Дуэль назначили на следующее же утро. Как сейчас помню – стоял знойный южный июнь, и, не остановись мы у прохладного подножия Маркотхского хребта, курортная жизнь казалась бы нам сущею каторгой. Каждый день мы с Сергеем после променада в город взбирались вверх до нашей скромной обители – в складчину мы сняли небольшую уютную дачу с мезонином и обстановкой, которая помнила, вероятно, ещё покорение Азова. Было в этом подъёме что-то героическое: Сергей ещё страдал от ранения, а я уже не мог без передышки подняться высоко в гору. Время от времени мы останавливались и смотрели со склона вниз и вдаль. Поросшие мелким кустарником склоны казались мне чем-то загадочным, несмотря на то, что точно такие же горы и склоны я видел в Болгарии. Глядя на бухту, вдыхая горячий и тягучий кавказский воздух, я думал, что и сам буду жить, покуда стоят эти горы. А Сергей сердился и торопил меня. После наших набегов на бювет с минеральными водами Геленджика он делался угрюм и нетерпелив. Виной тому было то, что в одно время с нами бювет посещал барон Аш с женой Еленой и дочерью Олимпиадой, которую все по-домашнему звали Липочкой.

Сегодня мы отправились в город и вечером. Причиной тому было намерение застать в парке барона с дочкой – тогда мы оба ухлёстывали за Липой напропалую, – а после перекинуться в карты в «Гроздях». Олимпиада, кою я сейчас имею счастье называть своей супругой, тогда была совсем ещё девочка и проводила свои пансионерские каникулы с родителями в их южном имении. Сергей был влюблён в неё так, что сейчас и сказать стыдно – писал дурные стишки, носил в кармашке у сердца оброненную ей шляпную булавку, ежеминутно рискуя уколоться, и бегал за нею, что твоя собачонка. Липа щедро одаривала вниманием нас обоих, и Сергей почти решился просить её руки. Я в ту пору не располагал достатком для женитьбы и позволял себе лишь взглядом выказать свою сердечную привязанность. Мы застали семейство Ашей в парке и, ведя с почтенным бароном разговор о балканской политике, имели удовольствие издалека наблюдать её невинные забавы – Липочка, привязав к прутику цветастый фантик, дразнила своего щенка. После этого мы отправились в «Грозди». Там-то, дорогой мой, всё и началось.

В «Гроздях» собирались и офицеры, и приличная гражданская публика. Все пили, играли в карты, курили и бряцали оружием. Случалось, забредёт кто вечером в «Грозди», а духота такая, хоть святых выноси. В тот вечер мы крепко выпили и сами не заметили, как в нашей дружной полковой компании оказался юнкер Владыкин – стройный юноша, совсем ещё мальчик, затянутый в тесный мундир, сразу сделался душой компании. Сергея он покорил вовсе. Они о чём-то проговорили весь вечер, уж не припомню о чём. Помню только, как в полутёмном кабинете, который мы с товарищами снимали для наших возлияний, сверкали его белые зубы и удивительно яркие зелёные глаза. Я предложил продолжить вечер за столом для преферанса, но Сергей был так увлечён разговором со своим новым другом, что, казалось, не замечал меня вовсе. Вернуть его внимание смог только начатый разговор о женщинах – я сообщил нашему общему товарищу, поручику Алёхину, что, как получу причитающуюся мне часть наследства, непременно буду просить руки Липочки. Мы с Сергеем тогда крупно повздорили, и немалую роль, как мне теперь кажется, сыграл юнкер Владыкин. Маленький чертёнок так ловко подзуживал моего бесхитростного друга, что он сам не заметил, как бросил мне в лицо перчатку. Я предложил, конечно же, разойтись миром, не желая ссоры с дорогим моим поручиком Пахмутовым, но Сергей был непреклонен. Они с Владыкиным тут же и уехали, оставив меня в смятённых чувствах и без всякого желания продолжать веселье.

