И снова он видел эти жуткие картины. Как огонь пожирает погруженные во тьму пустые города, тысячи безликих воинов в золотых доспехах сходятся и гибнут под холодным синим солнцем. Как тлетворное кровавое облако болезни туманом окутывает цветущие долины, неся гибель всему живому. И везде он видел его: то неясной тенью на земле, то туманным силуэтом в клубах дыма, то крохотной точкой на горизонте, — но он точно знал, что это он. Лишь изредка он видел его полностью. Массивная туша иногда поднималась на задних согнутых ногах, подражая человеку, делала короткие пробежки, перебирая четырьмя лапами, еще две лапы свободно мотались в воздухе. Все тело было обтянуто иссиня-белой тонкой, как бумага, кожей с седыми короткими волосками. Вытянутая, как у волка, морда с черными короткими иглами зубов была покрыта морщинами. Пепельно-серый длинный ячеистый язык свисал из открытой пасти. Он странно пульсировал, мелкие части его то резко вырывались вперед в разные стороны, то медленно скручивались обратно. В глубине пары черных глаз мерцали едва заметные желтые огоньки.

Он не чувствовал запаха, не слышал звуков, не мог двигаться, лишь холодное липкое чувство ужаса сковало все его тело. Но кошмар кончился так же быстро, как и начался. Все видения развеялись, и вот он лежит завернутый в одеяла и тяжело и хрипло дышит, почти захлебываясь воздухом. Глаза его уставились в низкий потолок шатра. На улице скрипит как старая телега буря и жалобно вторят ей ездовые псы.

В это время года на Диком Севере утро совершенно неотличимо от ночи. Только день изредка одаривает тусклым мерцанием, а потом все скрывает плотный холодный сумрак. Но при этом тьма не однородна, а переливается разными оттенками белого и синего. Небо затянуто плотным ковром из стальных туч. Если долго смотреть на них, создается впечатление тяжести и тесноты. Поэтому определить время можно лишь по горящей широкой плошке с животным жиром. Раз она догорела до конца, то пришло время просыпаться и приниматься за работу.

Он спокойно разложил все шкуры и скрутил их в один большой сверток, так они будут занимать меньше места. Надел грубую, покрытую изнутри плотным мехом медведя кожаную рубаху. Ему, как шаману племени, полагался металлический племенной шлем с глухой кожаной прокладкой. Он надел его и, морщась от несильной боли, вытянул бледно-рыжую бороду, чтобы понять, что может спокойно двигать челюстью и говорить. Прежде чем выйти на улицу, шаман вытащил из дальнего угла холщовый рюкзак, оставшийся у него со времени, когда он путешествовал по югу. Никто из их племени не мог себе позволить появиться перед другими без оружия — как никак одна из еще неостывших традиций. Мужчины его племени носили длинные луки из черного тиса и короткие костяные ножи с письменами, которые он должен был подписать каждому соплеменнику, достигшему совершеннолетия.

Как только он вынул пару кольев из земли, которые удерживали кусок кожи, служивший дверью, и отвернул его внутрь, ветер с улицы дохнул ледяным потоком ему в лицо, вихрь снежинок впорхнул в его жилище. Ругнувшись про себя, шаман вынырнул из своего уютного жилища вперед — на холодный простор северной пустыни.

Сначала он ничего не видел дальше своего носа, но со временем стал различать темные треугольники других шатров, острые пики плетеного забора, обтесанные каменные столбы, устремленные вверх.

Он брел медленно, проваливаясь то по щиколотку, то по колено в снег. В такую погоду полагаться можно только на слух и на интуицию. Деревню он, конечно, знал наизусть: знал, где между жилищами есть узкая тропка, по которой можно просочиться, где на привязи сидят самые злые собаки. Изредка еле различимыми тенями мелькали вдалеке силуэты других людей.

Его путь лежал к общинному дому — высокому крестообразному строению в центре поселка. Времена, когда его племя вело кочевой образ жизни, ушли в прошлое незадолго до его рождения. И если дерева на этом архипелаге достаточно, то за него идет неслабая конкуренция, ведь поблизости обитает еще несколько крупных племен. К тому же одна из южных империй протягивает к этим землям свои многочисленные щупальца. Охотники, которым хватало смелости зайти за Фарридское ущелье, рассказывали, что в низинах рыскают верхом на лошадях многочисленные вооруженные группы егерей в шубах и меховых шапках.

Но это должно заботить вождя, а не его. Будучи шаманом племени, он должен выполнять свою задачу: быть мудростью и знанием племени, учить и следить за детьми и лечить больных. Ему для этого отвели отдельное помещение, где он делал лекарства и вел записи. Да и детей, когда родители уходили из поселения, оставляли в центральном зале.

Он вошел под высокие, украшенные резными головами медведей и оленей своды. В центре, в каменной яме, горел крупный костер, у которого любой человек мог погреться. Подальше был искусственный подъем на платформу, где стояли столы и скамьи. Именно здесь проводились немногочисленные пиры, на которые собиралось все племя. В любое другое время тут можно было устроить трапезу или дележку добычи.

