Я откинулся на скамеечке, любуясь текстом на свитке. Вроде неплохо вышло, про себя прочитал строки ещё раз, убедившись, что вышло, как задумывал. Согласен, стихотворение, восхваляющее Иль-хана, довольно льстивое, но главнее ведь красота стиля, можно даже под музыку декламировать. Деликатное покашливание отвлекло меня, повернул голову и увидел слугу, облачённого в украшенные серебром одежды, с большим тюрбаном на голове.

— Простите, господин мой, — прислужник поклонился, — вас уже полчаса ожидает достопочтенный первый писец Солнцеликого Иль-хана Великолепного, благородный Ихлук Аль Абдаллах.

— Почему же ты раньше не доложил? – воскликнул я, поднимаясь. — За подобное заслуживаешь десяти палок по пяткам!

— Оставь в покое этого несчастного, — послышался весёлый голос, и в комнату вошёл Ихлук, высокий широкоплечий юноша, облачённый в охотничий костюм, — всем известно, что тебя нельзя беспокоить, когда сочиняешь свои вирши, можно и чернильницей в голову получить. Оттого я и просил Мухаммеда не рисковать. И вовсе не скучал всё это время, обнаружил, что ты купил себе новую рабыню, довольно миленькую, и с удовольствием с ней поболтал. Когда окончательно тебе надоест, может, продашь её мне, готов дать целых десять серебряных дирхамов.

— Осторожнее с этой девицей, — я поморщился, — есть подозрение, что она суккуб. Жениться тебе надо. За первого писца любая пойдёт с радостью. Тем более, наш Светоч Мира терпеть не может холостых мужчин, мол, таковые могут забраться в его гарем и перепортить всех наложниц.

— А то женатые сластолюбцы не способны на подобное безумие, наш Солнцеликий обладает идеальным вкусом, и подбирает самых прекрасных дев тварного мира, — фыркнул мой собеседник, — к тому же, не всем так везёт, как тебе, а выбирать недостойную не хочется. Впрочем, прибыл не за этим. Ты слишком много работаешь, не желаешь отправиться со мной на охоту, развеяться немного? Мне говорили о каком-то совершенно необыкновенном олене с серебряной шерстью и восемью рогами на голове. Полагаю, если поднесёшь его голову и шкуру Повелителю Мира, получишь немалую награду.

Незваный, хоть и всегда желанный гость всё одно сбил меня с возвышенного настроя, понял, что не смогу больше сочинить ни строчки. А ничто так не настраивает на поэтичный лад, как небольшая прогулка с интересным и остроумным собеседником. К тому же, люблю свежую дичь к обеду. Немедленно приказал слуге подать мой охотничий костюм и арбалет. Из далёкого Кхитая привезли особенный, маленький, без приклада, но многозарядный, с крохотными отравленными стрелочками. Идеальный вариант для не очень меткого стрелка, вроде меня.

Обычно никогда не выхожу из дома без нескольких телохранителей. Завистников хватает, к сожалению. Тем более, мой острый язык многих противников Иль-хана обидел, уже несколько раз подсылали убийц. Однако рядом с Ихлуком мог не бояться никого. Юноша был сыном моей кормилицы, вместе росли и учились, в том числе и драться, знал, сколь он хорош. К тому же у Светоча Мира даже писцы являлись грозными бойцами, способными защитить своего повелителя от любой опасности. Второй причиной, отчего пошли вдвоём, было подозрение, что приятель желает потихоньку сообщить что-нибудь важное, услышанное во дворце правителя.

Солнцеликий был хоть и Столпом Законности, но весьма капризным. Сегодня ты его любимец, осыпанный сокровищами и милостями, завтра кладёшь голову на плаху палача, а случайно уцелевшие твои родичи и знакомые отправляются просить милостыню или сразу бегут в пустыню к диким кочевым племенам. А поэты вечно ходят по лезвию сабли. Ведь любую аллегорию можно объяснить двояко и самую тонкую лесть представить, как смертельное оскорбление. А уж если кто-то показал Мудрейшему из Правителей портрет моей жены и он возгорелся, возжелал её, меня не спасут и все ангелы небесные.

Пока не покинули столицу, писец болтал о всяких пустяках, казался весёлым и беззаботным, и лишь очень внимательный наблюдатель мог приметить, что его нечто беспокоит. Я любовался золотыми куполами с полумесяцами на шпилях, стройными белыми башнями, многие из которых спроектировал и выстроил мой отец, старался выглядеть беззаботным. Соглядатаи Иль-хана, следившие за каждым из вельмож или хоть сколько-нибудь влиятельными людьми, могли заподозрить, что мы – заговорщики, задумавшие нечто недоброе.

Наконец, миновали медные ворота. Стражи поклонились нам низко, не посмели задавать вопросов. Тем более, костюмы и оружие говорили о том, куда именно направляемся. Уверен я, многие надеялись поймать оленя живым или убить и снять шкуру, дабы поднести дар Повелителю и получить за это награду.

— Главное, чтобы Мудрейший не заподозрил некий намёк, узрев восемь рогов, — улыбнулся мой спутник, — по слухам, не все из его двух тысяч жён верны. Только вчера казнили шестерых стражей-евнухов, мол, плохо сторожили или брали взятки.

— Оттого я единственный человек в столице, у кого лишь одна жена, — я улыбнулся, — коли не оказывать второй половинке должного внимания, она начинает скучать и искать сердечных дружков на стороне. А наш Горный Пик, имея столько красавиц в гареме, успевает разве что чмокнуть в щёчку каждую, а этого совершенно недостаточно.

— Осторожно, друг мой, за такие слова можно лишиться языка, — подмигнул мой спутник.

— В этой стране, чтобы сохранить язык, необходимо молчать, — я пожал плечами, — к тому же, мы в пустыне, разве что шпионы научились зарываться в песок именно в тех местах, где проезжаем.

— Я слышал, Величайший из Мужей выписал особых птиц, умеющих запоминать и повторять любые слова, велел их отпустить, чтобы порхали по округе и слушали, а после отлавливать и записывать за ними, — писец кашлянул, — так что будь вдвойне осторожен. По городу ходят нищие оборванцы и распевают стишки весьма мерзкого содержания, позорящие наш Столп Закона. И известен лишь один поэт, способный сочинить такие.

