ароматы – ещё едва ощутимые, но с каждым днём всё более густые. Ранней осенью так приятно после дневного зноя ощутить внезапную прохладу, приходящую на закате. Прозрачный воздух трепетал в ароматах; по низинам, где начинался Лес, стелился вечерний пар. Пели цикады, влажные травы мелкими присосками щекотали босые ступни, слизывая с кожи соль.

Око Отца, огненное кольцо с чёрным зрачком посередине, возвращалось в лоно Матери-Земли, его последние отсветы пламенели на экране Верхнего Поля. Шумел темнокрылый Лес, где маленькие Сны животных и насекомых кружили в чаще большого древесного Сна. Когда мать была жива, она говорила, что каждое дерево имеет свой неповторимый Сон – совсем как люди. Но Толла не имела Талантов, она могла лишь осязать Сны животных и людей без возможности Прикоснуться к ним. Жаль, что мать ничему не успела её научить… Если бы Рой небесный не забрал её так рано, всё сейчас было бы иначе.

Подул прохладный ветерок и донёс до Толлы встревоженный клёкот кур – наверное, почуяли близость травяных змей, шипящих в их Сны и навевающих кошмары. Отец, старый Толах, не мог вернуться так рано. Он уехал в конце дня в другую деревню забирать у Охотниц свою часть дичи. Отец вернётся утром, не раньше. Но медлить было нельзя – кто знает, как долго ей предстоит пробыть у Матушки Ву?

Толла, подёрнув плечом, возобновила путь. Торопясь и скользя на камнях, отшлифованных сотнями ног, она вскоре добралась до Леса.

Мягкой мглой дышал Лес, тяжело вздымался шатёр его сросшейся кроны, пульсировали стволы. Дорожка была здесь не ухоженной, заросшей и покрытой мутными пятнами луж. В Лесу всегда было влажно: испарения не могли подняться выше пурпурного свода и оседали на внутренней стороне кожистой кроны, набухая крупными каплями. Ноги деревьев уходили глубоко, доставая до самого Сна Матери-Земли. Лиловые и фиолетовые вены на стволах пульсировали в медленном ритме Сердца Леса, расположенного в сокровенной чащобе, куда лишь Охотницам была открыта дорога.

Находясь в Лесу, Толла всегда ощущала себя в безопасности. Здесь редко можно было встретить людей – разве что Охотниц, ‒ а дикие звери никогда не проявляли к девушке интереса, чувствуя её неспособность Прикасаться к их Снам. И главное: сюда никогда не заходил отец. Он был мастером по дереву, слишком много времени проводившим с древесиной, но не чувствующим древесных Снов. Такого человека Лес мог запросто отправить в Рой небесный, подняв лианами рук в воздух на достаточно долгое время, чтобы связь со Сном Земли оборвалась. Отец боялся Леса. Потому-то именно здесь Толла встречалась с юным Толландом, высоким и статным мастером сетей. Толланд был лишён дара Речи, зато был талантливым Рыбаком, на Зов которого приходило много жителей водных глубин, ведомые инстинктом жертвы. Должно быть, и сейчас он сновидит на своём бамбуковом плоту, призывая рыб… Если сегодня всё пройдет как надо, он никогда не узнает о случившемся.

На этот раз от лесного спокойствия Толлы не было и следа. Тревога сдавливала сердце, колючим ежом ворочалась в животе, чьи очертания уже не мог скрыть просторный сарафан, доставшийся от матери. Сразу припомнилось, что в этом Лесу несколько дней назад была найдена мёртвая Охотница, у которой из груди кто-то вырезал сердце… Говорят, старший Жрец вызвал Ищущих, чтобы расследовать происшествие. Не парии ли прячутся тут, в этом мокром сумраке?

Толла сжала в руке деревянную куколку, подвешенную за шнурок к запястью. Талисман, подаренный мамой… «Телесма» ‒ так она его называла. Знакомая твёрдость фигурки придала уверенности.

Проведя рукой по упругому животу, Толла вступила в Лес.

Она была недурна собой и молода ‒ в этом году она видела свою сотую осень. Одна из самых юных девушек в деревне, Толла знала себе цену и никому не позволила бы дотронуться до себя. Но Толланд… Он был так красив, так печально глядел на зелёные воды Ефрата… Он совсем недавно вступил в пору зрелости, и его мать, толстая Толгока, уже выбирала ему невесту среди его неуклюжих сестёр. Толле хотелось отнять Толланда, оставить себе. Кто мог подумать, что их любовь закончится так печально?

Она шла больше часа, и за пределами Леса уже должны были опуститься сумерки. Но под пунцовым куполом всегда царил мерцающий полумрак – это горели пурпурным светом незрячие древесные глаза на тонких усиках, это сиреневыми искорками пробегали по артериям толстых стволов крупицы Сна Матери. Тихие волки дремали в тени, и отблески лесных огней переливались на их чешуйчатых спинах. Семейство кабанов, семеня перепончатыми лапами, перебежало через тропинку прямо перед Толлой, и ей пришлось дождаться, когда они освободят путь. Взрослые кабаны уже растворились в багровом сумраке, но поросята ещё некоторое время семенили за Толлой – наверное, хотели поиграть с ней. Но на игры не было времени.

Ребёнок. Ребёнок внутри неё, должно быть, уже достиг размеров одного из этих поросят, но на свет он мог появиться не раньше следующей осени. Плод позора… Отец, если узнает, отречётся от неё, и Толлу отдадут Жрецам. А что сделают Жрецы? Может, принесут в жертву и поселят пчёл у неё в голове, как было заведено при прежнем Патриархе…

Толла сделала ещё несколько шагов, и вдруг боль пронзила низ живота. Боль была такой сильной, такой внезапной, что ей пришлось опуститься на землю, пристроившись в сплетении корней. Прикусив губу, она пережидала мучительный спазм.

Боль появилась несколько дней назад – после того, как Толла пару раз ударила себя в живот сухим поленом. А что ей оставалось? Луковица вросла внутрь, но Толле так и не удалось вытащить её обратно, вместе с опутанным корнями ребёнком. Она обращалась к ней в мыслях, пыталась Прикоснуться к её пахучему Сну, умоляла луковицу сдаться, помочь ей – всё было тщетно. Луковица врастала всё глубже, а оборванные зелёные стебли не хотели отрастать.

