Давным-давно, когда не существовало ещё ничего, кроме бесконечной чёрной пустоты, бороздил безвременье дракон. Был он огромен, могуч и совершенно одинок. Ветры изначалья наполняли драконовы крылья, огонь, рождавшийся в глотке его, разгонял тьму. И не было конца и края полёту сквозь пустоту, не было во тьме берега, к которому лежал путь дракона, и не было во тьме берега, который он покинул.

Так текла вечность. Но случилось однажды, что опротивел дракону его полёт. Вырвал он из крыла чешуйку и швырнул в пустоту. Дохнул пламенем в первый раз, и просыпалось безвременье пеплом, дохнул второй раз – пролилась тьма мутной водой. Дохнул третий – смешались вода и пепел, спеклись твердью вокруг чешуйки. Дохнул дракон в четвёртый раз, в последний. Глубоко дохнул – из самой сердцевины драконьего нутра. И просыпались на твердь живые искры, населили диковинные создания новый мир. Нарёк дракон его Берегом, да там и остался.

Всей душой полюбил он своё творение, проникся заботами и тяготами населивших его существ, ведь были они – огонь от огня его. Повелевал дракон миром мудро и справедливо, и создания его жили в добре и счастье. Так могла бы пройти вечность, а за нею ещё одна. Но опалённое драконовым пламенем кольцо безвременья лопнуло, разомкнулось, и время свободно заструилось сквозь Берег. Дракон познал, что такое старость. Пламя его медленно угасало. Искры на Берегу – тоже. Конечно, слияние двух искр рождало новую искру, а порой и не одну. Вот только эти молодые искорки были мельче и слабее чем те, что вышли из драконьего нутра.

Случилась однажды беда – принёс поток времени неведомо откуда из пустоты порченную песчинку. Осела она на краю мира, и пошла от песчинки зараза – обращалась земля мёртвым камнем да пеплом, становились драконовы создания ни живы, ни мертвы, но где-то промеж. Но наихудшее творилось с искрами: суть их, огонь, обращалась тенью огня.

Разгневался дракон, увидев, во что превращается сотворённый им мир. Хотел дохнуть, выжечь пламенем заразу, но нутро его потухло. Только глубоко на дне остался один-единственный слабый сполох. Тут бы оставить дракону всё как сталось, покинуть свой обречённый Берег, наполнить вновь крылья ветром безвременья. И забыть, навеки запечатать память о своём творении. Но сердце его полнилось любовью, а разум – печалью. Бросился дракон могучей грудью поперёк мира, преградил телом своим путь заразе, да так и остался лежать на веки вечные. Обернулась плоть драконова камнем, а могучий гребень – великим горным хребтом, который искры нарекли Драконьим.

Отрывок из «Истинного и правдивого сказа о сотворении мира» Огнеша Гореньского

***

– Погоди!

Когда сил бежать уже не осталось, Истра рухнула на мягкий мох и затихла. Ноги гудели, в уши словно натолкали трухи, а сердце грохотало как боевой барабан, и всё это мешало, отвлекало, глушило внешние звуки.

Истра крепко зажмурилась, упёрлась лбом в пушистый, поросший живым бархатом камень и дышала, дышала. И всё слабо бормотала себе под нос: «Погоди! Только погоди чуток…» А когда сердце, наконец, унялось, и воздух уже не свистел так жалобно, выходя горлом, собралась с духом и заставила себя взглянуть вперёд, в мутнеющую изумрудь леса, взбиравшегося по склону Драконьего хребта. По правде сказать, Истра не ждала всерьёз, что он послушается и хоть немного умалит свой бег. Но вопреки всем опасениям Уголёк был тут – нетерпеливо катался малыми кругами. Совсем рядом – руку протяни и почуешь жар.

Истра слабо улыбнулась. Это хорошо. Славно, что Уголёк понимает. А ведь она почти не верила. Или не знала, чему верить. Какие россказни про Живые Угольки правда, а какие – нет?

Словно заметив, что Истра смотрит, Уголёк забрал дугу пошире и внезапно оказался у неё под самым носом. Истра прянула от неожиданности, тут же придвинулась обратно – а ну как ещё обидится. Всмотрелась с любопытством – в горячке побега она так толком и не успела разглядеть свою покражу. Уголёк на вид был самый обычный – размером с Истрин кулачок, с горячим нутром, проглядывающим сквозь наружный слой пепла. И в то же время было в нём что-то неправильное, странное. Но что именно Истра сходу угадать не смогла, только устало таращилась на дивного спутника. Уголёк нетерпеливо заёрзал, то ли под пристальным взглядом, то ли ему просто нетерпелось снова пустится в дорогу. Истра решила, что второе вероятнее.

– Сейчас… Сейчас идём.

Она ещё полежала, чутко вслушиваясь в лесные звуки. Нет, погони не слыхать. Только шелест листьев и далёкий плеск горного ручья.

Истра поднялась, отряхнула с платья мелкий сор и медленно двинулась вперёд, в лесную глубь, продолжая на ходу прислушиваться к тому, что творится вокруг.

Погони не было, и Истра довольно скоро поняла почему.

Лес стремительно темнел, наливался недоброй сизой мглой, и каждый звук, каждый шорох, казавшийся при свете дня естественным отзвуком жизни мелкого зверья, теперь обретал новый, неприятный смысл.

Никто из деревни не сунулся бы в лес на ночь глядя. Даже ради Уголька. Дураков нет. Никто не верил, что она, Истра, переживёт ночь в лесу. И уж тем паче никто не думал, что Яскра могла быть ещё жива. А уж если и жива, то ей же хуже.

При воспоминании о сестре на глаза навернулись злые слёзы. Истра до хруста сжала зубы, и чтобы не думать, не вспоминать, засопела себе под нос нехитрый стишок, её собственную переиначенную версию детской считалочки:

Катись-катись Уголёк,

Путь твой через лес далёк,

К милой Яскре как-нибудь

Отыщи короткий путь.

 

И Уголёк послушно катился впереди. Только вот было не разобрать, слышит он в самом деле Истру или нет.

 

***

Когда уже совсем стемнело и идти через лес сделалось невозможно, она отыскала укромное местечко среди затесавшихся меж деревьями валунов и там развела костёр.

И долго заворожено смотрела, как рождаются в пламени костра крошечные саламандры – глянцевые, яркие. Как деловито копошатся, выискивая и глотая самые вкусные, тлеющие розовым угольки. Как стелются алыми вьюнками трепещущие огненные хвостики, и медленно истаивают пахнущим хвоей дымом.

