Кровь ангелов на крылах моих

Аннотация (возможен спойлер):

Во время Великой войны загадочным образом погибает командир одной из элитных частей императорской армии. Брат погибшего, Лотар Мясник, пытается разобраться в ситуации. Но стоит ли ворошить прошлое или истина все же дороже славы и регалий?

[свернуть]

 

Он улетел, но обещал вернуться.

Вот и сегодня он, вручая поводок Морица, и похлопав меня по плечу, произнес:

– Спокойствие, Малыш, только спокойствие…

Черт побери! Как же бесила эта его фразочка.

Уже две недели как он не брал меня в небо, все отшучивался: «Справку покажи, что здоров», и сегодняшнее утро не стало исключением. Мы с собакой остались дожидаться его возвращения на земле, стоя у окна и вглядываясь вдаль.

Вот он исчез в облаках, и только равномерный гул пропеллера доносился с высоты, но вскоре и его поглотил утренний туман.

Мориц хотел гулять и все рвал поводок в попытках вытащить меня из комнаты. Я закрыл окно, поежившись то ли от весенней сырости, то ли от того, что после вчерашнего меня мутило до сих пор. Голова гудела как медный колокол на Пасху, и резвиться со щенком не было никакого желания. Хотя какой щенок – вымахал выше колена в холке, заматерел.

– Ладно-ладно, сейчас попрошу Вилли, и тебя выгуляют, – мне показалось, или в карих глазах пса промелькнуло торжество и что-то, напоминающее сочувствие.

Я открыл дверь и, не выходя в коридор, крикнул:

– Вилли, Мориц хочет в кусты, а я не в том состоянии, чтобы тащиться куда-то дальше койки.

Гауптман выглянул из своей комнаты и, скорчив мне рожу, скрылся снова. Через несколько мгновений он стоял передо мной, одетый как с иголочки, одной рукой протягивая бутылку «Мартовских Ангелов», а второй забирая поводок.

– Вот поэтому ты и пешеход, – ухмыльнулся он, и ушел, горланя во весь голос нашу любимую песню, естественно, переврав все слова, и теперь на весь коридор звучало: «Пей свой сидр, Лотар».

Я приложил бутылку ко лбу: интересно, где он умудрился достать «Мартовских Ангелов», да еще и холодных, вчера, вроде, шампанское пили, которое так удачно братец выменял на свои фотокарточки с автографом.

Песня вроде бы затихла, но вдруг многоголосьем ворвалась в это апрельское утро, слегка разбавленная радостным лаем пса – Вилли вышел на улицу, и к нему присоединились все, кто мог. Слова сменились на привычные для всего «Воздушного цирка»:


Незнамо, что будем пить неделю мы,
Незнамо, чем жажду утолять!
Незнамо, что будем пить неделю мы,
Незнамо, чем жажду утолять!1

 

***

 

Пили молча.

От разбавленного спирта несло сивухой, но на душе было гаже. Проклятые островитяне. Хотя нужно отдать должное их смелости и находчивости. Они смогли пробраться и приколоть газетный листок к вымпелу на поле.

– Скотина! Как ты мог? – Волчонок зло посмотрел на портрет с черной лентой, что Вилли поставил во главе стола и, опрокинув бокал, с размаху бросил его в стену. Осколки разлетелись шрапнелью по комнате, но что нам стекляшки, когда до линии фронта рукой подать.

– Ab mortem ubi nihil ubi bene2 – сказал я, хотя прекрасно понимал Ганса, он должен был прикрывать брата, но тот опять вырвался вперед и... не вернулся.

Мы не могли поверить, но это произошло. Ганс, которого мы все с легкой руки брата звали Волчонком, и Вольфрам прилетели без него. Цирк остался без директора, а верный Мориц – без хозяина.

– Да пошел ты! – Волчонок оскалился и вышел. Следом за ним, также запустив бокал в стену, выскочил Вилли.

Их можно было понять, это я потерял достаточно паршивого старшего брата, а они – верного друга.

Прогремел последний залп стеклянного салюта – бокалов просто не осталось.

В комнату вошел Рихард.

– Где гауптман? У меня письмо от ротмистра.

– Где-то там, – я махнул в направлении взлетной полосы. – Стой! На! – Бутылка с остатками спирта оказалась в руках лейтенанта. Осушив до дна, он грохнул об ее пол. Весь пол был усеян осколками стекла, которые хрустели под сапогами. Вряд ли это походило на траурный марш на похоронах боевого товарища, но англичане – эти островные обезьяны – лишили нас этой возможности. Хотя в листовке было написано, что военные почести оказаны.

Да, эта война была полна рыцарского благородства. Но все же – это война.

– Что ты там говорил про письмо? – я посмотрел на слегка осоловевшего лейтенанта. Он более полутора суток был на ногах, летал то над полями в поисках «Красного малыша», то в соседнюю дивизию с просьбой выделить ему поисковый отряд.

– Завещание.

– О, да, ты – душеприказчик.

– Мясник, не язви, без тебя тошно.

Я стиснул зубы – прозвище, данное мне братом после одного из боев, пристало намертво. Ну да ладно. Цирку сейчас нужен даже Мясник, коль не стало Аса из Асов.

– Ладно, пошли.

Вилли мы нашли у своего самолета. Он сидел у шасси и гладил Морица. Сразу было и не разобрать, кто больше нуждался в утешении. Скоро подтянулись все остальные, услышав про завещание. Подождав, когда все успокоятся, Рихард вскрыл конверт.

Я заглянул из-за его плеча и увидел всего одну строчку, написанную карандашом: «Если я не вернусь, руководство полком должен принять гауптман Райнхард из 6-й эскадрильи.

Ротмистр барон фон Рихтгофен»3

Как же это похоже на Манфреда – только полк, только самолеты и Мориц!

Ну да ладно, с самолетами и псиной пусть Вилли разбирается. А я пойду, черкну пару строк отцу.

 

***

 

Я вошел в комнату Манфреда.

Как командиру полка ему полагались отдельные апартаменты. Остальные офицеры жили по двое: я свои делил с кузеном Вольфрамом. Техники вообще спали в бараке.

Гауптман Райнхард, деливший комнату с Волчонком, сказал, что завтра переедет сюда, типа Морицу привычней. Он теперь важный. Командует полком. Хотя особо не получается. У всех сейчас одна мысль – карать островных обезьян и лягушатников.