— Мой род верно служит Иль-ханам вот уже две сотни лет, — я возмущённо фыркнул, — надо быть последним глупцом, чтобы губить себя, оскорбляя Источник Милостей, тем более, слышал эти вирши, они не так и хороши. Если бы я возжелал подобным образом покончить с собой, уж постарался бы сочинить куда более остроумные и красивые стихотворения, достойные пера придворного поэта.

— Но злопыхателям так просто убедить Повелителя в обратном, — вздохнул Ихлук, — а у тебя соперников больше, чем у кого-либо. Талантливым верят, а верных опасаются. Разве не дед твой, ценой собственной жизни, спас от гибели отца нынешнего правителя? Если кто-то вправду замыслил сменить властителя, прежде всего, должен озаботиться тем, чтобы убрать столь опасного вельможу и оставить Венценосного без защиты. Тем более, казнь или высылка славного и любимого народом поэта многих возмутит и напугает.

— Благодарю тебя за предупреждение, — я поклонился, — буду иметь в виду. Я уже послал собственных слуг, дабы выловили нищих и вызнали у них, кто же придумывает гадости. Нет лучшего способа оправдаться, чем предоставить Солнцеликому преступника.

— Главное, чтобы не оказалось, что злодей велик и могущественен, — мой спутник нахмурился, — я слышал, юный наследник трона, Великая Луна, весьма интересовался стихосложением и кропал что-то в тиши собственной комнаты.

— Я сам его учил, — я вздохнул, — стиль не похож совершенно. К тому же, мальчика больше интересуют лошади и собаки, чем трон. Не родись он у главной жены Иль-хана, заделался бы псарём или конюхом.

— Или же юноша хочет, чтобы все так думали, дабы не лишиться своей головы, — не согласился писарь, — три его брата уже умерли, и весьма подозрительной смертью. Поговаривают о яде. К тому же, сделавшись Первым из первых, он всё одно сможет заниматься любимыми животными, ведь есть мудрые визири, казначеи, военачальники и прочие достойные люди, опытные вельможи и царедворцы, чей долг служить и сохранять государство. И Повелителю ни к чему и даже вредно вникать во всё лично.

— Если узнаю об этом, что же, с юным принцем у нас очень хорошие отношения, — я погладил бородку, — только на прошлой седмице поднёс ему редких щенков, доставленных аж из Гардарики, а на последний день рождения – скакунов, украденных у кочевников, что способны скакать несколько суток подряд быстрее ветра. Пожалуй, стоит закрепить дружбу, поднеся ещё и ту наложницу, что тебе так понравилось. Она девственна и при этом очень хорошо обучена, способна доставить удовольствие мужчине сотней разных способов.

— Лучше подыщи красивого юношу, — возразил Ихлук, — последнее время Луноликий выказывал отвращение к женщинам и отзывался о них весьма и весьма неодобрительно.

Хоть тема разговора и была важна, но оказалась исчерпана. Я покрутил головой, отыскивая что-нибудь интересное, и обнаружил у дороги старика, сразу приковавшего к себе моё внимание. Чернокожий, с выкрашенными в фиолетовый цвет волосами и бородой, острыми ушами, облачённый в незнакомые одежды, мало подходящие для странствий по пустыне. Рядом с ним лежали длинный лук и прямой короткий меч.

— Пусть солнце вечно светит у вас над головой, — обратился я к страннику, — в первый раз вижу кого-то, выглядящего столь необычно. Могу узнать, откуда явились и к какому роду-племени принадлежите?

— Дню я предпочитаю ночь, — возразил старец, — принадлежу к народу дроу, что обитает очень далеко отсюда. Странствую в поисках новых знаний.

— Я слышал о таких существах от купцов и путешественников, — я нахмурился, — вы – бессмертные альвы, что предпочли перейти на сторону зла. Разве дроу стареют в принципе?

— Нет ничего вечного в этом мире, — чернокожий вздохнул, — а мне уже много-много-много сотен тысяч лет. Помню этот мир, когда он был ещё юн и свеж.

— Как нам повезло, — обрадовался я, — наверняка, мудрость ваша и осведомлённость во многих вопросах бесконечны, вот с кем можно провести дни и ночи в беседах!

— Не обольщайтесь, — дроу скривился, — не все, кому довелось прожить долго, накопили мудрость, и знания мои совсем особого рода. Опасаюсь, что вы ужаснётесь и поспешите изгнать меня или даже попробовать прикончить, как случалось много раз прежде. Прошу, задайте один вопрос и убедитесь в правоте сказанного.

— С созданиями, служащими тьме, я прежде не встречался, — я прикусил нижнюю губу, — лучше обсудить нечто невинное, скажем… что вы думаете о дружбе?

— Одна из придумок людей, вершина недостижимая, о которой они мечтают, из той же серии, что и «любовь», — старик усмехнулся, — на самом деле, так называемые друзья лишь используют друг друга в собственных целях. Стоит исчезнуть надобности в ком-то, и дружба заканчивается. Спешу уточнить, что не всегда под выгодой подразумевается нечто материальное. Приятно провести с кем-то время – это тоже вариант использования.

— А как же случаи, когда один друг жертвует всем, даже жизнью, ради другого? – воскликнул писец с живостью.

— Люди порой столь сильно верят в собственные заблуждения, что умирают за них, — тёмный альв вздохнул, — вспомните историю, когда глупцы шли на костёр ради веры или правителя вовсе недостойного. Самые искусные лжецы способны обмануть самих себя.

— Вас послушать, так и любовь это просто способ сэкономить на наложницах, — хмыкнул я.

— Разумеется, — согласился странный собеседник, — вы, люди, не желаете признать, что являетесь всего лишь лысыми обезьянами, лишившимися разума. Обычное размножение, когда та или иная самка подходит конкретному самцу, возвели до степени священного действа. Выдумали романтику. Отличный повод придумать яркие мифы, написать стихи и картины, изготовить скульптуры. А ведь выбираете вторую половинку по запаху.

— Благодарю вас, что предупредили заранее, столь мрачного злослова долго выдержать невозможно, — я передёрнул плечами, — неужели говорить гадости доставляет удовольствие? Не успеешь и оглянуться, как и про Правителей начнёте говорить недопустимое, услышат шпионы и нас обоих казнят.

