Земля содрогнулась.

Аркам не успел начать восхваление, – чужая мощь окатила, едва не сбила с ног. Позади застонали священные опоры, звякнула утварь на алтаре. Ветер хлестнул, захлопали полотнища шатров, молитвенные ленты взмыли в небо. И все стихло.

Аркам прислушался, но различил лишь эхо в глубине, льдистый след ведовской силы. Это не обычное землетрясение.

Собравшиеся не повскакали с циновок, не разбежались кто куда. Но озирались, чертили охранные знаки, беспокойно перебирали костяные четки. Все прихожане – сплошь старики, помнят страшную подземную бурю. Это случилось давно, задолго до рождения Аркама, но рассказы он слышал. О погибших людях, разрушенных домах, деревнях, погребенных под оползнем. Весь остров шатался тогда, негде было укрыться.

Солнце выглянуло из-за гряды холмов, заря налилась алым. Не раздумывая, Аркам выхватил жреческий нож, полоснул ладонь, протянул руки к небу.

– Госпожа! – позвал он. – Защити нас!

Кровь, нестерпимо яркая в утреннем свете, потекла, оставляя извилистый след, запятнала рукав. Прихожане замерли. Ждали, и Аркам ждал вместе с ними, почти верил, – сейчас она появится, воплощенная богиня, настоящая, та, что должна быть здесь!

Но знал, что этого не случится. Как всегда, из шатра выйдет Миора.

За спиной зашуршал откинутый полог, донеслась легкая поступь. Аркам прижал окровавленную руку к сердцу, повернулся, читая хвалу:

– Огнеглазая, Хранительница, Разогнавшая тьму...

Миора прошла мимо, направилась к возвышению. Длинные одежды струились – золото, багрянец и пламя. На лодыжках звенели браслеты, колыхалось прозрачное покрывало, осколки свет-камня сверкали в короне.

– ...Снизойди, озари, вспомни о нас!

Аркам замолк. Миора остановилась, раскинула руки и запела.

Ее голос, глубокий и ясный, взлетел над склоном, и почудилось – воздух стал слаще. Звуки и чары окутывали душу, смывали боль, дарили уверенность и радость. Аркам не противился, дышал полной грудью, но не мог обмануться. Богиня не сошла к ним, Заря не воплотилась в жрице. Миора делала лишь то, чему ее научили: утешала, лечила, отдавала свою силу. Ту, что пришлые называли магией.

Но прихожане этого не замечали. Кланялись до земли, шептали молитвы, смотрели завороженно.

Будто Миора была настоящей жрицей.

 

*

Потоки бушевали, грозили разорвать сердце Вийви. Она была готова, ждала, и душа не сжалась, страх не коснулся и не коснется, нет, нет, никогда. Но заискрились оковы, шлем надавил на виски, голос волн обрушился, столько памяти в нем было, столько воли. Морское дно застонало в ответ, корни острова содрогнулись, и Вийви не выдержала, закричала.

Вершитель Приливов предупредил ее, она знала, – с полной водой придет сила, и нужно утаить ее от пришлых, не отдавать. И Вийви не отпустит, удержит эту мощь, кипящую яростью, смертями, изломанными судьбами, след их тянется издалека, с берегов архипелага и большой земли, там, на ненужной войне, случилось что-то страшное.

Неважно, все неважно, нужно лишь исполнить его наказ, остальное потом.

– Отключайте, скорее! Вийви! Что же это...

Оковы разжались, и Вийви выпала из капсулы усилителя. Жадно глотнула воздух, – он пах грозой и солью, звал в сумрачную чащу, в затерянную лощину. Скорее, Вийви, успокой их, ускользни, беги к тому, кто тебя ждет.

Вийви слепо пошарила руками – в глазах было темно. Ее подняли и усадили. Вийви ненавидела время после смены: быстрые прикосновения, чужие пальцы, отдирающие электроды от кожи, уговоры и требования. Выпей раствор, прими таблетки, сиди смирно, всего один укол.

Но сегодня Вийви не вырывалась, не пыталась увернуться. Откинулась на мягкую спинку кресла, не вздрогнула, когда игла ужалила ниже локтя. Мир светлел, зрение возвращалось, Вийви видела столпивших рядом пришлых, их серые комбинезоны и встревоженные лица. Разговоры сливались в единый гул, слова и фразы теряли смысл. Вийви попыталась прислушаться.