Живой Уголёк неспешно катился вокруг костра, то ли тоже любуясь саламандрами, то ли дразня их своим румяным боком. Уголёк, конечно, был слишком велик для того, чтобы сойти огненным ящеркам в еду, но они всё равно поворачивали любопытные носы ему вслед.

Истра счастливо улыбалась, наблюдая эту игру, забыв ненадолго своё горе, и язычки костра плясали отсветами в её смеющихся глазах. И в чьих-то ещё глазах. Больших, серебряных, похожих на пару полных лун по ту сторону костра. Истра перестала улыбаться.

За тонкой, зыбкой кисеёй её скромного ночного огонька сидело страшилище и не мигая глядело на Истру. Как давно оно там? Как сумело неслышно подобраться так близко? Истра разом ощутила спиной и холодную, непреодолимую громаду камня, и пустоту, необъятный тёмный лес за ним. Беги-не беги, кричи-не кричи – никто не услышит, не придёт на помощь. Да она даже не успеет обогнуть валун – слишком велик, слишком близок тот, жуткий, напротив. Только руку протянуть сквозь костёр.

Истра сидела неподвижно – испуганный, загнанный в угол зверёк. Беспомощно смотрела на чудище. Оно смутно напоминало человека. Вернее… тень человека. Голова, две руки, две ноги. Но всё какое-то зыбкое, неясное, квёлое. Лицо… Отвратительная рожа – лупоглазая, безносая, с выдавшейся вперёд нижней челюстью, из которой торчит, доставая аж до скулы, единственный клык. Под царапающим серую кожу остриём – незаживающая язва. Бурая, влажно блестящая в свете костра.

Истру замутило от отвращения, но она не могла, не смела отвести глаз от чудища. Оно же, в свою очередь разглядывало Истру – веснушчатое лицо, рыжие, с медным отливом волосы, худые лодыжки, белеющие под обтрёпанным подолом. На роже его всё явственнее проступало удивление. Чудище подалось вперёд, ещё ближе к костру, ближе к Истре. И она, слабо пискнув, сильнее вжалась спиной в шершавый бок валуна.

Страшилище открыло безгубый рот и, едва ворочая червеобразным языком, выдавило:

– Й…ас…скра…

Истра обмерла, не веря своим ушам.

– Яскра? – переспросила беспомощно.

– Й..аскра, – подтвердило страшилище и искривило рожу в подобии улыбки.

Истру будто ледяной водой окатило. По ту сторону костра сидела Яскрина погибель и довольно улыбалась.

Страх исчез, как и не было, на смену ему пришла ярость. Горячая, обжигающая, что там костёр с саламандрами! Истра вскочила и выхватила из огня пылающую головню.

– Тварь! Гад, мерзость гниющая! Ты теперь издеваться пришёл?! Потешиться над горем людским, да?!

Истра бросилась к чудищу, размахивая своим нехитрым оружием, метя прямо в уродливую морду, в выкаченные глаза, приоткрывшийся в изумлении рот.

– Что ты сотворил с нею? Говори, образина! Да говори же!!!

Она лупила что есть мочи, ссаживая взмокшие ладони о шершавую ветвь, не чувствуя, как катятся по лицу злые слёзы, не замечая, что занялся сзади нырнувший в костёр подол платья.

Страшилище прикрывало голову вялыми руками и только жалобно поскуливало каждый раз, когда горячая головня оставляла отметины на серой коже.

Ярости надолго не хватило. Измучанная волнениями за последние два страшных дня, Истра быстро выбилась из сил. Потухшая головня выскользнула из истёртых в кровавые мозоли рук, и подпалённый подол дал о себе знать, больно куснув огнём лодыжки. Истра завертелась, сбивая пламя, пока чуть живое страшилище медленно отползало в лесной мрак. Пепельную кожу его покрывали ожоги и волдыри, а рожа была разбита – сплошь подпалины да ссадины, из которых сочилось не кровь, но что-то белёсое, водянистое, похожее на разбавленное молоко.

Отползши на более-менее безопасное расстояние, страшилище кое-как поднялось и на нетвёрдых ногах заковыляло прочь.

– Тварь! Я тебе покажу ещё! – крикнула ему в спину Истра и без сил осела наземь. И только тогда, наконец, разревелась по-настоящему.

Той ночью она так и не уснула, не смотря на усталость. Ей всё чудились стоны и тихий жалобный плач. Даже не плач – поскуливание. Так страдает маленький зверёныш, потерявший мать. Истра ворочалась с боку на бок на жёсткой каменистой земле, роняя редкие слёзы и зажимая ладонями уши. И лишь под утро забылась коротким тревожным сном.

Проснулась Истра от того, что что-то тёплое коснулось щеки. У самого лица ёрзал, покачиваясь среди травинок, Живой Уголёк. Вид у него при этом был нетерпеливый и самую малость виноватый. А может у Истры просто разыгралось воображение, и она приписала Угольку человеческие свойства. Но ведь… понимал же он её как-то?

Истра приподнялась, села на пятки и протянула ладони. Уголёк скользнул в них, будто ждал приглашения. Странно, но он оказался не обжигающе горячим, как полагается обычным уголькам, а просто тёплым. И таким… бархатным на ощупь, словно бочок спящего котёнка. Истра сложила ладони ковшиком, чтобы Уголёк не выкатился, и поднесла ближе к глазам, вгляделась. Под пеплом теплилось алое. Пульсирующее, переливающееся, текучее. Словно там жил даже не волшебный Драконий огонь, а нечто и того большее, непостижимое и прекрасное. Она осторожно погладила Уголёк кончиками пальцев, и тот довольно завертелся, подставляя ласке бока. Истра улыбнулась и осторожно опустила Уголёк на землю, где он снова принялся нетерпеливо ёрзать.

– Сейчас, сейчас идём! – отозвалась Истра, бросив взгляд на останки ночного костра. Он давно прогорел и потух. И теперь среди холодных углей можно было различить серые трупики саламандр. Оплывшие, лишь смутно напоминавшие ящериц. Истра тронула один пальцем, и он рассыпался, оставив по себе лишь пепел. Ну да, костёр погас, истлела саламандрова душа. Вот вроде была, да вся вышла.

Ей невольно вспомнилось ночное страшилище. Такое же оплывшее, лишь общими очертаниями похожее на человека. Скоро, должно быть, и его душа выйдет.

Истра поджала губы, ощущая невольное злорадство.

