А ведь до городишки оставалось всего полдня пути! Угораздило же Ингвара попутать тропинки и забрести в лес. Блуждай теперь среди ёлок дурак дураком. И еды осталось совсем немного, и сонного порошка чуть-чуть. А спать без него – увольте!

Нет, конечно, это не первый раз, когда он заблудился. Наставник говорил, что у него талант – плутать в трёх соснах. Ингвар поначалу радовался: талант же! Что такое «сосны», он не очень понимал: в его родных краях таких деревьев не росло, да и слово «плутать» его слегка озадачивало. А вот то, что талант – это хорошо, он знал. Потом дошло.

Ингвар оглядел сумрачные ели и решил просто пойти обратно. Но только повернул туда, где у него нынче было обратно, как до его слуха донёсся приглушённый расстоянием лай. Судя по звуку, собаки быстро приближались. Что ж, надо подождать: где собаки, там и охотники. Подскажут доброму ревенатору, как попасть в город.

Мимо опрометью пронеслась лисица – словно рыжий всполох мелькнул. Через пару минут по поляне, мало не задевая Ингвара мускулистыми боками, пронеслись оглушительно брешущие псы.

Ингвар пожал плечами, поправил заплечную торбу и принялся вглядываться в деревья, ожидая людей.

Вскоре послышался топот копыт, и из-за деревьев вылетели два всадника. Подростки, почти мальчишки. Явно не ожидали встретить здесь кого-то. Осадили вороных, без труда управившись с разгорячёнными животными. Переглянулись и направили коней прямо к человеку, уже сделавшему им навстречу пару шагов.

Мальчишки оказались близнецами: странно похожие, с одинаковым удивлением на юных лицах. Одежда дорогая, но поношенная и явно не по размеру. У того, что слева, тёмно-синий бархатный камзол с пышным пожелтевшим кружевом на рукавах. У правого камзол когда-то бордовый, изрядно линялый, и кружевная отделка на рукавах поскромнее. У обоих узкие штаны, высокие сапоги и тёмные береты с приколотыми орлиными перьями. Не самое подходящее одеяние для охотничьих забав, но кто Ингвар такой, чтобы привередничать?

Мальчишки с жадным любопытством оглядели человека.

Ингвар изобразил что-то вроде приветственного поклона и поздоровался:

– День добрый, господа! Я слегка заплутал. Не подскажите ли, в какой стороне Ильбург?

Их, кажется, удивило его нахальство. Братья одинаково нахмурились, желая, видимо, поставить наглеца на место, но тут разглядели вышитый на потрёпанном плаще знак Врат Смерти: две палочки и сверху на них перекладина с рожками. Снова обменялись взглядами, на этот раз, кажется, довольными. И тот, что справа, сказал:

– Ревенатор? Какая удача! Наш ещё не явился, хотя должен был прибыть ещё позавчера, - голосок ещё совсем детский, но интонации уже вполне хозяйские.

Парень спешился. Его макушка едва доставала Ингвару до подбородка, хотя ревенатор не был высок.

– Большая честь приветствовать вас на землях нашего отца, барона Фирдевальда. Я – Шон. Это – Шин, – он кивнул в сторону брата, и тот чуть улыбнулся нежданному гостю.

– Мы приглашаем вас к себе в замок, – произнёс Шин. Голос мягче, чем у брата, но эта мягкость обманчива: в глазах светится недобрый огонёк.

Впрочем, Ингвару нет дела до чужих детей.

– У нас есть для вас работа, – хором закончили мальчишки.

Что ж, работа – это хорошо. Это деньги. А раз замок, то можно рассчитывать на пристойный ужин и ночлег.

– Согласен, – кивнул Ингвар.

 

До замка доехали быстро. Братья уступили ему коня, а сами ехали вместе. Ингвара слегка удивило, что мальчишек не сопровождают егеря, но, опять же, какое ему дело до особенностей местной охоты?

Замок издали выглядел почти эталонным: мрачная, тёмная, суровая громадина. Вокруг высокая стена и ров. Вблизи же оказалось, что стены местами поросли мхом, плющом и вьюнками, механизм, поднимающий мост, неисправен, а воды во рву нет уже, похоже, не первое десятилетие.

Словом, основательно, но бедненько. Надежда на богатое вознаграждение несколько поубавилась, но не исчезла: когда нужно вернуть кого-то с Той стороны, у заказчиков часто обнаруживается больше денег, чем можно предположить.

– Я скажу родителям, что мы нашли ревенатора! А то маменька уже все глаза выплакала, - вздохнул Шин, когда они спешились во внутреннем дворе.

– А я пойду распоряжусь насчёт обеда, – отозвался Шон. – Вам, господин ревенатор, предоставят комнату.

Парень жестом подозвал угрюмого мужика, что-то чинившего у стены, и велел ему:

– Устрой почётного гостя. Это ревенатор.

Мужик кивнул и сделал знак следовать за ним.

– Имейте в виду: он немой. И глухой, – крикнул вслед кто-то из близнецов.

Ингвар пожал плечами: лишь бы до комнаты довёл. По дороге он лениво размышлял, почему мальчик назвал ревенатора «нашим». Те, кто может возвращать души, никогда не селятся на одном месте. Если такой, как Ингвар, осядет где-то, то в скором времени там возникнут Врата Смерти. И мало никому не покажется! Потому ревенаторы странствуют, поднимая Врата по заказу везде, где их попросят. После ритуала Врата исчезают, не принося никому вреда.

Может быть, этот душелов родом отсюда? Редко, но так бывает, что после инициации ревенатор не изгоняется из родных мест, а объявляется своим: тогда он время от времени возвращается на родину из странствий.

По большей же части, таких, как Ингвар, не любят. Боятся, точнее сказать. В разных краях ходят жуткие слухи о том, что могут ревенаторы: и умертвить взглядом, и порчу навести, и людей жрать. В общем, ужас.

 

Мужик распахнул перед гостем дверь, и тот вошёл в комнату, не замечая, что уже попал, куда нужно. Налетел на кресло, ругнулся сквозь зубы. Огляделся, кивком поблагодарил провожатого и растянулся на пахнущей сыростью постели.