— Тем более, они иного и не заслуживают, — кивнул чернокожий, — вот подумайте сами, не являются ли они самым ярким доказательством, что вы – обезьяны? Главные самцы, жаждущие получить всех самок и бананы себе, а также банановые рощи, принадлежащие соседям. И жадность их – не есть ли страх перед возможным голодом? Вы почитаете себя мудрыми и просвещёнными, однако действуете, подчиняясь инстинктам. Впрочем, в одном я ошибаюсь, ибо человеки куда хуже своих четвероруких предков, ибо склонны убивать просто так, из одного лишь удовольствия. Не для еды, не защищая близких и жилища или надеясь получить что-то нужное. И охотиться за вещами вовсе бесполезными, такими как золото, серебро и драгоценные камни. Или вот взять сказочного оленя… Даже не представляя, с чем дело имеете, не задумываясь о последствиях, гоняетесь за ним, мечтая отнять жизнь несчастного.

— О, вы что-то знаете о чудесном восьмирогом? – оживился я, мечтая заодно и сменить сколькую и неприятную тему.

— А ещё поминали о неких разговорах, якобы желали познать нечто новое, — тёмный альв вздохнул, — стоило произнести заветное слово, и позабыли обо всём. Разве это не свойство безмозглой мартышки? Она может звать себя философом, строить важную особу, но покажи банан, и больше ни о чём думать не сможет. Телесное важнее духовного. И шанс подольститься к мелкому правителю городка, выросшего средь пустыни, важнее, чем познать тьму тем великих истин.

Но поведаю о том, чего так хочешь. Служу я тёмным силам, жаждущим погубить как можно больше душ человеческих. И для этого создают они подходящие приманки. Тот, кто узреет восьмирогого оленя, немедленно утратит способность видеть истину, и всё будет представать перед ним в самом худшем свете. Ложь, даже самая очевидная, покажется правдой, а правда – ложью. Ещё хуже, коли попробуешь поохотиться за адским животным, ибо непременно умрёшь сам в муках. И уж конечно, нет существ, более склонных ко злу, чем богачи и царедворцы. Ваши души для демонов всех мастей – угощение наиболее лакомое.

Приложил дроу к губам два пальца, свистнул, и поднялся вдруг вихрь, вокруг тела остроухого возник небольшой ураган, и исчез чернокожий, а вдали, в нескольких десятках шагов, явился вдруг олень с серебристой шерстью и восемью рогами. И поняли мы вдруг, что не сможем больше ни есть, ни спать, ни получать удовольствие от общения с жёнами, коли не добудем зверя. Потянули узду, завопили, подбадривая коней, и понеслись за странным созданием. Не ведаю, сколь долго скакали, писец раз за разом натягивал лук, однако стрелы его, до того не знавшие промаха, не попадали в цель. Я не спешил, поджидая подходящего мига, и вот поднял арбалет, отправил в полёт ядовитый болт. Споткнулась жертва и полетела кувырком.

Подскакали мы, трепеща от радости, но труп вдруг почернел, принялся растекаться мерзкой жижей, которая ещё и испарилась, осталось лишь пятно на земле, будто от костра, запахло серой.

— Шайтан! – произнесли мы одновременно, зато и наваждение спало.

— Не будем рассказывать о произошедшем, — Ихлук сглотнул, — стыдно признать, что поддались тёмным чарам!

— Согласен, — кивнул я, — неизвестно, казнят ли нас как демонопоклонников или просто осмеют. Пусть лошади отдохнут, а после продолжим охотиться, теперь на животных из обычной плоти и крови. Может, и добудем что-нибудь.

— Меня немного беспокоят слова тёмного альва, — мой спутник нахмурился, — неужели теперь превратимся в двух безумцев, а после умрём?

— Всё в руках Аллаха, — я поднял глаза к небу, — если оставит нас без своей милости, сгинем благополучно, но разве в силах смертного изменить свою судьбу?

— Что бы ни случилось, помни, — писец посерьёзнел, — я – твой искренний друг и всё делаю во благо, как бы странно и жутко это ни выглядело.

— Всегда считал тебя своим сводным братом, — кивнул я, — и верю больше, чем самому себе, чем родной жене, единственный, к кому повернулся бы спиной.

Нельзя не упомянуть, что оказались мы перед огромной и глубокой расщелиной, из берега с нашей стороны «рос» длинный и узкий каменный палец, выдававшийся вперёд. Взойдя на него, можно было полюбоваться провалищем. Мы не могли удержаться от того, чтобы пройти по нему и встать на край. Товарищ оказался чуть сзади.

— По слухам, это провалище идёт до самого ада, — Ихлук вздохнул, — хотя я никогда в это не верил.

— Не хотелось бы мне проверить, — я поёжился, — всегда боялся высоты.

Какое-то шестое чувство заставило меня повернуть голову, но больше ничего не успел, тот, кого называл братом, толкнул – и упал я, чудом успел уцепиться за какой-то корень и повис.

— Что ты творишь, – возопил я, — разве не всем в этой жизни обязан мне? Я уговорил родителей учить тебя, сына кормилицы, вместе со мной, одевал в свою старую одежду, опоясывал саблей, подарил дом, лошадь и даже нескольких наложниц, познакомил, когда подросли, с нужными людьми и даже устроил писцом во дворце!

— Как я и поминал, ты вот-вот окажешься в опале, приказ о казни будет отдан со дня на день, всё имущество заберут в казну, — усмехнулся предатель, — а такой благодетель уже не бревно, что несёт тебя по реке жизни, но камень, погружающий в пучину. Лучше избавиться. К тому же, жена твоя давно мне по сердцу пришлась и отвечает взаимностью, оба твоих сына – мои. Взяв её в свой гарем, в качестве наследства получу и всё имущество. А Иль-хан благосклонно отнесётся к тому, кто уничтожил его обидчика, сочинителя мерзких виршей. Лучший прислужник тот, что предугадывает все желания Повелителя, даже и не высказанные вслух.