Но ни луковица, ни удары поленом, ни прыжки с крыши, когда её едва не заметил сосед, не помогли Толле избавиться от ребёнка. Он всё ещё был живой – покалеченный, оплетённый луковичными корнями, но живой. Она ощущала в себе дыхание его Сна, а по ночам сквозь дремоту различала его крик. Сознание ребёнка не знало слов, он был нем, как Толланд – должно быть, безмолвие досталось ему от отца-Рыбака. Но она, мать, понимала, чего он хотел. Ребёнок хотел жить. Но что он мог знать о том мире, где собирался появиться на свет? Что знал он о суровости отца, о надменности соседей, о строгости Жрецов? Догадывался ли он, что из-за него её могут принести в жертву? Он ничего не знал, этот кусочек плоти внутри неё, это странное новое существо, которое они создали вместе с Толландом, глупым безмолвным Толландом…

Корни дерева упруго пульсировали под её бёдрами, а серебристые обрывки осенней кожи Леса, мёртвые и лишённые дыхания Матери, липли к ногам. Толла ощутила, как что-то горячее течёт из неё и, подняв подол сарафана, увидела, как на кожу Леса по ногам струится жидкость, чёрная в царящем вокруг полумраке. Ах, если бы это была кровь ребёнка! Но дыхание крови говорило ей, что ребёнок по-прежнему цел, а кровь принадлежит ей самой.

Стиснув зубы, Толла заставила себя подняться и, превозмогая спазмы, зашагала вперёд. Деревья, чувствительные к Снам людей, реагировали на её боль и, насколько могли, освобождали ей проход. Они поджимали свои стволы, оттаскивали с дороги влажные щупальца корней. Редкие звери, встречающиеся на пути, тревожно отступали и провожали Толлу беспокойными глазами. Знали бы они, что она собралась сделать! Но Толла старалась держать свой разум в узде, чтобы никто не смог уловить даже отголоска её мыслей о предстоящем Убийстве.

Дом Матушки Ву располагался на другой окраине Леса. Толла никогда не была там, но знала ветхую, поросшую дурнотравом тропинку, ведущую к нему. В нужном месте, на развилке, она повернула направо и засеменила по скользкой, дышащей гнилью, земле. Деревья в этой части Леса были старые и окостеневшие. Пульсация Сердца почти не достигала этих мест, и неподвижные деревья безразлично стояли, не пытаясь освободить путь. Здесь было много мёртвых стволов, иссиня-белых и поваленных. Едва живые деревья, стоящие рядом, не стремились прикрыть наготу их смерти от посторонних глаз, не раскидывали вокруг них сеть своих ног и рук. Кожистый купол крон местами был разорван, и через эти дыры проглядывало Верхнее Поле с зеленоватыми угольками – Перстами Сирот. Животные не любили этот заброшенный край, где, по рассказам Охотниц, водились опасные хищники, утратившие инстинкт жертвы и не гнушающиеся Убийством себе подобных. Толлу начала колотить мелкая дрожь, когда она представила, что одно из таких отверженных созданий наблюдает за ней из гущи древесных скелетов.

Сумрак становился непрогляднее, лиловое сияние осталось позади, и только сиреневые разряды изредка протискивались внутри затвердевших и сухих древесных вен. Резкий укол заставил Толлу вскрикнуть: должно быть, это присоска дурнотрава впилась ей в стопу. Но в такой темноте дурнотрав был неразличим, и Толла, терпя боль, продолжала шагать наугад, поскальзываясь в глинистых лужах и спотыкаясь о стволы. По такому бурелому неплохо бы было ходить в обуви, но Толла никогда не забредала в лесные чащобы, и отцу не приходило в голову выстрогать ей башмаки. Уколы настигали её один за другим: ну вот, попалась в заросли дурнотрава… Но боль можно было стерпеть. Стерпеть можно было вообще что угодно. Ради Толланда, ради любви, ради жизни. Всё будет хорошо. Надо только Убить ребёнка.

 

2

Лес закончился неожиданно. Только что Толла брела, спотыкаясь, по зарослям трав-кровососов ‒ и в следующий миг стена полумёртвых деревьев расступилась и открыла ночную степь и надломленный экран Верхнего Поля, где уже вовсю сияли Персты Сирот. Ночной Лжец ещё не просиял, либо прятался где-то за гривами облаков. Вольный воздух степи, движимый мускулами бродяги-ветра, придал Толле новые силы. Поправив заплечный мешок с подношениями Матушке Ву – хлебом, яйцами, мясом и вином, ‒ Толла направилась к притаившемуся впереди дому.

Матушка Ву была ведьмой – это знали все. Когда она поселилась здесь и откуда пришла, было загадкой, как и её странное имя. Всем известно, что имя рождённого в Тол-Локе должно начинаться с приставки «Тол», что означает «человек». Жрецы и Охотницы никогда не приходили к дому Матушки Ву, а простые люди обращались к ней лишь в случае крайней необходимости, по таким вопросам, с которыми неловко и страшно подходить к Жрецам и Целителям. Поговаривали, что Матушка Ву сильнее любой Охотницы, что ей подвластны Сны созданий из других Полюсов… Толла предпочитала думать о Матушке Ву так, как говорила о ней мать: как о женщине больших знаний и невероятной судьбы.

Лишь однажды Толла видела Матушку Ву – на похоронах матери, несколько осеней назад. Во время погребения в пламени ведьма стояла поодаль и следила, как косматый огненный пёс, проглотивший мать, чёрным языком дыма лизал перламутр Верхнего Поля. Толла плохо помнила сожжение матери. Виной тому пелена слёз, туманившая её глаза в те печальные дни. Но образ Матушки Ву и по сей день стоял перед ней – настолько необычна была эта отстранённо стоящая фигура в грязно-алом наноплаще. И Жрец, и люди, присутствовавшие при совершении обряда, настороженно поглядывали на не известно для чего пожаловавшую знахарку. Отец, сжав кулаки, стоял возле самого огня, так что искры гасли в его рыжей бороде. Увидев ведьму, он побагровел и, воспользовавшись Речью, начал бормотать проклятья – но тихо, так, чтобы Матушка Ву не смогла его услышать.

