Ира Малинник

Первый Приговор

- Тпру! - Павел резко осадил коня и с сожалением оглянулся.

 

Один из служек, сопровождавших их небольшой отряд, в которой раз кубарем скатился с лошади в кусты неподалеку. Почти сразу послышался характерный звук; кое-кто из монахов вздохнул и перекрестился.

 

- Вот холера,- пробормотал сквозь зубы Аксий,- придется опять делать привал.

 

- Еще чуть проедем, и будут Малые Сосенки,- ответил Павел,- деревня, откуда я родом. Там нам и дом найдется, и травник.

 

Монах Аксий ничего не ответил, только молча кивнул. Их маленький отряд уже несколько дней добирался от заброшенной деревни до столицы, и каждый день с ними случались какие-то мелкие неурядицы, которые стопорили движение. То из болота выскакивало пучеглазое и покрытое слизью существо, которое щерилось беззубым ртом и трясло перепончатыми лапами - вреда оно не причинило никакого, но кони так перепугались, что пришлось ловить их по всей округе. Потом брату Эдварду привиделся ночной кошмар, и он проснулся среди ночи, перебудив весь лагерь, и горячо уверял, что во сне его душила голая и бесстыжая девка. А теперь со служкой приключилась банальная хворь - но и эта мелочь отнимала еще один день из их графика.

 

Как младший инквизитор, Павел сопровождал отряды монахов и служек в забытые Богом места, которые нужно было освятить и благословить по указу короля. С начала своего правления, Ридрик Пятый объявил, что любая ведьма есть зло, которое нужно искоренять, и инквизиция возродилась, чтобы возобновить свой гон. Люди, понятное дело, роптали - все же ведьмы обеспечивали их лекарствами, следили за скотиной и в целом скрашивали деревенский быт. Но Ридрик был уверен, что любая ведьма - дочь Дьявола, которая рано или поздно проявит свою сущность и нанесет окружающим страшный и непоправимый вред.

 

Старшие инквизиторы занимались поиском ведьм и их арестом, а вот младшие сопровождали отряды монахов в деревеньки и города, которых еще не коснулась Длань Божья.Пока монахи делали свое дело, а служки суетились рядом, Павел слонялся и не знал, чем себя занять. Ведьмы ему ни разу не попадались, а жители деревень были такими дремучими и дикими, что хватало присутствия одних монахов, чтобы в их головах прочно засела мысль о Божьей каре. Инквизитору в таких местах делать было решительно нечего. Павел утешал себя мыслью, что ему осталось всего два-три года, и уж тогда он перейдет к серьезным заданиям, а то и словит свою первую ведьму. Не зря ведь всем выпускникам инквизиторской академии выдавали амулеты, которые предупреждали владельца о ведьминском присутствии - кто знает, какая погань может обитать в самой захудалой деревне.

 

Но, к разочарованию Павла, эта экспедиция тоже ничем не отличалась от предыдущих. Монахи прочли молитвы, окропили дома и людей, пообещали людям, что отныне они под защитой Божьей, и поспешили прочь. Впереди еще было много работы, и им всем хотелось побыстрее очутиться в столице, чтобы отмыться и отдохнуть перед очередной поездкой. Если бы только не все эти неурядицы...

 

До Малых Сосенок добрались быстро, и Павел с радостью отметил, что деревня почти не изменилась. Тот же десяток домиков, те же накрененные вбок заборы, те же шелудивые собаки, кидающиеся под ноги коням. Несколько женщин на улице стирали белье, откуда-то доносился монотонный и гулкий звук кузницы, а вдалеке плакал ребенок. Это были обычные звуки любой деревни, но в сердце Павла они отозвались щемящей ностальгией - это было место, где он вырос. Он было совсем погрузился в воспоминания, но хворый служка издал очередной стон, и Павел засуетился.

 

- Вон туда,- он повел коня правее по неровной и размытой дождями дороге,- там дом моей тетки. Благослови Боже, чтобы она еще была жива. В дом положим больного, а сами на конюшне.

 

Они подъехали к небольшому дому, который выглядел опустевшим и унылым. Павел, не спускаясь с коня, приподнялся в стремянах и, откашлявшись, прокричал:

 

- Тетушка Марта! Тетушка! Вы дома?

 

В доме завозилось и зашуршало, словно он вздохнул, а потом шумно выдохнул, выпустив сквозь окошко клуб пыли и грязи. Кто-то подергал щеколду на окне, и оно распахнулось, явив миру морщинистое лицо пожилой женщины.

 

- Кого еще черти принесли,- начала было старуха, но тут заморгала и прищурилась,- Павло! Неужто ты, мальчик мой? Да как же ты вырос!