Хотя, пожалуй, две мысли. Вторая – как отвлечь Морица. Пес грустит, рвется с поводка и провожает каждый самолет, как только под винт не попадает. Ну и встречает всех до последнего. А потом ждет, что вот, еще чуть-чуть и из облаков вынырнет «Красный малыш», сядет на поле и из него выскочит Хозяин. Бедный пес…

Впрочем, о чем это я? Мы же на войне.

Насмотревшись всех ее ужасов, каждому хотелось чего-то другого. Те, кто по проще, просто пили, а потом шли в бой и умирали от потери крови, даже при легких ранениях, зато с улыбкой на устах.

Те, что по богаче, курили опий. Благо, его везли из Циндао. Правда, брат, и тут я с ним согласен, считал, что настоящему летчику это зелье только вредит. И даже кого-то хотел отдать под трибунал. Но не удивлюсь, что он просто его пристрелил в бою, или дал пристрелить противнику, чтобы потом героически отомстить за смерть павшего.

Кто-то, едва его самолет касался шасси взлетной полосы, выпрыгивал из кабины прямо в койку к какой-нибудь крестьянке. Естественно, каждый раз к новой. Пытаясь избавиться от греха смертоубийства, зачав новую жизнь вместо отнятой в бою.

Кто-то спешил в церковь и молился, надеясь, что это избавит от ночных кошмаров: от видений горящих заживо пилотов, падающих самолетов. Эти крики, этот запах…

Кто рисовал, кто писал стихи, кто читал Кафку, рассказывают, что кто-то даже крестиком вышивал. Кто-то увлекался фотографией, а мой брат на этом зарабатывал. Пара фотокарточек с автографом Красного барона – и вино на ужин эскадрильи обеспечено.

В общем, каждый пытался хоть как-то отвлечься от непрекращающегося кошмара, который называется войной.

Впрочем, мы с Манфредом никогда не реагировали на все это…

Но он-то был спортсмен. Ну, по крайней мере, сам так себя называл, а меня дразнил:

– Нет в тебе изящества пилота-истребителя, Лотар. Как-то топорно у тебя все. Как у мясника.

И так после каждого вылета.

Конечно, он-то весь правильный: поглядит, когда на новичков нападут, взлетит повыше и, как ястреб, вниз на противника. Со спины, чтоб наверняка. Благородный весь такой, некуда деваться.

А еще манеру взял. Сначала из люгера своего пальнет, чтоб пилот повернулся, а потом когда противник обернулся, и понял, что всё – конец – Манфред жал на гашетку и упивался своей победой.

Кстати, надо поискать пистолет. Он его не взял. Они ведь должны были просто попугать аэросъемщиков.

Да, точно, когда он отдавал мне Морица, то был без кобуры.

И вот что подумалось мне: и Мориц, и Красный Малыш, и странная манера боя –все они появились в одно и то же время, чуть больше года назад. Брат никогда не объяснял почему, просто решил и все. А после его ранения все стало хуже. Он постоянно рвался в бой, и если никого не сбивал в первый же вылет, то мы поднимались в небо два, а то и три раза в день.

Я задумчиво оглядел комнату. Она была чуть больше нашей с кузеном. Брат любил роскошь, и даже на линии фронта все было обставлено с изыском: шкаф, кровать, стол с тумбой – все из сандалового дерева с резными женскими фигурами. Над кроватью полка с кубками. Тоже раздражающая манера: после каждой подтвержденной победы заказывать серебряный кубок. А вот и люгер – он висел, там, где его оставил брат – в кобуре на спинке стула. Небольшой кофр выглядывал из-под кровати.

С чего бы начать…

Ладно. Сложу все, а потом разберусь.

 

***

Голова раскалывалась. И тут было уже не понять: то ли это после затянувшихся поминок, то ли после ранения. Может, вовсе и не стоило сбегать из госпиталя. Пролежал бы положенные дни, но как-то не хотелось. Назойливые вопросы соседей отбивали все желание лечиться:

– А, правда, ты брат Красного барона?

– А сколько ты сбил самолетов?

– А в небе страшно?

– А что так мало?

Были, конечно, в этом и свои плюсы. Сестрам милосердия достаточно было сказать, что ты летчик-истребитель, чтобы получить большую порцию заботы и ласки, особенно когда доктор уснул на дежурстве в своем кабинете.

Я поднялся с кровати. Вольфрама в комнате не было. Вряд ли у него вылет, все же воскресенье. Не смотря, на войну, какое-то приличие еще блюли. Нет, конечно, не так как на рождество, но все-таки иногда можно было выдохнуть. Скорей всего, уехал в Альбер, в ставку, вместе с Вилли получать новые планы на неделю. Я тоже должен там появиться, чтобы эти «клистирные трубки», наконец, подписали мне разрешение на вылеты, но не торопился. Вдруг в штабе еще решат, что потеря одного Рихтгофена – это трагедия, а потеря двух – катастрофа. И, вообще, мне есть чем заняться – вон братовы вещи лежат, надо бы разобрать. Погасив внезапно накатившую волну раздражения, я задумался, представляя, сколько мне времени, потребуется на все.

Но сначала поесть. Накинув китель, я двинулся в сторону офицерской столовой. Она была пуста: ещё бы, уже почти десять. Оглядевшись, я увидел на одном из столиков кавалерийский шлем, с приставленной к нему бумагой. На ней какой-то заботливый остряк написал: «Мяснику». Под шлемом, на тарелке меня ожидала пара сосисок и ржаная булочка, кружка воды и таблетка аспирина.

Позавтракав, я вернулся в комнату – вещи брата сами себя не разберут. Нужно все пересмотреть, решить, что отправить отцу, что оставить себе, что раздать. Все его пожитки поместились в несколько кофров. Кубки, ордена и парадный китель я отправлю отцу. А вот остальное требует пристального внимания.

Пистолет брата – артиллерийский люгер – я решил оставить себе. Классная вещь – все завидовали ротмистру. Я помню тот момент, нам как раз пригнали новые «Альбатросы», и представитель завода в дар преподнес брату этот пистолет. О, это настоящая машина смерти, не хуже чем «Шпандау». Длинный ствол, дополнительный магазин, деревянная кобура-приклад и режим автоматической стрельбы. Такие только у штурмовиков кайзера были, ну и у брата. Теперь он мой.