Дом ведьмы отличался от всех домов, виденных Толлой за её не долгую жизнь. Начать хотя бы с того, что он не был построен. Обладая властью над Снами деревьев, Матушка Ву сделала так, что Лес сам протянул к ней свои щупальца и образовал что-то наподобие маленького Леса с крышей, сотканной из кожистой кроны. Искривлённые и изломанные волей знахарки деревья образовали оконные проёмы и дверь, а также прилегающую к дому большую конуру. Тела, руки и ноги деревьев были противоестественно перевиты, артерии сдавлены, мускулы спазмированы. Кое-где сиреневая древесная плоть была надорвана, и через разрывы проступали желтоватые узорчатые кости. Весь дом – от основания до крыши, и даже висящая на скрученных лианах дверь – продолжал едва заметно пульсировать и светиться, продолжал жить.

Аккуратно обходя извивающиеся островки дурнотрава, Толла подошла к крыльцу. Кто-то чёрный и мохнатый тяжело дышал в глубине большой, похожей на землянку, конуры.

‒ Матушка Ву! ‒ крикнула Толла, не решаясь коснуться живой двери дома.

Девушка не была лишена дара Речи, но обращалась к нему не часто – только когда её мысль не могла дотянуться до разума другого человека. Она с трудом запоминала слова и часто не могла уловить их смысла. Не будучи одарённой Талантами, она считала красоту, молодость и обходительность своими главными достоинствами.

«Входи», ‒ прозвучал в её голове внезапный ответ, облёкшийся, как это часто бывает, в мысленный образ. Приказ Матушки Ву был кристально-отчётлив и совсем не походил на обычные условно-понятные картинки, возникающие при несловесном общении. Даже умственная беседа с отцом и Толландом не порождала таких ясных ощущений.

Живая дверь отползла в сторону; открылось внутреннее убранство дома, освещённое пламенем Красного Хранителя, и Толла беспрекословно шагнула внутрь.

Матушка Ву выглядела именно так, как её помнила девушка, но вместо плаща на ней был свалявшийся халат из шкуры водяной коровы, а волосы были подвязаны узкой косынкой, похожей на расползшийся бинт. Вытянутое одутловатое лицо Матушки поражало своей бледностью, особенно контрастной на фоне покрасневших, словно заплаканных, век, из которых глядели бледно-жёлтые глаза, колючие и пристальные. Отсветы Красного Хранителя играли на лице, лишённом бровей и ресниц, и Толле сделалось жутко. Но оранжевый рот старухи приветливо улыбался.

«Матушке Ву известно, для чего к ней пожаловала Толла», ‒ помыслила карга.

«Ты поможешь мне, Матушка Ву?»

«А что у тебя есть для меня?»

«Я принесла подношения», ‒ Толла начала стаскивать заплечный мешок, но лямка порвалась, и содержимое вывалилось к большим белым ногам Матушки Ву. Девушка нагнулась за выпавшими дарами, мимолётно заметив, что длинные узловатые пальцы ног старухи напоминают куриные.

«Мне не нужны подачки, я не ем мяса, не пью вина, ‒ отступила от подношений знахарка. ‒ Оставь их здесь, мой пёс придёт и съест это».

Переведя взгляд на собственные ноги, Толла увидела, как по ним струится её нутряная жидкость, смешиваясь с кровью из многочисленных проколов, оставленных дурнотравом. На большом пальце так и осталась висеть оторванная травяная присоска, извиваясь и брызгая струйкой высосанной крови. Девушка поскорее стряхнула её. Весь пол вокруг ног Толлы был испачкан. Ну вот, сейчас старуха разозлится и выгонит её прочь…

«Так ты… поможешь мне?»

«Нет», ‒ резануло у Толлы где-то внутри головы.

Силы покинули девушку, с горькими слезами она опустилась на пол. Искренне и правдиво, как могла, она посылала ведьме образы страшных мучений, которым подвергнет её отец, когда узнает, что дочь осквернила его род. Она постаралась передать и тот несмываемый позор, с которым ей предстояло жить до тех пор, пока Жрец не решит, что с ней делать и как её наказать.

Матушка Ву, казалось, потеряла к ней всякий интерес. Она не прогоняла её, но как будто и не замечала ‒ мешала кочергой угли Красного Хранителя в его каменной клетке. Отстранённая улыбка блуждала по её бледному лицу. Толле начало казаться, что Матушка Ву вовсе не против помочь ей, но для чего-то хочет помучить её. Девушка захотела убежать из этого дома, пока не поздно, но проглотила страх, поправила безнадёжно испачканный сарафан, растёрла по лицу слёзы и лесную грязь. Осталась.

«Что бы ты хотела получить в подарок?» ‒ спросила она Матушку Ву.

«У тебя есть что-то ещё? Что-то получше?» ‒ обернулась к ней знахарка.

«У меня нет ничего ценного, ничего, что могло бы прийтись тебе по нраву… Но я могу исполнить любое твоё поручение. Я выполню, клянусь!»

«Надо подумать…» ‒ потирая пухлые руки, знахарка оскалила заострённые зубки. Мгновение назад она казалась высокой и костлявой – и вот уже Толла видела перед собой пухлую старушку, приземистую и кривобокую. Ничего словно бы не изменилось – и в то же время перед Толлой стоял другой человек.

«Что угодно, что угодно», ‒ встав на колени, умоляла девушка, а липкая кровь текла по её бёдрам, живот разрывался от боли, но Сон ребёнка был рядом, проклятый ребёнок был по-прежнему жив…

«Ты пришла, чтобы просить меня совершить Убийство – немыслимый грех в Кодексе Жалости Патриарха Йириема, ‒ помыслила Матушка Ву. ‒ Ты знаешь, что за это полагается проклятие Жрецов?»

В её голосе, гудящем у Толлы в голове, не было осуждения, только весёлое злорадство.