Слова негодяя ударили меня, подобно кнуту, свет померк перед глазами. Чего угодно ожидал, но не такой подлости от близкого товарища и жены. Виной ли тому был дроу и адский олень, или я просто не замечал гнили, и посланцы мрака лишь предупредили? Благо, даже идя на охоту с другом, я не пренебрегал некоторыми мерами предосторожности. В моей перчатке, точнее, в наруче, спрятанном под ней, скрывалось устройство, стрелявшее небольшим острым отравленным шипом. А убийца ещё и нагнулся удачно, мне не требовалось корня выпускать, чуть качнулся, нажал, куда надо. Писец вскрикнул и отпрянул, глаза его расширились от ужаса, завалился на спину, застонал, судорожно вцепился в острие, вытянул из раны, выронил. Дал мне возможность немного повисеть, собраться, полезть наверх. Это заняло некоторое время, но вот выкарабкался, полежал чуточку, поднялся. Медленно вытащил кривой кинжал из ножен.

— Нет-нет-нет, — застонал раненый, когда понял, что сейчас случится, — ты не понимаешь, не надо, выслушай меня, умоляю!

— По-моему, ты сказал даже слишком много, — я недобро ухмыльнулся, — как-то не хочется больше слушать голос, за столько-то лет знакомства надоело. Надеялся, что своими благодеяниями создам надёжного союзника, чуть меньше, чем равного, но больше чем слугу. Увы, рабы таковыми и остаются навсегда. Если не спускать с них шкуру периодически и не карать, наглеют и воображают себя полноценными людьми, а то и стремятся занять место господина. Ты же помнишь, лошадей, что лягают хозяев, собак, что кусают руку, которая их кормит, соколов клюющих – следует убивать, пока не случилось беды. Неверный раб подобен взбесившемуся зверю. Мы отправились на охоту, надо же кого-нибудь прикончить, а человек – самая интересная и достойная добыча. И вообще, нечего было претендовать на мою банановую рощу и самку, тем более, делать её непраздной. Я здесь вожак, и должен поставить на место молодого глупца, а там и до неверной дело дойдёт.

— Только не её, — всхлипнул Ихлук, — я солгал, ничего не было, и детки твои родные, присмотрись, похожи, как две капли воды. Делай со мной что хочешь, но не обижай любимую, вернее её нет на всём белом свете!

— Ну, это уже моё личное дело, — я покачал головой, — ты своё, тёмное, сделал, как всегда, плохо. Сколько раз говорил, не ограничивайся малым, убиваешь, так убивай, всё одно трупа никто и никогда не нашёл бы, с ножевыми или сабельными ранами, или без оных, неважно. Но ты уподобился мальчишке и возжелал толкаться. Теперь ответишь, и не за предательство, ибо оно вполне в человеческой природе, но за неудачу. Даже благодарить должен, с такими талантами при дворе Иль-хана долго бы не протянул и умер бы куда более жуткой смертью. От яда или на колу. И не смотри так жалобно, ответ держать будешь не передо мной, но перед Аллахом, а его не обмануть.

Я обогнул злодея, сорвал тюрбан с его головы, ухватил за волосы, приподнял и нарочито медленно перерезал предателю горло. Хлюпанье и хрипы его показались музыкой для моих ушей, немного легче стало. Теперь забрать его кошель и оружие, ведь они, в общем-то, мои, а труп столкнуть со скалы в провалище.

— Надеюсь, трещина и вправду идёт до самого ада, — хмыкнул я, — окажешься прямо на месте. Может, стоило оставить полуживым, чтобы насладился полётом и видом приближающихся скал внизу?

Отряхнув руки и вытерев лезвие от крови, я вернулся к лошадям, взял их за узду и повёл за собой обратно к дому. Стоило немного успокоиться и обдумать всё случившееся.

Разумнее всего унести ноги, не возвращаться, в том, что Иль-хан вознамерился от меня избавиться, не сомневался. Теперь он ещё и получит дополнительный повод — исчезновение писца, в коем обязательно обвинят меня, и окажется полностью прав. С другой стороны, я, привыкший с детства к роскоши, стану нищим, с собой почти ничего нет, кошель практически пуст, разве присоединиться к одному из кочевых племён или банде разбойников… Но смогу ли жить, зная, что обманщица вполне благополучно растит бастардов? Такую красотку обязательно заберут в гарем, если не к Солнцеликому или Луноликому, то к одному из вельмож. Не скажу, что был когда-нибудь особенно ревнив, однако злодей со злодейкой ранили в самую душу, и очень глубоко. Нет, лев никогда не станет шакалом, лучше уйти так, как должно, забрав всех врагов с собой, чем спать на песке, питаться ящерицами, змеями и пауками, слизывать воду с редких стеблей травы и терзать луну жалобами и стонами.

Меж тем впереди показалась знакомая фигура. Проклятый дроу оказался столь нагл, что решил показаться, или просто никого и ничего не боялся в целом мире. Я положил руку на рукоятку кинжала, заскрипел зубами. Однако старик даже острым ухом не повёл. Обратился ко мне, будто и не прекращали разговора ни на миг.

— Итак, разве мои слова по поводу дружбы не кажутся тебе теперь правильными? — спросил тёмный альв. — Тот, кого ты привечал более других, предал при первой же возможности. И не он ли нашептал Иль-хану несколько слов, не намекнул ли на возможное авторство стихов? Вера в Бога правильна и похвальна, вера в людей – наивна и глупа.

— Интересно мне, был ли писец злодеем изначально, или жизнь при дворе испортила несчастного, и не совершил ли я ошибку, пристроив его туда, купив должность, надеясь получить свои глаза и уши, – я погладил бороду, — что сделал не так?

— Ты – человек, а значит, всё, что сделаешь, будет ошибкой по определению, — возразил собеседник, — окружающее есть тлен, ничто не вечно под луной. Трудишься ли весь день-деньской подобно пчеле или сидишь подле мечети и просишь подаяние, занял трон или валяешься в канаве, пьяный, конец один – могила. И неизвестно, кто счастливее, король или бродяга? Куда ценнее душа, своими грехами погубишь её, отправишь в ад, или спасешь, и вознесётся в рай, прочее – суета. Поверь тому, кто в своей жизни попробовал всё, носил корону и выпрашивал несколько медяков, чтобы купить корку хлеба и горького эля, торговал и грабил, насиловал и любил, служил в храмах тёмных богов и отмаливал грехи в монастырях. Мои жёны родили сотни тысяч детей, и почти все они умерли так или иначе. Некоторых прикончил своей рукой. Интересный опыт, в первый раз безумно больно, после привыкаешь, даже некоторое облегчение чувствуешь, больше не надо волноваться за дитятко, ничего худшего с ним уже не случится. Но не советую тебе пробовать. У любого ожесточения должен быть свой предел.