Я вытащил пистолет из кобуры. Осмотрел подсумок: в нем обнаружил полностью снаряженный диск. Сколько я помню, Манни всегда брал ровно одну обойму, словно не на боевой вылет собирался, а на торжественный прием в Городской дворец. Но ведь он стрелял из него, сам видел. Правда, брат был прагматиком и крайне редко стрелял в топливные баки, от попадания в них самолет вспыхивал как спичка. Нет, он любил собирать трофеи, и, помнится, даже заказал люстру из мотора «Сопвича». Манфред считался отличным стрелком – еще со времен уланского полка, и мог спокойно убить пилота из пистолета, а мог и из пулемета, не тратя время и патроны.

Впрочем, странностей в брате хватало, еще до ранения, когда он приказал покрасить самолет в красный цвет, и каждому рассказал свою версию. Мне сказал, что в честь уланского полка, в котором служил интендантом. Это напоминает ему, что он сначала покорил одну лошадь, а потом сто пятьдесят. Вилли он сказал – пугать врага, чтоб, едва увидев его красный самолет, у них тряслись поджилки. Волчонку – что в честь древнего царя Леонида и его воинов, и подсунул почитать Плутарха. Правда, Ганс не оценил менторский тон брата, и томик опусов древнего грека пошел на самокрутки. Поразмыслив над словами своего командира, мы тоже размалевали самолеты красным, не целиком – ротмистр не разрешил, – а так, частями, кому что больше приглянулось. За это островные обезьяны нас прозвали клоунами, а наш полк – «Воздушным цирком».

Я вытащил обойму и присвистнул от удивления. Отщелкнув патроны один за другим, выстроил их в ряд – восемь патронов с серебряными пулями и на каждой нацарапан «волчий крюк» – и решил, что все гении немного сумасшедшие. Вот твою ж кавалерию!

Зачем?

Зачем брату серебряные пули?

Да еще и не понятно, зачем он стрелял ими мимо?

Хотя тут-то все ясно. Пилотов, если находили, вскрывали, чтоб определить, как умер, до или после падения, и если до, то победа была чистая, а если после, то вроде победил, а вроде не до конца, ведь пилот мог и дотянуть до родного аэродрома, а там глядишь, и спасут. Меня же спасли, да и брата почти с того света вытащили. Если бы нашли такую серебряную пулю в поверженном враге, разговоры бы пошли, опять же на комиссию могли позвать, да и упрятать от греха подальше. Торжественно отправить героя и орденоносца в отставку.

Но все равно не понятно, зачем ему серебряные пули?

Привычными движениями разобрал пистолет, впрочем, можно было и не делать этого – братец всегда следил за оружием. Собрал, оснастил обойму обычными патронами, а прежние отложил в сторону. Потом продам какому-нибудь тыловому идиоту, типа сделано руками Манфреда фон Рихтгофена, специально для воздушных дуэлей. А что, пойдет по сотне марок за штуку, все равно на них особо не погуляешь: цены растут как на дрожжах. Хотя, может подождать и продать подороже.

Я задумался. Да, брат умел организовывать все вокруг себя – и я всегда этим восхищался. Вот как он умудрялся доставать серебро, и не просто пару монет, а так, чтоб хватало на кубки. Отцу я отправил семьдесят восемь кубков. Уму непостижимо! Еще два кубка должны подвезти на днях, брат их заказал, даже не дожидаясь подтверждения победы. Ну, эти мы с Вольфрамом себе на память оставим. Думаю, кузену идея понравится.

Отложив пистолет, я принялся разбирать один из кофров, тот, что поменьше. Щелкнули замки, и моему взору предстал набор домашнего оружейника и серебряные слитки.

Дверь распахнулась.

– Ну что, Мясник, чем занимался? Не отвечай, пешеходам слова не давали, – с порога начал меня подначивать Вольфрам. – Старьевщиком заделался. Не благородное это дело, братец.

Его взгляд блуждал по комнате, отмечая детали.

– Так-с, что тут у нас, – рука брата потянулась к пистолету, который лежал на моей койке.

– Клюв закрой, расщелкался, – кузен терпеть не мог, когда его дразнили вороном, и даже хотел возмутиться. Но на моем лице была написана готовность покалечить любого, посягнувшего на вещи Манфреда, и он решил не связываться.

– Ладно-ладно, знаю, когда захочешь, сам мне отсыплешь добра. Родителям, что отправишь?

Я показал на стоящий у шкафа черный кофр.

– Когда?

– Как остальные вещи разберу. Может, что-то еще отправлю. Там пока награды, кубки и мундиры. Еще пару кубков привезут на днях. Но это для нас с тобой на память о Манфреде.

– Я ж знал, что ты не обманешь. Только пистолет не продавай и с собой не бери. Сам знаешь, собьют и все… – Вольфрам вздохнул. – Это все же, какая-никакая, а память. Да, и Манни им дорожил. Помнишь по осени, когда его ранили? Пехоту еще на поиски отправили, чтоб обезьяны островные не добрались первыми. Так он все шептал: «Пистолет? Где мой пистолет?». Кровь все лицо залила, глаза открыть не может, руками шарит рядом с собой. Его ж от падения из кабины выбросило, хорошо кусты удар смягчили, а то уже бы тогда убился. И лишь когда ему всучили в руки люгер, потерял сознание.

– Сказочник ты, Ворон, – хмыкнул я недоверчиво – Но ведь, красиво поешь, придраться не к чему.

– Да, пошел ты, Мясник. Мне это капрал рассказал, что брата нашел и в госпиталь доставил.

– А, ну если капрал, тогда да, – согласился я. А ведь вполне логичная история, брат хотел сохранить свои секреты, даже получив тяжелое ранение. – Ладно, пошли обедать и заодно расскажешь, что там в городе.

Я встал с койки, видимо, слишком резко, пошатнулся, в глазах потемнело. Кузен подхватил меня, но я отмахнулся, и не спеша мы двинулись в столовую. За обедом узнал, что меня ждут в госпитале, и если не приеду, то комиссуют. Доктора уже наябедничали новому командиру полка, и Вилли обещал меня лично придушить, если из-за разгильдяйства мы потеряем еще одного летчика в это непростое для Германии время. Райнхард всегда умел говорить пафосно, именно поэтому Манфред всюду брал его с собой и натравливал на газетчиков и гражданских.