Сонного порошка осталось примерно на неделю. Смотря на сколько порций разделить содержимое мешочка. Семь-девять ночей можно будет спать спокойно. Но пока он не купил следующий мешочек, а лучше два-три, он не хотел бы развязывать этот. Сны уже стали тревожными: последний раз он принимал зелье три дня назад. И уже не единожды проклял себя за то, что отказался от денежной работы в мелком городишке по пути. Ну подумаешь, хотели наследники вернуть дедулю, чтобы он завещание переписал, что такого? Так часто делают те, кто может себе позволить ревенатора. Отказался он потому, что краем уха услышал, что возвращают старикана уже в одиннадцатый раз. Было в этом что-то неправильное.

В дверь постучали, и голос Шина произнёс:

– Через полчаса обед. Вас проводят, господин ревенатор. Хью ждёт у дверей.

– Благодарю, – воспитанно ответил Ингвар.

Есть хотелось ужасно. Помнится, однажды наставник затеял испытание и не давал ученику есть неделю. К концу третьего дня Ингвар всерьёз задумался об убийстве учителя с последующей варкой оного в котле с ароматными травами.

Ингвар вообще много чего не переносил: голода, затяжных дождей, змей, пенки на молоке, наёмных убийц, южных цветов с тяжёлым запахом смрада, пронзительных звуков флейты... Как говорил наставник: проще добить, чтоб не мучился несовершенством мира.

 

Если ночью предстоит поднимать Врата, то надо приготовиться. Настроиться, чтобы к тому моменту, когда Врата проявятся из небытия, быть спокойным, безмятежным и пустым.

Ингвар слышал, что некоторые ревенаторы могут привести себя в нужное состояние за полчаса-час. Ему требовалось гораздо больше времени. Он закрыл глаза и принялся отсчитывать удары сердца. Раз-два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Раз. Два. Три. Четыре.

За четверть часа он настроится. Потом поест – и снова примется считать. Десяток подходов – и он готов переступить порог.

В дверь еле слышно поскреблись: видимо, Хью напоминает, что пора обедать.

 

Обеденный зал был, как положено, огромным, холодным и неуютным. Неровные огни факелов рождали причудливые тени, придавая людям за столом загадочный и чуток жутковатый вид.

Во главе стола находился, очевидно, сам барон. Ещё нестарый, но уже почти седой, костлявый, с цепкими недобрыми глазами и длинным носом. Барон напоминал зимнего ворона, которые водятся далеко на севере.

Его супруга, бледная и, кажется, вправду заплаканная, имела утомлённый вид. Тёмные волосы, уложенные короной, только подчёркивали её бледность. Когда она подняла глаза на гостя, Ингвар поймал её взгляд, лихорадочный и горящий, словно что-то жжёт эту женщину изнутри. Она опустила глаза – и снова стала обычной, удручённой чем-то женщиной.

Больше людей за столом не было. За спиной сидящих маячили слуги. Слуг было трое, а стол был накрыт на шестерых.

– Добрый день, господин ревенатор. Большая честь, большая, – проговорил барон, приглашая гостя сесть рядом с собой.

Голос хрипловатый, но сильный.

– Барон Фирдевальд, госпожа баронесса, – учтиво раскланялся Ингвар, устраиваясь за столом.

К счастью, память у него была хорошая. Можно сказать, великолепная. Он невольно усмехнулся: великолепная память оказалась не только даром, но и проклятьем. Помнить то, что спокойнее было бы забыть, – это его наказание. А вот дорогу память сохраняет только, если на этой самой дороге сосредоточиться. Стоит отвлечься, задуматься ненадолго – и вот ты уже у барона Фирдевальда.

– Близнецы сейчас спустятся. Подождём немного, – проговорил барон.

– А вот Тильда нездорова, – негромко произнесла баронесса. – Так что начнём без неё.

Барон кивнул, Ингвар тоже.

На столе сиротливо стояло большое блюдо с запечённым кабанчиком. Ещё жареная утка. Немного хлеба. Жидкое овощное рагу. Три бутылки вина. Негусто для землевладельца по осени.

Но еда всё равно одуряюще вкусно пахла, вызывая безотчётное слюноотделение. Ингвар всерьёз забеспокоился, как бы урчание в его животе не заглушило голос баронессы или даже самого барона.

Вскоре прибыли близнецы. Один в чуть менее поношенном камзоле, расшитом золотой нитью. Другой – в старомодном платье. В остриженных по плечи волосах осенний лист. Ингвар уставился на них с изумлением, но тут же понял, что это девчонка. Она поймала его ошарашенный взгляд и быстро показала язычок.

– Это наши близнецы, но, полагаю, с ними вы уже знакомы. Садитесь! – велел барон.

Сразу ясно, чьим интонациям подражает мальчишка. Только голосишко ещё не тот. Ну это-то быстро придёт: вытянется, заматереет – и станет молодой копией отца. Странно: близнецы выглядят слишком юными, чтобы быть детьми хозяев замка. Видимо, приболевшая Тильда – первенец.

Наконец-то можно поесть!

Ингвар накинулся на еду с жадностью. Ему было всё равно, что подумает родовитое семейство. Да, он голодный. Да, не слишком воспитанный. Впрочем, как и все остальные. Шин ела мясо с ножа, облизывала испачканные жиром губы и кидала насмешливые взгляды на ревенатора. Шон вообще обходился без ножа, предпочитая сдирать мясо с костей зубами. Как и сам барон. Только баронесса ничего не ела, молча глядя в стол. Её руки теребили линялый платочек, но, кажется, она не замечала этого.

– Господин ревенатор, – вдруг произнес барон, – близнецы уже сказали вам, что у нас есть для вас работа?

– Да, – ответил Ингвар, – ещё они сказали, что ваш ревенатор задержался.

Барон кивнул:

– Мы ждали Берга в понедельник.

– Так не вовремя! – прошептала баронесса, продолжая комкать платок. – Он нужен был ещё в прошлом месяце!

– Не волнуйтесь, маменька! – бросил Шон. – Этот ревенатор всё исправит. Да, как вас, кстати, зовут?

– Ингвар, – пробормотал гость, отдавая должное утке.

– Очень приятно, – мурлыкнула Шин. – С нами вы уже знакомы. Папеньку зовут Теодор. А маменьку – Луиза.

