- Чёрт! Ой, прости, пожалуйста, Аня! Ёмаё!

Анна щурит отвыкшие от света глаза и в растерянности вытирает горячую липкую жидкость с груди и шеи.

- Боже, что это?

- Да, дурак я! Хотел разбудит тебя ароматом кофе, как в рекламе… И споткнулся о сумку…

Перевернутая кружка на простыне, как потерпевшая крушение баржа, заливает остатками напитка размокшее шоколадное печенье.

- Я сейчас все вытру, - Данил бросается за полотенцем.

- Нет, нет, Данечка, стой! Это нужно все снять и бросить в машинку. Не надо вытирать. Это не поможет. Только промокнуть.

- Я тебя не обжег?

- Нет, вроде. Только облил всю.

- Слава богу!

Даня, виновато улыбаясь, меняет постельное белье.

Анна идет в ванну, наливает воду и забирается в обволакивающее уютное тепло. Глаза все еще болят, и виски немного пульсируют после вчерашнего: переводила технический текст до половины второго ночи. Рано утром его нужно было сдать заказчику. Успела. Сегодня она едет за город с подругой, собственно, отсюда и сумки посреди комнаты. Ну да, и Даню, конечно, тоже придется тащить с собой.

«О, господи, как я устала!» – Анна, свертывается эмбрионом в каплеобразной матке-джакузи, зажав нос двумя пальцами, погружается с головой и всплывает спиной вверх. 37-градусная «амниотическую жидкость» заглушает шумы и тревоги, приходящие из внешнего мира. «Так бы и остаться…». Выныривает, глотает воздух, фыркая, сдувает пену с лица.

«Надо снять ему квартиру что ли. На первое время. Не хочу с ним оставаться. Сколько можно нянчиться! Как же объяснить ему это? Как же мучительно! Учитывая, что мы ни разу не поссорились. Особенно когда он твердит: «Соскучился!" и жмется, как щенок. Трудно быть монстром… Жалкий, слабый, бесхарактерный маленький мальчик. Ни интересов, ни амбиций! Если его в третий раз, на третей работе, его кинут с зарплатой, а он смиренно промолчит - что уже просто абсурд чистой воды! - живо отправлю его назад к маме».

Анна выходит из воды, вытирается большим мягким полотенцем, укутывается в махровый халат, увлажняет лицо дорогим кремом anti-age.

Она давно не была красивой. Работает дома, ходит в розовых плюшевых штанах и плюшевой же черной кофте на молнии. Волосы максимум моет, красит ресницы только перед встречей с заказчиком. На улицу надевает старый черный свитер (господи, сколько ему уже лет?) и уже рвущиеся в хлам джинсы. Самое удивительное, что совершенно не хочется ничего менять, наоборот, хочется уехать в глушь, чтобы все это выглядело еще более гармонично и оправдано. Так она и собирается сделать. Там-то она и скажет ему, что все кончено. Осталось немного. Потерпи, скоро ты будешь свободна!

 

- Не, я ничего! – крутит головой Даня, подняв огромные карие глаза от монитора с остановленными на минуту стрелялками, когда Анна в халате и чалме из полотенца проходит мимо.

- Что хочешь на завтрак?

Даня старательно изображает работу мысли, в глазах бегущей строкой отображается пустота.

- Омлет? – помогает Анна.

- Можно.

- Или сырники?

- Тоже хорошо, - улыбается он, и Ане кажется, что при этом сзади преданно вертит совершенно счастливым пушистым хвостом.

- Или, может, горячие бутерброды?

- А ты сама что больше хочешь?

Зачем она спрашивает? Скорее, уже из злости. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра он не в курсе, что хочет на завтрак, на обед, на ужин, мясо или рыбу, рис или картошку, пойти гулять или остаться дома, в парк или в центр города, синий пуловер или зеленый… За него надо решить, выбор его парализует, он будет благодарен всему предложенному, но никогда ничего не придумает и не предложит сам. Человек без мыслей, безконфликтный, безропотный, домашнее животное. Все это грустно, более, чем грустно. Что он делает здесь уже почти три года?

 

Колеса комфортного современного поезда монотонно вторят сердцебиению. Дождь и скорость в соавторстве пишут на стекле нервные желто-красные кардиограммы Его рюкзак и ее чемоданчик на колесиках закинуты на верхнюю полку, куртки повешены на крючки. Сбросив сапоги, Анна забирается с ногами в кресло и молча улыбается Данилу: «Пусть наши последние часы вместе будут позитивными».