Что ж, если захочу вернуться не просто в строй, а в небо, то нужно отоспаться и выглядеть свежим и бодрым. Так что, пожалуй, сегодня больше никаких секретов Красного Барона.

 

***

 

Полдень понедельника я встретил в Альбере. Несмотря на лётную погоду настроение у всех – и горожан, и солдат было подавленное. И тех, и других можно было понять: у первых родной город захвачен, у вторых – одни неприятности: сперва провалился «Михаэль», затем разбили «Падающую деву», и под конец пристрелили «Красного Барона».

Впрочем, для меня были и хорошие новости: «клистерные трубки» решили, что я годен для наблюдательных полетов, и выдали соответствующей документ. Отметившись в штабе, получил очередную порцию сочувствующих похлопываний по плечу от старших офицеров.

Весеннее солнце приятно грело, изнутри поднималось тепло от недавно съеденной яичницы по-кайзеровски, запитой кружкой «Мартовских Ангелов». Я готов был уже закрыть глаза и немного вздремнуть, когда на скамейку рядом со мной присел незнакомец. Окинул его взглядом: старый лысеющий мужчина с кудрявой бородой, в которой еще можно было различить рыжие волосы. В руках он держал коробку: наверное, торговец, решивший что-то продать бравому молодому летчику. Ну-ну, давай, удиви меня.

– Здравствуйте, Лотар, – мои брови поползли вверх. – Жаль, конечно, вашего брата, но за работу было уплачено.

– Вы о чем? Какая работа? Откуда вы знаете мое имя? – вопросы вылетали из меня, как из пулемета.

– Вот.

Он протянул мне свою ношу, я тут же ее открыл и увидел там заказанные братом кубки. Вытащив один, я заметил на дне коробки газетную вырезку – это была наша с ним прошлогодняя фотография с подписью «Братья Рихтгофены – владыки небес».

Я посмотрел на своего собеседника. Старик сидел и улыбался, пристально вглядываясь в мое лицо.

– Скажите, вы уже нашли дневник брата?

– Черт побери, кто вы такой?

– Ну, он тут совсем не причем. Почти... А я… Зовите меня господин Вассерман. Да, кстати, вам это понадобится. – Он полез за пазуху, вытащил небольшой деревянный футляр, и протянул мне. – Особенно, когда начнете читать каракули Манфреда

Я принял подарок и тут же его открыл: на бархатной подкладке лежала прямоугольная лупа в серебряной оправе, рукоятка в виде рогатины крепилась по длинной стороне на расстоянии пяти сантиметров от края и, явно, позволяла лупе поворачиваться. Конец рукоятки имел резьбу. Интересно, куда она вкручивается? Я вынул лупу, стал рассматривать футляр и, перевернув его, обнаружил отверстие. Ага, если вкрутить рукоять, то получится модная такая штука – лупа для чтения на подставке. Вокруг отверстия шли какие-то символы. Что ж, заодно и проверим подарочек. Я ожидал увидеть, что угодно – клеймо мастера, дарственную надпись, кратность лупы, но только не строчки классика из стана врага:

«Есть много в небесах и на земле такого,
Что нашей мудрости и не снилось».4

Но и это еще не все: первую и последнюю букву разделял все тот же пресловутый «волчий крюк».

Я оторвался от подарка и повернулся в сторону Вассермана, но его уже не было. Какого чёрта!

Кто же ты такой – Красный барон? Надеюсь в твоем дневнике, будут ответы хоть на какие-то вопросы.

Осталось, только его найти.

 

***

 

Дневник брата я отыскал только к вечеру следующего дня. Не то чтобы это была такая сложная задача, просто столько дел навалилось: вернувшись на аэродром, отдал заключение докторов Райнхарду, получил от него полетный лист на завтра. Меня приписали к артиллеристам для корректировки огня, и до самой темноты я провозился в ангаре вместе с техниками, готовя самолет к вылету.

В комнате я оказался только после ужина, сказавшись уставшим и покинув общество удалых асов. Недели не прошло после гибели брата, а жизнь эскадрильи уже вернулась в привычное русло: утром и днем – вылеты, вечером – пьянки.

Оказавшись в одиночестве, я открыл один из кофров, тот самый, в который я складывал содержимое его стола и полок. Это было любопытно. Раньше я не обращал внимания на книжные вкусы брата, зато сейчас мог неспешно в них разобраться.

Он, как всегда, удивил.

Я не нашел ни популярного Кафки, ни скандальной «Смерти в Венеции» Манна, ни мрачного Ницше. О нет, библиотека Манфреда была странна, и даже зловеща, – тут были труды Гвидо фон Листа и «Хроника Ура-Линда», и «Теозоология» Ланца, и «Песнь Нибелунгов», и много какой-то непонятной оккультной литературы. Странно, единственной книгой, которую я так и не нашел у него, была Библия. Хотя наша набожная матушка подарила нам каждому по экземпляру, еще перед поступлением в кадетское училище.

Дневник лежал на дне под кипой газетных вырезок и странных рисунков. Я сложил книги назад в кофр, уселся на кровать и стал разглядывать находку. Небольшого размера, но достаточно объемная тетрадь в кожаной обложке черного цвета была исписана убористым угловатым почерком брата. Я погрузился в чтение. Брат писал неплохо, и местами даже интересно, но не все стоило бы предавать огласке. В комнату вошел пошатывающийся кузен.

– Все, отбой. Не порть зрение, Мясник. Ты ж теперь наблюдатель.

Вольфрам выключил свет и рухнул на свою койку, не раздеваясь. Через некоторое время я услышал, как на пол грохнулась форма, а чуть погодя раздался храп, чем-то напоминающий рокот «Мерседеса». Поскольку в темноте я читать не умел, то последовал примеру кузена: убрав дневник под подушку, я тоже лег спать.

 

***

 

Разделавшись с дневными делами, я снова взялся за чтение дневника брата, устроившись поудобней на койке. Прочитав чуть больше половины, я наткнулся на первую пустую страницу. Это было странно. Манфред был слишком педантичным, даже для немца. Он никогда бы не позволил себе пропустить страницу текста, скорее бы переписал весь дневник заново. Я вернулся к предыдущей заметке и еще раз внимательно перечитал ее.

