Голова за облаками

Третий час я взбирался на Глыбу. Успел ободрать колено, а недавно глубоко царапнул щеку. Если отвлечься от зуда, можно было почувствовать тепло, как от ладони матери. "Будь осторожен," — касание и поцелуй в лоб. Со мной навсегда остались ее полуулыбка и дрожащий грустью голос. Я пронес их через военную службу и университетские годы, нежно хранил под сердцем, но теперь стал забывать. Ненависть оказалась способна выскоблить из памяти все самое светлое.

Я тряхнул головой, отгоняя прошлое. Моя единственная забота — камень перед глазами, уходящий ввысь серой бугристой стеной и исчезающий где-то за облаками, где лежал конец моего пути.

Я ухватился руками за широкий уступ над головой и, задержав дыхание, подтянулся. Неглубокая ниша приняла меня нагретым за день камнем. Выдох. Закрыв глаза, я прогонял через себя воздух, остужая легкие, а когда открыл — рассмеялся то ли от нервного напряжения, то ли от осознания своего безумного поступка. Под ногами две сотни маков высоты, вокруг безлюдная пустошь, подернутая сумерками, а вдали закатные костры на вершинах гор, плывущие в снежном мареве. Они кренились влево, несильно, но заметно глазу, и когда наклон стал максимальным, я вжался в нишу, ухватившись руками за края уступа. В следующий миг над землей разлетелся раскат грома, да такой силы, словно молния разбилась подо мной, ушла в камень и крупной дрожью побежала вверх за облака.

Это был шаг великана Глыбы. Уже восьмой за время моего подъема по его каменной шкуре. Сначала мне казалось, что самое сложное — забраться на Глыбу с земли. Но после того, как копьемет отправил свой “клык” в полет, и я, привязанный к нему веревкой, оказался на великаньей лодыжке, Глыба сделал первый шаг. Меня чудом уберег крюк, попавший в щель, иначе тут бы и закончилось мое славное восхождение.

Нынешнее убежище — глубокая и широкая ниша — позволяло сидеть не напрягаясь. Гладкий камень говорил о ее рукотворности, но я слышал только одну историю о человеке, рискнувшем забраться на Глыбу, и она имела печальный конец. Были попытки остановить великана. Сгнившие баллисты, лестницы, тараны, истлевшие трупы коней и солдат, обмотанные истлевшей веревкой, — так описывали поле брани снующие по миру барды. В этих историях слишком часто встречалось слово “тлен”. Еще они добавляли в рассказы череп истлевшего короля, втоптанный великаном в землю. Что в пустых глазницах застыла сама ненависть, что корона на челе его не погнулась и не сгнила, и что только тот, кто сможет отыскать ее, получит силу одолеть Глыбу. А у меня короны не было. Что теперь, рыскать по тому полю до самой смерти? Кто сказал, что не стащил ее кто-нибудь из тех самых бардов? Да и при таком восхождении лишь мешалась бы. Но я не мог прогнать мысль, что было бы спокойнее, оттягивай она мне сумку.

Ужин выдался скромным — с собой в узелок я запихнул сухари, орехи, кусок вяленого бедра барашка и головку сыра. От армейских разносолов набор отличался слабо, но в походах давали кашу и вино, сейчас же приходилось довольствоваться теплой водой из бурдюка и не вспоминать университетские обеды, чтобы не изойти слюной.

После ужина я снял с пояса крюк с продетой в кольцо веревкой, другой конец завязал на втором крюке и попытался на ощупь найти пригодные щели, чтобы сплести “паутину”. Мне казалось, что нет смерти глупее, чем свалиться во сне.

Камень хрустнул, и стальные когти вцепились в шкуру Глыбы. Чувствовал ли он хоть что-нибудь, или великану плевать на укусы блохи, как было плевать на мою деревню?

Сон обрывался с каждым шагом. Даже пушечные залпы, под которые я раньше засыпал сурком, оказались тише, чем топот этого громилы. Стоило первым лучам пробить горизонт, как беспокойная дрема улетела прочь вслед за темнотой. Внизу хрустело зеленое лесное море. Глыба безжалостно втаптывал деревья в землю, прокладывая новый путь.

Тело изнывало после вчерашнего подъема. Казалось, что ночью пришла прачка и выжала мышцы досуха, а потом палач пришил мне руки от другого тела.

— Ничего, привыкнешь, — сказал я себе и вышел на стену.

К середине великаньего бедра загудел сильный ветер. Он цеплял меня бесплотной рукой за шкирку и норовил скинуть вниз. Иногда прилетала назойливая ворона. Ее истеричное карканье напоминало университетскую кухарку, старую и сварливую. Птица принимала мою голову за сук дерева и садилась, царапая череп когтями. Разве она не видела, что мне и так несладко приходится? Я проходил самое сложное в своей жизни испытание. Неужели недостаточно суровое, что его надо было усложнять?

— Пошла прочь! — не выдержал я ближе к вечеру и попытался насадить птицу на крюк.

В один миг пальцы руки соскочили с камня, и я слетел со скалы. Ни одной мысли о прожитой жизни или не исполненной мести. Пустой шум в голове, с которым облака трутся о небо.

Но умирать было рано. Грудь обожгла спасательная веревка, обернутая вокруг торса, точно подпруги и стремена вокруг лошади. Я повис тряпичной куклой, вертясь то влево, то вправо.

— Никому не под силу взобраться, — шептал я, прислонившись лбом к камню. — И совсем не стыдно сдаться.

Как же так получилось, что я завис над землей, яростно вгрызаясь в шкуру великана, словно жук-камнеед? Ведь я с детства восхищался Глыбой. Раз в год он проходил в одном шаге от моей деревушки. Шагал, вечно затуманенный летним маревом и облаками, гром крутился у его ног и разлетался по округе. В такие дни мама выставляла статуэтку великана на подоконник, непременно украшенную полевыми цветами, а я выкрадывал ее и бежал играть с друзьями, которые поступали точно так же. Только позже я понял, что такое вера и религия, и что играть с ними не стоит.

