Всем назло

Шаг. Ещё шаг. Неподвижные деревья в ночной тишине кажутся вырезанными из чёрной бумаги. Во всей деревне ни огонька. Домашние тени испуганно жмутся к стенам и заборам, стараясь не попасть ему под ноги. Юрген на них и не смотрит. Что ему до теней – амулет, зажатый в правой руке, ведёт его прямо к дому старосты.

Юрген подходит к дому, знакомому с детства. Криво усмехаясь, оглядывает разросшийся палисадник и широкое крыльцо под навесом с резными перильцами. Запрокидывает голову, рассматривая высокую крытую черепицей крышу и венчающую охлупень деревянную волчью морду.

 

Юрген мог бы прямо сейчас одним движением уничтожить этот дом, когда-то казавшийся настоящим дворцом, и всю деревню, где ему никогда не были рады. Но он не станет, нет. Куда интереснее увидеть лица бывших односельчан, когда они поймут, зачем он здесь.

Он подносит амулет к двери. По золотому диску с синим камнем в центре пробегает искорка – и дверь медленно открывается.

Внутри темно, но Юрген видит, как кошка. Бесшумно обходит комнаты, а их у старосты много. Помнится, матери приходилось часами отмывать полы, сметать пыль с мебели и безделушек, отдраивать посуду. Он и видел-то её только по утрам, когда она готовила завтрак, пряча заспанные глаза.

 

Он хотел помогать матери, убирать дом вместе с ней, но старостина жена запретила. Поэтому маленький Юрген уходил за деревню, в лес, и там игрался с шишками, палой листвой и изредка – трупиками мелких лесных зверюшек.

А всё потому, что его мать была ведьмой. По крайней мере, так ему объяснил однажды выпивший мельник.

– Мать твоя, чтоб её нечистый унёс, ведьма! И ты, ведьмино отродье, всех нас должен благодарить, что мы тебя с матерью в лес не выгнали! А коли осталась, так пусть отрабатывает – да. Ей не только полы мыть надо, ей…

Мужик хотел сказать ещё что-то, но старший старостин сын, Бирни, прогнал мельника, одарив мальчишку брезгливо-сочувственным взглядом.

 

Юрген встряхивает головой, отгоняя воспоминания. Годами хотел вернуть Бирни тот единственный взгляд, которым его удостоил старостин наследник. Вот и пришло время.

Он подходит вплотную к спящему хозяину дома. Протягивает руку с амулетом – и человек вскакивает, ошалело вертя головой и силясь понять, что случилось.

 

– Здравствуй, Бирни, – негромко произносит Юрген.

 

– Кто вы?! Что вам нужно? Как вы сюда…? Откуда?!

 

А он вовсе не такой высокий и крепкий, каким казался когда-то, отмечает пришелец, вызывая на ладони синеватый огонёк.

Бирни давится вскриком и пытается отползти, барахтаясь в мягком одеяле.

 

– Не бойся, – губы незнакомца кривятся в улыбке, от которой напуганному человеку делается совсем нехорошо. – Ты ведь староста теперь, так?

 

Человек судорожно кивает, не сводя завороженного взгляда с сияющего шара на ладони пришельца.

 

– Смотри, староста, я тут по делу.

 

Юрген протягивает амулет в сторону человека, и золотистый диск загорается. Его ореол постепенно обрисовывает силуэт замка и хищной птицы, парящей над ним.

 

– Хранитель? – хрипит Бирни, кашляет и торопливо добавляет. – То есть, я хотел сказать, посланник Ордена Орла?

 

– Грифа. Не Орла, – мягко поправляет Юрген, с удовольствием глядя, как уходят последние краски с лица старосты.

 

– Каратель… – еле слышно лепечет Бирни.

 

– Да не бойся ты так: все свои, – продолжает Юрген, растягивая губы в широкой ухмылке. – Не узнал меня?

 

Он опускает правую руку с амулетом в карман и подносит левой магический свет к лицу. Бирни щурится, силясь рассмотреть таинственного гостя.

 

– Нет, прошу прощения, Ваша милость…

 

– Я когда-то жил здесь. А когда мать умерла, вы меня прогнали.

 

Глаза Бирни распахиваются так широко, что в глазницу легко пролезла бы крыса. Юрген видел такое однажды. Нынешний староста молча шевелит губами, и Юрген возвращает ему тот взгляд из детства: да, мне немного жаль тебя, но какой же ты гадкий.

