0

Одна прозвучавшая в голове мысль обернулась необратимой катастрофой. Последовательность невысказанных предательских слов разбила все негласные клятвы, надломила облачные дуги и обрушила акварельное солнце на благоденствующую землю, превратив цветущие летние долины в окутанный багровым пеплом пламенный кошмар. Покровительствующее саморожденному ребенку светило кровоточило, агонизировало и таяло, пока вскоре не смолкло навек. Виновное дитя же лишь ошеломленно взирало на представшую перед ним апокалиптическую картину, не веря, что теперь его ничто не способно будет уберечь. Но именно оно и предало свое гордое солнце. Допустило и проговорило про себя те ужасные слова, положившие горькое и необратимое начало конца.

Овеянные запахом паленой плоти рукокрылые впали в безумное исступление. Под пеленой их едва лишь человеческих белесых глаз что-то затрепетало, а с ободранных крыльев принялись сыпаться перья. С пронзительными воплями и криками они начали раздирать разворошенную околевшим солнцем землю. Затупленными клювами своими они вгрызались в кровоточащие жилы мира, неистово кромсали их торчащими из лица костями и когтистыми руками выдирали плавящиеся мясные куски.

Павшее наземь дитя обессиленно взирало на разворачивающийся вокруг хаос, больше не ощущая внутри себя никаких сил. В мерзкой удушающей копоти, кровавой дымке, воплях и витающих средь сумрака перьях рукокрылых невозможно было больше различить ни покровительствующего солнца что доселе всегда отваживало крадущийся морок, ни протянувшихся по всему небу облачных дуг. Не виднелось больше впереди озаренных светом грез чудесных дней. Вместо них лишь истерзанным покойником безмолвствовала ненужная свобода. Она имела запах копоти и привкус разложения. Она отзывалась в душе чувством незаконченности, гнетущей пустоты и осознанием фатальности совершенной ошибки.

/

Скрестив руки на груди, он беспокойно отмерял шагами пространство своего дома — в меру широкого короба с четырьмя стенами и невысоким треугольным потолком, где протекала вся его блеклая жизнь. Возле стен в дремучем сумраке проглядывались силуэты мебели, а по углам можно было различить залитые свечным воском и чернильными кляксами неровные башни из бумажных листов. Пространство по центру единственной комнаты было совершенно свободным. Там был лишь большой пушистый ковер белого цвета, в умиротворяющих объятьях которого можно было запросто потонуть. С ним, жильцу не нужна была никакая кровать — длинными ночами он ложился спиной на его мягкую шерсть, свободно раскинув подле себя свои бледные руки.

Часто, перед тем как погрузиться в дрему он жег спички. С задумчивостью в усталых глазах воспламенял одну тонкую палочку за другой, наблюдая за тем, как вызванный им в этот мир огонь неотвратимо превращает деревянный черенок в хрупкий истлевший уголек. Раньше он еще был способен различить что-то в беспокойных отблесках являющегося к нему пламени, но сейчас, это удавалось ему с огромным трудом. Поэтому спички он жег скорей по какой-то злой привычке. Жег их, лишь бы дарящий покой огонь безвозвратно испепелил досаждающие мысли, отпугнул дурные сны что подстерегали его на другой стороне и даровал хотя бы несколько мгновений подлинного умиротворения. Когда маленький бестелесный светлячок рождался и умирал в его руках в глубине беспокойной души человека хоть ненадолго воцарялся столь желанный покой. Он не думал о кипах пустых бумаг что угрюмо высились по углам его дома. Он не вспоминал о том, что за ужас воцарился за пределами огораживающих его стен. Он даже забывал о чудовищном реве, что ежечасно доносился до его обители, заставляя зеркала и стекла дребезжать от страха.

Но подчас, никакой чудодейственный свет спичек не способен был уберечь человека от той тени что тлетворным плодом зрела где-то в самых потаенных закоулках его души. Эта тень была невероятно цепкой, колкой как терн и абсолютно неизбежной — она всегда находила лазейку и отыскивала путь. Царапала изнутри, заражала, отравляла повседневные мысли и рано или поздно проникала в область, где от нее невозможно было сбежать. Она вторгалась в давным-давно мертвые сны, натягивала на себя их разложившуюся личину и во всех горестных красках показывала то, от чего так сильно хотел отвернуться человек. В этих кошмарах он больше не мог отвести взгляд, не мог сомкнуть век и не мог укрыть распахнутое сердце. Он только лишь уязвимо смотрел вперед и чувствовал, как от чудовищного страха внутри все мучительно леденело.