«Однажды мы летели, в очередной раз ведомые Бёльке против врага. Мы всегда чувствовали себя в удивительной безопасности, когда он был с нами. Ведь таких, как он, больше не было».5

Я помню тот трагичный октябрьский день. Все произошло на моих глазах. Это был обычный вылет – поступил приказ отогнать парочку обнаглевших островитян от наших позиций. Они решили, что раз Британия «Владычица морей», то и небо должно принадлежать им. Ха, Освальд Бёльке – наш учитель, командир и друг – с этим не соглашался, и всегда радовался любой возможности доказать островным обезьянам как они заблуждаются. Он сказал, что раз противников всего двое, то работаем парами, а еще двое наблюдают, чтоб потом на земле разобрать все подробней. Я работал в паре с Освальдом, а Манфред совместно с Эрвином Бёме.

Взлетели мы без проблем и достаточно быстро сблизились с противником. Наши «Альбатросы» хоть и мощнее самолетов врага, и имели больший боезапас, были такими же летающими гробами, как и «ДеХэвиленды» или «Ньюпоры». Двойками мы вступили в бой. Англичане показали себя умелыми пилотами, уворачиваясь и отстреливаясь, они пытались отступить. Не знаю, видимо кто-то свыше решил им помочь, посмотрев на разрисованные тыквами фюзеляжи их самолетов. Но из боя они вышли победителями.

Я вернулся к чтению дневника.

«Завязался обычный бой. Бёльке взялся за одного, я — за другого. Мне пришлось отпустить его из-за того, что помешала одна из немецких машин. Я оглянулся и заметил, что Бёльке разделывается со своей жертвой… Это было обычным явлением — Бёльке дрался с противником, а мне приходилось лишь наблюдать»6

Ну, наблюдать приходилось всем. Особенно, если ты не был таким же шустрым, как Освальд или Эрвин.

«Вдруг мое внимание привлекло какое-то неестественное движение двух немецких самолетов. Я тут же подумал: «Столкновение». Правда, до сих пор я еще не видел столкновения в воздухе и представлял его себе иначе. В действительности же две машины просто соприкоснулись. Однако если машины идут на такой огромной скорости, даже при малейшем их контакте происходит сильнейшее сотрясение. Бёльке отстал от своей жертвы и спускался большими кругами. У меня не было ощущения, что он падает, но, увидев его под собой, я обнаружил, что часть его самолета отвалилась. Я не мог видеть, что происходило потом. Попав в облака, его машина стала неуправляемой. Она падала» 7.

Все посчитали, что в Освальда врезался Эрвин. Никому ненужная бравада – летать без шлема – и первого аса было не спасти. Он истекал кровью – оторванная тяга элерона разорвала ему лицо, но все же Освальд пытался сесть. Его нашли мертвым метрах в трех от самолета. Из-за расстегнутого ремня при жесткой посадке он вылетел из кресла пилота, как камень из катапульты, и попал под еще вращающийся винт, который рассек ему бедро.

В тот же вечер эти двое англичан сбросили вымпел на наш аэродром. Островитяне были странной нацией: и вера у них была протестантская, и древним богам поклонялись, отмечая Хэллоуин, и рыцарское почтение к павшим врагам. Если б я сбил Гинемера или Болла, я бы не стал кидать вымпелы на аэродром врага, мало ли из чего могут пальнуть расстроенные однополчане.

Последняя строчка этой заметки меня удивила: «На все Божья воля — таково единственное утешение для души во время войны»8. Брат не был набожным, он в церковь-то не ходил. Вернее, после гибели Бёльке он перестал в нее ходить вообще, да и раньше-то там появлялся лишь изредка.

Заметка закончилась.

Я перевернул страницу и снова уставился на чистый лист. Ни строчки, ни рисунка – ничего. Посмотрел на страницу на свет – результат тот же, разве что просвечивали строчки на обороте.

Что же я упускаю?

Я пробовал читать дневник брата с помощью странного подарка Вассермана. Но в ней смысла не была, почерк брата был не настолько мелок и не настолько изящен, чтобы любоваться им через лупу. А рассматривать пустой лист – какой в этом толк?. В общем, я отложил дневник, используя лупу как закладку, и решил пойти поужинать.

Когда я встал с койки, он снова раскрылся: то ли лупа была слишком большая, то ли листы дневника слишком хрупкие. Под стеклом на девственно чистой странице проступили буквы. Это, несомненно, был почерк брата, вот только чернила необычные, какие-то бордовые. Неужели кровь? Впрочем, что еще ожидать от Красного барона. Я принялся читать заметки брата.

«Все решили, что Освальда сбил Бёме. Но это не так. Я был там, и видел, как это произошло. Когда Бёльке поймал англичанина в прицел и уже готовился нажать на гашетку, появилось оно. Я не знаю, что это было за существо не видимое никем кроме меня. Оно спустилось с небес в круге света, замедлив свое падение широко расправленными крыльями. Они были идеальны – абсолютная чистота, даже снега Килиманджаро вряд ли будут белее этих крыльев – из ровных подобранных один к одному перьев.

Ангел, назовем его так, спустился на верхнее крыло биплана Освальда. От сотрясения тот дернул гашетку, и англичанин смог убраться с линии огня. Когда англичанин стал отворачивать, я увидел, что от него к существу тянется яркая серебряная нить. Он молился. Этот чертов островитянин – молился, и небеса услышали его, и прислали ему ангела на защиту.

Это не честно!

Где были небесные защитники рода людского, когда бомбы лягушатников убили маленьких ангелов в праздник тела Христова? Когда я узнал об этом, мне захотелось рыдать и кричать, вторя Спасителю «Или́, Или́! лама́ савахфани́?»9. Но он не оставлял меня, он просто перешел на сторону врага.

Я был шокирован. И вспоминая, почему я не смог сбить противника, я понял, что это ангел пролетел мимо меня, а я, на миг ослепнув, от вида белоснежных крыльев, упустил своего врага.

Ангелы не должны вмешиваться в дела людей. Не должны. И я пустил в него очередь, но пули прошли сквозь него, словно там ничего не было, а следом ангел расправил крылья, и, схватившись за левый элерон, толкнул самолет Бёльке в меня. И вот тут-то и произошло столкновение – Эрвин увидев, что англичанин улетает, решил его догнать.

А ангел… он улетел, подмигнув мне на прощанье».

