Семь выдохов на ступенях к морю

 

Вдох.

Воздух, наждачной бумагой раздирая пересохшее горло, наполнил лёгкие. И не задерживаясь, со свистом и бульканьем выскочил наружу.

– А-ах! Мам!

Непривычно тихий шуршащий голос потревожил дремотный утренний полумрак спальни и тут же утонул в гуле улицы, доносящемся из открытого окна.

«Не слышит. Где же тревожная кнопка?».

Одеяло заходило робкой волной, словно гавань Сент-Джонса от дуновения вечернего бриза.

Выдох.

Дыхание стало ровнее. Воздух не драл гортань, и голос уже увереннее впился в сумрак комнаты.

– Мам!

Бледная рука выпала из-под одеяла и безвольно повисла, касаясь тонкими пальцами пола, раскачиваясь, как лист клёна на флаге у ратуши.

Мощные лапы заскрежетали по хлипкой двери. Она не выдержала напора, распахнулась... в комнату ворвался Зверь – шестьдесят пять фунтов любви – запрыгнул и стал вылизывать своим шершавым языком лицо едва проснувшейся хозяйки.

– Зверь. Кнопка, – прошептала девушка.

Пёс понял. Соскочив с кровати, он лапой ударил по круглой белой штуке, прибитой у прикроватной тумбы. Ничего не произошло. Зверь, подняв голову, уставился на хозяйку – та смотрела в потолок. Вдруг одеяло резко приподнялось, и девушка вдохнула, словно морж, поднявшийся со дна. Зверь знал, что нужно делать. Его учили. Он сел рядом с хозяйкой и завыл.

Дом проснулся.

Раздался шум торопливых шагов, и в спальню влетела взволнованная женщина.

– Кара! Доченька!

Миссис Берг перевернула лёгкое тело дочери на бок, надавила на точки, что ей показывал мистер Лин: Мостик, Особняк, Бездна, Колодец. Пальцы Шарлотты порхали бабочками над Карой.

«Боже, как она похудела за этот месяц!»

Мостик, Особняк, Бездна, Колодец.

– Дыши! Дыши! Ну же!

Слёз не было. Их просто не осталось. Узнав о диагнозе дочери, миссис Берг плакала навзрыд. Но сейчас, через полгода, видя, как угасает её единственное дитя, она боролась до последнего...

Мостик.

Особняк.

Бездна.

Колодец.

Каждое день Шарлотта молилась о спокойном пробуждении Кары. Но вчера они поругались с дочерью, настроение Кары менялось как мартовская погода, и миссис Берг, устав от этих перепадов, выпила немного имбирного пива. Сегодня она проспала. Если бы не Зверь...

Руки давили на точки, – Мостик, Особняк, Бездна, Колодец, – а губы шептали молитву святому Николасу. Она была готова молиться всем богам и богиням, которых могла вспомнить.

Казалось, прошла вечность, но вот синюшно-бледные губы стали розоветь, пропала отрешённость во взоре.

Кара вдохнула.

Зверь залаял, завилял хвостом и, прыгая, стал облизывать пахнущие морем щёки миссис Берг. Шарлотта отстранилась от пса, улыбнулась дочери, перенесла её в кресло и покатила в ванную.

Начинался ещё один отпущенный Каре день.

Выдох.

 

***

 

– Доброе утро. Нам назначено на четыре.

Голос Шарлотты был тих. Она не любила больницы. За свои пятьдесят с небольшим лет она бывала в них всего несколько раз. Ей хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать все свои походы сюда. И каждый визит к врачу добавлял ей шрамов на душе и теле: неважно, будь то аппендицит в пятом классе, кесарево сразу после колледжа, рак печени у Генри или инфаркт через полгода после смерти мужа. Не любила она больницы, но, когда дочь свалилась в душе и не смогла подняться, Шарлотта запихнула свою неприязнь в самый тёмный угол своей души и повела сопротивляющуюся Кару к врачу.

– Зачем мы здесь?

– С тобой что-то не так.

– Не придумывай! Даже фельдшер сказал, что ничего страшного. Обычный коллапс из-за того, что распарилась в душе.

– Ага. Но всё же сказал обратиться к врачу.

– Пф-ф. Да они, наверное, в сговоре. Или доктор маньяк какой-то и доплачивает фельдшерам, чтобы те отправляли ему молоденьких красоток на осмотр.

– Спасибо, дочка. Давно я не получала комплиментов.

– Мама! – Губы Кары сжались в тонкую полоску.

Дочь Шарлотты и Генри не была красавицей. Кара выросла высокой, тощей, угловатой, с крупным носом и узкими губами. Одноклассники дразнили её «Шпалой», а Генри любя называл её «Брам-стеньгой» и брал с собой в море. После пары носов, сломанных девичьей, но привычной к гребле рукой, дразнить Кару перестали. Отец загадочно улыбался и разрешал дочери ходить в море одной. Школу, правда, пришлось поменять. Ну да ладно, в новой к дочке относились сдержанно и не задирали. Видимо, не про все сломанные носы было известно родителям: мир детей живёт по своим законам.

В восемнадцать Кара впервые приняла участие в Королевской регате, и с тех пор только и грезила о Винди Глоуб. В двадцать три она перевернулась на Кубке Америки, но смогла выплыть, несмотря на сломанную руку. Правда, пришлось пробыть в воде пару часов, пока её не подобрал другой люггер. Об этом Шарлотта узнала от Кары, когда та заявилась на порог родительского дома на три дня раньше срока, с рукой на перевязи и потухшими глазами. Страховка покрывала стоимость кредита за яхту, но новый ей не выдали: доверие было подорвано.

А потом заболел Генри. И дочь-пацанка осталась в родном городе, ухаживать за отцом. Денег на лекарства не хватало, Кара устроилась работать в Музей Регаты экскурсоводом, а по выходным вела занятия с детьми в яхт-клубе.

Мужа Шарлотты не стало год назад. На похоронах отца Кара не плакала. Она сжала губы, прямо как сейчас, и с кладбища поехала в гавань. Там взяла старую лодку, на которой училась ходить под парусом в школьные годы, и ушла в море. Вернулась только через три дня, голодная и злая. Хотя как вернулась – катер береговой охраны привёл на буксире. Кара отделалась штрафом в двести долларов и тремя месяцами исправительных работ, лишилась места в яхт-клубе. В музее её, конечно, оставили, мало кто так болел сейчас морем, как она.

