Он вынес Ривочку на руках и положил на раскалённый песок. Девочка не дрогнула от горячего. Её не лихорадило больше, угасала тихо, ровно спала.

Горех мог бы выйти из деревни чрез северные ворота, пронести умирающую дочь сквозь мандариновый сад и оставить в тени редких саванных джунглей. Но он выбрал безлюдный южный выход. Сто семьдесят шагов по узкой пустынной полосе. Ещё сто и начнут попадаться низкие колючки полоза и одиночные кривые кленцы. Где-то из-за них, ближе к вечеру, могут появиться и гиены.

Отец положил Риву бережно, будто это имело значение. Дочь всё равно ничего не чувствовала, её лоб обжигал, как и горячий песок. Она умирала точно так же, как десятки других до неё, от настигающей людей избирательно и стремительно неизвестной лихорадки. Посланной людям в наказание за слабую веру, как утверждали проповедники.

Горех развернулся и пошёл обратно. Если бы он знал как, то просил бы у солнца, чтобы оно забрало дочь раньше, чем появятся гиены. Плакал недолго, только пока шёл до ворот. Жители деревни не должны видеть охотника плачущим. Всего час назад Горех ещё надеялся. Он тогда принёс бесчувственную Риву в хижину целителей. Положил на настоящий каменный самый прохладный пол в деревне. Главный целитель только руками развёл. Сказал сухо и скупо: «Поздно. Хворь слишком крепко взяла, ни боги, ни дьявол не смогут помочь. Умрёт. Здесь оставить не можем. Хочешь, неси домой. Но только болезнь у неё хитрая и ходячая. Может на тебя перекинуться или на твою новую красивую жену, или на младшего сына». – «Что же мне делать? – У Гореха кулаки сжались, а голос дрогнул». – «Ты знаешь, что делали другие. Думай. – Целитель не смотрел в глаза. – Рива может и до обеда не доживёт, а ты ведь недавно женился и очень хотел этого мальчика, не боишься вслед за дочерью и его потерять?»

Горех выбрал южные ворота.

Теперь, ни разу не оглянувшись, он возвращался через них обратно. Один. Большая Деревня дремала в полуденном зное. В нещадном пекле, под тенями навесов одни сморщенные старухи, как рыбины, уже давно провяленные солнцем до самых костей, неспешно размягчали пальмовые листья для циновок. Остальные жители прятались в хижинах.

Так что никто и не полюбопытствовал: чего это охотник бредёт неприкаянный по жаре. Никто и не заметил, что в деревне осталось меньше на одну несчастную девочку, брошенную в песках. Тем более, никто не увидел, как спустя два часа недалеко от деревни, из-за колючек, нагло высунули морды две гиены – самые молодые разведчицы из ближайшей разбойничьей стаи. Выбегать на открытое место перед Большой Деревней засветло боязно, конечно. Но очень уж соблазнительно для них выглядело необычное и, кажется, съедобное подношение посреди песка. С тяжёлым по жаре дыханием, низко опустив головы, гиены осторожно выдвинулись в сторону находки.

Вдруг, как из ниоткуда, выскочила пума. Крупная, мускулистая, дымчато-жёлтая. Бесшумной тенью обогнала разбойниц и резко развернулась навстречу им возле неподвижно лежащей девочки. Стремительная не рыкнула, невесомо застыла над песком, только кончик хвоста нервно задрожал. Но этого оказалось достаточно. Гиены встрепенулись, вскинули морды. Оскалились, как крысы, скривив носы, но предпочли гордо удалиться.

Пуме и девочке повезло. Когда разведчицы вернулись к материнскому логову за подкреплением, там уже почти никого и не было. Кто-то более резвый увёл банду за другой добычей. Как потом выяснилось, незадачливые деревенские пастухи снова перегнали ленивых коз на сочное дальнее пастбище, надеясь на тамошний старый загон для ночёвки. А загон-то обветшал давно – дыр полно. Будет гиенам лёгкая и вкусная добыча на ночь.

 

Пума легла, привалилась боком к девочке. Брюхо обожгло горячим песком, зато над головой человеческого детёныша появилась тень. Потерпеть часа два, а там и прохлада придёт. Зимние ночи длинные и вечер наступает рано.

Как только лунный глаз забрался в небо, девочка зашевелила белыми потрескавшимися губами, захрипела пересохшим горлом, приподняла веки.

– Какая красивая мелодия... Дудочка. Это называется дудочка?

Она закашлялась. Скривилась от колющей сухости во рту, удивительно, что вообще что-то сказала. Но, видимо, упрямая. Села, увидела пуму, и снова сказала:

– Ты мне тоже снишься?

Жёлтые глаза большой кошки сверкнули лунами. Страшно и весело одновременно. Под призрачным светом настоящей Луны пума виделась не вполне осязаемой, волшебной.