Повисла тишина. Ингвар слегка удивился, продолжая глодать утиные косточки: как глава семьи допускает такую развязность со стороны юной особы? И, кстати, сколько лет близнецам? Десять? Одиннадцать? От силы двенадцать.

– Шин! – нахмурился отец. – А как же представить сестру?

– Её тут нет, – буркнул Шон.

– Я не с тобой говорю! – повысил голос барон.

– Она всегда с нами! – воскликнула его супруга.

Шин вздохнула, картинно пожала плечами: мол, как вам будет угодно, папенька.

– И старшая сестра, Тильда. Она у себя в башне. Ей нездоровится. Как всегда, – добавила она вполголоса.

– Шин! Думай, что говоришь! – баронесса вперила в дочь гневный взор и резко смахнула со стола подсохший кусок хлеба, на котором одиноко лежало утиное крылышко.

Слуга метнулся тенью, убирая упавшее. Барон проводил его взглядом. Странно, что в зале нет собак. Но, видно, горе здесь случилось недавно, и потому рядом с хозяевами нет места беззаботной собачьей возне. Или баронесса просто не любит животных.

– Простите, господин ревенатор. Моя супруга… очень переживает. Надеюсь, вы сможете привести её в доброе расположение духа.

Ингвар наконец почувствовал себя сытым и почти благодушным.

– А могу я узнать, в чём дело? Кого нужно вернуть?

– Конечно. Нам нужно оживить пленника. Или двоих?

Барон вопросительно взглянул на жену.

– Двоих, – ответила она, снова опустив глаза.

– Значит, двоих. Вы сможете сделать это сегодня ночью?

– Возможно, – уклончиво отозвался Ингвар.

Он предпочитал сначала выяснить все детали и только потом браться за работу. Сколько ему заплатят, например? А то обстановка в этом замке довольно странная, так что кто знает, во сколько оценивают нелёгкий труд ревенатора местные феодалы?

– Остались ли какие-то личные вещи? – уточнил Ингвар. – Чтобы вернуть…

– Да, мы знаем, господин ревенатор! – нетерпеливо перебил его барон. – У нас есть и личные вещи, и даже портреты. Так что вам не составит труда их вернуть. Драконья кровь тоже есть. Нужно только, чтоб вы привели их души с Той стороны.

Глаза барон теперь горели тем же лихорадочным огнём, что и у его супруги. Близнецы молчали, не проявляя никакого интереса к беседе.

– Хорошо. Тогда давайте взглянем на то, что у вас есть. Один только вопрос: по поводу оплаты…

– Мы заплатим, – бросила баронесса, уже выходя из-за стола. – Серебром.

Барон извлёк откуда-то увесистый мешочек и показал гостю. Затем положил мешочек на стол и толкнул в сторону ревенатора.

Ингвар взял мешочек – внутри судя по форме не монеты, а украшения – и сунул в карман. Обманывать ревенатора никто не будет. Считается, что возвращающий души может сотворить с обманщиком такое, что обычному человеку и представить сложно. И вот это для разнообразия не просто слухи.

Барон провёл ревенатора узкими коридорами в небольшую комнату. Следом шла баронесса, за ней плелись близнецы. По пути, повинуясь, видимо, незамеченному гостем приказу, возникший из неприметной дверцы в стене слуга протянул барону факел. Ещё один был вручён Шону.

 

В комнатушке не было ничего, кроме трёх портретов у стены. Ингвар подошёл ближе – и оторопел. На первом был изображён молодой мужчина с когда-то породистым и, возможно, красивым лицом. Судить о красоте было сложно, поскольку в запавших серых глазах плескался такой ужас, что Ингвару стало не по себе. Нос несколько раз ломан и плохо сросся. Губы искусаны. Мужчина на портрете имел наполовину обожжённые волосы, одно ухо и глубокий ожог под бровью. Чётко прорисованные пятна ожогов и шрамов страшным узором уходили под одежду. Рука у него была одна, а на той, что уцелела, не хватало пальцев. На среднем пальце неуместно блестело золотое кольцо с большим рубином. Сам человек был завёрнут в серую хламиду, и оттого украшение смотрелось ещё более дико.

С трудом оторвав взгляд от картины, Ингвар посмотрел на следующий портрет. Человек на втором портрете был незряч, но не от рождения, а потому, что кто-то выжег ему глаза. Всматриваться в детали Ингвар не стал. Заметил лишь, что у второго также не хватает пальцев на руках, а на одном из уцелевших красуется дорогой перстень. И что художник был отменно талантлив.

На третьем портрете была нарисована девушка. Огромные серые глаза, пустые, как городская площадь в грозу. Никаких шрамов или увечий не было заметно, но в её позе, в выражении лица, в безвольно лежащих на коленях руках было столько страдания, сколько не по силам пережить человеку. Она и не пережила.

– Эти двое, – донёсся до Ингвара голос барон. – Девчонка тронулась умом – и Берг сказал, что её нельзя вернуть.

– А жаль, – протянула баронесса, – с ней было проще…

Ингвар почувствовал, что у него пересохло в горле. Облизал губы и с трудом выдавил из себя:

– А что… что произошло?

– Берг возвращает их каждый сезон. Мы стараемся, чтобы они оставались живы примерно до его приезда, но в этот раз не получилось. Чёртов Виктор задохнулся!

Барон говорил так, словно не сомневался: «чёртов Виктор» испустил дух назло ему и его семейству.

– Хорошие портреты, правда? – вдруг улыбнулся хозяин замка, заметив оторопь гостя. – Берг знает их, так что мы заказали портреты на такой вот случай: если понадобится обратиться к пришлому ревенатору. Как-то Берг задержался на три месяца. Ревенатора я нашёл, а вот тела этих мерзавцев были в таком состоянии, что он не смог их опознать. Едва уговорили вернуть их по описанию и фамильным перстням!

– Папенька даже не очень много тому художнику заплатил, – заметила Шин. – Кажется, ему просто понравилось их рисовать.

Она засмеялась. Её звонкий смех эхом прокатился по комнате, неуместный, как на похоронах.

– Как давно ваш ревенатор возвращает этих людей? – спросил Ингвар, стараясь говорить спокойно.

Барон задумчиво нахмурился:

– Десять лет.

– Несколько раз в год?

Фирдевальды кивнули. Их, кажется, несколько удивило его любопытство. Подумаешь, пытаем и убиваем кого-то десять лет подряд – какое вам дело?