– Ну, не смотри на меня так. Идём, нас ждут.

Доктор Кларк, лысеющий толстяк с широкой улыбкой, жестом пригласил их присесть, а сам, заняв место за столом, вмиг посерьёзнел.

– Буду краток. Мне не нравится...

– Вы мне тоже! – Кара перебила врача. – Мам, я же говорила, этот извращенец доплачивает фельдшерам, и они рассказывают про пациентов.

– Кара, тише!

– Ничего страшного, – доктор улыбнулся. – Вот это мне и не нравится. Вспышки раздражительности, слабость в ногах после тёплой ванны.

– Это был душ! – Кара почти кричала.

– Потеря чувствительности. Скажите, давно вы не получаете удовольствия от секса?

– Доктор Кларк! – Шарлотта вскочила и встала между врачом и дочерью. – Что вы себе позволяете?

– Я же говорила, извращенец. – Кара, сузив глаза, посмотрела на врача.

Доктор Кларк выдержал этот взгляд.

– Ну же, Кара, давно? Тот случай со шлюпкой, ты ведь не специально выбросила вёсла? Я просмотрел твою карту: там есть осмотр судового врача с фрегата «Монреаль», да и фельдшер неотложки составил подробный отчёт.

– Кара? – Миссис Берг посмотрела на дочь, словно не узнавая её. – Ты скрывала это от меня?

– Мама – это мелочи. Просто слабость в мышцах.

– Кара, у тебя предположительно рассеянный склероз. – Доктор Кларк замолчал. – После МРТ и пункции я буду знать наверняка.

Выдох.

 

***

 

– Гастон, ко мне! – Голос миссис Берг разнёсся по заднему двору.

Гастон, матёрый шоколадный ньюф, развалившийся в тени навеса, даже не поднял головы. Только мотнул хвостом, словно отсемафорил: мол, слышу, хозяйка, и что?

– Вот ведь тварь блохастая. – Шарлотта ругнулась, она терпеть не могла собак.

Зверя, чёрного лабрадора, ей выдали в клинике: он был обученным псом-поводырём для неврологических больных. С его вездесущностью и суетливостью она мирилась – Зверь помогал справляться с болезнью Кары. Поначалу было тяжело привыкнуть к вечному детству в одном месте у взрослого, местами седого кобеля. Но потом Шарлотта благодарила его неуёмность и энергичность: она спасала от грустных мыслей.

Гастон же был псом Генри. Пока муж был жив, ньюф как-то ещё шевелился: радостно бегал по заднему двору, играя с мячом; плавал в заливе, пока Генри и Кара катались на лодке. После смерти хозяина он всё время лежал на заднем дворе, поднимаясь только чтобы поесть да справить нужду. Единственное, что ещё прерывало собачью тоску, это прогулки с Карой. Дочь уже не ходила, но Дерек, брат Генри, соорудил тележку, и пёс, чьи предки таскали сети из моря, с легкостью катил её в гавань и обратно. Вот и сейчас Шарлотта решила, что Каре захочется посмотреть на море. Оно её успокаивало.

– Гастон! – Шарлотта чуть повысила голос. – Тележка!

Пёс поднял голову. Знакомая команда словно переключила невидимый тумблер внутри животного, он вскочил и радостно завилял хвостом. Когда нужно было, Гастон мог бы по неуёмности обскакать Зверя.

Ньюф схватил стоящую рядом тележку за дышло и подкатил к крыльцу. Шарлотта достала из-под сиденья упряжь, надела на пса, проверила надёжность креплений и пошла в дом за дочерью. Через пять минут они вышли на прогулку к гавани.

Кара молчала, как всегда после приступа, которые стали случаться всё чаще. Рядом со степенно шагающим Гастоном, то забегая вперёд, то труся позади, суетился Зверь. Шарлотта здоровалась с малочисленными встречными, всё же воскресенье, многие были в церкви. Миссис Берг не выдержала затянувшегося молчания:

– Кара, у меня есть сюрприз. Надеюсь, тебе понравится.

– Ты купила мне новые ноги? – сквозь зубы процедила дочь.

– Ты становишься злее с каждым днём. – Голос Шарлотты был полон грусти и усталости.

– Ну, не переживай так, скоро всё закончится. Так что ты мне приготовила?

– Потерпи, скоро всё увидишь. Будешь фраппучино?

– Ага, банановый.

– Хорошо. Тогда я сейчас за ним. А ты побудь тут и никуда не уходи, особенно на небо.

– Ладно, ма, так и быть, сегодня побуду ещё с тобой.

– Гастон, сидеть. – Миссис Берг сменила тон, обращаясь к собакам. – Зверь, сторожи.

Псы знали, что нужно было делать. Правда, Гастон, как и всякий ньюф, достаточно вольно выполнил команду. Он сделал ещё с десяток шагов, остановился под высокой сосной и улёгся в тени дерева. Зверь одарил напарника взглядом, каким смотрят взрослые на напроказничавшего малыша, и, забравшись в тележку, сел напротив Кары.

Девушка отвернулась. Зверь спас её сегодня утром, а до этого три дня назад, когда приступ судорог свалил её во время завтрака, и неделей раньше, когда она потеряла сознание, сидя в туалете. Кара не могла заставить себя смотреть лабрадору в глаза, ей было жалко его. Ведь он старался изо всех сил, но рассеянный склероз – это не бронхит. От него умирают. А от варианта Марбург так и вовсе сгорают дотла, если повезёт, то года за полтора-два, а так максимум год. Каре пока что везло – она заболела пятнадцать месяцев назад. Но отпущенное ей время подходило к концу.

Кара подняла с усилием правую руку, помогая всем туловищем и более послушной левой, и опустила её на загривок Зверя. Пёс наклонился вперёд и положил голову на колени девушки, устраиваясь так, чтобы хозяйке было удобно, а затем стал слегка ворочать головой, заставляя обессилевшую руку шевелиться. Вправо-влево, вправо-влево. Через некоторое время пальцы Кары стали сжиматься, едва-едва. Но Зверю этого было достаточно, и он довольно засопел.

Так их и застала Шарлотта, вышедшая из кофейни.

– Зверь, рядом!