– Вставай! – сурово рыкнула она на девочку человеческим голосом. – Вставай и иди.

Рива поднялась, но тут же качнулась и рухнула на четвереньки обратно в песок. Её сердечко бешено заколотилось, на лбу выступила испарина.

– Не могу, сил нет, – тихо простонала она.

– Р-р-р, – грозно зарычала пума и подступила близко-близко.

Девочка упёрлась руками в песок, тяжело поднялась и отступила от пумы в сторону. Та обошла её. Рыкнула менее злобно, но настойчиво, будто указывая путь. Риве вдруг сделалось невыносимо жарко, несмотря на прохладу ночи. По носу скатилась и сорвалась капелька пота. Тело мелко задрожало, и казалось, идти она не сможет, но Рива пошла. Пошатываясь, короткими шаркающими шагами, но пошла. Прочь от деревни. Это просто сон, подумала она. Надо потерпеть, и он закончится. Всё будет хорошо. И вовсе не удивило, что во сне вспомнился другой сон. Тот, где папа плакал и говорил: «Прости Ривочка». И оставил её одну под солнцем. А у неё так слиплись глаза, что никак не могла их открыть. Губы вообще задеревенели – ни пошевелить, ни сказать. Но бессилие рождало равнодушие, и легко сдалась: ну и ладно, решила, ну и помолчу. А солнце вовсе не страшное. Ну и что, что жарит сквозь веки и растекается по глазам радужным кипятком-сиропом. Ласкает как умеет... А потом сил уже и на мысли не осталось, утащил в черноту сон.

Рива и сейчас не поняла: она всё ещё спит или шагает наяву? Судя по тому, как всё тяжелее переставлять ноги – не сон. Но ведь пумы не разговаривают? Значит – сон? Устала. Больше всего хотелось упасть, но большая волшебная пума сердито порыкивала за спиной, едва стоило остановиться. Один раз даже ткнулась мокрым носом в спину. Рива пискнула и дёрнулась всем шатким тельцем вперёд. Испугалась, что пума укусит, но та не укусила.

Настал момент, когда от усталости сделалось совершенно всё безразлично. «Да пусть хоть сожрёт!» Рива без сил опустилась на песок посреди колючек и, чтобы не бояться пумы, плотно зажмурила глаза и вызвала в памяти остаток последнего сна. В нём был высокий худой парень, плохо знакомый, потому что старше её и, кажется с другого конца Большой Деревни. Он сидел перед входом у хижины охотников и играл на дудочке. Что-то необыкновенное. Рива силилась и не могла вспомнить мелодию как следует. Неуловимый, как эхо, всплывал крохотный кусочек и лишь бередил ускользающей красотой. Потом смутной тенью всплыл парень постарше, с грубым пугающим голосом. «Три! Нет, четвёртый!» – повторил он несколько раз.

Понять, почему обыкновенные числа звучат страшно, Рива не успела. Говорящая пума опять подошла близко. Требовательно сверкнула глазами-лунами.

– Уже иду, – быстро согласилась Рива, но посмела ворчать. – Ты сбила мой сон. Там был ещё кто-то, и он всё время повторял: «Три. Нет, четыре». Зачем три? Почему четыре?

– Бойся четвёртого! – рявкнула пума и добавила спокойнее, но требовательно: – Иди!

Рива встала и пошла дальше. Тяжело дыша и едва переставляя ноги. Я должна быть благодарна, что она разрешила мне хоть немного посидеть, эта страшная зверюга, решила про себя и пошла.

Глубокой ночью они вышли к небольшой пещере, за которой начинались настоящие дикие и густые джунгли предгорий. Дно под каменными сводами устилал всё тот же тёплый песок. Рива не разглядела деталей. Рухнула и провалилась в спасительный сон-забытьё, как только пума благосклонно разрешила: «Спи».

 

Сколько времени она тут находится? День, два, вечность? Рива лежала на спине и смотрела на серые, низкие, остро-выпуклые своды пещеры. В свои неполные тринадцать лет девочка оставалась нескладной маленькой худышкой, но тут и она могла дотянуться до потолка. Вот только встать не представлялось возможным, руки и ноги казались такими же тяжёлыми, как камни вокруг. Всё-таки подтянула правую ладонь, чтобы убрать щекочущую прядь со щеки. Спутанные чёрные волосы на ощупь как не свои, жёсткие и скрипучие от налипшего песка. Пума, вспомнила Рива, меня привела сюда волшебная пума. Крепко задумалась. Ну, конечно, волшебная! Ведь не сожрала же...

Со стороны узкого выхода, что едва освещал длинную узкую пещеру дневным светом, раздалось тихое ворчание. На мгновение световой проём затемнился, сквозь него внутрь скользнула та самая большая волшебная пума.

– Вставай и выходи! – рявкнула она по-человечески.