- Не, я ничего, - Даня, кривя улыбку, пожимает плечами в ответ.

 

Лучшая подруга забронировала этот отель в лесу. Старинный особняк, как она объяснила, памятник истории. Там раньше жила какая-то знать, после революции дом был почти полностью разрушен, рассыпался и гнил много лет. Теперь один бизнесмен выкупил, реставрировал, сделал там модный загородный клуб. Прекрасная возможность сменить антураж, подышать свежим воздухом.

 

На ней черный кашемировый свитер. На нем – синяя майка-поло с расстегнутой верхней пуговицей. Так он носит майку со дня их первой встречи. Тогда он был наглухо застегнут, нарочито вежлив и обезоруживающе наивен, и Анна велела ему верхнюю пуговицу срочно расстегнуть, иначе просто не вынести было всей этой зашкаливающей юности. Тогда он всего год как пришел из армии, все рассказы о своей жизни начинал со слов «нас привезли», «нас увезли», «нас погнали», «нам приказали»…

Идеальный солдат. На таких держится армия.

«Хорошо, что я служил в ракетных войсках, - рассуждает он, - Тебе говорят координаты, и ты настраиваешь машину. Что будет дальше – тебя не касается, куда летит ракета, в кого – не твое дело. Ты этого не видишь. Это, конечно, большой плюс в отличие от пехоты или десантных войск».

 

«На нашем рейсе вам будет предложена чайно-кондитерская, сувенирная продукция, а также свежая пресса».

 

- Хочешь какой-нибудь журнал?

Даня мотает головой.

«Кто бы сомневался! Когда ты чего-то хотел последний раз?» - мысленно шипит Анна.

- А я хочу. Можно мне «Сезоны», пожалуйста.

Отгородившись журналом, Анна лениво переворачивает страницы: «По следам призраков. Десятка самых известных домов с привидениями по всему миру».

- Хм, забавно…

« 8-е место – Госпиталь Сент-Джон (Англия). Это место наводит ужас из-за явлений, которые здесь происходят. Известно, что в прошлом в госпитале держали людей, страдающих различными психическими отклонениями. В 1989 году госпиталь стал закрываться, но работникам не удалось вывезти всю мебель, так как они слышали странные и жуткие стоны, видели яркие огни…».

Анна скучающим взглядом сканирует похожие одна на другую классические истории о призраках, сожалея, что уже слишком взрослая, чтобы напугаться. Призраки в белых саванах, лязг цепей в ночи… Иногда прям хочется, чтобы ужас пробрал до печенок, как от страшилок на ночь в детстве.

«Что-что? Да не может быть! А это не то место, случайно, куда мы сегодня едем?».

Не веря совпадению, Анна вчитывается:

«2-е место – усадьба князей Голицыных, Воронежская область (Россия)

… история этой усадьбы началась в 1764 году. Голицыны возвели в центре села трехэтажный особняк, вокруг которого сейчас ходит столько легенд. Княгиня Голицина после смерти супруга славилась беспощадностью и жестокостью к провинившимся крестьянам.

Якобы для наказания крепостных она оборудовала в усадьбе специальный секретный подвал.

Ходит множество легенд о призраках замученных людей, что по ночам бродят по дому...»

 

Хорошенькое место! Что ж, едем, значит в дом с привидениями. Бросив взгляд на Данила, заткнувшего уши музыкой из смартфона, Анна свертывает журнал трубочкой, засовывает его между сидениями и заказывает себе кофе и шоколадный батончик.

 

В тридцати метрах от одинокой, засыпанной бледно-желтой листвой платформы Кирин блестящий внедорожник напоминает ворона.

- Привет, дорогая!

- Привет, привет! Соскучилась, жуть!

Подруги обнимаются, целуются три раза.

- Как тебе мои новые брюки?

- Гм… В твоём стиле: а-ля защитница прав женщин. Тебе не кажется, что немного мешковатые?

- Ничего они не мешковатые, то есть да, но сидят очень правильно и гениально - в нужных местах никакой такой мешковатости. Нереально удобные.

- Держу пари: подруга - дизайнер-феминистка, и ты пиаришь ее в своем блоге!

- Да ну тебя, Анька! Смотри лучше, что я привезла.

Кира вынимает из сумочки небольшой пакетик с травкой.

- Дунем? Вечером, - подмигивает она.

- Слушай, мне нравится твой настрой.

 

Кира показывает Данилу, куда положить сумки, Анна садится на заднее пассажирское кресло, уступив Дане переднее.