Спать я в ту ночь не ложился – мерил шагами гостиную нашей дачи, злился и думал о том, что и дружба моя с Сергеем Пахмутовым, и любовь к Липочке, и самая моя жизнь теперь кончена. Случись так, что я убью или раню Сергея, меня, сына уездного дворянина, наверняка разжалуют в солдаты и ушлют обратно на Балканы, где я обязательно погибну от турецкой пули. Уж лучше бы Сергею убить меня, если так ему хочется стать единственным претендентом на сердечную привязанность Липочки. Но каков же нахал этот юнкер Владыкин! Словом, я был не в себе и клял на чём свет стоит и Сергея, и свою судьбу, и злополучного зеленоглазого чёрта из табакерки. В ту пору я считался лучшим стрелком в полку, и справедливо полагал, что лишусь и друга, и мундира в единый момент, но вызов, брошенный офицером офицеру, не принять было невозможно. Не бежать же мне, в самом деле, в горы к бешеным черкесским головорезам! Злое воодушевление во мне поминутно сменялось приступами глубокой тоски и жалости к самому себе. Так я и провёл ту злополучную ночь, бродя по дому, как бледный призрак самого себя.

На утёс, который должен был стать местом нашей схватки, явился я засветло и долго стоял, глядя вниз на не проснувшийся ещё город. Где-то там, далеко внизу, ворочалась в своей постели Липочка, которую, как я думал, не увижу я более никогда. Где-то там служащие бювета, в котором мы имели обыкновение пить фтористую невкусную воду, уже начали начищать медные краны, чтобы господа отдыхающие могли ею насладиться. Где-то там в казармах досматривали последний сон наши с Сергеем друзья и начальники. Всё это было так близко и одновременно так далеко от меня, что я уже почти смирился с мыслью, что и город, и товарищи, и даже Липа привиделись мне в горячечном похмельном бреду. Секундантом моим вызвался быть Асташков, пустой, но верный человек, служивший здесь в городе письмоводителем. Он нетерпеливо прохаживался взад-вперёд и вглядывался в уходящую вниз каменистую дорогу. Вдруг Асташков встрепенулся, оглядываясь на меня, и провозгласил:

– Идут, идут!

Мне оставалось только тяжело вздохнуть и принять свою судьбу – вскоре они поднялись на утёс. Сергей был бледен и мрачен, теребил пуговицу на мундире и то и дело оглядывался на сопровождающего его Владыкина. Юноша же, напротив, был весел, разговорчив и неожиданно приветлив со мной. Видя помутнение в решимости Сергея, он, заручившись помощью моего простодушного Асташкова, принялся считать, где нам надлежит находиться, чтобы стрелять с двадцати шагов. Я с удивлением наблюдал за тем, с какой необычной живостью и инфернальной весёлостью юнкерок пинал носком начищенного сапога жёлтые стрелки донника и фиолетовые чабрецовые шапки, пока Сергей, совершенно потерянный, в распахнутом мундире, с ввалившимися беспокойными глазами глядел прямо перед собой, будто одурманенный.

– Господа! – прервал юнкер наше затянувшееся молчание, – вы, капитан, станьте тут, а вы, Сергей Афанасьевич, пойдёмте, пожалуйте вот сюда.

Я сдвинулся вправо на указанные мне несколько шагов, а поручик, пошатываясь как в горячке, пошёл дальше к краю утёса. Во всей его фигуре – в опущенных плечах и голове и непривычно круглой спине, – сквозила такая мука, что я тут же предложил другу примириться. Асташков, до этой поры суетящийся где-то поблизости, не зная чем и не умея себя занять, горячо меня поддержал. Сергей, кажется, этого вовсе не услышал, зато юнкера Владыкина моё предложение привело в подобие ярости. Мальчик оскалился, нехорошо блеснув своими бесовскими зелёными глазами, и тут же распахнул перед Сергеем бархатное чрево ящика с дуэльными пистолетами.

