Последним, что увидела Джит, был поганочный огонёк фитолампы. Тусклого света едва хватило на то, чтобы мрак приобрёл форму комнаты: слева темнел выпотрошенный платяной шкаф, справа угадывалась лежанка, на которой изогнулся Лью, а впереди чернела подпёртая сундуком дверь.

Свет в лампе начал пульсировать – вот-вот погаснет.

Джит со стоном поднялась с груды тряпья, что заменяла ей кровать, и шаг за шагом, не отрывая ступней от пола, проковыляла к окну. Привычно нащупала и убрала скрипучую задвижку – за последний месяц Джит открывала её, должно быть, в сотый раз.

- Верую. Я - верую, - заверила она себя и плавно распахнула ставни.

Тьма и только тьма. День сейчас или ночь – есть ли разница, когда вокруг лишь дремучий мрак; бескрайняя темнота, плотная будто тысячекратно сложенный саван, что накрыл весь мир?

Каждый раз, отворяя ставни, Джит отчаянно надеялась увидеть... хоть что-то. А там - пусто. Нет больше неба и нет земли. Теперь Джит понимала слепцов и даже завидовала им: уж лучше ничего не видеть, чем видеть ничто. Ты словно падаешь в немую бездну, исчезаешь, и нет тебя больше, и не было никогда.

Джит тряхнула головой.

Она высунулась в окно по пояс - так далеко, насколько смогла, и вытянула руку с мерцающей фитолампой. В лицо дохнул сырой ветер, пропахший не то лежалыми овощами, не то псиной.

Свет в ладони дрогнул.

- Пожалуйста... - выдохнула Джит.

Сегодня ей был сон. Сон, настолько взаправдашний, что послать его могли только благие предки. Снилось, будто она вознесла над головой пылающие жемчужины, и темнота лопнула, рванула по швам, и в прорехи хлынул слепящий, безупречный свет. Мрак ломался на куски, крошился в чёрную пыль, и жаркий ветер уносил её на север – туда, где мраку самое место. А Джит, смеясь, тянулась к освобождённому небу.

Такой вот сон. Как можно было в него не поверить? Она и поверила.

- Предки благие, отцы добрые, матери сердечные... Пожалуйста... - молилась Джит, таращась на матовую темь. - Прошу. Сейчас! Ну!

Водоросль в фитолампе потухла; Джит заорала в темноту. Она кричала, покуда не вскипели легкие, пока истошный вопль не сменился хрипом. Ей хотелось броситься вниз и расколоть голову о землю, сбежав отсюда, из этой западни.

Никакой надежды. Никакой.

Джит втянула себя обратно в комнату и рухнула на пол. Остервенело потрясла лампу. Без толку: раствор закис.

Звякнув, фитолампа укатилась прочь. Джит вцепилась ногтями в щеки, расцарапала грудь. Ударила пяткой в стену. Ещё раз. Ещё. Закусила кулак, оборвав собственный скулеж. Во рту пересохло, но унять жажду было нечем.

“Идиотка наивная, о чём только думала?! Всегда тупой была. Не зря папаша говорил, что у неё промеж ушей эхо гуляет. Какие ещё сны? Какие предки? Навыдумывала себе, истратила последний свет на блажь, на дурь какую-то. Теперь снова в темноте...”

- Это – ты, - захрипела Джит. – Из-за тебя всё...

Она метнулась к койке и оседлала Лью, зажав ляжками его бока.

“Если кто и виноват, так вот этот ублюдок самодовольный.”

Джит принялась бить вслепую – туда, где полагалось быть лицу. Она вкладывалась в каждый удар: ей хотелось смять эту наглую рожу, расколоть эту дурную голову. Что-то влажно хрустнуло. Возможно, нос. Джит надеялась, что нос.

Она колошматила Лью, покуда пальцы не отказались сжиматься в кулак; костяшки были разбиты в кровь. Сердце бухало в уши, кружилась голова. Тяжело дыша, Джит нащупала сухие, широко распахнутые глаза Лью и вдавила их внутрь.

- Ты – просто мясо, - засипела Джит, – И как? Хорошо тебе?

Подумать только, она прожила с Лью почти год, а сейчас не могла вспомнить, как он выглядел. Темнота, словно щёлочь, вытравила из памяти его образ. Впрочем, невелика потеря: красавцем Лью не был – это уж точно. Однако Джит мигом заприметила его среди остальных темнолазов с их скупыми жестами и взглядами исподлобья. Он гладко говорил, много смеялся, любил приврать. У него имелись манеры: пока другие пытались ущипнуть за зад, Лью поймал её ладонь и, глядя в глаза, промурлыкал: “А ты – хорошенькая, Джит”. Этого хватило, чтобы она отдалась ему той же ночью. А на утро он предложил уехать на север, к границе с темью. Конечно же, она согласилась – вот насколько ей хотелось быть кому-то нужной.

Джит прижалась к окоченевшему телу, ткнулась лбом в запавшую грудь.

- Из-за тебя всё...

Память отозвалась последним разговором с Нестором.

В тот вечер бригадир темнолазов застал Джит за чисткой котла. Тощий и кудлатый Нестор походил на беглого каторжника, а может и был им – среди темнолазов хватало людей с тёмным прошлым. Джит смурного бригадира побаивалась и старалась избегать. Сам же он, как правило, молчал да пучил глаза в одну точку, ел мало, пил и того меньше, каждое утро истово осенял себя нимбом.

- Завтра выступаем, - Нестор навис над ней, чуть покачиваясь на кривых ногах. Говорил он сипло, натужно, точно ему горло удавкой пережали. – Ты ведь с нами?

Джит тут же стушевалась. Да, двадцать дней теми – такого ещё не бывало, но Лью уверял, что мрак вот-вот схлынет.

- Лью сказал... - замямлила Джит.

- Болтать-то он горазд, - перебил Нестор, - да толку вот нет.

Днём у артельных было собрание, на котором темнолазы решили бросить факторию и отходить на юг, к городку Хоффнунг. Лью обзывал их бздунами, драл глотку, убеждая, что стоит выждать пару дней, и они озолотятся: темь оставляет после себя щедрые дары – успевай собирать, пока солнце не испепелило. В общем, давил на жадность; и кое-кто из новичков ему даже поддакивал, покуда Нестор не объявил, что он-де завтра уходит, а остальные – как хотят. Тут споры и кончились – бригадир топтал рубеж с темью уже лет тридцать, и его слово весило куда больше, чем посулы Лью. Джит запомнила облегчение на лицах темнолазов – им не терпелось убраться подальше, и если уж сам Нестор говорит, что пора драпать, то чего тут ещё обсуждать? Но у Лью было своё мнение.

- Он сказал, что...

- Плевать я хотел, что он сказал! И... Да брось ты уже этот котёл!

Джит опустила взгляд на черные от золы ладони.