И, правда, какое Ингвару дело?

– Что они совершили?

Он чувствовал непонятное смятение. Всё-таки стоило принять порошок вчера ночью.

Члены семейства с недоумением переглянулись. Затем барон сказал:

– Вижу, вам нужно кое-что объяснить. Ладно, я слышал: такое с ревенаторами бывает. Идёмте. Я вам покажу.

Они долго петляли по коридорам. Поднимались по лестницам. Проходили мимо пыльных тёмных ниш, местами прикрытых линялыми гобеленами. Наконец, оказались у дверей комнаты на вершине башни.

– Там наша дочь. Тильда.

Барон достал ключ и отпер дверь. Тихонько вошёл в освещённую двумя масляными лампадами комнатку. Большая кровать. Занавешенное окно. У кровати кресло. В углу комнаты табурет с тазом и кувшином. Ни рукоделия, ни книг, ни обычных мелочей, которые – хочешь-не хочешь – появляются вокруг того, кто обживает свою комнату.

На постели сидела девушка в светлом платье. Длинные волосы аккуратно убраны в корону, как у матери. Волосы тёмные, кожа бледная. Она не подняла головы, ничего не сказала. Никак не выразила своего отношения к тому, что её покой нарушили.

– Она сидит здесь двенадцать лет, – проговорил барон. – Ни с кем не говорит. Ничего не замечает. Никого не узнаёт.

– Это сделал Виктор, – прошипела его жена. – Виктор и его дружок. Подонки! Мрази!

Близнецы хором вздохнули.

– Дети, подождите снаружи! – велел барон.

Когда дети покинули комнату, он рассказал ревенатору о том, как тринадцать лет назад соседский наследник Виктор сватался к его Тильде. Как Тильда не захотела за него замуж, ибо он был груб, жесток и вспыльчив. Как барон вежливо отклонил предложение соседа и его сына, поскольку счастье дочки для него было важнее всего. А после Тильда пропала.

Её похитили – и отец искал её повсюду. Виктор был участлив и взволнован, вызвался помочь. И нашёл, поскольку точно знал, где она. Он якобы спас её из рук «разбойников», рассчитывая получить её благосклонность. Но Тильда всё равно не захотела падать в его объятья.

Тогда он пришёл в ярость – как это часто с ним бывало – кричал, грозился, проклинал. Но она только качала головой. Об этом и о том, что произошло дальше, барону Фирдевальду рассказали позже испуганные слуги Виктора. Молодой господин ударил Тильду так, что она потеряла сознание, выволок наружу из своего шатра и надругался над ней. Затем предложил всем желающим последовать его примеру. Желающие нашлись.

Три дня и две ночи, пока барон Фирдевальд не добрался до лагеря «разбойников», Виктор и его дружок измывались над Тильдой. Когда отец нашёл свою крошку, она не могла ходить и даже сидеть. Лежала, сжавшись в комок, покрытая вонючей коркой из подсохшей крови, семени и мочи ублюдков. Отца она не узнала. Вообще с тех пор не узнавала никого.

Барон говорил глухо и сидел, опустив голову. Его руки бессильно сжимались, словно он заново переживал горячечные дни и ночи поисков. Слова барона звучали просто и в тоже время так страшно, что Ингвар сумел выдохнуть только тогда, когда рассказ закончился.

– Мы долго воевали с соседом, – добавила баронесса. – Мы победили, как видите. Виктор, его дружок и сестрица у нас в плену. Мы поклялись отпустить их, когда наша дочь вернётся.

Она усмехнулась, и Ингвар живо представил, как она с такой усмешкой ломает пальцы или прижимает к живому телу раскалённое железо, наслаждаясь криками и мольбами.

– Но наша Тилли всё ещё не вернулась, – горько вздохнул барон.

 

И не вернётся – это точно. Те, кого покидает рассудок, теряют душу или связь с ней – философы и учёные до сих пор не пришли к единому мнению на сей счёт. Но в одном они согласны друг с другом: душу безумца нельзя вернуть. Так что Тильда до самой смерти и после неё останется такой, как сейчас.

То, что совершил этот Виктор, чудовищно, хотя за годы странствий ревенатор почти привык к тому, как жестоки друг к другу люди. Но, ясное дело, в глазах безутешных родителей ему нет прощения. Ингвар никому не пожелал бы такого горя.

Но десять лет?! Десять лет пытать пленников, раз за разом возвращая их, чтобы продолжить? Это справедливое возмездие? Или безумие?

И причём тут его сестра?

– Око за око, – ответила баронесса, и Ингвар понял, что последнюю мысль произнёс вслух. – Её братец каждый раз так кричал, когда я приказывала псарям приласкать её, как следует.

Женщина засмеялась. Пронзительный звук ударил по нервам, и ревенатор ощутил, как нарастает головная боль.

– Простите, барон, но я отказываюсь от работы.

Ингвар вытащил мешочек с серебром и протянул барону. Тот не стал брать.

– Почему?

– Меня слишком задела ваша история. Я не могу идти на Ту сторону в таком состоянии.

– Но, может, в следующую ночь? – требовательно спросила баронесса.

– Нет, – твёрдо заявил Ингвар, стараясь не смотреть на безмолвную фигуру девушки за спиной барона. – Мне жаль.

– Но так нельзя! – закричала женщина. – Нельзя! Они не могут отдыхать там, на Той стороне, когда Тильда страдает! Они должны мучиться!

Звериный оскал исказил её лицо – Ингвар едва не отшатнулся. Невозможная нечеловеческая ненависть судорогой свела черты баронессы, сделав хозяйку замка похожей на чудовище из ночного кошмара.

Но он был прав. Эта история слишком взволновала его.

…в этом замке так душно и тяжело…

 

Он не может идти на Ту сторону. Если дух ревенатора беспокоен, то души на Той стороне Врат почувствуют его. И уничтожат. Кто-то говорит, что души разрывают того, кто может открывать Врата. Другие считают, что души просто уводят ревенатора от Врат – и он обречён вечно скитаться в бесконечной тиши, пока не станет таким же прозрачным, пустым и безжизненным, как души мертвецов.

Ингвар слишком хорошо помнил своё посвящение. Когда ему было восемь, он умер от крысиной лихорадки, сожравшей всю их деревню за считанные дни.

