Полутыкин и ворона

За окном светало. Багровея, высунулось из-за облезлой девятиэтажки дряблое солнце ноября. Едва разлепив грешные очи, фокусник Полутыкин почувствовал неодолимое желание вновь забыться сном. Но сон не шёл. Оторвав от смятой подушки тяжёлую голову, Полутыкин взглянул на будильник. Кисло поморщившись, он вспомнил вчерашнее, а вспоминать не хотелось. Хотелось пить. Полутыкин встал и, накинув казённый халат, шатнулся к пыльному графину, что манил мутной водицей.

Утомлённый путешествием по вполне себе объятным просторам гостиничного номера Полутыкин выхлебал половину графина и со стоном опустился на стул. Комната предательски закружилась. Тошнило. Сквозь немытое окно нахальная ворона наблюдала за страданиями заслуженного иллюзиониста республики. Она, будто назло мерно раскачивалась на ветке корявого вяза. Страдалец, судорожно сглотнув, отвернулся и дрожащими руками стал перетряхивать содержимое карманов пиджака и брюк — ни копейки. Ворона за окном зловеще каркнула.

На ватных ногах Полутыкин побрёл в ванную, смутно соображая как выпутаться из весьма неблагоприятного положения, в какое загнал себя сам. Мысли кружились вместе с комнатой. За стеной урчал голодный холодильник. Что-то отвратительно мерзкое подкатило к самому горлу. Он кисло рыгнул и сунул голову под струю ледяной воды. Душа просила вливания живительного градуса. Просила именно раненная несовершенством бытия душа, а не пошлый организм циркового забулдыги. Конечно, умыкнуть бутылку в любом магазине было проще простого — как говорится, ловкость рук и... Но лишь только искушение начинало брать верх, так в подобных случаях само собой пробуждалось воспоминание из почти забытого закулисного детства.

 

Арена погружена в кромешный мрак, единственный прожектор голубым сиротливым светом вычерчивает таинственную элегантную фигуру мага в чёрном цилиндре и чёрном фраке. Лицо чародея скрыто под маской. Мгновение спустя, озарённая другим неожиданно засиявшим лучом, возникает женщина в расшитом серебряными блёстками наряде с огромной пилой в руках. Плюнув на немолодые годы и чрезмерную упитанность, она тоже хочет казаться элегантной и таинственной.

Под обмороки дам выносят настоящий, обтянутый алым бархатом гроб. Женщина в блёстках игриво улыбается оцепеневшей публике и вручает пилу загадочному магу. Откуда-то из-под купола звучит замогильный голос: «Почтенная публика! Сейчас на ваших глазах свершится невозможное! Смертельный номер!». Зал выдыхает. Тишина звенит так нестерпимо, что он — впечатлительный мальчик, с опаской выглядывая из-за кулис, крепко зажимает уши потными ладошками.

Кряхтя и обливаясь потом, женщина в блёстках едва втискивается в гроб. Пила в ярком свете прожекторов слепит острой сталью зубьев. Не в силах видеть, что случится дальше он в ужасе зажмуривает глаза. Он не слышит ни барабанной дроби, ни леденящего визга пилы, ни гнетущего безмолвия зала. Только гулким молоточком стучит кровь в висках.

Следующее, что он помнит — мрачная, пропахшая нафталином гримёрка, тусклый свет настольной лампы, едкий запах нашатыря. Встревоженный отец в расстёгнутом фраке обмахивает его носовым платком. Скрипит рассохшаяся дверь, входит та самая женщина из гроба, теперь на ней застиранный полинялый халат.

- Всё хорошо! Это Варвара Ильинична Кособрюхова — моя помощница, - успокаивает сына старший Полутыкин. - Она жива! Ничего ей не сделалось.

- Как ты нас напугал, мальчик, - с напускной строгостью говорит Варвара Ильинична. - Ты, что и правда поверил? - В её взгляде скучающее равнодушие. - Просто фокус с распиливанием!

Он поднимается на локтях, чтобы получше рассмотреть воскресшую. Всё хорошо — просто фокус. Просто, папа маг!

- Вот ведь какова сила истинного артиста, Варя! - горячась, восклицает отец. - Артист возводит искусство на ступень…

На какую именно ступень артист возводит искусство остаётся неуслышанным. Отвлекаясь, он таращится на Варвару Ильиничну, бесцеремонно обнимающую отца.

- Ну, что ты! Брось, какое ещё искусство, - возражает воскресшая насмешливым тоном. - Знаем мы ваше искусство — обычное притворство и обман.