Год обновлялся, когда Глыба пересекал Зимний хребет. Все, кто мог, выбирались в столицу Северного королевства у подножия гор и праздновали несколько дней. В праздничную ночь на главной площади, точно дождевые грибы, вырастали десять барабанов. Девять почетных музыкантов и один ребенок из толпы соревновались в чувстве ритма. Однажды вызвали меня — здоровый солдат поднял за плечи и закинул на сцену под общий хохот толпы. Глыба делает шаг — мы бьем в барабан ни секундой раньше, ни секундой позже. Правила простые, но как же сложно было сосредоточиться, когда вокруг веселье, а великан делает шаг раз в вечность. Когда все музыканты соблазнились пиршеством, я бил до тех пор, пока раскаты шагов не затихли. Потом объедался странными, но вкусными сладостями за столом у короля, а родители пили вонючее и кислое вино. Хорошо, что алкоголь мерзкий на вкус, иначе дети спивались бы с самого рождения.

Потом показали усыпальницу первого короля, где сверкает его статуя, по которой ведутся все измерения. Тогда я понял, что мак — это рост короля от земли до макушки, а пал — длина указательного пальца.

Благодаря Глыбе тот день запомнился мне самым счастливым в жизни. Но после того, что он сделал, детская любовь, хранимая мной в сердце, сдулась. И я сдулся вместе с этим воспоминанием.

Тоска сжала сердце, и воздух зазвенел от крика, полного слабости. Но случилось неожиданное — мне ответили таким же отчаянным криком. Откуда-то справа сверху, ближе к задней стороне бедра Глыбы. Я принял отклик за игру воображения, но, когда он повторился, руки и ноги сами понесли меня к месту, откуда вновь и вновь раздавался зов.

На уступе сидел исхудавший мужчина много старше меня, хотя его впалые щеки, разбитые губы и толстый слой грязи на лбу могли ввести в заблуждение, и на самом деле он был много младше. Мы смотрели друг на друга, не веря глазам. Но в какой-то момент безмолвие треснуло, и он бросился меня обнимать и ощупывать, словно пытался убедиться в моей реальности.

Мы с трудом помещались на камне, пришлось сразу сплести из веревки “паутину”, чтобы один ненароком не столкнул другого, но перед этим я дал незнакомцу бурдюк с водой, уловив жадный взгляд.

— Вина бы, — сказал он охрипшим голосом и запрокинул голову, явно смакуя вкус. — Да-а-а, вина бы.

Потом медленно, облизываясь, съел предложенное мною мясо, запивая водой, и, казалось, вернулся из мертвых, но с каждым глотком мне становилось неуютно.

— Хватит, мне тоже вода нужна. — Незнакомец крепко вцепился в бурдюк, но все же отпустил. — Тебя как звать?

— Жучок. — Он провел рукой по камню и стал скрести его ногтями. Нижняя челюсть то и дело гуляла влево-вправо. — Да-а-а, Жучок.

Я напрягся, готовый к любой неожиданной выходке незнакомца — жучком называть человека у меня не хватало презрения.

— Не слышал, чтобы кто-то еще пытался забраться на Глыбу.

— И о тебе никто не услышит. Никто, никто. Ты разобьешься. Слезай!

Он хлопнул ладонью по камню и клацнул зубами, грязными и поредевшими.

— Больной, — я отшатнулся и схватился за крюк.

— Не больной, — незнакомец улыбнулся и погладил себя по голове. — Жучок умный и хитрый. Только умный и хитрый может сбежать. Да-а-а, хитрый. И сильный. А ты слабый, слезай.

Он тараторил, путал местами буквы, но тут же исправлялся, словно мысль обгоняла его язык.

— Пока не убью великана, мне нечего делать внизу.

Незнакомец глухо засмеялся, но тут же зашелся кашлем, который утонул в новом громовом раскате великаньего шага. Лес внизу редел, переходя в подобие старческой залысины. Дальше путь лежал вдоль речной долины, нитью пересекающей страну.

— Убьешь, а дальше что? — спросил незнакомец, откашлявшись. — Я уже убил великана, а он все шагает. Да-а-а, убил, прямо в сердечко всадил крючочек. Да у тебя ведь такие же. У Калеба взял, вижу. Этот ушлый хапуга и мне всучил, говорил, что уникальные. Но они такие красивые, точно месяц Путника, блестят и не тупятся. Украли их!

Он сплюнул бледно-зеленый сгусток вниз.

— В одном мы положении, нам надо вниз. Да-а-а, вниз. Великана не убить, даже не думай.

— Бред какой-то. Если бы убил, то мы бы здесь не сидели, а моя семья была бы жива. Глыба оставил на месте моей деревни карьер, который затопила река, и теперь родной дом вместе с отцом, матерью и сестрой лежит на дне под илом. Мне вниз путь заказан.

— Семья? — Его глаза расширились, а челюсть остановилась. — Семья, мама, папа, сестра. Да, да, да, семья. Была семья и нет семьи. Забудь. Жучок говорит, что надо слезать и прятаться.

— Да ты же обмочился от страха, струсил и обезумел! — Меня начинало раздражать бормотание этого безумца. Нет — жучка.

— Струсил?! — Жучок даже потряс головой и схватился за веревку, будто слова ударили его по уху. — Это ты сейчас такой храбрый, всего-то на ногу забрался. Хотя уверен, что уже успел пожалеть, что родился. Там наверху... Не-е-ет, сам все увидишь. Ха-ха-ха. Да-а-а, увидишь. А я буду сидеть на земле и представлять, как черви ползут по твоим ступням, как отчаяние забирается под кожу и проедает дыру в голове, чтобы хотелось выть от бессилия. Только тогда ты поймешь, что бесполезно тягаться с силами неподвластными нам. Подумай! Глыба шагал тысячи лет. Это нам пришлось подстраиваться под него, не ему под нас.