Мысли заскакали в голове Ривы пугливыми пичужками. Значит это был не сон? Волшебная? Говорящая? Что делать? На всякий случай, плотно стиснула губы, чтобы не закричать. Тяжело перевернулась на живот. С силой оттолкнулась руками, но смогла подняться только на четвереньки. Нелепо, по собачьи засеменила на свет.

Пума скакнула вперёд. Когда Рива выбралась наружу, та сидела метрах в двух от выхода, на каменистой площадке, и перед её носом лежала маленькая убитая антилопа. Рива приблизилась. Она устала, вспотела, руки мелко дрожали от напряжения. От частого дыхания и сухого воздуха в горле клокотало, невероятно сильно захотелось пить.

– Ешь! – рявкнула большая кошка.

Глаза сами собой впились в рваную алую полосу на горле антилопы.

– Не-е-ет... – терпя скребущую боль в гортани прохрипела Рива.

Попыталась пятиться назад, но пума быстро метнулась за спину, придвинулась страшно близко. Сначала сердито зашипела Риве в самое ухо, а потом снова резанула по-человечески:

– Ешь!

В следующую секунду пума скакнула к тушке, рванула антилопье горло, а потом вернулась за спину пленницы и нависла окровавленной мордой над Ривовым затылком. Клацнула злобно зубами.

– Ешь!

Рива зажмурилась, чтобы не видеть, как из убитой антилопы сочится кровь. Припала губами к ране и втянула несколько глотков. Кровь оказалась тёплой, но вовсе не гадкой. Безвкусной. Наверно от страха и отвращения Рива потеряла на время способность нормально понимать вкус. Она снова попыталась отпрянуть, но не тут-то было. Пума зарычала над головой так близко, что девочка мгновенно уткнулась в антилопью плоть снова. Заставила себя сделать несколько больших глотков. «... три, четыре. Сколько будет достаточно, чтобы зверюга отстала?»

После пятого глотка решилась. Осторожно попятилась. Не поднимаясь с четверенек, наоборот низко припадая к земле, виновато наклоняя голову, как делают побитые собаки, уступая более сильному.

Странно, но пума пропустила. Осталась возле антилопы. А Рива доползла до входа в пещеру, скрючилась в тени камня, затихла. В животе забурлило, к горлу подступила запоздалая тошнота. Но неприятные ощущения не обернулись рвотой, каким-то чудом кровавый обед удержался в желудке. Спустя несколько минут даже пришло маленькое облегчение. Рива впервые почувствовала, что в горле не саднит сухостью. Она собралась с силами, перебралась в глубину пещеры и почти мгновенно забылась спасительным сном.

Длинный-предлинный сон перемежался с короткой явью. Кажется ещё раз, или два, злая волшебная пума заставляла пить кровь убитых антилоп. Во второй раз Рива готовилась сопротивляться. Она упиралась, не желала выходить из пещеры и шипела на пуму в ответ: «Зачем заставляешь? Кто я тебе? Лучше убей!» Припомнила и неожиданный ответ: «Они убили сына. Пески подарили мне тебя. Теперь ты моя дочь. И ты будешь есть!»

Это был очередной сон или явь? Рива уже сомневалась во всём. Но однажды проснулась совсем иначе, с ощущениями более явственными, не заторможенными. Сразу захотелось встать. Поднялась, потянулась, касаясь пальцами сводов пещеры. Всё ещё чувствовалась слабость, но она казалась сейчас даже приятной, растекалась трепетными мурашками по животу, по затёкшим от долгого лежания рукам и ногам. И ерунда, что ещё кружилась голова и дрожали коленки, зато приятно напрягались мышцы.

Вышла наружу. Недалеко перед входом, на песчаной проплешине под тенью большого камня лежала волшебная пума, будто ждала. Вечерело. Рива с жадностью втянула воздух. Ей всегда нравился запах сумерек. А тут они пахли особенно, влажной травянистостью близких джунглей и прожаренным на солнце камнем.

Рива подошла и села на песок рядом со спасительницей. Злая, не злая... Чего уж тут бояться, когда столько дней вместе. Волшебная.

– Твоего сына убили? Кто? – слишком поспешно и неожиданно для себя спросила Рива.

– Гиены. Пока я охотилась. Давно.

– Я ...

– Я не стану говорить о нём.

Жёлтые глаза волшебной кошки потемнели, словно присыпались пещерной серой пылью. Пума положила голову на лапы и зажмурилась, может быть останавливала слезу.

– Говори, – разрешила.

– Как тебя зовут? – спросила Рива.

– Ота.

– Как шорох пустынной колючки.

– Нет. Так чеканит эхо в северных горах, когда скачет горный козёл. Я там выросла.

Ота поглядывала сквозь узкие щёлочки глаз и тепло поблёскивала ими, почти как домашняя мудрая кошка.

– Зачем ты пришла в нашу засуху из зелёных гор? – спросила Рива.

