Прекрасный сир Ни-капли-я-не-пью

Они идут, милый. Видишь эти четыре тени, что крадутся вдоль крепостной стены? Думают, что им одним известна эта лазейка, эта маленькая дверка, так удобно спрятавшаяся за кустом. Ты узнаешь их? Ну что же ты? Ты ведь знал их, это твои боевые товарищи: сир Райнар Стройный, сир Арно Бычья Голова, сир Пелфорт, сир Тибо Бочка. Помнишь, ты как-то попробовал перепить сира Бочку, а потом тебя принесли двое оруженосцев и утром ты говорил, что больше никогда не будешь пить, по крайней мере мешать ром с вином, и что тебе нужно еще немного моего волшебства и холодной воды? Ты тогда еще написал эту смешную песенку:

 

Я рыцарь идеальный, вина я не люблю,

И твердою рукою копьем бью и колю.

О подвигах моих, сейчас я вам спою,

Зовут меня прекрасный сир Ни-капли-я-не-пью!

 

Смешно пою, правда? Улыбнись, милый, мне так не хватает твоей улыбки…

Смотри, они сейчас войдут во двор. Не хочу туда смотреть, так это страшно, мерзко! Но придется, мне нужно смотреть. В аду будет хуже, гораздо хуже, я должна научиться не закрывать глаза.

 

Во дворе было совсем плохо. Райнар за свою жизнь повидал всякое, на войне насмотришься на боль и страдание, но тут даже его замутило. Повсюду трупы, исковерканные тела, куски плоти. В воротах висит женщина, подвешенная за ноги, и только на ступнях и голове осталось немного кожи, остальная содрана, волосы касаются лужи крови на земле. Рядом стоят двое стражников, опираются на алебарды, совсем как живые, только без голов и накидки забрызганы кровью.

В центре двора пирамида из отрубленных голов. На большинстве лиц застыла гримаса страдания, но некоторые смотрят на удивление спокойно.

Чуть поодаль лежит девушка, в платье задранном до шеи, а между ног такое месиво, словно ее насиловали бревном.

Кастелян, видимо, пробовал защищаться, по крайней мере в руке он сжимает меч. Выглядит, будто кто-то огромный наступил ему на голову, выше шеи плоский блин, мешанина из кусочков черепа и мозга.

У псарни груда мяса и костей, поди разбери, кто тут Чет, смотревший за собаками, а кто его любимые Родинка и Корица.

Возле колодца маленькая и до странного белая нога, Райнару не хотелось думать чья именно. В замке было полно детишек, полно людей, а теперь только пепелище, копоть на стенах, жуткая вонь.

— За это, тварь, ты отдельно заплатишь, — пообещал он.

— Идем, — позвал сир Тибо, — нужно проверить, что там внутри.

 

Видишь, милый, они вошли внутрь. Славные, отважные рыцари. Кого же еще этот трусливый король мог отправить на такое опасное задание? У самого-то поджилки трясутся, сидит в своем замке и думает, что высокие стены и целая армия защитят его от адских созданий. Он-то не видит этого ужаса, не смотрит в остекленевшие глаза, не слышит этих воплей, когда кажется, что человек не может так кричать.

Вот, милый, посмотри на него. Видишь, он сейчас молится? Просит богов послать избавление и укрепить сердца его солдат. Ах, милый, если бы мир был устроен честно и справедливо, если бы люди могли победить демонов, то не пришлось бы мне смотреть на это. Кажется, я больше не могу плакать, но стоит мне глянуть на то, что творится сейчас в столице, как слезы сами наворачиваются на глаза.

Смотри, милый, смотри глазами сокола: вот он, Златоград, вот его высокие мраморные чертоги, вот прекрасные храмы, базарные площади. Помнишь ту фиалковую настойку, что подавали в маленькой таверне на Старокняжеском спуске? Смотри, а вот на холме парк Карла Пятого, видишь ту скамейку, где ты меня впервые поцеловал? Ты был такой смешной тогда, с этими старомодными ухаживаниями и служением даме, но очень красивый, совсем еще юный. И так стеснялся меня поцеловать, а мне так сильно этого хотелось.

Видишь, парк еще не тронут огнем, а вот пригород уже сгорел. Кажется, живых там не осталось, иначе было бы слышно вопли. А вот в купеческом квартале все только началось. Не смотри, милый, не хочу, чтобы ты это видел. Это мой путь, моя боль, мое страдание. Хочешь, я налью тебе вина? Сладкого, чтобы крепче спалось этой безумной, страшной ночью.