Я поднялся на ноги и посмотрел на Жучка сверху вниз. Мне бы радоваться, что встретил попутчика, но вид человека, потерявшего свою цель и достоинство, его постоянно щелкающая от страха челюсть, вызывали только омерзение. Скинуть бы вниз, чтобы не мучился, да разве ж мать с отцом поймут? Убивать на войне — дело одно, а тут всего лишь трус, загнанный в угол между небом и смертью.

— Никто не крал твои крюки, они выпали из трясущихся рук. Единственный, кому пора вниз — это ты. Слезай и забейся в нору поглубже.

Жучок озлобленно рыкнул и отвернулся, свесив ноги с камня. Его взгляд поселился где-то среди горных вершин. Закатные костры на снежных шапках зажглись через пару великаньих шагов. Зудящей занозой в голове сидела мысль, что ночь придется провести бок о бок с Жучком. А если прирежет ночью? Находясь в отчаянии, под властью страха за собственную жизнь, человек готов на многое.

— Не смей лезть ночью, — сказал Жучок и растянул рот полумесяцем. — Тебе не понравится увиденное.

Улыбка — символ дружелюбия — у него вышла дырявым оскалом. Мне было нельзя оставаться здесь, только не с первым встречным безумцем.

Я привалился к камню, чтобы восстановить силы, и не заметил, как пролетело время. Вышел в путь только когда Светило скрылось за земным краем, и на его место выкатился Путник. Скорость подъема упала вдвое, а то и втрое. Приходилось нащупывать подходящий камень, затем рядом искать щель, чтобы всадить поглубже крюк и только потом подниматься. Путник, пристроившись за Глыбой, превратил меня в слепую курицу, которой самое место спать на жердочке, да иногда кудахтать от кошмара.

Жучок не мог вылезти из головы. Поднялся он, вкусил отчаяния, как же. Мне пришлось учиться у лучшего картографа, составившего карту Глыбы. Зубрить листы с подробной прорисовкой участков, трещин и уступов, какие недоступны человеку, а какие — в самый раз. Но даже выучив маршрут, я не ожидал, что реальность размажет мне по лицу пирог из грязи, крови, безумцев и птичьего дерьма. Распланированный на два дня подъем остался в радужных мечтах, на Глыбе все было впервые, все было внезапно.

Путник выглянул из-за плеча великана и превратил камень в серо-черное бугристое море, скрыл в тени больших выступов меньшие. Глаза стали врагами, а не союзниками.

Я потянулся к небольшой выемке, и пальцы наткнулись на что-то теплое, мягкое и липкое. Пришлось погрузить руку в жижу и схватиться за камень. Из темноты провала на меня смотрела одноглазая голова, раскуроченная пушечным ядром — оно блестело рядом, будто вплавленное в шкуру Глыбы. Я выдержал потусторонний взгляд и полез дальше, не обращая внимания на липкую руку и подступившую к горлу панику. Если бы оступился, веревка могла не спасти во второй раз.

Еще одиннадцать пахнущих гнилью голов попались на маршруте, пока Путник не закатился мне за спину и не застыл. Я полз, царапал колени и локти, но моя тень, точно черный отпечаток, не сдвигалась ни на палец.

— Не смотри на меня.

В ответ тишина.

— Сгинь, ты слишком черная.

Но тень молчала, что не на шутку меня разозлило.

— Что ты хочешь доказать?! — я остановился и плюнул ей в лицо. — Что внутри у меня столько грязи, что не разглядеть ни капли света? Давай, скажи, что я не должен был бросать того полоумного. Скажи, что я сволочь, потому что не спас родню. Ты всего лишь тень. Всю жизнь со мной, но ничего не знаешь, только путаешься под ногами. А стоит погаснуть последней свече, так сразу бежишь и прячешься, и нет тебя. Такая же трусливая, как этот Жучок. Сгинь по-хорошему, не то пойду к ближайшему колдуну и попрошу тебя выбелить.

Тень осталась неподвижна, и я ударил ее между мнимых глаз. Резко, не думая о боли, но не достиг цели. Рука провалилась в черноту, и там ее схватило что-то столь же липкое и мерзкое, как головы внизу. Я дернулся назад, но мерзость не отпускала. Путник перекатился сразу на час, игнорируя течение времени. Тень сгинула в бок, и свет выхватил полусгнившую руку, цепко схватившую меня за запястье. Несколько кусков плоти висели на тонких нитях из бледно-желтой кожи, которые по всем законам должны были сорваться вниз, но продолжали трепыхаться на ветру. Трупный запах наполнил воздух, загустил его, превратил в желтое море. Но ужаснуло меня другое — там, где только что чернела голова тени, теперь блестело знакомое лицо. Я смотрел в залитые гноем глаза и не мог пошевелиться, словно окаменел, уподобился Глыбе. Не верил, что существо передо мной — родная мать. Половина густых черных прядей выпала, обнажив изъеденный временем череп, губы истлели, больше не угадывалась в них вечная полуулыбка. Мать вытащила из камня вторую руку и коснулась моей щеки, как пять лет назад:

— Даже не думай лезть дальше, — и толкнула меня в пропасть.

Мой крик утонул в желтом море, затопившем Путника, Глыбу и мать. Я летел вниз, пока не разбился.

Веревки удержали от настоящего падения. Я очнулся там же, где встретил Жучка, только его самого рядом не оказалось. Рассветное небо перетекало в утреннюю синеву, из-за горизонта вставало Светило. Я мог догадаться, что ночное безумие — это всего лишь сон, так как мозг раскидал предостаточно знаков.

Спину холодила мысль, что Жучок мог спокойно прикончить меня ночью.

— Чтоб ты свалился, пес! — с досадой крикнул я вниз, когда проверил узелок и не нащупал одного бурдюка с водой и около половины мяса. А когда обнаружил, что пропал один крюк и половина веревки, даже Светило скрылось за облаком, чтобы не слушать мою ругань. Разве мог я теперь отнестись к Жучку как-то иначе, как-то снисходительнее? Трус, трус, трусливая псина.

Пришлось урезать завтрак и выйти на стену с чувством легкого голода. Мудрецы говорили, что мозгам полезно работать на пустой желудок. Уж у кого, у кого, а у почитаемых мудрецов желудок пустым не бывает.