– П-прошу вас примириться, господа, - пролепетал Асташков, исполняя свой секундантский долг. Понятное дело, что ни к чему слова его не привели: Сергей, всё ещё словно бы находясь где-то далеко отсюда, мотнул головой, и, не глядя на меня, отошёл на положенные десять шагов. Я сделал то же и с тяжёлым сердцем навёл на друга пистолет. Мы уговорились сделать по выстрелу, и я имел твёрдую решимость стрелять не целясь, и пусть жизнь моя будет кончена. Тут со мною что-то сделалось. Под пристальным немигающим взглядом проклятого юнкера я опустил руку, и навёл пистолет прямо на грудь Сергея. Я же видел перед собой всякую чепуху – пляшущие Луны, чёрных козлов с ветвистыми рогами и какую-то девушку, которая смеялась во весь рот, и изо рта этого сыпались жабы и угли. Грянул выстрел, и я с ужасом выронил из руки пистолет, мне на мгновение показалось, что Сергей упал замертво. Но этого не случилось – он стоял, опустив голову, весь ссутулился и трясся так, словно его бил сильный озноб. Тут к нему подскочил Владыкин и стал тормошить, увещевая покончить дело, коли ему дорога честь. Я и слова сказать не мог, губы мои словно сшили суровою ниткой. Я видел, сколько усилий Сергею стоило поднять пистолет – дважды дуло опускалось вниз, рука его дрожала, а на бледном виске билась тревожная жилка. Рядом шипел и топал ногами юнкер, который беспрестанно подначивал моего несчастного друга. Тот всё же выстрелил, но то был словно и не Сергей вовсе – в его простом широком лице не было ничего от хорошо знакомого и любимого мной человека. Всё в то мгновение показалось мне незнакомым и новым, словно я до той поры и не знал его вовсе. Последним, что я увидел перед тем, как упасть наземь, были зелёные глаза Алексея Владыкина.

Я пришёл в себя на госпитальной койке. Меня мутило, но, спасибо Господи, я был жив и был сим фактом вполне удовлетворён! Впоследствии оказалось, что я провёл в забытьи без малого трое суток. Выстрел Сергея ничего жизненно важного мне не повредил, но шрам от него в виде неровной белой звёздочки останется со мной на всю жизнь.

На следующей день явился Сергей Пахмутов. Он поразил меня чрезвычайной живостью, цветущим видом и горячим вниманием к моей скромной персоне. Поручик каялся в своём минутном помутнении, толкнувшем его сделать мне вызов, увещевал поскорее выбираться из этой «арестантской кельи», как он в сердцах окрестил мою палату, и отправиться принимать солнечные, а то и морские ванны. Кроме того, он поведал мне, что намерен вскорости жениться.

– Значит, барон согласился выдать Липочку? Что же, поздравляю, - радостное воодушевление, коим я заразился было от Сергея, тут же спало. Я был влюблён в Олимпиаду, и примириться с мыслью о том, что она выйдет замуж за другого, пусть и за моего близкого друга, было для меня невозможно.

– Что вы, какая Липочка, Бог с вами! - поручик Пахмутов отмахнулся от меня так, словно я говорил о чём-то абсолютно неприятном нам обоим.

– У дорогого моего Лёши Владыкина есть сестра Мария. Они здесь отдыхают с княгиней Софьей, считают, что старухе будет полезен морской воздух. Юрий Андреевич, вы не представляете, какое она чудо!

– Кто, извольте уточнить, Софья Дмитриевна? – кисло сострил я, чтобы прервать повисшую было между нами неловкую паузу.

– Полноте шутить, ну вас! Ма-ри-я! – Сергей вскочил со стула и принялся ходить вокруг моей кровати, размахивая руками и улыбаясь во весь свой широкий рот. Выглядел он абсолютно экзальтировано, но я, не желая прерывать его счастливого восторга, и, втайне радуясь, что он отступился от Липы, не счёл нужным его прерывать. Поручик поведал мне, что Машенька Владыкина-де сущий ангел и что, несмотря на вздорный характер её бабки, оставшейся единственной её опенкуншей, и незавидное приданое, он на ней незамедлительно женится. Девушка его совершенно околдовала. Я даже спросил, на всякий случай отодвинувшись подальше, не пил ли и не ел ли он чего из рук прекрасной княжны, и не было ли у неё в роду чёртова семени. Сергей отмахнулся от меня и принялся далее во всех красках живописать мне красоту и прочие добродетели своей избранницы. Мне ничего более не оставалось, кроме как терпеливо выслушать его восторги и на всякий случай предостеречь от скоропалительной женитьбы. Кабы тогда поручик Пахмутов послушался моего совета! Быть может, нам бы удалось избежать всех последующих злоключений. Досказав о том, насколько очи Машеньки Владыкиной подобны ясным звёздам над ночным Днепром, и какой неземной колдовской силой они обладают, Сергей отбыл и обещал явиться с приглашением на скорую помолвку не далее как послезавтра.