Бред какой-то. Я сидел в тишине комнаты и прислушивался к своим мыслям. Это какая-то несусветная чушь. Странный человек, загадочная лупа, поведение брата. Может, это все же правда?

Я решил, что нужно выпить, а еще лучше – напиться до беспамятства, благо завтра вылетов у меня не было.

 

***

 

«Я встретил его снова сразу после Нового года. Мало того, что островитяне летали на новеньких «Сопвичах», так еще и силы небесные были на их стороне. Сказать, что я был зол, значит, не сказать ничего. Я был в ярости. Гибель Освальда поразила меня до глубины души.

Кто дал право вмешиваться в наши людские дрязги и войны?

Я пробовал молиться сам, в надежде, что и у меня за плечом появится ангел-хранитель, но нет – как бы я не читал псалмы один за другим, как бы я не соблюдал посты, ничего не происходило. Разочаровавшись во всем, я не стал праздновать Рождество и оставил свою Библию в госпитале, куда приходил проведать братьев-истребителей.

И вот я снова увидел в небе белоснежные крылья и ангельскую ухмылку на прекрасном лике. Я жал на гашетку, пытаясь сбить его с небес на землю, но пули вновь и вновь проходили сквозь него. Его подопечный, тоже был не промах, он вертелся волчком и отбивался от нас. Мы впятером едва могли справиться с одним островитянином.

Черт подери! Нужно было что-то делать. И я, помня как погиб Освальд, решил сбить ангела своим «Альбатросом». Мы шли с ним встречными курсами, я стал набирать скорость, и резко вошел в петлю Иммельмана. Наверняка, и в смерти Макса был задействован этот божий посланник. О, расширенные от ужаса глаза вражеского пилота были лучше всяких похвал моему мастерству. Я вышел из петли позади врага и поддал газу, давя на гашетку, я видел, как мой винт рубит в капусту белые крылья, а мои пули терзают тело пилота. Резко задрав нос самолета, я ушел в высь, сбив верхнее крыло «Сопвича» своим шасси.

Вернувшись на аэродром и с трудом приземлившись, я заметил, что нос моего «Альбатроса» и внутренняя поверхность обоих крыльев были все в крови. Я достал мерзавца! И не мог в это поверить, ведь пули не брали его. Но когда я посмотрел на винт, все стало ясно, кто-то из техников нарисовал на нем «волчий крюк». Мы вечно смеялись над этими пареньками, обвиняя их в дремучести и суевериях, но как же я был не прав.

Вся эскадрилья поздравляла меня с победой. И в разгар торжественного пира, я покинул собратьев и отнес в ангары пару бутылок отличного рейнского вина. Самолет стоял там, и кровь ангела была на его крыльях. Я мог поклясться, что видел, как техники приводили его в порядок, как меняли пробитую пулями обшивку, но кровь все равно была на нем. Неужели только я видел ее. Нужно что-то с этим делать, ведь в небесах еще полно ангелов»

Я отложил дневник. Мне помнился тот день – я был рад за него. Он ведь тогда одержал шестнадцатую победу. Через неделю Манфреда назначили командиром эскадрильи. Брат злился. Мы-то думали, Манфред обижен, что его обошли с наградой, но вскоре орден вручили, а злость и хмурость так и остались с ним до конца дней.

Первым делом, прибыв в новую эскадрилью, он велел покрасить свой новенький «Альбатрос» в красный цвет. Тогда никто не знал зачем...

 

***

 

«Я стал много читать.

Однажды, возвращаясь из штаба фронта, встретил старого знакомого – еврея-ювелира Гаспара Вассермана. Именно у него я заказывал свои кубки. Мы проговорили с ним долго, сидя в полупустом кафе на окраине города. На прощанье он подарил мне «Книгу Закона» Кроули. Все-таки интересный человек этот Вассерман.

Последовав совету старика, стал изучать труды английского мага. Я впитывал знания быстрее, чем тряпка – воду. После книг Кроули начал искать работы соотечественников. Хоть сэр Алистер был велик, но все же был англичанином, а значит врагом и не вызывал полного доверия.

В поисках новых знаний я провел почти месяц. Вылеты были не особо удачными, пару раз я снова видел ангелов, но они старались уводить своих подопечных с моего пути, словно боялись. Ну а я лишний раз не вступал с ними в бой, ведь мне нечего было им противопоставить.

За неделю до Сретенья Господня у меня созрел план. Нужно особое оружие и я знал что делать. На одном из приемов в честь летчиков кайзера мне подарили новый люгер. Лить пули я умел еще со времен кадетского училища. А после книг Кроули, фон Листа и Ланца я знал, что они должны быть из серебра, и освящены особым образом.

Бедный Макс. Он был единственным черным псом на аэродроме, мой любимый Мориц имел коричневатый отлив, и это спасло его. Не знаю, смог бы я принести в жертву Древним богам своего пса.

Ближе к полночи я вышел на поле и подготовил «Красного малыша». Подманив Макса ветчиной, я прихватил его с собой в кокпит, и взлетел. Луна сияла, освещая мне путь. Еще днем я приметил небольшую удобную поляну на нейтральной земле. Макс вел себя спокойно – его не раз брали в полет.

Приземлившись, я прицепил Макса на поводок, а сам стал готовить место для обряда. Когда все было готово, я поставил в священный круг чашу, положил в нее серебряные пули, на которых уже были выцарапаны «волчьи крюки» и подвел Макса. Взяв его за загривок, я пробил ему вену на шее серебряным ножом для открывания писем, другого у меня просто не было. Макс не издал ни звука. Его густая темная кровь быстро наполнила чашу, и лунный свет заиграл на ее поверхности. Я начал читать подготовленное заклинание и наблюдал, как кровь впитывается в серебро, и оно темнеет. «Волчьи крюки» сначала стали белоснежными, а затем стали кровоточить и через пару мгновений, когда я дочитал заклинание до конца, они стали багрово-красные. Я вынул пули и снарядил ими несколько обойм. На дне чаши оставалось немного напитанной серебром крови, которую великие оккультисты в своих книгах, советовали использовать вместо чернил для записи тайных знаний. Я собрал остатки крови в чернильницу.

Тело Макса я выбросил в паре километров от аэродрома, поближе к дороге. Когда его хватятся, все решат, что его сбила машина. Вернувшись к себе, я впервые за последние три месяца уснул крепким безмятежным сном. Я знал, что небо будет принадлежать людям».