На Той стороне оказалось страшно и пусто. Десятки, сотни, может быть, тысячи безмолвных теней не заполняли пустоту, а только странными образом делали её ещё глубже и безнадёжнее. Ингвар испугался – и души вокруг слабо зашевелились, словно просыпаясь.

«Они увидят меня!»

Надо не бояться, надо думать о чём-нибудь другом. С рождения он был болезненным ребёнком. Как и все ревенаторы, как он позже узнал. Часами страдая от головной боли или необъяснимой слабости, он воображал волшебный лес, где растут чудные деревья, поют дивные птицы, а на полянках цветут медовые пряники. Во всех подробностях представлял себе каждое дерево, каждую птичку, каждый цветок. Любовался ими – и мучительно пустые, бесполезные дни проходили быстрее.

И Ингвар попытался представить свой лес. Брёл меж успокоившихся душ и снова мысленно разглядывал каждый листочек, каждую бабочку, каждую травинку. Пока не добрался до огромных странных ворот. Вернее, Врат. Даже ребёнку из глухого медвежьего угла было ясно, что это не просто ворота. Он огляделся, положил руки на массивные створки, исчерченные непонятными знаками, толкнул их – и вышел обратно, на Эту сторону.

Страх Той стороны остался в нём навсегда. Из-за него приходилось принимать сонный порошок, иначе он оказывался на Той стороне, едва засыпал. И души не были такими тихими и вялыми, как тогда, в детстве, и как всегда наяву, когда он работал.

Наставник подарил ему возможность спать спокойно, впервые напоив зельем с сонным порошком. Но стоила эта возможность ох как недёшево. Сонный порошок немногим уступал по цене драконьей крови, без которой нельзя было воплотить вернувшуюся душу. Так что денег Ингвару постоянно не хватало.

Но лучше не поесть. Не поменять потёртые сапоги и изрядно потрёпанный плащ, чем остаться совсем без порошка.

И теперь, когда он не знает, прав барон и его жена или нет, да и вообще может ли кто-то быть правым в такой истории, он не пойдёт на Ту сторону.

Ингвар вложил мешочек в руку барона и вышел. Память не подвела его, и он выбрался из башни, затем дошёл до обеденной залы, где сидя на одном стуле шептались близнецы. Вышел из замка.

Что ж, ночевать придётся в лесу, да и до Ильбурга его теперь вряд ли проводят. Хорошо хоть вещи он по привычке взял с собой ещё на ужин.

– Господин ревенатор, вы отказались? – послышался за спиной голос Шона.

– Да.

– Жаль, – вздохнул мальчишка. – Маме грустно, когда она не может пытать этих уродов в подвале.

– Она плачет, – тихонько добавила Шин. – А когда Берг приедет, неизвестно. Нам маму жаль.

Ингвар покачал головой:

– Нет. Я не могу. Мне тоже жаль.

– А почему?

Близнецы обогнули ревенатора и теперь с детской непосредственностью заглядывали ему в лицо.

– Нельзя заходить на Ту сторону, если что-то беспокоит.

– А что вас беспокоит? – хором спросили брат и сестра.

Ингвар встряхнулся.

– Неважно. Важно то, что я не могу.

Близнецы отошли на шаг и привычно переглянулись.

– Ладно, всё равно Берг их вытащит. Скучно. Раньше мы тоже с родителями развлекались в подвале, но нам надоело, – протянул Шон.

Шин добавила:

– Наверно, от того, что мы Тильду не знаем совсем. Сколько мы себя помним, она там сидит. Как кукла. А для родителей она – любимая дочка. Смотрите, какое у неё красивое платье было.

Она закружилась на месте. Неужели у девочки нет своих нарядов?

– Вы не останетесь, да? А куда вы идёте? – требовательно спросил Шон, любуясь сестрой, которая всё не переставала кружиться, усиливая головную боль Ингвара.

– Не знаю. То есть в Ильбург.

Шин резко остановилась.

– Это во-о-о-он туда! – махнула рукой вправо от замка. – Но пешком идти долго. Дней десять, наверное. Где ваша лошадь?

Пришлось объяснять, что лошади нет. Им стало интересно, почему. С трудом, но ему удалось отвязаться от близнецов.

Он выбрался за крепостную стену и отправился туда, куда показала Шин – на север. Перед глазами всё маячили портреты: проклятая память! Кажется, кошмары теперь станут разнообразнее, усмехнулся Ингвар.

Нужно смотреть на деревья вокруг. Пусть голова будет занята запоминанием дороги. У этой ели пожелтевшая ветка почти у самой земли. Та берёзка напоминает вытянутую руку с восемью пальцами. На дубе рядом два дупла.

Стоит чуть отвлечься – и снова окажешься непонятно где.

Этой ночью уснуть он так и не смог. Если принять первую порцию сейчас, то до города едва хватит. И то, если он снова не заблудится. Или если Шин забавы ради не отправила его в другом направлении. А на новый мешочек сонного порошка денег нет. Сначала нужно будет заработать.

Значит, пока придётся просто не спать. Как-то странствуя по далёким восточным землям, он остался без порошка и не спал неделю. Ревенаторы выносливее людей, но даже их силам есть предел. На седьмой день он чуть с ума не сошёл, увидев, как тени с Той стороны разгуливают вокруг местных хибар, заглядывают в дверные проёмы, прислоняются к стенам, крадутся за прохожими.

Не сразу, но он понял, что это неправда. Что сны, которых он не видел так давно, сами пришли к нему в гости.

Местный знахарь угостил его каким-то снадобьем – только так и выжил, потому что даже ревенаторы не могут не спать вообще.

 

Он просидел полночи у разведённого костра. Грел руки. Думал.

Наставник говорил, что если много думать, то думалка вырастет здоровенная и во Вратах застрянет. За эту ночь уже, наверное, такая вымахала, что он просто во Врата не пройдёт. Вот было бы хорошо.

 

Под утро зарядил дождь – и лес сделался мокрым и совершенно негостеприимным. Дождь был мелким и нудным. Он тихо шуршал, наводя тоску и уныние, словно без него мало было Ингвару печали.

Ревенатор упрямо шёл и шёл. Идти было тягостно.

Под вечер Ингвар решил, что нужно вернуться и сжечь эти чёртовы портреты. И вещи этих «уродов из подвала». Они уже получили сполна за то, что сделали.