Шесть мелких фигур кругом расселись вокруг огня, греясь и наполняя воздух тяжелым дыханием. Видимо, их только привели, так как земляной пол щедро усеян еще не подтаявшим снегом. За их спинами висели котомки. Все они были замотаны в теплые шубы и шерстяные маски, откуда едва выглядывали короткие молочные косички или лишайные кустики.

Скрип двери привлек их внимание, поэтому все повернулись и, увидев его шлем и бороду, встали и вежливо преклонили колено с приветствием «Урн Аурге», что значило «Уважаемый Аурге». Он тоже поклонился.

— Почти все взрослые ушли на охоту, стада пришли в движение, осталось лишь несколько воинов, — сиплый голос ребенка донесся из-за танцующих язычков пламени.

— Ты скрипишь, как старые мельничные жернова, — Аурге усмехнулся, протопал мимо пламени и уселся на свободное место. — Еще заболевшие есть?

— Нет, разве что заходил старейшина Торэ, попросил передать вам, что ему нужна микстура от бессонницы.

Аурге едва кивнул. В этот момент дверь общинного дома открылась, и с хриплым хохотом ввалилась группка парней. Каждый победоносно тащил свою добычу: подстреленного оленя, пробитого копьем тюленя. Один даже с победным ревом бросил тушу двухлетнего мелкого медведя, которого он заколол ножом. Они успешно справились с первой самостоятельной охотой, ритуалом совершеннолетия мужчины «Тауру-Кай», который требовал в одиночку вдалеке от дома убить серьезную добычу и выжить.

Тут он заметил того, кто зашел последним. По сравнению со всеми он был немного меньше ростом, коренаст, с широкими скулами и бледно-серыми глазами. Весь его вид оставлял приятное впечатление, только вытянутое лицо выказывало какую-то смесь из равнодушия, легкой грусти и потаенной злобы. Обычно его сын Таулак был веселым заводилой в компании. Он любил выпить и потанцевать, держался любезно со всеми. Кроме своего отца. Таулак не простил его и, вероятно, никогда не простит за то, что он покинул племя, когда ему было несколько месяцев.

Сейчас он прошел, бросил в общую кучу трофеев тушу песца и молча уселся в отдалении от всех на одиночной скамье. В полумраке можно было лишь увидеть его очертания и опущенные неподвижные руки, которые белели на черном от копоти и запекшейся крови столе.

Вся же компания веселилась. Один, захватив нож и чью-то тушу, волок ее свежевать на задний двор. Остальные притащили огромный чан, поставили его на открытое пламя — греть воду.

Аурге не особо интересовался происходящим. Он принес деревянную плошку с мелкомолотым мхом, северными травами, водой и кровью оленя. Сморщившись, мальчик проглотил и закашлялся.

— Охотники упомянули, что Таулак убил огненную волчицу, разве они существуют? — с блестящими от интереса глазами поведала одна из девочек.

— Да, существуют. Люди юга называют их лисицами. Они не очень опасны сами по себе, но быстрые и проворные. Там нету места снегу, и поэтому сани нужно оставить и идти пешком. Воздух становится теплым и влажным. Деревья же черпают больше сил из земли, поднимаются плотным строем исполинов и скрывают от людей и небеса, и равнины, и горы.

Аурге говорил медленно, певуче растягивая слова. Он неторопливо ходил вокруг пламени и водил руками из стороны в сторону. Между пальцами и самим пламенем он ощущал, как призрачные натянутые нити заставляли огонь слушать его волю. Яркие оранжево-красные язычки танцевали и принимали разные формы, которые обычно не могли принять. То огромной волной огонь поднимался до потолка, то плясал кругами, изображая письмена, прятался в черно-серых углях, лишь иногда мелькая искорками из кроваво-алых трещин.

Даже охотники стихли, смотрели молча и изредка шепотом переговаривались.

— Я слышал от отца, что огненные волчицы — это дети Екаелы, только он не сказал, что это за Екаела.

Это имя... Аурге остановился и призвал все свое самообладание, чтобы не выдать волнение. Пламя всколыхнулось и улеглось. Кошмары нередко охватывали его, но он видел лишь отголоски прошлого. А теперь все больше чувствовал дурное предзнаменование будущего. Но для начала он решил все-таки не подавать виду и рассказать.

— Екаелой зовут духа, злобного духа коварства и холодных ветров. Его редко упоминают, так как считают это дурной приметой. Незримым он бродит по миру. Когда буря воет, Екаела смеется. Когда снежинки падают, он неслышно крадется по земле. Когда человек погружен в себя, он шепчет ему на ухо. И забавляет его сбивать людей с пути, потворствуя их самым темным желаниям. Стоит послушать его, и человек начнет терять свою волю, ибо все больше становится рабом Екаелы. Глаза его становятся как чистый лед. Теперь он не слышит никого, кроме духа. Глупый, наивный и обманутый. А Екаела хохочет, ибо заполучил себе новую игрушку, которой он будет играть, пока не надоест.

Но тут его речь прервал смех. Многоголосый и заливистый, напоминающий ржание коней, когда они не могут дождаться, что их хлестнут нагайкой по боку, и вот-вот сорвутся в стремительный полет. Но в смехе он услышал лишь злой умысел и хитрость.