Зачем же только ему понадобилась Яскра? Истра попыталась припомнить, что рассказывал о страшилищах из-за Хребта старый Огнеш – хранитель наследия Прадракона, каковое в Горени составляли легенды да Живой Уголёк – величайшая ценность маленькой деревеньки. В Огнеше тоже теплились остатки Драконовой искры – о том некогда свидетельствовали и волосы его, ярко-рыжие, как морковный корешок. К старости от той рыжины, правда мало чего уж осталось, но и теперь его природу можно было определить по особому отблеску в тёплых карих глазах.

В маленьких деревушках у подножия Драконова хребта, среди которых была и Горень, иногда случались такие вот страшные гости с ТОЙ стороны. К счастью, поодинокие: давным-давно окаменевший Прадаракон даже в смерти был верен своей любви к сотворённому им миру и хранил уцелевшую его часть от заразы и страшилищ. Драконов хребет оставался неприступным, но, наверное, где-то всё же имелся лаз или перевал меж зубьев пониже, который нелюдям удавалось преодолеть. Тогда они спускались в деревни и, случалось, забирали кого-то из жителей, чтобы… бесследно сгинуть со своей покражей. Но бывало, на людской памяти всего пару раз, рассказывал Огнеш, понизив голос, что возвращалась домой добыча страшилищ. С виду – всё тот же человек, но нутро уже прогорело, поражённое заразой. Внутри только пепел. Затем – пепел на дощатом полу. Неприметный, похожий на неубранную нерадивой хозяйкой пыль. Пепел на ложе, пепел – у домашних в тарелках. Отчего каша твоя горчит, хозяюшка? Не стухло ли поданное мужу мясо? А там глядишь – уже полон дом чудищ. Сожгли так как-то деревеньку. Давно это было. Многих зараза поразить успела. Да те, кто здоровы остались, спохватились-таки, скарб кой-какой собрали да ушли в ночь, оставив за собой огонь. Там, за Солонь-озером, помните, проплешина большая? Сосняк молодой только подниматься начал…

Истра тряхнула головой – взметнулись медные локоны. И старческий голос в памяти утих.

Она найдёт Яскру, что бы ни… какой бы она сейчас ни была. Живой, мёртвой, выгоревшей… Они пришли в этот мир в месте и сразу остались одни. И уж если им не стоять друг за друга, то что проку тогда в такой жизни?

Истра поднялась, отряхнулась. Оглядела ещё раз свою скромную стоянку. Поклажи у Истры никакой с собой не было – она бежала как есть, прихватив только Уголёк из Драконова святилища. Впрочем, ей ничего и не было нужно из их с сестрой скромных пожитков, которые при надобности уместились бы в одном узелке. А уж что поесть ранней осенью в лесу должно сыскаться.

– Теперь идём, – ласково сказала Истра Угольку и забормотала своё нехитрое заклинание.

На самом деле стишок звучал иначе, чем она его теперь сказывала:

Катись-катись уголёк,

Путь твой труден и далёк,

К Прадракону через тьму,

Свет свой донеси ему.

 

Огнеш как-то говорил, что если отпустить Живой Уголёк и спеть ему эти строки, то покатится он не куда-нибудь, а в гору, к Хребту, и выведет под конец на край, к самой Драконьей Пасти, откуда есть вход во чрево.

Зачем кому-то могло понадобиться к Пасти, или внутрь огромной горы, Истра не знала. Зато знала, что ей во что бы то ни стало нужно отыскать сестру. Поэтому-то её стишок звучал иначе.

И Уголёк, проворно огибая валуны и подскакивая на выступающих из земли корнях деревьев, катился, вёл погружённую в грустные воспоминания Истру по рассветному лесу.

***

Осиротели они в первый же день.

Мать близняшек, в Горени пришлая, никому не сказала, откуда она бежала, да по какой причине. Есть ли у неё семья, а у будущих малышей – отец. Жила себе тихо в заброшенном домике, а когда пришёл срок, оставила на руках у местной бабки-повитухи двух девочек. Бабка побежала к местному голове, человеку суровому и жёсткому, и могло бы, наверное, статься так, что новорождённые сиротки не протянули бы долго – год тот выдался тяжёлым, малоурожайным, а по дворам своей голодно-босой ребятни и так хватало. Да только играли жидкие чубчики близняшек на солнце бронзовым, значит передала умирающая мать своим деткам единственное наследство – Драконью искру. А всем известно, что такой дар надо оберегать. Так что получили девочки имена особые, огненные – Истра и Яскра, и остались жить в Горени, у всех понемногу. Больше всего пеклись о них Огнеш и Белава, бездетная старуха, под крышей которой сиротки в конце концов и приютились, всячески помогая по хозяйству. Пока не подстерегла их однажды беда…

***

Она уже жалела, что не взяла ту славную маленькую флягу из тыквы, которую как-то смастерила вместе с Яскрой. К крохотному ручейку, спускавшемуся с горы, они вышли только к полудню, и Истра долго и жадно пила. Там же, на берегу ручья, накопала корешков. Они оказались сочными, но удивительно горькими, не чета кустику тёрна, который встретился ей ещё утром. Спелые с кислинкой ягоды оставляли на языке нежный сливовый привкус.

Корешки Истра всё равно съела – нужны были силы, чтобы идти дальше.

Уголёк уверенно вёл Истру одному ему известной тропой, и ей оставалось только надеяться, что он действительно понимает, слышит простой заговор, который она не умолкая бормотала себе под нос.

Время тянулось мучительно. Мыслей в голове Истры не осталось – дорога шла вверх, и подъём по каменистому склону требовал всё больше усилий.

Послеполуденное солнце сеялось сквозь сосновые кроны. Истра уже едва плелась, с трудом продираясь сквозь царапучий можжевеловый подлесок, в который с таким энтузиазмом нырнул Уголёк. Она последовала за ним и теперь двигалась почти наугад – Уголька было не видать под широкими зеленовато-сизыми лапами. Наконец впереди показался просвет. Истра со стоном облегчения вывалилась на круглую полянку и замерла как вкопанная.

В середине большой оплывшей грудой лежала туша ночного страшилища. Оно то ли спало, то ли испускало дух – издали сказать было трудно, а подойти ближе Истра не решилась. Она медленно двинулась по краю можжевеловых зарослей, не замечая, как иголки цепляют и без того изодранное платье.

Похоже, чудище всё-таки было мёртво – выкаченные глаза незряче пялились в небо, полускрытое макушками сосенок. Уродливый рот оказался приоткрыт, и из него дохлой змеёй свисал язык. Надо всем этим непотребством вилась, усердно жужжа, стайка мошкары. Истра постояла, брезгливо разглядывая тушу. Затем подобрала с земли шишку и запустила ею в страшилище. Шишка упруго отскочила и шмякнулась в траву. Страшилище не шелохнулось.