Когда он принял решение, сразу стало легче. А мысли о том, что Берг помнит этих пленников, как свои пять пальцев, он старался гнать от себя подальше.

Он повернул обратно. Благо ходить по лесу он не умел, так что обломанные ветки и примятая сырая трава сразу показали ему, куда идти.

 

…всё-таки он, видно, немного ошибся с направлением.

К вечеру Ингвар заметил неподалёку костёр – и поспешил к нему. Хотелось тепла и еды. Ну или хотя бы только тепла.

На полянке, закутавшись в плащ, сидел мужчина. Глядел в костёр. На шум не обернулся, лишь негромко предупредил:

– Ревенатор.

– Я тоже! – усмехнулся Ингвар.

Тут мужчина повернул голову. Ингвар подошёл к костру, скинул тощую торбу и протянул руки к огню, стараясь повернуться так, чтобы сидящему стал заметен знак на груди. И на его знак тоже поглядел: так и есть – ревенатор. Глянул в лицо: немолодой, горбоносый, с тяжёлым подбородком и тонким шрамом, проходящим через уголок рта.

– Вечер добрый, коллега. Я Берг.

– Ингвар.

Он уселся напротив Берга и поинтересовался:

– В замок Фирдевальдов?

– Так и есть. Нечасто тут встретишь ревенаторов.

– Я заблудился, – усмехнулся Ингвар.

Лицо Берга не выразило никаких эмоций, но он с вежливым любопытством приподнял бровь:

– Такое тоже нечасто встречается.

– Да, наставник говорил, что все душеловы дорогу чуют, поскольку странники, не хуже тех бродяг, которые табором разъезжают. А я вот такой, чудной!

– Тебе предлагали работу? Если ты всё сделал, то мне можно разворачиваться. И так опаздываю.

– Да, предлагали. И нет, я не сделал.

– Не сошлись в цене? – предположил Берг. – Барон уже почти разорён. Сам понимаешь: драконья кровь очень дорога. Да и я не бесплатно работаю. А крестьян и челяди у него уже почти не осталось. Шону в наследство достанется абсолютно пустая казна и почти пустая земля.

Ингвар не мог понять, находит ли его собеседник такую перспективу смешной, нелепой, предосудительной или печальной. Лицо у Берга было спокойным, точно выбеленные солнцем огромные валуны, лежавшие посреди белых песков недалеко от тех мест, где родился Ингвар.

– Послушай, тебя совсем не волнует то, что творится в этом замке? – спросил Ингвар.

Берг безразлично покачал головой.

– А тебе не кажется, что эти, из подвала, уже достаточно наказаны? – не отставал Ингвар.

– Какая разница? – Берг позволил себе выразить лёгкое удивление. – Пока барон мне платит, я приезжаю.

– Ты возвращаешь их десять лет – и тебе всё равно?

– А как иначе? – пожал плечами ревенатор.

– Ты же знаешь, что с ними делают!

Берг кивнул.

Наверное, об этом говорил наставник, когда описывал ему, каким должен быть настоящий душелов. Спокойный, безмятежный, равнодушный. Пользующийся своим даром себе во благо. Ингвар горячо доказывал, что нужно быть благородным и смелым, они же герои. Не может же такая сила быть просто так! Наставник смеялся до слёз.

– Но ведь барон и баронесса погрязли в прошлом и своих подвальных делах! Застряли там – и не думают о тех детях, которые рядом с ними, которым нужно внимание и забота! Не думают о будущем! – повысил голос Ингвар.

– Ну и что? Какая нам разница? – повторил Берг.

– А хоть что-то в этом мире тебя волнует? Есть хоть что-нибудь, что заставит тебя переживать? Должны же мы во что-то верить…

Кажется, Ингвар был неприлично взбудоражен. Что ж, это всё ночи без сна и сложные людишки со своими сложными историями!

Берг медленно перевёл взгляд на собеседника.

– Нет. Нет ничего, что заставило бы меня переживать. И ты станешь таким. Или Та сторона тебя уничтожит.

Помолчал, глядя то ли на Ингвара, то ли сквозь него, и вдруг добавил, не меняя интонации:

- Хочешь сыти с малиной?

Молодой ревенатор кивнул, и Берг вытащил из торбы, лежащей у ног, чашку. Наполнил её из котелка, остывающего рядом с костром. Протянул Ингвару.

Тот смотрел на старшего коллегу и думал: «Неужели и я стану таким? Забуду однажды всё, что меня радует, смешит и злит. Буду смотреть на мир пустыми глазами. Не делать ничего, что выходит за пределы обязанностей душелова. Никого не жалеть. Ни о чём не переживать и ни во что не верить».

Взял протянутую чашку.

«Разве это жизнь?»

Берг налил сыти и себе.

– Красивая ночь сегодня, – негромко сказал он и, запрокинув голову, уставился в ночное небо.

На небе не видно ни звёзд, ни луны. Возможно, Берг просто избегает разговора. Или ему по-настоящему всё равно, на что смотреть?

А Ингвару не всё равно.

Нельзя позволить Бергу добраться до замка и вернуть те души. Сейчас ещё можно сделать вид, что передумал и решил сам выполнить заказ. Поскольку Ингвар пришёл сюда раньше, по неписаному правилу Берг должен уступить.

Но зимой или по весне он вернётся. Для ревенатора нет срока давности. Можно вернуть душу умершего вчера, месяц назад, год, двадцать лет – неважно. Была бы возможность опознать душу. А Берг сумеет узнать их с закрытыми глазами.

Значит, он не должен приехать туда вообще.

От осознания этой мысли Ингвару стало страшно так, как не было никогда.

Но кто-то должен поступить правильно.

Ревенаторы живут долго. Много дольше людей. Ревенаторы выносливы, не подвластны болезням и старости. Но, вопреки слухам, не бессмертны. Таких, как Ингвар и Берг, можно убить. Другое дело, что тот, кто открывает Врата с Этой стороны, может открыть их и с Той. Любой ревенатор может вернуться, если захочет. Нет пути назад лишь тому, кто ушёл, потеряв душу.