Легче от этого не становится. Вообще ничего не меняется, а он так ждал этого момента. Юрген кривится, как от зубной боли, словно в мягком хлебе на зуб попался твёрдый камушек.

 

– Юр… Юрген… – выдыхает Бирни, серея на глазах.

 

– Да, это я.

 

Человек всё ещё не может поверить в то, что видит своими глазами. Да и как тут поверишь: ведьмин сын не сгинул в лесу, как они надеялись, он вернулся, да ещё и с амулетом одного из пяти Королевских Орденов.

К Юргену возвращается хорошее настроение, и он вольготно устраивается на единственном в комнате стуле, небрежно скинув на пол одежду хозяина.

 

– И да, я служу короне. Я, в общем-то, по делу в родные края, Бирни. До нас дошли слухи, что здесь, в окрестностях Большого Леса, видели тёмную усмерть. Да и путники нынче пропадают чаще обычного. Восемнадцать человек за зиму, если быть точным.

 

Бирни всё ещё боится, но уже не ужасается. Бросает частые взгляды в дверной проём.

 

– Твои домашние спят. Пока, – последнее слово звучит двусмысленно. Ровно так, как и хочется Юргену. – Рассказывай, что ты знаешь?

 

– О чём? – мнётся Бирни.

 

– О усмерти. О путниках. О них, – Юрген небрежно кивает на пол, и домашние тени, сползшиеся посмотреть и послушать, шарахаются в стороны, безмолвными волнами утекают в глубину дома.

 

Бирни провожает тени взглядом, потом с трудом поднимает глаза на карателя:

 

– Усмертью зовётся тёмная тварь, пожирающая человеческую плоть. Усмерть сильна и не боится ни живого огня, ни железа, ни серебра. Никто не знает, откуда она берётся и куда уходит.

 

– Никто? – насмешливо и хищно щерится Юрген, наклоняется ближе к человеку.

 

– Никто, – упрямо шепчет староста.

 

Юрген сверлит его насмешливым взглядом: мол, насквозь тебя, лгуна, вижу.

 

– Вы подали жалобу в город? – резко меняет тему каратель, откидываясь в кресле.

 

– Ещё нет, – роняет Бирни. – До города далеко.

 

Запинается и добавляет:

 

– Собирались после Хлебного дня кого-нибудь послать…

 

– То есть вокруг деревни бродит, как ты говоришь, сильная тёмная тварь, а вы решаете подождать ещё три недели? Интересно…

 

Бирни вдруг вскакивает с кровати и, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться, шипит:

 

– Зачем ты приехал? Что тебе нужно?

 

Юрген молча смотрит на него, слегка приподняв брови. Так глядят на забывшегося ребёнка, давая ему шанс одуматься и снова стать послушным. И Бирни сдаётся. Конечно, где ему устоять перед карателем? Староста опускается на пол возле кровати и совсем по-детски обнимает колени, словно надеясь спрятаться, отсидеться за ними.

 

– В библиотеках Ордена хранятся любопытные записи, – роняет каратель. – В них сказано, что усмерть создают люди. Поят кровью домашние тени в особые ночи – и мелкие безобидные духи срастаются в тёмную тварь. Тебе не интересно?

 

Староста молчит.

 

– Ну что ж, сейчас я схожу и разберусь с усмертью. Ты ведь знаешь, что ей страшна только чистая магия. А потом я вернусь, и мы поговорим, – Юрген уже не улыбается даже – скалится, ощущая страх и обречённую тоску собеседника.

 

Юрген легко поднимается, стряхивает сгусток света с ладони, выходит из комнаты и покидает дом.

 

Идти по знакомому лесу слегка любопытно и немного тоскливо. Словно вернулся в давно заброшенный дом: все вокруг кажется привычным, но никогда больше не будет родным.

Среди этих деревьев маленький Юрген провёл больше времени, чем в деревне, среди людей. Соседи сторонились его, дети не играли с ним, взрослые не угощали купленными в городе леденцами и не дарили игрушек. Всю детвору угощали, всем дарили. Но не ему.

Он знал, что отличается. Мама как-то сказала ему, что у него есть сила, но он не должен никому показывать то, что умеет. Мама всегда была с ним доброй, и он слушался. И только в лесу Юрген мог делать то, что маме не понравится: поднимать в воздух камни, не трогая их, поджигать взглядом листву и превращать живых зверюшек в неподвижных.

 

Амулет слабо светится, показывая, где затаилась тварь. Юрген не торопится. Оглядывает застывшие деревья, задевает колючие кусты, обрывает тонкие стебли лесного ковыля.

