Ярослава Мальская

О печенье и бесхозных тенях

Рената сидела на полу, облокотившись спиной на диван, и задумчиво смотрела вглубь кружки с остывающим чаем в своих руках. За окном стучал дождь, такой промозглый, какой бывает лишь осенней ночью. Холодно. Женщина неловко поджимает ноги, пытаясь сохранить хоть иллюзию тепла. Не спасает абсолютно, как и почти уже совсем холодный чай в руках. Она отчаянно жмурится, почти плачет, но держится. Большая девочка уже. Самостоятельная. Гордая, как мама учила. Нельзя ей плакать, совсем-совсем нельзя, даже если очень хочется. Надо пить чай, вставать с пола, включать свет и идти работать, даже если кажется, что жизнь кончилась, точнее, не кончилась, конечно, а просто утеряла смысл. Она сжимает зубы, пытается встать, но ноги не держат совсем, предатели, и Рената спотыкается, падает, понимает, что весь чай сейчас окажется на любимом свитере, а она сама пребольно удариться. Но приземляется на мягкие подушки, а чай у неё из рук исчез. В комнате включился свет и даже стало как будто чуть теплее.

- А, это ты, - Рената выдыхает наполовину облегчённо, наполовину смертельно устало. И всё-таки рыдает как маленькая в чужих теплых руках. Ян улыбается, она чувствует это даже затылком. Спрашивать себя или даже его, когда и как он пришёл, смысла не было абсолютно. Сам не знает, шёл, шёл и пришёл. Или даже не шёл, кто его разберёт, в самом деле. А вот плакать у него на груди смысл вполне был, сколько бы она себе не повторяла, что уже слишком взрослая для слёз. Такое особое облегчение, которое иначе не получить, слишком уж специфичный опыт это – рыдать на груди у Яна.

- Уже не взрослая, - усмехается он её мыслям. И правда, свитер на ней уже как платье, а сам Ян стал каким-то неправильно большим. – Теперь ты маленькая, плачь, сколько хочешь.

Разумеется, физический возраст тут и вовсе не при чём, но расстраивать Яна, который искренне старается помочь – грех. Он и не понимал никогда подобных человеческих заморочек, только с чужих слов и своих наблюдений. Хочешь плакать – плачь, не важно, три тебе года или тридцать три, или даже пятьдесят и восемьдесят, сколько угодно. Но уважает чужое право иметь странности, а это стоит очень многого, мало кто так умеет. Даже из людей, а Ян, если и был когда-то человеком, забыл об этом очень давно. Впрочем, на духов, призраков, демонов и прочую нечисть из детских сказок он был не слишком похож, обычный пацан, в меру странный, цветные растрёпанные волосы, сережки в ушах, яркие шмотки… По нынешним временам, не о чем говорить. Разумеется, до тех пор, пока это чудное создание не откроет рот.

Познакомились они, можно сказать, случайно. С точки зрения Ренаты, разумеется, потому что Ян отрицал существование случайных встреч как таковых. Но скажите на милость, как ещё назвать ту неловкую ситуацию, когда пьяный от весенних ветров то ли дух, то ли демон, то ли ещё кто, влетает в ваше незакрытое окно и начинает нести вдохновенную околесицу, доводя до предынфарктного состояния, если не дикой, безумной случайностью? Рената, девушка вполне разумная и прагматичная, сначала по вполне понятным причинам решила, что к ней занесло какого-то шутника-акробата, но потом «шутник» замерцал сотней солнечных зайчиков на попытку себя схватить и рассыпался по всей комнате, не переставая о чём-то рассказывать. Признаться, ей было не до того, чтобы его слушать, свой рассудок бы сохранить в порядке. Собственно, после светопредставления с развоплощением, девушка не выдержала и грохнулась в глубокий обморок, из которого её незваный гость и выводил, бесконечно извиняясь за причинённые неудобства. И как-то внезапно для себя некоторое время спустя Рената обнаружила, что они пьют со страшной потусторонней сущностью чай, а сама сущность назвалась простым человеческим «Ян», конечно, не потому что её так зовут на самом деле, а потому что так всем будет проще взаимодействовать. И обещает ещё вернуться, потому что такого вкусного печенья никто больше нигде не печёт. Ложь, конечно. Истинная причина, как чуть позже поняла Рената, была лишь в природном любопытстве и дружелюбии, которое Ян не выливал на всех встречных только потому, что вообще-то честных людей пугать и сводить с ума одним фактом своего существования ему, вообще-то, не полагалось.

