Лес громко дышал, лес бился в истерике – словно раненый острым железом вепрь, словно истощенный в неравном бою буйвол. Испуганные нимфы попрятались у подножья гор; все доброе, что оставалось в природе, болезненно сжалось и стало обрастать щетиной, колючей ежевикой, дубовой корой и ядовитым плющом. Поднял из-подо мха заспанные глаза старый леший – древний леший, глухой и безумный, и пошел осматривать свои владения, стучать по камням омертвевшей палкой, будить прежнее лихо, засевшее глубоко в нутре земли, такое же древнее, как он сам.

И всюду горном зазвучала правда: пора на бой! Битва близко! Людей – гнать!

Заповедный, нетронутый за тысячи лет изоляции лес обнаружили и осквернили, и топор, первым нанесший удар, собирался вернуться, опуститься на живую смолистую плоть вновь – еще, еще и еще...

***

Обычный человек вроде Ломаки в этом нагромождении хвои ничего особенного не видел.

- Ишь ты, наросло, - беспечно говорил он, и топор продолжал умело плясать в его руках, врубаться, вгрызаться в неподатливую древесину, - ничего-о-о, мы это мигом исправим! И будет тут станица, и площадь каменная, и ратушу каменщики князя возведут!

И говорил так Ломака с видом, будто князь ему сам это сказал – шепнул по секрету за ужином после штофа водки.

А вот молодой Бурегор с этим согласен не был, и быть никак не мог. Потому что прекрасно знал: послали их всего-то лишь за корабельными соснами, а чтобы до этих самых корабельных сосен добраться, им топорами и пилами надо проложить себе путь к юго-восточной части леса.

- Буланыч, - говорил он как-то, без обиняков, их мастеру, - а чего мы не сожжем эти липы корявые, которые нам до нужной сосны добраться мешают? Неужели нельзя просто выжечь тут все, к чертям собачьим, да потом пеньки повыдергать? Мы ведь эдак будем года полтора корячиться!

- Ты, Бурька, знай свое дело делай, - сурово отвечал старый лесоруб, - а в дела серьезные не лезь. Мне княжеский фельдъегерь сказал пока липы рубить, так мы и рубим, а он от самого князя говорит. Надо будет – и два года рубить станем. И вообще, иди к Мыките, спроси, когда он нам обед состряпает. Ну, бегом!

Так и жили они неделю в глуши, сорок мужиков, две из них трети лесорубы, а остальные сопутствующие «прилипалы», как называл их Ломака. И если к поварам – например, к старому брыластому Мыките – у него вопросов не возникало, то некоторых остальных видеть в лесоразведке ему было странно и чудно.

- А зачем, скажите на милость, увязался с нами этот очконосатый любитель паучков, муравьев и прочих козявок-инфузорий? – сказал как-то Ломака за обедом. Имел в виду он сутулого-высокого-нескладного профессора энтомологии, что сидел в двух столах от них под раскидистой липой и задумчиво возился ложкой в своей тарелке.

- А ну цыц, коровий сын, - рявкнул на него Корней Буланыч, - этот господин по приказу князя с нами в экспедицию отправиться изволил!

Услышав слово «князь», Ломака втянул голову в плечи и что-то смущенно промямлил. Он-то, здоровый и крепкий, по-настоящему боялся лишь двоих человек: отца своего – некогда полноправного его хозяина, и князя – единственного из господ, кого отец уважал.

А вот профессор «жучиной науки», казалось, вообще никого из людей не боялся и не уважал. Тихий, покойный, что мертвец, предпочитал он компании лесорубов свои старые пыльные книги, и даже в праздничный день, когда никто не работал, вместо того чтобы разделить со всеми радость и мед, охлажденный в местной речушке, один отправился вглубь леса, искать какую-то мелкую шестиногую дрянь. Дровосеки увидели в этом жест презрения – все, кроме Бурегора.

- А профессор там не помрет? – спросил он тогда, сам не ведая у кого.

- Черт его знает, - ответил старший, - но по велению князя господин ученый вольная птица, и делает что хочет.

- А как зовут его хоть? – спросил кто-то.

- Не помню, - старик поморщился и хлебнул из кружки, - какое-то длинное заумное имечко. Не наше. Где-то там, в грамоте княжеской оно написано, но недосуг мне сейчас в бумажках копаться. Вернется – сами его спросите.

Спустя три часа энтомолог вернулся, но имени его так никто и не узнал.

***

Волки сидели в засаде – злые, готовые прыгнуть. Они чуяли человека, а еще – кожу, вареное пшено и дым, запахи которых приносило откуда-то с юга. Но дальше на юг идти им воспрещалось, и они продолжали сидеть, и языки у них истекали слюной.

- Хочу рвать человеков!

- Нельзя. Не велено. Ждем, - отозвался старший волк.

- Идет! – взвизгнул один. – Слушайте!

И верно – через дебри в их сторону пробирался человек. И хотя пахло от него чем-то совсем уж странным и не аппетитным, изголодавшиеся охотники все равно радостно замахали хвостами.

- Ближе бы, - тихо прорычал один.