– Вначале охотиться, а потом поняла, что эту землю должен кто-то хранить.

– Хранить? Это как?

– Скоро узнаешь.

– А почему ты спасла меня?

– Потому что я храню эту землю, а земля тебя любит.

Ота, выпустив когти, прочертила по песку лапой, словно хотела его зачерпнуть. Рива ловко захватила белую россыпь горсткой и принялась выпускать её тонкой струйкой.

– Вот этот вот песок любит меня?

– Да. И ты его тоже.

– Я?

– Прислушайся и поймёшь.

Рива напряглась, ей даже показалось, что уши зашевелились от стараний, но ничего особенного не услышала.

– Не так, – сказала Ота. – Обними его руками и закрой глаза.

Рива попробовала сделать так, как поняла. Запустила пальцы в песок, закрыла глаза. Вначале ничего не происходило, но потом...

Глаза резко распахнулись. Рива вывернулась всем корпусом навстречу Оте, очутившись опять на четвереньках. В горле переклинило от столпившихся слов. Наконец, прорвало:

– Ты! Ты... У тебя ещё будет маленький сынок. Я увидела! Только что увидела. И ты...

Ота вскочила.

– Тс-с-с... – зашипела она и вспучила брови.

Рива так и застыла с приоткрытым на полуслове ртом. А пума блеснула глазищами и в три прыжка исчезла наверху, за камнями. До Ривы лишь долетели её тихо шелестящие слова:

– Через день ты вернёшься к людям.

Весь следующий день они разговаривали. Ота отвела Риву к маленькому ручью в ближних джунглях. Девочка впервые смогла умыться и попить не крови, а вкуснейшей в мире прохладной воды. Там, в тени, рядом с большой сильной пумой, она ощутила себя почти прежней, почти здоровой.

Узнала и грустную историю спасительницы. После того, как погиб детёныш, убили и его отца, единственного друга Оты. Люди. Охотники решили, что коз по ночам таскают пумы, не поняли, что те хотели лишь помешать, а делают это наглые гиены. Всё что могла предпринять Ота после – это попытаться отвадить дьявольскую банду от своих скал и заставить остерегаться подходить близко к людям. Она отловила по одиночке и убила трёх самых бешеных из гиен. На некоторое время оставшиеся поджали хвосты. Но, понятное дело, война просто так не закончится. С тех пор Ота почти год одна.

Ещё Рива много спрашивала про землю. Почему песок умеет показать картинки из прошлого или даже совсем смутные, но из будущего? А правда ли, что лихорадка наслана на людей богами и почему в Большой Деревне Рива умирала, а рядом с Отой поправилась? Почему у Оты пасть не шевелится, и даже нос не дрогнет, а Рива всё равно слышит человеческие слова? Разве пумы, вообще, разговаривают?

Спрашивать-то спрашивала, только ответ получала на всё один: «Тебя пески любят. Слушай, они обо всём расскажут».

Пожалуй, только в одном пума выделилась. Но и тот ответ лишь растревожил и породил ещё больше вопросов. «Почему я должна вернуться к людям? – спросила Рива». – «Пески спасли тебя. Они тебя выбрали. Теперь ты тоже должна спасать тех, кого любят пески, – ответила Ота». – «Но я же ничего не умею. И как я пойму кого они любят? – удивилась Рива». – «Слушай, – был ответ».

 

Большая Деревня протянулась узким длинным клином вдоль таких же старых как она мандариновых садов до самой Жёлтой реки. От полупустынной саванны до джунглей предгорий. Большая. Жители южной окраины поселения едва ли узнают в лицо каждого из северной.

Солнце ещё не поднялось высоко, когда Ота и Рива вышли на горячий песок перед деревней, что открытой сторожевой полосой отделял царство людей от царства зверей.

Сзади раздалось отвратное гавканье. Это две крупные матёрые гиены нагнали идущих. Голодные. Напали не задумываясь. Хорошо, Рива прихватила в дорогу сухую длинную палку с острым концом. Отбиться от гиен она конечно бы не смогла, но так отчаянно завертела перед собой деревяшкой, что гиены поначалу решили не трогать её. Зато с коротким боевым рыком набросились на Оту.

Взметнулся песок. Ота крутанулась бешеным волчком обороняясь. Но когда стороны отпрянули друг от друга из её правой лапы сочилась кровь.

Ота широко оскалила пасть, но не издала ни звука. Передумала защищаться и первой бросилась на ближайшую гиену. Слились упругим комком, размётывая песок. Вторая гиена нервно подступила, но замешкалась, не смогла поймать момент, чтобы вцепиться в Оту тоже.

Вдруг клубок дерущихся разорвало, будто внутренняя пружина лопнула. С тонким визгом в сторону отлетела гиена. Взъерошена, плечо разорвано. Приличный кусок шкуры болтается грязным ошмётком. Из носа сочится кровь. Ковыляя и поскуливая, раненая отбежала подальше от пумы. Вторая гиена, злобно рявкнула, но благоразумно отступила вслед за первой.