Истра вздохнула и села где стояла, прямо на колкую сосновую подстилку. Прислушалась к себе и с удивлением поняла, что ничего не чувствует. Ночная ярость испарилась без следа, оставив по себе только отвращение, да незнамо откуда взявшуюся каплю жалости. Не к бедной Яскре и даже не к себе. А к этому вот уродливому мёртвому чудищу. И ещё усталость. Огромную, бесконечную. Не было больше сил идти. Хотелось лечь и уснуть. Или помереть – это уж как получится.

Ещё Истре в голову пришла неожиданная мысль, что она ведь могла заразиться. Вот прямо сейчас, или ночью. Когда колошматила страшилище. Может её тело скоро станет пеплом, пропитанным гноем. Покроется болячками. И она, Истра, тоже сделается страшилищем. Отчего-то эта мысль не причиняла боли. А вот думать о том, что чудищем станет Яскра, было невыносимо. Да она бы точно никуда больше не двинулась, если б не Яскра… Нужно только передохнуть.

Глаза закрывались, голова тяжелела. Истра уже улеглась на свою игольчатую перину, когда в траве подле туши что-то шевельнулось.

Живой Уголёк. Она совсем про него позабыла, как во время ночного случая. Только вот если в первый раз Уголёк вёл себя тихо, то теперь осмелел – знай, катился вокруг чудища, словно разглядывал. Добравшись до раззявленной пасти, замер. А потом единым плавным движением скользнул внутрь.

Истра подскочила как ужаленная. Бросилась на середину поляны, но в этот миг чудище дёрнулось, забилось в корчах. А потом разом успокоилось. Неловко поднялось, пожевало зубастой челюстью.

Истра шарахнулась, открыв рот.

Выходит, это была ловушка? Страшилище прикинулось мёртвым, подманило Уголёк и… съело? Вроде так, да не совсем. Ведь Уголёк сам в пасть полез.

Мысли путались, разбегались, устроив в голове форменный кавардак. Как же теперь быть? Истра тоненько всхлипнула, вписавшись спиной в можжевеловую стену и жалобно позвала:

– Катись-катись уголёк…

– Сама ты катись! – возмутилась туша неожиданно звонким голосом. – Надоела твоя бормоталка – просто сил нет. Можно подумать, я только стишки понимаю.

Страшилище фыркнуло. Опешившая Истра таращилась на него во все глаза.

– Ну чего уставилась? – спросила туша сварливо и вместе с тем смущённо. – Ты это… не бойся. И не дерись только. Сейчас я к телу попривыкну, и тогда мы разом со всем разберёмся.

Истра медленно соображала. Страха не было, только удивление. Про Живые Угольки рассказывали разное. Но что из этого правда, а что выдумка, наверняка не знал никто.

– Ты… ты зачем в мёртвое страшилище забрался? Там ведь зараза…

Туша задумчиво пожевала безгубым ртом, потрогала пальцем выпирающий клык – видимо он здорово мешал.

– Оно не мёртвое, просто очень… несчастное. И измученное. И кстати, это вообще-то он.

– Ладно, – устало согласилась Истра, выбираясь из можжевельника. Удивление мало-помалу уставляло её. Уголёк может говорить? Хорошо. Отлично. Просто замечательно. У неё было много вопросов. Но главный – всего один.

– Я должна найти Яскру. Отведи меня к ней. Прямо сейчас, – сказа Истра твёрдо. И, чуть помедлив, добавила: – Пожалуйста.

Туша, занятая угольком, засопела, потом вздохнула. И, наконец, призналась:

– Я не знаю, где твоя сестра.

Истра в отчаянии закусила губу. Слюна во рту сразу сделалась солёной.

– Куда ж ты меня вёл? – спросила глухо.

– Ну… – туша помялась, переступила студенистыми ногами-лапами. – Сперва подальше от деревни. А сегодня весь день – за этим.

Под полным отчаянья Истриным взглядом страшилище потупилось и, оправдываясь, добавило:

– Жалко ведь. Он тоже человек. Был им когда-то. Я ж помочь…

– Помочь… – эхом отозвалась Истра. – Помочь… Ладно. Помогай, дело твоё. Кому помогать.

Она зашагала через поляну, печатая шаг. Ну почему так всегда выходит, что помочь готовы кому угодно, вот даже этому уродцу, страхолюду, кладезю заразы, невесть как одолевшему Драконий хребет, чтоб тут простых людей извести. А им с Яскрой помочь некому. Во всем белом свете не сыщется никого, ни даже крохотного уголька, чтоб над ними сжалился. Гори оно всё драконьим пламенем!

Истра ломилась через подлесок, как не вовремя разбуженный медведь, оставляя на цепких ветвях обрывки платья. Больно хлестало по голым лодыжкам, рукам, било по лицу. Истра била в ответ. Без разбору. Иногда маленькие кулачки её находили только пустоту, иногда – ветки. А иногда и стволы деревьев. Тогда она зло вскрикивала и ломилась дальше, обходя преграду, и била снова. Ссаженные костяшки зудели, всё тело ныло и болело от порезов и ссадин. От усталости. И только злость и обида придавали ей ещё немного сил.

Сзади, вслед за Истрой, ломились тоже. Ломились и отчаянно сопели, и тихо ругались сквозь безобразно мешающий, царапающий, гори он тоже пламенем, клык, сломать его что ли?!

– Стой! Ну погоди же ты!

Окрики подгоняли её только сильнее. И откуда-то вновь находись силы, когда дыхание совсем сбивалось, и ноги уже едва ступали…

Она вывалилась на новую поляну, ошалевшая, измученная, ничего не соображающая. Бросилась к зарослям на другом её конце. Неловкие ноги заплелись, запнулись, может о выпирающий корень или камень, а может одна за другую. Мир накренился, перевернулся, и земля почему-то полетела в лицо. Удара Истра уже не почувствовала.

***

Очнулась она от того, что что-то щекотало, назойливо и раздражающе лезло в глаза и ноздри, и даже уши.

– Да чтоб тебя!.. – сказала Истра, наморщила нос и звонко чихнула. Кажется, на весь лес.

– Будь здорова, – вежливо сказало страшилище, незаметно откладывая разлапистую веточку.

– Что ты за мной увязался? Катился бы куда-нибудь со своим чудищем! Катись-катись уголёк…

– У меня, чтоб ты знала, имя есть. Фламень. Приятно познакомиться. А ты сама теперь куда идёшь-то?