- Осади, - рыкнул старший, - не велено.

Когда ветки впереди них шелохнулись, двое рванулись навстречу гостю, но...

- Белка, - раздосадовано сказал младший, когда грызун в ужасе метнулся вверх по дереву, - человек запах перебил.

- Жаль. Мелюзгу теперь трогать нельзя. Кабана бы... - проскулил один.

- Или косулю! - размечтался другой.

- Да захлопните вы пасти, - досадливо махнул хвостом старший, - без вас тошно.

Человек не дошел до них каких-то двадцати саженей, а засада так ничем и не увенчалась.

***

На восьмой день экспедиции приключилось кое-что страшное, отчего даже твердолобый Ломака притих и прибрал топор к себе поближе.

- То есть как – волки подрали? – Корней Буланыч сверлил рябого Федьку глазами.

- Ну... - мялся Федя, теребя в руках шапку, - мы по старой просеке пошли, думали, путь скоротать удастся...

- Скоротали?! – Буланыч грозно сверкнул глазами, да так, что все вокруг от него отшатнулись, а Федя тихонько задрожал. – Лошадей мне теперь откуда взять?! Или ты на своем собственном хребте собираешься на восточную заимку лес возить?!

- Да не кипятись ты, Буланыч, - проворчал Мыкита, - ежели здесь волки ходить повадились, нужно князю письмо писать, а не ругаться.

- Ты меня еще поучи, кухаркин сын, - гаркнул голова, - без ученых знаем, что к чему.

Бурегор в это время ухаживал за единственной уцелевшей лошадью и разговаривал с насилу убегшими лесорубами.

- Выскочили – здоровенные, серые! Зубы с мою ладонь, глазищи черные – ужас!

- Самый большой сразу же на моего Бурку кинулся. Вцепился в ноги, стервец. Как плакал мой Бурушка, как кричал...

- Надо собраться и найти разбойников! Пожечь их логовища поганые, да бошки порубить!

- Ну, тут без веления князя ничего сделать нельзя, - заметил Бурегор, - придется ждать.

Так и получилось. Сколько ни бились натерпевшиеся страху добытчики, сколько ни ругались с Корнеем Буланычем, ничего они не добились – только разругались в пух и прах. Без разрешения князя вести охоту здесь могли разве что сами волки.

И до той поры, пока гонец с княжеской грамотой не прибыл, никто от лагеря далеко не отходил, и деревья рубить дозволялось только на ближайшей опушке у берега. Голова лесоразведки, непривычно смущаясь и оттого злея, обратился в первый же день к профессору энтомологии с просьбой не выбираться в чащу.

- Сами понимаете, э-э... Ситуация непростая...

- Конечно. Я понимаю.

- Вот и замечательно, - выдохнул Корней Буланыч и поспешил оставить ученого одного, чтобы не мозолила глаза его сутулая спина... и белые длинные пальцы... и привычка пристально смотреть на собеседника и уж слишком внимательно его слушать.

Нежданно-негаданно наступили прохладные дни – летние и оттого обидные. С реки в глубины чащи пополз бледно-зеленый туман, промозглый и мерзкий; даже дышалось в нем тяжко. Вот только работа в этой мгле не растворялась, и меньше ее не становилось.

А потому однажды вечером, когда туман особенно густо окутал прибрежные земли, Ломака после смены заприметил в зарослях что-то очень странное.

- Ты идешь? – спросил его Бурегор, утирая со лба пот.

- Сейчас, погоди, - медленным, не своим голосом ответил громила. - Смотри-ка, что вон там!

И пальцем показал в сторону кустов, усеянных колючками.

- А что там?

Ломака его уже не слышал, глухо и слепо шагая навстречу манящему зову чего-то непостижимого и неведомого, и радуясь как ребенок. Шум и треск ломающихся колючих веток сопровождал уже не чувствующего боли дровосека.

- Стой! – крикнул Бурегор и ринулся к зарослям, но не успел сделать и двух шагов, как Ломака растаял в изумрудной тени леса.

Один лишь топор его остался лежать в траве – со сгнившей рукоятью и насквозь проржавевшим лезвием.

***

Ночь озарилась огнем. То вдруг вспыхнули искры в темных оврагах – отражения далеких звезд, чей шепот струился среди макушек сосен, будто давно и всеми забытый завет, правдивый и оттого ужасный. На вершинах холмов забормотали древние камни, в чьих полумертвых спящих душах почти угасла жажда крови... но только почти.

- Пора.

Под мерный стук дерева по белому камню сердце леса стало медленно насыщаться силой. Из хаотичного, неясного нагромождения зелени и листвы рождалось подобие космического порядка, незыблемого в своей легковесной гармонии. Так тончайшие переливы мелодии плывут к случайному слушателю в дрожащем знойном воздухе; так ленивые волны накатывают на смиривший безрассудную гордость утес, ставший пологим берегом в мирной лагуне. И к этому колдовству, к необыкновенному даже среди остальных чудес чуду, потянулось все, что не было безразлично к природе.

- Неужели? – проревела чья-то широкая пасть из самой замшелой восточной топи. – Неужто понадобились лесному царю его воины?