- Я...

- Темь на месте не стоит – тут уж твой Лью прав. Она как море, что ли... Приливы, там, отливы – прям как у нас тут. Но бывает, что волны размывают берега и тогда... - Нестор схватил Джит за плечо. Больно схватил. - Знаешь, куда ведет дорога, по которой мы на промысел ходим? Нет? К городам севера, Джит, к твердыням, что давным-давно сгинули во тьме. И душою клянусь, что люди там тоже верили, что солнце вернётся. Сколько они продержались, как думаешь? Месяцы? Годы? Об этом тебе Лью не рассказывал, так ведь? Ублюдок и трёх сезонов тут не пробыл, а уже возомнил, что знает темь. Ничего он не знает, а я-то...

Бригадир умолк, и Джит, глянув в его водянистые глаза, наконец поняла, что он пьян. Первый раз на её памяти. А Нестор продолжил:

- Оно взошло над нами, Джит. Свет вязнет... И дышать тесно. Раньше так не было... Никогда не было.

Разговор оборвался. Нестор махнул рукой и ушёл, а Джит ждал недомытый котёл.

“Кстати, что же в тот день было на ужин?”

Слабость потащила вниз, и Джит оказалась на полу.

Когда она последний раз ела? Два или три дня назад? Сложно отмерять время в кромешном мраке. В темноте всё по-другому: звуки – громче, боль – острее, а голод – невыносим. Отвлечься не на что, а потому почти все мысли только о пустом нутре, выжатом, как бельё после стирки. Вспоминаешь запах солонины, то как хрустят галеты, какие кислые кислофруты – именно из них состояла её последняя трапеза. В ответ раскатисто ворчит желудок, рот полнится слюной, и ты от безысходности грызёшь ремень. А вокруг невозможная тишина да тьма, и нельзя не думать еде, а голод крутит, крутит...

Джит ощупала ввалившийся живот.

“Подумать только: мечты о галетах... Впрочем, жажда убьёт куда раньше”.

Остатки воды Джит выпила перед сном – крохотными глотками, понимая, что больше пить нечего, что особо забавно, если учесть колодец в подвале. Правда, путь туда заказан.

Лью оказался хитрее – взял и сдох, а вот ей ещё мучиться. Она обречена высохнуть, истлеть живьём в компании ненавистного ей мертвеца. Сойдет ли она с ума перед смертью? А может, уже сошла? Слишком часто она говорит с собой, слишком много думает. Думать – занятие для умников, а у неё эхо промеж ушей...

Впрочем, есть иной выход.

Она выудила из-под койки нож Лью. Короткий – немногим длиннее ладони, лезвие чуть загнуто кверху. Очень-очень острый. Джит сунула пальцы в петлю для запястья, стиснула оплетённую кожей рукоять. Лью обычно ковырялся им в ногтях или соскребал куцую поросль с щек, но у Джит были другие планы.

- Вдоль или поперёк? – спросила она у ножа.

Вот Лью знал ответ. А ещё знал, как аккуратно вырезать глаз или отчего у повешенных плоть восстаёт. Ему нравилось смаковать всякую жуть – расписывая в деталях очередную мерзость, он, верно, казался себе этаким храбрецом. Саму Джит от его историй тошнило, а вот темнолазы слушали с интересом. Однажды, рассуждая о том, как быть если заблудился в теми, Лью заявил, что особо думать тут не о чем: режь вены и готово. Но резать по уму надо, а то покуда околеешь, тебя нюкты уже и сцапают.

- Вдоль или поперёк?! А?!

Забыла, конечно же, забыла. Зачем судомойке, подавальщице, обслуге помнить, как вскрывают вены? Она слишком скучная, чтобы себя убить. “У овцы ума больше”, - так говорил Лью, и, видят предки благие, был прав. У неё простые мысли, простые слова. Ну и пускай. Да, она – овца деревенская, но всё же... ей хотелось жить. И есть ли разница – вдоль или поперёк, когда так боишься умирать?

Рука дрогнула, нож выскользнул. Джит сжалась на полу, утопая в слезах. Она оплакивала себя, свою маленькую жизнь. А затем её разум оцепенел: мрак был снаружи и мрак был внутри.

 

“Я уйду”.

Мысль - точно вспышка.

- Уйду, – изумленно прошептала Джит и даже хохотнула. Как просто! Как всё, оказывается, просто!

В мозгах словно дамба рухнула.

Ей не нужно умирать – она уйдет! Из этой комнаты, от этого трупа – на юг, туда, где нет теми! – теперь ей всё казалось очевидным. – И как она сразу не додумалась?!

От фактории до Хоффнунга почти двое суток пути: если выехать утром, то к вечеру следующего дня будешь в городе. Но то – на повозке. Ей же потребуется дня три, тем паче что идти придётся вслепую. Благо, тракт вымощен крупным булыжником: даже в темноте не заплутаешь.

Если связать одежду в веревку, то можно выбраться из дома через окно...

Нет. Нужна вода и хоть немного еды. И свет – Лью говорил, что нюкты бегут от света. Все фитолампы в доме закисли, но на кухне есть огниво: можно сделать факелы, а уходя, устроить пожар, который ещё долго будет освещать путь. Всё как будто просто, но...

- Оно ушло... Должно было уйти, – Джит поднялась на четвереньки.

Она вспомнила, как дергалась, болталась на петлях дверь, а там, в коридоре, что-то мерзко чавкало и воняло погребом. Впервые в жизни Джит было настолько страшно: духу хватило лишь на то, чтобы забиться в шкаф и трястись, слушая, как искромсавшая Лью тварь рвётся в комнату. Засов выдержал, а вот Джит – нет. Ужас сломил её, замкнул в четырех стенах; часами она сидела под дверью – до тех пор, покуда не убеждала себя, что слышит, как по дому крадётся нюкта.

- Нет там никого! Ушло оно. Ушло. Да и какая разница...

Она попыталась встать, но вновь очутилась на карачках – нещадно кружилась голова. Нужно что-нибудь съесть, хоть что-то...

“Выбора нет”, – рассудила Джит, и стала шарить по полу, пока не отыскала фитолампу. Взболтала содержимое - густой раствор воды, сахара и водоросли люминарии - после чего кое-как выдернула не в меру тугую пробку. Опасливо принюхалась: запах был сладкий, травянистый, можно сказать, вкусный, что странно, ведь даже нищие брезгуют раствором. Сперва Джит хотела чуть отхлебнуть – может, не так и мерзко? Но набралась смелости и решила выпить залпом.

Выдохнула - сделала глоток. И едва успела запечатать рот ладонью – раствор попытался вырваться наружу.

- Вот же отрава! – заключила Джит.

На вкус раствор был как желчь, щедро сдобренная помоями и толчёной известью. Сложно представить, что кто-то решится пить такую дрянь по собственной воле.