Лабрадор встрепенулся, посмотрел на девушку, та едва заметно кивнула, и пёс выскочил из тележки, за что был награждён печенюшкой. Миссис Берг поставила фраппучино в подстаканник, подала трубочку Каре и, скормив вторую печеньку Гастону, повела свой караван в гавань Кидди-Види.

Вчера в вечернем выпуске новостей Шарлотта узнала, что в Сент-Джонс прибывает экспедиция мистера Абрахама Мэверика, миллионера, который, как и многие его собратья, не был лишён эксцентричности и чудных хобби.

Мистер Мэверик любил корабли. А ещё он любил родной Сент-Джонс, поэтому, едва ему удалось найти на морском дне Атлантики затонувший корабль, он поднял его и привёл в родной город, а точнее, в родную рыбацкую деревушку. Вот только корабль был не испанским галеоном или французской бригантиной, а шхуной работорговцев. В трюмах вместо золотых слитков мистера Мэверика ожидали обглоданные кости и ржавые кандалы.

Миссис Берг довела Гастона с тележкой до набережной по Барроуз-Роуд и остановилась, услышав сдержанное «Ух!» Кары.

– Я знала, что тебе понравится, – улыбаясь, произнесла Шарлотта.

– Понравится что? Вот эта вот развалюха? – Кара кивнула головой в сторону находки мистера Мэверика. – О, ты знаешь, я оценила. Спасибо, мама. Типа, любуйся, доченька – ты не одна не способна ходить в этом мире. Чёрт, как это милосердно! Ты посмотри на это корыто!

Шарлотта отвела глаза от ругающейся Кары. Дочь была непредсказуема, взрывалась из-за малейших пустяков. Уже неизвестно сколько времени прошло с тех пор, как на лице Кары сияла улыбка. Шарлотта посмотрела на замерших туристов и едва слышно прошептала «Извините».

– Что ты там мямлишь? – по-новой завелась дочь. – Перед кем ты там извиняешься? Перед прохожими. Да пошли они! Вот видишь? Они идут. И я когда-то ходила, а теперь не могу. И эта шхуна тоже не может. Ты хоть знаешь, что это шхуна? Нет! Конечно! Откуда тебе! Ты же то в церкви, то в обществе родителей анонимных инвалидов. Смотри! Смотри, кому говорю! Хоть у неё грот и сломан, да фок рассчитан на косой парус. Хорошая шхуна была. Посмотри, какие у неё обводы и оружейные порты. Не корабль, а мечта. А также глянь, какая пробоина в борту, и на носу фигуры нет. А без фигуры на носу ей даже в музее не место. И вот ради этого инвалида ты меня привела сюда! Я такое же уродливое создание вижу в зеркале каждый день!

Голос Кары перешёл на визг. Слёзы градом полились по щекам...

Солнце скрылось за набежавшими тучами, повеяло холодом. Шхуна, поставленная на понтоны, резко качнулась, один из тросов, перекинутый через бушприт, сорвался и сбил концом одного из портовых работников. Кровь брызнула на тёмную от десятилетий пребывания в воде палубу и мгновенно впиталась в древесину, словно пролитое вино в тряпку уборщика.

Просочившись сквозь настил шкафута, тёмно-алые капли живительной влаги понеслись по шпангоуту весенним ручьем. Вот они достигли дна трюма и остановились у проржавевших кандалов, образовав лужицу. Звенья цепи задрожали и втянули в себя жидкость. Ржавчина пошла трещинами, раскрошилась и осыпалась. Проникай в трюм хоть лучик света, он заиграл бы на новом металле оков, свернувшихся спиралью. Полумрак трюма загустел и наполнился звуками. Звуки сплетались в непривычный для северных широт узор:

«Амади вернулся. Амади найдёт путь домой».

«Здравствуй, Мертворождённый. Мы верим тебе».

...Зверь забеспокоился, привстал на задние лапы и стал вылизывать лицо девушки, Гастон, не в состоянии освободиться из сбруи, тяжело вздохнул и лёг на брусчатку мостовой.

– Хватит, – произнесла Шарлотта. В её голосе чувствовались нотки металла. – Если ты считаешь, что только ты имеешь право на жалость к себе, то ты глубоко заблуждаешься. Я чуть больше года как похоронила мужа, и не пройдёт столько же времени, как я похороню дочь. А ты продолжай причитать, словно маленькая эгоистичная девчонка.

Миссис Берг развернулась и нехарактерными для себя, порывистыми шагами двинулась прочь от дочери. Через пару шагов она обернулась и отчеканила:

– Зверь, охраняй. Кара, я позвоню Тиму, он тебя заберёт.

Выдох.

 

***

 

– Здравствуй, Кара. Миссис Берг. Проходите. Доктор Кларк вас ожидает, – голос медсестры был полон сочувственной грусти.

Семейство Берг приходило на осмотры к врачу каждую неделю.

– Спасибо, Гвен, – сказала Шарлотта.

Кара не уделила медсестре и толики внимания, даже не кивнула. Походка девушки изменилась с момента последнего визита. Она стала подволакивать правую ногу, прошаркивая по полу, словно нога была перебита в колене.

Доктор Кларк был в кабинете не один. Рядом с когда-то улыбчивым толстяком сидел приятной наружности молодой человек. На первый взгляд, лет на пять старше Кары, загорелый, с широкой улыбкой, в халате с чужого плеча. Миссис Берг представила, как бы он выглядел во фраке рядом с Карой в белоснежном платье. Ухмыльнулась. Посмотрела на кислую физиономию дочери и решила, что такие мысли вредны в их ситуации, и прогнала их, как дворник голубей со статуй в городском парке. Мысль упорхнула, как тот самый голубь, а затем вновь вернулась. А что? Рассеянный склероз – это же не приговор, вот Кара добьётся ремиссии, и нужно ей жениха искать.

– Добрый день, Кара. Миссис Берг. – Ричард Кларк указал на диван: – Присаживайтесь. Чай?

Дождавшись, пока гости займут предложенные места, доктор продолжил:

– Разрешите представить вам моего коллегу, доктора Тимоти Далтона. Я пригласил Тима, как ведущего специалиста по рассеянному склерозу лаборатории нейроинфекций университета МакГилла.

– Здравствуйте, – Тим слегка кивнул. – Когда Дик написал мне, и я ознакомился с вашей историй, то сразу же приехал к вам.

– Ага, примчались как стервятник, – прошептала девушка, достаточно громко, чтобы присутствующие услышали.