«Я знаю, Матушка Ву. Именно поэтому я пришла к тебе. Мать говорила, что в своей мудрости и доброте ты…»

«Ты действительно любишь того мальчишку, отца ребёнка?»

Девушка утвердительно склонила голову.

«Я исполню твоё желание, ‒ подмигнула ей ведьма, ‒ при одном условии: ты отдашь эту любовь мне. Только тогда я тебе помогу. Плата вперёд».

Толла с непониманием уставилась на Матушку Ву:

«Как можно отдать любовь?»

«Ты должна сказать это, сказать вслух ‒ тебе же не чужд дар Речи? Произнеси всего несколько слов…»

‒ Я отдаю тебе мою любовь и судьбу.

Последняя фраза была произнесена вслух, и Толла поразилась тому, как непринуждённо, как мелодично звучит голос Матушки Ву. Должно быть, она в совершенстве владела Речью. У всех прочих известных Толле людей, даже Жрецов, слова звучали невнятно и неуклюже.

Сомнения роились в сердце Толлы, она не решалась произнести эту фразу, ведь столько зловещего и непонятного было заключено в ней. Разве можно забрать чью-то любовь? И при чём тут судьба?..

«Давай же, не бойся, всего одна фраза! Можешь повторять вслед за мной. Ты же не корова, которая только и умеет жевать, ‒ подбадривала её старуха, поглаживая по голове. ‒ Только любовь к родителям по-настоящему важна. Поверь мне, Толланд глуп и некрасив, ты достойна лучшего жениха, ты его непременно встретишь».

Высокий и статный гость, роскошная свадьба, богатый дом, ложе из цветов предстали перед внутренним взором Толлы. И правда! Почему она так цепляется за Толланда? Он всего лишь Рыбак. Есть Таланты и сильнее. С таким мужем она даже не сможет зажить своим хозяйством, уехать от отца… Они будут жить в бедности, будут есть одну рыбу каждый день… Не правда ли, Толла ‒ первая красавица в деревне? Не правда ли, она может немного подождать и обрести лучшую долю?

И не стоит забывать о цели её прихода сюда. Ей нельзя вернуться ни с чем, показаться отцу в таком виде… Матушка Ву, в сущности, просит так мало. Что стоит произнести эту горстку бессмысленных слов? Не облечённые в образы, они опадут на землю, как осенняя кожа деревьев...

«Хорошо, ‒ мотнула головой Толла. ‒ Говори. Я буду повторять».

«Вот и умница, вот хорошая девочка, ‒ заворковала Матушка Ву, нетерпеливо одёргивая свой шерстяной халат. ‒ Начинай…»

‒ Я…

‒ Йиааа… ‒ проблеяла Толла.

‒ Отдаю тебе…

Язык, не приученный к Речи, с трудом ворочался во рту, но Толла упорно повторяла за ведьмой это несложное заклинание.

‒ Мою любовь…

‒ И судьбу…

Слова – просто звуки, они мало отличаются от тех, что издают животные. Слова не конкретны, они не могут передать всех чувств, не могут пробудить образов в голове. Толла никогда не относилась к Речи серьёзно. Но в простой фразе, которую она только что повторила, видно, заключалась особая сила. Вместе с последним словом, капельками слюны слетевшим с губ девушки, в воздух вырвалось нечто большее, чем звук, незримое, но почти осязаемое, словно лопнул пузырёк ароматного мыла.

Что-то скребло горло Толлы, мешалось на языке, будто в рот ей попал длинный волос. Пытаясь избавиться от него, девушка закряхтела, а потом и вовсе раскашлялась, высунув язык.

Ловко просунув ей в рот бледные пальцы, Матушка Ву подхватила ногтями странный волосок и потянула. Он оказался неожиданно длинным. Сдвинув широко распахнутые глаза к переносице, Толла увидела алую нить, которую старуха вытягивала из её горла.

«Не закрывай рот, не своди зубы», ‒ отдалась сознании строгая команда. Челюсти словно окаменели, и девушка замерла.

Алая нить шла откуда-то из глубин тела Толлы: девушка чувствовала, как от движения ведьминых рук что-то шевелится и безбольно рвётся в её груди, в самом сердце. С последним рывком Матушка Ву достала конец нити, на котором повисла рубиновая капелька, – и к девушке пришло облегчение. Все тревожные мысли и сомнения оставили её, память о Толланде отодвинулась в сторону, и даже режущая боль в животе утратила прежнюю мучительность.

«Спасибо», ‒ вырвалась у Толлы внезапная мысль.

Ведьма усмехнулась, сматывая алую нить в клубочек, который быстро исчез в её широком рукаве. Пристально взглянув на Толлу, она помыслила:

«Ну что ж, ты заплатила достаточно. Это была хорошая, длинная любовь, с кровью судьбы. Теперь дело за малым. Раздевайся и ложись на стол».

Толла стянула с себя отяжелевший от крови сарафан. Бурая жидкость продолжала течь по её ногам, и девушка почувствовала слабость.

Бережно подхватив Толлу под локоть сухой и жёсткой рукой, Матушка Ву провела её в комнату, где Красный Хранитель глодал древесные кости в своей каменной клетке. В центре стоял высокий стол. И ножки, и столешница были образованы сросшимися руками деревьев, сплетёнными в неведомой муке. Редкие огоньки Сна Матери-Земли пробегали по деревянным венам стола. Поверхность его была неровной, и местами чувствовалась мягкая пульсация древесных артерий. Толла вскарабкалась на стол и, повинуясь мягким движениям рук Матушки Ву, развела в стороны согнутые в коленях ноги.

«Он не хочет умирать, не так ли? ‒ помыслила знахарка. ‒ Ребёнок сильнее луковицы, сильнее полена. Ребёнок хочет жить».

Толла ответила стоном.

Помассировав напряжённый живот девушки, Матушка Ву подошла к Красному Хранителю и повесила над ним чайник. Когда вода начала закипать, она побросала в него сушёные травы, оторвав по щепотке от перевязанных пучков, что в большом количестве свисали с потолка её дома. Ни жаб, ни мышей, ни сушёных змей Толла не приметила, а травы вовсе не обязательно были связаны с колдовством.