На удивление путь нашелся легко. Я угадывал выемки еще до того, как замечал. Тело неслось вверх по знакомому с ночи маршруту. Сон принес пользу и вместе с ней смутное беспокойство. Если маршрут верен, то вдруг… Я сплюнул едкую мысль вниз и пополз дальше, но добравшись до места с мнимой головой, предпочел отползти чуть в сторону. На всякий случай.

Не хотелось признавать, но не встреть я Жучка, скорее всего, слез бы. Погоревал год другой, но вернулся бы к нормальной жизни. А теперь, стоило только слову “сдаться” проскользнуть в голову, скрежет зубов мгновенно напоминал кем я стану, если поверну назад. И даже странное предостережение во сне воспринималось как проявление трусости.

Расселина, казавшаяся ночью неприступной, сейчас выглядела безобиднее ужа. Вереницы из сотен ужей. Почти королевский тракт, если сравнивать с дорогами.

Вогнать крюк в камень над головой, левой ногой найти выступ, руками упереться в стенки трещины, вытянуться, переставить руки, сменить опору с левой ноги на правую, еще раз вытянуться, вытащить крюк, воткнуть повыше и так до самого верха, пока "Ветвь", пересекающая пояс Глыбы, не оборвется.

Я преодолел участок и выбрался на спину, подальше от порывов ветра — из-за парочки особо сильных чуть не сорвался. Мне несказанно везло, ведь этих "чуть" за время подъема набралось уже с десяток, из-за чего пришла мысль, что само слово "чуть" придумали везучие люди, которым помогло маленькое чудо или чутье.

Но везение не могло длиться вечно.

Ближе к вечеру началась стрельба. Словно огромный молот обрушился на землю, раздался единый залп десятков пушек и мортир. Я не видел орудий, не видел солдат. Неизвестная армия стояла на пути Глыбы и палила по ногам и по корпусу черными горошинами ядер. К счастью, меня защищала могучая спина Глыбы, который ничуть не замедлился. Только великан запросто обогнал нападающих. Прогремел залп, и туда, где я был несколько мгновений назад, прилетело ядро. От испуга внутри закипела кровь и погнала меня вверх, напитала руки новой силой.

Откуда? Кто? Почему на закате? Скоро ночь — Глыба превратится в неясный силуэт, теряющийся в небе, и факелы не помогут, лишь подсветят исполинские пальцы на ногах.

Чугун черным градом сыпался на великана. Казалось, вот-вот и мне достанется. Я полз с мыслью, что уже мертв, смерть просто задерживается. Ударами сердца отбивал залпы мортир. Выстрел — вдох, промазали — выдох. Внизу танцевали факельные мухи, перетекали из одного озера в другое, жужжали и плевались ядрами.

Я смог передохнуть лишь под покровом ночи. Залпы прекратились, но огненные ручейки не погасли, продолжая обтекать шагающего великана и вызывать у меня раздражение. Не из-за грозившей опасности, нет. Если бы попали — пусть так. Но мысль, что кто-то другой убьет Глыбу, что все напрасно, была невыносимой.

В фальшивой тишине шуршал только ветер, на удивление тихий и теплый. Полторы тысячи маков — редкая птица сюда залетала. Но мое наслаждение легким ужином вышло недолгим.

Глыба вошел в Летнее ущелье. По бокам возвышались отвесные склоны, доходившие великану до колена, и на них растеклись факельные озера.

Снизу раздался треск, словно десятки лодок напоролись на скалы. Я смог разглядеть только брызги, разлетающиеся в стороны, еще более черные, чем темнота вокруг. Рой огненных стрел-светляков поднялся в воздух и превратил ночь в день. Облитый смолой и маслом, Глыба превратился в самый большой в мире факел. Даже на расстоянии дневного подъема чувствовался жар пламени.

В какой-то момент сквозь низкий рокот пожара пробился хохот. Я вскинул голову, но ничего не увидел. Смех продолжался, иногда переходя в истерический, а иногда обрываясь кашлем. Очередной незнакомец оказался не так высоко, всего в сорока маках. Стоял на краю обрыва и не переставал смеяться. В перерывах плевал в пропасть и покрывал нападавших последними словами, утверждая, что у них ничего не получится. На мгновение меня пробрала не то ревность, не то зависть. Я должен был стать первым, покорившим Глыбу, не третьим.

— Кто ползет? — спросил незнакомец, завидев меня.

— Почти покойник.

— Хорошее определение. Но это ты всегда успеешь, не надо спешить.

Незнакомец помог взобраться на уступ, где меня ждал еще один сюрприз — в скале был вырублен глубокий грот. Пламя пожарища подсвечивало нас снизу и отбрасывало на стены уродливые тени, похожие на горбатых великанов.

— Ты кто? — спросил меня старик, а это был именно что старик, без каких-либо обманных слоев пыли и грязи. На голове остался только венец из седых волос, а лицо словно оплавилось и застыло огарком. Только тело его, еле прикрытое мешковатой простыней, походило на мое, поджарое и мускулистое. Старческая голова смотрелась здесь неуместно.

— Из Горного университета, изучать Глыбу полез, — что было отчасти правдой. Я решил не освещать свою истинную цель.

— Из Горного? — старик тут же переменился в лице, подобрел, заулыбался с хитрецой. — Клемента знаешь? Хотя откуда тебе.

— Клемента? — Я попытался вспомнить кому принадлежало знакомое имя. — Из прошлых кафедральных скорее всего. А, он умер лет десять назад. Да, точно, говорят покончил с собой.

— Как покончил? — отшатнулся старик. — Врешь!

— Да зачем мне? Я его в лицо не видел даже. Вроде бы сам себя до смерти загнал в лаборатории.

— Неужели я что-то лишнее сболтнул в этот раз, — прогудел старик себе под нос.

Он немного ссутулился и молчаливо ушел в глубь грота. Присел около тлеющего уголька, который я не сразу заметил, полил чем-то из чашки, и пламя вспыхнуло желтым крылом.