Я отбросил дневник в сторону – эти бордово-коричневые буквы написаны кровью пса. А я водил по ним пальцем. Меня передернуло от омерзения. О, боже, Манфред выкрал и убил брата Морица, а потом спокойно участвовал в поисках, горевал с нами вместе и утешал его хозяина.

Дневник нужно уничтожить, никто не должен его больше прочесть. Хотя… кое-что из дневника, пожалуй, можно и продать в какое-нибудь издательство.

 

***

 

«Я начал свою личную войну за небеса.

Я стал осторожней и перестал гоняться за количеством сбитых в бою самолетов. Мне хватало одного, но это всегда была самая тяжелая победа.

Островитяне летали группами по пять-шесть машин, и в такой группе всегда был один ангел-хранитель. И именно самолет с его подопечным пилотом всегда становился моей целью.

Видимо ангелы, знали как погиб их собрат, и приблизиться на дистанцию выстрела было достаточно тяжело. Тогда я стал уходить в петлю Иммельмана задолго до того, как они распознают мой самолет. Благо вся моя эскадрилья покрасила нос и крылья истребителей в красный цвет, а остальной фюзеляж – кто во что горазд.

Я выходил из петли выше врага и направлял «Красного малыша» вниз, пикируя, словно коршун. У меня хватало времени ровно на один выстрел из люгера, а потом –жал на гашетку.

Миг торжества человека над силами небесными не передать никакими словами. Ангел и летчик оборачивались на звук, чтобы взглянуть в лицо своей смерти. А потом один взрывался ярким светом, а второй складывался в кокпите старой тряпичной куклой. И кровь человека и ангела смешивалась в небесах и выпадала на землю никому не видимым кровавым дождем.

И все… поле битвы оставалось за нами. Ведь со смертью ангела, серебряные нити, что тянулись от него ко всем английским самолетам, исчезали. И наши пули находили свои цели.

Однажды мой младший брат хвастался после боя, как он сбил трех островитян, и высмеивал меня, за один сбитый самолет. Я сорвался, и назвал его «Мясником», ведь он не понимал, что если бы не один этот самолет, то у него не было бы побед. А объяснить почему, я не просто не мог – не имел права».

Я оторвался от чтения. Вот ведь гад: «Не имел права!». Да просто боялся, что запрут в карцере и вызовут Зиммеля, тот черкнет пару строк и в лучшем случае спишут с военным неврозом, в худшем – проведут лоботомию.

Ухмыльнувшись, я продолжил чтение.

«Список моих побед рос как на дрожжах. Конечно, это не могло продолжаться долго, силы небесные ушли в глухую оборону, а летчики противника объявили на меня настоящую охоту. Теперь все английские самолеты – и простые скауты, и многомоторные бомбардировщики – охранялись ангелами, а то и несколькими. И мне приходилось совершать по много вылетов в день. Я даже стал брать с собой термос и бутерброды и научился перекусывать в бреющем полете.

И все же меня достали…

В тот день я также вышел из петли позади самолета врага. Вот только он ждал меня. Я еще только взводил люгер, когда услышал грохот выстрела. Это был «Уэбли», его голос ни с кем не спутаешь. Боль багровой тьмой залила мой мозг. Но я успел спустить крючок, и яркая серебряная вспышка пронзила охватывающую меня тьму. Привкус железа на моих губах сменился странным вкусом грозового неба, словно я съел молнию.

То теряя сознание, то приходя в себя, я смог приземлиться. Последнее, что я помню, это кровь ангела на моих руках и крыльях «Красного малыша».

Это была последняя заметка.

Я закончил читать дневник, а вопросов было еще больше, чем в начале. И самый главный из них: «А вдруг все так и было? И мой брат не просто псих-одиночка, а покоритель неба?». Я утер лицо ладонью, пытаясь привести себя в чувства.

Скрипнула дверь в комнату:

– Лотар, пошли. Тебя все ждут. Или ты забыл, что сегодня девять дней?

 

***

 

– Вы ведь дочитали дневник? Можете не отвечать. Вижу, что дочитали, – голос Вассермана выдернул меня из состояния задумчивости.

– А, это Вы, Гаспар, – я был рассеян.

– Вы пропустили службу. Впрочем, это не важно. Гораздо важнее, что вы догадались принести с собой дневник и лупу. Не хотите ли мне их вернуть?

– Да, конечно – я меланхолично отдал старому еврею, что он просил. Словно после прикосновения к тайнам брата, меня мало что волновало: – Скажите, Гаспар, это все правда?

– Спросите у брата сами.

– Вы издеваетесь!!! – я вскочил со скамейки перед Нотр-Дам-де-Альбер, где ровно неделю назад впервые встретил господина Вассермана. Ярость затуманила мой мозг, и я схватил ювелира за грудки и прорычал ему прямо в лицо: – Думай, старик, что говоришь! У тебя совсем крыша поехала от этих тайн?!

– Спокойней, юноша. Вы просто забыли, или скорее не знали, что сегодня Вальпургиева ночь, а значит, все возможно.

Я разжал руки. Гаспар поправил одежду.

– Жду вас в полночь, в холмах Морланкура.

Нет, ну он точно издевается – назначить встречу в месте гибели брата! Пора расставить все точки по своим местам и забыть обо всем этом.

– Я буду. До встречи, – я стиснул зубы от злости, сжал кулаки… и сдержался, хотя одного удара левой хватило бы, чтобы стереть самодовольную ухмылку с лица Вассермана. Мне хотелось как можно скорее покинуть его общество и вернуться в полк.

 

***

 

Без проблем получив разрешение на ночной полет – маленькое преимущество наблюдателей – я вылетел к холмам Морланкур. Молодой месяц и звезды были подернуты дымкой, но мне без приключений удалось довести свой самолет до места рандеву.

Посадив «Альбатрос» на неприметной поляне у подножия холма, я стал подниматься вверх, зная куда идти. Ещё на подлете мной было замечено разрушенное строение, в котором мерцали огоньки.

Это была старая, пострадавшая от обстрелов церквушка с разрушенной крышей. На подходе к ней, стали различимы мужские голоса, среди которых я с удивлением и ужасом узнал голос брата. Он все время повторял одно и то же: «Небо принадлежит нам».

Я вошел. В церкви, кроме брата, стоявшего на разрушенном алтаре в своей серой униформе, стояло еще несколько человек: Вассерман и двое неизвестных мне мужчин.