«Должно быть, Матушка Ву всё-таки не ведьма, а просто целительница», ‒ утешала она себя.

«В травах нет чарованья, ‒ отозвалась на её мысли Матушка Ву. ‒ Травы – это искусство. Убийство – это искусство. Для того, чтобы избавить тебя от бремени, мне не понадобятся ни сонные змеи, ни черти. Твой ребёночек уже и так почти что мёртв, я лишь довершу начатое тобой. Мы вместе его Убьём».

Улыбнувшись, старуха нежно поправила растрёпанные волосы Толлы.

Травы заварились, воздух наполнился горьким паром. В комнате становилось теплее, волны жара расходились от Красного Хранителя. Живые стены сжимались, боясь огня, и по ним текли струйки древесных слёз.

Когда Толла в следующий раз взглянула на Матушку Ву, та уже была без одежды. Её раздутое бледное тело было покрыто складками и морщинами. Сознавая свою собственную красоту и привлекательность, девушка не могла побороть презрения.

«Да, ты красива, моя девочка», ‒ ворковала в её голове Матушка Ву, подавая ей глиняную плошку с дымящимся отваром. Обжигая язык, Толла проглотила горькое зелье, и оно придало ей сил.

Руки старухи тяжело опустились ей на живот.

Ребёнок, почувствовав опасность, громко закричал в голове Толлы.

«Сейчас мы его успокоим», ‒ пообещала Матушка Ву, услышав этот крик.

В её руках появился длинный металлический крюк, заострённый с обоих концов. Просунув ровную его часть между ног Толлы, старуха резко кольнула им куда-то вглубь, и крик прервался. Сон ребёнка незримо отлетел от живота Толлы.

«Он умер?» ‒ с надеждой подумала девушка.

«Нет, ‒ оскалилась Матушка Ву. ‒ Мы его Убили».

 

3

Всё, что произошло дальше, Толла осознавала очень смутно. Старуха копошилась у неё между ног, орудуя своим крюком. Сначала она вытащила бесполезную луковицу, чьи корни сгнили раньше, чем успели опутать ребёнка. Потом стали появляться наружу части младенца, насаженные на остриё. Очень маленькие, но уже вполне сформировавшиеся, они были покрыты кровянистой слизью, под которой угадывались тёмные пятна расползавшейся под кожей гангрены ‒ результат ударов бревном и прыжков с крыши. Возле головы Толлы Матушка Ву поставила тарелку, выточенную из древесной кости, и складывала в неё то, что выходило из чрева девушки, медленно пронося перед её глазами маленькие кусочки плоти. Эту деревянную тарелку вполне мог когда-то сделать мастер Толах, её отец… Смотреть было тошно, но Толла лежала в оцепенении, и не было сил закрыть глаза.

«Ручка, ножка, голова… ‒ мысленно перечисляла старуха извлекаемые объекты. ‒ Туловище, кишечник выпал…»

«Матушка Ву, сколько Вам осеней?» ‒ помыслила Толла, чтобы прервать оглашение этого списка.

«Матушка Ву и сама не помнит, ‒ отозвалась старуха. ‒ Я старше этого дома и старше Леса, из которого он был рождён».

Похоже, старухе хотелось поделиться воспоминаниями, и она, продолжая что-то выскребать внутри Толлы инструментом, похожим на ложечку с длинной ручкой, начала свой рассказ:

«Этот Лес был посеян мной и моей наставницей, Толадией. Мы вместе распахивали каждую бороздку для будущих всходов, сами копали лунку, в которую поместили принесённое из отдалённого Леса юное Сердце, крохотное, как мизинец на твоей прелестной ноге. Это было такое несчётное количество осеней назад, что я уже давно сбилась со счёта. Даже имя у меня тогда было иное… Власть Жрецов в те времена ещё не имела такой силы, как в нынешние дни, и в нашей маленькой деревне все слушались повелений Толадии, которая была Ведающей. Она не владела даром Речи, но едва ли кто-либо из истинно Одарённых мог сравниться с ней в искусстве Прикосновения к Снам».

Задумчиво отведя глаза, Матушка Ву нечаянно просунула ложечку глубже обычного, и Толлу пронзила такая боль, что глаза готовы были выпрыгнуть из орбит. Ведьма погладила её по животу, утешая, и боль отступила.

«Мне не было ещё и пятидесяти осеней, когда меня, совсем глупую девчушку, Толадия взяла к себе в ученицы, ‒ продолжила старуха, доставая из Толлы очередную порцию студенистого вещества, в котором плавали тёмные частицы. ‒ Я была невероятно талантлива, но не отличалась прилежанием. В пору своего совершеннолетия я сбежала от неё и вышла замуж за Толбуха, певца мыслей. Вот кто по-настоящему владел искусством внутренней Речи! Он играл на живом циргане, инструменте-дереве, растущем из земли. Толбух касался струн ‒ древесных жил ‒ и пел в мыслях людей, пробуждая видения и сладостные грёзы».

Закончив оперировать с ложечкой, Матушка Ву дала Толле ещё немного горького отвара и оставила на время в покое, промывая в чане вымазанные кровью инструменты.

«С Толбухом мы жили счастливо, ‒ вновь донёсся до Толлы поток воспоминаний Матушки Ву. ‒ Я принесла ему троих дочерей. Толадия всегда ревновала меня к нему, хотела продолжить моё обучение. Ведь она была парией. Чтобы рассорить меня с мужем, она призвала великого чародея из другого Полюса. Яблочный Князь… Он сразил меня Сном любви. Не имея плоти в нашем Полюсе Юга, он тенью следовал за мной, учил меня помогать людям. С его помощью я открыла в себе дар Целительства и наложением рук вылечила многих больных. Толадия была вне себя, когда узнала, что гость из другого пласта присутствия не соблазнил меня, а стал моим учителем. Он открыл мне многие тайны и поведал мне моё предназначение, а я осталась верна Толбуху.