Так я снова остался в одиночестве. Из развлечений у меня был только томик Гёте и возможность смотреть в окно, за которым кипела жизнь курортной лечебницы. На крыльце у заднего входа, развалившись на белых, горячих от солнца ступенях, двое работников играли в нарды. Сверху мне было видно, как один из них втихомолку, пока его товарищ промакивал лоб большим грязным платком, тихонько осенял кости символом удачи. Делал он это хитро, не позволяя товарищу заподозрить себя в волховском жульничестве. Любо дорого посмотреть, когда опытный обманщик, да к тому же колдун, одними только пальцами творит самые что ни есть настоящие чудеса. Может потому волшба и встречается чаще всего у крепостных, прытких да хитрых – зачем, скажите пожалуйста, колдовать знатной графине, у которой и без того полны закрома всяческого добра? Зачем колдовать полковому офицеру, который одной только саблей и храбростью может добыть себе чины и положение? То-то!

Кроме играющих в нарды во дворе обнаружилась прилегшая отдохнуть под деревом старушка да козлик, мирно бродящий возле неё. К моему великому удивлению, никто не гнал эту странную парочку со двора лечебницы, казалось, никто, кроме меня, не замечает их вовсе. Даже мне через несколько мгновений начало казаться, что я смотрю на них не сквозь намытое оконное стекло, а сквозь мутную водную гладь, щедро затянутую зелёною тиной. Я потёр было глаза, чтобы рассмотреть получше, хотя бы для того, чтобы убедиться, что зрение меня не подводит, глянул на бабку с козлом и обомлел. Минуту назад я был готов поклясться, что козлик был молочно-белый, с одной коричневой подпалиной на боку, а сейчас он как будто бы вырос, отрастил гигантские ветвистые рога и стал чёрным как уголь! Он смотрел на меня не мигая, и с высоты второго этажа я чётко видел его страшные горизонтальные зрачки. Козёл этот напомнил мне того, что я увидел в кошмарном бреду, который напал на меня во время дуэли. Я отшатнулся от окна, замахал руками и, как в бреду, повалился на постель. Что тут началось! Откуда ни возьмись появилась медсестра, а потом ещё одна, и ещё, и они кружили вокруг меня словно суетливые белые гарпии, предлагая поставить укольчик или выпить успокаивающего сбора, пока мне не сделалось совсем дурно. Отбиться от них не было решительно никакой возможности, и я со смирением принял настойчиво предложенный мне укол морфия.

Я спал и видел ужасные, отвратительные сны – чёрного козла с перепачканной в крови мордой, хохочущую во весь рот девицу, у которой из глотки сыпались жабы, угли и змеи, старуху, играющую в нарды с двумя мертвецами. Они то замирали, глядя на меня с широко распахнутыми глазами, то принимались, как марионетки в кукольном театре, за свои привычные действия, а то водили вокруг меня богомерзкий хоровод, сужая и сужая кольцо рук, ног и тел. Мне, прошедшему службу на Кавказе, на турецкой границе, в Болгарии, видевшему конную рубку, было, сказать по совести, страшно. Я не привык к чертовщине – у нас в уезде волшба если и была, то вся выдохлась, а заезжие гастролёры могли разве что от пальца прикурить. Возможно, родись я где-нибудь за Уралом, где, поговаривают, ещё водятся люпусы и нет-нет, да случаются стихийные пожары и вспышки кори или скарлатины, каких не бывает уже в центральных губерниях, волшба была бы для меня привычным делом. Я родился и вырос в Петербурге и, если и видел её, то только на ярмарках или на рынках, где ей, как орехами, семечками и сахарными петушками, торговали с лотка. Столичный житель не ценит волшбу своих прабабок, ему подавай аккуратное колдовство на английский или французский манер, салонный вариант ведовства с изящными жестами, искрами и этаким щегольством. Здесь же, на Кавказе, я, кажется, впервые лицом к лицу столкнулся с самым что ни на есть древним колдовством. Но узнал я об этом, конечно, несколько позже.

