Марии

I

Обоз переселенцев медленно тянулся на восток по размокшей земле. Вдали, едва видные сквозь туманную дымку, возвышались предгорья Камар. Люди шли уже много дней, бросив размеренную жизнь на обжитых землях Глагии ради туманной надежды обрести счастье тут, в сером краю забоев и рудников. Разорившиеся после двух неурожайных лет крестьяне, не желающие больше платить оброк владетелю, выходцы из вечно недоедающих северных земель, беглые преступники, желающие начать жизнь заново и предприимчивые авантюристы: долгая дорога по безлюдным каменистым равнинам согнула им спины, вжала головы в вечно зябнущие плечи. Они давно уже не смотрели на небо, где день за днем бились друг с другом великие воинства гроз. Посадив самых маленьких детей на телеги с нехитрым скарбом, они просто устало ползли вереницей в сторону далеких гор.

Но среди их невыбритых северных лиц, по какому-то странному стечению обстоятельств, затесалось еще одно, сильно от них отличающееся. Оно явно выдавало в своем хозяине выходца с юга, потому что только лица южан к старости приобретали настолько добродушно-расслабленное умиротворенное выражение. Два белых – белее снега – куста бровей украшали мощный лоб, а такие же белые борода и вислые усы наверняка скрывали под собой вечную легкую улыбку. Пара темно-карих теплых глаз с острой хитринкой разглядывали мир вокруг.

Никто точно не помнил, почему этот, пусть и крепкий, невзирая на годы, старик увязался за караваном переселенцев. Чего ему, на старости-то лет, ловить в суровых землях гор? Никто даже не знал, несмотря на недели совместного странствия, как его зовут: ну старик и старик, как еще называть-то? Впрочем, к своей чести, от работы необычный попутчик не отлынивал, чинил колеса и борта наравне со всеми, на ночном посту не засыпал, кашеварил не то чтобы хорошо, но и не дурно, и вообще, если бы не возраст, совсем бы не выделялся из общего сборища искателей лучшей жизни. Впрочем, кое-что еще отличало его от других – белобородый старик великолепно находил общий язык с детьми. Немытые, плохо одетые, ободранные, с широко раскрытыми глазами, в которых, не смотря ни на что, все еще читалась безграничная светлая любовь к миру, даже к той его части, что звалась Сероравьем, они собирались стайкой вокруг его костра на немногочисленных привалах, которые староста объявлял только тогда, когда сил идти дальше совсем не оставалось, и тогда старик, видимо, польщенный их вниманием, поглаживая рукой все сильнее с каждым днем сбивавшуюся в колтун бороду, рассказывал тягучие как мед старые легенды: о добром владыке Ганнаре, о семи девах Янтарного моря, о бродячих песнопевцах и многом, многом другом. Вскоре и многие взрослые стали подсаживаться к нему, тоже желая послушать их.

До заветных гор Камар оставалось идти два дня.

На этом привале, начавшемся только с наступлением темноты, белый старик вел себя не совсем так как обычно. Он не стал разжигать костра, ограничившись только тем, что подготовил для этого дрова. Затем он привычным движением расстелил на сухом месте циновку, сел, подогнув ноги под себя, так как принято далеко на юге, в Великих степях, и принялся ждать. Его обычные слушатели: дюжина детей, пара мужчин и три женщины, заинтересованные подошли к нему. Они хотели спросить, будет ли он сегодня, как обычно рассказывать свои истории, но старик, стоило им подойти, начал говорить первым:

– Вы наверняка пришли послушать очередную сказку, да?

Одна из женщин, молодая, с туго заплетенной светлой косой, согласно кивнула, не будучи, впрочем, уверенной в том, увидел ли ее жест старик.

– Присаживайтесь.

Все еще недоумевая, они, как обычно, расселись полукругом около костра. Они находились в полумраке, лишь слабо освещаемые отголосками других костров раскинувшегося лагеря. Позади старика раскидывалась кромешно-темная ночная равнина. Так прошло несколько минут.

– Может быть огонь зажжем? – тихо спросил щуплый, сидевший на корточках мальчик лет десяти.

– Давайте, – так же тихо ответил ему белобородый, и в это мгновение между его сложенных лодочкой ладоней вспыхнуло ослепительно-яркое пламя.

Люди отшатнулись от него, белый магический свет покрыл бликами их испуганные лица. Старик сделал пасс рукой и огненный шар плавно перелетел по воздуху в костер, начав плясать, разгораясь меж веток.