С вершины ближайшей горы сорвалась вихрем страшная тень, пронеслась под самым небосводом и припала к земле невдалеке от Большого Древа и его безмолвных белокаменных стражей.

И все, какое ни было в подданных зверье, явилось на зов своего царя. И даже испуганные нимфы, взращенные в холе и неге, вернулись домой – пришли от самых гор босиком по холодным лугам, с могильной решимостью на обиженных лицах.

Последним явился едва все не проспавший медведь, огромный и злой от того, что его самым наглым образом оторвали от любимого занятия, многолетнего сна.

Так собрался в заповедном лесу большой совет, первый с незапамятных времен.

***

Бурегор не знал, как объяснить Буланычу и остальным, куда подевался Ломака.

- Говорю же – он просто шагнул в этот зловредный туман, и все – его как ветром сдуло!

- Так не бывает, - хмурил брови голова лесоразведки.

- Точно, - кивали остальные мужики.

- Да какая разница, бывает так или нет? Ломаку искать надо!

- Это верно, - Буланыч кивнул. – Только ты мне скажи: кто его сейчас искать пойдет, ежели нам пока дальше берега ходить нельзя? Князь уже наверняка выслал десятника с его стрельцами, эти умельцы быстро очистят лес от волчьей заразы, а уж потом мы тут спокойно всю работу доделаем... а до того дня надо в лагере сидеть, раз уж и рядом с берегом небезопасно.

- Коли так, то я сам пойду!

- Ослушаешься приказа князя? Зачем так рисковать? – Корней Буланыч сузил глаза. – Если нашего Ломаку волки уже сожрали, то незачем им еще и прикуску подавать.

- Думаю, Ломака еще живой. И, если позволите, я тоже отправлюсь на его поиски.

Мужичье расступилось. Все изумленно глядели на профессора – тихого, бледного и худощавого смельчака.

- Вы? Вы уж простите... - Корней Буланыч замялся.

- Давайте мы вдвоем пойдем? – спросил Бурегор, сам не понимая у кого – не то у начальника, не то у неожиданно храброго ученого.

Профессор степенно кивнул. Корней Буланыч покачал головой, покривился, будто от зубной боли, и выдохнул:

- Ну, ежели так...

В путь молодой лесоруб взял фляжку с водой, два топора и плотный бурый плащ. Профессор снабдился двумя сумками, крест-накрест перекинул их ремни через плечи.

- Возвращайтесь скорее, - махнул на прощание Мыкита, и остальные мужики подбодрили их одобряющими криками.

А Корней Буланыч так и стоял в тени, все качая головой и морщась.

***

Лес притаился, будто припавший к земле изгнанник: стиснувший зубы, сжавший кулаки. Стволы деревьев великанами тянулись ввысь, теряясь среди звезд, а над корнями плыл таинственный зеленый туман, во влажном мерцании которого угадывались пугающие очертания грядущих угроз.

Бурегор шел осторожно, держа наготове свое привычное орудие, верное и надежное. Профессор энтомологии подле него вышагивал аккуратно, не теряя из виду тропы, по которой они шли от берега прямиком в мглистую гущу, в зеленое душное марево.

- Как вас хоть звать-то, господин?

- Вель, - ответил профессор так, будто они фланировали где-то в центре столицы, а не крались непроглядной ночью сквозь удушливую пелену тумана.

Бурегор кивнул, не в силах сказать что-то еще. Сначала он думал только о том, как скорее бы разыскать Ломаку, да вернуться в лагерь, к теплому костру. Но теперь его мысли все больше занимало необычное поведение ученого. Казалось, тот совершенно переменился с тех пор, как они ступили под сень сосен. Куда делись сутулые плечи? Где медленная, спокойная походка, плавные жесты почтенного и сведущего человека? Взамен им возникли твердая осанка властителя, бодрый широкий шаг, и резкие, порывистые движения преисполненных прыти ног и рук – откуда, почему?!

В какой-то миг господин Вель просто зашагал впереди.

- Вы... знаете где искать Ломаку, так?

Вопрос ученый пропустил мимо ушей – лишь загадочно усмехнулся, даже не взглянув на лесоруба. А лес все мрачнел, опутывал темно-синими тенями стволы и ветви, сгущал туман, словно сгоняя его к ногам двух путников. Где-то в ночи запела гортанно птица – молодой дровосек такой ни разу не слыхал, и по спине его пробежали предательские мурашки. Покрепче сжав рукоять топора, он прижал к себе его обух, словно могучий древний оберег.

- Кажется, нас уже заметили, - негромко сказал господин Вель.

- Кто?

Ученый вновь не ответил. Паника тошнотворной кашей вспенилась в груди молодого лесоруба, превращая его былую решимость в потерянность.

«Нет, нет, погоди Бурегор, не смей бояться... должно быть это туман – если из-за него Ломака сбежал в чащобу, то нечего и удивляться, что тебе стало так жутко, так несладко. Думай о хорошем. О доме... О родителях... О Наринке. Какие у нее косы! А как она в платье через костер прыгала на прошлого Купалу?»