- Ну что, поехали. Тут совершенно нет сигнала. Даже не знаю, как найдем путь без навигатора. Но вроде, здесь только одна дорога. Хорошо, что мы на правильной машине.

 

Узкая грунтовая дорога, больше похожая на тропу, уходит в туман, то сгущающийся, прячущий ухабы, то слегка рассеивающийся - передышка перед новым трюком. Осиновые и еловые лапы с обеих сторон придирчиво ощупывают автомобиль, обыскивают, не доверяют; хлопают по крыше, хлещут по лобовому стеклу.

 

- Ну как, ты готовишься к трейлу?

- Да, тренируюсь. Но трейл через месяц, а сегодня на ужин можно позволить себя спагетти. И даже какой-нибудь тортик.

- Здорово! Так и сделаем, - Анна в предвкушении потирает руки. - Слушай, я тут недавно читала про одну невероятную 86-летнюю монахиню, которая бегает Ironman. Можешь себе представить?!

- Да, это круто. Я знаю эту женщину. Монахиня Мадонна Бьюдер из, США, старейшая женщина, финишировавшая в супертриатлоне Ironman, она там участвовала 45 раз.

- Сорок пять раз?! А какая это дистанция?

- Это 4 км вплавь, потом 180 – на велосипеде, потом 42 – бегом.

- С ума сойти! Не представляю, что один человек может всё это проделать. И выжить при этом, самое главное.

- Первый человек, который пробежал марафон, умер – вставляет свое слово Данил.

- С тех пор многое изменилось, - Кира напряженно переезжает хлюпающую яму, рискую застрять в трясине.

- А как ты начала заниматься легкой атлетикой? – интересуется Даня тоном студента журфака на практике.

- Знаешь, есть такое правило: в любой непонятной ситуации – беги, - смеется Кира, совершая крутой поворот. Вздрагивает: с земли вспорхнул большой ворон, тревожно вскрикнув, махнув черным платком крыльев.

- Ой!

- Мне кажется, эта Мадонна – ты в будущем. Ты тоже у меня супер железная леди.

- Ну, спасибо, Ань. Особенно меня «радует» тот факт, что она монахиня, - смеется Кира.

- Ничего, это мы вместе будем.

- Тебя не возьмут, ты грешишь, - Кира бросает взгляд на Даню.

- Я исправлюсь.

- Когда? К пенсии?

 

Половину дороги спутники молчат, загипнотизированные молочной дымкой за окнами и равномерным покачиванием, словно убаюканные в люльке.

 

- Странное место. Где ты его нашла? - спрашивает Анна, когда их неповоротливый «корабль» мягко подпрыгивая на кочках, неспешно выплывает из тумана к загадочному трехэтажному дому из красного кирпича, прячущемуся в дубах.

 

- Я недав… Чёрт! – Кира резко бьет по тормозам, чуть не сбив кошку, стрелой проскочившую поперек дороги в кусты с истошным «Мииау!»

Даня сбивает лбом зеркало заднего вида. Анна наступает на слетевшие на пол очки.

- Ааа! Мои очки!

- Что это было? – недоумевает Даня, потирая лоб.

- Чертова кошка, я чуть с ума не сошла!

Кира поправляет зеркало и пытается припарковаться, следуя за дирижерским жестами невесть откуда появившейся меленькой старушки в темно-сером стеганом пальто и Павлопосадском цветастом платке поверх иссиня-седых волос.

 

- Лидия Сергеевна, - представляется дирижировавшая на парковке старушка. В холле без пальто и платка она выглядит сказочно-миниатюрно, – Вот ключи, если будет надо что, я тут; или во дворе ищите, у кухни.

- Отнесешь сумки? Я сейчас приду. Пока заселяйся, - стараясь улыбаться, Анна пронзает нетерпеливым взглядом.

Данил бросается выполнять поручение и исчезает в сумраке коридора.

- Как хвост за мной. Не могу больше!

Кира взваливает на плечо объёмную спортивную сумку.

- Я пока в номер, отдохну полчасика и потом на пробежку. Надо тренироваться.

- Я к тебе присоединюсь.

- Отлично. Тогда через полчаса встречаемся в фойе. А потом поужинаем все вместе.

 

В фойе у окна стоит старый рояль. Анна осторожно открывает пыльную крышку, радуясь, как старому доброму знакомому, проводит пальцами по тяжелым, холодным клавишам. Надо же – настроен! Опускает на клавиши обе руки, с трудом вспоминая, наигрывает в далеком детстве разученный вальс «Осенний сон».