Кошмар что нагрянул к нему сегодня был особенно реальным и мучительным.

Явь под конец будто переплелась со сном и казалось, что та топкая дрема грубо отхватила несколько мгновений у действительности. Человек сам не заметил того, как вскочил с ковра, ринулся в угол дома и выхватил из бумажной башни один пустой лист. Отяжелевшие пальцы ведомые еще не вышедшим из транса разумом принялась торопливо вырисовывать спичечным угольком косые линии. В тот миг человек видел перед собой лишь рваную рябь и чувствовал, как скованное параличом тело противилось всем его командам. Он пытался пошевелить руками, но на них будто давила чудовищная водная толща. Он хотел разомкнуть уста, но губы и подбородок лишь беспомощно дрогнули, не в силах исторгнуть ни единого звука.

Наконец, после нескольких секунд борьбы что-то пылкое принялось разливаться по жилам человека. Будто давно окаменевшее сердце забилось вновь после долгого промежутка, изгоняя из тела подселившегося чужака. Взор принялся проясняться. Охладевшие конечности неприятно закололо, но вместе с этим вернулась и возможность ими управлять. Разум окончательно высвободился из-под власти сна и человек в страхе прильнул к стене, пытаясь успокоиться. Все было позади.

Подчиняющееся ему руки нащупали ровные стороны маленького коробка, приоткрыли его и достали очередную спичку. С тихим шипением привычно вспыхнул спасительный огонек. Маленькое доброе пламя, будто явивший себя крошечный осколок вечности. Радостный гость из блаженного мира, в котором нет бед, нет клеток и нет пределов. В которой безраздельно царит только лишь упоение, тепло и счастье.

Но слишком много чувств вдруг затрепетало в нем в то мгновение. Он не знал, как унять этот беснующийся сонм, посему принялся вновь нервно шагать по единственной комнате. Когда и это не утихомирило внутренней бури он начал тревожно коситься на запертую дверь. Может быть там, на другой стороне ему будет легче? Нерешительно он потянулся к ручке, толкнул преграду плечом и переступил порог.

Вне оберегающих стен его привычно повстречала темень гиблой земли, уродливо сливающаяся с маской разлагающихся небес. Только лишь рванные бурые тучи позволяли отделить одно от другого, напрасно оберегая ненужные понятия и смыслы. Человек неуверенно ступил на ссохшуюся твердь, оживленно оглядываясь по сторонам и вслушиваясь в то, что приносили ему беспомощно мечущиеся по округе ветра. Он страшился расслышать в их бормотании те самые пугающие мотивы, но еще больше он боялся увидеть их источник — знакомый силуэт что размытой кляксой мог замереть где-то вдали. Но различив донесшийся издали вой человек чуть успокоился и смелей зашагал вперед — его неотвратимый преследователь стенал где-то очень далеко, значит ему не нужно было понапрасну страшиться его появления.

Каждый шаг человека отдавался приглушенным хрустом, будто вокруг него раскинулся заснеженный лес. Но под сапогами его находился вовсе не снег — лишь только ощетинившаяся, едва лишь приминаемая от чужой поступи странная темень, на которой невозможно было проложить троп и разместить ориентиров. Но человек сумел обозначить их на околотке своей изморенной памяти — он все еще ведал нужный ему путь и страшно оберегал это ломкое знание. Помнил в какую сторону нужно продираться чтобы попасть на столь желанное взгорье. Там его ожидало нечто, способное унять любые беспокойства и изгнать самые страшные кошмары. Но это чудесное нечто нельзя было трогать. Нельзя было находиться с ним совсем рядом. Недопустимо было приближаться к нему и касаться руками. Поэтому человек вообразил, что оно было лишь миражом — прекрасной выдумкой, не заходящей слишком далеко. Отражением без источника. Одинокой иллюзией, которая все равно уже не способна была ничего изменить.