— Хорошая байка, шаман. Только вот я бродил по снегам и не видел никаких духов. В снежной степи нет никого, кроме белых волков, медведей, оленей, песцов и прочей живности. На ледяном морском просторе резвятся тюлени, и парят прекрасные белые птицы. А вот духов нет, ни одного. Только ветер воет и звезды мерцают. Но и то и другое дело естественное.

Он узнал надломленный, сухой, как кора мертвого дерева, голос Ирму. Его не зря прозвали Молодой Старик. Но у любой медали две стороны, и к Ирму это тоже относилось. Он действительно был умен, и одно время учился в храме на Юге. Но, с тех пор как он вернулся, начал вести себя надменно и сеять смуту в головах людей, разрушая их веру. Традиции и суеверия нелегко вытравить из темных голов рыбаков и охотников, людей суровых и прагматичных. Аурге служил старым богам, лечил и утешал людей, а у Ирму с его стариковской настырностью получалось лишь раздражать всех. Его даже пару раз дружно отоваривали. Возможно, это лишь укрепляло его убеждения.

Но среди сверстников он имел больше авторитета, поэтому половина охотников смеялась, когда первым голос подал Ирму. Остальные молчали. Аурге стоял и смотрел в пламя. Надо ответить дерзкому сопляку, но ответ должен быть тяжелым, полновесным, как он любил. Ведь Ирму принижал шамана на глазах у детей, для кого он был учителем, непререкаемым авторитетом. А сейчас они вопросительно смотрят на него.

Языки пламени танцевали, но его взгляд устремился глубоко во тьму прошедших дней. И он снова видел огонь, но не послушный домашний очаг, а дикое неукротимое животное, беснующееся на лесной поляне. И это было творение его рук. Лесной народец повздорил с людьми, и их укромные поселения пожирал жадный до всего, жестокий первородный элемент. Все сущее чтит четыре стихии, но огненная стихия негласно главенствует над остальными.

Аурге поднял глаза вверх, но взгляд его уперся не в черный брусчатый потолок, а в подернутое багрово-серым маревом небо. В воздухе витала жуткая, душная смесь из дыма, серы, гари и горелого мяса. Вместо хвойных елей и сосен, мощных дубов, кроваво-красных кленов и заплаканных ив, вверх, как клыки мифического зверя, поднимались обугленные, черные стволы с алыми, сверкающими прожилками. Хриплый визг ветра резко раздувал их раны, и искры сочились из них, подпитывая угасающего тирана.

— Ты, Ирму, говоришь, что Екаелы не существует. Допустим так. Тебе же говорили про такую вещь, как притча?

Тот сначала запнулся, но потом хрипло ответил:

— Притчей называют рассказ, в котором есть поучительный смысл или нравоучение.

— Верно. И что же делает Екаела в моем рассказе? Давай, я думаю, что ты хорошо помнишь, что я тебе рассказывал, когда ты был такого возраста, как эти малыши.

Лесть — хорошая вещь и мелкая ловушка для этого едва оперившегося птенца. Но эффективная, если судить по огоньку в глазах. Самодовольных юнцов легко обвести вокруг пальца.

— Екаела упоминается в нескольких сагах: «Танец Екаелы», «Погибель Ира» и других. В каждой присутствует один человек и Екаела. Главный герой либо вступает в противостояние с духом и побеждает, либо гибнет, в зависимости от того, прислушивался ли он к словам демона северных ветров.

Аурге усмехнулся, и его зеленые глаза снова устремились в чадящий очаг, тот же весело встрепенулся. Люди даже не смотрели на шамана — его эмоции выражал огонь.

— Довольно точный ответ. Думаю, южане бы тобой гордились. Только вот ты знаешь и первое, и второе, а сложить их не можешь, — говоря это, он сел на свободное место и подтянул ноги под себя. — Сказание о Екаеле наше племя сложило в стародавние времена, когда мир был юн, и народы свободно бродили по земле неприкаянными. И, как многие сказания, они были притчами, которые придумали, может, мы, а, может, лесной народ или живущие в воде, ну или южане. Просто все пели на свой манер, а ведь смысл тот же.

Неважно веришь ты в Екаелу или нет, но собой он олицетворяет неуничтожимое зло и коварство, которое таится не в клыках зверя, не в превратности судьбы, а в сердцах людей вокруг тебя. Он — это слабость, которая идет по пятам твоих желаний. И, подобно духу, он неистребим. Ты можешь его победить сам, но Екаела всегда найдет тех, кто подчинится ему. И раз ты такой мудрый, Ирму, ты утверждаешь, что не видел зла в этом мире?

Он не столько говорил для людей, сколько для себя, но все слышали его речь. В последний же вопрос Аурге поместил нескрываемую издевку. Ирму ее почувствовал и перечить не стал, хотя, зная его натуру, он точно пройдет желчью среди своих друзей, стоит шаману исчезнуть из их поле зрения. Поэтому нужно нанести завершающий удар, подорвать его авторитет.