— Чтобы рождённые рабом завладели моим имуществом, – возмутился я, — гнилую кровь путали с чистейшей, благородной, разве подобное мыслимо вообще?

— Но предатель мог и соврать, — напомнил поклонник тёмных сил, — и разве не порадуешь его душу, прикончив своих родных малышей? Убить проще простого, воскресить не выйдет ни у кого. (Поднять труп из могилы – это немного другое, это я тебе как некромант говорю. Несколько раз пытался вернуть с того света любимых женщин, и результат не порадовал, даже в малой степени).

— Лучше оставим эту тему и перейдём к любви, — я поморщился, — о ней ты также поминал, и отзывался весьма неодобрительно.

— Ну согласись, что воспеваемое в песнях и стихах, рассказанное в мифах и сказках, нарисованное на картинах, это одно, а реальность – совсем иное, — дроу пожевал губами, — похоть, любовь к удовольствиям, желание продолжить свой род и всё в том же духе. Поставь в один ряд простолюдина с простолюдинкой, свинью с кабаном и петуха с курицей, занимающихся деланием потомства, и попробуй найти хоть несколько отличий. Можно попытаться выкрасить грязь цветными красками, построить вокруг неё храмы, но разве она изменит от этого свою сущность? Человеки обожают всё усложнять, придумывать правила и законы, лишь бы никто не приметил у них под шароварами длинный хвост. Взять хоть самое простое – еду. Что нужно зверю? Найти, или украсть, или догнать потенциальную закуску. Сумел – жив и доволен, нет – умер с голода. А как у вас? Приходится работать день-деньской, обливаясь потом, и в результате трудяга-крестьянин получит немного, а ленивый богач, наоборот, всё, не делая ровным счётом ничего. Останься вы дикими зверями, не приходилось бы так напрягаться. А коли и истязали бы себя, то ради действительно стоящей цели – выживания и воспитания потомства. В любом случае, что проще, влезть на дерево, сорвать плод или немного листьев и сидеть себе, жевать и высматривать хищников, или толкать плуг за волом, не будучи уверен, что хоть что-то взойдёт?

— Но животные не пишут стихов, не рисуют картин, не вырубают скульптуры, не строят величественные храмы, — возразил я.

— А кому всё это нужно? – тёмный альв усмехнулся. — Муравьи и пчёлы строят сложные и большие жилища, но проходящий медведь без труда разрушает их, оставив лишь руины. Сотни рабов отдали свои жизни, чтобы возвести дворец Иль-хана, а через сто лет от него не останется и следа, да и самого правителя забудут. Вы, царедворцы, дерётесь за внимание Повелителя, изводите друг друга, нашёптываете доносы, делите золото господина, а закончите одинаково – закопают в землю или сожгут на кострах. И все труды – ради того, чтобы потешить своё честолюбие и жадность. Отправляйся в один из оазисов, поселись там, срывай орехи прямо с пальм, пей из ручьёв и сочиняй стихи вдали от цивилизации, и поверь, прошлое покажется дурным сном.

— А не станет ли мне скучно? – засомневался я.

— Скука донимает лишь глупцов без фантазии, не умеющих себя занять, — старик пожал плечами, — уже тысячу лет я не знаю этого чувства.

— Отличное у тебя занятие, губить смертных, — я покачал головой, — тут уж точно некогда томиться, ведь грешников везде полным-полно.

— Да вы сами себе всё портите, — служитель тёмных сил скрестил руки на груди, — пример твоего друга лучше всего это показывает. Чего ему в жизни не хватало, радуйся тому, что имеешь, и не лезь в чужие дела. Помни, смерть неизбежна. Моё дело лишь задавать вопросы, заронить зерно и смотреть, как прорастает. Твоё сердце оказалось очень плодоносным, ты изрядно поливал, пропалывал и ухаживал за ростком зла. И не успеет солнце закатиться, как превратится он в могучее дерево с пышной кроной.

— Но, может быть, я прислушаюсь к твоим словам и ускачу искать свой зелёный рай средь пустыни, позабыв о мести, оставив в покое изменщицу и её выродков? – возразил я.

— Было бы неплохо, для разнообразия, но обезьяне не суждено стать ангелом, — вздохнул остроухий, — решишься, даже подскажу направление. Но тигр, почуявший кровь, уже не сможет жить без этого восхитительного запаха. Разве тебе не понравилось убивать?

— Есть в этом занятиии своя прелесть, — не стал спорить я, — однако, не опасаешься ли, что удумаю погасить искру жизни некоего старого альва?

— Если бы сумел управиться, был бы тебе даже благодарен, — собеседник слабо улыбнулся, — вечность утомляет, ничего нового не происходит, даже люди, с которыми приходится иметь дело, не меняются, только декорации. Если знал одного из вас, можно утверждать, что изведал всех. Примитивны, слабы, безжалостны, и все уверены, что являются особенными и неповторимыми. Приходите в этот мир так, будто собираетесь жить вечно, а после смерти не остаётся и следа, будто и не было никогда.

— Я мог бы прервать жизнь вечную, но очень обидно оказаться последним обманутым тобой глупцом, — я вскочил на коня, — прощай, и будь проклят.

— Спасибо на недобром слове, — альв помахал мне рукой, — я давно проклят, многими, и от этого ничего не поменялось, даже кашель не подхватил. Не добавляй ещё одного греха тёмными пожеланиями, просто поспеши, есть немало глупостей и ошибок, кои не совершил пока, а жизнь коротка и мимолётна, катится к закату.

И вот понёсся я вперёд, поверьте, на возвращение потратил куда меньше времени, чем на путешествие. Стражи у ворот посмотрели как-то странно, но снова промолчали. Поверьте, опытный человек всегда знает, когда стоит закрыть глаза и сделать вид, что ничего не видит и не понимает.