И если бы только Толбух был верен мне! Но он спутался с какой-то бесталанной танцовщицей. Я узнала об этом в Сно-видении, Яблочный Князь открыл мне измену. Как-то ночью, ожидая мужа, я словно превратилась в камень и не знала, что делать. Он, видимо, собрался совсем меня бросить, жениться на танцовщице и забрать дочерей. Девочек он любил крепко… И понемногу безумие обиды овладело мною. Я желала мести, и разве не справедливым было моё желание? Три девочки-близняшки, только из колыбели и едва научились ходить… Они спали. Я взяла тяжёлый топор и тихо срубила цирган Толбуха под корень. Убийство дочерей было несложным делом: лишь одна из них ‒ та, что проснулась и увидела, как я задушила первых двух, ‒ поняла, что происходит. Она плакала и мысленно кричала в мой Сон, совсем как твой ребёночек. Чтобы её крик не достиг соседских мыслей, я изо всех сил ударила её головой об стену и сразу об пол. Сон мгновенно отлетел от неё. И добрый Яблочный Князь не остановил и не осудил меня, он всегда был на моей стороне».

Онемев от страха, Толла слушала эту внезапную исповедь. В комнате было жарко, как в бане, но по плечам тёк холодный пот.

«Не было предела моему торжеству, когда явился Толбух. Глупый, он шёл с мыслью бросить меня, а обнаружил, что потерял своих ненаглядных дочерей. Но какое право он имел на них? Я выносила их и родила, я выкормила их своим молоком. Как почки на бескожих руках весенней яблони, они были частью моего естества. Толбух попытался ударить меня, но я Прикоснулась к его Сну и лишила его силы. Он плакал, он созвал на помощь всю деревню, но Толадия укрыла меня и вместе со мной сбежала из этих мест.

Мы знали, как обмануть Летки-порталы, и странствовали с ней по Улью, стены Лок были нам нипочём. А ночами мы седлали Сно-видение, как коня, и отправлялись в измерения Мо. Мы собирали целебные травы, мы помогали людям. Но однажды Яблочный Князь поведал мне, что время моего ученичества у Толадии закончилось и настала пора мне самой стать Ведающей. К тому времени Толадия совсем состарилась, её тело было сухим, как древесная кость, и ей постоянно хотелось мяса. Чтобы поддержать свои силы, по ночам она убегала в деревни, мимо которых мы проходили, и воровала детей – зачастую тех самых, которых мы лечили днём. Она стала людоедкой, эта старая Толадия, а я долгое время не подавала виду, что знаю о её перемене.

Я Убила её в мёртвом Лесу, что возле скал Эльгхара в Инд-Локе – тебе, домоседке, ни о чём не скажет это название. Её плоть была тверда и жилиста, но я разделала тело Толадии и скормила его утратившим жертвенный инстинкт лесным свиньям, а сердце съела сама. Это было гадкое, зловонное сердце, но только так я могла прервать свое ученичество. Яблочный Князь подбадривал меня, когда я глотала скользкие куски. С тех пор я не ем мяса».

Матушка Ву разложила части ребёнка на груди помертвевшей от страха Толлы. Ставший ненужным нож с громким стуком был воткнут в стол возле уха девушки, отчего по поверхности живого дерева разбежалась судорога боли.

«Я перестала принадлежать царству сущих и отреклась от своего имени, ‒ продолжала старуха. ‒ Я стала Матушкой Ву, исполненной чарованья. Мой Яблочный Князь больше не увлекал меня на добрые дела, ему незачем стало скрывать свой истинный лик. Но что теперь говорить об этом? Ему было так одиноко, что он вынужден был пойти на невольный обман. Бесплотный, он не мог дать мне ребёнка. Я пыталась зачать от других мужчин, и после многих неудач родила летучую мышь, пушистую и игривую. Мне нравилось наблюдать за её снами, а она любила пить моё молоко ‒ вот, это от неё осталось, ‒ Матушка Ву ткнула пальцем в бледные шрамы вокруг своих морковно-жёлтых сосков. ‒ Она умерла в годину лихолетья, когда от голода у меня иссякло молоко.

Яблочный Князь покинул меня, ему предстоял путь познания Сна Мо, на котором он столь многого достиг. Он звал меня с собой, но я струсила, отказалась… И потеряла молодость без него. Потом мне стало одиноко, я вернулась в родные края, где уже никто меня не помнил, а Лес сделал для меня этот дом. Во времена прежнего Патриарха, славного Емеира, я явилась в Пчелиный Город, изменила облик и – чудо! ‒ родила хорошенькую дочь от самого… от него…

Толла теряла сознание. Она уже не воспринимала мыслеобразов Матушки Ву. Но всякий раз, когда тёмные пятна расплывались в глазах, старуха подсовывала ей под нос какой-то вонючий корень, и сознание возвращалось к девушке. Части ребёнка лежали на её груди, и Толла едва дышала, чтобы не уронить их и не разозлить тем самым безумную ведьму.

«Думаешь, я ведьма? ‒ подхватила Матушка Ву её случайную мысль. ‒ Так оно и есть! Я не просто деревенская знахарка, у которой имеется пара подручных чертей. Я даже не пария. За годы странствий в обществе Яблочного Князя я стала жрицей Мо, в его честь я совершала Убийства, и мой огонь не раз был накормлен человеческим жиром».

Сухая ладонь старухи опустилась на лоб Толлы и стала массировать его в области между глаз, размазывая грязь и пот.

«Знала бы ты, как я страдаю без Яблочного Князя, как хочу я видеть его во плоти. Ты пришла ко мне вовремя, милая моя девочка. Давний обет твоей матери привёл тебя сюда. Да, мы были неплохо знакомы с покойной Толмой. Я помогла ей приворожить Толаха, твоего отца. А за это Толма обещала мне нить судьбы её будущего ребёнка. Тебя. Вот ниточка и свернулась вся… ‒ в руках Матушки Ву мелькнул свёрнутый в клубочек алый волос, вышедший из горла Толлы. ‒ Твоя судьба, твоя любовь… Этот дар дороже жизни, и духи Воздуха будут благосклонны ко мне в эту ночь, они приведут Яблочного Князя, теперь уже недолго ждать…»

Поток ведьминых мыслей прекратился, но в этот момент Толла поняла, что рядом чей-то голос уже давно шепчет нечто неразборчивое. Когда начались эти нашёптывания? И кто их произносит, если старуха всё это время молчала?