— И вот к чему все это привело, Ирму? — Аурге вышел в центр и ухмыльнулся, обнажив свои кривые зубы, которые торчали как покосившийся частокол. — Твое упрямство отняло у этих маленьких детей кусок их детства, ведь, если бы не ты, я рассказал бы им всего лишь страшную сказку, в которую можно верить, а можно и нет. А теперь они узнали про суровую жизнь и какие ужасы она в себе таит раньше, чем надо. И все это благодаря тебе, Ирму, можешь собой гордиться.

Грамотная манипуляция. На самом деле вина лежит на нем, так как это он все рассказал, но к нему прислушаются охотнее, нежели к молодому охотнику. И Ирму будет сложно оправдаться в глазах других.

Аурге, довольный собой, сел к костру и долго смотрел в отплески огня, который сразу же улегся, ведь шаман освободил его от своей воли и настроения. В общинном доме воцарилась мертвецкая тишина, дети притихли, испуганные демонстрацией силы шамана, охотники с хмурыми лицами жарили мясо на открытом костре и пили горячительные напитки. Со временем молочная водка вперемешку с настоями северных трав развязала им языки, снова зазвучал громкий смех, шутки, и началось веселье. Постепенно подтягивались члены племени, возвращающиеся с охоты или рыбалки. Они с удовольствием смотрели на свежую добычу и особенно поражались меху огненной волчицы. Каждый считал своим долгом потрогать его или хотя бы внимательно осмотреть. Но через некоторое время появился старейшина, с важным видом прошествовал к столу и забрал шкуру. Затем он положил перед Таулаком мелкий кожаный мешочек с зубами волка. Солидная сумма, но охотник даже не посмотрел на него, лишь мельком взглянул в лицо старика. Аурге сидел неподалеку, и в глазах сына он различил отблеск стали и холода, тот усмехнулся и подсел к остальным.

Все шло своим чередом, только тревожное чувство не покидало Аурге, ведь он не понаслышке знал, к каким печальным последствиям могут привести молодость и уязвленное самолюбие. В спокойной обстановке уюта и радости он чувствовал потаенную злобу, и как незримая тень снует между людьми. Мимолетный косой взгляд, сказанная мимоходом колкость. Но Таулак приободрился и даже принялся шутить.

Шаман решил уединиться в своем логове подальше от всех. Его предшественники предпочитали свободный простор ледяных земель, потолок из звездного неба. В любую погоду они совершали обряды около священных алтарей из каменных столбов, вбитых по кругу и разрисованных едва заметными символами богов и духов. Он же, хотя и чувствовал мир духов, мог заклинать огонь и много знал, все-таки сознавал себя ученым, поэтому выбрал себе роль учителя и аптекаря. Никто не мешал ему варить зелья, вести летопись и различные учеты — старейшина даже согласился купить бумагу и чернила, а это почти роскошь.

И все же что-то мешало, манило его прочь, и он, закутавшись в шубу, вышел на улицу. Занимался бледно-белый день, и все окрасилось в серо-стальной цвет: занесенные снегом чумы, поросшие мелким кустарником, далекие и ближние отроги гор и черная неподвижная гладь моря. В этом краю крупные величественные скалы брали в плотное кольцо спокойную гавань. Была лишь небольшая лазейка — мелкая кромка берега, которая уходила на восток и там с резким поворотом скрывалась в плотном строю утесов. Сама деревня находилась на небольшом плато, над водой. Но можно было подняться выше, к старому алтарю, который поставили еще тогда, когда племя свободно кочевало по пустошам и использовало эту уютную ложбину как временное пристанище. И там Аурге получил свой клинок и звание следующего хранителя племени от своего отца. И был обручен навеки со своей суженой, которая ушла в мир духов.

Сейчас его влекло сюда, в этот зачарованный мир идолов и могильной тишины. Тут было по колено снега, и он ступал степенно, взвешивая каждый шаг. Он медленно читал молитву, широко расставив руки и закрыв глаза; изнутри, из его бьющегося сердца, по артериям с двойной скоростью поднялась кровь, она бурлила у самой ладони, и из мелких пор стали сочиться тонкие ручейки, но, повинуясь неведомой силе, не падали вниз на землю, а расчерчивали символы другого мира. Кровь — это пламя жизни любого живого существа в физическом плане, но, когда оно попадает в иной мир, оно перерождается в открытое пламя, видное даже в яви. И сейчас из его ладони взвился столп беловато-сиреневого пламени, которое через секунду приняло свой привычный цвет.

Аурге медленно проходил от одного идола к другому, ведь он знал: пламя влечет существ из иного мира. Он до конца не мог определиться, что хочет спросить: о своей судьбе, о гнетущем его ореоле, о давно усопших и их посмертных делах. Сейчас он слышал лишь едва заметный шепот, но даже чуткий внутренний слух заклинателя не мог его распознать.

И оно было здесь. Едва зримая тень скользнула по каменному столбу, и на нем отобразились черные угольные знаки. Аурге резко развернулся и усилил мощь своего внутреннего огня, своей жажды и дыхания жизни. Огонь взметнулся с удвоенной силой и плотным кольцом окружил шамана.