– А мне неприятно! – буркнула Истра. – От тебя подальше иду.

Фламень вздохнул, замолк. Наклонил лысую голову на бок, словно прислушиваясь к чему-то.

Над поляной повисла тишина.

– Он говорит… Говорит, Яскра сбежала. Почти сразу. Он её искал. День, вечер, ночь, а потом…

– Нашёл меня, – сказала Истра сквозь зубы, вспоминая давешнее страшилищепоявление. – Вас там внутри… двое что ли?

– Ну…да, – чудище небрежно пожало плечами, словно это было и так понятно и вполне естественно.

– Спроси, зачем он… – Истрин голос дрогнул. – Зачем он забрал Яскру?

Фламень помолчал, опять вздохнул.

– Это всё сложно. Понимаешь, они по ту сторону хребта, верят, что если сыскать Драконий огонь, то он поможет излечиться. Но его почти не осталось. Прадракон разделил мир и обернулся мёртвым камнем. И только малые искры его живут ещё среди людей. Вот они и ищут таких, искру носящих.

– И что? Это помогает? – горько спросила Истра.

Фламень покачал головой.

– Нет. Обычно нет. Но вообще могло бы помочь, если бы тот, кто носит искру, искренне этого захотел. Если бы поделился ею. Но все боятся, сторонятся несчастных. А страх – это яд. Яд, который тушит искру и впускает заразу. Замкнутый круг.

– Я уже тоже… заразилась? – спросила Истра почти безучастно.

Серый рот разъехался в подобии улыбки, обнажив два ряда острых желтоватых зубов. Фламень качнул головой.

– Не похоже. Злость ведь тоже лекарство от страха. Только не самое лучшее.

– Ясно, – Истра потёрла усталые глаза. – Знаешь, ты бы поменьше улыбался. Зрелище-то… того… для сильных духом.

Фламень издал странный то ли хмык, то ли бульк, обозначавший, наверное, смех.

– А ты молодец! После всего, что пережила, ещё и пошутить умеешь.

Истра не улыбнулась. Ей безумно хотелось спать. Просто смежить веки и более ни о чём не думать. И пусть там, снаружи, происходит что угодно – пусть идёт из-за гор зараза, пусть её растерзают во сне дикие звери, пусть Яскра…

Яскра!

Истра распахнула глаза и рывком села. Оказывается, она уже успела задремать.

– Ты куда это? – настороженно спросил Фламень, возившийся в земле неподалёку. Кажется, он копал какие-то корешки.

Истра барахталась, путаясь в изодранном подоле платья, в собственных ногах, тщетно пытаясь подняться.

Вконец выбившись из сил, жалобно попросила:

– Помоги, а?

– Не стану я тебе помогать делать глупости! – Фламень подскочил, положил руки ей на плечи, мягко надавил, заставляя Истру опять улечься на колючую лесную подстилку.

– Мне Яскру найти нужно… – упрямо сказала Истра. Голос её дрожал от новых невыплаканных слёз.

– Где же ты её собралась сейчас искать на ночь глядя? – удивился Фламень.

И правда – Истра только теперь заметила, что лес стремительно темнел, придавленный тенью гор. Макушки сосен ещё ловили последние косые лучи закатного солнца, а меж стволами уже плескались сизые сумерки.

Ответить Фламеню ей было нечего. Ни малейшего представления, где искать в огромном лесу испуганную сестру у Истры не имелось. Как же теперь быть?

Истра крепко зажмурилась, сморгнула набежавшую всё-таки слезу.

– Тихо-тихо. Всё устроится. Всё будет хорошо.

Фламень гладил её по волосам неловкой, перемазанной землёю лапой.

– Ты полежи тихонько и подумай. Могла Яскра, скажем, вернуться в деревню?

Истра мотнула головой.

– Много народу видело, как её забрало чудище. Все думают, она теперь заражена. А заражённых убивают, сжигают в огне.

– Может у вас были какие-то тайные местечки, схроны? Пещеры в окрестностях деревни? Где можно укрыться, спрятаться от всего света?

Истра задумалась. Память услужливо подсунула старый покосившийся домик без крыши на самом краю деревни. Там, в этом домике, они когда-то появились на свет. Туда, подросши, сбегали играть. Или просто прятаться вдвоём ото всех. Впрочем, ни для кого в Горени такие прятки не были секретом.

– Нет, – уверенно сказала Истра. – Не слишком тайным было наше место.

Уголки серого рта печально опустились. Истра сглотнула подступившие к горлу слёзы и закрыла глаза. Уж если неунывающему Фламеню больше ничего не идёт в голову, значит совсем плохо дело.

Поляна медленно наливалась ночью. От дна до самых маковок деревьев, словно кувшин водой. Стало довольно прохладно – Истра чувствовала, как ледяные мурашки ползают по телу, покусывают одеревеневшие пальцы, немеющий нос. Нужно было, наверное, собраться с силами и развести костёр, но… Истре всё сделалось безразлично.

Фламень вновь куда-то делся, но не далеко и ненадолго. Вернулся, перемазанный пуще прежнего, сунул Истре несколько тощих корешков. Она послушно прожевала. Корешки горчили сильнее утренних, и отдавали, почему-то, дождевыми червями. Фламень нагрёб в кучу сухих игл и мелких веток, попытался добыть огонь. Слабые, искривлённые заразой руки не слушались.

– У тебя ловчее выходило, – пожаловался в темноту.

Истра не ответила.

Занялся, наконец, маленький костерок. Хилый, какой-то дымный. Саламандр в нём не водилось.

– Знаешь, – задумчиво сказал Фламень. – Мне вот не нужно иметь глаза и видеть рыжие волосы, чтобы узнать в человеке искру. Или распознать другой Уголёк, если бы я таковой встретил. Потому что для того нужно не внешнее зрение, а внутреннее. Понимаешь, такое чувство, узнавание сходного, сродственного. А ведь вы с Яскрой близняшки, два маленькие искорки, половинки одной материнской искры. Ты никогда не пробовала увидеть её… так?

Истра слабо зашевелилась, заёрзала на сосновых иглах. Неловко протянула окоченевшую руку к чадящему огню.

– Я не знаю. Не очень понимаю, о чём ты.

Может быть, она немного лукавила.

Когда они жили вдвоём в деревне и бывали порознь, Истра всегда знала, где сестра, даже если та была не на виду. Говорила Яскра ей о том или нет, но Истра знала. И это было просто знание, такая тихая уверенность. А вот в тот день, когда Яскра пошла со старой Белавой полоскать бельё к реке, было Истре как-то муторно и не спокойно. Натянулось, заныло что-то под сердцем. Едва не лопнуло.