 

У Анджея тряслись руки, но он не мог подвести людей.

— Заряжай! — кричал он, перекрывая голосом рев пожара и того чудища, что шло сейчас мимо лавки старого Ольжина. — Целься! Пли!

Залп горящих стрел на мгновение заполнил всю ширину улицы. Они были хорошие стрелки, его ребята, да и Анджей даром времени не терял: каждый день они оттачивали мастерство на стрельбище с рассвета и до полудня. Стрелы легли кучно, прямо в морду это рогатой твари, но та даже не замедлила ход. Она визжала, будто хохоча, размахивая половиной тела копейщика, поливая кровью мостовую и стены домов. Громадный демон ростом превосходил двухэтажные купеческие лавки, а его морда напоминала булавочную подушку, вся истыканная стрелами. Наверное, ему было больно, только легче от этого не становилось. Строй копейщиков он смял и разбросал их тела во все стороны, а теперь неторопливо шел к отряду Анджея.

— Стоим, братья, насмерть стоим! — срывающимся голосом вопил Анджей.

И они стояли, накладывали стрелы, натягивали тетивы, играли на этой тридцатиструнной лютне реквием по Златограду. Что им оставалось? Бежать? Но сзади был их город, их семьи: жены, дети, родители, братья и сестры. А они были последним щитом, живой стеной отделявшей любимый, уютный мир от рогатой твари.

Он умер первым, отважный капитан. Демон схватил его когтистой лапой, и поднес к пасти, но Анджей выхватил короткий меч и вонзил в глаз погани. Демон заорал, на этот раз и впрямь от боли. Лучники приободрились и тоже бросились в рукопашную. Из ран чудовища брызгала ярко-оранжевая кровь, словно живой огонь, и она поджигала все, до чего дотрагивалась. Рев чудища смешался с воплями горящих людей. Анджея демон просто приложил головой о мостовую и для капитана этот бой закончился. Его люди протянули еще пару минут. Из-за спины демона выглядывали бесы поменьше, они отрезали головы кривыми черными ножами, заглядывали в дома, вытаскивали за волосы сопротивляющихся женщин. И резали, рвали, сдирали, били, кололи, потрошили, поджигали. Для них это был настоящий пир.

 

Прости, милый, я сейчас перестану. Ну почему все должно быть так? Подай мне платок, пожалуйста. Спасибо, ты очень заботливый.

Ужасно, когда ничего не можешь сделать. Когда остается только смотреть, потому что должна смотреть, должна стать сильнее, должна научится подчинять их своей воле, побеждать их, а как ты научишься, если закрываешь глаза?

Они ведь ждут меня, моей помощи. Спрашивают, где же Белая Колдунья? Надеются на мое появление, шепчут мое имя, верят в мои силы. Но здесь я бессильна. Что может мой исцеляющий дар, против этой чудовищной жестокости? Оторванную голову на место не вернешь никаким колдовством, понимаешь? Ты же не винишь меня в этом? Что я сижу здесь, рыдаю, а они там умирают, мучаются, горят заживо?

Если бы я знала, что такое возможно, я изучала бы другие книги... Я бы знала не только какие травы годятся, чтобы дать спокойный сон или облегчить боль, а еще и какие годятся для ядов, чтобы отравить наконечники стрел. Я бы каждый день читала о демонах и адских тварях, я перерыла бы все фолианты в поисках крупиц информации. Но у меня совсем нет времени на это.

Значит, придется смотреть. Впитывать, чувствовать. Пусть я не смогу им помочь, но я научусь. И смерти их будут не напрасными.

 

— Мама, мне страшно! — повторил Роб.

Он не понимал, что происходит, но видел перекошенное лицо матери, лихорадочно выворачивающей один ящик за другим.

— Тише, сынонька, — отвечала она, — сейчас, сейчас, ну где же?

Она вскрикнула от радости, когда наконец нашла его — колечко, подарок Белой Ведьмы, награда за верную службу и кое-какие услуги, о которых лучше никому не знать.

— Сынок, послушай меня, — она присела рядом с Робом и заглянула ему в глаза. — Слушай меня внимательно и сделай все так, как я тебе скажу, хорошо?