– Кара! – у Шарлотты от возмущения перехватило дыхание

– Что? Ты посмотри на него. Это не монреальский загар. Да и не загорают так на севере. Скажите, доктор, как сейчас на пляжах Мексиканского залива?

– Кара!.. Она не хотела. У неё с нервами не в порядке.

– Ничего страшного. Ваша дочь наблюдательна. Ты права, Кара. Это не канадский загар. Но и не лукавь: ты же знаешь, такой загар не получить, валяясь на берегу, только в море.

– Точно! И вы прилетели сюда не как стервятник, а как баклан, чтобы произвести на меня впечатление. А потом наблюдать меня, как невиданную зверушку. У нас на материке никто больше не болеет рассеянным склерозом, так ведь?

– Кара, прекрати! Ты невыносима! Тебе не невролог нужен, а психотерапевт.

– Ой, да ладно. Это скоро закончится. Не так ли, доктор? Или вы ещё дадите мне пожить?

Шарлотта замерла и посмотрела в упор на дочь. Глаза миссис Берг сузились до двух полосок. В этот момент мать и дочь были похожи друг на друга, словно смотрелись на себя в зеркало.

– Да, Кара. Ты права. У тебя вариант Марбург. Максимум год, и всё.

Выдох.

 

***

Колокольчика, свисающего над дверью, не было слышно из-за скрипа. Шарлотта поморщилась, она не терпела все эти резкие звуки: скрип дверей и половиц, скрежет камня по стеклу и крошащегося пенопласта, дребезжание барабана в стиральной машине, визг бора в кабинете стоматолога. Дверь захлопнулась, Шарлотта вздрогнула. Полумрак помещения пугал, но она собралась с силами и двинулась в глубь помещения. Желания глазеть по сторонам не было, быстрей бы добраться до хозяйки дома.

Миссис Берг огибала тумбы с баночками, стопки книг, словно слаломист флажки на трассе. Через некоторое время она стояла перед дверным проёмом, занавешенным гобеленом.

– Ты не с той стороны вошла, – раздалось сбоку приятное контральто.

Шарлотта вздрогнула и обернулась. Хозяйка голоса была её ровесницей. Невысокая, на полголовы ниже, она излучала такую мощь и превосходство, что миссис Берг почувствовала себя отличницей, пойманной на списывании.

– Я вам звонила, – только и смогла промямлить Шарлотта.

– Да, я догадалась. Я так-то на этом собаку съела. Ну, пойдём. Я, кстати, если не забыла, мисс Бузони, но ты можешь звать меня Сандра.

Гадалка улыбнулась и отодвинула полог, приглашая свою гостью пройти. Шарлотту не пришлось просить дважды, она прошмыгнула в проём, воспользовавшись приглашением, и тут же очутилась в иной обстановке. Слова про другую дверь стали понятны. Комната, куда её пригласила Сандра, разительно отличалась от того завала старья, сквозь который ей пришлось продираться. Стены были задрапированы тёмно-зелёным бархатом с серыми атласными вставками. Через равные промежутки по периметру комнаты на высоте глаз горели электрические свечи, создавая мистический полумрак. В углах стояли курильницы, над которыми поднимался сизый дымок, наполняющий комнату ароматом лаванды, ладана, корицы и сандала. Через пару вдохов у Шарлотты разболелась голова, но отступать было нельзя, слишком многое зависело от этой встречи.

– Садись. Только с той стороны - моё место. – Сандра была резка.

Шарлотта почувствовала, что эта встреча раздражает хозяйку, и она хотела бы быстрее её закончить и избавиться от неуместной гостьи.

– Понимаете... Моя дочь сильно больна, – начала миссис Берг, усевшись на указанный жёсткий деревянный стул. – Она умирает. А я не знаю, как ей помочь.

– И ты считаешь, что я могу помочь? Если кому-то написано умереть, я бессильна. Или ты хочешь узнать, когда?

Сандра развалилась в кресле напротив и прикрыла глаза, ожидая ответ.

– Я просто хочу, чтобы она снова могла ходить. И чтобы мне не пришлось дежурить под её дверью каждое утро, когда у неё случается просоночный паралич и она не может вдохнуть. А ещё я хочу, чтобы ко мне вернулась моя Кара, а не это злобное недовольное создание, в которое она превратилась за последние полгода.

– А, ну так бы и сказала. Пусть умирает, но красивая и любимая. – Цыганка усмехнулась. – Я не могу тебе помочь, уходи. То, что ты просишь, неподвластно романичелс. Моя богиня – Сара-э-Кали – не простит такого вмешательства в судьбу. Но я расскажу, как можно обратиться к ней, чтобы она услышала.

Сандра подалась вперёд, оперлась руками на стол и, заглянув в глаза своей гостьи, тихим голосом, словно боясь, что кто-то подслушает, произнесла:

– Моя богиня могущественна, но капризна, как и любая женщина. Но она мать, как и ты, и, если ты будешь честна с ней, она, возможно, поможет.

– Я готова на всё. – Голос Шарлотты предательски дрогнул, но она быстро справилась с этой слабостью. – Что нужно делать?

– Слушай внимательно. Чтобы привлечь внимание богини, подари ей свою кровь...

Выдох.

 

***

 

Звуки музыки пьянили и очаровывали. Мелодия окутывала, словно рождественский подарок органзой. Уносила прочь от забот и реальности. Кружила голову, словно бокал «Кристалла» на выпускном вечере. Шарлотта, не ожидавшая такого, не заметила, как оказалась за спиной у священника, который самозабвенно и вдохновенно играл Битлз в полупустой церкви на электрооргане. Аккорды сменялись один за другим, мелодия перетекала ручьем из гармонии в гармонию. «Hey, Jude» легким взмахом руки превратился в «While My Guitar Gently Weeps», а затем в «Eleanor Rigby».

Но вот пальцы коснулись чёрно-белых клавиш в последний раз, финальные аккорды сорвались из динамиков и унеслись ввысь, и священник, не поворачивая головы, промолвил:

– Не правда ли — это божественно? Разве творчество – это не искра Божия в человеке?

Шарлотта промолчала, не зная, что ответить на этот вопрос, да и не хотела отвечать. Она была поражена услышанным.

– Разве может быть это происками Падшего? – спросил священник и взял новый аккорд.