Кривясь и задыхаясь, Джит глоток за глотком вливала в себя раствор, пока не осушила всю лампу. И хотя теперь рот и горло обволакивала горькая пленка, а резь в животе гнула пополам, Джит ликовала.

“Первый шаг, – твердила она себе, - это был первый шаг”.

Наконец, тошнота отступила, и Джит с удивлением осознала, что впервые за долгое время чувствует себя лучше. Голод и жажда никуда не делись, но в голове слегка просветлело, руки перестали дрожать и даже заняли себя стягиванием волос в пучок на затылке.

Первым делом Джит захлопнула ставни. Ей всегда казалось, что темь снаружи – другая, не такая, как знакомая темнота комнаты. Тут мрак обжитой, его можно наполнить дыханием или криком, он прелый и вязкий. Привычный. А вот там, за окном – нечто иное: необъятное, голодное. Следящее. Нет, уж лучше закрыться.

Что же взять с собой? Больше одежды. Темь неправильная: там обливаешься потом, в то время как от холода кости стонут, а воздух такой влажный – прямо туман. В общем, стоило утеплиться.

В ворохе тряпья отыскалась юбка. На усохших бедрах она не держалась, так что пришлось опоясаться ремнём Лью, благо тот был под рукой – одно время Джит подумывала им удавиться, но как-то не заладилось. Дальше рубаха, затем траченная молью кофта, сверху заношенное пончо с капюшоном – единственное напоминание об отчем доме. Шею Джит обмотала то ли тряпкой, то ли полотенцем. Была мысль стащить с Лью ботинки – добротные, пусть и не в размер, но её пришлось отмести – вдруг толстые подошвы не дадут чувствовать дорогу?

Из сундука Джит вытащила кожаную суму, в которую запихнула две фляги, и, немного подумав, опорожненную фитолампу - сойдёт как тара. Следом отправились тряпки для факелов, покрывало и моток бечёвки.

Последним она подобрала нож. Едва ли им защитишься от тех, кто бродит во тьме, но в его остроте и тяжести было что-то ободряющее.

Больше взять было нечего. Старое тряпьё да пустые баклаги, чужой нож за чужим ремнем – вот и все её пожитки.

- Лью, – говорить было трудно, неудобно. Да ещё и этот привкус мерзотный... - я знаю, что ты не виноват. Хотел как лучше, а оно вот как вышло... Ты ведь тоже боялся - ждал, что я уговаривать буду с остальными ехать. Да куда там... Совсем меня затюкал... Разве могла я слово поперёк сказать? А тебе твой гонор...

- Много болтаешь, дрянь. Надо было тебе зубы выбить.

- ... дороже всего был. И я ведь чувствовала, чем всё кончится. Понимала, что рассвета не будет, но осталась. Ради тебя. А теперь ты мёртв, и я могу уйти. Знаешь, мне...

- Ты сгинешь во тьме. Они найдут тебя по смраду немытого тела, а потом вывернут наизнанку.

- ...иногда чудится, что ты говоришь со мной. Шепчешь всякие злые слова. Но я не слушаю: это всё у меня в голове - не взаправду. Ты бы не сказал такого, правда ведь?

- Свет нечистый. Видишь его? Нет? Ну потом увидишь.

- Прощай, Лью.

Упираясь ногами в стену, она отодвинула ларь от двери. Прислушалась - было тихо, и Джит медленно убрала засов в сторону. Спустя многие “дни” и “ночи”, она, наконец, покидала своё убежище.

Джит сделала шаг и замерла. Коридор пах иначе, звучал иначе – не так, как её комната. Где-то что-то скрипело, на все лады постанывало, шуршало, а неизвестно откуда берущийся сквозняк шевелил волосы на затылке.

“И тут не пахнет мною”, – подумала Джит. Раньше, до того, как лишиться света, она не слышала мир вокруг, не вдыхала его – зрение подавляло остальные чувства, не давало им воли. Теперь же Джит ощутила дом вокруг себя, можно сказать, познала его.

Шаркающими, мелкими шажками она двинулась направо - к лестнице на первый этаж. Правая рука скользила по холодной стене, левую Джит выставила перед собой. Коридор должен был быть пуст, но ослепший разум твердил, что она вот-вот расшибет обо что-нибудь лоб. Иногда ощущение накатывало с такой силой, что Джит замирала на месте. Глубоко дыша, она до боли сжимала кулаки, считала до десяти и обратно – раз за разом, покуда паника не отступала, и можно было идти дальше. Шаг за шагом по скрипучему дощатому полу.

Ладонь нащупала дверной косяк.

“Ну да, комната Нестора”.

Джит приложила к двери ухо – тишина. Конечно же, тишина. Дернула ручку - заперто. Конечно же, заперто. Джит пошла дальше.

Темнота до невозможности вытянула коридор - прежде он казался в разы короче. Или это она сама еле идет?

И тут - под ступнёй пустота. Джит выдохнула и мягко поставила ногу. Наконец-то, лестница.

Боком, почти прижавшись к стене, Джит начала спускаться. Она успела насчитать тридцать узких, крутых ступеней, когда под подошвой что-то хрустнуло.

“Черепки какие-то?”

Ещё ступень и лестница кончилась. Весь пол был усеян “черепками”, и Джит, присев, подцепила один из них. Стекло.

Понюхала.

- Предки благие... Бренди, - беззвучно шепнула она.

Так вот какую добычу нёс Лью, когда напала тварь.

Это случилось на второй день, после того как нюкта влезла в дом и загнала их в комнату. Еда кончалась, так что Лью решил спуститься вниз, чтобы найти хоть какие-нибудь харчи. Галеты там или свеклу залежалую. Пропал он на час, может, больше. А потом тугую тишину распорол жуткий, надрывный крик. Затем был грохот, топот, и Лью точно пьяный ввалился в дверь, хрипящий, весь чёрный от крови.

Получается, тварь подстерегла его у лестницы...

Джит тщетно обыскала пол вокруг – никакой еды, одни осколки, - и уж было собралась идти дальше, как вдруг что-то задела мыском. Не веря своей удаче, она нащупала уцелевшую бутылку. Гладкую, увесистую, чудесно булькающую огненным бренди. Первым порывом было вырвать пробку зубами и сделать хороший такой глоток, но Джит себя осадила – сейчас ей нужна чистая голова. Она убрала бутылку в суму.

Спустя десяток шагов, Джит остановилась у лестницы в подвал, тяжелая дверь в который была распахнута.

“А вдруг тварь там? Затаилась у колодца, ждёт... Колодец!”

Мысль о воде смыла любые страхи, и хватаясь за сырые стены, Джит спустилась вниз. Здесь было зябко, пахло землей и давнишней плесенью. Дом над головой умолк; теперь Джит слышала только себя: трепыхание сердца, слишком громкие щелчки в коленях, частые вздохи.