Вращая глазами в поиске источника бессвязного бормотания, Толла различила, как под белыми складками кожи на левом боку ведьмы движется и подрагивает чёрная щель широкого рта. Похожий на разрез, кошмарный рот произносил бесконечное монотонное заклинание.

«А это другой мой ребёночек, нерождённый, ‒ заметив, куда направлены белые от ужаса глаза Толлы, произнесла у неё в голове старуха. Подхватив с груди девушки ножку мёртвого младенца, она вложила её в чёрную щель, и оттуда раздался чавкающий хруст. ‒ В отличие от меня, он любит мясо».

Чёрный рот оскалился на Толлу щучьими зубами, струйка грязно-розовой слюны вытекла из него на белое бедро Матушки Ву.

Старуха достала из-под стола кусок несвежего мяса. Щурясь сквозь повисший на ресницах пот, Толла угадала очертания крупного сердца с побелевшими, пожухшими обрывками артерий.

«Охотницам в одиночку бродить по Лесу небезопасно, ‒ улыбнулась ведьма. ‒ Я Убила её недавно, но сердце успело подгнить, пока я ждала тебя… Это ничего. Духи Воздуха не особо разборчивы. Сегодня они насытятся и покажут мне моего Яблочного Князя!»

Она бросила сердце в очаг, и Красный Хранитель взорвался снопом искр. Он разгорался всё ярче, по дому гуляли клубы раскалённого воздуха. Чад от сожжённых трав и мясной, горелый запах опалённого сердца поднимались к потолку, от жара стало трудно дышать. Матушка Ву пристально посмотрела в глаза перепуганной Толлы и, вдавив ей в лоб ноготь кривого пальца, сказала:

‒ СПИ.

Приказ ведьмы поглотил все мысли, веки Толлы налились тяжестью. Как струна под пальцами музыканта, её Сон затрепетал от Прикосновения Матушки Ву. Проваливаясь во тьму, она сжала в кулачке деревянный талисман-телесму, мамин подарок, и волна забвения немного отступила. Сквозь полузакрытые веки, как в тумане, Толла продолжала видеть комнату и Матушку Ву, но тело не слушалось её, а мысли путались и спотыкались.

 

4

‒ Тхай-Мо-Ляй! ‒ завизжала старуха, бросая в огонь пучок травы, смоченной в жидкости, вытекшей из чрева Толлы.

‒ Ляй! Ляй! Ляй! Вени, Эхтрос! ‒ вопила ведьма, простерев к пламени сосцы висящих, как тряпки, грудей.

Воздух вибрировал от жара, едкий пот заливал глаза Толлы. Матушка Ву, кажется, утратила к ней всякий интерес, целиком сосредоточившись на огне.

‒ Гуй! Гуй! Мо-гвай! Ляй! Вени, Эхтрос!

Толла отстранённо наблюдала за происходящим. Не осталось ни страха, ни боли – лишь тупое оцепенение свинцового полусна. Красный Хранитель взвился до потолка, кислый дым заполнил дом, и вот это уже был не дым…

Не то частицы пепла, не то чёрные мушки стаями закружились в воздухе. Они то взлетали вверх, то опадали, то закручивались в маленькие смерчи. Облака хмари становились гуще, превращались в осязаемые фигуры. Будто сотканные из сажи и дёгтя, уродливые создания простирали свои жала и щупальца, водили по телу Толлы недоразвитыми руками, лишёнными суставов. Их мокрые рты с подвижными, беспорядочно расставленными клыками слепо хватали пустоту, царапали открытую плоть. Грязно-серая пелена сползла с чудовищ, и проступили круглые угли оранжевых глаз. Древесная пыль взметнулась вверх, когда захлопали рваные крылья, плещущие по потолку, по стенам, по лицу Толлы.

Обретя зрение, толпа дымных тварей набросилась на грудь девушки, хватая кривыми ртами части младенческого тела. Насытившись, они обернулись к Матушке Ву, и она прокричала:

‒ Тхай-Мо-Да-Кай! Откройте врата, приведите Эхтроса!

Твари заверещали так, что боль пронзила уши. Толкающейся гурьбой они устремились к Красному Хранителю.

Протянув лапы, хоботы и щупальца, чудовища начали хвататься за языки пламени, не причинявшие им вреда. Словно разорванная завеса, пламя раздалось в противоположные стороны, открывая щель, из которой ринулись тёмные, фиолетовые лучи.

Взметнув над головой белые руки, Матушка Ву размотала в воздухе алую нить, вытянутую изо рта Толлы, и бросила её в самую пасть кривящегося среди пламени портала.

Фиолетовый свет вспыхнул, как молния, и оглушительный разряд прошёлся по внутренностям дома; будто раненные слоны, застонали живые стены.

Чёрные твари растаяли в воздухе, а из портала, в окружении фиолетовых лучей, вышел высокий человек, чья фигура казалась тенью на фоне неземного света. Кажется, на незнакомце был коричневый плащ, а лицо его скрывалось за деревянной, стёртой и потрескавшейся, маской.

‒ Ты состарилась, ‒ произнёс человек голосом глухим и далёким.

Матушка Ву повалилась ему в ноги.

‒ Мне жаль, мне так бесконечно жаль, ‒ раздался её голос, скомканный слезами. ‒ Я должна была отправиться с тобой, чтобы увидеть Сон Мо. Я должна была сопровождать тебя, мой Яблочный Князь. Быть твоей послушницей, тебе служить. Я понапрасну растратила жизнь, и что от меня осталось? Я только кусок кожи, старый мясной мешок, ни на что не годный.

‒ Да, ты отвратительна и стара, ‒ бросил огненный гость. Матушка Ву попыталась поцеловать его ногу, но он оттолкнул её. ‒ И всё же тебе удалось призвать меня…

‒ Много осеней назад я начала плести сеть вокруг судьбы этой девчонки, ‒ Матушка Ву махнула рукой в сторону Толлы. ‒ Я ждала, когда она принесёт добровольную жертву, к которой её влёк обет, данный её матерью. Всё для того… чтобы спросить тебя… ‒ старуха сжалась на полу, как шавка в ожидании удара. ‒ Может быть… ещё не поздно? Может быть, ты простишь моё предательство? Я готова служить, я готова идти за тобой!