Несколько дней ничего примечательного со мной не происходило – я читал, спал, изредка выходил во двор лечебницы и бродил по ухоженному парку вокруг неё. Плечо меня практически не беспокоило, поэтому я мог гулять столько, сколько считал нужным. Сергей не приходил, но отправил мне письмо, в котором поведал о своей успешно проведённой операции по завоеванию сердца Марии Владыкиной. Он-де, покорил не только её брата, но даже умудрился войти в доверие к почтенной Софье Дмитриевне, которая называла его «милым мальчиком» и позволяла сидеть подле Марии за чайным столиком. Мне оставалось только порадоваться за друга, но беспокойство относительно перемены в его поведении не давало сделать мне этого в полной мере. Дело шло к моей выписке, оставалось потерпеть в больничных стенах всего-то пару дней. Я надеялся пережить их без приключений.

В последний свой день в лечебнице проснулся я оттого, что на край моей постели опустилась, кто бы вы думали! Липочка. Я, спросонок не веря своему счастью, так обомлел, что даже не смог сесть и поприветствовать даму моего сердца как полагается. Олимпиада смотрела на меня так, как может смотреть только самая верная супруга и самая нежная возлюбленная, а я только глазами хлопал, комкая в пальцах своё тоненькое одеяло. Она молча наклонилась ко мне, пахнув отчего-то кувшинками и сыростью, улыбнулась как-то нехорошо и вдруг укусила меня в щёку! Меня прямо обожгло – как будто меня ужалила гадюка, а не прикусили ровные белые, точно фарфоровые, зубки. Я поднял взгляд на Олимпиаду и не обнаружил в её лице ровным счётом ничего человеческого.

– Оставь Сергея в покое, – прошипела Липа не своим голосом, вдавив меня в кровать неожиданно сильными маленькими ладошками, – оставь, слышишь!

Я на мгновение закрыл глаза, а когда открыл – её как ветром сдуло. В палате не было никого и ничего, только я и треплющий занавески ветер с гор.

Вечером того же дня я вернулся в наш с Сергеем общий горный приют и, разумеется, друга там не обнаружил. Этому я не удивился, но поспешил привести себя в порядок и отправился в «Грозди», надеясь застать друга там. Шум в ресторане как обычно стоял такой, что хоть святых выноси – играла музыка, сновали туда-сюда услужливые официанты, звенели графины, тарелки и рюмки, зычно хохотали офицеры и мелкие купчики, которых бог весть как сюда занесло. Я вдохнул полной грудью спёртый дух «Гроздей» и почувствовал себя полностью излечившимся. Оставалось только заказать ужин с вкуснейшей абрикосовой наливкой, чтобы окончательно оставить позади и мои ночные видения, и непонятную болезнь, и даже дуэль с Сергеем. Его не оказалось и в ресторане, но как только я начал ужинать, меня вежливо тронул за плечо Алексей Владыкин. Юноша со всем возможным достоинством и почтением попросил у меня разрешения присесть за столик. Повода отказать ему у меня не было, к тому же, выглядел юнкер виновато и несколько подавлено, поэтому я жестом указал ему на стул напротив. Минутное молчание, повисшее между нами, прервал сам Алексей, который принялся рассказывать мне о том, что я пропустил, поправляя своё так неожиданно расшатавшееся здоровье.