Туман и незримый мрак по ту сторону реальности отступил, как уязвленный зверь, и он увидел его — массивную тушу, сидящую на коленях на четырех лапах на одном из отрогов алтаря. Лицо было непроницаемым, с языка капала черная слюна, а холодные синие глаза с нескрываемой алчностью смотрели на шамана. Его дыхание подняло дикий пляшущий вихрь, и мир в мгновение ока потонул в ледяном буране.

— Я знал, что ты бродишь рядом, темный демон северных ветров! — голос Аурге едва слышался в безумном вое метели. — Выкладывай, зачем ты пришел?

Ответом был лишь свистящий, еле слышимый смех. Или ему показалось, ведь силуэт исчез — только стремительно проносящиеся снежинки напоминали об этом видении. Аурге обдал холодный пот. Не сходит ли он с ума? Многие из тех, кто взаимодействует с той стороной, рано или поздно погружались в безумие, не настал ли его черед? Как понять, где видение, а где его израненный рассудок порождает ложные образы?

Но тут в свисте ветра он услышал жуткий, скрипящий, как железный флюгер, голос:

— Твои старания тщетны, шаман. Но я хочу кое-что показать. Иди туда, куда идет и он.

— Последний раз, когда я послушал тебя, я заплатил троекратно.

Но его крик остался без ответа. Доверять Екаеле было опасно, но и бездействовать бессмысленно. Поэтому шаман с помощью пламени оплавил небольшой участок снега, так чтобы проявилась вода. Нож, капля крови, дух, свободно покидающий его тело и взмывающий в небо. Все покрылось черной мглой, ничего не было видно, вдалеке мерцали блеклые красные отблески, которые сливались в одно плотное пятно. Незримой тенью он пронесся над общинным домом, где уже собралось все племя. Неподалеку от скопища людей два отдельных огонька, а по пятам за ними шла еще одна искра. Она бурно переливалась и медленно плыла, опускаясь и поднимаясь, как будто существо кралось или ползло.

Аурге вздохнул, но его сознание не сразу возвратилось к нему. Сначала он стал видеть, затем слышать, конечности закоченели. Мир духов жутко не любил отдавать то, что попало ему в лапы. Но, не обращая на это внимание, он под свист метели бросился бежать, судорожно кашляя от холодного воздуха. Едва живой день снова потонул в безумном танце бури, плотный вихрь снега скрыл все от его взора, но он знал, куда идти — сгибался под порывом Борея, но продолжал свой путь.

Шаман миновал скалистый подъем и вышел на пустынное побережье. Южнее немногочисленными мелькающими огнями факелов светилось поселение, но он пошел на восток к ущелью. Земля как змея сильно петляла между острыми зубьями скал и небольшими заводями черной воды. Теперь он видел еще кое-что. Две тонкие борозды от саней, а вдали грустно выли лайки. И всего через сотню шагов Аурге заметил брошенные около дороги сани. Это были хорошие, даже роскошные сани из черного дерева — сани Таулака. Собаки запутали ремни и сбились в одну кучу. При его виде они жалобно заскулили, но Аурге не стал их освобождать, ему следовало торопиться. И он вихрем пролетел мимо по еще не заметенным следам.

И тут бурю насквозь прорвал сдавленный мужской одинокий вопль, быстрый и почти сразу переродившийся в булькающий хрип. За ним послышался женский, наполовину испуганный, наполовину яростный. И тут он увидел все действие.

Здесь земля уходила из-под ног, образуя неглубокий, с резко скошенными стенами котлован, заполненный мелкими зубчатыми камнями. И здесь развернулась кровавая стычка. Девушка и юноша пришли сюда раньше и, видимо, мирно беседовали о чем-то, когда Таулак с противоположной стороны подкрался и выстрелил из лука. Он хороший стрелок, но при сильном буране ему пришлось целиться по ярким украшениям девушки. Она заслоняла своего жениха, но то ли отошла, то ли пригнулась, и стрела сразила мужчину, пробив насквозь горло. Он даже не успел достать нож или копье, а только вскочил и затем опустился на колени, руками закрывая рану. Его сын бросил лук и с оголенным ножом напал на девушку; та не стала убегать и схлестнулась в бою, но этот бой был уже проигран. Таулак был намного ловчее и опытнее. Прежде чем Аурге появился на краю обрыва, охотник перехватил ее руку и нанес мощный удар ножом в грудную клетку. Шаман услышал, как от удара захрустели кости, а Таулак с яростью нанес еще несколько ударов и отбросил ее как тряпичную куклу. Он вытер окровавленную руку и выдохнул.

Аурге появился, когда Таулак стоял перед распростертыми телами своих жертв и смотрел на них бессмысленным взглядом. Появление отца он встретил едва заметным подергиванием бровей, когда все-таки поднял глаза. Он вытер свою руку, глубоко вздохнул, с силой вырвал из крепко сцепленных рук девушки рыжую, еще пахнущую кровью шкуру лисы и небрежно закинул себе на плечо.

— Что ты наделал? — голос шамана звучал очень тихо и тускло, словно говорил он внутрь себя и самому себе.

Хищный оскал неровных зубов, злобный взгляд черных глаз и тяжелое прерывистое дыхание.

— Я забрал свое по праву, и ничего больше, — Таулак хрипел, как уязвленный зверь, и медленно пятился к своему луку.