Он взобрался на небольшой холмик и посмотрел на затерявшуюся в колком мраке долину. Практически сразу ему в глаза бросилось несколько видневшихся вдали камней — самых настоящих сероватых громадин, в центре которых сияло что-то слишком живое. Переливалось и вилось невозможными цветами, так сильно диссонирующими со столь гиблым пасмурным окружением. Лицо человека практически сразу исказилось от переизбытка ощущений. Душу его что-то полоснуло. Цвета манили его к себе. Почему он не прикоснется к ним? Ведь ему ничего не стоит протянуть свою руку вперед.

Он бы дотянулся до них даже отсюда.

Ибо расстояние для такого как он являлось лишь нелепой условностью.

Залепетал вокруг ветер, вырвались из земли доселе незримые бледные нити, будто все хмурое мироздание было подвешено на них и держалось только лишь благодаря ним. Человек пошатнулся, забылся в слепящем кружеве чужих воспоминаний и обнаружил что находился вне своего тела. Сплетение невиданных чувств вездесущим демиургом вдруг пронеслось по граням известных пределов и трем изнанкам, но везде оно видело лишь одно — просторы из гнетущей игольчатой темени, похоронившие под собой абсолютно все.

Человек с одержимым остервенением вцепился в свою руку, из ветвистого узора возвращаясь к прямой неразрывной линии. Пробудившись в теле, он отвернул заплаканные глаза от камней со светящейся сердцевиной, поднялся на ноги и умчался прочь, желая поскорей оказаться в пределах оберегающих стен. Под его спешными шагами все тревожней потрескивала темень.

Оказавшись дома человек ринулся в угол, сбив одну башню из листов, спешно вжался в спичечный коробок и едва лишь слушающимися руками принялся сжигать одну спичку за другой.

Опавшие на пол листы обнажили суть его чудовищных кошмаров. Истлевшими спичками на своей обратной стороне бесчисленные листы были испещрены неровными и безумными линями, слагающими безобразное изображение треугольника.

//

Каждый из рукокрылых помнил откуда он произошел. Каждый из них оберегал свое наследие, берег придания и с помощью нетленных воспоминаний осмыслял свое существование, обнаруживая единственно верное предназначение. Судьба рукокрылых нечасто могла расплестись, посему они практически всегда осознавали призрачный абрис всего своего грядущего пути наперед. Для них неприемлемым было избрать иную форму существования и проложить тропу не в ту сторону. Глупым было биться в вековечные млечные стены и в самозабвенном порыве безумия сражаться с душащей толщей мироздания. Саморожденный же был лишен удовольствия бродить по предначертанным, сплетенным в косичку маршрутам. В нем без устали стрекотали явившиеся извне первоидеи и помыслы. Они были таким же самопроизвольным явлением, как и сам саморожденный. И подчас, разительное осознание этого способно было надломить даже самый непоколебимый рассудок.

Эта вязкая ночь прошла без сильных переживаний и потрясений. Сегодня, спутником человека была лишь безликая темень и его собственный внутренний глас, с которым он еще способен был совладать. Когда он пробудился, он сразу понял, что что-то вокруг переменилось. Восприятие было обманчиво ясным, а вокруг вдруг стало слишком тихо — не дребезжали стекла, не сновал беспокойно пропитавшийся агонией ветер. Подобное всегда означало только одно. Что преследователь уже был тут. Что преисполненный болью и гладом он пересек необъятные теневые края, в очередной раз явившись на порог безотрадного человека. Он проделал весь этот мучительный путь ради того, чтобы оказаться здесь, в этой точке — единственном уголке во всем этом плане, где билось чье-то живое сердце.

Жилец с силой сомкнул веки, подумал несколько мгновений и медленно подкрался к двери. Распахнув ее, он со всеми остатками своей смелости вышел наружу, принявшись с неуместной медлительностью оглядываться по сторонам.

— Не приходи сюда. — Бросил он в пустоту несколько скомканных слов, чувствуя, как в клетке ребер его что-то взволнованно зашевелилось. Будто пролилась кровь из пробоины в сердце, отдавшись колючим теплом в плечах. — Цикл скоро сменится. Все закончится. Никому больше не придется страдать. Не приходи.

Краем глаза человек уловил движение. Что-то огромное, темное и бесформенное находилось возле него. Машинально он повернул голову и сосредоточил на существе весь свой взор, но он тут же бесследно исчезло. Нет, не так. Так его нельзя было увидеть.