Вот и моё жилище, в котором столько лет был счастлив. Спрыгнул на землю и поспешил на женскую половину. Гарем мог вместить до сотни жён, наложниц и одалисок, но обитала в нём лишь одна женщина. В одном не ошибся, чем больше представительниц слабого пола, тем больше проблем приносят. Как раз в этот момент негодная наслаждалась музыкой, рабыня играла на зурне, ещё одна обмахивала изменщицу опахалом. Узрев меня, вскочила обидчица, ужас отразился на лице, подтвердив все опасения.

— Прости, разочаровал, — я хищно улыбнулся, — другого ожидала увидеть, обнять и расцеловать, но любовник был так неосторожен, пал, во всех смыслах этого слова.

— Я говорила, что план слишком ненадёжен, — моя возлюбленная сглотнула, — и ты ничего не понял. Не убить хотел Ихлук, но спасти! Узнал он, что Иль-хан вознамерился прикончить своего придворного поэта, а всё его имущество себе забрать, и выдумал друг верный весьма хитрую штуку. На дне ущелья течёт широкая и бурная река, ты, упав, не убился бы, а был подхвачен её водами. Будучи искусным пловцом, не утонул бы сразу, а чуть дальше, подобно мосту, перекинут через поток ствол дерева, на котором сидел и ждал верный слуга с шестом. На берегу ждали лошади. Поскольку за вами следили, шпионы должны были увидеть определённую сцену, услышать нужные слова, поверить всему. А после писец взял бы меня в жёны, прихватил столько золота и серебра, сколько смог, и уехал потихоньку, а потом, в оговоренном заранее месте, встретились бы и могли жить дальше.

— Сама-то веришь в чушь, которую несёшь, – поинтересовался я, — и отчего не рассказали всего этого, дабы избежать недоразумений?

— Ты слишком горяч и недоверчив, — женщина опустила голову, — мог не поверить, заподозрить нас и помешать воплотить план, погубив всех.

— Разумеется, — я погладил бороду, — так просто избавиться от лишнего человека. Если бы даже я не разбился при падении, и не утонул, слуга не оказался неловким глупцом или предателем, Ихлук получил тебя и всё имущество и мог после не бояться мести. Я не сумел вернуться или сразу был схвачен и казнён. При любом раскладе писец в выигрыше. Но хорошо продуманное не значит и правильно сделанное. Спаситель или злодей, отправился он прямёхонько в ад и ответит за все злодеяния. А теперь пришла твоя очередь.

— Не поверил ни единому слову, — несчастная поникла, тут же вскрикнула, подумав кое о чём, — только не трогай наших деток, всё, что говорил убитый, неправда, и сказал для чужого уха исключительно!

— Если слуги и воины Иль-хана в пути, им всё одно не жить, — я хмыкнул, — никому не нужны эти малыши, даже помешают. Удавят, разобьют головы или зарубят, в самом лучшем случае продадут в рабство. Так неважно, я ли это сделаю или они?

Восплакала, взвыла изменщица, разорвала на себе одежду, принялась царапать лицо, упала на землю, каталась по ней, я наслаждался зрелищем и, поверьте, сердце пело от подобного. Ничего нет слаще мести. Если и не изменяла, согласилась участвовать в деле, казавшемся весьма и весьма сомнительным и подозрительным. Коли меня и пытались спасти, то только от горестей и страданий, сопутствующих жизни смертного, избежал бы болезни и пугающей старости.

— Хватит уже вести себя, как нечестная женщина, за которой пришла стража, дабы отвести в тюрьму или выставить на всеобщий позор и осмеяние на площади, — я медленно обнажил кинжал, — умри, как положено дочери благородного рода, который и без того опозорила, сойдясь со слугой. Закончи жизнь, как положено.

— Даже в самом страшном сне не могла представить подобного конца для себя, — обманщица взяла себя в руки, поднялась, утёрла глаза, шагнула вперёд, — пронзи моё сердце, чтобы перестало страдать. Уверена, Аллах знает, сколь я невинна, и отправит прямо в рай.

— Если женщину поместить в рай, разве не станет он адом? – я сощурился. — Недаром вы считаетесь нечистыми и грешными изначально, склонными к союзу с тёмными силами, дочерями Иблиса! Нет такого народа, чьи бы священнослужители не призывали держать вас взаперти, побивать периодически. Кхитайцы пошли дальше других и вообще считают, что дочерей необходимо убивать сразу после рождения. Язык ваш подобен жалу змеи, столь же ядовит. Распутство не знает пределов. Я осыпал тебя серебром и златом, дарил драгоценные камни и редкие вещицы, лошадей, собак и рабынь, облачал в шёлк, посвящал стихи, говорил слова любви ласковые, каждую ночь посещал и не думал о других чаровницах, хотя мог себе позволить сколь угодно любовниц. И чем ответила на всё? Разве я стар, уродлив, зол нравом, неумел в постельных битвах? Или жизнь твоя была столь скучна, возмечтала о приключениях, будоражащих кровь…

— Я могла бы произнести в свою защиту десять тысяч слов, — жена поджала губу, — но ты останешься глух к ним. Веришь не той, что была всё время рядом и родила тебе двух красивых детей, но какому-то негодяю, его речи нашли отклик в твоей душе и поселились в сердце. Даже не пытаешься изучить обстоятельств, допросить слуг. Вели принести жаровню, я, в доказательство своей правоты, опущу в неё руку, и ни один мускул не дрогнет, не отдёрну, пока не разрешишь.

— Ради спасения своей жалкой жизни на что не пойдёшь, — возразил я, — к тому же, с сегодняшнего дня, не верю слугам. Рабы любят лгать, особенно в таких вещах, мстя своему господину. Не говоря уже о том, что разнесут слухи по городу, опозорят моё честное имя, стану посмешищем. Рогоносцем, подобно оленю, которого мечтают прикончить все аристократы в округе. Хватит осквернять слух мой ложью. И актриса ты, кстати, весьма скверная. Не убедила бы даже самого глупого судью.