Церковь наполнили звуки мелодии из популярного голливудского боевика. Женщина всё силилась вспомнить из какого, но не могла. Будь рядом с ней Кара, та давно бы сказала: «Ма, ну ты чего!». Но Кары тут не было. Дочь находилась в клинике на курсе пульс-терапии. Хотя причём тут пульс, если в неё лили гормоны, словно водопроводную воду. И её худышка-дочь за эти пару недель округлилась, словно была растущей луной.

– А ведь когда-то авторов этой мелодии хотели отлучить от церкви и обвиняли в сатанизме. Представляете? Хотя, что я говорю? Вы ведь пришли сюда не историю взаимоотношений музыкантов и церковников слушать, не так ли?

– Простите, святой отец, я плохая прихожанка. Я не знаю, что мне делать.

– Жить. И молиться за каждый прожитый день.

Священник крутанулся на табурете, и женщина смогла рассмотреть его. Сутулый, поджарый, с цепким взглядом карих глаз и сединой на висках, он уставился на неё, как мальчишка на диковинку в кунсткамере. Миссис Берг поняла, как ощущает себя инфузория на предметном стекле микроскопа.

– Легко сказать, – в голосе Шарлотты появился скепсис. – А если не выходит? Если грустные мысли роятся в голове, что тогда?

– Жить и молиться за каждый прожитый день.

– Вы не слышите! – миссис Берг стало раздражать спокойствие священника.

– Отчего же? Я и слышу, и вижу достаточно хорошо. В отличии от вас, Шарлотта, мать Кары, да пребудет с ней благословение Господа, жена Генри, да будет земля ему пухом, дочь Александра и Терезы, да покоятся они с миром. Бог мой всемогущ и всемилостив, и если пришёл кто в дом к нему с верой в сердце, то распахнёт он двери тому настежь и выйдет навстречу. Но нет в тебе веры, Шарлотта, ибо корысти ты ищешь для себя, а не защиты для дочери.

– Да как вы смеете? – от гнева у Шарлотты перехватило дыхание

– А кто-то сказал, что священник должен быть смирен? Ах да, точно говорили. Ну да ладно, разве пришла бы ты в церковь, не заболей Кара?

– Да что вы себе позволяете?!

– Я? О, бедная Шарлотта, я ждал тебя. Не смотри на меня так. Ещё в прошлый четверг за партией в покер у ребе Ицхака... Да не делай такие глаза. Мы не святые, мы такие же люди, как и наши прихожане. Со слабостями и глупостями. Так что покер по четвергам с коллегами, это нормально.

– Хм.

– Так вот, ещё в прошлый четверг мне рассказали про странную женщину, которая ходит во все церкви и просит помолиться за её тяжело больную дочь. Так что мы поспорили с имамом Кадиром, к кому придёт эта мятущаяся душа первой. И, видимо, я выиграл.

Шарлотта молчала. Накатившая волна обиды рвала ей лёгкие горечью.

– Ты можешь поставить миллион свечей, ты можешь даже принести агнца на заклание. Но это не поможет тебе. Ибо нет в тебе веры, а только отчаянье и страх одиночества. Так что всё, что бы ты ни делала – не поможет.

Священник многозначительно замолчал. Потом взял с крышки электрооргана телефон и произнёс:

– А теперь фото на память, а то этот араб не поверит, что ты пришла ко мне раньше, чем к нему. А сто долларов, как ни крути, это сто долларов.

Выдох.

 

***

 

Тревожная кнопка работала: она ещё днём с помощью Тима проверила. Провозившись полчаса, миссис Берг смогла загрузить простое приложение в свой смартфон, настроила переадресацию в диспетчерскую ближайшей станции неотложной помощи. Надела Зверю новый ошейник с приёмником от кнопки. Потренировала лабрадора, а тот и рад был освоить новый трюк.

Кара не разговаривала с матерью – обиделась, что та оставила её на набережной одну. Шарлотта не стала извиняться: она устала от этого постоянного чувства вины и собственной беспомощности, которое росло в ней словно раковая опухоль. Тим советовал держаться, но это не помогало. Как, впрочем, не помогал и прозак. Миссис Берг вздохнула, словно атлет перед рывком, и аккуратно закрыла дверь в комнату дочери.

– Зверь, сторожи.

Чёрный пёс со всё понимающими глазами замахал хвостом, словно говорил: «Не волнуйся, я исполню свой долг. А ты иди – исполняй свой». Женщина потрепала лабрадора по голове, тайком вытерла о джинсы облизанную ладонь и вышла в прихожую.

У входной двери лежал Гастон. Он даже не удосужился поднять голову, когда Шарлотта перешагнула через него и вышла на улицу. Посмотрев на окно дочери, она увидела, как Кара погасила свет. На заставке смартфона было полдесятого пополудни, рядом мигали цифры пульса и уровень кислорода в крови Кары. Миссис Берг никак не могла выучить это новомодное медицинское слово, что забавляло Тима и раздражало дочь. «Сатуация» или «сатурнация», неважно, главное, что сейчас цифры горели зеленым, а значит, всё хорошо, и есть время осуществить задуманное.

До гавани Кидди-Види она добралась за двадцать минут. Обычно этот маршрут занимал минут сорок, но сейчас не нужно было останавливаться ради фраппучино, или чтобы кто-нибудь из псов сделал своё дело, или потому что Кару укачало. Просто двадцать минут неспешным шагом по вечернему городу. Это такое наслаждение. Тихий бриз треплет волосы, дышать легко и свежо, а настроение поднимается, как самолёт с палубы авианосца. Эх, хорошо.

Шарлотта сбилась с шага и одёрнула себя: «Нельзя так. Каре тяжело, она умирает, а я... я радуюсь вечерней прогулке». Стыдливо оглянувшись по сторонам, убедившись, что на набережной никого нет, женщина поспешила к причалам. Свободного места почти не было, пришвартованные яхты скрывали море от взора. Миссис Берг не стала отчаиваться и поспешила к мосту на Плэзантвилл. На середине моста она остановилась, повертела головой по сторонам – нет ли запоздалых прохожих, – подошла к литым чугунным перилам и посмотрела вниз. Гавань была почти как на ладони, по крайней мере, большая её часть.

В нескольких ярдах от моста стояла опутанная тросами находка мистера Мэверика. На корме было едва различимо её имя. Странно, днём Шарлотта не обратила на это внимания, а сейчас спокойно прочитала: «Джерда». Имя перекатилось на языке, словно драже «джелли-бинс», и растеклось кленовым сиропом. Женщина облизнула вдруг пересохшие губы и прошептала, словно обращаясь к кораблю

– Джерда... Джерда...