Усмерть появляется неожиданно. Просто выходит из-за ближайшего ствола, и тут только амулет начинает тревожно искриться. Юрген раздражённо пихает амулет в карман и сводит кончики пальцев, собирая магический заряд. Смотрит на монстра скорее с любопытством, чем со страхом. Такую тварь он никогда не видел. А защитных чар на нём хватит на четверть часа, и этого вполне достаточно, чтобы разделаться с любым существом.

Усмерть страшна. Тёмная колышущаяся груда, из которой во все стороны торчат тонкие, изломанные то ли руки, то ли лапы. Посреди тела мерзостной трещиной зияет пасть, из которой свешиваются липкие нити слюны. Ни головы, ни глаз.

Странно, почему она не нападает? Юрген читал, что усмерть кидается на всех, кого считает пригодным в пищу. Лишь те, кто дал ей свою кровь в безопасности.

Воздух между ладонями накаляется, и Юрген делает шаг навстречу твари. Та, приоткрыв пасть, издаёт глуховатое булькающее рычание. Смрад из пасти окутывает карателя, и он замирает, ошеломлённый воспоминанием, как молнией.

 

Вот ему девять. Вчера умерла его мать, а сегодня соседи всей деревней вытолкали его в лес. Не туда, где он играл целыми днями. Нет, его гнали глубже, в чащу. А ведь там… ведь там… там живёт монстр.

Маленький Юрген тогда бежал, давясь слезами, но надолго его не хватило. Он в изнеможении рухнул под сосной и закрыл глаза, мечтая умереть. Может, тогда он увидит маму?

Странный рокочущий звук заставил его распахнуть глаза, вскочить и заорать. Чёрная многорукая жуть стояла прямо перед ним, и он с болезненной отчётливостью видел ряды острых клыков в полуоткрытой пасти на животе твари.

Жуть протянула сразу восемь или десять рук, и мальчик забился, пытаясь вжаться в дерево. Лапы-руки ухватили его, и он внезапно ослабел, перестал кричать и дёргаться. Лишь смотрел с неотвратимым отчаянием, как над мерзкой пастью раскрывается огромный глаз. И в этом чёрном блестящем глазу Юрген впервые отчётливо увидел своё отражение: взъерошенные светлые волосы, бледная кожа, распахнутый в немом крике рот. И кошмарные жёлтые глаза с вертикальными зрачками.

 

…бессознательное тело мальчика добрые люди подобрали у дороги далеко от Большого Леса. Бедняга не помнил, откуда пришёл, где живёт и даже как его зовут. Его привезли в город, где передали Ордену Аиста, заботящегося обо всех страждущих и прежде всего о детях, попавших в беду.

Со временем он вспомнил, что его зовут Юрген. И что он умеет колдовать. В городе его умения вызвали интерес и одобрение. Юргена взяли в орденскую школу магии.

С годами он вспомнил и всё остальное. Всё, кроме той ночи, когда его прогнали из деревни.

 

Юрген слышит чей-то крик и не сразу понимает, что это его собственный голос. Он стоит вплотную к усмерти, и срывающееся с его рук магическое пламя пронзает тварь насквозь.

Монстр слабо рокочет, почему-то не пытаясь ударить или убежать. По его телу проходит дрожь, и над пастью снова, как тогда, в детстве, прорезается огромный нечеловеческий глаз.

И Юрген снова видит себя. У взрослого Юргена аккуратно остриженные светлые волосы, тронутая загаром кожа путешественника, судорожно стиснутые губы и обычные серые глаза. Юрген смаргивает, не в силах смотреть в это отвратительное «зеркало». И прежде, чем чудовище издыхает, обратившись едким дымом, успевает увидеть, как его собственные глаза наливаются желтизной, а расширенные зрачки становятся вертикальными.

Нет!

Нет…

Этого не может быть. В библиотеках Ордена написано чётко: "жёлтые глаза и кошачьи зрачки – признаки мортиса". Злобной человекообразной твари, что сеет разрушения и смерть своей чёрной силой. Тварь умеет притворяться человеком и очень опасна.

 

Юрген смотрит на свои руки и видит потемневшие ногти, ставшие в два раза длиннее. Кожа на кистях снежно-белая, а сосуды под ней словно налиты тьмой.

 

Но ведь он работает на Орден уже одиннадцать лет. А до этого пять лет учился. Каждый день общался с настоящими и будущими хранителями, карателями и дознавателями. И никто ничего не заподозрил.

Так не бывает.