– Землетрясение?

– Приборы фиксируют магический всплеск.

– Она его усилила? Перевела на турбины?

– Нет, конечно, видишь, что с ней? Едва жива.

Вийви улыбнулась. Глупые люди, так гордятся своими машинами, думают, что разгадали все тайны мира, а сами ничего не чувствуют. Не замечают, что в ее крови течет мощь, принесенная морем. Не слышат эхо, оставшееся в глубинах земли.

Скорей бы выбраться отсюда, оказаться в лесу.

 

 

*

– Зачем ты это сделал? – Миора встряхнула флакон, промокнула салфетку и прижала к ладони Аркама. – У тебя и так уже вся рука в шрамах.

Он поморщился – рану защипало, белая пена запузырилась на коже. Говорить не хотелось, да Миора и не ждала ответа. По дороге домой она молчала, а когда пришли, не позволила Аркаму даже снять жреческие одежды, усадила на скамью у окна, а сама вытащила ящик с лекарствами.

Аркам смотрел, как она бинтует порез, как уверенно скользят ее пальцы, тонкие, все еще перевитые золотыми цепочками. Знала, как остановить кровь, какие таблетки убьют заразу, даже пули вынимать умела. Миоре было семь, когда пришлые забрали ее к себе на архипелаг, и там она провела одиннадцать лет. Служила в поддержке и на фронте успела побывать, но не любила рассказывать об этом. А потом Миору вернули сюда, на родной остров, и совет старейшин признал ее достойным сосудом для богини. На праздничном собрании почетные места занимали чужаки в военной форме, улыбались, поздравляли Миору. Но за каждым их словом Аркаму слышалась невысказанная мысль: «Раз уж вам нужна жрица, пусть это будет та, которую выбрали мы, наша воспитанница».

Вместо настоящей.

– Придется ждать, пока само заживет. – Миора закрепила повязку и отпустила его ладонь. – Эти ритуальные раны магией не вылечить.

Аркам поднял глаза, но она уже отвернулась, встала. Размотала дорожное покрывало, сняла венец – освобожденные волосы упали черной волной. Принялась расстегивать браслеты, и тут Аркам заметил, какими усталыми и изломанными стали ее движения.

– Ты почувствовала? – тихо спросил он.

Миора обернулась, кивнула. Взгляд у нее был растерянный, далекий, а губы – всегда яркие, будто окрашенные зарей – теперь потеряли цвет. Даже золотистый загар побледнел. Сколько сил она отдала, пока пела для прихожан? Жалость кольнула сердце, Аркам хотел заговорить, но не нашел слов.

– Такое мощное эхо. – Голос Миоры звучал спокойно, не выдавал усталость. – Со стороны архипелага или с большой земли за проливом. Что это, Аркам?

Он зажмурился, пытаясь вспомнить чужой след, отблеск беспощадной силы. Теперь ее было уже не различить.

– Оружие, – проговорил он наконец. – Магическое оружие.

– Нет, не может быть, даже когда на фронте очень сильную магию применяют, здесь ничего не слышно, и... – Миора замолкла и тут же добавила: – Сейчас должны передавать сводки, нужно включить!

Ее шаги затихли в глубине дома.

Миора так ясно чувствует, так далеко слышит, почему же не может ощутить прикосновение богини? Аркам спрашивал себя об этом снова и снова и не находил ответов. Его наставник, прежний жрец, объяснял: «Ей нужно открыться Заре, отдать себя без остатка, тогда она станет поющей струной на ветру, лампадой с божественным светом». Это было три года назад, в день свадьбы Аркама и Миоры, накануне посвящения. А потом наставник поднялся в горы, ушел в последнее отшельничество. Больше не мог помочь советом.

С тех пор ничего не изменилось. Миора пела на обрядах, благословляла собравшихся, но тратила лишь свою силу, говорила лишь своим голосом. Аркам знал, – если бы она поверила и потянулась к богине, та озарила бы ее изнутри. Но любой ритуал оставался для Миоры представлением, а прихожане – доверчивыми зрителями.