Остаток пути она ползла на четвереньках – так страшно ей было оступиться и рухнуть в колодец. Затем Джит мучительно долго делала то, на что прежде хватало минуты: сдвинула крышку, нашла и развязала узел, освободив перекинутую через блок цепь, плавно спустила ведро – так чтобы не бахнуло, и зачерпнула воду. Колодец был глубокий, руки совсем ослабли, но оскалив зубы, Джит тянула и тянула, пока не услышала перед собой плеск. Судорожным, отчаянным движением она ухватила ведро.

В лихорадочном полузабытьи, Джит глотала воду, настолько холодную, что от неё болело горло и ломило голову. Она пила, покуда не свело живот, и только тогда отставила ведро. Почти вся вода разлилась - пончо и юбку хоть выжимай, - поэтому пришлось снова браться за цепь. Впрочем, на этот раз тянуть было легче, и Джит позволила себе улыбку – всё шло как задумано.

К тому времени, как она заполнила фляги и лампу, ей под ноги натекла целая лужа – сложно не облиться, когда не видно, куда льёшь. Водой из третьего ведра Джит тщательно умылась, а затем долго терла руки – смывала кровь, морщась от жжения в сбитых костяшках. Её колотила дрожь, ладони и ступни ныли от холода. Нужно было двигаться.

Она с трудом встала, закинула на плечо изрядно потяжелевшую суму и зашаркала к выходу. Сейчас Джит представлялась себе тугим бурдюком, но голод, он вот тут, рядышком – водичкой сыт не будешь.

“Еда и свет. Мне нужны еда и свет”.

Поднявшись наверх, Джит осознала, что больше не боится твари – та давно бы уже нашла её по зычному урчанию живота. Нет, теперь страх был иного рода: всё вокруг ей казалось другим, переиначенным. Можно ли потеряться в собственном доме? Прежде Джит ответила бы, что нельзя, но на деле она моментально заблудилась.

Знакомые стены оказывались незнакомыми, двери вели в какие-то комнаты. А в какие? На первом этаже располагалась уйма всяких помещений, в основном кладовые, где хранили добытые в теми реликты. Иногда Джит догадывалась, где находится, но стоило пару раз свернуть за угол, и верное направление безнадежно терялось. Единственной удачей стал черенок метлы, которым Джит шарила перед собой, тем самым резко уменьшив количество встреч со всякой утварью.

Наконец, длиннющие столы, кондовые лавки и гулкое эхо дали понять, что она в зале – том самом, где крайний раз собирались темнолазы. Здесь же они жрали, пьянствовали, тянули свои заунывные песни.

Цепляясь за стену, Джит выбралась в коридор, свернула налево, и сразу ощутила сквозняк. Всё верно, там был выход наружу. Тогда она перешла к противоположной стене, немного попятилась, и с безмерным облегчением нашла хорошо знакомую арку. Дверь под ней привела на кухню.

Тыкая черенком в каменный пол, Джит подобралась к столу. Высокий, криволапый, весь в царапинах и зарубках, точно колода, на которой дрова рубят. На нём – щербатые кружки, огарки, ложки, миски всякие. Джит наскребла крошек из щели между досками. Съела.

Наверное, разумнее было найти огниво и разжечь камин, но уж больно ей хотелось есть. Поэтому Джит двинулась вдоль стены, слева направо, попутно трогая, обыскивая и перетряхивая всё, что попадалось под руку. Сначала вывернула три мешка – напрасно, артельные выгребли почти всё пшено, а то, что осталось, они с Лью сами доели. Корзины – пусто, на подвесной полке одни плошки да тарелки, снизу пучки сухих трав, совсем уж горьких. Дальше – ящики, кадки, жбан под вино, крюки для мяса.

“Неужели всё съедено? Быть не может!”

Джит отложила черенок, чтобы легче было искать. Так, котелок – увы, чистый, – ковши, чайник, ступки, кувшины.

- О-о-о... - только и протянула она, когда в глубине буфета обнаружился тряпичный мешок, а в нём - сухари. Мало, не больше фунта, но всё же...

Дрожащими руками Джит уложила сухари в суму, один сунула в рот. Такой черствый, что зубы сломать можно, но вкус – восхитительный. Живот заворчал ещё сильнее.

И чуть ли не сразу новая находка - упавшая за бочку связка из четырех луковиц. Джит заплакала от счастья.

- Спасибо, спасибо, - благодарила она кого-то. Может, кухарку, которая наскоро привязала лук к балке или погнушавшегося старыми сухарями темнолаза, а может, благих предков, будь они неладны.

Что-то за спиной, на пределе слышимости. Некая совокупность звуков.

Джит застыла, обратилась в слух. Ужас стиснул грудь.

Клац-клац.

Оно остановилось, замерло в дверях; тут же нахлынул смрад погреба. Нюкта, мерзость из теми, была тут - в пяти шагах. Перестав дышать, Джит медленно обернулась.

“Какой оно формы? Какого размера?”

“Главное, что оно меня не видит, так же как я не вижу его”, - подумала Джит. Скорее всего чует, наверняка слышит, но не видит – это точно.

Клац-клац.

“Когти?”

Продолжая сжимать в левой руке луковицу, Джит правой взялась за черенок.

“Нет, не успеть. Да и какой смысл? Нужно по-другому”.

Джит запустила ладонь в суму, нащупала фитолампу. Вынула, вздрогнув, когда та звякнула о бутылку.

Какое-то жужжание. Будто растревоженный улей.

Развернуться спиной к стене, отвести руку, нацелиться в сторону камина. Лампа тяжелая, скользкая, неудобная.

Бросок. Хлопок, звон, всплеск. Смрадное дуновение. Цокот - влево.

Джит схватила черенок, пихнула лук в сумку – не бросать же?!, – уперлась задом в буфет и стала отходить вдоль стены, то и дело что-то задевая, и это что-то падало, гремело, билось.

Угол, поворот, спина прижалась к серванту. Клацанье справа.

Джит вцепилась в черенок двумя руками, ткнула перед собой точно копьем. Во что-то попала. Ткнула снова – впустую.

“Тварь мне по пояс”, - решила она.

Стрёкот левее.

Джит принялась колотить вслепую, наугад. Всё мимо. Но гудение отдалилось.

За плечом – пустота. Дверной проём. Джит запнулась о порожек и вывалилась в коридор, лишь чудом сохранив равновесие.

Клацанье, близко.

Она ударила, со всей силы, сверху вниз, и на этот раз приложилась как надо – еле черенок удержала. Нюкта нелепо, по-детски хныкнула, отступила.

- Вон!!! – рявкнула Джит, чуть не оглохнув от собственного крика. - Пошло вон!

Размахивая черенком, она начала пятиться к выходу из дома.

Тварь опасалась палки, металась из стороны в сторону.

Справа. Слева. Назад. Опять слева. Джит ни разу не попала.