- Нет, такую волшебную силу, священную силу преступно считать банальным обманом! - негодует старший Полутыкин, с трудом высвобождаясь из липких объятий ассистентки. - Фокусник никакой-то там ловкач из подворотни. Он всемогущий демиург иллюзии и не имеет права лгать и опускаться до вульгарного плутовства! Иначе его искусство, точно в старой сказке, в один не очень прекрасный момент превратится в гнилую тыкву!

Слова взрослых грузнеют, наливаясь сонной тяжестью. Ему видится отец в роскошном фраке и высоком шёлковом цилиндре катающий по цирковой арене под оскорбительные выкрики публики перепрелую тыкву; видится ядовитая ассистентка Варвара, змеёй обвивающая бархатный гроб. «Вот оно твоё искусство!», - шипит она и беззвучно смеётся. Обида переполняет детскую душу и сквозь сон текут по щекам горячие солёные слёзы.

 

Задумчиво глядя в окно, он морщился от головной боли. Те наивные слёзы до сих пор щипали его губы. Разменивать фамильный дар на тыкву и утолять жажду затхлой водой из графина совсем не хотелось. Дерзкая ворона, склонив голову набок, сверлила человека за стеклом чёрным немигающим глазом. Чудилось, будто видя насквозь, она читает его нелепые стыдные мысли. Вот, ещё секунда и проклятая ворона язвительно рассмеётся и скажет: «Ну, ты и свинья, Полутыкин!». Он досадливо сплюнул. Нет, он не свинья, он тоже истинный артист, который возводит искусство на ступень и даже самая чёрствая душа разомлеет перед его волшебной силой. Но кому и в каких единицах измерить неизмеримую силу?

В волнении Полутыкин принялся ходить взад-вперёд, пытаясь уцепиться за хвост бешено скачущих мыслей. На пути озадаченного фокусника раз за разом встречался поставленный ни к месту чайный столик с ополовиненным графином. В конце концов, он нечаянно наскочил на угол злополучного столика. Графин лениво, будто в замедленном кадре, повалился на бок и покатился, расплескивая остатки воды. Полутыкин растопырил руки, но было поздно — графин предательски скользнул вниз и разлетелся осколками по замызганному полу.

И тут Полутыкин победно усмехнулся. Ну конечно! Как мог позабыть он о радушном бреге, где в непроглядном ужасе похмельных мук сияет спасительный огонёк маяка. Там иссохшему в дальних странствиях аргонавту благосклонная наяда грациозно отмерит положенное количество грамм и чарующим голосом молвит: «Закусывать чем будете?». Ясное дело, иной мореплаватель, волею судеб обделённый звонкой монетой, норовит подольстится к наяде в обмен на глоток блаженства и кладёт свой талант к ногам наяды, стараясь заслужить её дружбу. Увы, не каждому покровительствует капризная нимфа.

Полутыкин, однако, свято верил, что уж его-то искусство способно умаслить хоть какую нимфу. Даже разбитый вчера в буфете точно такой же графин и свирепый взгляд местной властительницы поллитровок не поколебали его уверенности. Эту опухшую от провинциальной скуки буфетчицу — не то Валю, не то Галю он возьмёт голыми руками.

Выложив из потёртого саквояжа колоду кроплённых карт, волшебную палочку, ящичек с двойным дном и доставшийся в наследство от отца цилиндр, Полутыкин приготовился священнодействовать. Непослушные руки тряслись. Он попробовал несколько простых фокусов с картами. Строптивые карты напрочь отказывались повиноваться. Бравые валеты ошалело выпрыгивали из колоды, надменные дамы, возмущённо фыркая, просачивались между пальцев, ну а спесивые короли с тузами никак не желали лезть в рукава халата.

Почесав взмокший лоб трефовой семёркой, Полутыкин пал духом на кровать. Удивить буфетчицу карточным трюком в таком состоянии было невозможно. Тем временем тело фокусника в прострации замело жидким веником осколки графина в угол и вновь шагнуло к окну. Ворона сидела на том же месте. Потеряв интерес к человеку с другой стороны стекла, она отрешённо разглядывала суетящихся внизу неугомонных воробьёв.

Полутыкин разочарованно кинул семёрку треф в ящичек с двойным дном. Взмахнув обёрнутой в фольгу школьной указкой, которая в бланке учёта выданного инвентаря значилась как волшебная палочка, он по чародейскому обыкновению пробормотал какое-то заклинание. Но скверная семёрка даже и не думала исчезать, будто куражась над взмыленным волшебником. Безотчётно продолжая бубнить своё заклинание, Полутыкин выписывал указкой замысловатые узоры в воздухе, и волшебная палочка вдруг стала пульсировать и накаляться. Школьная указка в дешёвой фольге ослепительно заискрила, будто сварочный электрод. Странно, она совсем не обжигала пальцев.