— Хорошо, — кивнул он, явно намереваясь расплакаться.

— Сынок, ты уже совсем большой, пожалуйста, не реви. Не сейчас.

— Хорошо, мама, — кивнул мальчик, но сжатые губы не могли остановить слезинку, предательски собравшуюся в уголке глаза и повисшую на ресничках.

— Вот колечко…

Её слова заглушил чей-то исступленный визг с улицы, резко оборвавшийся и сменившийся топотом ног.

— Вот колечко, — затараторила мать, — его нужно все время держать на пальце. Пальчики у тебя маленькие, так что следи, чтобы не спадало, держи второй рукой. Если его надеть, станешь невидимкой, понятно?

— Понятно.

— Там снаружи, сынок, играют в очень страшную игру. Но это все понарошку, не по-настоящему.

— А зачем они играют?

— Не важно, такой сегодня день. Ты наденешь колечко и побежишь к Алым воротам. Смотри, будь внимателен, бежать надо быстро, ни на что не отвлекаться. Колечка хватит на полчаса, а потом оно перестанет работать, ясно?

— Ясно, а ты со мной побежишь?

— Нет, второго колечка у меня нет. Я спрячусь дома, — она улыбнулась и погладила его по голове.

— Не хочу играть, хочу с тобой прятаться, — закапризничал Роб.

— Сынок, это очень-очень важно. Как выберешься из города, беги на виллу дяди Тибо, хорошо?

— Хорошо. А ты точно не можешь пойти со мной?

— Нет, сынок. Но мы обязательно скоро увидимся, я приду к дяде Тибо.

— Хорошо.

— Будь смелым, сынок, смелым как рыцарь. Я очень люблю тебя.

Она обняла Роба и покрыла поцелуями его лицо. Он заулыбался и посмотрел на нее лучисто, как смотрел в три года, когда она была для него важнее всего в мире. Сейчас он уже подрос и смотрел на нее все реже и реже, предпочитая матери друзей. Если боги будут милостивы, он выберется из города и тогда у него будет шанс стать еще старше. Жаль, что она этого уже не увидит.

Роб надел кольцо, но ничего случилось. Однако мама заозиралась и он понял, что кольцо и впрямь работает. Вот это да: он теперь совершенно невидим! Мама приоткрыла дверь и Роб вышел на улицу. Там играли с размахом и ему сразу стало очень страшно. Он, конечно, обещал маме быть смелым, но одно дело говорить это, сидя дома, а другое — на этой темной улице, освещенной заревом пожара. Наверное, они потом это починят, когда доиграют. Надо же, вздумалось им играть посреди ночи.

Из-за угла дома вдруг выскочил ряженный. Роб вздрогнул, уж очень он выглядел жутко, как взаправду бес: огромные уши, как у летучей мыши, глаза горят красным, с когтистых лап капает. Ряженный принюхался и пошел в сторону Роба.

Тут ноги сами понесли мальчика, прочь от дома, прочь от ряженого. Дорогу он знал хорошо, да и бежать-то было: до Алых ворот рукой подать. И он побежал, подгоняемый страхом. Мимо дома Алисии, которая никогда не делилась сладким, мимо дома Йона, у которого был настоящий меч, подаренный отцом. Тут уж он оказался на Королевской улице, считай, почти у ворот. Из лавки кондитера, где были очень вкусные корзиночки и совсем невкусные рожки с дурацким кремом, вдруг вышел мужчина в еще одном костюме: на месте глазниц были дырки, лицо все раскрашено красным, а сзади него двое одетых бесами тащили какие-то куски мяса, вроде тех, из каких кухарка Дженни делала колбасу по пятницам. Безглазый вдруг повернул лицо к Робу и улыбнулся. Роб проверил, что кольцо все еще надето, но безглазый поднял руку и показал костлявым пальцем прямо на мальчика. Одетые бесами тут же бросили мясо и припустили к Робу, а тот завопил от ужаса и со всех ног рванул к воротам.

Дальше он бежал не останавливаясь, не глядя по сторонам, только однажды замешкался и закашлялся от дыма, густо валившего из горящего дома. Присел, потом прилег, и прополз таки мимо пожара. За воротами стало полегче, там пожары уже отгорели, тлели углями останки зданий. Дорогу до виллы дяди он преодолел без труда.