Из-за стены донесся хруст помех, обрывки музыки, долгие гудки позывных и снова помехи. Аркам почувствовал, как разрастается тревога, подползает к горлу, не дает дышать. Приемник всегда был настроен на одну станцию. Та вещала с архипелага, рассказывала о боях, и, что бы там ни творилось, голоса дикторов оставались сдержанными, ровными, а треск и шорохи налетали лишь во время грозы. Может, просто сломалось радио, замкнулись диковинные провода и цепи?

Аркам поднялся, толкнул полуприкрытую дверь.

Радио работало. Свет-камни и лампы сияли в огромном коробе, мерцали за стеклянной шкалой. Отблески ложились на руки Миоры. Она – босая, в наспех накинутой домашней одежде – сидела на полу перед приемником, крутила колесо настройки, щелкала потрескавшимися желтыми клавишами. Аркам опустился рядом.

Стрелка бегала по шкале, замирала у каждой цифры, возле названия каждого острова. Динамик то хрипел и кашлял, то окатывал беззвучной пустотой. Аркам уже хотел перехватить пальцы Миоры, сказать: «Хватит, попробуем позже», и тут приемник заговорил.

– ... сохранять спокойствие. Сведения уточняются, пока что известно...

Слова прерывались свистящим скрипом, тонули и выныривали. Аркам подался вперед, невольно стиснул ладонь Миоры.

– ...урон по предварительным подсчетам...

Аркам слышал, как колотится ее пульс и как грохочет собственное сердце. Рассказ диктора медленно обретал смысл, рисовал страшную картину.

Противник нанес удар. Выжег побережье большой земли – его с таким трудом отвоевали недавно, – уничтожил флот, поразил северную оконечность архипелага. Пролив не остановил новое оружие. Новую магию. Связи с боевыми частями на континенте нет.

– Нет связи, – повторила Миора. Ее шепот был тише шорохов и хруста эфира. – Но там же...

Не перечислить всех, кто там, на фронте. Всех, кого пришлые забрали на свою войну, заставили сражаться – и ради чего? Врагов с большой земли здесь никогда и не видели.

На фронте остались двоюродные братья Миоры и ее сестра. Друзья Аркама, его старший брат. Дети и внуки тех, кто был на обряде сегодня. Почти треть людей острова.

Там осталась та, кого Аркам с детства звал своей нареченной. Та, что должна была надеть венец жрицы, но пришлые решили по-своему. Сказали: она будет боевым магом, такой сильный дар, а вам пришлем другую, у нас есть подходящая девочка, тоже способная, она справится.

Если бы они не вмешались...

Аркам мотнул головой, отгоняя дурные мысли, и привлек к себе Миору. Она уткнулась ему в плечо.

– Связь починят. – Хотел успокоить, ободрить, но слова звучали беспомощно, кто им поверит. – Скоро все узнаем.

 

В дверь постучали, когда солнце коснулось полудня.

Миора давно скрылась на заднем дворе, не могла больше сидеть в доме, ждать новостей. Аркам не стал ее удерживать. Ему и самому хотелось уйти, хоть обратно к священным шатрам, хоть на тропы, карабкающиеся к пастбищам. Лишь бы подальше от радио, от невнятного бормотания.

Аркам успел переодеться, стал неотличим от простых жителей острова. Все давно уже ходили в одежде, завезенной пришлыми, она и правда была удобной: штаны с множеством карманов, широкие рубахи, сандалии на прочной подошве. А шаровары и многослойные покрывала превратились в наряды жрецов и старейшин, в облачения для ритуалов и больших собраний.

Стук повторился, настойчивый, резкий, и Аркам поспешил к двери.

На крыльце стоял Кеват, слуга и помощник отца. Взглянул исподлобья, вынул изо рта изжеванную травинку и, словно нехотя, поклонился и начертил в воздухе знак Зари. Сколько Аркам себя помнил, Кеват всегда был таким, немногословным и хмурым. Слышал ли уже сводки с фронта или больше не включает радио? Он ждал с войны сына, но два года назад узнал, что не дождется.

– Вождь зовет тебя, – сказал Кеват.

Должно быть, отец тревожится, хочет, чтобы Аркам был рядом. Или сегодня соберутся старейшины, будут решать, что делать, им нужно услышать волю богини. Если так, то и Миоре придется придти.

– Вниз поедете, – пояснил Кеват.

Больше ничего говорить не стал. Кивнул на прощанье, спрятал руки в карманы, спустился по скрипучим ступеням и побрел прочь.