Понемногу страх ослабел, недовольно ворча тяжелым биением сердца; уступил место мыслям о том, как счастливый лесоруб вернется с лесоразведки с хорошими деньгами и непременно позовет замуж Наринку, высокую, веснушчатую, длинноногую Наринку, с которой однажды целовался цветущей весной...

- Мы почти пришли, - сказал внезапно Вель, вырвав спутника из трясины приятных мыслей. – Скоро топор тебе пригодится. Готовься.

Совершенно не понимая в чем дело, владелец топора перехватил его рукоять и поежился от набежавшего ветра.

- Ложись!

Крепкая рука схватила Бурегора за шиворот и прижала к полу, больно плюхнув носом оземь. От неожиданности едва не выронив оружие, он вскинул голову и увидел, как деревья качнулись под натиском неведомой силы, и еще один порыв холодного ветра пронесся сверху, унося с собой ветви, листья и всякий другой сор.

- Что это такое? – едва выдавил из себя.

Ответа в очередной раз не получил; вместо этого его удивительный спутник ринулся прямиком в лапы ужасной силы, сметающей ветром деревья. Порывы воздуха унесли клубы тумана, и Бурегор, наконец, различил их источник – огромную, не ниже дерева птицу о двух головах. Она махала крыльями все быстрее и быстрее, и от этих взмахов вот-вот готов был родиться самый настоящий смерч, единственной целью которого стали бы они двое...

- Стой! Он убьет тебя!

Но господин Вель и не думал останавливаться – твердо шагал вперед, не обращая внимания на порывы ветра, лишь придерживая обе свои сумки руками.

Пораженный, лесоруб почувствовал, как разлился по лицу рдеющим пятном его стыд. Понукая себя этим стыдом как бичом, он вскочил на ноги и побежал следом за ученым. Ветер царапал лицо, в глаза набивалась пыль, но Бурегор не мог остановиться – уже не бежал, но шагал, превозмогая напор ветра, до тех пор, пока в воспаленных глазах его не отразились оба огромных клюва хищной орлоподобной бестии, усевшейся на опушке, словно на троне. Будто бы удивленная, птица склонилась над врагами с любопытством, какое присуще энтомологу, наблюдающему за двумя озлобленными муравьями...

Господин Вель заранее шагнул в сторону, пустив своего помощника вперед. Он все хорошо рассчитал, и потому, когда рука его скользнула в сумку, в ней оказался нужный пузырек с нужным снадобьем.

- Открой рот, - приказал он, и голос его перекрыл шум ветра, - открывай!

Не сознавая, что происходит, гордая властительница гор, древнее могучее божество раскрыло оба клюва – всего лишь на мгновение, но этого хватило Велю: он ловко и точно метнул флакон со снадобьем в разверстую пасть одуревшей богини, после чего крикнул:

- Топор!

Это слово подействовало на Бурегора как заклинание. Воздев к темному небу обух, он бросился на зловредную птицу с остервенением, какого сам в себе не подозревал. Острие топора просвистело в воздухе и с оглушительным раскатом грома вошло в могучую грудь птицы, да так, что лесоруб повис на ней, держась за прочную рукоять.

- Как вы смеете... - сказала одна из голов птицы, в то время как вторая жалобно клокотала, но обе не могли сделать ничего больше – снадобье господина Веля на время лишило их возможности двигаться.

- Добей ее! – крикнул Вель сквозь новый раскат грома. Заражаясь кровожадностью, прогремевшей в голосе господина, Бурегор с силой дернулся и рассек врага пополам.

В предсмертной агонии горное божество сбросило с себя оковы оцепенения, и одним мощным ударом крыла сшибла стоявшего слишком близко соперника с ног. Теряя сознание, невольный воин видел, как господин Вель шагнул к птице; в руке его блеснул кинжал, с губ слетели какие-то слова...

И все провалилось во тьму.

***

- Вставай. Мне некогда тебя ждать.

Бурегор почувствовал, как жгуче саднит под ребрами, но нашел в себе силы приподняться, облокотившись на поваленное ветром дерево.

- Мы победили?

- Пока еще нет. Нужно идти.

Ученый помог ему подняться, и лесоруб в очередной раз подумал: откуда в таком худосочном теле столько силы?

- Вы не просто ученый, ведь так? Не только козявок своих изучаете?

- Тут ты прав. Но говорить об этом сейчас не резон.

- А... где птица?

Гигантского пернатого тела нигде не было видно. Крови тоже.

- Неважно. Пойдем уже.

Вель зашагал дальше; ничего не оставалось, кроме как двинуться следом, в глубины темного леса. И хотя туман и страх немного рассеялись, Бурегору даже думать не хотелось о том, что ждет их в далеком зловещем сумраке.

А еще о том, кто же его спутник на самом деле.

***

- Ку-ку!

Звонкий девичий голос пропел в тиши. Бурегор остановился.

- Вы это слышали?

- Да. Просто не обращай внимания, идем.

Лесоруб кивнул, и они зашагали дальше. Тропа у них под ногами медленно таяла в траве, и вскоре они шли уже по росистому холму, одиноко вздымающемуся среди дремучих чащоб. На вершине его покоился большой белый камень.