Ужасная игра осталась позади, и хоть дяди Тибо и не было на месте, зато дом был полон слуг. Роба накормили, напоили и отправили спать. Засыпая, он думал о том, что не такая уж и страшная была игра. А завтра придет мама и он расскажет ей, каким он был смелым. Хоть он уже и вырос, но мама до сих пор была для него важнее всего в мире.

 

Что, милый? Нет, я не молюсь, тебе показалось. Разве что, немного. Совсем чуть-чуть.

Ты тоже слышишь?

Да, это их шаги. Не мог бы ты встретить гостей? Я хочу пока дочитать эту книгу и сделать последние приготовления. Эта ночь, похоже, никогда не закончится. Боги, дайте мне сил прожить ее до конца.

 

Райнар вошел первым и тут же выхватил меч. Тибо и Пелфорт последовали его примеру: в глубине комнаты стоял страж, охранявший проход в альков. Глаза его горели синим пламенем.

— Нечисть поганая, — ругнулся Арно, вошедший последним.

Райнар уже приготовился биться, но из-за туч вдруг показался луна, и в ее бледном свете стало видно лицо стража.

— Годфри? — не поверил своим глазам рыцарь.

— Уходите, — ответил страж, — госпоже угодно остаться одной.

— Вот ведь мразь чернокнижеская! — вскричал Пелфорт. — Подняла Годфри из могилы! Хорошо, что Белая этого не видит.

— Что делать-то будем? — замялся сир Тибо Бочка. — Не могу я меч на старого друга направить.

— Друг наш умер, — отрезал Райнар, — убит стражниками. Сам же знаешь.

— А это тогда кто? — вмешался Пелфорт.

— Это лич, труп нашего друга, оживленный чернокнижной сволочью. И наше дело, обязанность друзей, отправить тело в могилу, где ему и полагается быть.

Рыцари подняли оружие, а страж со скрипом вытащил свой клинок из ножен.

Когда противники уже приготовились броситься друг на друга, из алькова донесся нежный голос.

— Погоди, милый. Пусть они войдут.

Страж тут же опустил меч и скрылся в глубине алькова.

— Вы это слышали? — удивился Тибо.

— Идем, — махнул рукой Райнар.

От изначального убранства мало что осталось. Кровать, небрежно сдвинутая в угол, а у окна алтарь, которого здесь раньше явно не было. Алтарь освещали свечи, давали возможность читать противные богам символы, записанные кровью в книге, лежавшей на алтаре. У книги, ласково водя пальцами по странице, стояла Белая Ведьма. Длинные волосы закрывали ее лицо, так что видно было только стройный силуэт в белоснежном платье.

Рыцари молчали.

— Ну, что же вы встали? — спросила колдунья, не отвлекаясь от книги. — Вы же пришли сюда убить чернокнижницу, так вот она я. Чего рты разинули?

Она наконец повернула к ним лицо: безупречной красоты, неземной, нечеловеческой. Она была одной из трех последних эльфов, что сохранились в мире, осколком древней расы, сгинувшей с лица земли.

— Белая? — выдавил, наконец, Райнар.

— Удивлен? А ты, Пелфорт? А ты, Бочка? Не меня вы думали тут увидеть?

— Это морок! — воскликнул Тибо, — Не может это быть она.

— А кому еще быть? — спросил Райнар, не отводя взгляда от ее лица. — Я с самого начала не верил, что невесть откуда появилась могущественная чернокнижница, о которой болтал тот безумный.

— Еще бы ему не стать безумным, — усмехнулась эльфийка, — на его глазах погибла вся его семья. Страшной смертью погибла.

— На его и на твоих?

— На его и на моих.

— Ах ты поганая сука, — не сдержался Пелфорт.

Он рванулся вперед, направив острие ей в лицо, но его сдержал лич: схватил за шкирку, рванул назад, припечатал о стену и впился в горло рукой.

— Убить? — проскрипел он.

— Погоди, милый, — ответила колдунья. — Я хочу закончить этот разговор.

Страж ослабил хватку, а Пелфорт сполз по стене и завалился на бок.

— Я хочу закончить, потому что вы его старые друзья, — проговорила Белая, — потому что вы были частыми гостями в нашем доме. Потому что я хочу хоть кому-то сказать все то, что мучает меня. Послушайте меня, прошу вас.