 

***

Желто-зелёная мозаика листвы щекочет зрение. Танцующие огненно-рыжие листья-бабочки в воздухе – как звон; осень звенит хрупкостью, как тонкие бокалы в праздник.

Еще недавно собирали ландыши на опушке и драли сирень в соседнем дворе, следующий миг – клубника, клевер, желтые кубышки на реке, арбузы у армян на рынке, астры… - время танцует вальс; не успеваешь перевести дыхание, смыть пот в прохладном озере, а оно уже покрылось опавшей листвой. Просидел неделю, нос в компьютере, расплетая латиницу, заплетая ее в кириллицу – а клен во дворе уже багровый, стоит на ковре, а по утрам на лужицах хрусталь. Все быстротечно. Кроме зимы. Она будет неспешно, еле-еле плестись, как дряхлая старуха, кашляя и вздыхая, наводить сонный морок, скалить беззубый рот, хворать, прогонять с улицы, а потом медленно, мучительно умирать, воскресать, изводить, стараясь из последних угасающих старческих сил напакостить.

Размышляя, Анна бежит вдоль лесной тропинки, не надеясь догнать давно вырвавшуюся вперед Киру, вдыхает полной грудью влажный лесной воздух, переходит на шаг.

- О, гриб? – она приседает, протягивает руку: бело оранжевое пятно действительно оказывается рыжей шляпой на рябеньком стволике. Подосиновик!

По спине внезапно пробегает холодок: кто-то хрипло дышит сзади.

Анна поднимает голову – Лидия Сергеевна в своем цветастом платке загораживает ее от солнца, начинающего свой спуск за кромку леса.

- Тут полно грибов. Насобираешь, я зажарю на ужин.

- Правда? Отличная идея! – Анна поднимается с колен, и женщины идут вместе по направлению к отелю, - А Вы тут и администратор, и шеф-повар, получается?

- Я хранительница, ключница. Раньше вдвоем тут управлялись, когда Валерий Петрович жив был. Тут и конюшня была. Видела на заднем дворе постройка? Теперь там только коза да кошки. Уже три года как нет деда-то. Одна я тут хлопочу…

- Это ваш муж – Валерий Петрович?

- Да, как обвенчались, так всю жизнь вместе прожили. Его уж три года как нет… Сердце.

- Ммм… Это часто бывает – сердце…

- Скучно мне без него, без деда-то моего. Особенно по вечерам, да по выходным, слова сказать не с кем… Ну, конечно, гости, приезжие. Приезжают – это да. Да и хлопот полно, да… И внуки иногда гостят. Некогда скучать-то, некогда… Но все равно, не то…

Желтая сухая рука привычным жестом поправляет синеватое серебро под платком.

- А я тебе скажу, лучше б так: либо дольше жил, чтобы вместе; либо раньше бы помирал. Чтобы можно было кого встретить… А сейчас уж что - невозможно! Свои привычки, свой склад… А ты грибов-то набери. Я нажарю.

- Спасибо. Может и наберем.

- Набери, набери.

 

***

 

- Кира, кажется, уже вернулась, - вынимая наушник, сообщает Данил, скучающий на диване в холле, - уже поднялась в номер. Как побегала?

- Да ты прям за секретаря тут, дружок.

Анна чмокает его в щеку и убегает наверх.

- Да, а в каком она номере? – кричит она с лестницы.

- Кажется, в двенадцатом. Краем уха слышал.

Приняв душ и переодевшись к ужину, подруги садятся на край кровати, основную площадь которой занимает огромная распластанная сумка и раскиданные вокруг нее, словно пойманные в попытке совершить побег, вещи.

- А у меня неделю назад кошка погибла, - сообщает Кира, глядя в пустоту перед собой.

- Да ты что! Как так случилось?

- Можно сказать, я убила ее. Своими руками. Ну… косвенно. Она мне обделала все дома перед этим. И постель, и диван, и пол. Ну, у нее бывали частенько выходки такие. И я ее наказала и на балконе заперла. Устроила ей взбучку. И вообще мысли у меня были самые плохие по отношению к ней. Страшно даже сказать, какие… А она взяла и все исполнила.

- То есть, в глубине души ты хотела от нее избавиться?

- Ну, я думала так, да. Орала на неё, как она мне надоела. Мысли были недобрые. А она, как будто их прочитала и выбросилась из окна. Двенадцатый этаж. Поняла что она ненужная больше... А когда-то была очень любима.

 

Кирино плечо пахнет яблочным мылом. Аня берет ее пальцы с баклажановым лаком и огромным авангардными перстнем, подносит к лицу.