- Что это за холм? Никогда такого не видел.

- Не задавай вопросов, на которые не готов получить ответы.

Такая манера разговора уже изрядно начинала злить молодого и гордого дровосека, но он слишком боялся ответить грубостью – а ну как этот странный и страшный господин разозлится и, чего недоброго, вольет ему в глотку флакон с дурным зельем?

- Ку-ку!

На этот раз лесоруб даже не остановился, но краем глаза заметил высокую темную фигуру у подножья холма. Повернувшись, он с удивлением понял, что теперь там никого нет.

- Там кто-то был!

- Тебе кажется.

Спустившись следом за Велем, Бурегор вновь услышал зов, на этот раз где-то позади. Обернувшись, увидел на вершине холма Наринку – все такую же высокую, красивую и улыбчивую, как раньше.

- Наринка?

- Иди ко мне, милый. Я так долго ждала...

Звонкая оплеуха привела его в чувство. По щеке и уху разлилось тепло, и далекий прекрасный голос растворился в ночи, взамен ему пришел злой:

- Уймись, дурак. Ты кормишь их своими желаниями. Не думай ни о чем и шагай!

Лицо ученого господина оставалось по-прежнему бледным и покойным, но глаза его полыхнули таким гневом, что Бурегору не захотелось с ним спорить.

Когда они вновь ступили под сень высоких сосен, дровосек растерянно, будто что-то забыв, оглянулся назад.

И на вершине холма увидел, как машет ему рукой Наринка, и улыбается, и черные блестящие жуки, копошась, гложут беспощадно ее гниющее заживо веснушчатое лицо.

***

Дышать становилось все тяжелее и тяжелее.

- Что это за запах? – лесоруб прикрыл нос и рот рукой. – Будто земля киснет и гниет!

- В каком-то смысле так и есть, - ученый принюхался. – Подходим к болоту.

- Откуда оно здесь? Болота должны быть на востоке!

- Вот и мне интересно.

Под ногами зачавкало. Бурегор выругался – его сапоги не предназначались для здешних трясин, коварных и неизведанных. Особенно когда их в этой части леса и быть-то не должно!

- Уходите отсюда, двуногие твари.

Голос с визгом пробил воздух, будто тяжелый пушечный снаряд. Одна из двуногих тварей так и застыла с мокрыми ногами, чувствуя себя чем-то совсем уж мелким и незначительным.

- Кто смеет приказывать нам? – спокойно сказал господин Вель, не выказывая ни капли страха. – Покажись!

Земля задрожала, и сердце у Бурегора ушло в пятки. Он обреченно подумал, что уже устал пугаться каждой тени... хотя на этот раз угрожала им отнюдь не тень.

Деревья впереди внезапно исчезли – то рассеялись злые чары, ловушкой расставленные у нежданных гостей на пути, и взорам их предстала раскинувшаяся до горизонта единообразная топь в самом гадком своем проявлении. То тут, то там с невидимого дна вздымались пузыри газа; вырываясь на поверхность грязевой мути и лопаясь, они, по видимости, и оставляли после себя тошнотворную вонь.

- С нами что, заговорило болото?

- Не неси чепухи.

Земля вновь затряслась, и с громким хлюпаньем топь просела, образовав огромную глубокую грязевую воронку. Господин Вель сделал шаг назад, уклонившись от брызг; его спутник замешкался, но успел прикрыться плащом.

- Вот, - в руку лесоруба будто сам собой лег стеклянный пузырек. – Открой и выпей, скорее.

Не задумываясь, тот повиновался; запоздалые сомнения впились ему в голову, но времени на них не было: грязь впереди них взметнулась вверх, а обратно стекла уже по бокам и рылу огромного существа – куда более страшного, чем гигантская двуглавая птица.

- Я повторяю: уходите, неразумные. Вам нечего делать во владениях моего царя.

- Твоему царю недолго осталось править.

Дикий оглушающий визг прокатился по окрестностям, заставил птиц вспорхнуть с ветвей и отправиться в более безопасное место.

- Что, не нравится, когда говорят правду? – господин Вель усмехнулся. – Право, я даже не знаю, что хуже: то, что ваш царь прячется, или то, что его лучший воин – паршивая грязная свинья.

- Я с удовольствием съем твое тело, человек. И второго тоже... а куда это он подевался? Неужели сбежал, едва меня завидев?

Бурегор стоял на месте ни жив ни мертв, оглушено глядя на огромного вепря и его клыки, каждый длиной с руку и шириной с ладонь.

«Нет уж, с такой громадиной нам ни за что не справиться!»

«Не бойся, мальчик. Этот хряк слепой и почти не видит нас. Ты выпил зелье, которое лишает человеческого запаха: без него тварь тебя даже не заметит. Возьми свой топор и подкрадись к нему с левого бока. Там увидишь шрам – вскрой его одним ударом, а я сделаю остальное».

Слова ученого прозвучали так отчетливо и ясно, будто тот сказал их вслух и громко... но ничего подобного – господин Вель в это время продолжал оскорблять хранителя топей:

- Единственное, чем ты можешь напугать, так это вонью из своей гнилой пасти. Если хочешь со мной сразиться, тебе стоит вылезти из своей поганой дыры!