Истра скрипнула зубами, зажмурилась изо всех сил. Представила сестру – тоненькую девушку с копной медных волос. Почти четырнадцати лет от роду. Лицо – сплошные веснушки. Внимательные карие глаза. Собственное Истрино отражение в спокойном зеркале пруда. Яскра почему-то висела в пустоте и смотрела перед собой жалобно и решительно одновременно. И было в этом взгляде что-то такое… окончательное. Безвозвратное.

Истра сдавленно всхлипнула, образ сестры померк.

Нет, чувствовать сестру в пределах одной маленькой, с детства знакомой деревеньки – это одно дело. Да и чувство ли это какое-то особое? Может быть простая догадка.

Истра перевернулась на бок, спиной к костру, умостилась. И тут же провалилась в сон.

***

Что её потом разбудило, Истра так и не поняла. Вокруг стояла лесная ночь, костёр потух. И только ярко, просто невозможно горели в прорехах сосновых крон звёзды. Казалось, что совсем близко – вот только руку протяни, и она утонет в шёлковой глубине неба, поймает ладонью тёплый небесный огонёк.

Истре вспомнилась легенда, одна из тех, что так бережно хранил и охотно пересказывал сёстрам Огнеш.

Опустился как-то Дракон на свой Берег, огляделся по сторонам и остался доволен увиденным. Одно только не понравилось Дракону – бездонная чернота над головой. Словно вывернутый наизнанку колодец – в таком недолго утонуть. Взял тогда Дракон ком Тверди, дохнул пламенем и запустил в небесный колодец, и завертелось над Берегом солнце. Но пока совершало оно полный оборот, колодец опять успевал набраться тьмы. Взял тогда Дракон второй, меньший ком Тверди, дохнул во второй раз. И тут оказалось, что полон был второй ком руды. Раскалилась она добела от Драконьего огня, засияла ровным серебристым светом. Это пришлось Дракону по душе, и запустил он второй ком в небесный колодец вслед за первым. Так пришла луна на помощь солнцу. Залюбовался Дракон своими новыми творениями и так засмотрелся на танец двух светил, что засвербело у него от световых мельтешений в носу. Чихнул дракон, выбил искру о Берег. И полетели в небесный колодец горящие осколки Тверди. Так усыпали ночь звёзды.

Истра лежала, широко распахнув глаза. Неужели… правда? Разве может статься, что всё так и было? И там, в вышине, в самом деле сияют опалённые пламенем великого Прадракона обломки? Разве может статься, что хребет, у покрытого лесом подножья которого лежит сейчас она, маленькая искра-Истра, бок о бок с неведомым страшилищем, это не просто цепочка гор, но окаменевший гребень великого существа, бороздившего некогда, очень давно, великую пустоту и безвременье?

Она всё-таки потянула руку. Не важно, что не достанет. Но так хотелось хоть на миг, хоть мельком коснуться чего-то большого, прекрасного и неведомого.

А ведь ещё… Истра вдруг вспомнила, что там было ещё в этой легенде. Огнеш говорил, что Живые Угольки – это и есть те самые осколки Тверди. Выныривают из небесного колодца и падают на землю. Чтобы помочь тем, кому не хватает огня. Истра никогда толком не понимала, что же это значит. Да и Яскра тоже. Помнится, когда им было лет по пять, они предположили, что Уголёк, наверное, нужно распилить на много-много малюсеньких кусочков и раздать всем жителям деревни, чтобы у каждого был свой волшебный огонёк с неба. И когда сказали об этом Огнешу, тот долго и возмущённо махал на них руками, а потом и вовсе выставил из маленького Драконьего святилища, да ещё несколько дней внутрь не пускал, чтобы затейницы не сотворили то, что удумали. Хотя, наверное, Огнеш тоже не понимал.

Истра усмехнулась.

Рука прошла сквозь прохладный ночной воздух и нащупала пустоту.

Рядом, всего в паре-тройке локтей, открылись, сверкнули в свете звёзд две плошки серебра.

– Всё так и было, – мягко сказал Фламень, и рот его вновь сложился в подобие улыбки. И на этот раз она показалась не противной, а даже ласковой. – Честное слово.

Истра опустила руку.

– Так что же... этому вот… огня не хватает?

– Не хватает, – подтвердил Фламень. – Зараза убивает его, изводит. И тогда Драконовы создания возвращаются к тому, чем когда-то были. К пеплу и праху.

– Но как же те, у кого искры нет? Не всем ведь при рождении перешла частица Даконьего огня.

– Пусть не частица, не искра, но её след. Отпечаток. Понимаешь? Такой заразе извести ещё проще. Но это всё можно исправить. Вылечить. Если бы только удалось разбудить Прадракона. Вернуть ему хоть толику пламени, да разжечь поярче…

Фламень привстал, запрокинув голову, вгляделся в усеянное огнями небо.

– Нас ведь там много. Может быть даже достаточно. Мы все – осколки его пламени. Нас всех хватило бы для одного глубокого Драконьего вдоха. Вдоха новой жизни.

Он говорил красиво, вдохновенно. Истра с удовольствием слушала, полуприкрыв глаза. И сквозь неплотно сомкнутые ресницы в золотистом свете звёзд под дряблой кожей страшилища проступал кто-то другой, прекрасный и пламенный. Истра тянулась к нему всей душой, тянулась своей крохотной искоркой, которая даже не целая искорка, но её половинка. Тянулась изо всех сил.

Она незаметно уснула, и снилось ей что-то хорошее, доброе, светлое. Кто-то большой и тёплый накрывал Истру крылом, отгораживал от зла, заразы, от всего неуютного, одинокого мира. А она плясала, искрилась на бронзовых и золотых чешуйках, проскакивала мгновенным высверком в мудрых, бесконечно любящих глазах.

А потом она вдруг оказалась в большой сырой комнате. Там было темно и пахло прелым зерном и мышами. И дверь, задвинутая снаружи массивным засовом, никак не желала открываться, сколько она ни билась, собирая пальцами болезненные занозы. А кожа по всему телу зудела, чесалась, оставляя под ногтями чёрные полоски не то грязи, не то пепла. И ныло, будто обмороженное льдом, нутро, не позволяло нормально дышать. И так глупо и несуразно всё вышло. И обидно, обидно до слёз. Она ведь всего-то хотела домой. К сестре, к добрым людям. Истра, ну где ты? Помоги!..