Человек вновь повернул голову под нужным углом, так, чтобы видеть исполинского гостя только лишь самым-самым краем взгляда. Он до боли повернул свои глаза в сторону преследователя, но повстречал только лишь открывшиеся ему мутные и едва лишь понятные очертания. Явившееся к нему создание корчилось, пытаясь сдержать свою агонию. Но затем не выдержало, вскинуло скрюченную голову и оглушительно проревело, будто тысячи сбившихся с пути птиц повстречали свою погибель.

Жилец вздрогнул, ноги его подкосились, и он отшатнулся назад, опершись о дверной проем. Но дом, родное убежище вдруг со злобой предателя опалило его руку, заставляя двинуться обратно навстречу к преследователю.

— Я знаю как тебе больно. Но так нужно. Прости меня за то, что я сделал. — Набравшись решимости человек боком двинулся в сторону существа, практически наощупь протягивая вперед руку. Он коснулся его, чувствуя как по телу его пронеслась неукротимая сила, боль и при этом всем невероятная фантастическая красота которую невозможно было сравнить ни с чем во вселенной. Руки человека задрожали. Почему он не примет его? Почему не полюбит как раньше? Почему он должен поступать с ним настолько безжалостно?

Но сентиментальность и сострадание вдруг сменились гневом и решительностью. Лицо человека помрачнело от злобы. Якорь. Слабость. Уродливое несовершенное порождение которого не должно существовать. Пусть оно уходит, пусть страдает! пусть не возвращается оттуда! Это было его настоящее желание. Не затуманенное явившейся откуда-то извне чужеродной ложью.

Человек с силой вжался в походившую на трясину плоть существа, рукой своей слагая на нем знак из трех линий. Преследователь закорчился и завопил громче прежнего, сотрясая собой весь мир, а после рассыпался жухлой листвой что еще несколько секунд кружила в воздухе.

В душе не было больше тепла и красоты. Только лишь потревоженный вновь ветер спустя несколько минут донес душераздирающий вопль, звучащий где-то на другом конце истерзанного света.

Опустошенный и измученный жилец возжелал вернуться домой и вглядеться в пламя спичек. Но вдруг, край его взора приметил нечто совершенно неестественное. И когда он повернул свою голову в его сторону оно даже и не думало исчезнуть или ускользнуть прочь от взгляда как это было с преследователем.

Там, вдали, подле его сакрального холма он увидел отчетливые человеческие очертания. Кто-то недвижимо стоял в том месте и все это время взирал на все происходящее.

От приступа ужаса в глазах жильца помрачнело. Бурые тучи перепутались с теменью земли, и он едва лишь сумел заскочить в дом, быстро захлопнув за собой дверь. Здесь не могло быть никого живого. Не могло быть даже рукокрылого. Тут никого и никогда не было целую вечность. Этот мир уже давно был мертв и его вот-вот ожидала смена цикла. Как здесь мог появиться кто-то саморожденный помимо него самого? Наверняка привиделось. Наверняка все это очередной мираж.

Жилец зажег спичку, всматриваясь в успокаивающее сияние пламени. Но казалось, что огонь больше не производил никакого эффекта. После всего пережитого беспокойства никакое пламя не способно было унять разбушевавшихся тревог. Жилец вжался лицом в свой белесый ковер, понимая, что оберегавшие его стены медленно, по одной ниточке распускались как изношенное полотно. Казалось, что ничто теперь не способно было его уберечь — ни отблеск пламени, ни стены, ни его собственные иллюзии.

///

Линии для того, чтобы сотворить короб. Линии для того, чтобы распахнуть его и выпустить наружу все запечатанные в нем кошмары. Саморожденный обречен на сотворение. С первых дней под надзором своего всесильного покровителя он готовит свой мир к переосмыслению, дабы очередной пришедший цикл унес его в неизвестность подобно отливу. Саморожденный не способен на деструкцию, поэтому он вынужден обрамлять все сотканные им ужасы другими, не менее страшными вещами. Рисовать линии. Сотворять короб и прятать в нем все самое плохое. Но существуют ли такие линии, которым под силу будет покрыть весь мир?