Огласив лес и болота новым визгом, гигантский вепрь выскочил из грязи, обдав Бурегора зловонной волной, и кинулся к ненавистному врагу, к этому мелкому, пакостному человечку, что так нагло посмел...

Взмах! – и топор вошел прямо в бережно зашитую ивовыми прутами и заживленную нимфами рану, нанесенную в незапамятные времена королем великанов, давно уже истребленных, но и поныне ненавистных хранителю топей. В один миг в его памяти вместе с болью взорвались старые воспоминания – осколки былого, острые, словно меч, нанесший ту рану.

Молодой дровосек не чувствовал себя великаном, когда с силой вогнал острие топора в огромную расщелину между двумя пластами толстой щетинистой шкуры первобытного слепого чудовища. Он чувствовал себя скорее блохой, укусившей это чудовище, но укус оказался крайне сильным – потрясенный нежданной болью зверь сначала замер на месте, а потом резко взбрыкнул, обдав все кругом волной грязи, которой Бурегора на этот раз попросту смело, сбив с ног. И снова он почувствовал себя тряпичной куклой на ветру, но на этот раз сознания не потерял, отделавшись грязью во рту и глотке и угодив прямиком в вязкую трясину.

- Пришла пора прощаться с родным болотом, - сказал господин Вель властно и громко. – Но для тебя мы найдем новое, куда более интересное.

Тогда же грянул взрыв, в котором потонули и рев умирающего бога, и его огромная туша. Оглушенный шумом и ослепленный залепившей глаза грязью, Бурегор не видел, как это все произошло, но когда выбрался на более-менее сухой и твердый берег, болото и его властелин пропали, будто их и вовсе не было.

Отплевываясь, гроза вепрей с трудом поднялся на ноги.

- Как ощущения? – снисходительным голосом спросил ученый.

- Жутко, - утирая глаза, признался Бурегор. – Что это за зверь?

- Не думаю, что ты настолько глуп, чтобы не понять этого самому, - господин Вель зло усмехнулся. – Ладно, пора идти дальше.

- А кто ты такой? Я слышал твой голос в голове! Кто ты?

Все вокруг вздохнуло, словно в ожидании ответа. Бурегор обернулся: всюду во тьме пылали маленькие яркие огоньки, зеленые и красные, будто редкие алмазы на дне темной шахты.

- Пожалуй, сейчас тебе должно быть интереснее, кто они такие.

- И кто же? – голос Бурегора дрогнул.

- Другие духи, слабее и трусливее курицы и свиньи, с которыми мы уже столкнулись.

- Они не нападут?

- Нет. Слишком боятся.

- Кого? Вас?

- Нас обоих. И твоего топора.

Бурегор не знал, правда это или нет, но пока они вдвоем снова шагали через густую, пахнущую прелой хвоей тьму, ни одна страшная тварь не выскочила перед ними, не напала из-за кустов, не наполнила ночь своими воплями. Думал он теперь лишь об одном: где же в этом огромном лесу они найдут бедного Ломаку? Гадким укором вспомнились слова начальника: уж не съели ли его?

Как только они вышли на усеянную синими цветами поляну, господин Вель остановился.

- Стой... ты чувствуешь?

- Что чувствую?

В хвойнике наступила мертвая, неестественная тишина. Не слышимо стало пение сверчков вблизи, уханье сов вдали, перешептывание деревьев вверху. Воцарилось абсолютное безмолвие.

- Сейчас что-то будет, - сказал господин Вель, и из его уст это прозвучало страшнее, чем любой другой звук из запутанных коридоров дремучих дебрей.

Тогда и рык прокатился по окрестностям – мощный, преисполненный настоящего, живого величия, гордый и пламенный; в этом рыке, как в боевой песне, восхвалялась любая доблесть и самоотречение.

- А вот и настоящий властелин этого края, его тайный хранитель, - сказал тихо Вель, и в голосе его внезапно прорезалась странная учтивость вперемешку с опаской. – Стой на месте и ничего не делай. Я долго готовился к этой схватке.

Бурегор ничего не ответил и не смог даже кивнуть – на это просто не оставалось душевных сил.

- Пришла пора старым сказкам стать частью великой злой силы, о, великий хранитель! – прокричал ученый, извлекая из своей сумки несколько бутылочек. После этого жадно приложился к каждой, осушил их, осторожно убрал склянки в сумки и положил их на землю.

- Время – не твое дело, темная тварь. Да и в лесу нашем тебе и таким как ты нечего делать.

- Ошибаешься. Теперь вы должны, нет, обязаны присоединиться к нам. В новом мире таким как вы места нет и не будет, а значит...

Огромный разъяренный медведь появился из ниоткуда прямо перед Велем, гордо стоящим посреди поляны, и ударил тяжелой лапой... но гордый силуэт растворился, и когти прошли сквозь зыбкий мираж из пыли и памяти.

- Ты слишком долго плутал по мирам грез, хранитель!