Из цилиндра, что Полутыкин оставил возле саквояжа, показались серые кроличьи уши. Заслуженный иллюзионист республики опешил: кролик в его репертуаре отсутствовал! В теперешнем положении ему, скорее, грозило свидание с другим зверьком, который иногда предстаёт затуманенному взору чересчур страстных ценителей горячительных напитков. Однако, произошедшее следом бросило Полутыкина в холодный пот.

Вспорхнув под потолок, взбалмошные карты завертелись какой-то сатанинской каруселью. Дамы, короли, валеты подмигивали в бешеном полёте остолбеневшему фокуснику, тузы, пикируя, норовили клюнуть в темя! Верховодила колодой трефовая семёрка. Она мерзко хихикала и верещала из-под потолка писклявым голоском: «Ну, ты и свинья, Полутыкин!». Осколки разбитого графина кувыркаясь по полу, соединялись обратно в графин. Во втором акте мистерии, пожалуй, стоило ожидать появление чертей. Полутыкин в ужасе отшвырнул волшебную палочку, едва не угодив в кролика, безмятежно грызшего цилиндр. Собрав остатки воли в щепоть пальцев, иллюзионист трижды перекрестился. Молитв он не знал, поэтому пролепетал обычные для таких необычных случаев слова: «Господи, пожалуйста, я брошу пить! Совсем брошу! Только пусть всё закончится!». К несчастью обалдевшего фокусника высшие силы не вняли мольбам и вместо палочки заискрили уже пальцы. Он боязливо дёрнул руками. Следом за его жестом полыхнули, вмиг растаяв, две огненные черты. Собрав остатки храбрости, Полутыкин увернулся от очередного туза и, сам не понимая как это вышло, метнул самую настоящую молнию в карточную карусель, но с непривычки угодил в люстру. Водопад из пожелтевших пластиковых висюлек обрушился на бедовую голову.

Руки-молниемёты внесли предельную ясность в расстановку сил. С показной невозмутимостью Полутыкин распахнул окно и струхнувшие карты, выстроившись журавлиным клином, позорно ретировались в осеннее небо.

- Ты не артист, Полутыкин, - послышалось за спиной маститого иллюзиониста.

Не может быть — говорящий кролик!

- Ну, какой из тебя артист? - продолжал кролик, дожёвывая цилиндр.

Полутыкин насупился. В воздухе запахло грозовым озоном.

- Нет, ты не подумай, - трусливо заверещал проницательный кролик, - я о другом! Разве усыпанная гнилыми опилками цирковая арена, сальные остроты шпрехшталмейстера, равнодушно зевающая публика и глупый трюк с распиливанием мясистой дуры — предел твоих мечтаний? Ты маг, Полутыкин! Очевидный же факт!

Полутыкин давно подозревал, что любой фокусник — почти маг, но как справиться с этим неуловимым «почти» точно не знал. Смутная догадка терзала душу. Может, вся хитрость и состояла в том, чтобы вместо демиурга иллюзии претвориться обычным прихожанином в храме чудес. Ведь, магия становится магией, только если смотреть на неё заворожёнными глазами зрителя, а чудо лишь тогда чудо, когда в него просто веришь. Но неужели принять чудо и отыскать в себе сверхъестественную силу волшебства помогло затяжное увлечение дарами Вакха?! Выходит, недаром предупреждал завхоз Борис Ароныч — по пьяному делу всякое случается.

Полутыкин приосанился. Сникшая было душа воспарила с кровати в потолочную высь. Что теперь запоют в Госцирке? Перспективы рисовались заоблачные. Гастроли, фанфары, овации. Да какой, к чёрту, цирк! Кролик прав, разве пристало магу кривляться перед невежественной публикой? Какие уж тут гастроли, фанфары, овации? Тут попахивало беспредельным могуществом! Но в воздухе по-прежнему пахло озоном. Душа по-прежнему молила о животворных граммах. Обратив свой отныне величественный взор на воскресший графин, он пренебрежительно фыркнул. Воду в вино — это уже плагиат! Да и зачем? Теперь достаточно лишь пожелать и не то Валя, не то Галя предстанет с запотевшей бутылкой самого превосходного вина, что сыщется в её кладовых. А вот хорошенько поразмять беспредельное могущество, в связи с замаячившими перспективами, было самое время.

Полутыкин шагнул к к распахнутому окну. Взъерошенная ветром ворона сердито каркала то ли на докучливых воробьёв, то ли на поганую воронью судьбу. Он воздел руки к небу и, закатив глаза, вообразил на месте унылой чёрной птицы диковинного павлина. Меж растопыренных пальцев вольтовой дугой снова заискрил магический заряд. На этот раз Полутыкин не промахнулся и взамен вороны на ветке очутился всамделишный павлин, который отчего-то тревожно кудахтал и неуклюже махал крыльями.