Оказалось, что после дуэли, предоставив меня заботам медсестёр, деятельный юнкер отвёз Сергея в усадьбу, которую Владыкины снимали на лето. Там моего друга взяла под своё крыло дражайшая сестрица юнкера, Мария Александровна. Они с Алексеем уговорили старую княгиню устроить Сергея в пустующей гостевой спальне. Мой несчастный друг никак не мог успокоиться, всё твердил какие-то бредни о красной луне, тумане, трёх каплях крови и тому подобной ерунде, и в состояние относительного покоя его могла вернуть только тёплая беседа с Марией Александровной, не отходившей от его постели. Молодые люди (разумеется, в присутствии старой княгини, довольно скоро задремавшей и не обременявшей их своим брюзжанием) проговорили всю ночь напролёт. Сергей после проспал почти до вечера следующего дня. Владыкины настоятельно попросили остаться у них, пока он не оправится, на что мой армейский товарищ, разумеется, согласился, не желая разлучаться с будто бы околдовавшей его Машенькой. На следующий день Сергей отлучился из этого гостеприимного приюта чтобы навестить меня и купить, как оказалось впоследствии, подарки к помолвке. К удивлению юнкера, Мария Александровна приняла предложение поручика Пахмутова, а старая княгиня не стала возражать и благословила этот скоропалительный союз. Я никак не мог взять в толк – как это мой сдержанный, разумный и рациональный товарищ так быстро решился на столь ответственный шаг. Опрометчивость моего дорогого Сергея Афанасьевича меня, прямо скажем, шокировала, и я тут же решил во что бы то ни стало добиться с ним встречи. Алексей Владыкин меня в этом желании поддержал и вызвался сопроводить меня до их дачи. Расплатившись в «Гроздях», мы взяли извозчика и отправились по названному адресу. В дороге юнкер, как-то нехорошо глядя, всё подначивал меня, делясь сомнениями относительно успешности этого брака. Мальчик поведал мне, что, несмотря на древнюю дворянскую фамилию, они не располагают ни средствами, ни положением, и что родители Сергея непременно принудят его расторгнуть помолвку. Его нежная сестра, которой он хотел своей образцовой службой заработать хорошее приданое, этого, разумеется, не переживёт. Сбивчивому рассказу юноши вторило неровное движение двуколки, которую трясло на каждой кочке. Южная ночь была тихой и липкой, как свежий мёд. В окна нещадно задувало, и мне казалось, что ещё немного – и мы взлетим над дорогой, и сам ветер отнесёт нас к порогу дачи Владыкиных. Этого не случилось, добрались мы в целости и сохранности.

Сергея я застал в гостиной, подле занятой вышивкой Марии. Мне неприятно и больно теперь вспоминать тот разговор с драгоценным поручиком Пахмутовым. Да и разговор ли то был? Сергей всем своим видом показывал, как неприятно ему моё нахождение на даче у княгини и её внуков. Мы крепко повздорили и даже подрались – повару и дворнику Владыкиных пришлось нас растаскивать. Сам не знаю, что на меня нашло. Помню только, что я смотрел на Сергея и будто бы его не узнавал. Я вдруг понял, что мне никак не удастся убедить этого внезапно ставшего мне незнакомым человека в том, что женитьба эта, предварённая столь мистическими обстоятельствами, не принесёт ему ни счастья, ни выгоды. Лицо простоявшей всю нашу ссору на балконе Марии Владыкиной казалось мне пустым и холодным, как фарфоровое блюдце, с помощью которого девушки гадают на Святках. Я теперь понимаю, что это было лицо той хохочущей ведьмы из моих ночных кошмаров, но тогда я был слеп в своём святом желании уберечь друга от этого союза. Дело кончилось тем, что дворник с поваром выдворили меня за ворота усадьбы. Дружба наша с Сергеем была кончена, как мне казалось, навсегда.