Все произошло настолько быстро, что Бурегор толком ничего не смог рассмотреть; заметил лишь только, что Вель оказался верхом на медведе и начал неистово рвать его шкуру и алую плоть голыми руками. Рев старого медведя превратился в жалобный крик, а вместе с ним застонал и лес.

- Что вы делаете? Прекратите! – дровосек хотел двинуться с места, но не смог.

- Ты слишком слаб, хранитель! – дико кричал Вель, и голос его звучал громом в небе, и молнии озаряли озлобленное лицо, в котором обнажилось куда больше зверского, чем в исполинском медведе, которого он терзал.

Внезапно в этом хаосе отвратительной битвы раздалась звонкая трель, песнь пущенной кем-то стрелы, и озверевший ученый свалился с медведя, который уже истекал кровью и не мог даже двинуться с места.

- Уходите отсюда, вы оба! Никто в этом лесу больше не пострадает из-за вашего колдовства и вашей кровожадности!

Бурегор с удивлением глядел, как растворяется во мраке тело израненного медведя, и как из темноты на поляну ступает...

- Ломака!?

Его друг, высокий и широкоплечий, под сенью могучих деревьев казался еще более статным и сильным чем обычно; лицо его и вовсе горело воинственной строгостью. В руках он держал лук, на тетиву которого уже наложил стрелу.

- Следующая полетит в тебя, нарушитель! Уходите!

Нарушитель хотел шагнуть, но снова не смог – чары до сих пор крепко его держали.

- Ломака! Ты...

Чары со звоном лопнули – из плеча его вдруг выросла стрела, и тело отбросило со страшной силой, и все покатилось кубарем – хвоя перед глазами, звезды в глубинах неба, запахи сырой земли и крови, заляпанный грязью плащ, полные ярости глаза страшного ученого, который, конечно, никаким ученым не был...

***

У сердца леса собрались все, кто сумел выжить в битве. Перепуганные нимфы жались к белым жертвенным камням, зверье притаилось у корней деревьев с горящими алчным голодом глазами.

- Вон они! Ведут! – прорычал один из волков.

- Сколько раз тебе говорить: помолчи! – рыкнул на него старший и пребольно цапнул за лапу, да так, что младший заскулил.

Двух мужей вел третий, зачарованный. В глазах его сверкало изумрудное пламя: дар самого лесного царя.

- А мы их потом сможем скушать? – проскулил неисправимый укушенный.

Старший сдался и сделал вид, что его не услышал.

У Большого Древа на белом алтаре восседал лесной царь – могучий бог жизни, само сердце этой земли. Старые, иссушенные тысячелетиями руки простерлись ко всем своим плодам, посевам и детям; тело, напоминающее уродливые переплетающиеся корни, недвижно покоилось, ожидая исключительно правильного момента. И зеленый огонек неизбежного безумия, пришедший из глубин угасшей человеческой веры, ждал подходящего момента вместе с ним.

Бурегор впал в состояние, в котором не мог даже толком думать – только шагать по указке бывшего друга, некогда рубившего деревья и вдруг обернувшегося их защитником.

- Единый светлый бог шагает по миру, и свет его застилает небо. Но всякий бог отбрасывает тень, и этот, новый, не исключение. Теперь все мы живем в его тени – копошимся, сохнем, хиреем. Такова новая человеческая вера, и мы ничего с этим не сможем поделать!

Плененный дровосек услышал эти слова, но даже не понял, кто их говорит.

- Я и сам некогда жил богом, грозным, но справедливым. Щедрой дланью даровал своему народу дожди и урожаи, наказывал великих царей и жрецов за гордыню и нечестивость. Но все прошло – высохло, словно первая роса жарким летом. Так и ваши жертвенные камни уже века стоят ненужные, заброшенные, заросшие бурьяном! Поглядите на них! Поглядите!

Этот с жаром брошенный приказ заставил Бурегора очнуться и вскинуть голову. Впереди он увидел огромный алтарь, на вершине которого восседало нечто человекоподобное, но больше похожее на груду веток; вокруг алтаря в зарослях зелени стояли белые камни, к которым жались и тянули руки бледные тени, жалкие призраки былого страха и силы.

- Кто ты такой, что сумел побороть наших могучих воинов? – кричали они злобно. – Кто такой, что нагнал на нас проклятия и запреты? Кто ты, чтобы приходить сюда и стыдить само сердце этой земли?

- Я – Повелитель мух, Князь бессчетных легионов бесов, бесконечная длань Тьмы! Мое имя Вельзевул, и я прибыл на Землю, чтобы отправить всех ложных богов в ад!

Странное оцепенение спало, и Бурегор увидел, как сотни озлобленных теней метнулись к ним двоим, но столкнулись со странной гудящей стеной, которая оказалась бесконечным роем крылатых черных насекомых. Испугавшись, лесоруб упал на колени и закрыл глаза руками, ожидая неизбежной смерти...

- Не бойся. Я не причиню тебе вреда, да и наши враги ничего тебе больше не сделают. Но мне нужна твоя помощь, человек.