Пот жёг глаза, заливал спину, потяжелевший черенок норовил вывернуться из мокрых ладоней. Мало воздуха.

Джит во что-то ткнулась спиной. Надавила – поддалось.

“Дверные створки”.

Не успел у неё вырваться торжествующий вопль, как тварь чем-то ухватилась за черенок – да так, что едва не вырвала из рук. Сил у нюкты хватало - Джит тянула как могла, подошвы скользили по полу, но все без толку.

- Пусти! – заорала она.

Тварь вдруг отпустила. Джит грохнулась назад, спиной вышибла дверь и оказалась снаружи. Тут же бросилась вперёд, всем телом навалилась на створки, пытаясь удержать тварь внутри. Та давила. Гудение сменил пронзительный свист.

“Она сильнее, - отрешённо думала Джит. – Нужно что-то... Что-то больно упирается в ребра. Ручки, наверное. Точно!”

Джит уперлась ногами в крыльцо и, извернувшись, продела черенок сквозь две ручки-скобы - теперь удерживать створки было куда проще.

- Всё, хватит, хватит... - шептала она, чувствуя, как слабеет напор твари.

Наконец, нюкта сдалась. Чавкнула напоследок и заклацала прочь; Джит слушала, пока звуки не растворились в тишине.

“Надо уходить, – рассудила Джит. – Ведь как-то тварь забралась в дом, а значит, может так же и выбраться”.

Но все эти очевидные, правильные мысли показались Джит лишними. Её начало трясти, да так, что зубы стучали.

Это всё темнота. Темь.

Джит кое-как встала, спустилась с крыльца и потащилась вдоль левого края дорожки.

“Где-то слева должен быть амбар, а справа – свинюшня и псарня. Или наоборот? – Джит больше не доверяла своей памяти. – Вот сколько я блуждала по дому? Час, три, а может, целый день? Плевать, просто шагай.”

Хорошо хоть с пути тут не собьёшься: под сапогами те же самые булыжники, что и на тракте. Видать, оттуда темнолазы их и натаскали, когда строили факторию. Тяжеленные камни, такие же тяжёлые, как её сумка, под весом которой изнывают спина и плечи. Что-то больно упиралось в бок. Нож? Предки благие, а она про него и забыла. Да и был бы с него прок?

То и дело оступаясь, она брела в каком-то полусне, её шатало, и даже голод захлопнул рыло – настолько Джит выдохлась.

Она и сама не поверила, когда уткнулась в ворота – надо же, дошла. Остатки сил ушли на то, чтобы скинуть балку-запор и распахнуть створку. Закрыть обратно не вышло – что-то мешалось, а что - непонятно.

“Плевать – просто иди дальше”.

Далеко уйти не получилось. Спустя пару десятков шагов ноги подкосились, и она рухнула на дорогу. Последнее, что Джит успела сделать – это достать из-за пояса нож и уронить перед собой. А потом было ничего.

 

Вначале было ничего, затем почти на ощупь, едва различая очертания, Джит добралась до комнаты. Лью смотрел в окно, его лицо скрывала тень. Когда Джит подошла, он мягко обнял её и хохотнул:

- Ты только глянь, как эти болваны забегали. Представляю их постные рожи, когда они вернутся, а у меня все кладовые битком.

И в самом деле, во дворе спешно собирались в дорогу темнолазы. Они суетились вокруг трёх пузатых фургонов, каждый из которых был запряжен парой свиношадей. Боровы тревожно хрюкали, топали копытами, отгоняя вездесущих собак, что жались к свету фонарей и без умолку брехали во мрак. Темь пугала животных не меньше чем людей. Два фургона загрузили ящиками с реликтами, третий – припасами и скарбом, там же разместились товарки Джит: крикливая старуха-кухарка и молоденькая прачка. Как же звали эту потаскуху? Она с Лью...

Джит приметила хромающего к первому из фургонов Нестора. Тот остановился, встретился с ней взглядом, затем поднял руку, указывая туда, где должно быть небо.

- А вот и главный идиот. Зажился он - темь все мозги выела, - Лью расплывался, клубился. Он протянул Джит кусок розового, жирного мяса. – Будешь? Нет?

Когда она вновь повернулась к окну, фургоны уже стали щепоткой огней посреди океана темноты. Оставив позади факторию, они плавно свернули на тракт и теперь двигалась на юг. Уже завтра темнолазы будут в Хоффнунге. Хотелось кричать, но не получалось. На псарне захлёбывался лаем любимец Лью – здоровенный кобель по кличке Андер. На следующий день они собрались забрать пса в дом, но нашли только лужу крови.

- Иди сюда, Джит, ложись рядышком, - тень Лью изогнулась на лежанке. - Ну ты чего? Всё будет как надо – я обещаю.

Комната провалилась во тьму.

 

“Даже во снах нет больше света”, - подумала Джит и открыла глаза.

Ребра, плечи, шея, особенно шея – все ныло от боли. Язык высох, как мертвый таракан. Джит перевернулась на спину, сунула ладонь в суму: бутылка не разбилась – уже хорошо; луковицы, сухари и фляги на месте. Но главное – она сама выжила, и её даже не растерзали, пока она валялась посреди дороги.

Джит села, откупорила флягу, начала жадно пить.

Дальше – проще: тракт прямой, без развилок – через три-четыре дня она будет в Хоффнунге, и, видят предки, первым делом найдет какую-нибудь крышу, откроет бренди и целый день просидит на солнце. Конечно, по пути её могут сожрать нюкты, но уж лучше так, чем подыхать от жажды в затхлой комнатушке.

Теперь луковица. Хрустящая, сочная, жгучая. Вслед за луком отправился сухарь. Потом ещё один. Голод не унимался, напротив – усилился. Джит потянулась за добавкой, но одернула себя: – “Хватит, все равно не наешься. Лучше хорошенько запить”.

Стало зябко.

На камнях перед ней отыскался нож – значит, ей в ту сторону. Поднимаясь, Джит чувствовала себя старухой: поясница не желала гнуться, а ноги – ходить. И всё же она пошла. Что-то в её голове требовало держать перед собой руки, но это было бы лишней тратой сил – очевидно, что на тракте некуда врезаться. Вскоре Джит подобрала нужный темп и теперь шла чуть наклонившись вперед, слегка пошаркивая, ни быстро, ни медленно.

Мышцы потихоньку разогрелись, и шагать стало легче, вот только никак не получалось держаться середины дороги: Джит то и дело обнаруживала себя то у левого, то у правого края. Иногда и вовсе мерещилось, будто она идёт на месте, а тракт вращается у неё под ногами.