 

Я не хотела этого, правда не хотела. И зачем только этому идиоту понадобился Годфри? Тоже мне король, безумец на троне, боящийся своей тени. Арестовать Годфри, ну кому такое в голову придет? Годфри же был рыцарем, а для рыцаря вся жизнь сосредоточена в мече, ну конечно, он не согласился его отдать. Их было шестеро, а он один. Троих положил, прежде чем сам упал на камни… Я была далеко, в летнем дворце за городом, лечила сына этого ублюдочного короля.

У меня тогда будто в сердце что-то кольнуло. Я посмотрела глазами женщины, выглянувшей в окно и увидела это: как из моего любимого, моего родного, моего Годфри вытекает кровь на мостовую, как он умирает, как он делает последний вдох. Я сама умерла в тот момент. Я не верила своим глазам.

Но я увидела и другое. То, чего не видели стражники, чего не видела толстуха-торговка, чего не увидел бы никто в мире, кроме меня одной. Как из пустоты возникают трое бесов, как они крючьями вытягивают душу Годфри из тела, как приговаривают при этом, что душа убийцы будет сильно страдать в аду. Как он кричит от боли, как корчится, а бесы смеются, они хохочут.

Все из-за этого идиота!

Я давно живу на свете, дольше чем все вы вместе взятые. Я помню этот мир до появления в нем людей, помню ужасные войны и стихийные бедствия, я похоронила множество друзей и врагов, пережила смерть родителей и братьев. Но это! Такого раньше не было, это вы принесли этих тварей в наш мир! Это ваши, людские игры, а я в них играть не согласна! Почему Годфри должен вечно страдать в аду? Что плохого он сделал? Разве плохо рыцарю защищать свою жизнь? Разве не для того ему дан меч?

Но что я могла сделать? Я — целительница, Белая Колдунья!

Я должна отправиться в ад, и я отправлюсь в ад. За тобой, милый, я отправлюсь даже в пекло. Пришлось, конечно, многое отдать за это умение. Демоны не слишком-то хотят подчиняться, так что сами видите, другого пути у меня нет. Я призываю их в наш мир, и мне приходится наблюдать за ними, находить их слабые стороны, опутывать их сетью заклятий, подчинять своей воле. Конечно, как только мне это удается, бесчинства я тут же прекращаю. Я не хочу этих жертв. Никто из этих добрых людей не заслужил такого.

Но где они были, эти добрые люди, когда моему Годфри выпустили кровь на мостовую? Что они сделали, когда безумный король заключал в темницу сира Астона? Когда прилюдно пытали сира Конона? Что делали добрые люди, когда пришли арестовывать Годфри? Вмешались они? Прогнали стражников?

Никогда ничего они не видели от меня, кроме добра и заботы, никогда я не отказывала ни богатому, ни бедному, столько сил на них положила, столько лет, столько переживаний! Чтобы они безразлично смотрели, как убивают моего любимого! Ни один из них не бросился ему на помощь, не перевязал его раны, не закрыл его глаза. Они отворачивались, опускали взор, разглядывали свою обувь! Презренные трусы! Да заслуживают ли они жить, если он погиб? Что за жизнь это такая, жизнь раба, червя, подонка! Не жизнь, а насмешка. Собаки смелее этих людей, кони вернее этих людей, даже бараны с овцами, и те заботяться друг о друге больше, чем эти люди!

Пусть горят! Пусть плачут! Пусть страдают! Заплатят они цену за безразличие, за малодушие. Они заплатят, и их жены, и их дети заплатят, хоть мне и больно на это смотреть. Все они виновны и час расплаты настал.

Я еще не готова, мне нужно еще немного времени. Каждую минуту мой милый Годфри страдает, как страдают они, корчится, зовет меня на помощь. Но я приду, милый, потерпи немного, я уже очень скоро приду.

Я уже научилась подчинять демонов пятого круга, еще немного практики и мне покорятся шестые. Думаю, дальше шестого мне идти не придется, ты же не мать убил, только стражников и до этого на войне сколько-то врагов. А если придется, то и гори оно все адским пламенем! Хоть все королевство отдам на растерзание демонам, но достану твою душу, слышишь?

Я верну тебя в этот мир, помещу тебя обратно в тело. И мы будем жить вечно с тобой, милый, и больше никогда, никогда не расстанемся.

Что? Какие-то лишние звуки. Что это за назойливые тени? Убей их, милый, убей! Останемся вдвоем...