Сейчас, впрочем, видеть его одновременно и не хотелось абсолютно, как кого-либо ещё из друзей и близких, и было величайшим облегчением, как доказательство того, что может быть, ещё не конец всего, может быть, там, за гранью смерти, что-то может быть. И ещё тяжелее было думать, что может, это лишь пустая надежда, которой она себя тешит. Ян никогда не называл себя призраком, никогда не говорил, что он такое. Да и легче ли живым от знания, что их мёртвые собратья живы иным образом, если ни встретится, ни письма не отправить? Легче ли будет ей самой? За всех Рената не ручалась, но за саму себя ответила после недолгого раздумья ответила. Нет, не будет.

- Что случилось? – наконец поинтересовался Ян, абсолютно не зная, что с ней делать, и подразумевая скорее то, что ему нужны инструкции, чем интерес к её делам. Она при нём не плакала, а с другими людьми он и не знался. Рената зарыдала ещё громче и отчаяннее, цепляясь за единственное условно живое существо в доме, помимо неё. Хоть что-то выговорить в следующие полчаса ей не удалось, но после она с трудом, всхлипами и подвываниями сумела объяснится.

- Рой, мой сын, если помнишь… Он умер…Погиб, - Рената опять заходится плачем, а Ян растерянно смотрит на неё. Ну умер, можно подумать, конец всему или вообще велика беда… Там вообще довольно интересно дальше, он как-то заглядывал. А вот Рената почему-то расстраивается, плачет «как маленькая», страдает… Может, просто не знает? Люди, как выяснилось, очень много не знают, в том числе, о том, что находится во всех гранях существования, кроме их собственной, но кто ж им виноват.

 

Ян старается объяснить всё, как может, потому что к Ренате он и правда привязан, и не хочет, чтобы она грустила. С его точки зрения, пустяки, конечно, и ситуация, и сама по себе грусть, но люди очень хрупкие и ранимые, он видел, да и старшие рассказывали, им любой пустяк может стать горем, сломавшим всю и так короткую жизнь. После, конечно, полегче уже станет, но всё же, даже такое количество впустую потраченного времени – перебор, особенно если уверен, что это – всё. Конечно, Ян помнил Роя, шебутного и живого кроху, который тянул к нему ручки, смеялся, и почему-то обожал надевать на Яна цветочные венки, которые научился плести чуть ли не в три года. Рената вроде всё понимает, но рыдать не перестаёт, и только тут Ян замечает и правда страшное. Женщина не просто страдает, она не отпускает самого Роя от себя. Её горе его не отпускает, заставляя страдать после смерти, а не лететь навстречу всем приключениям и новым жизням. Неужели, люди вот так часто держат своих на поводке из обоюдной боли… Но это просто неправильно для обеих сторон! И уж для Ренаты и Роя он точно такого не хотел. Ни для кого не хотел, честно, но личные симпатии есть личные симпатии, ничего не поделать.

Рената успокаивается только через несколько часов, но Ян терпелив, и по большому счёту, никуда не спешит. Комната благоухает лавандой и кедром, и это удивительным образом сочетается, хотя, казалось бы… Освещение такое тёплое и вкрадчивое, каким никогда у неё дома не было, и ей даже почти интересно, откуда оно исходит, вроде от стен, а люстраи вовсе не при чём, а чай в кружке горячий, обжигающий даже, хотя Ян, разумеется, ни на секунду не отходил от неё и чайник не ставил, не факт, что вообще умеет это делать. Рената пьёт немного заколдованный чай жадно, неаккуратно, будто только выйдя из пустыни, а потом вздыхает, измотанная своими же эмоциями.

- Спасибо тебе. Извини, что пришлось со мной возится, думаю, ты можешь идти. Я в порядке.

Она не в порядке, и её ребёнок ещё привязан к ней, даже сильнее, чем раньше. Люди слишком любит врать, в вещах, важных в первую очередь им самим. Ян этого не понимает, но не спрашивает. Вместо этого он возвращает Ренате её возраст и даёт упасть в огромный мягкий пуфик, который появился на месте кресла, которое она клялась выкинуть, пожалуй, с самого момента их знакомства, а может, даже и раньше. Садится напротив, смотрит внимательно прямо в глаза, и думает, что ей сказать. Долго думает. Примерно пару минут.