— Неужели жизнь двух людей менее важна, чем какая-то тряпка, даже дорогая?

— Да. В чем ценность жизни лживой прихлебательницы тщеславного старика, которая была рождена лишь для того, чтобы увеличивать его власть над другими? В чем ценность ее глупого жениха, который через несколько лет бы прогнулся и во всем слушался свою жену, которая давила бы его авторитетом своего отца и манипуляциями? А эта вещь добыта моей кровью и страданием.

Голос сына сменился на протяжный и холодный, в глазах заискрился ледяной отблеск. Даже походка стала напоминать звериную, как у хищника.

— Это не мой сын, я слышу лишь тебя, Екаела. Ты украл мою волю, но я не позволю тебя забрать мое наследие.

— Твое наследие? Это так смешно. Ты так дорожил своим наследием, что легко согласился выбросить его, когда перед тобой замаячили картины дальних стран, приключения. Признай, Аурге! Всю свою жизнь ты думал лишь о себе, и даже о своем сыне ты говоришь, как купец говорит о своем товаре. Но хватит болтовни, сейчас я разберусь и с тобой!

В мгновение ока охотник выхватил нож и резким взмахом метнул его в Аурге. Тот едва успел уклониться, нож лишь слегка оцарапал щеку — удача или, возможно то, что основное орудие племени, было тяжелым и не предназначалось для метания. Шаман раздвинул руки и громким криком призвал огонь на помощь. Его кровь быстрее побежала по артериям, и пламя взвилось лентой, прежде чем упало на землю и, переливаясь жуткой химерой, понеслось на охотника. Тот отпрыгнул назад, носком подкинул лук в воздух и перехватил его. Одновременно с этим он развернулся на месте, выхватывая стрелу из колчана, и выстрелил.

Щеку Аурге снова обожгло, и по бороде потекла липкая кровь. Шаман дернулся влево — пламя, потеряв контроль, остановилось и исчезло. Стрела в отличие от ножа задела намного сильнее и острым, как клык волка, оперением, рассекла кожу. Он еще легко отделался.

Раны для шамана были обоюдоострым клинком: каждая могла стать смертельной и расходовала такой ценный ресурс, как кровь. Но они же позволяли безвредно превращать кровь в огонь и использовать по назначению.

Битва отца и сына напоминала бешеный смертоносный танец, шаман быстро двигался по границе котлована, выстреливая сгустками огня и оставляя за собой непреодолимую стену из пламени. Нож в его руках пел песню и кончиком лезвия касался неприкрытого лица, вскрывая кожу. Кровь сочилась из многочисленных легких ран и капала на снег, но стоило ей коснуться поверхности, как каждая капля разгоралась будто искра от огнива, и десятки капель стекали в ручейки и поднимались бешеным заревом. Охотник же скачками пытался выпрыгнуть из этого круга, но шаман загонял его обратно. В ответ Таулак с криком осыпал его градом стрел, от которых приходилось уворачиваться, но духи были на его стороне. Он чувствовал, как нечто незримое то останавливало, то, наоборот, толкало его вперед — стрелы свистели, но пролетали мимо.

Всего несколько секунд, и шаман замкнул кольцо, и молча стоял, подняв руки, и за его ладонями языки вздымались плотной стеной. Тьма в центре словно ожила и пыталась снежными щупальцами пробиться наружу. До слуха Аурге донесся полный бешенства вопль, хотя он не мог определить, кричал ли это его сын, или Екаела буйствовал по ту сторону реальности. Таулак же вскарабкался на камень и стоял перед отцом всего в нескольких метрах, смотря на него сверху вниз. Он израсходовал все стрелы и бросил свое оружие, и лишь смотрел обреченным, холодным взглядом прямо в глаза Аурге.

Шаман выдохнул, и пламя поднялось еще выше, поглотив все: тела убитых, камни, силуэт охотника. Треск огня разорвал крик, жуткий, отчаянный, двойственный: вначале он был мужским, низким, но затем сорвался в протяжный вой по ту стороны ткани мира. Стоило ему его услышать, как он опустил ладони, и пламя угасло в один миг, оставив промозглый ветер, синевато-черное небо и медленно падающие снежинки. Охотник лежал на животе и тяжело дышал, как подбитый зверь. Аурге не причинил ему вреда, огонь лишь слегка обжег его кожу и мех на одежде.

— Вставай, сын мой, — шаман утирал кровь, стекающую по носу. Все его тело дрожало даже под теплой шкурой, он потерял много крови, но все же будет жить. Нужно вернуться, вернуться в тепло.

Охотник медленно поднялся, его взор был потерянным, но даже мельком Аурге увидел, что теперь его глаза отливают миндальным цветом.

— Что я наделал? — охотник упал на колени, смотрел на изуродованные трупы и тянул к ним руки. — Да я не мог простить себе обмана, но я не хотел их убивать, это он меня заставил, это он...

— Нет, убил их не он, а ты.

После этих слов Таулак повернулся и вперился в шамана острым взглядом, в нем читалось холодное отчаяние, не выветрившееся недоверие к произошедшему и некая неестественная обреченность, не принадлежащая именно ему.