Прошло три месяца. За это время успел умереть мой двоюродный чудаковатый дядюшка, которого я не знал вовсе. Тем не менее, благодаря сложным перипетиям наследования, я получил от него деревню с крепостными и солидное денежное вложение в моё настоящее и будущее. Мы с Олимпиадой, к радости подобревшего к старости барона Аша, сыграли свадьбу. Оказалось, что тот визит её в лазарет мне пригрезился – она в тот день ходила к матушке в местный женский монастырь, чтобы помолиться о моём здоровье. Мы счастливо зажили в небольшой подмосковной усадебке и совсем недавно начали ожидать пополнения в нашем новообразованном семействе. Сергей не писал мне, и случай на Кавказе начал уже истираться из моей памяти, угрожая с годами превратиться в ничто иное, как забавный анекдот, произошедший или нет с моим старым армейским товарищем. Этому не суждено было сбыться – в конце ноября я получил от поручика Пахмутова приглашение на его венчание, написанное в столь тёплых выражениях, что я решил, что это жест примирения. Липочка в ту пору была нездорова, но уговаривала меня поехать одного, видя какую бурю чувств вызвало у меня письмо Сергея.

Это было самое странное венчание на моей памяти. Кто же венчается на Рождественский пост? Кто же венчается в неизвестной маленькой церквушке где-то в жёлтых грязных переулках нашей прекрасной столицы? Я не знал на этой церемонии ровным счётом никого. Мы с Сергеем успели перекинуться разве что парой слов – ему как будто и дела до меня не было, счастливый жених словно пребывал в странном полусне. В самой церкви Сергея, осоловевшего от радости ли, от выпитой ли водки или от красоты невесты, тут же оттеснили от меня какие-то незнакомые рожи, иначе не скажу, с клыками, кривыми красными носами и кустистыми бровями. Невесту я не помню вовсе, как будто её и не было, словно она была не более чем наваждением из кисеи, кружев и флёрдоранжа. Долго не могли найти попа, толпились в тесном притворе, шушукались и толкались. Было ужасно шумно, но я никак не припомню, о чём все разговаривали. Куда бы я не посмотрел, всюду взгляд мой натыкался на какую-нибудь грязь или уродство, которое разительно контрастировало с торжественным событием.

Наконец нашли попа – очень молодого, с едва пробивающимися усиками и козлиной бородкой. Он до странности напоминал мне Алексея Владыкина. Поп читал ектению и дико сверкал глазами, водружая венцы на головы новобрачных. Даже сами эти венцы были словно золотые рога – поменьше для невесты, скрытой под густыми кружевами, и побольше, для жениха, которого все чествовали, но которого тут словно и не было вовсе. Мне сделалось душно и дурно, я не мог дышать. Мне не хватало воздуха, меня постоянно кто-то пихал под рёбра или толкал в спину, повсюду слышался высокий девичий смех, стариковское кряхтение и странные шёпоты. Кое-как достояв службу, я, перекрестившись, выбежал во двор. Там меня сразу же подхватили повалившие за мной гости, всучили стакан водки и заставили выпить за молодых. Я выпил, чтобы отделаться, а потом выпил ещё один, и сам не заметил, как оказался втянут в дикий шабаш, ничуть не похожий на торжественный венчальный обед. Урывками помню Невский, помню какой-то кабак, помню фонарные огни, отражающиеся в жёлтой Неве, и вовсе не помню, чтобы с нами был Сергей. В минуты прояснения я находил подле себя хохочущего во весь рот юнкера Владыкина, цокающего каблуками, как тот давнишний чёрный козёл копытцами. Пришёл в себя я только в поезде, который вёз меня в Москву. Я был аккуратно одет, причёсан, и, не считая странной царапины на щеке, напоминающей перевёрнутый крест, ничем не отличался от того семейного господина, что прибыл в Петербург два дня назад. Надо ли говорить, что с Сергеем я так и не увиделся? Кажется, кто-то сказал мне, что молодые сразу после церкви отбыли в имение молодой супруги?

Больше Сергея я никогда не видел. До меня доходили слухи о том, что его то ли удар хватил, то ли поразила какая-то странная болезнь, и теперь всем хозяйством поручика управляет деятельная жена его Мария Александровна. Говаривали также, что княгиня Софья живёт с внучкой и зятем, хотя возраст старухи, должно быть, перевалил за сотню.