- Знаешь, что бы ты не думала о смерти, каким бы плохим событием не считала, на самом деле, это совсем не страшно. В смысле, даже не конец существования, и не переход во что-то хуже жизни, как вы её представляете. Это… Как бы тебе сказать… Как покупка билета на другой аттракцион в парке, суть происходящего вроде меняется, но смысл общий – находиться в счастливой эйфории, пока самому не надоест или время не закончится. Я помню, мы ходили на такой…

Рената перебивает его почти отчаянно, не крича лишь потому, что сорвала голос за время долгих рыданий.

- Счастливая эйфория? Большая часть людей глубоко несчастны или же искренне в это верят, а остатки по большей части обманывают себя, других, всех подряд, и заменяют смысл мусором. Если это игра, то совсем не весёлая, можно идти и бросаться с моста. Счастливые единицы – исключения, а меня до сей поры в них заносило только благодаря тебе. Хорош аттракцион, ничего не скажешь.

 

- Ну так никто не виноват, что вы как-то неправильно в него играете, - насупился Ян, но не стал продолжать философские диспуты, обречённые на тупик и ссоры, а просто продолжил свою мысль. – Я это всё только к тому, что Рой не исчез и не исчезнет, могу поручится, что ему будет достаточно увлекательно, чтобы ты за него не переживала.

 

- Может ты врёшь всё, просто, чтобы я не ревела, как последняя дура. А даже если и нет, я-то его потеряла. Люди плачут, даже если кто-то просто далеко уезжает, даже если он пишет, звонит… А Рой – ничего. Ничего, только твои слова, понимаешь? Это для тебя наша жизнь – игра, в которую мы неправильно играем, а для нас она – всё. Абсолютно. – Рената не звучала сердито или зло. Просто очень печально, тихо и пусто. Она не хотела больше плакать и вообще ничего не хотела. Ян вздохнул, и аккуратно прикоснулся к её плечу. Комната не исчезла, но стала какой-то не такой. В чём именно, Рената объяснить бы не взялась. Будто в саму её суть что-то вплетено, и в стены, и в воздух, и даже в них с Яном. Сам Ян превратился во что-то вроде радужной тени с сияющими золотом глазами и улыбкой чеширского кота. Собственно, он и был тенью, всегда был. Это та правда про него, которая сейчас вдруг стала очевидна, как то, что дважды два – четыре. Тенью, хозяин которой как-то решил поменяться с ней местами, не спросив и не разобравшись. Интересно было бы с ним познакомится, но Ян как-то обмолвился, что путешествует по миру уже веков шесть, так что – не судьба. Впрочем, здесь и без того было невероятно. Думать о боли, потерях и конце жизни не выходило, хоть убей, хоть щекочи. Всё текло, менялось, жило, и было не только в комнате с зашторенными окнами, но вообще во всём мире, и дальше, за его пределами во все стороны, и одновременно было в ней самой, и не знала она почему-то состояния естественнее и приятнее, чем это. Она сама была всем, она сама была ничем, а бесконечность жизни и оказалась смыслом как таковым, прекрасным и бесхитростным. А потом Ян отнял руку также внезапно, как до того прикоснулся к ней, и всё стало обыденным и привычным Ренате. До тошноты привычным. Навалилось горой, ощущением собственной слепоты и неполноценности. Но забыть уже не выходило. Зато вернулась способность мыслить привычными категориями, разложить всё по полочкам, насколько в принципе можно разложить по ним вечную и прекрасную бесконечность существования.

- Извини, - произнёс Ян. – Не стоило всё это на тебя взваливать, ну или хоть спросить следовало. Ты же всё-таки никогда…

- Да нет, спасибо, - Рената сидела пришибленная, растерянная, но куда живее, чем раньше. Может быть, показать ей мир, его ткань – действительно хорошая идея. Потому что сына она отпустила, всё же смогла почувствовать то, о чём Ян ей говорил, осознать по-настоящему, не на словах для отговорки, хотя грустила всё ещё неимоверно. Ян на это только плечами пожимает, мол, ну что взять с человека, даже прикоснувшегося к истинной сути мира. Зато печенье действительно печёт просто восхитительное. Не грех остаться до утра и немножко дольше, пить чай и веселить её, как только он умеет. И не грех оставить вместо светильников маленькие тёплые звёзды-огоньки, чтобы горели Ренате в любую темень. Пускай, хорошему, пусть всего лишь человеку, не жалко.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...