Ушли.

Когда злодейки скрылись из виду, Рива подошла к Оте.

– Они вернутся. Ты ранена, и они вернутся, – горячо зашептала она. – Они позовут своих и вернутся.

– Иди к людям, – отчеканила Ота. – Я спрячусь, я успею.

– Как мне помочь тебе?

– Пески помогут. Иди к людям. И... я устала. Пески выбрали тебя. Теперь ты будешь хранить эту землю. Бойся четвёртого!

Рива уселась на песок, упрямо подвернув под себя ноги. Она уткнула руки в тёплую сыпучую белизну. Солнце быстро поднималось, и песчинки уже обжигали. Закрыла глаза и подумала о бескрайних и глубоких песках так, как учила Ота. Пума не мешала, ждала.

Пески ничего не рассказали о четвёртом, зато Рива чётко увидела кусочки из жизни Оты. Вскочила и вскинула руку направо. В глазах помутнело от слёз, сухостью стянуло горло. Но нужно было успеть сказать самое важное, времени на долгое прощание совсем не осталось.

– Я больше тебя никогда не увижу, – выпалила Рива.

– Бойся четвёртого, – ответила Ота.

– Или здесь, или там тебя... Но у тебя будет сын! И ты успеешь уйти сегодня, но надо прямо сейчас! Туда! – Рива вскинула руку в нужном направлении. – Уходи! – выкрикнула она, а сама круто развернулась и побежала в сторону южных деревенских ворот.

– Бойся четвёртого! – донеслось до неё снова вместо прощания.

Рива не оглянулась. Уже через несколько минут, запыхавшаяся, она проходила под южными воротами в Большую Деревню. Мысли об Оте пока послушно ушли, но совершенно не к месту вдруг осознала, какое никудышное на ней платье. Каменного цвета, но всё равно видно, что грязное. Мятое, на правом плече некрасиво надорвано. Но прямо сейчас с этой неприятностью Рива ничего поделать не могла, поэтому лишь выше вздёрнула подбородок и твёрдо зашагала к дому охотников. Повстречала первых женщин, что хозяйничали перед хижинами. А жильё в деревне толпилось хаотично со всех сторон, и чем ближе к центру, тем теснее.

Скоро Рива услышала удивлённый возглас: «Это дочь охотника Гореха! Разве её не убила лихорадка?» – Потом ещё один и ещё: – «Живая!» – «Вернулась из джунглей!» – «Сколько дней прошло? Десять? От лихорадки все умирают». – «Чудо!» – «Или колдовство! Не приближайтесь к ней. Может, она ещё заразная? Или одержимая?!» – «Куда идёт?»

За спиной Ривы постепенно собиралась толпа. Но она не оглядывалась. С гордо поднятой головой и плотно поджатыми губами шла к дому охотников.

Самая большая из хижин на южной стороне не пустовала. На шум толпы из неё вышел Старший охотник. Неудивительно, что он был на месте, Старший практически жил тут. С кислой миной обозрел людей. На тёмно-коричневом лице, плотном, лоснящемся на солнце, презрением превосходства блеснули чёрные глубоко посаженные глаза. Под напористым гомоном односельчан Старший предпочёл ничего не говорить, выжидательно посмотрел на Риву.

– Пуму нельзя убивать! Мне нужен песок, – сказала она.

Шагнула влево, обогнула озадаченного Старшего, и села на песок перед хижиной, там, где он лежал ровный, не утоптанный людьми. Обняла ладошками тёплую желтизну, закрыла глаза. «Одержимая! – пискнули сзади». – «Нет. Осветлённая! Вспомни легенду». – «Через пески Светлые с богами разговаривали, – добавил кто-то благоговейно».

Через минуту Рива поднялась и опять молча обошла Старшего. Она давно заметила сидящего с краю, у хижины музыканта из своего сна. Высокого, худого, и нескладного. Только теперь Рива знала, что он снился ей не напрасно, и пески подсказали что нужно сделать.

Парень сидел на потрёпанной старой циновке, вытянув ноги вперёд. Одна из них неестественно вывернута в колене и тонкая ниже до самой пятки, как сухая коряга.

Рива присела перед музыкантом на корточки, положила руку на его голую лодыжку и спросила:

– Хочешь снова ходить?

Почувствовала и начинающуюся у парня ту самую лихорадку, но про неё ничего не сказала. Тот вздрогнул. Испуганно заблестел глазами-угольками, завертел чёрно-пепельной кудрявой головой, словно искал среди окружающих поддержки или слова для ответа. В минутной заминке Рива с интересом разглядывала его. Вот как такое недоразумение может рождать волшебную мелодию? – подумала она. Ростом высоченный, лет пятнадцать, а то и шестнадцать, а взгляд робкий, как у нашкодившего мальца. Волосы аккуратными бороздами выбриты на висках, как у серьёзных охотников, зато чуб не ухожен и нелепо топорщится, превращая музыканта в потешного петуха.