Дровосек вскинул голову и увидел, что его спутник, как самый настоящий и страшный оборотень, ужасно переменился. Теперь Вельзевул целиком состоял из отвратительных насекомых – жуков и червей, мух и гусениц, ос и шершней, которые беспрестанно копошились и двигались, представляя собой нечто хаотическое, в корне неправильное и опасное по сути своей. Единственной точкой, в которой это беспорядочное создание сходилось в некое подобие холодного и насмешливого порядка, была служившая лицом белая маска – абсолютно гладкая, безглазая и со скалящейся прорезью вместо рта; из нее, будто из бездонной бочки, и доносился жуткий гудящий голос демона.

- Ты... ты говорил про Бога и...

- Это сейчас неважно. Топор еще у тебя? Мы должны закончить начатое. Тот медведь ранен и теперь спит, более он не представляет опасности. Его мы можем оставить в целости, чтобы лес жил и дальше. Но царя его нужно убить, иначе этот безумец сам погубит все, что мы с тобой сегодня видели.

Бурегор нащупал на поясе второй свой топор и зачем-то снял его с петли.

- Отлично, - демон кивнул своей жуткой головой, - а теперь идем!

Не обращая внимания ни на рой мух, ни на жалобные крики духов снаружи, повелитель бесов двинулся вперед. Оставалось лишь шагать за ним и оглядываться по сторонам, наблюдать, как волки пытаются прыгнуть сквозь завесу тьмы, и алчные насекомые оставляют от каждого одни лишь голые кости, как колдовство нимф бессильной звездной пылью падает пред могуществом адского князя, и неоплаканные девы плачут в немом отчаянии.

Так они и шли, демон и человек, к белокаменному алтарю, на котором их ждал лесной бог – старый и скрюченный, жалкий и утративший остатки разума – до тех пор, пока Бурегор не увидел его прямо перед собой и не убедился в этом. Топор в руке потяжелел, словно дерево рукояти обратилось в железо, а железо острия – в золото.

- Убей его, - прогудел рой, - убей!

- Я...

Черные глаза лесного царя задрожали, и кипучие смолистые слезы покатились из них.

- Я не...

Человек смотрел на бога и не чувствовал к нему никакой ненависти.

- Я не хочу!

- Ты должен, - прошелестели крылья мух, - иначе окажешься в глубинах ада и познаешь мучения, о которых пока даже не подозреваешь!

- Убей меня, - прошептало жалкое создание, - убей, наконец, чтобы я больше не мучился. Боги не рождены для страданий. Так не должно быть.

- Для страданий рождены люди, - заметил Вельзевул и рассмеялся, - так что не напоминай мне об этом, и умри, наконец!

Стиснув зубы, дровосек сделал свою работу. А когда закончил, слезы уже засохли на его обветренном лице. Рой мух исчез, а вместе с ним и все безымянные духи заповедного леса. Обнаружив дикую жажду, лесоруб нашарил на поясе чудом уцелевшую, хотя и заляпанную грязью флягу с водой и опустошил ее одним долгим глотком.

Как оказалось, рассвет все это время близился. Заря уже занималась над кронами сосен, чадя легким туманом с болот, куда более далеких, чем прошедшей безумной ночью.

- Молодец, человек. Великое дело сделал.

- Мне так почему-то не кажется, - признался Бурегор убито.

Полный горечи крик огласил оскверненное святилище. Человек с луком и стрелами бежал к ним с края поляны, куда его отбросило после гибели господина. Обезумевший от жажды силы, которой он в одночасье лишился, неудачливый защитник леса возжелал отомстить за гибель своего благодетеля.

- Ломака, стой! - крикнул его товарищ, но сделать ничего не успел.

Первая стрела просвистела над его головой, заставив пригнуться; вторая не успела покинуть колчан, как лук упал на усеянную пеплом землю.

Жизнь оборвалась вместе с истлевшей тетивой.

- Зачем? Зачем ты это сделал?

Вельзевул вновь обернулся ученым и усмехнулся своей едкой злой улыбкой.

- Разве не слышал? Человек рожден для страданий. А лучшие страдания ожидают вас в аду. Твой друг уже там. Хочешь на него взглянуть?

Бурегор только опустил голову.

- Нет? Ну, как хочешь. Но уж от подарка не откажешься, надеюсь?

В руки лесоруба лег колчан со стрелами, сплетенный из живой зелени; больше она не дышала, но в ней чувствовалась былое колдовство. И хотя теперь это слово казалось грязным и страшным, убийца старых богов и предвестник нового прижал к себе колчан и снова заплакал, сам не зная почему.

- Я оставляю эти стрелы тебе. В напоминание о грехе, за который ты обязательно попадешь ко мне в гости.

Уставший и за одну ночь постаревший на десятки лет, Бурегор хотел в последний раз взглянуть на своего страшного спутника, но тот уже исчез. И лишь голос демона неумолчным дразнящим эхом звучал в лесу, пока дровосек возвращался в лагерь:

«Единый светлый бог шагает по миру, и свет его застилает небо. Но всякий бог отбрасывает тень».

А у самого лагеря, когда насмерть уставший человек пал наземь, до его уха донеслось последнее обещание:

- Вы все это скоро познаете.