Внутри пахло скверно, старик, по всей видимости, не мылся и не стирал вещи не меньше месяца. Воздух дышал гнилым луком и чем-то прокисшим. Повсюду валялись приборы, знакомые мне из университета. Узнал астролябию, квадрант и телескоп, но какой-то слишком маленький и тонкий, чуть толще ноги. Но нет-нет, да встречались странные приспособления со шкалами, стрелками и похожими на груши колбами из тонкого стекла. В глубине грота хлама становилось особенно много, и закономерный вопрос "как это все здесь оказалось?" сам собой завертелся на языке.

— Потихоньку, год за годом на себе затаскивал, — сказал старик, когда я подошел и сел рядом на сложенную в несколько раз тряпку. Он что-то искал в одной из заплечных сумок.

— Но как?

— Твои мысли, как на ладони, — ответил он на первый из вопросов “но как?”, а потом сразу на второй. — На правой стороне, начиная с колена, устроена система перил и рычагов. Клемент помогал натягивать. А ты говоришь, что его больше нет.

Чем больше я вглядывался в лицо старика, тем быстрее множились мои подозрения. Широкий нос, мелькавший на многих портретах в актовом зале, высокий лоб, выступающий острый подбородок и родимое пятно в форме боба на макушке. Еще это знакомство с Клементом, умершим много лет назад.

— Прошу прощения, но вы не…

— Молодец. — Старик достал из сумки зеленую бутылку, похожую на надутую жабу. — Экзамен по истории сдал.

Передо мной сидел Адэр Вайз — первый глава Академии Наук, первый, кто поставил под сомнение божественный статус Глыбы и первый, кто решился забраться на великана, после чего пропал тридцать лет назад. Его “Манифест о камне” я перечитал пять раз, чтобы выжечь благоговейный страх перед Глыбой из головы. Вслед за Адэром я ушел в горы тренироваться и утонул в картографических морях, изучая великана.

Со скрипом и гулким “чпок” пробка отлетела в сторону. Одним большим глотком Адэр уполовинил содержимое и передал бутылку мне.

— Выпей за Клемента. Хороший был человек.

Я поперхнулся, принюхавшись. Сладковатый травяной запах забился в ноздри и перекрыл все остальные ароматы.

— Пей, пей, ничего с тобой не будет.

Хватило двух щенячьих глотков, чтобы я вернул бутылку, скривив лицо. Крепкая.

Адэр ковырял палкой кучку угольков, пылающих полноценным костром, а я смотрел на него и мучался. О чем спросить? Передо мной один из величайших умов. Мысли волнующимся морем бились о стенки черепа, пенились, но так и не могли закрутиться водоворотом вопросов.

— Вы не видели тут еще одного человека? — наверное, наименее волнующий меня.

Адэр приподнял брови и, помедлив, ответил:

— Кто же сюда полезет? Только тебя и видел.

— Уверены? Тощего такого, с загнанным взглядом, челюстью постоянно щелкает еще. Жучком себя называет.

— За сумасшедшего меня не держи. Если видел, сказал бы. — Адэр коротко рассмеялся: — Жучком, значит.

Чего и следовало ожидать. Жучок никак не мог добраться сюда.

— Получается, вы здесь уже тридцать лет?

— Так мало? Да быть не может. Хотя, — он почесал подбородок и сделал глоток. — Я давно не считал и не спрашивал ни у кого, чтобы не показаться сумасшедшим.

— А кого вы…

— Ну мне же надо где-то брать еду. Спускаюсь раз в месяц, делаю запасы в ближайшем городе, а потом на самом резвом скакуне обгоняю великана и жду удобного момента, чтобы залезть. Как и ты ждал, как и те, кто внизу.

Способность Адэра читать вопрос до его воплощения немного пугала. Видит мысли, или знает будущее? Тридцать лет на спине у Глыбы могли не пройти даром.

— У них получится? — спросил я про нападавших.

— Свалить Глыбу? Конечно, только не сейчас. Когда технологии перешагнут великана. Но тогда всем нам придет конец.

Адэр поднялся и, покачиваясь, пошел к обрыву. Сбросив в пропасть отработанный алкоголь, он прислонился спиной к бугристой стене грота и задал мне вопрос:

— Ты помнишь первую аксиому?

— Если видишь, то можешь прикоснуться, — тут же ответил я, вспоминая “Манифест о камне”.

— Мне показалось хорошей идеей написать такую банальность в первом абзаце. Умный посмеется, а глупый проникнется. Я, конечно, имел в виду Глыбу, как главный неприступный символ, перекрытый крестом догматов. И смотри где мы. Сидим, пьем, мочимся со спины великана, и никакие молнии небесные нас не карают. Дурные внизу пытаются свалить Глыбу, но тленом покрываться не спешат. Чего стоят века поклонения, если их так легко попрать? Чем скорее мы покончим с глупостями, тем лучше. Надо мыслить шире. Через телескоп мы видим, что Путник — не раскатанный по небу блин. Он далеко, но досягаем. А там ведь дальше звезды, — Адэр улыбнулся ночному небу. — Только добравшись до них мы сможем доказать, что живем не просто так, что отличаемся от этой вечно шагающей скалы. Но люди будто обезумели, им бы только крушить и ломать.

На несколько секунд Адэр замолчал.

— Не знаю сколько времени у меня осталось, а главное — сил. Я чувствую, что выдыхаюсь и скоро понадобится смена.

Было сложно понять, о чем он говорил, где сейчас гулял его разум. До каких глубин познания или безумия сумел он добраться?

— Не рассмотрел, кто атакует? — спросил он, когда вернулся к костру.

— Не до того было.

— Жаль, эта загадка уже столько лет точит голову, — Адэр демонстративно постучал себе по макушке. — Тук-тук, тук-тук. А ты не знаешь. Я почти уверен, что это южане из Серны. Сообразили, что их город последует вслед за деревенькой. Жаль бедолаг. Они не могли ничего понять — рассвет только занимался. Я слышал, как дома трещали. Будто старик разогнулся, хрустя суставами. А потом речка хлынула в оставшийся от великана след. Я даже залюбовался, так красиво блестело новое озерцо утром.