Рива удержала серьёзность в лице.

– Помогите ему зайти в хижину, – строго скомандовала в сторону Старшего охотника. – Он должен лежать на твёрдом. У вас ведь есть каменная плита в центре хижины?

Отчего-то Рива не сомневалась, что её послушаются. И, верно. Сразу несколько сильных мужских рук подхватили музыканта и потащили в охотничью хижину. Вошла и Рива.

Вся толпа следом втиснуться не посмела, зашли охотники и несколько самых любопытных из женщин. К счастью, напирать вплотную не решились. В затылок не задышали, поэтому Рива принялась действовать почти спокойно. Она приказала мальчишке лечь, закрыть глаза и не шевелиться. Расположилась возле него удобно.

– Я всё правильно услышала, – прошлёпала беззвучно самой себе. – Значит получится.

Сосредоточилась, и люди за спиной притихли. Тишина сделалась напряжённо колючей, будто и все, и Рива ещё чего-то ждали.

– Я могу помочь? – раздался рядом уверенный молодой голос?

Рива сразу узнала – это тот, из сна, что пугал и бубнил «четыре». Четвёртый? Сердце на мгновение сжалось недобрым предчувствием, а потом ухнуло, застревая где-то в желудке, словно с ниточки оборвалось.

– Чем помочь? – повторил приставучий четвёртый.

– Принеси две крепкие палки и верёвку, – неожиданно для себя спокойно выдала Рива.

«Буду бояться четвёртого после, – мелькнула неуверенная мысль. Сейчас он не опасен, сейчас люди кругом».

– Я быстро, – сказал четвёртый и ушёл.

Рива и оглядываться не стала. Затылком чувствовала, что ушёл и не сомневалась, что вернётся быстро. А с ним и страх. Но, видимо, пески помогали ей в эти минуты, сердечко вернулось на место и снова забилось ровно. Рива накрыла обеими ладонями изувеченное колено нескладёхи-музыканта и зажмурилась. Она не очень-то понимала, чего от неё требуется, но ничего делать и не пришлось. Пески будто только и ждали этого момента. Она словно провалилась в них. Обдало жаром, и в тот же миг в сознании Ривы возникла мелодия из сна. Прекрасная музыка, та самая, что когда-то придумал и наиграл этот нелепый, хромой музыкант, разлилась в душе ровно всегда там и жила. Ринулась живительным мысленным водопадом, мощным, и нежным одновременно. Рива слилась с ним и с жаром песков. Поплыла, охваченная счастьем, как и тогда, когда ещё здоровой девчонкой беззаботно бегала неподалёку от охотничьей хижины, восторженно замирала, но понятия не имела, для чего нужна эта чудесная музыка, и как пески любят и её, и Риву, и музыканта.

О! Рива неожиданно поняла механизм – это достойная плата за исцеление. Пески тянули и впитывали в себя волшебство музыки, давая взамен волшебную силу рукам Ривы. Мелодия не слышимая остальными, гремящая только в душе Ривы, быстро ускользала в песок. Ничего, подумала она, парень выздоровеет и сочинит новую.

Когда из мыслей улетучилась последняя нота, руки целительницы бессильно соскользнули с колена парня на холодный камень. Больной вскрикнул. Почти в едином порыве охнули окружающие. Рива открыла глаза и упреждающе подняла руку, приказывая музыканту не шевелиться. Его колено выправилось, но кожа над ним побагровела и слегка припухла. Мальчишка не мог этого видеть из своего положения.

– Мне не больно, – сказал он и виновато улыбнулся. – Просто тебя так качнуло. Мне показалось, что упадёшь прямо на меня.

– Не упаду, – сказала Рива. – Колено дней через пять заживёт, но до этого ещё будет болеть.

Почувствовала остатки песчаной силы в ладонях. Провела ими над глазами мальчишки и приказала:

– Спи!

Парень мгновенно уснул. Рива не удивилась, усыпила ведь не она, а пески. Зато вокруг снова охнули. Начали уважительно перешёптываться: «Исцелила». – «Одержимая...» – «Да нет же. Светлая! Боги помогли ей через пески». – «Вспомните легенду. Когда-то Светлые жили с нами». – «Сказки». – «Нет. Рива вернулась к нам Осветлённая!»

У Ривы отчего-то зазвенело в ушах, она перестала слушать людей. Навалилась усталость. Подобрала силёнки и поднялась, а перед ней очень некстати возник отец.

– Ривочка...

Голос хриплый, виноватый, тоскливый взгляд. Растерянное родное лицо.