Шхуна качнулась, откликаясь на имя. Заскрипел рангоут, перо руля затрепетало, как хвост лабрадора, узнавшего хозяина. Шарлотта вытащила из кармана серебряный нож и полоснула по левой руке поперёк ладони, как учила её Сандра. Сжала кулак, вытянула руку и стряхнула в море каплю крови, приговаривая:

– Сара-э-Кали, услышь меня.

Обрывки такелажа шхуны затрепетали. «Она не слышит, зато слышу я – Амади-Мертворождённый»

– Сделай так, чтобы Кара снова могла ходить и наслаждаться морем, солнцем и ветром. Сделай так, чтобы моя дочь снова улыбалась.

Капля, незаметная в ночи, коснулась поверхности моря. Затем ещё одна и ещё. По воде пошли круги, вопреки законам физики расходясь всё шире и шире, переливаясь в свете луны и фонарей всеми цветами радуги, словно это была не кровь, а бензин. Но вот первый из кругов коснулся обшивки «Джерды», и шхуна накренилась в сторону моста, тросы, удерживающие её, натянулись, понтоны задрожали. Перо руля щелкнуло, как плавник хищной рыбы. Затрещал шпангоут, и из глубины шхуны раздался выдох:

– Ещё!

Задрожали кандалы, оставленные в трюмах дожидаться археологов. Ржавчина слезла с них бурой маслянистой жидкостью, оголяя вязь клейм Дагомеи, разливаясь кляксами на переборках. Кляксы объединялись между собой в лужи, из которых постепенно поднялись тёмные фонтаны. Струи били в переборки в поисках выхода, вот одной из них удалось найти пробоину, и она выбросилась наружу из затхлого заточения, дельфином нырнув в ночную гладь моря. Следом устремились остальные струи, и вот уже из борта шхуны в море изливалась маслянистая бурая река.

– Ещё!

Поток акулой устремился к тому месту, где упала капля крови Шарлотты. Превращаясь на плаву в стаю искажённых жаждой узких ртов, гребущих рук с тонкими длинными пальцами, мельтешащих щупалец с крючьями и присосками. Достигнув моста за пару ударов сердца, рты исторгли очередной визг:

– Ещё!

Шарлотта не слышала. Глаза женщины были широко раскрыты, взгляд устремлён вдаль. Она отрешённо повторяла свою просьбу фразу за фразой. Кровь по её ладони бежала ручьём и весенней капелью падала в разинутые голодные рты.

– Ещё!

Свора устала ждать и, сжавшись как кисть в кулак, резко выбросила вверх щупальце. Оно устремилось к женщине, вырастая, как побег из бобового зернышка Джека. В основной ствол вплетались всё новые щупальца, в которые превращались рты и руки. Ствол становился всё выше и выше. Вот он достиг моста. На его конце появился бутон, который набух и раскрылся ладонью с зубастым ртом миноги в центре.

– Ещё!

Гнилостное дыхание пробудило Шарлотту. Зрачки миссис Берг расширились.

– Кара!

Выдох.

 

***

 

Трель дверного звонка разорвала беспокойную вуаль утренней дремоты. Кара с усилием, сжав зубы, приподнялась на локтях в кровати. Руками поправила ноги и прокричала:

– Мам! Открой дверь!

Звонок раздался снова. «Наверное, пошла в магазин и забыла ключи. Придётся ей открывать».

– Зверь! Кресло!

Лабрадор, спавший в ногах девушки, вскочил, едва услышав своё имя, и потянул за ремень инвалидное кресло. Только кресло коснулось борта кровати, он поставил лапы на тормозную подножку позади колёс и радостно подал голос:

– Гав! Гав!

Хвост пса ходил из стороны в сторону, словно математический маятник в школьной лаборатории. Но вот он сел, тормоз щёлкнул, и кресло перестало ходить ходуном.

– Молодец, Зверь! Помоги, – хриплым голосом сказала Кара.

Трель звонка в очередной раз наполнила просыпающийся дом.

– Вот ведь зараза! Что там у неё случилось.

Лабрадор запрыгнул на кровать, схватил зубами одеяло за угол и оттянул его на другую сторону кровати. Затем подскочил к тумбочке, ухватил лежащее на ней резиновое кольцо и, вернувшись к Каре, подал его. Девушка схватила за кольцо, пёс подтянул её, помогая сесть в кровати. Зверь разжал пасть и быстро перешёл за спину Кары, подталкивая её. Девушка оперлась руками о кровать и со стоном повернулась спиной к креслу. Зверь тенью повторял движения своей хозяйки. Но вот пёс перешёл в кресло, принимая вес измученной болезнью девушки на себя.

Кара откинулась на тёплый бок лабрадора, устало вздохнув. Перебираться с кровати всегда тяжко, но тревожная трель звонка подгоняла девушку. Крохотные остатки хорошего настроения испарились. Отдохнув, Кара переместила руки на подлокотники и подтянула безжизненные ноги. Зверь тихонечко выскользнул из-за спины своей подопечной, и она смогла разместиться в кресле. Пёс отжал тормозную пластинку и, пятясь, выкатил кресло в коридор.

В коридоре было просторней, и Кара смогла развернуться. Зверь перешёл вперёд, схватил поводок и по команде девушки подтянул кресло к входной двери.

Звонок оглушал.

– Да иду. Или ты считаешь, это так легко? – прокричала Кара, поворачивая защёлку.

Замок щёлкнул, дверь распахнулась, и взору девушки предстал констебль в чёрной форменной рубашке с короткими рукавами.

– Мисс Кара Берг? Констебль Оливер Доусон. Разрешите войти?

– Можно подумать, я могу вам помешать!

Констебль протиснулся в дом мимо кресла, взял его за ручки и хотел было откатить девушку в гостиную, но не тут-то было. В ногу, чуть повыше щиколотки, ему впились собачьи зубы. Зверь был добрым псом, до определенного момента. И этот момент наступил. Констебль Доусон разжал руки, кресло откатилась вперёд, а в молодого человека врезалось что-то лохматое и коричневое. Раздался грохот. Когда Кара смогла развернуться, то увидела, что констебль растянулся на полу, на его груди сидит и молча скалится Гастон, а Зверь со вздыбленной шерстью следит за руками и рычит при малейшем движении.