Студёный воздух наполнил комнату. Всесильного мага слегка отрезвил бодрящий градус поздней осени. Быстро окоченевшие пальцы бессильно потухли. «Ничего, согреюсь — отойду!», - решил Полутыкин. Захлопнув окно, он сунул замёрзшие руки в карманы. А снаружи предательски хрустнула ветка и грузный павлин, сорвавшись, в неуправляемом пике воткнулся в вязкую слизь чуждой ему земли.

Бодрым шагом пациента спешащего за лекарством Полутыкин спустился по лестнице. Щедро одарив сонную консьержку густым перегаром, он проскочил за стеклянную дверь с дурацкой табличкой. Буфет пустовал. Резали глаз накрахмаленные скатерти. Запах хлорки приятно щипал нос. Беспечная наяда, наверное, кемарила в подсобке или, может, ставила алхимические эксперименты с водой и пивом. Украдкой сморкнувшись в кадку с фикусом, заслуженный иллюзионист республики требовательно постучал по краю стола.

План не изменился — взять не то Валю, не то Галю голыми руками. Хотя на самом деле, плана не существовало. В охмурении отсталых буфетчиц Полутыкин привык полагаться на импровизацию. Правда, реквизита с собой он не прихватил, но нежданно-негаданно открывшийся дар, с лихвой мог заменить какой угодно реквизит и самую что ни на есть ловкую ловкость рук. Не узрев наяды, он ещё требовательнее забарабанил по столу. Заветная мечта иссохшего в дальних странствиях аргонавта готова была разбиться о гулкую тишину бетонных стен.

Уязвлённый маг, сызнова возвёл очи горе и взмахнул руками. Напрягший свою фантазию во всю мощь он представил буфетную нимфу полунагой с амфорой терпкого портвейна. Танцующей походкой от бедра пересекает она слепящий крахмальной белизной зал и вот уже ароматный напиток, сияя в лучах восходящего солнца, струится в прозрачный бокал помятого мореплавателя. Склоняясь к самому уху, прелестная наяда нежно шепчет: «Закусывать чем будете?».

Увы, суровая реальность оставалась непреклонной, как воля колхидского царя. Пальцы не искрили. Буфетчица дрыхла. Портвейн не лился. Полутыкин трезвел. Едва сдерживая праведный гнев, он вывалился из буфета и, наконец, прочёл дурацкую табличку. Отчаянная безысходность слова: переучёт ставила крест на последней робкой надежде. Распалённый гадкой трезвостью он заревел смертельно раненым зверем и, не разбирая дороги, ринулся прочь из гостиницы.

Ноющей тоской русского Нечерноземья осыпался стылый ноябрь. Надменное небо выглядывало из луж, подёрнутых коркой первого льда. Откуда-то сверху, из-под самого купола мироздания слышался замогильный вороний грай, кружившей над Полутыкиным карточной стаи. Загнанно озираясь, фокусник неуклюже пятился и беспомощно махал руками. Но вездесущая шелупонь, свалившись с небес, уже обступила его тесным кольцом, а карты посерьёзней чинно расселись на ветках корявого вяза. «Вот оно твоё искусство!» - шелестели они атласными боками. «Ты не маг, Полутыкин, - вторила шелупонь, - ты свинья!».

Неудавшегося мага мелко трясло от злости. В трезвой прозрачности утра жизнь представлялась ему оскорбительно глупой. С самого начала гнилой тыквой катилась она по невыносимо бесконечному лабиринту дней, а радушный брег волшебной Колхиды лишь грезился эфемерным павлином. Его обдало удушливым жаром ненависти.

- Почтенная публика, - угрожающе процедил он сквозь зубы, - сейчас на ваших глазах свершится невозможное. Смертельный номер!

С разбега, перепрыгнув вражеские ряды карточной мелюзги, Полутыкин боднул узловатый вяз головой с такой силой, словно все беды его нескладной судьбы сосредоточились в простом дереве.

Теперь он не видел ни вечных ухабов, ни запущенных дворов, ни многоэтажных склепов с ответственными мумиями-квартиросъёмщиками внутри, перед ним радужными пятнами распускался павлиний хвост. Обмяклый сидел Полутыкин в вековой русской грязи. Жухлой листвой падали карты. Маршальскими погонами два туза легли на его опущенные плечи. Подлой вороньей походкой по треснувшему асфальту чапала трефовая семёрка.

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...