– Я не сержусь на тебя, но домой не пойду, – прошептала едва слышно, но во вновь притихшей хижине её услышали все. В ответ на тоскливый отцовский взгляд захотелось сказать что-то ласковое, но вместо этого только повторила: – Не пойду. Принеси, пожалуйста, чистое платье.

Почувствовала, что вот-вот навернутся слёзы и резко повернулась лицом к Старшему охотнику.

– Пуму нельзя убивать! – сказала, глядя в глаза. – Запомни. Если придёт...

Тот опять равнодушно молчал. Зато заговорил один из охотников, что стоял рядом.

– Так ведь она таскает овец на дальнем пастбище.

– Гиены, – ответила Рива.

– А я и говорил, – вклинился другой охотник. – Следы гиен были свежее.

Рива почувствовала уже совсем нетерпимую усталость, почти такую же, как в тот день, когда едва добралась до пещеры Оты.

– Вы сегодня же пойдёте на дальнее пастбище. Под утро выследите и убьёте одну из гиен. Остальные сами уйдут. Я и он, – кивнула на спящего парня, – останемся тут.

– Тут? – Подал, наконец, голос Старший охотник.

– Ты разрешил ему играть тут на дудочке?

– Так он же поломался год назад, когда работал при мне помощником. Надо парную и теперь чем-то зарабатывать на еду, хоть дудкой.

– Делаешь добро, не делай наполовину. В его родительской хижине остался старый голодный дед. Пусть тоже придёт сюда. Несколько дней, пока парень не сможет вставать, мы втроём будем жить тут. А сейчас все уйдите!

Люди поплелись к выходу. Недовольно покряхтев, за всеми двинулся и Старший охотник. Он не успел заметить, как с лица Ривы мгновенно улетучилась уверенность, ведь на пороге возник четвёртый.

Оба принялись оценивающе разглядывать друг друга. Парень оказался некрасивым. Большеруким и коренастым. Нос широкий, лицо круглое и чёрное, как коровья лепёшка. Глаза на нём кажутся маленькими, но взгляд цепкий и твёрдый. Почти взрослый, лет восемнадцати, сын Старшего охотника, вспомнила Рива. От жёсткой уверенности в его взгляде к ней вернулся панический страх, но только буркнула:

– Палки парню прилаживай! Умеешь?

Четвёртый молча обогнул её, опустился на корточки и принялся крепить палки к распухшей ноге спящего музыканта. От шевелений тот начал просыпаться и постанывать. Рива подошла и присела рядом.

– Ты сегодня играл на дудочке? – начала она отвлекать исцелённого.

– Да. Только заработал всего ничего. – Скривился лицом от боли музыкант. – Три мандарина. Вот, в плетёнке.

Подтолкнул маленькую пыльную сумку к рукам Ривы.

– Три? Почему три? – опять вспомнила цифры из сна.

– Не знаю... – не понял её удивления музыкант.

– Ну, да, нас будет трое с твоим дедом, а не четыре.

Быстро глянула на коренастого, тот будто бы дрогнул при слове «четыре». Почувствовала, что сила песков ещё не ушла от неё вся и скомандовала музыканту: – Спи.

Тот снова послушался.

– Тебе тоже надо отдохнуть, – начал говорить четвёртый, но Рива перебила его:

– Старик уже пришёл?

Она вдруг осознала, что осталась в хижине с четвёртым совсем один на один. Самое время начинать бояться, подумала и едва ли не бегом выскочила на улицу. Но и четвёртый не отстал, вышел следом.

От навязчивого предчувствия беды захотелось убежать, но застыла и облегчённо выдохнула, когда увидела под навесом перед хижиной старика.

– А куда все делись? – спросила вместо приветствия.

– Ты Светлая. Никто не должен тебе мешать, – ответил тихо, смущённо и почему-то отвёл глаза старик.

Дед музыканта оказался одетым бедно в заштопанное рваньё, но выглядел всё рано чистеньким. Высокий и худющий, как внук. Кожа, особенно на лице, сморщенная, как кожура дикого ореха, и тёмно-коричневая, как старые циновки. Зато запахи старика окружили приятные. В воздухе запахло варёным рисом и специями. Перед стариком тлели угли в специально сооружённом ложе на песке. Над ними примостился котелок с ароматным варевом.

Вот тебе и «голодный дед», удивилась Рива, вспомнив видение от песков. Быстро оглянулась на четвёртого, который нахмурился и замер в сторонке, но исчезать явно не собирался. «Это сколько же времени прошло? – задумалась Рива. – Это пески мне так голову заморочили или четвёртый колдун? Сколько времени находилась с ним в хижине, если успел появиться старик, да ещё и похлёбку сварил?

«А...» – не найдя ответа, отмахнулась Рива. Ведь стариковское варево пахло так приятно, а она невероятно устала и уже сотню лет человеческой еды не ела. Приблизилась к костерку. Старик радостно засуетился. Откуда ни возьмись в его руке возникла чистая глиняная миска. Он зачерпнул и протянул Риве похлёбку.