 

- Я, тетушка,- с теплотой ответил Павел, приосаниваясь в седле,- мы с достопочтенными монахами проезжали мимо, но с одним из нас приключилась хворь - позволь положим больного у тебя? И жив ли еще наш старый травник?

 

Тетка махнула рукой, от чего в воздух взвилось новое пыльное облако:

 

- Травник? Скажешь тоже. Помер он давно. Нилька сейчас всем заправляет. Поди к ней поговори. Помнишь ведь, где живет?

 

Ну конечно он помнил - так же ясно, как помнил свое имя. Для него Нилька пахла карамелью, потому что однажды на ярмарке они вскладчину купили кусок сахара, и Нилька сделала из него тягучее приторное лакомство. Еще Нилька пахла полынью, которую собирала и развешивала над потолком ее бабка, отчего мать Нильки всегда ругалась и говорила, что бабка наведет на дом беду. Но самое главное - Нилька пахла молодостью, надеждой и любовью, которые он оставил, выбрав академию.

 

- Припоминаю,- небрежно отозвался Павел, пытаясь подавить в себе рвущиеся наружу чувства.- Если что, дорогу спрошу. А вы,- обернулся он к монахам,- располагайтесь. Я скоро приеду со снадобьями.

 

Павел развернул коня и шагом повел его по дороге, стараясь не торопиться и выглядеть солидно. Он знал, что на него сейчас смотрят из всех окон: на высокого, красивого, черного инквизитора с алой печатью короля на груди. В такие места инквизиторы заезжают нечасто, поэтому для жителей он был настоящим событием. Он видел, что дети тычут в него пальцами, а матери одергивают их, хотя сами смотрят украдкой, пока муж не видит. Он замечал, каким взглядом провожают его старики - им будет, о чем рассказать внукам и детям. Но ему не нужны были все эти взгляды - он хотел, чтобы на него восхищенно смотрела она.

 

Он подвел коня к знакомому дому на отшибе и спешился. Дом выглядел точно таким, каким он его помнил: над балкой развешаны травы, а в воздухе витает непонятный сладковатый аромат. “Бабка еще жива, что ли”, подумалось Павлу.

 

Постояв в нерешительности перед порогом, он откашлялся и наконец собрался с духом. Едва поднял руку, чтобы постучать, но дверь вдруг распахнулась, будто его уже ждали.

 

- Мартин, я уже почти приготовила, сейчас еще чуть-чуть и отдам тебе все, что нужно,- затараторил веселый девичий голосок, но тут же осекся, увидев, кто стоит за дверью. Горящие шоколадом и золотом глаза потухли.

 

Павел смотрел на нее, затаив дыхание. Смотрел на взбитые темные кудри, непослушно ложащиеся на красивое овальное личико, смотрел на розовые губки, которые распахнулись идеальной буквой “О”. Смотрел на ведьму.

 

Он узнал, что она ведьма, едва она распахнула дверь. Амулет обжег грудь, а виски заломило. Он хотел было списать все на волнение, но она выдала себя с головой - босоногая, с неприкрытой головой, пышущая свободой.

 

- Где? - выдавил он, глотая тягучий жгучий комок в горле.

 

Она молча и бессильно замотала головой, а в уголках глаз уже набухали слезинки.

 

- Где? - он повторил грубее, дергая ее за руку. Она расплакалась.

 

Он прошел в дом и захлопнул за собой дверь, не выпуская ее руки. Все так же удерживая Нильку, свободной рукой рванул подол простого легкого платья, которое тут же упало к ногам девушки.

 

Печать горела между аккуратными девичьими грудками такой идеальной формы, за которую мужчины продавали душу. Внутри Павла поднялось что-то горячее и животное, что-то, что превратило бы обычного человека в послушную куклу, которая сделает все, что ей скажут. Но на инквизитора печать не действовала.

 

Он пробормотал пару слов, и она с шумом втянула воздух, ощутив невидимые путы на горле и руках. Павел действовал машинально, даже не думая о смысле сказанного и об эффекте заклинаний. Академия надежно вбивала ученикам в голову нужные знания.

 

- Одевайся,- бросил он, подходя к ее столу и присаживаясь. На столе теснились колбочки, баночки и пучки трав, вперемешку с бумагами, гусиными перьями и безделушками. Он поднял со стола и бездумно повертел в руках пучок сухой полыни.

 

- Это ты выбился в люди,- горько сказала она где-то за его спиной, шурша порванным платьем.- Это тебя приняли в школу - а куда бы приняли меня? Мыть ноги королеве и ее слугам?

 

- Ты могла пойти в дворцовые слуги,- глухо сказал он, не глядя на нее.- Могла пойти торговать. Могла делать что угодно - но не это!

 

- Я помогаю людям,- судя по звукам, она, наконец, оделась.- Лечу их. Я даже не беру за это денег. И чем такая работа хуже работы прислуги? От меня хотя бы есть польза простым людям.