Темь оказалась до невозможности однообразной. Джит ожидала, что та будет хотя бы звучать по-особому, но она никак не звучала: тишину нарушали лишь порывы промозглого ветра да звук шагов. Но беззвучие теми – обман. Там есть жизнь, хоть её и трудно услышать. Джит сама видела, как после отлива темноты плавятся под солнцем рощи из стеклянных деревьев. Как стекают на землю их спиральные ветви, и лопаются бледные плоды. Темнолазы рассказывали про изломанные тени, что скользят в небе, про кипящие ямы, в которых нерестятся нюкты, а Лью как-то припомнил встречу с исполинскими слизнями – их нежная плоть обгорала от света факелов. Нет, люди тут лишние, здесь всё чужое.

Чтобы хоть как-то отвлечься от созерцания черноты, Джит вернулась в прошлое.

Вот громыхает телега по блестящему после осеннего ливня тракту. Джит прижимается к болтающему без умолку Лью; от него крепко пахнет табаком и потом.

- Реликты, они на уголь похожи... А если их поджечь, то так бахает... На юге за фунт могут и сотню крон отвалить...

Джит слушает вполуха. Мимо тянется бесцветная каменистая пустошь, лишь кое-где белеют сгорбленные деревца. Здесь всё такое же, как дома, на ферме, где выживают её родители и младшие сестры.

Нет, Джит не выставили за порог - просто однажды у неё в тарелке оказалось меньше чечевичной похлебки, чем у остальных. После был разговор с отцом, обычно таким же упрямым и жестким, как эта бурая земля, но в тот вечер он позволил убедить себя в том, что старшая дочь – лишний рот. Мать промолчала, впрочем, как и всегда, и уже на следующее утро отец повёз Джит в город.

Она замерла. Показалось будто кто-то идет сзади – шаг в шаг.

“Бред. Никого тут нет и быть не может”.

Захотелось пить. Джит достала флягу, встряхнула.

“Меньше половины. Что ж, можно и потерпеть”.

Тракт пошёл в гору. Первой заныла спина, ей стали вторить икры и бедра, последней заскулила поясница, и вот уже всё тело страдало в унисон.

“Сколько я иду? А вдруг целый день? Может, пора отдохнуть? Поспать? А хочу ли я спать? Может, поесть? Ну хоть глоток воды?”

Джит горько усмехнулась. Нет уж, ей себя не провести – жизнь в комнате научила её терпению. Никакой слабости. Предки благие, да ей почти что нравилось терпеть. Если надо, так она может хоть год не есть.

Доев сухарь, Джит поняла, что мёрзнет, и накинула капюшон. Стало душно – будто мешок на голову надели, по лопаткам заструился пот.

Опять шаги за спиной. Или это её шаги? А вдруг она идет не туда? Что если она во сне как-то перекатилась через нож и теперь бредет на север? Может, вернуться, проверить?

- Нет, нет. Нет.

Она шла и шла, лишь изредка позволяя себе отдохнуть на покрывале, каждый подъём с которого превращался в испытание. Веки стали такими же неподъемными, как и ноги. Джит лупила себя по щекам, пыталась считать шаги, постоянно сбивалась и начинала снова.

После очередной передышки, Джит так и не смогла подняться. Сдавшись, она положила перед собой нож, осушила первую флягу и стянула с гудящих ног сапоги. Мозоль на мозоли. Оставалось только завернуться в покрывало и уснуть, глубоко вдыхая темноту.

На этот раз снов не было.

 

Проснувшись, она с опаской ощупала затылок, болевший так, словно в него трехдюймовый гвоздь вколотили. Голова оказалась целой, но от этого не легче. Окоченевшее тело не хотело гнуться, а на месте желудка зияла дыра. Ещё была слабость, да такая, что сложно руку поднять, и ведь дальше станет только хуже. Лишь мысль о еде заставила Джит шевелиться.

Сперва она проверила и перепроверила скудные запасы. Непочатая фляга воды. Восемь сухарей. Две луковицы.

Нет смысла себя обманывать: припасов хватит всего на пару дней. Так что нужно идти: как можно больше и как можно дальше. Пока ещё есть силы.

Джит обулась, подобрала нож и, дрожа от холода, двинулась по тракту.

Порой она забывалась, теряла себя, и тогда её окружали силуэты, фигуры, отзвуки голосов, а булыжники под ногами становились то земляным полом в подвале, то дном смоляной ямы. Иногда Джит видела цветные вспышки, но стоило открыть глаза - и огни исчезали. Неизменными были лишь тяжелые шаги за спиной, впрочем, уже привычные.

“Страшно. Заорать бы во всё горло, но нельзя - они могут быть рядом... Те, о ком говорил Лью - что же он там говорил? – Джит схватилась за голову, чтобы та не треснула. – Рот сухой, губы сухие, глаза сухие. Как может быть так душно в кромешном мраке? И почему так хочется грызть пальцы?”

Два скупых глотка воды, луковица и два сухаря, короткий отдых и снова дорога.

Это был невыносимо долгий путь – истязание для разума и плоти, но Джит продолжала идти. Воистину, нет погонщика лучше смерти.

Спустя час или два, или десять, когда тело уже вовсю молило о пощаде, ветер приволок запах падали: тошное, сладкое зловоние, которое вскоре загустело так, что пришлось дышать ртом. На дороге валялись щепы, доски, какие-то тряпки.

“Откуда всё это?”

Джит выставила перед собой руки, и через пару шагов наткнулась на окованную железом деревянную дугу. Нет, не дугу – колесо. Колесо опрокинутого на бок фургона. Джит подобралась к выломанной задней стенке, и тут же в нос шибанул тяжелый мускусный дух – так пахли реликты. Но даже они не могли перебить смрад мертвечины.

- Эй?.. – тихо позвала Джит, откинув парусиновый полог.

Никто не ответил.

Джит залезла внутрь и стала пробираться вперед по грудам ящиков. Ладонь легла на что-то мягкое.

“Нога, штанина, тяжелый ботинок. Значит, темнолаз”.

Джит ощупала покойника с головы до пят, но так и могла понять кто перед ней, пока не запустила руку под ворот рубахи, где нашла цепочку с диском. Нимб. Среди темнолазов был лишь один солнцепоклонник – Нестор.

- Вот оно как... - заключила Джит, привалившись к бывшему дну фургона.

“Кто бы мог подумать: Лью, Нестор с артельными, даже та потаскуха прачка – как там её звали? – все они мертвы. У темнолазов было оружие, был свет, они знали, как ходить во мраке, но темь раздавила их, как букашек. А вот она – ещё жива. Разве это не знак? Разве это не чудо?”

 

- ...всё что есть в нас прибывает во теми. Сердце бьётся в темноте, мрак наполняет легкие и вздувается в кишках, трепещет зажатый между мозгом и черепом. Мы зарождаемся в теми и умираем в теми...

Джит разлепила глаза. Судя по бормотанию Нестора, она ещё спала. Или нет?

- ...утаскивали легко, точно куриц, они визжали так, что уши закладывало. А вот собаки даже не пискнули. Пока их пожирали, мы успели развести костры...