Нет, это какое-то заклятье, туманящее разум. Да. Именно так. Издыхая, тварь навела на него морок. Он убеждает себя и почти верит, старательно не думая о том, что мощь его защитных чар не по зубам усмерти.

Пристально смотрит на руки, и они кажутся почти прежними. Почти человеческими.

Когда проходит целая вечность, и небо начинает светлеть, он разворачивается и неверными шагами идёт обратно в деревню.

 

Бирни ждёт его за околицей.

За его спиной горланят петухи, где-то настойчиво мычат коровы и размеренно, как заведённый, лает пёс.

Чем ближе подходит Юрген, тем сильнее бледнеет староста. Но смотрит решительно и тяжело. Совсем не так, как ночью в своей спальне.

 

– Идём, – мрачно роняет Бирни, поворачивается и шагает вдоль околицы, словно не сомневаясь, что каратель послушается.

 

И Юрген идёт следом, чтобы услышать то, что знает Бирни. А он точно что-то знает.

Староста ведёт его к речке. Через хлипкий мостик на тот берег. Мимо общинного поля.

Останавливается аккурат тогда, когда Юрген собрался его окликнуть. Поворачивается к карателю и спрашивает, хотя по глазам видно, что знает ответ:

 

– Убил?

 

Юрген раздражённо пожимает плечами и отмахивается.

 

– А она ведь всех нас защищала, – горько вздыхает Бирни. – Ну да ты, видно, и сам знаешь.

 

– Вырастили усмерть себе на защиту? Какие молодцы, – едко усмехается Юрген. – Сколько королевских законов и предписаний Орденов нарушили?

 

– Не мы. Предки наши. Защитница нас уже лет триста бережёт… берегла.

 

Молчат. Юрген смотрит на старосту. Тот глядит в сторону.

 

– Всё ещё смотреть на меня тошно? Прямо детство вспоминаю, – Юрген хочет непринуждённо рассмеяться, но перед глазами всё ещё стоит невозможное жуткое отражение, и он лишь кривит губы.

 

– Страшно мне, – отвечает староста. – Тогда было. И сейчас страшно.

 

Вопреки своим словам Бирни поднимает глаза и твёрдо продолжает:

 

– Но коли ты мстить пришёл, то давай. Вот он я. Деревню только не трогай. Это мой отец решил тебя прогнать – мне и ответ держать. А он к предкам ушёл уже три года как.

 

Юрген озадачен. Надо же, какое самопожертвование. Неожиданно.

 

– Я, признаться, рад, – продолжает староста, – что ты в Ордене. Удивился поначалу, но теперь думаю: раз ты амулет орденский носишь, значит, должен законы блюсти. Это правильно.

 

Каратель страстно желает узнать, что в голове у этого человека, и тут же с ужасом и каким-то болезненным восторгом слышит обрывки мыслей Бирни: «Знает? Не знает? Нельзя, чтобы догадался… может, пронесёт?... отец не смог, и я не смогу… какой он жуткий… монстр…»

 

Юрген скалится, и человек едва не отскакивает в сторону. Каратель резко выбрасывает руку вперёд и вверх, хватает старосту за подбородок и шипит:

 

– Что не смог твой отец? Говори!

 

Взгляд Бирни становится туманным. Черты оплывают, будто у пьяного. Еле ворочая языком, он бормочет:

 

– Убить ребёнка… тебя…

 

– Зачем?

 

– Твоя мать просила…

 

Юрген стискивает податливый подбородок и ощущает, как удлинённые ногти легко входят в плоть. Алые струйки бегут по пальцам – и страшно хочется облизнуть их чёрным заострённым языком.

 

– Говори. Всё, что знаешь, – в голосе Юргена не больше людского, чем в рокоте усмерти. Даже меньше, пожалуй.

 

Если бы Бирни мог, он испугался бы до беспамятства.

 

– Перед смертью твоя мать пришла к моему отцу. Сказала, что не может больше. Что сегодня-завтра умрёт, и просит старосту сделать то, что она не смогла, когда ты лежал в колыбели.

 

Юргену не хочется слушать, но хочется знать. Он притягивает лицо человека к своему и закрывает глаза, погружаясь в его воспоминания.

 

– Не проси, Лора! С ума сошла?!

 

– Я понимаю, Берт. Всё понимаю, – мать устало вздыхает. – Но он мой сын. Я люблю его.

 

Прежний староста, такой же большой и усатый, каким его помнит Юрген, в волнении ходит из угла в угол. Грустная поникшая мать сидит на скамье, комкая в руках полотенце.