 

- А на скольких ты навела порчу? - спросил он.- Скольким внушила дьявольские мысли? Скольким людям ты причинила вред, Нилька?

 

Он сказал это просто так, наугад, но попал точно в цель. Она снова шумно втянула воздух и выкрикнула:

 

- Да я б его руками удавила, если бы не получила печать!

 

И снова расплакалась.

 

- Нилька,- он медленно обернулся, пораженный этим плачем.- Нилька, ты что… Ты кого…

 

- Кузнеца! - она выкрикнула ему это в лицо, одновременно гордясь и страшась своих слов.- Он всех девок.… И меня хотел… Никто ему был не указ…А кто ему что скажет, когда он всех наших мужиков и соседние деревни обслуживает? Один кузнец на всю округу, ваше железячное высочество! И кто за меня заступился? Где был твой Господь?

 

В ее глазах снова загорелся огонь, который он увидел, когда она открывала ему дверь. Нилька сидела на кровати, растрепанная и зареванная. И страшная.

 

Павел проглотил очередной жгучий комок, ощущая одновременно злость и бессилие. Он помнил кузнеца, про которого она ему рассказала. В ту пору, это был здоровенный молодой детина, который уже тогда любил зажимать девушек по углам, а парней награждать тяжелыми затрещинами. Уже тогда никто не смел ему ничего сказать: мужики боязливо сидели по углам, а девушки молча глотали слезы, теребя подол порванного платья. И Павел помнил, как кузнец всегда смотрел на Нильку. Как зверь на добычу.

 

- Нилька, я не могу… Что я им скажу? Печать эта, да еще так близко. Я же не обману их! - с отчаянием сказал он.- Никто не поверит, что ты простая травница! А монахи почуют, что я был с тобой - они этому обучены. Почуют и спросят, где ведьма, а я им даже соврать не смогу. Ну зачем, зачем ты заключала договор!

- Значит, заберешь меня во дворец? - спросила она глухо, не глядя на него.

 

- Да.

 

Она ничего не ответила. Молчала, только губы подрагивали. Павел смотрел куда угодно, но только не на нее. Пытался отвлечься, разглядывал надписи в ее журналах и сплетенных из соломы куколок, но перед глазами упорно всплывала ее печать, заполняя собой все его мысли.

 

Нилька вдруг откашлялась и посмотрела ему прямо в глаза:

 

- Вон сверток на столе - ты передай его Мартину. У него жена больная. Другу твоему поможет отвар вон в той банке - давать надо большой ложкой дважды в день.

 

- Нилька, что…

 

Возле дверей снаружи что-то вдруг завозилось и заскребло, а потом ударилось об нее со стуком, раз, а потом второй. Хлипкая дверь не выдержала и отлетела в сторону, и Павел увидел, что на пороге стоит крупный волк с умными желтыми глазами.

 

- А я карамель приготовила,- сказала вдруг Нилька,- ты береги себя.

 

Волк, не глядя на Павла, одним прыжком очутился возле кровати и вцепился Нильке в горло. Девушка упала без звука, только булькнула и страшно захрипела. Павла начало тошнить.

 

Он пришел в себя на улице, на пороге Нилькиного дома, в окружении монахов. Краем глаза заметил, что уже успело стемнеть, хотя огни домов кое-как да освещали улицу. Павел разглядел Аксия, который выходил из дома. Монах, заметив, что Павел пришел в себя, махнул ему рукой.

 

- Жуткое зрелище,- сказал Аксий, вытирая на ходу руки.- Вот тебе и тихая деревенька посреди леса. Ведьминское логово, чтоб его. Я так понимаю, ты ее собирался волочь наружу, а тут на нее какая-то паскуда напала? Проклятая ведьма, все-таки спасла свою шкуру от суда. Ну, с почином, сын мой. Вот и произошло твое первое знакомство с этими тварями.

 

Павел кое-как встал, пошатываясь, и побрел назад в Нилькин дом. Аксий пожал плечами и махнул рукой остальным, мол, нечего тут смотреть. Монах и сам помнил, как первый раз увидел ведьму, и чем это закончилось. Он понимал, что Павлу нужно побыть одному.

 

Павел зашел в опустевший и потемневший дом, где сильно пахло железом и рвотой. Подошел к огромному столу, провел пальцами по сверткам, травам и книгам. Бережно уложил за пазуху сверток Мартину, забрал банку со снадобьем для служки. А в самом углу стола, в тени, лежал еще один сверток, небольшой и расписанный цветочками. Павел развернул его, зная, что будет внутри, и не удивился, увидев прозрачные темно-коричневые пластинки. Положил одну в рот, позволил ей растаять на языке, и прикрыл глаза.

 

Он не хотел думать о том, что сверток был подписан его именем.

 

 

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...