После обрушился я на обидчицу, подобно шквалу, много раз поднимался и опускался кинжал, пока тело не перестало вздрагивать, затихло. Упал на колени и возрыдал, не знал, кого больше жалел – её или себя. Ещё утром являлся счастливейшим из смертных, но рок никого не щадит. Долго не мог прийти в себя, пока не вспомнил, что работа не закончена. Осталось ещё два плода греха, самые невинные и чистые. Хватит ли сил покончить и с ними?

Пришлось постоять, собираясь с силами, встал, кинулся к выходу, навстречу бежал верный слуга Мухаммед с саблей в руке, упал, спина вся в крови, следом спешили дворцовые стражи. Я поднял оружие убитого раба, обрушился на пришельцев, затанцевал, рубя их. И поверьте, немало пало, прежде чем смогли повалить и связать, обезоружить, но и после этого рычал, как дикий зверь, норовил вырваться.

****

Несколько дней меня держали в яме, лишь иногда бросали куски чёрствого хлеба, как собаке. Много раз думал, не лучше ли было отказаться от мести и сбежать, пока имел такую возможность? Уж точно было бы не хуже, чем сейчас! Пробудился и худший из палачей – совесть. Не напрасно ли убил сначала друга, а после и жену, и сколь виноваты были чары тёмного альва, а сколько моё собственное безумие? Радовало одно, до детей не добрался. Волосы вставали дыбом, когда думал, какая судьба их ждёт. Скорей всего, они уже мертвы или оказались на рынке средь рабов. И ладно, коли предстоит трудиться, прислуживать, а если попадут в руки старого сластолюбца, любителя невинных крох? От этих мыслей начинал рычать, царапал ногтями стены ямы, пытаясь выбраться. Пустое. Иногда приходила надежда, что уморят голодом, самая лёгкая смерть из всех возможных. Не скормят диким зверям, не четвертуют, не сожгут и не посадят на кол. В другие моменты даже жаждал мук, дабы, хоть в малой степени, искупить так свои грехи. Молился Аллаху страстно, не веря, что услышат. Христианам проще, раскаяние искреннее помогает очиститься. Но всему приходит конец, бросили верёвку и выволокли наружу, облили водой, чтобы не смердел потом и нечистотами, потащили на судилище.

Честно говоря, я плохо осознавал происходящее, голова кружилась, перед глазами всё плыло, слова проходили мимо сознания. Стражам пришлось несколько раз полоснуть кнутом по спине, обругать, прежде чем сумел ответить на самые простые вопросы, с трудом вспомнил собственное имя, назвался дроу зачем-то.

Напротив меня сидел старый плешивый кади в дорогом халате, сверлил злобными маленькими глазками, шамкал беззубым ртом.

— Поведай суду о своих злодеяниях, как зломыслил против Солнцеликого и намеревался его сместить, заменив его Луноликим принцем Али, — начал судья, — да смотри, не вздумай лгать. Не забудь рассказать и о своём пособнике писце, коий, раскаявшись, мог выдать, за что и был коварно убит.

— Может, я его спас, — я расплылся в улыбке, — лучше уж получить кинжал в бок, чем медленно вариться в масле или покачиваться на крюке, или быть разорванным несколькими лошадьми. Жизнь есть опасная болезнь, ведь заканчивается смертью. И я всем дарую лекарство от неё. Хотите, и вас избавлю от страданий? Судя по цвету лица желтоватому, у вас разлилась желчь.

Страж, что стоял справа, немедленно ударил меня, разбил губы в кровь, сломал несколько зубов.

— Спасибо, от таких тычков кровь приливает к голове, начинаю лучше соображать, — кивнул я, — а вы знаете, достопочтенный кади, что являетесь старой беззубой обезьяной?

Охранники минут пять лупили меня, а я смеялся и не мог остановиться. Давно так не веселился. Глаза заплыли, теперь собеседник и вовсе превратился в расплывшееся облачко тумана.

— Этот преступник насмехается над судом, — прошамкал судья, — за одно это уже заслужил смерти. Посмотрим, станет ли смеяться, когда посадят на кол прямо напротив дворца Иль-хана, дабы знали все заговорщики, что ждёт их!

— Благодарю вас, — я кивнул, — ибо болен весьма, мать при рождении заразила, заранее обрекла на гибель. И рад, что так быстро подошёл к закату, избежав тысячи опасностей, худшая из которых – старость и слабоумие. Воистину, врачи и палачи – лучшие друзья смертных, без них кладбища были бы не так велики. Покой – самая прекрасная вещь в мире, лучше вкуснейших яств, сладкого вина и утончённых наслаждений.

Иногда боль приходила, заставляя стонать и плакать, иногда утихала, тогда я декламировал стихи, старые и новые вперемешку, приходили странные видения, призраки, разговаривал и с Ихлуком, женой и детьми, но чаще – с тёмным альвом. Первые говорили, что ждут меня в раю, и муки не вечны, когда-нибудь соединимся, служитель мрака же спрашивал, отчего не прислушался, когда ещё было время, отринул советы и погубил тем самым себя и других? Странное существо…

— Разве ты этого не хотел, – удивлялся я, — поздравляю, труды не пропали даром. Получил целых три души, или сразу пять? Не утомляй, возражая, лишь потратишь время.

— Я хочу, чтобы вы, люди, наконец научились думать, отринули суету и злобу и или стали чище, или избавили от себя эту планету, — возразил старик, — подумай, для чего ты жил, что оставишь другим после смерти? Ещё один поэт и придворный, которого погубил безумный правитель, нахлебник, коего кормил простой люд, виноватый лишь в том, что родились не в тех семьях, или человек с большой буквы? И получив возможность вернуться назад, свершил ли те же ошибки и закончил свою жизнь, уподобившись курице, насаженной на вертел?

— Помню твои слова, — я заскрипел зубами, — что бы я ни сделал, всё окажется тщетным. Каждый человек в своей жизни, без исключения, совершает две ошибки. Сначала рождается, потом умирает. И между ними толпятся мириады других, крупных и мелких, важных и пустяковых. Недаром считается, что маленькие дети, умершие во младенчестве, сразу становятся ангелами. Не успевают свершить ничего и создать проблемы другим.