Каждое слово, произнесенное Адэром со смаком, чуть ли не било по уху.

— Почему? — с болью родился самый важный вопрос. — Почему он раздавил ту деревню?

— Ты же поэтому здесь? — Адэр прищурился и, словно, насквозь меня увидел. — Да, да, поэтому. Вижу, что тоска и злость съедают изнутри.

Я сам потянулся за бутылкой и сделал большой обжигающий глоток. Это за то, что не спас.

— Законы природы, сынок. Раз в несколько тысяч лет Глыба меняет курс, поворачивается на пару градусов. Много лет прошло, пока я не разобрался в чем дело. Не повезло тебе, что на наш век выпало.

— Закон природы? Закон природы — когда день сменяется ночью, когда бык хочет корову. Я не поверю, что в разрушении моей деревни не было никакого смысла, что это случайность.

— Ну ты же ученый человек, а такие глупости говоришь, — Адэр улыбнулся по-отечески снисходительно. — Во всем есть смысл. Закон природы упорядочивает череду случайностей, выстраивает их в стройную линию, по которой движется, допустим, твоя жизнь. И у Глыбы такая линия есть, только она началась давным-давно. Он шагал задолго до появления людей, и будет шагать еще вечность. Не нам указывать куда ему идти.

— Возраст не оправдание! Пусть хоть с начала времен топчет землю. Неужели он не мог увидеть, переступить? Неужели ему плевать на нас?

— Как и слону плевать на муравьев. Благодаря Глыбе мы узнали, что живем на шаре, мы отмеряем время по его пути, пресмыкаемся у ног. Я прекрасно понимаю его. Зачем обращать внимание на раболепный скот?

— Не смей его оправдывать! — Я вскочил, разгоряченный алкоголем. — Плевать, если случайность, мать это не вернет, и вину с великана не снимет. Он ответит за это, а если ты встанешь на пути, то… Не советую!

— Значит, — Адэр посмотрел на меня исподлобья, — даже зная причину, ты не способен унять жажду мести?

— Ни за что!

— Как и всегда. Иди спать, у тебя глаза слипаются.

В этом старик оказался прав. Недавний подъем под страхом смерти вымотал и выжал досуха. Отгоняя проснувшийся стыд, я забился в самую глубь грота, где растянулся на подстилке из жухлой соломы, отгороженной от мира стеной из мешков. Звякнула цепь с перебитым звеном. Завтра вновь придет прачка и будет рвать жилы, но это завтра. А сейчас — спать.

 

К утру не осталось ни одного кусочка тела, который не изнывал бы от тянущей боли. Даже кости захныкали. Но было приятно выспаться на постели, после грубого камня. Будь во мне меньше решимости закончить начатое, остался бы тут на несколько дней.

После завтрака я выбрался из-за мешков на свет. Адэр сидел на краю обрыва, свесив ноги, и любовался восходом Светила.

— Извините, грубанул вчера, — сказал я, подойдя к старику. — И за то, что вашу кровать занял — тоже.

— Она твоя, — Адэр хитро улыбнулся. — Уверен, что тебе понравилось там спать. А по поводу слов не переживай сильно. Я за свою жизнь наслушался достаточно грубостей от таких юнцов, как ты.

Вчера он так же говорил со мной. Как будто знал что-то неизвестное и потому издевался. Неявно, полунамеками, полу-усмешками.

Земля внизу опустела. Не осталось ни следа от армии, ни намека на ночное зарево, камень даже не почернел. Сбоку тянулся лоскуток реки, сверкающий отраженным рассветом.

— Мне пора. Лучше спускайтесь, или держитесь покрепче. Скоро не будет вашего дома.

— Это почему же? — улыбка не сходила с лица Адэра.

— Сегодня я убью Глыбу.

— Конечно убьешь и не только его. Но разве грот от этого исчезнет?

— Хватит издеваться. Я предупредил, дальше дело за вами.

— Смотрите на этого цыпленка. Оперился, нахохлился, совсем взрослый стал. Ладно, не сердись, дам тебе кое-что в дорогу.

Адэр прошаркал вглубь грота и принялся рыться в мешках, приговаривая "где ты, родная?". Передо мной стоял грязный безумный старик, от которого разило кислятиной. Не осталось ни следа от ореола таинственности, окружавшего его вчера.

— Вот.

В руках Адэра блестела золотая корона. Изящное кольцо шириной в ладонь, украшенное тонким узором. Таких красок я не видел, да и краска ли это? Будто изумруды растолкли в ступе и вплавили в металл тонким ручейком. Я испугался в первое мгновение. Непонятно отчего, но руки задрожали, когда коснулись короны.

— Да, та самая. Бери не трясись, пригодится.

Я прицепил корону к поясу кожаным лоскутом. Решил не уточнять откуда она здесь, уверенный, что в ответ получу новую издевку.

— Думал, что будете отговаривать.

— Да куда уже отговаривать, раз ты все решил. Смотри сам не помри, когда всего один шаг остался.

— Всего один шаг. Глыба постоянно ходил в одном шаге от моей деревни. Кто знал, что один шаг все так изменит. Прощайте.

Разве смел я подумать, что пропавший Адэр Вайз вручит мне легендарную корону из сказаний, когда делал первый зацеп? Происходящее напоминало бред воспаленного мозга. Если мою судьбу и написал кто-то, то ему стоило выпить настой пустырника.

Последние две сотни маков пронеслись, точно дорога под колесами повозки, и походный мотив то и дело срывался с моих губ.

 

Она дождется, Патрик, верь,

Не откроет другу дверь.

Друг не станет предавать,

Женку замуж воровать.

Ты стреляй, руби, кромсай,

Королеву прославляй!

Лучше с честью помереть,

Чем рога лося надеть!

 

Я в последний раз подтянулся. Глыба вступил в реку, и шепот волн улетел в небо аплодисментами моему подвигу. Не верилось, что и правда все. Лежа на спине, я видел, как ветер отщипывает от неба кусочки, собирая в облака. Выше королей и их советников, выше всего мира.