– Чудодей... – вырвалось у одной из девочек, и другие, вслед за ней, стали повторять:

– Колдун. Чудодей.

Но никто не бросился бежать. Все, и взрослые, видевшие на своем веку всякое, но, конечно, не такое, дети, только недавно начавшие познавать окружающий мир, продолжали завороженно, с легкой примесью суеверного страха, смотреть на его преобразившиеся в свете костра лицо.

– Да, кивнул старик, – я чудодей. Я шел с караваном от самых белых скал северного побережья, бок о бок с простыми людьми, деля с вами и горе, и радость, и тяготы пути. Не бойтесь меня, ибо я добр, но и не преклоняйтесь предо мной, ибо я такой же как и вы человек, – он говорил размеренным голосом, так, будто и на этот раз рассказывал какую-то старую сказку.

Даже больше – для темных, согнутых работой бывших землепашцев, а особенно – для их отпрысков, он и был теперь, явив чудо, этой старой сказкой, воплотившейся наяву.

– Но слушайте мои речи, – продолжал белобородый, – ибо долго прожил я на белом свете, а потому – речи мои мудры. Вы зовете меня чудодеем – тем, кто может совершить чудо. Но что есть чудо?

Он обвел задумчивым взглядом сидящих. Заметив что-то неладное, другие поселенцы стали подтягиваться к костру старика. По лагерю забегали шепотки.

Белобородый поднялся, отряхнув одним движением рук с коричневого балахона налетевший пепел. К нему протиснулся староста – ладно сложенный мужчина средних лет, никогда, по крайней мере, на памяти всех, следовавших за ним, не расстававшийся с потертой широкополой шляпой.

– Что здесь происходит? – грозно, но скорее для вида спросил он, наверняка уже зная, что на самом деле происходило.

– Чудодей, чудодей, – снова заколыхались слова в людской массе. Какая-то девочка вдруг заплакала, и никто не понял почему, не иначе – от переполнявших душу чувств.

Старик стоял напротив старосты, и вся его фигура, казалось, преобразилась: спина выпрямилась, борода вновь стала опрятной, а в карих глазах заблестела мудрая гордость. Староста, перебивая толпу, вновь спросил:

– Что здесь происходит? Ты, – он ткнул пальцем в чудодея, – объясни.

Странно, наверно, смотрелась эта деланная дерзость со стороны.

Белобородый посмотрел на него с невесомой усмешкой.

– Я начну издалека, староста Идан. В той стране, откуда вы все родом, правят другие силы, и чудодеям уже не найти там приют. Но тут, у гор Камар, соприкасаются земли и народы, и может произойти всякая неожиданность. Моя история началась далеко отсюда, на юге, где вся дюжина ветров привольно гуляет по цветастому ковру степи, а обитатели ее дики и горячи, словно неприрученные кони. Я долгие годы был одним из величайших творцов чудес, и имя мое гремело, словно летняя гроза. Люди шли в мой дом с почетом и трепетом, а мудрейшие из мудрейших почитали за честь советоваться со мной, гордые владыки кланов осыпали меня златом и серебром, – казалось, с каждым новым словом фигура чудодея увеличивалась в размере, – чего еще мог бы желать человек? Но ни богатства, ни уважение не радовали моей души, я искал нечто большее, чем могущество, и ради этого, бросив все, ушел скитаться по земле, вместе с нищими и убогими, бредя в хвостах караванов, вдыхая пыль бесконечных дорог, испивая порой чашу горя и внимательно ища то, что мне нужно.

Незаметно вокруг зажженного колдовством костра собрался весь караван – пять дюжин человек. Они стояли, возглавляемые старостой и бело-желтый огонь отделял их от чудодея.

– Многое я повидал, еще больше мне предстоит повидать, ибо пути мудрости бесконечны, и следующий им вечно удивлен миром вокруг себя. Но настоящее чудо, и за годы странствий я в этом твердо убедился – это то, что живет среди вас. Нечто большое и теплое, что вам еще предстоит найти.

– Что же это? – неожиданно, даже для него самого, вырвалось у старосты.

Старик внимательно посмотрел на него.

– Узнаете, когда придет время. И добравшись до гор Камар – не потеряйте.

С этими словами чудодей развернулся, взмахнув плащом и длинными волосами, и ушел в ночь, растворившись в темноте, как будто и не шел никогда за караваном этот странный старик. Только белое, со временем остывающее и становящееся все более обычным, пламя, танцующее на черных ветвях костра, все еще напоминало о нем.