– Я же говорил – он придет.

– Да ладно, Гаспар, это было и так известно. Вот только зачем?

– Бальтазар, ты опять за свое? За работу было уплачено. Ее нужно сделать.

– Ага, точно. – Названный Бальтазаром грузный мужчина, с рыжей всклокоченной бородой и такой же шевелюрой, стал брюзжать – Вместо того, чтобы оберегать покой и нести волю небес людям, мы своевольничаем.

– Да, ладно! В первый раз что ли. Вифлеем забыл? – в разговор вступил третий, худощавый мужчина с черными длинными волосами и эспаньолкой. – Гаспар прав. За работу было уплачено. Она была сделана.

– Хватит! – я рявкнул, вмешиваясь в разговор мужчин. – Черт возьми, что происходит.

– О, простите любезный. – Ко мне обратился черноволосый. – Меня зовут Мельхиор. И это я убил вашего брата.

От этого откровения я онемел. Рука сама потянулась к кобуре, но пальцы дрожали, и я сразу и не смог достать пистолет. Я опустил голову, чтобы посмотреть, и тут на кобуру легла рука Мельхиора. Как он так быстро переместился?

– Не делайте глупости. Разве вам мало этого примера? – Он махнул в сторону Манфреда. Тот все так же стоял и чирикал: «Небо принадлежит нам».

– За что? Вы не похоже на островную обезьяну или лягушатника.

– Это была работа.

Удар левой опрокинул наглеца на пол. Он встал, утер тылом ладони разбитые губы и без замаха двинул мне под дых. Я согнулся от боли и рухнул на колени, меня замутило.

– Вот зачем, ты, Мэл, это сделал? – Бальтазар подошел ко мне и, сжав ладонями голову, заглянул в мои глаза. – Все будет хорошо, парень. Просто верь!

Боль странным образом отступила. Но находясь в этой странной компании, я уже ничему не удивлялся.

– Твой брат был орудием воли Господа. Он прозрел, не без нашей помощи, конечно, и увидел, что ангелы вмешались в дела людей. Что сказать – Архистратиг Михаил всегда благоволил Британии, и решил помочь. Но кесарю кесарево, а богу богово. Нам дали заказ уровнять шансы людей и оплатили труды серебром, – Бальтазар тяжко вздохнул, отпустил руки, отошел от меня и продолжил. – Твой брат, несмотря на горящий взор, был горделив и тщеславен, а значит – легко управляем. Мы не учли только одного: он не остановится и сможет разглядеть нас.

Мир словно подернулся радужной пленкой, и вот передо мной Гаспар, Мельхиор и Бальтазар, а за спиной у них сложенные черные, как смоль, крылья. Мир снова подернулся, и они приняли привычный облик.

– В одну из встреч с Гаспаром он попытался убить меня – произнес Мельхиор – А я просто принес очередную порцию серебра для кубков. Но нет же, он выследил меня и пырнул серебряным ножом для писем.

Ну, тут я брата понимаю, я бы так же поступил на его месте. Мало того, что втянули в непонятную драку, так еще и оказались нелюдью.

– А вы кто? – только и смог выдавить я.

– Не важно! – отмахнулся Мельхиор. – Мы решили, что твоего брата пора остановить. Тем более и Михаил просил убрать его из неба в обмен на отзыв воинства. Но Красный барон опять всех удивил. Он смог подстрелить Архистратига, и его кровь архангела спасла его от гибели. Когда твой брат сбежал из госпиталя, ангелов уже не было. Но Маннфред настойчиво их искал, и начал делиться знаниями с Ланцем и фон Листом. Ему даже предложили вступить в Орден Нового Храма, и даже в новоиспеченное общество Туле. Это была бы катастрофа для миллионов. Поэтому твоего брата убили.

– И вы так спокойно об этом говорите? – Слезы текли по моим щекам, мне хотелось выть и крушить все это, но, видимо, Бальтазар что-то сделал со мной, и мне осталась только бессильная злоба.

– Понимаешь, тут такое дело. Твоему брату нет места ни в раю, ни в аду, а чистилище – это вообще выдумка Алигьери. Оставлять его дух не упокоенным мы не можем. Он же всех сведет с ума. Но мы решили дать тебе возможность попрощаться с братом, прежде чем исполнить волю небес.

– Гляньте на него. – Я указал на брата. Он стоял все там же в сером полевом кителе, том самом, в котором отправился в последний полет, только рукава, по самые локти, были в крови. Раскачиваясь из стороны в сторону и наклоняя голову то к одному, то к другому плечу все время повторял: «Небо принадлежит нам»: – Хватит его мучить.

– Мы услышали тебя, Лотар. Да будет так.

Троица подошла к Манфреду. Мужчины взялись за руки, расправили крылья и скрыли брата от моего взора. Я слышал только голос брата, который становился все выше и выше, и в какой-то момент я уже не мог различать слова, а слышал только свист.

Фигуры заволокло туманом, в котором были видны всполохи молний. Когда колдовство закончилось, и воздух в церкви снова стал прежним, на алтаре сидела маленькая, чуть больше воробья, длинноклювая птица. Но вот она подпрыгнула, расправив крылья, взлетела, описала круг по церкви и вылетела в ночь.

Я улыбнулся. Как горько мне не было, но я знал, что всегда узнаю брата. Ведь кровь ангелов так и осталась на его крылах.

 

Примечания

  1. Автор текста Дитер Дем, перевод Константина Филатова
  2. О мертвых или хорошо или ничего (лат.)
  3. Это действительно написал Манфред фон Рихтгофен
  4. У. Шекспир «Гамлет», пер. с англ. Князя Константина Романова
  5. Манфред фон Рихтгофен «Красный истребитель. Воспоминания немецкого аса Первой мировой войны» пер. с нем. И. И. Сиснева.
  6. Манфред фон Рихтгофен «Красный истребитель. Воспоминания немецкого аса Первой мировой войны» пер. с нем. И. И. Сиснева.
  7. Манфред фон Рихтгофен «Красный истребитель. Воспоминания немецкого аса Первой мировой войны» пер. с нем. И. И. Сиснева.
  8. Манфред фон Рихтгофен «Красный истребитель. Воспоминания немецкого аса Первой мировой войны» пер. с нем. И. И. Сиснева.
  9. «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46)

Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...