Ингвар хотел попросить коллегу не ездить больше в замок Фирдевальдов. Открыл было рот, но, глядя на Берга, с кристальной ясностью понял, что не добьётся ничего. Он всё смотрел на Берга, любующегося небом, и не мог понять, человек ли тот. Насколько люди они оба.

Наставник говорил, что только люди могут сострадать друг другу и только люди могут причинять друг другу вред без острой необходимости – не из-за голода или боли, как животные, а от скуки или забавы ради. Только люди могут поступать правильно или неправильно, ведь у животных нет морали и совести.

Берг не сможет калечить человека для смеха. Он не будет и помогать из сочувствия. Так человек ли он?

Некоторые считают ревенаторов ошибкой природы. Другие думают, что душеловы – порождение Той стороны. Для кого-то они лишь инструменты судьбы. У ревенатора нет души, нет страхов, нет радостей. Можно ли остановить судьбу? Люди не могут ничего противопоставить фатуму, а ревенатор, он может?

Берг опустил голову, допил сыть, плеснул себе ещё и, с сожалением поглядев в чашку, поднялся.

– Эх, придётся отойти.

Ушёл в кусты.

Ингвар проводил его взглядом. Вздохнул, вытащил из-за пазухи маленький полотняный мешочек. Последний.

Может, стоит просто забыть? Кто они ему, эти Фирдевальды, эти пленники, вообще все эти люди? Никто! Пусть живут и умирают, как могут. А Ингвар пойдёт своей дорогой. Заработает на следующую порцию порошка, еду и кров. Может быть, кто-то даже скажет ему «спасибо».

Память упорно подставляла ему портреты. На трёх человек лишь одна пара глаз. Безумие. Одержимость.

Он дотянулся до чашки Берга и всыпал туда весь порошок. Слегка взболтал – и порошок растворился, не оставляя следа. Аккуратно поставил чашку на место, плеснул сыти с ягодным ароматом себе.

– Хороша, – заметил Берг, появляясь из-за деревьев. – Шесть трав, немного мёда и сушёная малина.

– Вкусно, – согласился Ингвар.

Берг уселся на место, взял чашку, добавил тёплого напитка, слив остатки из котелка. Ингвар уставился в огонь и думал о волшебном лесе. Среди тонких светлых стволов притаилась лиственница с вечнозелёными хвоинками.

…вот сейчас ещё можно отвлечь Берга.

Маленькие розовые цветочки застилают пряничную поляну от края до края, и если принюхаться, то можно уловить тёплый запах печива с лёгкими нотками мёда, корицы и муската.

...ещё можно выбить чашку у него из рук. Ингвар застыл, как статуя.

Ещё можно ему помешать. Думай о лесе. Смотри, какие тонкие веточки с резными листочками. Слушай, как шумит ветер в кронах. Молчи.

Уже нельзя.

Берг допил сыть, потянулся.

– Что-то меня разморило. Странно. Я…

Ревенатор сунулся в поясную сумку, хотел достать что-то, но не сумел. Неодолимая сила порошка заставила его обмякнуть и, блаженно улыбаясь, уйти в страну грёз.

Такая доза уносит человека в забытьё. Это не сон даже, а почти смерть. Видения, невозможно прекрасные и чудовищно жуткие, видения из самых глубин памяти, из-за порога Врат.

Пока душа Берга не здесь, нужно действовать. Только так он не сможет вернуться. Ингвар вскинул руки к вискам и сжал голову. Что же я делаю?

Прости, ревенатор. Но мне не остановить тебя по-другому. Тебя вообще не остановить. Наверное, это всё-таки судьба.

Ингвар вытащил из-за пояса нож. Боль поселилась в левом виске и пронзала его до алых вспышек в глазах. Нужно больше спать. И меньше волноваться.

Наставник говорил: начал дело – заканчивай.

...он оставил тело Берга там же, на поляне. Не стал трогать его вещи. Ни еду, ни деньги, ни амулеты, ни драконью кровь. Прости, ревенатор.

 

До замка совсем не так далеко, как казалось. К рассвету он уже оглядывал замковые стены и ров, на дне которого темнела мутная густая грязь.

Прикинул, как будет перебираться через это месиво, а потом пытаться взобраться на стену, высящуюся почти на четыре человеческих роста, – и решительно пошёл прямо по опущенному мосту. Если кто-то заметит, можно будет сказать, что ревенатор передумал и решил взять заказ.

Со стороны псарни послышался лай, но людей не было видно. Тёмные предрассветные сумерки пытались не пустить человека, сгущаясь плотной стеной, но Ингвар вошёл в них, словно в воду.

Никто так и не остановил его, не окликнул. Он постоял у приоткрытых ворот, прислушиваясь, и проскользнул внутрь.

Дверь, в которую он входил днём в сопровождении глухого Хью, была приоткрыта, будто кто-то только что вышел. Ингвар пожал плечами и прошёл внутрь. Судьба.

Сначала в комнату с портретами. Он крался неслышной тенью, но старался зря. Никто не встретился ему на пути. У комнатки Ингвар снова замер, прислушиваясь, но не услышал ничего кроме собственного дыхания. Боль в виске усилилась, и он с силой саданул кулаком по стене, чтобы отвлечься.

Дверь не заперта. Внутри также пусто, как и днём. Ревенаторы видят в темноте, но здесь, в комнатушке без окон, слишком черно. Он вышел в коридор и дошёл до второго поворота, где видел факел. Вынул его из крепления и вернулся. В комнате сунул в скобы на стене напротив картин.

Вырезал портреты из роскошных рам, брезгливо стараясь не касаться мастерски нарисованных увечий. Изрезал полотна тонкими полосами, бросил в угол подальше от рам, ткнул факелом в обрезки.

 

Теперь в подвал. Нужно сломать кольца. Почему-то если личная вещь повреждена, она теряет способность приводить ревенатора к хозяину. Искать душу по волосам, обрезкам ногтей или другим частям покойного тоже бесполезно.

Ингвар спустился на первый этаж. Замок большой, но малообжитый. Иди туда, где нет пыли, где пахнет людьми, и найдёшь вход в подвал.

Ревенатор шёл осторожно, но быстро. Чем скорее он покончит со всем этим, тем лучше. Сначала он чуть не забрёл на кухню, но приглушённый дверями голос кухарки, распекающей кого-то за разбитый горшок, и усилившийся запах еды помогли ему понять, что он ошибся.