Отчаянно не хватало вина, ведь сегодня был мой день рождения. Двадцать пять лет назад в деревушке, которой уже нет на лице земли, родился ребенок и мать назвала его Сивер, потому что лето тогда выдалось самым холодным и суровым. Пришлось отмечать водой, после которой я не смог отказать себе в удовольствии и с чувством собственного достоинства оросил мир золотом.

Палящее Светило смилостивилось и скрылось за облаком-зайцем. Перед глазами лежало большое плато, похожее на овал с рваными краями, в центре которого я ожидал увидеть неясные, но знакомые очертания человеческой головы. Вместо нее возвышался усеченный конус высотой в двести маков с черным провалом тоннеля у основания. Исполинские размеры строения и его идеально гладкая поверхность без единого стыка говорили, что не люди здесь создатели. По телу пробежал холодок.

Я отцепил от пояса корону и надел на голову. С ней никакие божества стали мне не страшны. Плевать, что в руке крюк — он превратился в разящий топор, кожаные обноски стали латными доспехами. Мне доверили миссию освободить людей от тирании великана.

Увлеченный изумрудным светом в глубине тоннеля, я не заметил шороха на краю обрыва, нервного и надрывного “Нет, нет, нет”. Обернулся и в тот же миг оказался на лопатках, сбитый с ног. Надо мной стоял и раздувал ноздри Жучок. Живой и полный сил. В руках поблескивал украденный крюк, из-под содранных ногтей стекала кровь.

— Нельзя, — он пригрозил и потряс кулаком.

Я попытался встать, но получил удар ногой в грудь и лег обратно.

— Да что ты себе…

— Нельзя.

Я попытался крюком подсечь ногу, но Жучок, будто заранее знал и отступил, из-за чего удалось вскочить на ноги.

— Нельзя!

На щеку попала вонючая ниточка слюны.

— Что нельзя?!

Жучок указал рукой на вход в тоннель.

— Убивать нельзя. Я же говорил — спускайся. Да-а-а, говорил. Жучка! Надо! Слушать!

Он преградил мне путь к цели и выставил перед собой крюк. Похоже, что запрет на убийство не касался меня.

Я не сражался больше пяти лет. Меч затупился о книги и линейки, ружье заржавело, а порох давно отсырел. Не думал, что снова встану против человека. Не после пережитых лет, о которых запретил себе вспоминать. И когда наши с Жучком крюки скрестились, я почувствовал что-то знакомое.

Язык схватки говорит о человеке больше, чем его рот. Слушая сбивчивый бред Жучка, я видел человека, истлевшего внутри, но его удары, открытые и резкие, отвергающие подлость, таили в себе гордость и отвагу. Так меня учил отрядный командир. Жучок где-то подсмотрел, украл манеру боя, другого объяснения быть не могло.

От его выпадов было сложно увернуться и еще сложнее — попасть самому. Стоило дернуться или замахнуться, как навстречу разящей стрелой летел крюк. Все такой же острый, несмотря на бесконечный подъем по стене. Если попадет — вывернет живот наружу. Мои же удары он видел заранее, словно смотрел в кристально-чистый пруд.

Это кровь под ногами? Когда я успел подставиться?

От короны текли волны тепла, притупляющие боль. Сталь рассекла плечо, теперь бедро, а на Жучке ни царапины. Вместо бессмысленных взмахов я отскочил и ринулся на него тараном, отбросив крюк. Прозвенел металл. Жучок резко отошел в сторону, и тут же боль пробила мне спину. Я растянулся на камне, сдерживая фантомную тошноту.

Бессмысленно, он знал наперед каждый мой шаг.

— Хватит! Лучше бы сдался еще там внизу. Семью не вернуть! Мать не вернуть, отца не вернуть! Убийством Глыбы никого не вернуть!

— Даже слушать не буду, пес!

Я вскочил и снова навалился на Жучка, но тут же получил под дых. Согнулся пополам. Он схватил меня за шкирку и поволок к краю обрыва. Почти две тысячи маков высоты предстали перед глазами бездонной пропастью. Я представил себя со стороны, как падаю, как ветер гладит лицо, подхватывает под руки и уносит за горизонт. Опасно смотреть с высоты — неведомая сила тянет вниз, уговаривает сделать шаг и отдаться земному притяжению.

Вдали сверкнули шпили города, о котором говорил Адэр. Приближался час еще одной катастрофы. Успели жители покинуть дома, или поверили в свою армию и в обещания лидера? Им оставалось только бежать. В предсмертной агонии забили колокола.

Жучок замахнулся крюком, но что-то дрогнуло в нем, я почувствовал. Его рука поднялась невысоко, в глазах появилась мольба. Чтобы я отказался от задуманного? Ни за что. Если сдамся сейчас, то стану хуже него, добравшись до цели и не сделав последний шаг. Сотни жизней, что вскоре Глыба унесет, лягут на душу неподъемным грузом, докажут мою слабость. Непозволительно. Я король этого мира!

Будто размякнув от моей решимости, Жучок опустил руки и обреченно сказал:

— Не могу. Все бесполезно, все повторится снова.

Сраженный рукой короля, он падал в пропасть молча, раскинув руки в стороны. Отправился в свой первый и последний полет. Ни капли жалости не упало мне на сердце. Какая разница почему трус снова сдался?

Все преграды сгинули. Тоннель молча проглотил меня, лизнув прохладой тени. Изумрудный огонек, разгоняющий мрак, с каждым шагом разрастался, освещал стены, устланные древней вязью. Адэр бы с радостью изучил эти письмена, если уже не успел. Мне подобные тайны никогда интересны не были.