Несколько долгих мгновений стояла гробовая трескучая тишина, которая вдруг разорвалась гомоном, шумом и гамом. Кто-то попытался броситься вслед, в погоню по горячим следам, но вскоре вынужден был вернуться, раздосадованно объявив, что следов и вовсе нет. Староста Идан напрасно пытался успокоить людей, однако и сам пребывая в смятении, никакого толкового результата не добился. Все были возбуждены, все были удивлены, все были беспокойны.

В ту ночь не было среди переселенцев человека, который бы спал хорошо, и на утро в путь караван выступил не выспавшимся. Вновь вокруг, освещенные бледными лучами скрытого за тучами солнца, потянулись серые равнины, теперь поросшие голым черным редколесьем, а вдали опять маячили горы Камар.

II

А еще с караваном шел и тот щупловатый, мальчик, который прошлой ночью, попросил чудодея зажечь огонь. Невысокий и черноволосый, закутавшись в много раз штопанную накидку, он шел, как маленькая веточка, наравне со взрослыми мужчинами. На одной из телег ехали две его трехлетние сестры, обнявшиеся для того, чтобы было теплее: осень шла к своей середине, порой обрушаясь на землю холодными, злыми дождями. Мальчика звали Онед. Его отец был бедным фермером в одной из северных областей Глагии, пока, наконец, окончательно разорившись, не решил податься с семьей на восточные рудники. Теперь они плелись, вмести с остальным караваном. С детства Онед отличался от своих сверстников, в первую очередь какой-то непонятной, мягкой добротой. Он сторонился других людей и с жалостливым осуждением не принимал участия в обычных жестоких забавах детей бедноты: швырянии в птиц камнями (порой даже за плату, если птицы собирались у важных зданий их городка), избиении бродячих собак палками и привязывании кошкам камней к хвостам. С годами Онед все больше и больше становился изгоем, не имеющим ни товарищей, ни друзей. Порой его били, порой издевались, пользуясь беззубостью его доброты. Но всю жизнь Онеда перевернул один случай, произошедший незадолго перед уходом семьи с севера.

Это был тихий августовский вечер. Пыльная дорога тянулась к окраине городка, огибая смердящую кучу нечистот. Онед без сомнений прошел бы мимо, если бы не услышал жалобный скулеж. Среди грязи, пыли и гниющего мусора лежала маленькая собачка бурого окраса. Ноги, ведомые жалостливым сердцем, как будто сами понесли Онеда на помощь несчастному животному. Презрев отвращение к грязи, он поднял собаку на руки, отнес на обочину и, бережно уложив на траву, осмотрел. Она обессилила до такой степени, что даже не пыталась вырваться из рук незнакомого человека. У нее было сильно порвано брюхо и из глубоких ран, покрытых вокруг черно-коричневой коркой, слабыми толчками вытекала темная кровь. Онед понял, что уже не сможет помочь, взял собаку на руки, обняв умирающее создание. Длинная влажная мордочка толкнулась ему в ладонь, и собака снова заскулила, еще жалобнее, чем прежде. Чувство беспомощного сострадания щемило душу мальчика, и Онед сам не заметил как начал плакать. Слезы катились из глаз, стекая по щекам солеными дорожками, а собачка все скулила и скулила, бессильная так же как и он.

И вдруг, Онед до сих пор помнил это со странной, почти абсолютной четкостью, в его ладони, которой он гладил, жалея, умирающую собаку, зажегся маленький теплый огонек какого-то непонятного цвета. Действуя скорее по наитию, чем действительно осознавая то, что делает, мальчик провел им по уродливым ранам.

И произошло чудо.

Раны затянулись.

Собака, только что умиравшая, и, казалось, сама не понявшая своего внезапного исцеления, спрыгнула с рук на траву и осторожно принялась обнюхивать Онеда. А он сидел, уставившись на возвышавшуюся за дорогой мусорную кучу, все еще не до конца поверив в то, что произошло. Вдруг из носа потекла кровь, смочив губы железом, и он рухнул без чувств на примятую траву, рядом со спасенной от смерти собакой.

Никто, даже те, кто спустя некоторое время нашел его бесчувственное тело, не узнал этого секрета, а Онед, не будь дурак, никому и не говорил. Местная знахарка напоила его какими-то травами, бурая собака несколько раз прибегала играть к их бедному дому, на окраине городишки, но вскоре семья земледельца уехала, и Онед расстался с ней как и со всем иным, что составляло его прежнюю жизнь.

Со всем, кроме теплого огонька.