Эта ночь была слишком спокойной. Из-за темной завесы не прорывались упорно образы и тревоги. Когда человек раскрыл глаза он даже не сразу вспомнил о том, что произошло вчера. Но стоило ему это сделать как он беспокойно вскочил с белоснежного ковра, принявшись привычно бродить по своей комнате. Разум был слишком чист, а его рука даже не тянулась к спичкам — в такой ситуации даже их свет не способен был помочь. Родные стены, и те предавали его — неотрывно и злобно смотрели в спину, а когда он оборачивался чтобы словить проступавшие на досках глаза то они мгновенно ускользали прочь.

Все больше крепло в человеке осознание того, что он запутался в собственных наваждениях. Все чаще он косился на дверь и думал о том, чтобы встретиться лицом к лицу с загадочным гостем. Он убеждал себя в том, что сможет изгнать любого. Убеждал себя в том, что саморожденные никогда и ни за что не пересекаются — таковы были исконные правила. Или быть может это очередной его самообман, о котором он давно позабыл? Жилец с опаской покосился на рассыпавшиеся по полу листы с изображением треугольника и наконец набравшись смелости толкнул дверь, пересекая порог.

На улице никого не было. Холм тоже пустовал. Тогда, набравшись решимости человек зашагал по знакомой теневой тропе, надеясь, как можно скорей покончить со всем этим.

— Помоги мне. — Прозвучал вдруг голос за его спиной.

Жилец замер, чувствуя, как по его телу проходит дрожь. Разговаривать с кем-либо было тщетной затеей — слова зачастую были лишь развлечением или обрамлением для куда более полного способа передачи чувств и грез. Но к нему обращались именно с помощью слов. Будто он был слепым рукокрылым или сотворенной кем-то игрушкой. Так или иначе человек обернулся, ожидая увидеть позади кого-угодно. Несчетное множество ликов за секундой пронеслось перед его взором — с изуродованными глазами, вытянутыми ртами и мертвецкой испариной. Но сосредоточившись он смог распознать истинный облик явившегося гостя. Это была светловолосая девушка с тревогой и печалью в глазах.

— Помоги, пожалуйста. Если ты не поможешь мне, значит все было напрасным. Ты понимаешь меня? Скажи, что понимаешь, прошу. — Произнесла она, сделав шаг вперед. От движения ее очертания дрогнули, лицо вновь исказилось, опять превратившись в ужасающую гримасу.

Жилец неуверенно кивнул, взирая на гостью широко раскрытыми глазами. Внутри него все отчаянно жаждало применить свои силы для того, чтобы прознать суть представшей перед ним незнакомки, но он упорно сдерживался, помня о том какой будет цена.

— Здесь все выглядит и спутанным, но это все ведь не взаправду? Я видела неподалеку пещеру среди камней. Твой создатель там?

От подобного вопроса жилец отступил назад, и сиюминутная слабость обернулась невольным внутренним импульсом. Взгляд его рассыпался на тысячи и миллионы глаз. Он видел самого себя, стоящего спиной в собственном доме. Он видел мчащееся по пустынным землям преследователя. Он видел миг, когда все вокруг было залито оранжевым сиянием бесконечной осени — мгновением перед посмертным забытьем, растянутым в торжественную вечность. Но он не видел и не осознавал сути девушки. Не мог проникнуть в нити ее разумения. Не способен был прознать цветов и мотивов, из которых она была сотворена. Даже применив все свои таланты, даже трижды перевернув весь измученный мир вверх дном он не смог бы хотя бы на толику осмыслить порывы что вели ее вперед. И подобное бессилие казалось жильцу чем-то поистине непостижимым.

— Не делай так. — Вдруг ответила она тоном, совместившим в себе сразу сонм противоречивых эмоций. Но они были поддельными и это единственное что способен был распознать жилец. Незнакомка была превосходна в подражании и воспроизведении истинных чувств и эмоций. Словно бездушный мертвец что в совершенстве изображал живого.

Жилец сумел уцепиться за эту лазейку и попытался вновь проникнуть в переплетение чужих помыслов.

Но на самых подступах он различил единственное монотонно повторяющееся в чужой голове слово, от которого ему хотелось как можно скорей бежать прочь. Надрывно и истерично нечеловеческий голос повторял одно и то же:

«ТИШИНА ТИШИНА ТИШИНА ТИШИНА ТИШИНА ТИШИНА ТИШИНА ТИШИНА»

Жилец сделал еще несколько шагов назад, с ужасом взирая на пугающую гостью. Он будто оказался в бездонной расщелине с разлагающимися покойниками, из которой ему хотелось как можно скорей вырваться. Вдали, словно вторя его страху зазвучал душераздирающий вой, от которого зарокотали бурые небеса.