- Я теперь только на нюх всё исследую. Очки разбиты, - объясняет она.

Ужинать решают на маленькой террасе, закутавшись в пледы. Жареные подосиновики, картошка, горячий чай, вино. Даня перевозбужден новостью о самокрутке и выглядит, как подросток, которому строгие родители, исповедующие ЗОЖ, вдруг сами предложили выпить на новый год бокал шампанского. Аня уселась так, чтобы как можно меньше его видеть. Она затягивается и передает Кире.

- В Нью-Йорке женщины теперь легально могут ходить с голой грудью, - заявляет Кира, вдыхая дым, пойманный в коробочку из сложенных ладоней.

- Ого! – Даня благоговейно принимает сигарету из рук Киры.

- По-моему, это глупо, - пожимает плечами Анна, - я бы не стала пользоваться этим правом. Какая-то незащищенность. Зачем это?

- Я бы тоже. С другой стороны - мне нравится, когда люди проявляют свою свободу.

- Свободу? Это такой же абсурд, как бороться за право быть обрюзгшей, не брить подмышки и вонять потом. Мол, мужикам можно, а нам нельзя? Что за это бороться-то? Пожалуйста – воняй. Кажется, никто особо не запрещает быть уродами, ни мужчинам, ни женщинам.

- Это да, Ань, но вот, например, в этом году чемпионат мира по шахматам проводят в Иране, и требуют носить хиджаб во время соревнований. Участниц-европеек это возмутило, они угрожают бойкотом. На мой взгляд, религиозные установки, которые обязывают женщину покрывать свои тело и голову на 90% - это дикость. Я имею в виду, кстати, не только мусульман, но и ортодоксальных иудеев тоже: женщина должна сидеть в другом конце автобуса, а на голове носить платок.

- Это меня тоже бесит, Кир, неимоверно. Но знаешь, что меня бесит больше всего?

- Девочки, по-моему, на вас дым не действует. Расслабьтесь! Кира, ты подсунула нам подделку.

- Подожди, Даня, дай сказать, - Анна жестикулирует, задевая бокалы на столе, - Больше всего меня убивает восхищение женщин военными. «Мужчина в форме – это так сексуально»! Да тьфу ты! Сексуально? Что сексуального в том, что он стал пешкой, отдал свою волю, свою моральную ответственность, что он не собирается отвечать за свои действия. Самец подчинился другому самцу. Это что, круто? Он делает не то, что хочет, а что разрешили. Ненавижу слово «разрешили». «Нам приказали, нас повели, нас послали». Да пусть он хоть лейтенант, хоть маршал – суть одна: он выполняет приказы, скрытые или прямые. Он ждет приказов. Он без указки с места сдвинуться не может. Прости, Даня.

- Не, я ничего… Хотя об армии у меня в принципе, теплые воспоминания, если так взвесить.

Сигарета переходит к Анне, она рассматривает ее несколько секунд, не видя, потом откидывается на спинку стула, затягивается и пристально смотрит в Кирины синие глаза.

- Я всегда читаю твой блог, Кирка, и твои статьи не пропускаю ни одной, хотя не знаю даже, почему. Не могу сказать, что я прям согласна во всем. Я по сравнению с тобой, конечно, обыватель и мещанка. Мне бы подальше от государства, от структур, от всей этой темы доминирования-подчинения. Мне важно спокойно заниматься своим делом. Остальные вольны танцевать свой танец. Но хоть ты и борешься с ветряными мельницами, есть в этом что-то притягательное. Ты при этом такая обольстительно-уязвимая, что просто…

Дым танцует между лицами, стирая очертания; расслабляет, растворяет во времени.

Сначала пылкие, задиристые, потом ленивые, философские, разговоры сбавляют силу и громкость, вместе со светом меркнет легкомыслие. Расходятся ближе к ночи, постепенно начиная замерзать на террасе.

Анне кажется, что где-то в ночи истошно воет собака. Ей хочется вторить.

- Я постою немного на улице, Дань. Иди в номер. Я скоро. Сколько звезд!

 

Тревога нарастает к ночи. В течение дня, напуганные солнечным светом страхи теряют власть и прячутся под скрипящие половицы, в вентиляционные люки, в подвалы, в лесной туман… Но с приходом темноты они, как пауки, выбираются из убежищ и начинают наступление. Анна попадает в эту паутину сразу после захода солнца.