И теперь, отходя от лагеря на привалах, как будто бы по нужде, он порой зажигал его между ладоней и с детской нежностью смотрел на пляшущее пламя непонятно-греющего цвета.

III

Смерть настигла караван неожиданно.

Остановившись на дневной привал, который староста объявил только тогда, когда все уже валились с ног от усталости, переселенцы распрягать волов, расстилать циновки для недолгого отдыха и готовить обед из тех немногочисленных запасов, что еще оставались у них со времен путешествия по более плодородным землям. Женщины ходили по редким зарослям, собирая хворост. Судя по их недовольным возгласам, сухих веток не было. Веселый длинноусый Уп, выходец откуда-то из лесной глуши, на пару с сыном, рыжим Трешкой, отправился охотиться на сусликов и серых хорьков, норки которых порой встречались в этих краях.

Отец сидел перед котлом, в котором варилась жиденькая каша из припасенных семян, порой помешивая ее глубокой деревянной ложкой. Лицо его было задумчиво и сурово. Мать возилась с сестрами. Онед, натаскав воды из протекавшего неподалеку ручейка, посчитал свой долг перед семьей выполненным, и отошел в сторону, в уютный овражек, прикрытый от посторонних глаз разросшимся кустом.

Он присел на корточки, сложил ладони и зажег огонек. Это не сразу стало получаться у него, но сегодня мальчик справился с первой попытки. Пламя приятно грело руки. Онед никогда толком не задумывался над тем, что ждало его в горах, когда его семья доберется до одного из шахтерских поселков. Отец подастся в забой, а Онед, наверно, будет ему помогать. Так и проведет целую жизнь, хотя ему вовсе такого не хотелось...

И в этот миг пришла смерть.

Земля затряслась, завизжали женщины, кто-то громко выматерился, и староста резким голосом принялся командовать. В первые мгновения, Онед, испугавшись, сел прямо в грязь, вжав лицо в колени, но тут же устыдился своей трусости, вспомнив, что в лагере осталась его семья. Он поднялся и, отряхнув штаны, быстро вскарабкался по склону. Влажная земля забивалась под отросшие ногти. Увиденное в тот момент, когда он поднялся наверх, заставило мальчика остолбенеть от ужаса.

С противоположной стороны, там где вдалеке поднимались первые всхолмья Камар, из-под земли выбиралось отвратительное существо, высотой где-то с двух взрослых мужчин, представлявшее из себя грязно-розоватое, пухлое, отдаленно напоминавшее человеческое тело, покрытое струпьями черно-бардовых, наполненных кровью отростков и, местами, окостеневшими белыми наростами. Четыре пухлые ручки торчали из могучих плеч, шевеля червеподобными жадными пальцами. Огромная, размером с половину тела, голова, оплывшая жиром обладала несколькими десятками разномастных глазок, похожих на паучьи. Огромный рот распахнулся, исторгая из семя визгливый рев, режущий слух. Часть глаган в ужасе зажали уши руками, а чудовище, шевеля массивными паучьими лапами, уже почти выбралось на поверхность.

Переселенцы вовсе не были столь глупы, чтобы отправляться в далекое странствие, не позаботившись об обороне, а своевременное предупреждение об опасности и грамотное руководство старосты Идана позволило глаганам вовремя вооружиться. В паукообразное чудовище немедленно полетели стрелы и камни из пращей, но они не могли нанести должного урона, только еще больше раззадоривая тварь. Мужчины, прикрывая собой женщин и детей, встали плечом к плечу, выставив вперед копья. Онед вдруг понял, что их будут убивать.

И заплакал.

В этот миг между людьми, готовившимися принять последнюю битву, и подземным чудовищем, уже предвкушавшим вкус еще теплого мяса жертв, появился чудодей. Он был таким же, как и прошлой ночью: беловолосым, в длинном коричневом балахоне, пыльном снизу. В руке старика была длинная узловатая ветка. Он, кажется, совсем не испытывая страха перед надвигающейся на него махиной плоти и костей, ласково поцеловал эту ветку, и, гордо подняв голову, вскинул вверх левую руку, словно зажимая в ней что-то. Струя яркого белого пламени ударила из нее прямо в чудовище, заставив его взреветь от боли: вислое брюхо обуглилось, несколько отростков лопнули, марая землю липкой сукровицей. Но подземный монстр не остановился, продолжая семенить паучьми лапками в сторону лагеря и чудодея.