Она уже благодарно улыбалась, а миска с горячим плавно скользила ей в руку, когда рядом стремительно возник четвёртый. Он выбил из руки похлёбку и зашипел грозно, почти как когда-то Ота:

– Я понял! Он служит Четвёртому! Не ешь!

Рива отпрыгнула от шипящего парня, как пугливая дикая коза. Но подняв глаза на оказавшегося совсем близко старика испугалась ещё сильнее. Приветливое до этого лицо расплылось в гадостной презрительной ухмылке. В костлявой руке неизвестно откуда возник тонкий длинный нож.

– Она не Светлая! – прогремел скрипучий голос. – Самозванка! Священная лихорадка забирает всех неверных. Эта девка с нечистыми силами спуталась чтобы выжить! Пламя Четвёртого заберёт неверную!

Нож в руке старика вспыхнул огнём. А Рива лишь задеревенела, не в силах пошевелиться. Взметнувшийся огненный клинок загородил весь мир перед ней. Но... пламя вдруг исчезло из виду. Рива почувствовала резкий толчок. Полетела в песок, перед глазами очень близко оказалась та самая миска, с пролитым белым рисом. А уже в следующую тягучую минуту, когда начала подниматься, Рива увидела и котелок опрокинутым и длинное неподвижное тело старика возле него.

Быстро загородив страшную картину, перед ней возник четвёртый.

– Не смотри, – прохрипел он. – Не надо Светлой на это смотреть.

– Убил?! Зачем?.. – прошелестел едва послушный язык.

– Ты не видела ритуальный кинжал? Он бы убил тебя! Я знал, что старик служит Четвёртому, но не верил, что решится. Думал эти ненормальные только баб пугают, а тут, надо же... Хорошо, что ты в хижине предупредила, считать начала...

– Я? Считать?

– Ну, да. Ты – первая, музыкант – второй, я – третий, а старик, выходит, – четвёртый.

– Так это не ты четвёртый? Он?

– Он. Никак не сочетается: Светлая и Четвёртый.

– Ты веришь в легенду о четырёх богах?

– Теперь, да. Эти фанатики – поклонники Четвёртому Чёрному сегодня озвереют. Но раз пришла ты, значит Светлые боги тоже с нами. И ты не бойся, я буду всегда рядом.

Рива почувствовала дрожь в коленях. Она прошаркала назад и опустилась на песок перед входом в хижину. Плюхнулась в тень и только теперь заметила, что действительно утекла уже уйма времени. Солнце перестало жарить, приближается вечер. Четвёртый, оказавшийся не четвёртым, подошёл и присел рядом так, чтобы по-прежнему загораживать от неё картину с убитым стариком.

– Кое-кто уже заметил, – сказал ровным голосом, без тени вины. – Скоро здесь многие соберутся.

– И что будем делать? Как про старика объясним людям? – Рива от усталости, кажется, уже ничего не чувствовала: ни тревоги, ни чувства голода.

– Люди поймут. Они уже приняли тебя как Светлую. И похлёбку его отравленную увидят и ритуальный нож... А ты и лихорадку лечить можешь?

– Легко. Наверно... Потом точно узнаем.

У коренастого удивлённо приподнялись брови, а Рива вспомнила, как легче лёгкого пески вначале вытянули из музыканта лихорадку при первых же звуках музыки.

– Уверена, что музыкант нам нужен?

– Да.

Рива больше не смотрела на коренастого, она заметила людей. Много людей. И удивилась. Почему-то первые потянулись издалека, будто в ближних хижинах все повымерли.

– Зачем? Трудно с ним будет, всё-таки старик был ему дедом.

– Я объясню тебе потом.

Рива уже сомневалась, что у неё хватит сегодня сил на разговоры и на всех этих идущих к ним людей. А коренастого будто прорвало любопытством:

– А про какую пуму ты говорила отцу?

– Её убьют! – вырвалось несколько громче чем надо, но усталость и это свербящее воспоминание смягчила. – Потом... Про неё тоже потом.

Вдруг Рива увидела отца. Он вынырнул из приближающейся толпы. Шагал напряжённо и быстро с явным намерением обогнать всех. На его согнутой в локте и слегка вытянутой руке колыхалось Ривино любимое платье. Праздничное – красное, с вышивкой деревянными бусинами по вороту. Колыхалось как флаг. Никогда не вернусь домой, подумала Рива, но смотреть на отца и платье-флаг было всё равно приятно.

– Как тебя зовут? – спросила и, чтобы сдержать неуместную улыбку, повернулась лицом к коренастому.

– Скажу... Потом, – тягуче ответил он и не взглянул, ни одним мускулом не дрогнул в лице.

Рива поджала губы, не улыбаться сделалось ещё труднее, у неё даже, кажется, новые силы откуда-то появились. А парень впервые показался ей симпатичным.