Она проснулась рывком, хватая ртом воздух. Всё ещё задыхаясь, всё ещё чувствуя во рту привкус пепла.

Над верхушками сосен серело – занимался рассвет.

Нашарила и растолкала сонного Фламеня.

– Я зна..ю, знаю, где Яскр..а, – глотая слова и с облегчением – воздух, прошептала Истра. – Я видела. Она в деревне, заперта в старом сарае. Её хотят сжечь.

***

Путь под гору оказался ощутимо легче. Истра шла быстро, почти бежала, петляла меж стволами, пробиралась через подлесок. Она ничего не ела и не пила со вчерашнего дня, но страшная весть придавала сил. Истра была уверена, чувствовала сердцем, искрой, что увиденное во сне – правда. Что это Яскрина воля, питаемая страхом и отчаянием, протянулась к ней сквозь деревянную стену узилища, сквозь лес и заросли, сквозь одиночество. Дотянулась и тронула Истрин лоб холодной ладонью близкой смерти.

Фламень ковылял следом так быстро, как только мог. Истра в глубине души надеялась, что он отстанет, не выдержит этого чудовищного изматывающего бега. Предоставит её и Яскру их совместной судьбе, какой бы горькой она не оказалась в итоге. И ещё больше надеялась – что не отстанет. Не отступится, не бросит Истру одну вызволять сестру.

Может быть, дело было в том, что Яскра больна, что кожа её уже обращается в пепел, и бьётся в последней предсмертной муке половинка искры, подаренная матерью. И теперь только Уголёк, Живой Уголёк сможет её спасти.

А может быть… может быть всё дело было в том тёплом крыле, накрывавшем Истру в первом, счастливом сне.

Она оборачивалась на бегу. Фламень упрямо топал следом, тяжело дыша и отдуваясь. Теперь, при свете дня, Истра уже не могла разглядеть ни намёка, ни отголоска того другого, великого и светлого. И только знала, верила, что он есть.

Само страшилище тоже выглядело немного иначе. Язва под остриём клыка поджила, накрылась сухой коркой, которая должна была вот-вот отойти. Да и сам клык будто бы сделался короче. Серая лысина подёрнулась тоненьким светлым пушком. И всё тело чудище стало как-то ровнее, складнее, и больше напоминало человеческое.

Ведь он выздоровеет, думала Истра. Станет опять человеком. Может без искры. Но проживёт свою нормальную жизнь. А не такую вот уродливую, чудовищную.

И тут же, без перехода – мы с Яскрой тоже проживём. Только бы успеть.

***

До околицы Горени они добрались уже совсем впотьмах, чуть живые. Пока шли крадучись вкруг деревни, Истра всё всматривалась, принюхивалась – не тянет ли дымом, не блеснёт ли язык погребального Яскриного костра. Но всё было тихо. Горень стояла немая, пришибленная. Придавленная бедой.

Старый сарай уже обложили соломой да мелкими ветками. Прижавшись спиной к стене, Истра чувствовала густой смоляной запах. Упади хоть одна искра – и взовьётся пламя. Истра извернулась, притулилась щекой к шершавому дереву – внутри обречённо молчала тишина.

Я здесь, прошептала Истра одними губами. Я успела.

Тишина не ответила.

Истра подобралась и осторожно заглянула за угол. У входа в сарай мялась небольшая толпа. Истра разглядела Ратеша, местного голову, и Огнеша, и старую Белаву. Отсветы огня нескольких факелов ложились и на другие хорошо знакомые, напряжённые лица.

Голова и Огнеш спорили, и голоса их то взлетали почти до крика, то вдруг стихали до шёпота.

– Дай ей… Дай ещё срок. Она носит искру, может сдюжит, осилит заразу. Дай хоть до утра, – убеждал Огнеш.

– Мы и так уже долго ждали. Ты ведь получше меня знаешь – не случалось такого, чтоб кто сдюжил, – отрезал Ратеш, и толпа одобрительно забормотала, вторя его словам. – Уж если взяла зараза, то не отпустит. Теперь только один выход – жечь. Или ты предлагаешь подождать, пока эта дрянь на всю деревню перекинется?

Взметнулись согласно факелы, и возражения Огнеша потонули в неразборчивом людском рокоте. И только Белава, утираясь платком, слезливо голосила:

– Ой горе-то! Жалко девку! Добрая така была, работащая…

Истра лихорадочно соображала. Нужно что-то делать, вот прямо сейчас, а не то случится непоправимое. Нужно как-то отвлечь. Она обернулась, ища глазами Фламеня. Нужно…

Фламень её опередил.

Серая тень выскочила из-за сарая и метнулась прямо в толпу, истошно подвывая и размахивая руками, как мельница крыльями.

Поднялась жуткая паника. Толпа кинулась врассыпную. Кто-то посмелее, напротив, прямо на Фламеня. Истра успела заметить, как его огрели по спине факелом. Но мешкать было некогда.

Она тенью скользнула к двери и потянула засов. Он оказался тяжеленный, неповоротливый, и никак не желал поддаваться ослабевшей Истре. Но она упрямо дёргала и тянула и почти уже справилась, когда кто-то вдруг перехватил её руку.

Истра медленно подняла глаза. Над ней возвышался Ратеш, красный и злой. В руке у него чадил факел.

– Попалась, паршивка порченная! Решила за сестру свою всю деревню уморить?! Так не выйдет!

Он со всей силы приложил Истру о стену, так что в голове зазвенело и в глазах сделалось темно. А потом глухо скрипнула дверь сарая, и оглушённая Истра полетела жёсткий дощатый пол. Дверь скрипнула снова. Грохнул, опускаясь, засов.

Истра заворочалась. Через силу поднялась на четвереньки, зашарила руками по полу. В сарае было темно, хоть глаз выколи. И в ладони лезло всё время что-то не то. Обломки, тряпки, обрывки мешков, кучки прогнившего зерна.

– Яскра! – позвала Истра хриплым шёпотом. – Яскрочка, милая…

В углу тихонько застонали. Истра поползла на звук, натыкаясь по дороге на всякий хлам, и, наконец, нашла, обняла сестру. Яскра лежала, свернувшись плотным калачиком. Лицо её под Истриными пальцами было сухим, хрупким, и крошилось, как прогоревшее и полено.

В щели между досками повалил дым.

– Яскрочкая, вставай! Нам нужно идти… – начала Истра и осеклась. Куда идти?

Воздух в сарае стремительно нагревался. Дышать было горячо, трудно. Едкий дым лез в глаза, нос. Забивал глотку.