Отец собрался вниз, к бухте, в селение пришлых! Конечно, они должны что-то знать.

Аркам вбежал в комнату, огляделся, пытаясь вспомнить, куда положил пропуск. Солнце исчезло из окон, воздух потускнел, и разбросанные по полу подушки казались выцветшими и пыльными. Приемник шипел и взвизгивал, сквозь шум прорывались прежние слова: вражеский удар, потери, связи нет.

Бумажник нашелся на полке среди книг. Аркам открыл его, проверил документы, закатанные в прозрачную пленку. Освобождение от воинского призыва, пропуск на закрытую территорию, удостоверение личности. Все было на месте.

Уже снаружи Аркам замешкался, едва не вернулся за Миорой. Она расстроится, если он уедет без нее, даже не предупредив. Но он не сможет объяснить, почему так невыносимо ее видеть среди пришлых, на асфальтированных дорогах, в бетонных жилищах. Нет, пусть остается дома. Вождь не звал Миору.

Уличная глина рассохлась, пылила от шагов. Горячий ветер царапал песчинками кожу, над изгородями перешептывались усталые смоковницы. Уже осень, а так жарко, впору начинать молиться о дожде. Но кто придет на обряд, кто вместе со жрецом напоит землю кровью? Только старики.

Аркам невольно окинул взглядом дома: кровли из пальмовых листьев, вьюнки, ползущие по стенам, темные провалы окон. Тихо, ни разговоров, ни смеха, хозяева далеко. Трудятся на пастбищах, в поле, в порту и в шахтах за перевалом. А многие жилища и вовсе стоят пустые, никто в них не возвращался уже много лет.

С окраины донесся вой мотора, и Аркам ускорил шаг.

Машина ждала на обычном месте, за последними оградами. Каждый раз Аркам удивлялся, почему она еще на ходу, почему не превратилась в мертвый остов. Давным-давно ее подарили отцу пришлые, она была старше Аркама. Но не сдавалась и сейчас тарахтела, готовая сорваться с места. Брезентовая крыша дрожала, в воздухе плыл ядовитый привкус выхлопа.

Отец сидел за рулем, листал толстую растрепанную тетрадь. Аркам помнил: там списки тех, кого забрали на фронт, погибшие подчеркнуты красным. Отец водил пальцем по строкам, бормотал что-то, но расслышать не удавалось. И лица его Аркам не мог разглядеть, – видел лишь волосы, седые пряди вперемежку с черными.

Аркам ухватился за борт, заглянул внутрь машины.

– Заря благословляет вождя.

Отец поднял голову, скороговоркой ответил:

– В ее свете живем. – И кивнул на место рядом с собой.

Аркам распахнул исписанную обережными знаками дверь, – как она держится до сих пор, – и забрался на сиденье.

Мотор закашлялся, взревел, и машина покатилась вниз по склону, прочь из деревни.

Этот путь всегда завораживал Аркама. Одно дело отправиться пешком, выйти затемно, смотреть, как медленно меняется мир. И совсем другое – мчаться по дороге, петляющей над обрывом. Один поворот, другой – и вот уже берег как на ладони, синяя гладь бухты, черная нить плотины вдалеке, а за ней – сияющий простор, море и небо тонут друг в друге.

Дорога вновь вильнула, и глаза обожгло раскаленными бликами. Солнечные батареи вереницей лепились к горному склону, одна за одной. Пришлым было мало приливной турбины, они хотели больше электричества, всего хотели больше: свет-камней, рабочих для шахт и фабрики, солдат для фронта.

– Радио слушал? – спросил отец. Встречный ветер рвал его слова.

– Да. – Аркам замешкался, но все же договорил: – Мы с Миорой почувствовали удар, чужую силу. Там что-то очень серьезное случилось.

– Заставим этих уродов признаться, – отозвался отец. Он не отрываясь смотрел на дорогу и сжимал руль крепко, слишком крепко. – Пусть говорят все, как есть. Ну а если ничего не знают... Тогда хотя бы увидимся с Вийви.

Там внизу Вийви, а Аркам даже не подумал о ней. Уже столько времени прошло, а он все не мог привыкнуть, что старшая сестра стала такой. Он запомнил ее сильной, высокой и строгой. Отправляясь на архипелаг, она не плакала, спокойно поднялась по серебристому трапу корабля и помахала на прощанье. Она не боялась войны.