- Нестор?.. – Джит положила ему ладонь на грудь. Неужели ошиблась?

Грудь не двигалась. Голова Нестора была запрокинута, челюсть отвисла как у марионетки, но из глотки продолжали сыпаться слова.

- ...да ты глянь только – оно же в зените, прямо над макушками. Ух, как же жарит, все косточки прогревает! Скребётся – а почесать никак...

Она поползала прочь из фургона.

-...вот тебе загадка: чего нет в зеркале?!

Рука соскользнула с ящика, и Джит буквально вывалилась наружу. Сразу же поднялась и захромала по тракту. Нестор долго орал что-то вслед – ровно до тех пор, пока не перестало вонять мертвечиной.

Нет уж, она назло дойдёт.

Но как же тяжело. Джит присосалась к фляге и пила, пока та почти не опустела. Воды там осталось всего на пару глотков. Эх, жалко фитолампу - столько воды пропало, и всё из-за проклятой твари. Зачесались руки, потом шея, потом пах. Везде зудело.

“Помыться бы. Хотя нет, лучше выпить всю ту воду. Хлебать, пока не надуется живот”.

Опять шаги сзади. Но теперь Джит расслышала цоканье железных набоек – как на ботинках темнолазов.

- Кто там?! – крикнула она, не оборачиваясь.

Шаги как будто ускорились.

Нет никаких шагов.

Снова появились.

“Нужно подкрепиться, иначе мне и мили не пройти”.

Джит съела луковицу и пару сухарей (осталось всего четыре). На всякий случай проверила суму – всё верно, четыре. Поразмыслив, Джит сгрызла ещё один сухарь – в конце концов, она не ела перед сном. И ещё...

Когда она пришла в себя, на дне сумы даже крошек не осталось. Ноги подогнулись, и Джит бухнулась на дорогу, ободрав колени. Её едва не вырвало.

- Сволочь! А завтра что ты жрать будешь!? - она вцепилась себе в волосы.

Хотя, так даже лучше: больше не надо думать о том, съесть сухарь сейчас или перед сном, или вообще завтра. Теперь она один на один с трактом – проще некуда. От столь обильной трапезы скрутило живот и Джит, недолго думая, допила воду.

“Плевать. Если станет совсем туго – откупорю бренди, вот и всё”.

Отлежавшись, Джит потихоньку заковыляла вперёд, и на какое-то время идти было легче. Нет, даже не легче, скорее, терпимо. Чернота кружила, опутывала, билась в такт сердцу, давила на плечи словно ярмо.

“Просто поднимать ноги. Просто опускать. И снова, и снова...”

Джит задремала на ходу и очнулась, лишь услышав тяжёлое дыхание за спиной. Она остановилась.

Кто-то поравнялся с ней, встал слева.

- Еле нагнал, - заявил Лью.

Джит даже не удивилась – ей надоело отрицать своё безумие.

- Что тебе надо?

- Вразумить одну дурочку, - фыркнул Лью, а потом серьёзно добавил: - Джит, ты не дойдёшь до Хоффнунга.

- Может и так.

Она пошла дальше. Каждый шаг отдавался болью в распухших ступнях – вот бы снять сапоги...

- Темь никого не отпустит – ни тебя, клац, ни меня. Чем раньше ты примешь её, тем меньше, клац, будет боли. Уж поверь мне.

- Поверить? Слишком много веры тебе было, милый. Как там наша ферма? А, Лью? Как там наш дом у реки? Я вытерпела твои измены, враньё, твой страх... В конце концов, ты стал таким слабым, что поднял на меня руку. Но я... Я ведь была с тобой до конца - так за что ты меня мучаешь?

- Ты сама себя мучаешь, клац, Джит.

Клац, клац.

Знакомое цоканье. Тварь приближалась со спины – легкой трусцой, можно сказать, не спеша. Джит уже чувствовала её смрад.

- Что будешь делать? – угрюмо спросил Лью.

“Как будто есть выбор”.

Джит опустила суму на дорогу, вытащила покрывало и плотно намотала на левую руку. Затем достала нож и двинулась навстречу нюкте. Лью был рядом.

- Продень ладонь в петлю, - советовал он, - возьмись обратным хватом. Да, вот так. Главное, защитить горло – он будет целить туда.

Клацанье ускорилось; в уши ввинтился свист. Джит широко расставила ноги, выставила перед собой руку с покрывалом.

“Я не боюсь. Предки, я ведь совсем не боюсь”, - успела подумать она, и в следующий момент точно капкан сомкнулся на запястье. Её кинуло на спину, вдавило в булыжники. Тварь навалилась, прижала к земле, бешено мотая головой, как собака, она вгрызалась в покрывало, рвала руку на себя, пыталась добраться до горла.

Завизжав, Джит ударила ножом ей в бок. Вскользь. Ещё удар – что-то твердое. Ребра? Джит била с остервенением, оглохнув от свиста, не понимая куда бьёт.

Нож застрял в чем-то. Нюкта зарычала, дернулась, выкрутив слабеющие пальцы.

Джит задыхалась. Она силилась выдернуть нож – тот не поддавался. Что-то горячее текло по рукам, по лицу, в рот.

- Вдоль! – прямо в ухо зашипел Лью, - Резать надо вдоль!

Джит рванула нож на себя – и тот поддался, вспарывая бок твари. Челюсти нюкты сжались как тиски – Джит почти слышала треск собственных костей. Скользкая от крови рукоять выпала из ладони, и Джит никак не могла опять её схватить.

На какое-то время установилось равновесие. Нюкта кромсала руку Джит и тянулась к лицу, та отпихивалась коленями и локтями.

- Терпеть! – кричал Лью в её голове.

И она терпела.

Наконец, рана на боку нюкты дала о себе знать – её хватка начала слабеть. Тварь заскулила, напоследок стиснула клыки и обмякла, навалившись всем весом.

Они долго так лежали. Нюкта - поскольку была мертва, Джит – потому что не осталось сил.

Когда она всё же выбралась, то сразу стала ощупывать тварь. Вместо склизкой чешуи обнаружилась короткая жёсткая шерсть, а выступающий под кожей хребет привёл к большой голове, на которой нашлись мокрый нос, крошечные глазки и большущие уши торчком. Одно из них было рваным, и Джит сразу его узнала.

- Ну вот. Ты убила моего пса, - произнёс Лью.

Что-то потекло по щекам Джит. Может быть, кровь с волос, а может быть, слезы.

- И в доме тоже Андер был? Почему он напал? – спросила она.

- Вообще-то, это ты на него напала.

- Тогда откуда вонь? Свист? Я не понимаю...

- Конечно, не понимаешь - ведь ты всегда жопой меня слушала, - вздохнул Лью, - Наши собаки не чета вашим деревенским шавкам. С помощью этого “свиста” они видят даже в полной темноте, а вывалявшись в нерестилищах, маскируются под нюкт. В общем, они зашли в темь куда дальше нас.