Сердце Онеда сжалось от страха и боли, и он, не помня себя побежал вперед. А там старик, когда чудовищу оставалось до него всего несколько жалких шагов, прокричал, страшно и громко, какое-то неизвестное слово, наверно на одном из языков далекого юга, и метнул ветку, которую до этого бережно держал, прямо в голову мерзкой твари. Она вонзилась, с небывалой остротой, прямо в один из злобных глазков, войдя в череп почти наполовину. Чудовище в недоумении остановилось, сведя все множество взглядов на чудодея, а потом, вместе с ослепившей всех на мгновение вспышкой, прогремел оглушительный взрыв, и голова выбравшегося из-под земли человекоподобного паука, разлетелась шипящими кровавыми клочьями. Оставшееся без управления тело по инерции постояло немного и с чваканьем мягкой плоти рухнуло на землю, сотрясая ее в последний раз.

А вслед за ним, как подкошенный, рухнул и чудодей.

 

Люди окружили его тело, в котором еще теплилась угасающая жизнь. Переселенцы еще не отойдя от пережитого шока, молча стояли над ним и вглядывались в умиротворенные черты. Брови сгорели полностью. Борода, некогда белая, теперь была обгоревшей и покрытой густой черно-бардовой кровью подземной твари. Глаза их нежданного спасителя были закрыты. Все думали, что уже навсегда.

Онед, пробился к лежащему старику. Взрослые смотрели на него с недоумением, но слишком устали и телом, и душой, чтобы пытаться как-то остановить. Мальчик сел перед ним на колени, сложи ладони, и, воззвав сердцем, зажег в них теплый огонек, а потом провел им по телу чудодея.

Ничего не произошло.

Преодолевая желание заплакать, Онед попробовал снова. И снова. И снова...

Люди смотрели на него с удивлением, не понимая, как он смог зажечь в руках волшебное пламя, и почему водит им над погибшим. Но Онед чувствовал, как жизнь еще теплилась во вдруг показавшемся очень дряхлым теле старика. Чувствовал не слухом, все еще не до конца отошедшим от криков твари, но чем-то более ценным и чутким.

И чудодей открыл глаза.

Громкий сипящий хрип вырвался из его задвигавшейся груди. Рот распахнулся в беззвучном крике, и пальцы вцепились в землю.

Нежданная, а она в такие моменты всегда приходит, не спрашивая разрешения, радость разлилась между людьми. Кто приветствовал ожившего чудодея громким кличем, а кто-то принялся обниматься, и слезы счастья наворачивались на глаза.

Старик, найдя глазами Онеда, чуть растянул разбитые губы в искренней улыбке и прошептал:

– Ты нашел его. Не потеряй.

IV

– То, что ты рассказал – это правда? – Ал еще раз внимательно рассмотрел сидящего напротив него человека. Не самый выдающийся рост, сморщенный лоб, аккуратная черная борода. Последние годы нагнали в горы много людей с запада и юга, поэтому по происхождению он мог быть кем угодно, но Ал склонялся к тому, что это все-таки глаганин. Возможно, откуда-то с севера.

– Да, – спокойно кивнул его собеседник и продолжил, – А потом были празднества, на которых мы не столько ели или пили сколько горланили лихие песни и танцевали, радуясь спасению. А после, – чернобородый на мгновение замолчал, – Чудодей назвал меня своим преемником, сказал не терять то, что я нашел, и растворился в ночи, как и прежде.

– И всё?

– И всё.

Несколько мгновений они помолчали, глядя в очаг. Потом Ал поднялся из-за стола и отвесил легкий поклон хозяину.

– Спасибо тебе, добрый человек и за рассказ, и за стол, и за кров. Да будет благословлен и дом твой, и семейство твое. А теперь мне пора идти.

Чернобородый, попрощавшись, проводил его до двери.

Застегивая пуговицы куртки уже на улице, Ал направился в сторону постоялого двора, в котором снял комнату. Оставаться на ночь в доме у местного колдуна, пусть и славящегося на всю округу своим милосердием, было выше его сил.

Половину молодости Ал положил на то, чтобы найти великого Ромизена – творца чудес. Он искал его по всей Степи, он искал его в шумных глаганских портах и тихих долах, а человек, внезапно оказавшийся единственным его преемником, ничего толком не знал, врачуя полудиких горцев и бедных шахтеров. Но ничего, он, Ал, слишком упорен, чтобы сдаться. Он будет искать древнего чудодея, пока будет хоть самый малый шанс его найти. На мгновение Ал задумался.

Снежинки мягко падали на землю.