— Меня казнят за это, — голос дрожал и дребезжал, как разбитый прибор, но шаман едва слышал сожаление. — Старейшина будет в ярости и убедит всех в том, что я опасен. Моя жизнь окончена.

Шаман молчал и смотрел в лицо своего сына, юноши, у которого только начала пробиваться борода, блекло-черные глаза молчаливо пронзали фигуру властного, стоящего над ним отца. Его мысли медленным тягучим потоком вздымались и опускались. Бесспорно, его сын виновен в жутком преступлении, нотки сожаления едва звучали в нем, но что-то всколыхнулось в его памяти. И сколько он ни гнал это воспоминание, его мозг услужливо воспроизводил эту картину в его разуме. Его жена Валика лежит на полу, и с ее лица капает кровь вперемешку со слезами, и в зрачках те же эмоции.

— Встань, как далеко отсюда находится твоя хижина? — Аурге всматривался в холодную серую сталь горизонта, где пепельное небо медленно превращалось в черное море, укрытое ледяными хрусталиками. Его разум старался найти путь.

— Недалеко, самая восточная, я под предлогом отдыха ушел из общинного дома.

— Тогда твой путь ясен, быстро собери самое нужное и беги, беги на юг. Тебе придется сделать долгий путь по тундре до ближайшего поселения не нашего племени, более двух дней непрерывной езды. А я... возьму твою вину на себя.

— Они убьют тебя, отец, — именно в этой фразе Аурге в первый и, скорее всего, в последний раз услышал, что сын переживает за него. Шаман даже открыто улыбнулся Таулаку.

— Когда-то давным-давно я поступил, как ты, и серьезно заплатил тем, что между тобой и мной разверзлась бездна, которая помешала нам быть семьей. Теперь я плачу, плачу за нее своей кровью.

Его спокойные слова успокоили Таулака, тот глубоко вздохнул, схватил лук и уже рванулся в сторону своих саней, но прежде чем навсегда исчезнуть для Аурге, шаман силой мысли заставил охотника посмотреть ему в глаза.

— Один раз ты послушал его, и когда-нибудь расплата за это постигнет тебя. Надеюсь, что бремя, которое упадет на твои плечи, окажется легче, чем мое. И не давай внутреннему голосу Екаелы снова отнять у тебя волю. Прощай, сын мой.

Таулак кивнул, и его силуэт растворился в тумане, а израненный шаман упал на колени и стал читать молитву, последний клич одного из шаманов, который готовится окончательно покинуть подлунный мир.

Неизвестно, сколько он просидел на коленях, ледяной вой только усиливался. Метель по ровно очерченной спирали кружила вокруг него, и сейчас он видел демона снова. Звериное, покрытое морщинами лицо состроило мрачную усмешку, язык свесился вниз на добрые полметра.

— Добротный ход, шаман. Я впечатлен, потому что не ожидал от тебя такого. По моим соображениям, ты молча смотрел, как ненужный сын идет на смерть.

Но шаман не отвечал, взирая в небо, и слова обратились в шепот. Сильный снег продолжал падать, и демон медленно, вразвалку кружил вокруг Аурге.

— Молчишь? А почему ты не последуешь за ним? Может, они долго будут искать, и вы бы спаслись оба? Так почему ты, шаман, снова бросил свое дитя? Точно так же, как и пятнадцать лет назад. Когда твой отец своим авторитетом навязал тебе ненужное ярмо. Ненужный брак, ненужный сын.

Зверь остановился и посмотрел наверх.

— Как вчера я помню. Ты сидел удрученный у своего шатра, проклиная все: отца, племя, устои, правила и этот мир. И я шептал, шептал тебе решение, но ты был глух. Но вода точит камень, и шаг за шагом в моих советах ты видел не решение, но утешение. И вот ты стоишь перед отцом, перед твоими ногами мертвая жена, и шаман гонит тебя прочь. Ты получил свободу, но почему ты не радуешься?

Старик закрыл свои глаза и призвал небольшое пламя, демон отшатнулся чуть дальше и зашипел.

— Не хочешь отвечать, но и не надо! Пора позвать их.

После этих слов Екаела выгнул спину, вскинув голову к небу, и взвыл как волк на луну. Слышимый только ему вой горячей волной пронесся над снежным покровом, быстро покинул котлован и скрылся в острых отрогах скал и черных поднимающихся волн. Даже природа замерла в молчаливом ожидании.

И тут Аурге разглядел долговязого, замотанного в шубу паренька с луком, который только что поднялся по холму и увидел одинокого шамана с окровавленным лицом и залитой кровью одеждой около заметенных снегом тел.

Шаман молча стоял, поддерживая с помощью внутреннего огня жизнь внутри себя и ожидая своей участи.

Он не помнил, как его окружили охотники с нацеленными луками, как женщины рыдали над испепеленными телами, как его схватили чьи-то руки, накинули крепкие путы и поволокли на лобное место.

Смерть любит подстерегать человека за углом и приходить в самый неудобный момент. Он не чувствовал страха, отчаянья, эмоций не было вовсе. Разве что небольшое волнение за судьбу Таулака и надежда, что его не поймают.