— Нет, выслушай меня. Пожалуйста, выслушай. — Произнесла девушка, на этот раз подделывая трепет.

Но даже если бы жилец захотел, он не способен был бы оставаться здесь. Спешно вычертив в воздухе несколько линий, он сомкнул свои очи, вслушиваясь в нарастающий шелест листвы. Когда он распахнул свои глаза рядом уже никого не было — не способный как-либо влиять на гостью человек сам перенес себя подальше от нее, оказавшись на самом краю света. Присев на землю он принялся обдумывать произошедшее, рукой нервно колыша раскинувшейся во все стороны света ощетинившийся мрак.

Тысячи и тысячи сожженных спичек непрерывным темным пологом укрывали весь его омертвелый, но еще не преданный мир.

////

Покровитель. Солнце, осень, пляшущая тень или чертик из табакерки — все это лишь невольные самопроизвольные отражения, призванные заполнить пустоту. Самые первые иллюзии и вместе с этим самые правдоподобные. Сила, повелевающая отливами и циклами будто не способна была смириться с одним лишь существованием пустоты, посему любой ценой старалась заполнить всякую беспредметность, одним за другим сжигая в жертвенном огне творения брошенных в клетку фантазий саморожденных. Три линии распечатывают приходящие извне кошмары и грезы. Начертанный треугольник является протянутой в бездну рукой. Он является приглашением и мостом, по которому являются к саморожденному все невыразимые смыслы и несуществующие формы. Но все правила можно затуманить и переиначить. Все первоосновы можно сокрыть под тысячами слоев удобных миражей, позабыв о том, как все было на самом деле.

Ночь так и не явилась к жильцу, не позволив тому заполучить желанную передышку. Но зато весь мир превратился для него в безграничную комнату, по которой он мог шагать туда куда ему заблагорассудиться. Но какие пути он не выбирал, рано или поздно он все равно возвращался к манящему сиянию многоцветных камней. К спасительному долу, созданному для того, чтобы не утратить себя под могильником всей этой бесконечной лжи.

Незнакомка все это время была где-то поблизости. Жилец отчетливо ощущал ее присутствие и ему казалось будто все это время она страшной тенью висела за его спиной, устремив в его сторону неотрывный выжидающий взгляд. Чувствуя это, он не спешил приближаться к сакральному месту, остановившись подле белесых камней что громадными когтями торчали из бескрайнего кургана сожженных спичек.

Она была совсем рядом.

— Моим покровителем было солнце. — Донесся наконец голос незваной гостьи. Жилец даже не желал оборачиваться, ибо не хотел вновь узреть перед собой наваждение из отталкивающих гримас. — После того как оно рассыпалось я перестала быть на что-то способна.

— Хватит. — Ответил жилец, отчетливо видя перед собой все детали высказанных незнакомкой слов. Ему даже думалось, что он способен был предугадать то, что она скажет дальше, словно все это уже когда-то происходило с ним. По-прежнему стоя к гостье спиной, он взволнованно всматривался в многоцветное сияние что исходило из пещеры. Красивое, манящее, согревающее своим благостным теплом. Все вокруг него расплывалось и терялось в упоительном мерцании.

— Хочешь рассказать, что случилось с тобой? Ты ведь не говорил предательских слов. Тебе еще под силу сплетать то, что ты пожелаешь. Мы ведь были рождены для этого? Рождены чтобы коснуться звезд? — Проговорила гостья и жилец в тот момент даже не хотел вслушиваться в ее интонации, дабы вновь не уловить отталкивающей фальши. Меж тем сияние все глубже обволакивало его и проникало в истерзанную душу. В глазах его запестрили калейдоскопом невиданные цвета, явившиеся извне.