– Мисс Берг, – прокряхтел констебль

Рычание Зверя наполнило прихожую.

– Зверь, Гастон. Фу, рядом. – сказала Кара.

Псы посмотрели на девушку как на любимое, но неразумное дитя. Так это умеют делать только матери и безумно любящие своего хозяина собаки. Посмотрели и продолжили делать всё по-своему.

– Кому сказала, рядом.

«Кара! Приди!» – вдруг раздалось в голове девушки. Это был низкий гортанный шёпот. Девушка дёрнулась и стала прислушиваться, её зрачки расширились.

«Кара! Мы ждём! Ты нужна нам!»

«Что за чертовщина», – мелькнула мысль.

«Кара! Приди! Освободи нас, и ты снова сможешь ходить».

«Ха. Похоже, всё, сбрендила»

«Кара! Море зовёт. Мы ждём»

Девушка тряхнула головой, отгоняя наваждение. Закрыла глаза и стала, сморщившись, тереть рукой лицо. Псы продолжали держать констебля распростёртым на полу.

С подошвы форменного ботинка на пол стекла бурая маслянистая капля. Коснувшись ламината, она закрутилась ртутным шариком, набирая обороты. По прихожей разнёсся тонкий едва слышный визг: люди сморщились, словно от резкой зубной боли, а псы испуганно стали озираться по сторонам. Шарик поднялся над полом на пару дюймов и, разделившись на три части, полетел к своим целям: собакам и их хозяйке.

Каждая из частей шлёпнулась на свою жертву и мгновенно впиталась в кожу. Белки их глаз подёрнулись радужной дымкой.

– Гастон! Фас! – глубоким чужим голосом произнесла Кара.

Псы посмотрели на хозяйку затуманенными глазами и выполнили приказ. Гастон рванулся вперед и мгновенно сомкнул свои челюсти на горле констебля. Несорвавшийся крик боли и ужаса сменился кровавым пенящимся бульканьем. Тело Оливера Доусона билось в предсмертных судорогах на полу, разбрызгивая кровь из прокушенных жил, орошая стены, псов и Кару.

Девушка подняла к лицу забрызганную руку, посмотрела на неё – в глазах пульсировала ржавчина, – и облизнула. По телу разлилась волна тепла, затем миллиарды иголок вонзились в её бесчувственные ноги, и Кара ощутила каждую клеточку своего, казалось бы, уже одеревеневшего тела.

– Кара! Что происходит? – испуганный голос Тима раздался с улицы.

Девушка услышала торопливые шуршащие шаги по гравийной дорожке.

– Зверь! Фас! – губы Кары тронула зловещая улыбка.

Чёрный пёс поднял голову на Тимоти Далтона, и человек отшатнулся. Глаза лабрадора были словно отлиты из чугуна, окислившегося под осенним небом Канады. Сжавшись в комок, Зверь сорвался с места пущенной стрелой. Тим едва успел поднять руки в защите, как клыки животного пробили ему трахею. Он не удержал равновесие и грохнулся на крыльцо.

Кара усмехнулась, крутанулась в кресле и скатилась на нём по пандусу мимо агонизирующего врача. Когда она подъехала к забору, псы оставили в покое затихшие жертвы с развороченными глотками и затрусили рядом с хозяйкой.

За воротами псы схватили поводки, и до гавани Кидди-Види Кара добралась с ветерком.

«Кара! Приди! Мы ждём тебя!»

Голос в голове стал чётче. Разбился на сотню интонаций и оттенков. Звал к себе и рвал её разум на части. Манил свободой и болезненно теребил ржавыми пинцетами сознание девушки.

Псы остановились на верхней площадке лестницы, ведущей к пирсу с пришвартованной «Джердой». Кара привстала и шагнула вперёд, тут же упала на колени, и её вырвало бурой слизью. Рядом в судорожных спазмах корчились псы, извергая из себя желеобразную субстанцию цвета окислившегося чугуна. Их глаза кровоточили, постепенно светлея, словно кто-то выдернул пробку из ванны, полной ржавой воды. За несколько ударов сердца всё закончилось. Псы, взвизгнув, упали бездыханно, а Кара, охнув, вновь стала ощущать, что ноги постепенно немеют.

Лужи кофейного цвета слизи соединились между собой и ручьем понеслись по ступеням к морю. Бесшумно нырнули в его солёную тёмную гладь и устремились к шхуне.

«Кара! Приди! Мы ждём! Ты сильная! Это твой шанс!».

Голоса с новой силой ворвались в голову девушки. Жужжали встревоженным ульем, жалили гордыню, уязвляли самолюбие. Кололи и бичевали.

– А-а-а! – застонала Кара.

И сделала первый шаг на четвереньках. Ноги едва слушались и ощущали холодный шершавый бетон. Это было не самое приятное чувство, но для неё, просидевшей последние полгода в инвалидном кресле, это было сродни вкусу мятного мороженого в жаркий летний день.

Шаг рукой, затем ногой.

Правой.

Левой.

Левой.

Правой.

Ещё раз.

Ещё.

Позади Кары лыжнёй оставались кровавые следы от ободранных о наждачку мостовой голеней. Следы пузырились и вплавлялись в бетон.

Шаг рукой, затем ногой.

Ещё раз.

Провал. Первая ступень закончилась. Кара не удержала равновесие и упала. Раздался хруст. Осколок кости пробил левое предплечье изнутри, разрывая сосуды. Кровь оросила ступени.

«Терпи, Кара! Ты сможешь! Ещё немного!» Девушка не могла понять, кому принадлежит этот голос: ей или чужеродной стае акул, кромсающих разум.

Отдышавшись, Кара продолжила движение. Она старалась не опираться на кисть сломанной руки. Оперевшись на предплечья, она, как солдат на полосе препятствий, поползла к морю.

Правой рукой. Левой ногой. Левой рукой. А-а-а! Как же больно! Правой ногой. Повторить! И ещё раз. Ага, а вот и край. Аккуратно. Но разве может заскорузлое тело быть аккуратным. Ещё одно неловкое движение, и стопа шлёпает по бетону, задевая край ступени.

Хруст!

А-а-а-а!