‒ Покуда твой Сон не отлетел от тела, ‒ гулкий голос человека дрогнул внезапной нежностью, ‒ всегда есть шанс начать всё сначала.

Человек склонился над Матушкой Ву, простёр над ней смуглые руки. Казалось, вся их кожа от пальцев до плеч, и даже кожа ладоней, лишённых линий, покрыта татуировками, постоянно движущимися и меняющими очертания: геометрические фигуры сплетались с письменами на чужих языках. Не в силах сомкнуть веки, Толла постаралась отвести взгляд от этой жуткой кожи.

Руки пришельца опустились на седые космы старухи.

‒ Я видел оборотную сторону твоего Сна и то, что тебе предстоит сделать… Твоё решение не запоздало, я всегда готов был принять тебя. Ты дала мне вкусить аромат нити судьбы с каплями крови влюблённого сердца. Я приготовил ответный подарок.

Отняв руки от головы ведьмы, человек выдвинул вперёд заднюю часть своего плаща, так что стала видна необыкновенная вышивка, украшавшая его. На ткань было нашито дерево – в этом Толла не сомневалась. Но дерево совсем не походило на живые, увенчанные кожистыми шатрами, стволы, которые росли в Лесу. Это было странное дерево с беспорядочно расставленными руками, и каждая рука ветвилась множеством истончающихся пальцев. Его тёмный ствол совсем не походил на перевитый артериями и мышцами пурпурный ствол обычных деревьев. На дереве не было кожистого паруса, но сотни обрывков зелёной кожи образовывали его округлую крону… а на древесных руках, прямо на вышивке, росли выпуклые алые плоды.

‒ Вот яблоки Сна Мо, ‒ прошептал гость, сорвал один плод и сжал его в руке. ‒ Они исполняют желания тех, кто испытал на себе его Прикосновение. Пей!

Распахнув оранжевый рот, ведьма глотала сок, заструившийся сквозь пальцы пришельца. Её тело содрогалось от внутренних спазмов, а белая кожа, трескаясь, оголяла рыхлую плоть. Постепенно само мясо начало сползать кусками, обнажая кости, и вот уже перед огненным гостем лежал скелет с вытекшими глазами. Но жизнь не покинула ведьму: скелет двигался, продолжая впитывать капли сока. Чёрная хмарь окружила Матушку Ву, сотни призрачных рук начали надевать на кости новую, свежую плоть, возникавшую из уплотнённого воздуха. Будто новое платье, жилы, мясо и кожа облекали живые кости, и когда хмарь рассеялась, не старуха, а молодая женщина с красноватыми зернистыми волосами лежала на полу. Она беззвучно плакала, судорожная улыбка кривила губы.

‒ Сон владыки выпрямляет судьбы верных ему людей и воздаёт за смирение, ‒ сказал чародей в деревянной маске. ‒ Я помещу тебя в области Воздуха, в измерениях Мо, и ты исполнишь своё предназначение, когда в душе твоей взойдёт сияющий СОН МОГВАЯ.

Последнее слово, повторённое голосами невидимых тварей, разорвало воздух. Дом затрещал шестью своими стенами, из которых уходила энергия Сна Матери-Земли.

Ведьма дрожала, лёжа на полу ‒ среди обрывков своей старой кожи и ошмётков плоти. Беззвучно шевеля губами, она кивала головой, готовая совершить всё, что потребует Яблочный Князь. Человек в маске шагнул в сиреневый портал и, растворяясь в тёмных лучах, окинул комнату взглядом деревянных глаз.

Он увидел, увидел… он заглянул прямо в лицо бездвижной Толлы! Путы оцепенения спали, и девушка, позабыв о боли, рванулась со стола, рухнула на пол, поползла, скользя в крови и нечистотах, – скорее к двери, прочь от деревянных глаз колдуна, прочь из этого умирающего дома.

‒ Зря ты не уснула, ‒ с внезапной грустью прошептал Яблочный Князь.

Вспышка сиреневого света залила мир, и пламя Красного Хранителя сомкнулось.

Будто ошпаренная кипятком, Толла вылетела из дома и устремилась прочь, падая и поднимаясь вновь, безумная от страха – под безразличным взглядом Сирот, обступивших бледный труп Ночного Лжеца. Позади, как полночный мираж, растворялся в облаках хмари дом Матушки Ву.

Мурашки стянули затылок: Толла услышала, как выползает из конуры грузное тело ведьминого пса. Не успела девушка добежать до Леса, как пёс настиг её и, играя, побежал рядом.

«Подслушивала? Подглядывала? – раздался у неё в голове весёлый голос его скрученного сознания. Краем глаза Толла заметила: у пса в окружении чёрной шерсти белело пухлое человеческое лицо с острым носом и близко посаженными глазами. ‒ Сначала я съем твои уши. Потом я выпью твои глаза».

Полуживые деревья, стеной стоявшие по обеим сторонам тропы, пришли в движение. Они вытягивали свои ноги, норовя опрокинуть Толлу, били руками ей по лицу. Прожив столько осеней рядом с домом ведьмы, они пропитались её волей.

«Только бы добежать до настоящего, живого Леса! Он защитит меня от пса…» ‒ пульсировала в голове отчаянная мысль.

Но пёс был быстрее неё. Одним прыжком он преодолел расстояние до Толлы, повалил её на землю, встал лапами на грудь.

«Подслушивала? Подглядывала? Задумала уйти?»

С пчелиным пением стрела вонзилась в мохнатый бок пса. Он взвизгнул и вскинул человеческое лицо. Толла попыталась вырваться, но не смогла. Вторая стрела вонзилась псу в грудь. Завалившись на девушку всем своим весом, пёс вонзил ей в шею удлинённые человеческие зубы и, умирая, глотал её кровь.

Мир завертелся перед глазами Толлы, ночь расплылась тёмными пятнами, ночь полилась ей в зрачки.