Истра вскочила, бросилась к двери, забарабанила что есть силы.

– Выпустите! Помогите! Люди добрые!.. – и осеклась снова.

Нет, дверь слишком прочная. Нужно искать слабую доску в стене. Она подхватила какой-то ржавый обломок и ударила. Раз, другой. От стен валил жар. Яскра повернулась, закашлялась в своём углу.

На третий раз под железкой что-то хрустнуло. Истра ударила снова в то же место ещё яростнее. И вдруг услышала, что снаружи ударили тоже. Резко, с нечеловеческой почти что силой. Доска не выдержала, переломилась, увлекая соседнюю. Две цепких серых руки, обжигаясь, выдрали обломки из стены. В разломе, окаймлённом языками огня, показался Фламень.

– Давай скорее!

– Сейчас! – крикнула Истра и бросилась за сестрой.

С потолка летела горящая солома. Истра хрипела, глотая дым. Тормошила безучастную Яскру.

– Яскорка, душа моя, вставай!

Яскра не отзывалась. Тогда Истра с трудом перевернула её, кое-как подхватила под мышки и волоком потянула по полу. Яскра оказалась ужасно тяжёлой, словно тело её обратилось в камень, закоченело, застыло навеки. Но Истра тянула, упрямо, через силу. Пока, наконец, не добралась до бреши в пылающей стене и вывалилась, так и не выпустив сестру, прямо Фламеню на руки.

***

Они смогли отдышаться, только когда добрались до леса и укрылись в его спасительной темноте.

Горень пылала. Появление Фламеня учинило такой переполох, что, кажется, не все факелы полетели, куда было задумано. А вместе с соломой, заботливо сложенной вокруг сарая, легко занялась и сухая трава. Эта беда оказалась пострашнее одного худосочного страшилища. Пожар тушили дружно, всей деревней, и в этой новой, выросшей из паники деловитой суматохе, никто уже не задумывался, куда же исчезло повинное во всём чудище.

И всё равно они позволили себе передохнуть, только оказавшись уже довольно далеко. Фламень бережно опустил Яскру на траву и сам устало плюхнулся под деревом. Истра села подле сестры, прижала голову к её груди, вслушалась.

– Дышит, – сказала с облегчением. – Но… ей совсем плохо. Зараза…

Истра с надеждой посмотрела на Фламеня. Выглядел он неважно. Всю тушу покрывали ссадины и ожоги. Местами весьма скверные на вид. Молодой пушок на голове подгорел, оставив некрасивые залысины.

– Ему придётся очень худо, если я переберусь в Яскру. К тому же так вышло бы нечестно – этот бедняга нас здорово поддержал. А Яскре ты можешь помочь сама.

– Но… – вскинулась, было, Истра и умолкла. С удивлением поняла, что Фламень прав. Она может помочь сестре. Она одна, и никто более. Это будет правильно. Даже не так – единственно верно.

Истра легла на стылую землю – после удушающего жара горящего сарая холод этот оказался очень приятным – обняла сестру и закрыла глаза.

У них ведь было не две искры, а всего одна. Материнская искра, поделённая между дочерями-близняшками. И пусть даже Яскрина половинка вся вышла, что с того? Другая осталась у Истры. И эту половинку Истра готова была поделить ещё раз. И ещё раз. И ещё. Сколько потребуется. Или отдать совсем. Да, пусть так. Пусть Истра останется без искры, если это поможет Яскре вернуться. Если это сотрёт серый пепел с её кожи …

***

Когда Истра проснулась, стояло уже позднее утро. Лес пел птичьими голосами, шелестел и дышал каждым листком, каждой крохотной травинкой.

Фламеня не было видно, зато рядом под самым боком мерно дышала Яскра. Живая, спокойная, тёплая. И бледную кожу её вместо пепла покрывала только густая россыпь веснушек.

Истра осторожно села, и Яскра проснулась. Ласково улыбнулась сестре.

Из подлеска с хрустом и треском выбрался Фламень. Выглядел он бодро и вообще уже не очень чудовищно. А в руках держал огромный лист лопуха, на котором покоилась горка разных лесных ягод.

Яскра при виде Фламеня напряглась, застыла. Истра бережно взяла её за руку и шепнула:

– Всё хорошо, не бойся. Я тебе скоро всё расскажу.

– Кажется, вам пора подкрепиться, – Фламень ссыпал ягоды Истре в подол. – Ну а мне… тоже пора. В путь.

Истра, принявшаяся было за еду, удивлённо подняла глаза.

– Зачем? Куда?

Фламень пожал плечами. Нарочито небрежно.

– К Прадракону. Кто-то ведь должен попробовать его разбудить.

Он осторожно опустился наземь.

– Что, прямо теперь? – беспомощно спросила Истра. – Подожди, я не успела тебя даже поблагодарить.

Фламень усмехнулся.

– Не стоит. И вообще, это я хотел тебя благодарить. За то, что помогла удрать из Горени.

Они неловко помолчали.

– Вы помните про свою искру. Она ведь не просто часть Драконьего пламени, а нечто большее. Живое, горячее, искреннее, – Фламень улыбнулся на прощание тепло и ласково, и Истре на миг почудилось лёгкое касание призрачного крыла.

Туша умостилась на траве и приоткрыла рот. Живой Уголёк выскользнул из серых губ, лукаво мигнул и покатился своей дорогой. Истре показалось, что был он теперь почти вдвое меньше прежнего.

Уголёк скоро исчез меж деревьев, но сёстры долго ещё смотрели ему вслед. Две маленькие искорки на краю большого леса. Измученные, бездомные. Но счастливые тем, что вновь обрели друг друга. Нужно только придумать, где укрыться.

На душе у Истры было спокойно. Она почему-то уверилась, что всё получится. Всё будет так, как говорил Фламень – хорошо и правильно. У всех. Может быть не сразу, но со временем.

Не очень страшное страшилище, лишившееся Уголька, подало, наконец, признаки жизни. Застонало, неловко село и тут же снова опрокинулось на спину.

– Как тебя зовут? – спросила Истра.

Не-страшилище пожевало уже вполне человеческим ртом – застарелая привычка, оставшаяся может из-за неудобного клыка, а может – на память от Фламеня.

– Ж… Жар, – отозвалось не-страшилище, пытаясь пощупать отсутствующий клык. Истра удивлённо подняла брови. А Яскра рассмеялась:

– Гляди!

В лучах солнца мягкий пушок новых волос на голове Жара вспыхнул и заиграл первыми искорками рыжины.