Со второй попытки он нашёл то, что искал. Дверь не заперта. Похоже, в этом замке закрыта только комната несчастной Тильды.

Одинокий чадящий факел не освещал подвальный коридор, а скорее делал его ещё темнее. Едва он открыл дверь, скрывающую камеры, как тяжёлый запах разложения ударил в нос, вышибив дыхание. Он долго боролся с тошнотой, сглатывая едкую желчь. Слышал тихие шорохи там, впереди, и не мог заставить себя шагнуть в вонючую беспокойную темноту. Точно знал, что не бывает оживших мертвецов, – и не мог.

Это крысы, Ингвар. Это просто крысы.

Ноги сделались ватными, а руки такими слабыми, что он едва не выронил факел. Нельзя отступать. Не может судьба решить, что для её великих дел в этом подвале слишком мерзко пахнет или слишком подозрительно шуршит.

Давай, Ингвар, давай. Сумел выйти когда-то из Врат, сможешь и теперь. Ведь там было страшнее, правда?

Он сделал, наконец, маленький шаг вперёд. Затем ещё один. Потом стало легче.

Мертвецы – и свежий, и тот, что испустил дух в прошлом месяце – лежали в одной камере. Видимо, чтобы ещё живой пленник во всех подробностях видел, что его ожидает совсем скоро. В углу камеры напротив белела фигура в остатках светлого одеяния. Ингвар сунулся туда, но из-за решётки на него глянул оскаленный череп. Это сестра Виктора. Сидела здесь, такая же безмолвная и безучастная, как Тильда, и умирала на глазах брата.

Ингвар поёжился и вернулся к трупам. Ключ торчал в двери: пленники уже никуда не денутся.

Найти кольца оказалось просто: мертвецы не прятали рук, не пытались обмануть того, кто пришёл за их последним имуществом. Крысы изрядно подпортили тела, и Ингвар старался не смотреть на трупы, особенно туда, где были лица.

Сначала тот, кто умер раньше. Тело уже мало напоминало человека, хотя сохранило узнаваемые очертания. Кольцо сползло с пальца вместе с подгнившей плотью. А чтобы снять украшение со свежего трупа, пришлось отрезать ему палец. Кость поддавалась с трудом, но ревенатор сильный, ревенатор всё сможет.

Ингвар уже не боролся с дурнотой. Тошнота прошла сама, отступив перед головной болью и странным чувством невозможности происходящего, которое заполнило ревенатора целиком. Его чувства словно онемели, отнялись, как бывает с неудачно отсиженной ногой.

Кольца под каблуком ревенатора быстро потеряли форму. Он пнул их куда-то в сторону искалеченных тел и медленно пошёл к выходу из подвала.

 

Там его уже ждали. Сначала он услышал тихое жутковатое рычание. Пригляделся и в полутьме коридора увидел двух псов, хищно оскалившихся и готовых к броску. Псы, крупные, чёрные, одинаковые как тени. Их молчаливые фигуры дышали готовностью порвать человека по первому сигналу.

Неужели вот так всё кончится? Его загрызут собаки? Или хозяева замка успеют оттащить псов – и он окажется в той же темнице, где годами страдали пленники. Считается, что ревенатора обижать нельзя, что душеловы умеют так страшно мстить, что живые завидуют мертвым. Но сюда, в эту глушь, наверное, даже слухи не доходят.

Раздался резкий свист. Псы, повинуясь команде, опустили тяжёлые зады и замерли, продолжая сверлить его свирепыми взглядами. Из-за поворота показались близнецы. Уставились на ревенатора, чуть склонив похожие головы налево. Погладили собак.

– Я знала, что вы вернётесь. Не поняла только, зачем?

Не то чтобы Шин ждала ответа. И Ингвар молчал, чувствуя лишь болезненную усталость.

Она продолжала:

– Мы вышли посмотреть, почему пёсики лают не так, как обычно. А это, видимо, были вы.

 

Псы не сводили с него кровожадных глаз.

 

– Мы вас отпустим, – сказал Шон. – Чтобы вы там ни делали, уходите. Берг всё равно их вернёт. Ничего не изменится.

 

Ингвар молча прошествовал мимо близнецов с одинаковыми собаками, ощутив яростное нетерпение животных, словно жар, исходящий от печки.

– Никогда ничего не меняется, – вздохнула Шин у него за спиной. – Каждый день, каждый месяц, каждый год – одно и то же. Родители пытают этих в подвале. Папа прикидывает, чем заплатить Бергу за ритуал и кровь дракона. Мама одевает Тильду и поит её маковым отваром. А мы скучаем.

Ингвар замер и медленно развернулся. Так, словно на голове у него стоял сосуд с бесценной жидкостью, ни капли которой не должно пролиться.

– Ваша мать поит Тильду маком?

Они кивнули.

– Давно?

– Всегда, наверное, – близнецы одинаково пожали плечами. – Мы увидели, когда нам было лет шесть.

Если так долго поить человека маковым отваром, то немудрено ему превратиться в безмолвное тело. Виктор ли виноват в том, что Тильда стала куклой, или родители, с нездоровой заботой опекающие её дурманящими зельями?

Что, ревенатор, поиграл в судьбу?

В груди было пусто и тяжело.

Он сказал:

– Вы меня отпустили. Теперь я отпускаю вас. Уходите. Полчаса – и будет поздно.

Близнецы несколько секунд вглядывались в его лицо, а затем переглянулись и шарахнулись прочь, уводя собак.

 

Ингвар поднимает Врата, точно зная, что на этот раз не справится с ними, не сможет заставить их исчезнуть. И они встают, огромные и величественные. Здесь, в узком коридоре, им тесно. Сначала они выглядят совсем прозрачными, сквозь них можно разглядеть уходящий за угол коридор, но с каждой секундой, повинуясь воле ревенатора, Врата становятся всё более плотными, разрывая стены подвала и потолок.

Ингвар чувствует, как дрожит замок, ещё немного – и он начнёт рушиться.

Ярко горят знаки, вырезанные на створках Врат. Всё отчётливее видно тёмное полотно дверей, резные ручки. Врата сминают камень подвала, словно они должны находиться здесь, а замковый коридор – нет. Наконец, они проявляются полностью и застывают.

Створки медленно расходятся, выпуская на Эту сторону Ту.