А что, если все лучшее уже позади, и больше не будет радости, только обязанности и заботы? Эти мысли заставляют Анну цепенеть, от ощущения ничтожности своих возможностей, беспомощности - боль в грудной клетке и могильный холод. Ей чудится, что она начинает рассыпаться, на частички, кубики, пиксели, как карточный домик, как фигурка из Lego. Ей примерно двести семьдесят восемь долгих утомительных лет, мышцы её лица истощены и разучились улыбаться; она из последних сил передвигает ноги, шевелит пальцами. Ветер колышет ветки, они роняют листву, в листве прячется живность, делает на зиму запасы… Весной кружевные скелетики листьев будут раздвинуты свежими ростками. Все это требует сил. Все это бессмысленно повторяется год за годом, неизменно прекрасно и душераздирающе бессмысленно. Страх тяжелой надгробной плитой ложится на мечты и желания, которые трепетали днем. Она близко: неотвратимая, тягостная, выматывающая зима, белоснежная процедурная медсестра, несущая в шприце заморозку.

Анна молчит о своих ночных монстрах. Это ее тайна.

Анна топчет сигарету в траве и возвращается в дом.

 

В номере тесно. Слишком тесно, чтобы спать здесь вместе.

Данил выходит из душа, завернувшись по пояс в полотенце. Анна стоит перед ним в сапогах и куртке.

- Даня, нам нужно поговорить.

- О чем-то плохом? – настораживается, грустнеет.

- Я давно тебе хотела сказать, но все никак… Мы даже не поругались за все время ни разу, поэтому мне так трудно сейчас тебе все это говорить.

- Ну, говори же уже!

- Суть в том, что у меня нет желания продолжать жить вместе.

Какое-то время оба молчат, не зная, что добавить к этому исчерпывающему заявлению, снимающему необходимость дальнейших рассуждений. Желание – двигатель. Его отсутствие останавливает все процессы.

Анна идет в ванную, набирает воды в стакан для зубных щеток, залпом выпивает.

Мокрый стакан выскальзывает из рук и вдребезги разбивается о плитку.

Даня бросается убирать искрящиеся крошки, режет палец, держит в струе воды.

- Извини, я буду спать у подруги в соседнем номере, - застегивает чемоданчик и выходит в коридор. Через маленькое высокое окошко сочится холодный свет полной луны.

 

Анна не видит Киру в темноте, но знает, что у нее пронизывающий взгляд и черные, как смоль, короткие волосы, проскальзывающие между пальцами; выпирающие, как у подростка, ключицы, ладони пахнут травкой, а на спине – мурашки.

 

До утра где-то вдалеке скулит собака.

 

***

 

Анна просыпается в номере одна. В окно пробивается молодой луч, изо всех сил расталкивая небрежно задернутые занавески.

«Который час?» - Анна тянется к мобильнику – батарейка села.

Она садится на кровать и осматривается. В комнате никаких признаком жильцов, только у двери скромно стоит Анин бежевый чемоданчик.

«Куда Кирка делась? Неужели уехала? Могла бы и растолкать меня… Почему?.. Или она на завтраке? А вдруг…».

Анна вскакивает, распахивает шкафы, душевую, даже заглядывает под кровать – ни одежды, ни зубной щетки, ни темных волос на кафеле. Как будто здесь прибирались. Но не могли же! Она здесь спала.

Анна хватается за умерший телефон, пробует перезагрузить – бесполезно. Надо спускаться вниз.

Где-то еле слышно скулит щенок.

Приняв душ и одевшись, Анна стучит в соседнюю комнату, где спал Данил, но никто не открывает.

Она спускается в холл.

За администраторской стойкой сидит пожилой мужчина с тургеневской бородкой в коричневом пиджаке, надетом на свитер ручной вязки.

- Приветствую, сударыня. Вы припозднились к завтраку. Скоро уже обед будем подавать.

- Здравствуйте. Вы вместо Лидии Сергеевны?

- Лидия Сергевна… - старичок на минуту погрузился в свои мысли, - Вы знали её?

- Конечно. Я вчера приехала.

- Валерий Петрович, - представляется он, - А вы из номера двенадцать, так? Стало быть, Анна. Будете продлять проживание или выезжаете?

«Валерий Петрович… Что-то знакомое. Где я могла это слышать?»

- А девушка из номера двенадцать уже выехали?

- Девушка из двенадцатого стоит передо мной, как я понимаю, - Валерий Петрович.

- А молодой человек из девятого? Он уехал?

- Девятый номер не занят.

- Значит уехал?

- В девятом никто не проживал.

- Но вчера-то проживали? Мы вместе заселились. Он, наверно, утром раньше уехал.