 

Райнар опомнился первым, в самый раз, чтобы уйти от удара лича. Годфри при жизни был выдающимся бойцом, но как мог так быстро двигаться его обескровленный труп? Тибо напал следующим, отвлек лича на себя, его поддержал Арно. Они втроем закружились по комнате, разойтись было негде, слишком мало места, не размахнешься. Оставалось колоть, уворачиваться, хватать, выворачивать руку с мечом.

— Не стой истуканом! — рявкнул Тибо. — Мы пришли сюда за колдуньей!

Райнар повернулся к Белой, но та стояла не шелохнувшись, водила рукой по строкам книги и что-то шептала, не обращая внимания на звон мечей и крики сражающихся.

Тогда рыцарь шагнул к ведьме и призвал на помощь богов. Ни один смертный не может причинить вреда Белой Ведьме, это давно знали в королевстве, но то было раньше, пока она сохраняла защиту, данную ей храмом. Теперь же, нарушившая все обеты, она едва ли могла рассчитывать на благосклонность высших сил. Сир Райнар Стройный ударил, и в этот удар он вложил всю ненависть человека, потерявшего близких, всю боль и страдания, пережитые невинными людьми, все сознание правоты, ведь в этот момент он был уже не рыцарь, а карающая длань богов. И удар этот был страшен: меч его вдруг засиял белым пламенем и ударился о волшебный щит, скорлупой охранявший волшебницу. Под ударом сияющего клинка скорлупа лопнула, но и сам Рейнар, не ожидавший сопротивления, почувствовал как хрустит сустав и как темнеет в глазах. Он ударил еще раз, а затем еще, и бил до тех пор, пока кровь не брызнула ему в лицо. Лишь тогда он остановился и увидел, что натворил.

Перед ним стояла Белая, хоть язык не повернулся бы так ее назвать. Её прекрасное лицо искажала гримаса ненависти, а белое платье превратилось в черную, расшитую сиреневым адским пламенем, накидку.

Алтарь же был расколот надвое: Райнар постарался на славу. Рассеченные страницы книги продолжали кровоточить, и рыцарь провел рукой по лицу, чтобы не заливало в глаза.

Белая, вернее Черная, смотрела на Райнара, но в то же время словно мимо него. Он бросился к ней, но в тот же миг с её пальцев сорвался язык пламени, лизнул рыцаря, и тот повалился на землю, обожженный, ничего не понимающий от боли. Дальнейшее он видел словно во сне.

Тибо, со страшно выпученными глазами, пытается зажать разрубленную глотку. Арно, кричащий от боли, пока лич вырезает его сердце из груди и преподносит колдунье. Обезглавленный Пелфорт. И блеск клинка, занесенного над Райнаром.

— Годфри, Белая, — стонет Райнар. — За что?

Меч опускается.

 

Так гораздо лучше. Откуда тут взялись эти тени? Что, это были наши гости? Но я не звала гостей. Я хотела провести эту ночь с тобой, любимый. Смотреть, как корчатся наши враги. Наслаждаться полученной властью. Напиться силой из их боли и страданий!

Что еще я должна была сделать? Никак не могу припомнить, куда же я собиралась пойти? Было какое-то дело, но… Наверное, не такое уж и важное, раз я о нем забыла.

Не молчи, любимый, ответь мне хоть что-нибудь. Я так хочу снова услышать твой голос, родной.

Хочешь споем вместе? Ты же так любишь петь. Спой со мной, ну же.

 

Я рыцарь идеальный, вина я не люблю,

И твердою рукою копьем бью и колю.

О подвигах моих, сейчас я вам спою,

Зовут меня прекрасный сир Ни-капли-я-не-пью!

 

Однажды я не выпил, забрался на коня,

Но вылетел стрелою, конь обманул меня.

Еще бутылку водки тогда не выпил я,

Зовут меня прекрасный сир Кому-продать-коня!

 

Скажу вам, братцы, прямо, душою не кривя,

Нет никого смелее отважного меня,

В бою всегда я весел, и с сечей мы друзья,

Зовут меня прекрасный сир Ни-капли-я-не-пьян!

 

Вот было еще дело, когда все пили ром,

Я твердо отказался, горой стоял на том,

И сладкие красотки меня не звали в дом,

Зовут меня прекрасный сир Руками-я-силен!

 

Вот помнится такое...

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 6. Оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...