В центре небольшого зала на полу лежала стеклянная полусфера, пульсируя манящим малахитом. Огромная, точно дворцовый купол — десять человек на плечах друг у друга не достали бы до верха. Передо мной горело сердце Глыбы. Вокруг него, будто натянутые на еще больший прозрачный шар, медленно вращались золотые нити. Они напоминали полуденные линии, что делят нашу землю, словно апельсин на дольки. Но таинственная красота не трогала душу. Корона направляла руки, давала ясную цель и силы. Я прошел между нитями и мощным ударом вонзил крюк в сердце. Не стеклянное, оно было сродни человеческой плоти. На полумесяц крюка потекла темно-зеленая жидкость, ручейком побежала по рукам, закапала на пол. Корона тускло засветилась.

Завывая, в зал ворвался свирепый ветер. Загудел, подгоняя нити, ускоряя вращение, а я, опьяненный видом крови врага, остервенело наносил удар за ударом.

За мать! За отца!

Коготь рвал сердце великана, давил из него изумрудную кровь. С каждой каплей, упавшей на пол, я чувствовал, как наполняется чаша удовольствия, осушенная ненавистью и желанием мести. С каждым “чавком” попавшего в цель удара по моему телу пробегали искры возбуждения.

За деревню!

Вокруг бушевал ураган. Корона сияла ярче сердца, и в зале не осталось ни крохи мрака. Письмена, украшавшие свод, засветились подобно созвездиям на ночном небе. Сердце Глыбы готово было лопнуть.

За все человечество!

Громкий хлопок, и изумруд сменился рубином, багряным видением крови и огня. В мгновение рушились империи, горели дворцы и поля, высыхали реки, горы рассыпались в пыль, тонули острова и континенты. Ни победы, ни триумфа. Бесконечный вихрь разрушения подхватил бороздящий космос шарик и расколол на части.

Посреди затопившей мир темноты, на обломках, стоял Адэр. В обхвате пальцев вознесенных к небу рук горело маленькое изумрудное Светило. Он сам короновал себя по древнему обычаю. Без торжеств, фанфар и многолюдной толпы. Золотой обод лег на голову, и зеленое сияние разогнало темноту, заполнило собой пространство от края до края. Осколки мира склеились, подхваченные светом. Он словно чудодейственное средство вдыхал жизнь в обескровленный труп. Дальнейший калейдоскоп событий возвращал назад материки и горы, рассыпал на землях деревни, города и государства. Образы сменялись все быстрее, пока мое сознание не перестало успевать и не померкло окончательно.

 

Я очнулся от холода в гроте Адэра, прикованный к стене цепью, той самой, что висела вчера с перебитым звеном, а теперь блестела новизной. Спину колола жесткая солома.

С восприятием мира творилось что-то странное. Я будто находился на дне колодца, окруженный изумрудной дымкой. Все вокруг было так близко и далеко одновременно. Движения казались заторможенными. Я подал команду ноге согнуться, но она откликнулась через пару секунд. Руки в стальных цепях, голова — в ментальных.

— Ну как, убил великана?

Знакомая издевка в незнакомом голосе. Грубом, полном звонкости. Я с трудом поднялся на локтях и выглянул из-за мешков. У костра стоял Адэр, будто сошедший с полотен актового зала Академии наук. Смолу его волос только тронула седина. Простыня, висевшая вчера мешком, теперь облегала могучее тело, а голову венчал огрызок от короны, словно великан пожевал ее и выплюнул.

— Привыкай к туману, вскоре станет полегче, — сказал Адэр. — Или ты думал, что безнаказанно можешь посягнуть на святое? Не перестаю поражаться насколько мягкосердечными были создатели Глыбы. Позволить человеку осознать совершенную им ошибку и дать возможность исправить ее в надежде, что тот поставит себя ниже природы.

Туман в голове не позволял переварить сказанное Адэром и тем более ответить. Приходилось просто слушать, наблюдать за моноспектаклем.

— Что ты почувствовал, когда скинул себя со скалы? Должно быть, приятное ощущение. И так из круга в круг, ты не меняешься, даже узнав правду. На что надеялись создатели? Гораздо проще вырезать тебя из плоти мира, чтобы даже малейшей угрозы не было!

Адэр сделал глубокий вдох, обошел вокруг костра, успокаиваясь:

— Прости, я перегнул. Мы с тобой — тандем. Ты жертвуешь собой, — он снял искореженную корону, помахал ей передо мной и швырнул с обрыва, — приносишь мне двадцать пять лет молодости, а я разгадываю тайны мира и пытаюсь его сохранить. Правда, мне бы не помешал помощник поспособней, но имеем, что имеем.

Адэр подошел ко мне и уселся рядом, прислонившись спиной к мешкам:

— Обидно, что за почти триста лет я ни разу не увидел в тебе проблеска разума. Сбегаешь, пытаешься убить меня, а проиграв, бежишь наверх и оттуда — птицей вниз.

Он потрепал меня за щеку и смахнул с глаз выступившие слезы:

— Бедный мой Жучок. Если бы ты отказался от мести, то ничего бы этого не было.

Я отшатнулся от руки Адэра и упал на спину. Вместо слов у меня изо рта вылетали стоны. Человек был спрятан где-то глубоко внутри и не мог выбраться наружу. Мысли не находили русло, по которому течь, плескались в бесформенной луже. Только скрип зубов и боль помогали мне не увязнуть в мире темноты. Пальцы щипало, они оказались испачканы кровью, несколько ногтей оторвались, а стена украсилась бессмысленным рисунком. В голове всплыл образ Жучка, и стало невыносимо тошно. Сотрясаясь в беззвучных рыданиях, я скорчился на подстилке из свежей соломы.

Адэр продолжал что-то говорить, успокаивал и рисовал воздушные замки из наших будущих свершений. Но от его слов, ясных и мутных одновременно, не способных достигнуть глубин разума, хотелось выть. И я выл. Я стал пленником, хотя совсем недавно обладал силой, способной убить богов. Четкая до рези в глазах цель существования — месть — пропала. Глыба оставил карьер не только на месте моей деревни, но и в душе. Огромная дыра, которую ничто не могло заполнить.

Жалость накрывала с головой, убаюкивала и позволяла утонуть в воспоминаниях о том, как в этот момент в далекой деревушке Северного королевства родился мальчик, и мать назвала его Сивер, потому что за дверью замерзало лето.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...