- Никто не выезжал утром. Я здесь с шести часов. Отлучался не больше, чем на десять минут и то во двор, собак покормить. Никто не выезжал.

- Значит, он еще там. Я стучала, никто не открывает. Мы могли бы посмотреть вместе. И еще девушка из двенадцатого, наверно, где-то здесь. Я проспала долго, пропустила все на свете. Вы не знаете, куда она пошла? Она высокая, с короткими волосами, в таких мешковатых брюках и куртке.

- Что Вы говорите? У нас сейчас проживает пожилая пара, немцы. И молодая семья с тремя детьми. И Вы, милочка. Больше никого. В нашей глуши…

- Но вам, наверно, не передала Лидия Сергеевна. Мы все вчера приехали. Лидия Сергеевна нам еще грибы с картошкой жарила, которые я насобирала в роще.

- Да, места у нас тут грибные. Пойдешь, бывало, в лес на целый день, эх! И домой с полным коробом. До ночи она потом перебирает, хвалит. Какие сушить, какие солить. Хорошо мы с ней жили, ладно, за всю жизнь ни разу не поругались… Уже три года как нет Лидии Сергеевны-то. Ээх…

 

Анну пробирает холодок.

Да нет, не может быть! Глупая мысль. Наверно, ослышалась. Начитаешься всякой желтой прессы, из-за этого разная чепуха в голову потом лезет.

- Дайте мне, пожалуйста, ключ от девятого. Я посмотрю просто. Чтобы убедиться.

- Пожалуйста, пожалуйста, - дедушка протягивает связку с ключами, – Вот этот вот, медный.

 

Анна хватает ключи, задыхаясь, бежит на второй этаж, трясущимися руками отпирает дверь: номер пусть, чист и нетронут. Анна проверяет шкафы, ванну, постель – все убрано, никаких следов жильцов.

- Что за чертовщина. Где все?

Из под кровати доносится жалостливое скуление. Анна прислушивается, осторожно, сощурившись, приподнимает покрывало - на нее смотрят большие доверчивые глаза.

- Ко мне, ко мне! Вылезай! Вот! Молодец, молодец! Ну хватит, хватит! Откуда ты взялся?

Очаровательное пятнистое создание с квадратной мордочкой лижет ей руки, подпрыгивает, вертит хвостом-пропеллером.

- Ну, ну! Хороший, хороший. Как ты сюда попал? Ладно тебе, ладно. Где твой хозяин? Ты чей такой? А? Ты чей такой красивый? Пошли, пошли. За мной.

Пес бежит за Анной, оставляя за собой кровавый след.

- А с лапой что? Стой, я посмотрю. Дай лапу! Хороший пёс. Хороший. Где ты так порезался? Наступил на стекло где-то? Пойдем, промоем, завяжем.

Еще раз оглядев комнату, Анна возвращается в холл, щенок радостно бежит рядом, не отставая ни на шаг и не опережая.

Анна просит у Валерия Петровича бинт, обрабатывает порез и перевязывает платком переднюю лапу щенку.

 

- Ишь, как играется! Шельма! А он вас полюбил.

- Чей он?

- А не чей! Так, пришлый, невесть откуда. То совсем угрюмый был. Вон как повеселел. Хорош, хорош! Забирайте, аль нужен? Пес ладный будет, это видно. Глаза умные, преданные.

Валерий Петрович гладит щенка, тот жмется к ногам Анны.

- Ишь ты, ишь ты! Ну, прям как к мамке льнет!

- Да, милый пес, - Анна треплет щенка за холку, чешет за ухом, - измуслякал мне все руки уже!

Щенок подпрыгивает, пытается лизать лицо.

- Так у него и имени нет?

- Откуда имя? Говорю, вчера пришел, невесть откуда, спал тут под окнами.

- Надо его назвать.

- Дружок, дружок! – зовет Валерий Петрович.

Щенок навостряет уши и смотрит на него ожидающе.

- Откликается, смотри-ка!

- Да, надо же! – удивляется Анна.

- У нас с Лидией Сергевной был Дружок. Хороший был пес, добрый, игривый. На охоту его брал, на утку, на зайца. Так Вы продлять номер будете аль поедете после обеда?

- Думаю, надо ехать. Здесь можно вызвать такси?

- Такси сюда не ходит. Но есть автобусная остановка. До неё два километра.

- Как, пешком?

- По тропке, через кладбище, прямо и придете к дороге на автобусе до станции доберетесь, вам ведь на поезд?

- А позвонить от вас можно? У меня телефон сел?

- Нет тут телефона, дочка.