Лью сел рядом и нежно погладил морду Андера.

- Я и подумать не мог, что это он в факторию забрался. Бедняга.

- Но он порвал тебе горло.

- И правильно сделал. Я пытался убить его, Джит. Не гляди так – нам ведь нужно было что-то жрать? В последний момент рука дрогнула, да и темно было. В общем, я только ранил его. А он извернулся и хватанул меня за шею. Вот так всё и получилось... Ну, что молчишь?

Ей нечего было сказать.

Кривясь и стоная, она поползла назад, отыскала суму, а в ней - бутылку, после чего щедро промыла укусы жгучим бренди. Боль была такой, словно руку в огонь сунули - Джит вопила, пока не сорвала голос. Придя в себя, она замотала предплечье тряпкой-шарфом, с трудом встала и побрела по тракту.

- Да стой ты! – рявкнул ей вслед Лью. - Ты ведь можешь...

- Тебя не тронула, и его не стану. Нельзя так. Неправильно это.

Она ушла, а Лью остался рядом со своим псом.

 

Ей снились поверхности, барьеры, грани, расстояния, двери, подполы, щели, колодцы, ямы, зеркала, тупики, лестницы, небо, солнце, глаза, сердца – но нигде она не видела света.

 

Джит рассчитывала умереть во сне, но не вышло. Очнувшись, она долго пялилась в темноту, вспоминая, как и когда уснула. Скорее всего, просто грохнулась на дорогу – откуда ещё взяться этой шишке на лбу? Гораздо важнее было то, что вытянув руку, Джит нащупала нож.

Прошёл, должно быть, час, прежде чем она встала на трясущиеся, измученные ноги.

“Сегодня – мой последний день – осознала Джит. – До Хоффнунга не дойти – это ясно, но ведь можно просто идти. Разве не этом смысл? В том, чтобы идти?”

Она потащила своё тело вперёд - убеждая, заставляя, надрывая ноги. Сначала правую, затем левую, правую, левую. Каждый шаг отзывался болью в руке, стоном в горле.

Даже верные спутники, голод и жажда бросили её, оставив лишь свербящую пустоту в животе. Впрочем, Джит не удержалась и облизала покрытые запекшейся кровью пальцы. Об оставшемся бренди она и вовсе не вспоминала. Всё, чего ей хотелось – это не умереть в одиночестве. Час за часом она ждала шагов за спиной, но не слышала даже собственных.

- Лью! – не выдержав, закричала она.

Чистая тишина молчала в ответ.

- Лью! Лью!

Она звала его, умоляла вернуться, каялась за смерть Андера, за то, что ещё дышит. Но Лью не было - никого не было и не будет. Есть только дорога, что безжалостно отвергает её плоть. Джит петляла, моталась по сторонам, дорогу сменил коридор, но стен не было – только двери. Но все запертые. Пока что запертые. Хотя это был не коридор – это тракт, а под ногами - булыжники или доски, или темнота.

Джит шагала по темноте, в которой не было ни шороха, ни малейшего колебания. Мрак толкал в спину, держал за шкирку будто ребенка, что только учится ходить. Она больше не могла упасть – ноги сами несли тело уже помимо её воли. Воля больше не имеет значения. Ей суждено идти, и она будет идти, выпучив глаза, разинув рот.

- Предки добрые, - шептала Джит засохшими, мёртвыми губами, - дайте мне смерти.

Она не могла вспомнить ни одной молитвы. Ни одного слова. Ни одного звука. Рассудок плавился, испарялся. Джит была наедине с темью. А потом осталась только темь.

Почти.

 

Сапог зацепился, стопа подвернулась, и Джит рухнула вперёд, с размаху впечатавшись во что-то макушкой.

Когда утих звон в ушах, а кровь перестала течь из носа, Джит решилась потрогать внезапную преграду.

Так... Вот широкая деревянная доска. Городские ворота?

Чуть выше - палка, продетая через какую-то железку. Что бы это могло быть?

Что это?!

Джит скорчилась, сжимая ладонями голову, выворачиваясь в немом вопле.

Знакомо скрипнула дверь, кто-то вышел на крыльцо и сел рядом.

- С возращением, - печально сказал Лью.

- Я старалась...

- Знаю, Джит, но рыба не сможет дышать на суше, как бы она ни хотела. Такова её природа. Прими истину: темь уже внутри тебя, в твоём черепе. Во снах, в отражениях; ты пропитана мраком, - Лью запустил пальцы в её волосы. Так как она любила, - Помнишь, что я рассказывал про собак? Чтобы выжить, они переиначились, изменились. Ты тоже можешь быть другой. Пойми, наконец, нам не нужны глаза, чтобы видеть. Пойми, и ты прозреешь.

В ладонь Джит удобно лёг нож.

- Я ведь учил тебя. Вспомни.

Ну да, точно - учил. Прижавшись спиной к двери, Джит смочила подол юбки остатками бренди и тщательно протёрла лезвие. Вот так: теперь правильно, как должно быть.

Она боялась, что рука будет дрожать, но рука её была тверда.

Закончив, Джит подняла голову и протянула темноте ладони, на которых лежали её никчёмные глаза. В то же мгновенье она ощутила мягкое касание иного света. Там, под сводом неба, зияла бездна – оборотная звезда, источник теми. Джит не видела его, но знала, что оно есть. Чёрное солнце.

 

Первым делом Джит вволю напилась из колодца, затем отыскала на кухне огниво и растопила камин, возле которого проспала, должно быть, целый день. Найденный в кладовке топор помог расправиться с замком в опочивальне Нестора, где помимо сушёных грибов и галет, добычей Джит также стала бутылка сливового вина. В комнате прачки (Уна, её звали Уна) Джит отрыла почти новое красное платье, которое прежде ей так нравилось. Приодевшись, она завернула Лью в покрывало и выволокла во двор, где закопала в рыхлую, жирную землю.

Потом были дни и дни. Джит осознала мрак перед собой: заходя на кухню, она точно знала, где найдёт нож, в каком месте сесть на стул и куда свернуть, чтобы не расшибить нос об стену. За оградой фактории теперь шелестела роща скрученных в петли деревьев, и Джит часто туда ходила нарвать вопящих от страха плодов. Вокруг сновали нюкты, большие и малые - одни избегали её, других избегала она.

Это было хорошее время, но в одну из ночей, лежа на крыше фактории и смакуя вино, Джит поняла, что пора уходить – её давно уже ждут.

Следующим утром она отправилась в путь. На ногах у неё были ботинки Лью, плечо оттягивала сума с припасами, а ладонь сжимала черенок от лопаты. Джит шла по тракту на север, и дорогу ей освещало вывернутое наизнанку солнце.