— Нет смысла в подобном сотворении! — Проговорил жилец, одурманенный шумом кружащего в пещере света. Мысли в его голове налезали друг на друга, заплетались в узлы и перемешивались, превращаясь в неразборчивую фантасмагорию. Он сам не заметил того, как припал к земле и принялся рыскать по ней в поисках ориентира, но руки его налезали лишь на равнодушную черную скорлупу из выгоревших спичек, выдергивающих потонувший рассудок обратно в реальность. — Все это ничего не стоит. Я не хочу создавать что-то, а затем отправлять это в пустоту эфира с очередным явившимся циклом, за которым зияет одна лишь неизвестность. Не хочу подобно рукокрылым ловить пренебрежительно брошенные мне искры и плести собой чей-то чужой гобелен. Не хочу покорно сгорать в чьих-то руках. Не хочу чувствовать всю эту боль. Неужели ты все еще считаешь это благостью?

Девушка хранила молчание несколько минут, наблюдая за тем, как жилец всматривается в пульсирующий свет что теснился в клети пещеры.

— Все что тебе нужно это произнести слова предательства. — Наконец нарушила тишину гостья.

Жилец, саморожденный сотворитель всего этого измученного мира ничего не ответил. Лишь только приподнялся на ноги и почувствовал, как его щек касается беспокойный ветер. Его порывы пытались что-то до него донести, но тот был слишком увлечен калейдоскопическим свечением, льющимся из манящего прохода. Сделав шаг, он украдкой взглянул внутрь пещеры, обнаруживая там некрополь из перегнивших мечтаний. Зажатые и упрятанные здесь они рождались, набирались сил, а затем подобно позабытым цветам умирали, опадая наземь тяжелыми переросшими листьями. Но живые или мертвые, они все еще были непостижимым явившимся извне чудом, способным выстлать путь к звездам. Даровать знание о млечной тропе в запредельность, ради которой тебе придется отдать все что у тебя есть. Но к знанию этому невозможно было воззвать. Нельзя было постичь его и уж тем более подчинить. Следуя неведомым мотивам, оно само выбирало на ком оставить свою горестную печать непрошенного дара, навеки вплетаясь в узор человеческой души чужеродной космической нитью. Подобное сосуществование безвозвратно искажало исконную людскую сущность, превращая ее в нечто большее. Нечто, что едва ли можно было назвать реальным.

И безрассудным было полагать, что от подобной силы можно было столь просто отречься. Ведь отказавшись ваять богов, ты лишь породишь чудовищ.

Ветер донес до сотворителя стенания преследователя. Раскатистый вой ненадолго отвлек его от дурманящего света, позволив тому вернуть себе осколки самообладания.

— В чем дело? Осталось совсем чуть-чуть. — Раздался голос за спиной. — Последний штрих на последней линии, и мы сможем наконец покрыть весь мир.

Сотворитель лишь покачал головой и обернулся, желая обратить свой безотрадный взгляд на незнакомку. Но ее нигде не было — только лишь несколько осенних листьев медленно кружили в воздухе как напоминание о самой первой и самой правдоподобной иллюзии. Как далеко все это зашло?

Измученный ветер растерянно смолк, сменяясь звуком тяжелых шагов, сотрясающих твердь. Преследователь уже был здесь и сотворитель повернул голову под нужным углом дабы узреть его расплывчатые чернильные очертания.

— Слова предательства. Волшебное заклинание, роняющее звезды и мгновенно приносящее избавление. Как ты думаешь, это больше похоже на что-то забавное или бредовое? — Покачав головой проговорил сотворитель, ласково прикасаясь к трясинистому покрову своего преследователя.

Как на белесом ковре своем он лег на подернутую спичечным углем землю и создание его, его преследователь умиротворенно устроилось подле него, подкладывая под голову своего сотворителя один из своих хвостов. Тот же медленно достал из кармана спичечный короб и обнаружил что внутри него осталась одна единственная одинокая спичка. Маленький огонек мигом вспыхнул в пальцах сотворителя, демонстрируя ему невиданные дали, полные ликующих видений и пестрых обещаний. Тогда, ему сильней всего хотелось поверить в то, что изнанка этих запредельных чудес не была пропитана лунатизмом, безумием и тленом. Но он прекрасно знал, что была.

И прежде чем свет последней спички угас насовсем, сотворитель бросил взгляд на затянутое бурыми клочьями небо, будто тщась в очередной раз узреть породившего всю эту порочную цепь неведомого распорядителя сменяющихся циклов. Но вместо этого, точно в огромном зеркале он повстречал лишь свой собственный ищущий взор.