- Да как это нет? А как же подруга номер бронировала?

Валерий Петрович поправляет очки и начинает копаться в старом, пожелтевшем журнале, переворачивает страницы, наслюнявленным пальцем, находит запись, протягивает Анне журнал.

- Вот, глядите, запись: Ваше имя? – Ваше. Подпись – ага. 25 сентября, ранний заезд, номер №12.

- Странно. Вообще-то моя подруга бронировала и оплачивала по безналу.

- Так вы остаетесь?

Старик вдруг начинает кашлять, чихать, достает из кармана большой несвежий платок, вытирает нос, глаза, громко сморкается; наливает из графина воды, добавляет рыжеватых капель, запрокидывает голову и махом выливает в горло, передергивается.

- Так что решили, сударыня?

- Я буду выезжать, спасибо. Собственно, все мои вещи собраны, только за чемоданом подняться.

- Вот и правильно, вот и правильно, - старик снова погружается в свой журнал, насвистывая вальс «Осенний сон».

 

Спускаясь вниз с чемоданом, Анна оглядывает холл. Еще вчера все казалось здесь уютным и обжитым, хоть и довольно провинциальным. Сейчас вся мебель выглядит потертой, местами даже истлевшей, штукатурка на потолке осыпается, в углах паутина. Почему она не замечала этого убожества вчера?

Стены с тремя слоями отшелушивающейся краски, как змеи, сбрасывающие старую кожу; покрытые грибком паркетные полы, местами перевернутые, местами сгнившие, кое-где обуглившиеся, как после пожара. Уши пронзает тишина, обволакивающая, вековая, как в склепе.

Рояль!

Растерзанный, избитый, опрокинутый на бок, он лежит, залитый солнцем, проникающим сверху из окна, бесстыдно обнажив рваные, покрытые пылью струны и корявые зубы клавиш.

 

Анна растерянно подходит к двери, щенок ни на сантиметр не отходит, путается в ногах. Деревянная, со вставленным криво тусклым, никогда не мытым стеклом дверь с усилием открывается, тугая пружина сопротивляется, скрипит так, что сводит зубы, и захлопывается за Анной с такой силой, что стекло разбивается и, звеня, падает на землю, зловеще оскаля дверной проем.

 

- Господи, боже мой! Вчера такого тут не было.

Больше всего на свете Анне хочется поскорее уехать из этого места.

Она обходит заросшую бурьяном клумбу, находит ближе к роще тропу, по которой вчера бегала трусцой. Надо идти направо. Чемодан подпрыгивает на кочках, колесики забиваются жухлой травой и иголками.

«Хорошо, что я в сапогах на плоской подошве. Загородный клуб, твою мать!»

 

- Дружок, Дружок! За мной!

Пёс не заставляет себя ждать. Анне приятно его присутствие. Почему-то оно придает уверенности.

Начинает моросить, бледно-серое небо на горизонте приобретает фиолетовый оттенок.

Поплутав среди однообразных тропинок, безрезультатно ища глазами хоть одну живую душу, чтобы уточнить дорогу, Анна, уже отчаявшись, наталкивается на покосившуюся серую плиту. На ней сидит ворон и смотрит на Анну умным, слишком человеческим взглядом. Вот оно, кладбище. Значит, недалеко автобусная остановка. Птицы, потревоженные появлением человека с собакой, галдят, перелетают с одной березы на другую. Вот еще плиты. Судя по всему, кладбище старинное, таких крестов сейчас не делают, оград уже нет - сгнили, все просело, почти ушло под землю. Анна оставляет чемодан на тропинке, бродит между могилами, читает стершиеся, покрытые грязью даты: 1725 - 1757, 1739 - 1759, 1801… Дружок наматывает круги, копошится в опавшей листве, охотится на мышей, фырчит на ежика. Вдруг взгляд Анны падает на две прислонившиеся друг к другу плиты, обросшие мхом. «Здесь покоится Ерёмин Валерий Петрович… 1…», цифры не разобрать, на другой плите – Анна отодвигает еловые ветки - «Ерёмина Лидия Сергеевна… 17…», даты тоже подо мхом.

- Дружок, Дружок, ко мне! – кричит Анна на бегу, хватает чемодан и быстрым шагом продолжает путь.

Пес стремглав догоняет хозяйку, лает, подскакивает, лижет руку.

- Хороший пес, хороший. Молодец, молодец! Хороший мальчик! Вот уже и дорогу слышно, машины гудят. Поедем домой, я тебя намою, накормлю, выведем тебе блох, будешь у меня красавцем.