Девушка обернулась. Мизинец на правой ноге был выгнут под углом в сторону. Сжав зубы, Кара снова встала на четвереньки. Её шатало, как небоскреб при землетрясении. Из перекошенного рта тянулась ниточка слюны. Слёзы струились по щекам.

«Не останавливайся! Мы ждём! Докажи, что достойна ходить по морю!»

Девушка не кричала, а просто скулила. До моря оставалось всего четыре широких ступеньки. Аккуратно опираясь на предплечья и колени, она двигалась к заветной цели.

Шаг. Другой.

Край. Бочком. Ничего ломать больше не хотелось. Но ноги одеревенели, а сломанная рука подогнулась, и Кара покатилась вниз, словно куль.

Ступенька.

Край.

Ступенька.

Кара не пыталась группироваться: она не владела своим телом, чтобы сделать это. Остановить падение она тоже не могла, поэтому просто раскинула руки в стороны.

Хруст.

Правая рука изогнулась в локте под неестественным углом. Падение продолжалось. Кара закрыла глаза. От вращения кружилась голова, но голоса не умолкали ни на мгновение: «Спеши к нам! Мы ждём!»

Край.

Ступенька.

Падение закончилось лицом вниз. Раздался очередной хруст. Кара закашлялась, сплевывая на бетон кровь. Приподняв голову, она почувствовала, что дышать тяжело из-за сломанного носа. Наверняка сломано ещё несколько ребер, но она не была уверена в этом. Ноги вновь стали словно чужие, да и руки затекли.

Глядя по сторонам и мотая головой, словно подслеповатый котёнок, девушка усмехалась разбитыми, набухшими губами. Ей оставалась всего одна ступенька. Собравшись с силами, Кара поползла к воде.

Вот и край. Подтянувшись на предплечьях, девушка скривилась от боли: осколок кости рвал тонкую кожу, оголяя истерзанные истощённые мышцы.

«Ничего, Кара, скоро всё закончится!»

Голос в голове толкал вперед. Сползая на последнюю ступеньку, девушка увидела, что море волнуется и волна заливает пирс.

«Мне осталось чуть-чуть. И я буду свободна»

«Да, Кара! Ты будешь свободна! Ты будешь снова улыбаться! Наслаждаться солнцем, морем и ветром!»

Девушка подтянула себя ещё на несколько дюймов. Замерла, переводя дыхание, сил почти не осталось. Вытянув руки вперёд, впившись растопыренными пальцами в бетон, словно геккон в стекло, Кара согнула локти. Ей удалось ещё приблизиться к краю. Досчитав до пяти, девушка повторила движения.

Хотелось спать. Голова кружилась, веки тяжелели. Голоса в голове спорили между собой, не обращая внимания на Кару:

– Амади, она не справится.

– Мбого, ты не знаешь, о чём говоришь.

– Так, расскажи, Амади, почему ты в неё веришь?

– Потому что у неё есть цель.

– Но...

– Никаких «но», или я, Амади Мертворождённый, не обещал вам свободы, мои братья и сёстры?

– Обещал!

– И я сдержу своё слово!

«Кара! Не спи! Осталось немного!»

Голос убаюкивал, как и знакомый с детства рокот моря.

«Вставай!»

Резкий окрик привёл девушку в чувство. Она приподняла залитое кровью лицо и увидела, что до моря рукой подать. Усталая улыбка коснулась её лица. Кара качнула плечом и выбросила безвольную руку, словно рыбак спиннинг нахлёстом. Кончики пальцев коснулись солёной глади, но волна откатилась, и рука опёрлась на мокрый бетон пирса. Кара выбросила вторую руку, и, уперевшись локтями о край ступени, перевалилась на пирс, упав на спину.

Новая волна накрыла девушку с головой. Море вокруг неё окрасилось в розовый цвет. Лицо защипало. Когда волна отошла, Кара радостно вздохнула и уставилась в небо. Голоса в голове замолчали. Зато послышались голоса на набережной, топот множества ног на ступенях к морю.

Очередная волна подхватила девушку и бережно, словно пушинку, понесла по взволнованной гавани.

«Так не бывает, – подумала Кара. – Я слишком тяжёлая, и должна утонуть».

«Ты ничего не должна, – вновь раздалось в голове. – Это я должен тебе, за твою мечту, и твоей матери, за её любовь».

«Да уж, рассмешил».

«Она будет довольна. Она просила, чтобы ты могла наслаждаться морем, ветром и солнцем, и чтобы непременно улыбалась. Я всегда держу свои обещания».

«Как скажешь», – усмехнулась Кара.

Море послушно ярд за ярдом несло к шхуне «Джерда» изломанное тело девушки, словно кто-то подтягивал его невидимым тросом. На пирсе люди в чёрной форме суетились, показывали на девушку пальцами, запрыгивали в моторную лодку.

Но вот еле дышащая Кара коснулась шхуны. Из борта высунулись сотни крепких кофейного цвета рук и стали передавать девушку друг другу, словно драгоценный сосуд. Вот её пронесли мимо шкафута, затем мимо бака. Вот она уже у форштевня.

Сильные руки перевернули её на живот. Нежные руки причесали волосы и омыли раны. Она почувствовала, как ноги коснулись обшивки шхуны, и провалились внутрь.

Кара улыбалась. Она снова чувствовала. Ноги нашли опору, и падение внутрь корабля прекратилось. Девушка выпрямилась и сложила руки на груди. Её измученные болезнью ноги соприкоснулись с истерзанным деревом «Джерды» и наполнили судно силой и энергией. Кара почувствовала, как начинают расти сломанные фок и грот. Как затягиваются раны пробоин. Как вытягивается вперёд бушприт над её головой. Как изорванные лохмотья водорослей, висящие на реях, превращаются в белоснежные паруса.

Тросы, удерживающие шхуну, лопнули; понтоны не выдержали, и накатившая волна вынесла возрождённую «Джерду» из гавани на просторы Атлантики.

Кара, замерев на носу кариатидой, радовалась утреннему солнцу и свежему ветру. Но восторг длился всего несколько мгновений: девушка посмотрела вниз и увидела, как её ноги деревенеют и покрываются позолотой. Вот уже ноги стали продолжением фальшборта шхуны. Вот позолота добралась до живота. Лицо девушки исказила гримаса ужаса. Она хотела разжать руки, но они уже не слушались. В горле застыл крик...

Выдох...

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 11. Оценка: 4,18 из 5)
Загрузка...