Его приволокли к тотемам предков и привязали к столбу в центре. В глотку влили одно из его зелий. Перечная волна ухнула вниз и обожгла желудок. Ирония: перед казнью его напоили собственным зельем, чтобы адреналин попал в кровь и он не умер от болевого шока.

Племя молча стояло полукругом, над головами толпы, взирая, возвышались суровые лики богов как безжалостные судьи.

Первым вышел вождь племени и натянул тетиву. Стрела просвистела, и Аурге почувствовал, как в плечо вонзился костяной наконечник загнутой стрелы, смазанный ядом белладонны.

Старик отошел и протянул лук другому. Время для него остановилось: лучники менялись, и стрелы вонзались подобно иглам, не нанося смертельные раны. Его мучители знали, что делают. Казалось, пытка никогда не закончится, и смерть не придет к нему.

Изувеченный шаман взирал на свое искалеченное тело. Раскаленными лезвиями рвали его живот, желудочный сок стекал вниз, обжигая кожу. Он пытался глубоко дышать, но не мог вздохнуть: на грудь положили тяжелую наковальню. В голове звенело, а зрение затуманилось: тьма постепенно пожирала его мир. В последний раз он поднял голову, чтобы посмотреть на своих мучителей.

Вперед вышел один из сыновей старейшины: парень молча стоял и смотрел на изувеченного врага. На мгновение за его спиной появился силуэт Екаелы, и с усмешкой начал нашептывать что-то на ухо юноше. Его глаза стали наливаться серебряной сталью. Взвизг дерева, рассекающего воздух, и на удивление холодная кромка стрелы в голове. Свирепый холодок быстро расползался, пожирая все: ощущения, чувства, тело, воспоминания.

Аурге странно дернулся вперед и повис безвольной тряпичной куклой, лишь тихо капли крови стекали и падали на багрово-алый снег, кап-кап-кап.

Эпилог

— Ваши документы для работы на раскопках, попрошу, — мягкий хриплый голос начальника экспедиции, низкого коротышки в черной добротной шубе, с добрым и одновременно хитрым лицом, нарушил повисшее в воздух молчание под матерчатым сводом огромной палатки, напоминавшей восточный шатер.

Карлик находился за столом и внимательно вчитывался в длинный отчет, когда на него упала тень. На входе возник мощный высокий силуэт с капюшоном. Сняв шубу, силуэт превратился в высокую хрупкую девушку с черными глазами, бледно-мраморной кожей и водопадом каштановых волос. Заостренное лицо излучало скрытую силу, археолог некоторое время вглядывался в него, в итоге одобрительно хмыкнул.

— Как я понимаю, вы — это выписанный мной эксперт по северным народам? А я ждал вас лишь через два дня, — задребезжал он, скрывая легкое волнение.

— Я и планировала, но в письме господин Артури упомянул, что вы желаете начать исследования недавно исчезнувших племен Севера, поэтому я поспешила прибыть...

— Пишете работу для академии? — продолжил за нее полурослик и, вольготно откинув бумаги, оттолкнулся от стола уже с улыбкой. — Вам повезло, милочка. Обычно я работаю над древними культурами.

Он остановился и выдержал небольшую паузу, а потом продолжил:

— Но тут весьма интересный случай. Еще девяносто лет назад здесь бурлила жизнь северных племен, которые вели изолированный образ жизни, но взаимодействовали между собой. К тому времени Империя только осваивала земли, поэтому контакты были единичными. А затем большая часть племен исчезла, остались лишь небольшие группы и отшельники...

Начальник сделал непонятный размашистый жест рукой.

— Что было потом, мы и пытаемся узнать. Наиболее правдоподобная теория прозвучала в рассказе одного из охотников. Со слов туземца, конец всего начался, когда у одного племени старейшину сменил его единственный сын. Он развязал междоусобную войну. Добавьте сюда крупное землетрясение, раскол ледников, массовую гибель животных. Ну что ж... Это, конечно, печально, но они дали нам благодатную почву для работы. Пойдемте, я покажу вам основной раскоп и познакомлю с вашими новыми коллегами.

Полурослик схватил фонарь и быстрым шагом обогнул стул, но случайно задел сумку девушки, от чего она упала и оттуда выскользнул ветхий кожаный дневник, который открылся на первой странице. На потемневшей от времени и запачканной чернилами бумаге был рисунок человеческого силуэта на фоне странной пепельной звероподобной фигуры с несколькими лапами, черным языком и желтыми глазами. Девушка поспешила схватить, но начальник заметил на затертой обложке едва проступающую надпись золотом: «Сказ об Аурге, последнем из северных заклинателей пламени».

— Интересный рисунок, — протянул с любопытством коротышка. — Откуда у вас это?

— Это дневник моего деда, он был родом из этих мест, — с раздражением протянула брюнетка. — Долгая история.

Намек начальник экспедиции понял и кивком пригласил за собой на улицу в ледяную метель. Она же медленно пошла за ним, но остановилась перед выходом. В жутком завывании бури ей почудился зловещий холодный смешок, и черная фигура, мелькнув в серой мгле, скрылась в танце снежинок. Девушка моргнула, и наваждение исчезло.