 

– Я не могу, Берт. Тогда не смогла и сейчас не смогу. Он мой сын.

 

Староста останавливается и яростно шепчет:

 

– А я – могу?! Ребёнка?!

 

Мать плачет. Слёзы текут по впалым щекам, и она не пытается их отереть.

 

– Но ему нельзя жить, – шелестит мамин голос. – Ты знаешь, Берт, нельзя. Он уже похож на отца: его глаза, руки, голос. Его сила. Я сделала всё, что смогла. Сдерживала его годами. Пока я была слаба, был слаб и он – мы так связаны. Я трудилась до изнеможения, чтобы мой мальчик не стал слишком сильным. Чтобы он никого не обидел ненароком. Но он растёт и крепнет. А я… Посмотри на меня, Берт. Мы ведь с Лизой в одно лето родились, а я смотрюсь старше вдвое.

 

Она давится слезами, и староста садится рядом, неуклюже обнимает её, гладит по волосам и бормочет:

 

– Ну как же так, милая моя? Обещал брату за тобой присмотреть и не уберёг…

 

Мама высвобождается из его объятий и шепчет:

 

– Мне обещай, что сделаешь всё, как надо. И выполни, Берт. Выполни!

 

Фигуры матери и старосты плывут перед глазами, а когда Юрген снова может видеть людей перед собой, это староста и его жена. Он сидит, уронив голову на сложенные на столе руки, а супруга стоит рядом.

 

– Роза, я не могу. Страшный он. Жуткий. Но дитя же! Ребёнок!

 

– Берт, но Лора говорила, что он опасен! Это сейчас он ребёнок, а через пару лет? И обычные-то дети, как в возраст входят, своевольничать начинают, а этот? Ты представь, чего он натворить может? Лора говорила: он раньше прочих взрослеть начнёт – и никому мало не покажется.

 

– Но как мне жить-то, если я ребёнка загублю?

 

Роза помолчала, а потом прошептала:

 

– А ты сам не губи. Давай его в лес спровадим. Холодно нынче. Есть в лесу нечего по зиме – авось он сам…

 

С каждым словом у Юргена внутри что-то смерзается, а потом трескается.

Мама.

Он отшвыривает Бирни, подслушавшего когда-то слишком много взрослых разговоров. Человек кулем валится наземь и лежит неподвижно. Кажется, Юрген сломал ему челюсть. Всё равно.

Мама.

 

Как много вопросов… Значит, он всегда был монстром? И деревенские сторонились его не из презрения, а из страха? И мама не любила его, а лишь пыталась сдержать его злую силу? И та страшная беготня по лесу – это жест милосердия, а не жесткости?

 

А единственный, кто был здесь к нему бескорыстно добр, – это усмерть, зачаровавшая его так, чтобы мальчик, которого, как и всех детей деревни, ей нужно защищать, был в безопасности в большом мире?

Тварь, которую он убил.

 

Шаг за шагом он идёт к деревне. Туда, где и добро – не добро, и даже зло – так себе.

 

На мосту он понимает, что в кармане что-то жжётся. Ах да, амулет Ордена. Он суёт руку в карман и, обжигаясь, достаёт золотой диск. Руке, кажется, больно, но это всё равно.

Бездумно смотрит на замысловатую вязь магических знаков и тревожное сияние камня в центре: рядом зло. Совсем рядом. Ближе, чем кажется.

Это зло – я.

Я могу рвать плоть и затмевать разум. Могу похищать души и ломать судьбы. Могу стать голодом, яростью, смертью.

 

От ладони идёт дым, навевая мысли о пожарах, которые могут поглотить эту деревню и десятки, сотни следующих. Крики, вопли, стоны, мольбы. Запах горелой плоти и палёных волос.

Он знает о людях так много. Они сами обучили его магии, рассказали, как работают Ордена, показали столько секретов тех, кто должен защищать простых людей.

 

Я монстр?

И мать, и староста, и древние библиотечные свитки правы? Я чудовище, которое сеет только разрушение и смерть?

 

Нет.

Назло всем вам я буду человеком!

Он видит, как меняет форму ладонь, как втягиваются когти, темнеет кожа. Несколько секунд – и рука выглядит прежней. Гаснет амулет. Только страшные ожоги под ним останутся навсегда.

 

Юрген вдыхает утренний воздух, наполненный ароматами трав и лёгкой горечью печного дыма. Издали оглядывает дома: пёстрые ставни, зелёные садики, прочные крыши.

Живите.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 4,75 из 5)
Загрузка...