— Воистину, ты оказался очень хорошим учеником, — альв улыбнулся тепло, — как жаль, что, подобно бабочке-однодневке, вы, смертные, уходите так быстро, не успеваете передать знания другим, приходится повторяться раз за разом. Я как тот осёл, что тащит мельничное колесо круг за кругом, упорно и медленно. Давно уже всё надоело, мучает усталость и голод, но выбора нет. И жалко бросить, ибо столько сил и времени затрачено. И не видно конечной цели впереди. Однако, не всё впустую, ибо вкладываю в души людей духовную пищу, коя важнее телесной. Теперь вынужден тебя покинуть, готовься, избавление близко.

Не заметил я, в какой момент наступила ночь, накрыла своим благословенным крылом. Почти как смерть, хотя какие-то чувства остались. Стражи, что охраняли меня, скрылись, трудно поверить, что полутруп сумеет сбежать. Вот во мраке явились несколько теней, подхватили под мышки, осторожно сняли с кола, благо, я находился в полуобмороке и почти не почувствовал боли. Понесли куда-то, положили в носилки или на телегу на живот. Помню лишь лёгкое покачивание. Периодически погружался в небытиие. Отчего всё ещё жив, вопреки здравому смыслу и слабой человеческой природе? Скорей всего, чары ужасного старца.

Откуда-то сверху спустились светящиеся звёздочки, окружили по периметру, затанцевали.

— Пора сделать новый шаг и перейти на иной уровень существования, — послышался голос тёмного альва, — желаешь ли послужить мне или вернуться на кол и развлекать Иль-хана и дальше, пока не явится милосердная смерть, а после лечь на кладбище для бедняков или стать кормом для крыс?

— Плоть слаба, — я тяжело вздохнул, — ответ тебе известен заранее. Делай, что задумал, служитель дивов. Что плакать о погубленном навек теле?

Звёзды слились в один светящийся круг, опустились на землю. Служитель тёмных сил принялся чертить по периметру неведомые алые руны, бормоча при этом некие слова. Подул холодный ветер, послышались голоса, не имевшие ничего общего с человеческими, вторившие злодею. Вот символы мерзкие вспыхнули, взмыли в воздух, преобразились, превратившись в уродливых человекоподобных созданий, взялись за верхние конечности, образовав хоровод, пошли влево, высоко подбрасывая нижние конечности, гримасничали и кривлялись, будто насмехаясь надо мной. И имели на это полное право. Достигли определённого предела, вспыхнули синим пламенем, от которого повалил сизый дым, начал собираться в тучу. Ударила из неё зеленоватая молния, а после полился дождь чёрный, заливал землю внутри светящегося круга, образовалась лужа. По ней, в свою очередь, побежала рябь, потом появились первые крошечные волны, захлестнули моё тело, жижа прилипала к коже, впитывалась в неё.

Помимо воли я поднялся на четвереньки, не обращая внимание на чудовищную боль, взвыл, как побитая собака. Плоть начала меняться, ноги медленно вытягивались, ступни и ладони преобразились в копыта, выросла шерсть, после из головы показались рожки, ровно девять штук, ветвились они, оказались такими тяжёлыми. Прямо как грехи, коими обременил свою душу. Возможно, даже хуже.

— Кто отнял жизнь, тот отдаст свою собственную! – провозгласил остроухий. — Теперь бежать тебе придётся долго, до тех пор, пока очередная стрела или копьё не догонят, не заберут силы, выпустят кровь, обагрив ею землю, переложив твои проступки на плечи другого грешника. Постарайся сделать всё, чтобы спасти сменщика, не дать ему повторить твою судьбу.

Не то чтобы желал двигаться, ибо раны не зажили, и боль никуда не делась, но больше не контролировал собственного тела, к тому же, впереди появились призраки моей жены и друга, какими помню, здоровыми и красивыми, повернулись и пошли куда-то вдаль. Казалось, шагают так медленно, как на прогулке, но, сколько я ни выбивался из сил, не мог нагнать, кричал им вслед, моля остановиться и подождать, но оставались глухи жестокие.

Не ведаю, сколько времени прошло с тех пор, день, седмица, месяц, год, столетие, многие века, но неожиданно за спиной послышался стук копыт. Обернулся я и увидел нескольких всадников, подхлёстывали они скакунов, один поднял арбалет снаряжённый. Только не это! Не за себя испугался, но за этих глупцов. Знал, что их ожидает. Нельзя такого допустить.

Я бежал зигзагами, не позволяя подстрелить, перепрыгивал с холма на холм, птицей перелетал через ручьи и небольшие речки, переплыл озеро, не замечая, сколь холодна вода. Выбрался на берег, и тут бедро ожгла боль. Стрела попала! Охромел я и, несмотря на старания, не мог уже быстро бежать. Может, остановиться, встретить врагов, как привык? Рога остры, копыта сильны, посмотрим, кто выйдет победителем! Мне бы подняться на ноги, обнажить саблю, увы-увы-увы. Лучший пример трусости двуногих, не способных сражаться честно, лицом к лицу. Только издали, оберегая себя. Но не в этот раз, пусть и не мечтают взять жертву голыми руками.

Развернулся, заревел, бросая вызов, атаковал, охотники прыснули в разные стороны, одна лошадь споткнулась, завалилась, придавив всадника, пока можно о нём забыть, имеются и другие. Погнался за следующим. Бедняга уже опустошил колчан, потерял копьё, обнажил короткий меч. Конь оказался в разы умнее своего хозяина, чуял, с чем имеет дело, отступал, не слушаясь узды, шпор. Потом развернулся и унёсся куда-то. Третий воин спрыгнул на землю, выставил перед собой копьё, я взмахнул рогами, подцепил камень, полетевший в голову храбреца, попал точно, и тот упал, заливаясь кровью. Оставался последний, самый хитрый. Не позволял к себе приблизиться, ловко маневрировал, готовился ударить. Не знаю, чем бы закончилось, но охотник, придавленный лошадью, сумел выбраться, подполз ко мне, полоснул мечом по задней ноге, заставил отвлечься на него, оглушить копытом. Удар, теперь в бок. Застонал я, слёзы потекли из глаз, упал на колени, завалился на бок. И не себя оплакивал, ибо не терял ничего важного, горевал о душе убийцы.

Увы, в этом мире тот, кто выиграл, на самом деле проиграл, проигравший является победителем.

Вот накрыли тени, поднялись в воздух копья, пала тьма.