Через два года Аркам увидел затравленное худое существо с исцарапанными щеками и диким взглядом. Она сидела в углу, обхватив руками колени, и молчала. Не говорила ни слова, только смотрела. Пришлые твердили: такое иногда бывает, непредсказуемая реакция на магию, но не волнуйтесь, мы о ней заботимся. Отец просил отдать Вийви, отпустить обратно в деревню, но пришлые не согласились. Вийви была для них слишком ценной, умела усиливать и направлять колдовство. «Ей нравится сила моря, – говорили чужаки, – Вийви отлично ее преобразует, любит свою работу. Здесь Вийви хорошо, мы следим за ее состоянием, даем лекарства. Поэтому она вполне себя контролирует, и взаперти мы ее не держим». Они и правда отпускали Вийви гулять, она даже убегала в лес, но всегда возвращалась. Аркам не понимал, почему. Миора пыталась объяснить: «Они ее подсадили на свои таблетки, у нее зависимость, вот и приходит обратно». Аркам не хотел в это верить.

– Может, ее все-таки отпустят с нами, – сказал он.

– Надеюсь, – ответил отец.

Дорога изогнулась, и внизу показались широкие улицы и плоские крыши.

 

 

*

Столько воздуха, столько света! Вийви засмеялась, закружилась, раскинув руки. Из зарослей взвились потревоженные бабочки – летучие цветы, огненные и золотые блики. Мир мелькал перед глазами, темная зелень, солнечный луч, край неба, кубики домов внизу, море, гряда плотины – там турбины и оковы, клещи, стиснувшие бухту, нет, нет, нельзя радоваться, нельзя забывать о пришлых, нельзя терять время.

Вийви опомнилась, метнулась под защиту деревьев, скрылась в подлеске. Приникла к земле. Запахи сгустились, тень охладила кожу и мысли. Сердце, еще мгновение назад колотившееся от восторга, замедлилось, билось размеренно и ровно. Вийви прислушалась. Вот птичьи трели, вот шелест листвы, вот едва различимые вздохи волн вдали. Ни шагов, ни людских голосов – все хорошо.

Тайник ждал на прежнем месте, нетронутый, три плоских камня возле засохшего дерева. Что они скрывают, кого прячут? Никого, никого, лишь пустую яму под мертвыми корнями, заполни ее, Вийви, сбрось свою личину, скинь одежду, дальше иди обнаженной, первозданной.

Заскрипели липучки на ботинках, с тихим шорохом разошлась молния комбинезона. Будто обряд очищения, уже привычный, повторенный сотни раз. Вийви оставит здесь все, да, даже оберег Зари – выточенный из кости солнечный круг, лучи-зубья алые, как кровь. В середину диска пришлые вживили маяк. Думали, что Вийви не расстанется с амулетом, ведь его принес Аркам, сам надел ей на шею. Только что ей Заря, пусть брат ей служит, а у Вийви другая дорога, и никто эту дорогу знать не должен.

Шаг за шагом, сперва по сухой земле, по редколесью. Но вот уже не видно солнца, листья напитались сумраком, ветви и лианы переплелись, а вдалеке звенит голос ручья. Раздавленные стебли скрипят под ногами, ступни пятнает терпкий сок. Пришлые ужаснулись бы, узнав, что она так беспечна, – сами боятся заразы и скорпионов, ядовитых побегов и острых камней. Толстые подошвы, защитная одежда, прививки от тысячи болезней, – без этого никто из чужаков не сойдет с корабля на берег, уж тем более не отправится в нехоженую чащу. И в родной деревне, в детстве, Вийви слышала, как опасны дикие тропы. Заблудишься, не вернешься, погибнешь! Лес никогда и не манил ее, не тянул к себе, она была глухой и незрячей, ничего не понимала. А потом – уже не вспомнить когда, дни смешались, – душа раскололась, и Вийви прозрела.

Тогда и оказалась здесь в первый раз, тогда и нашла затерянную лощину. А ведь поселок пришлых совсем близко и до берега рукой подать. Давным-давно Вершитель Приливов смотрел с высоты на морскую гладь, а теперь о нем забыли, не помнят даже глубокие старики, никто о нем не знает, только Вийви.

Она остановилась, тяжело дыша. Опять не заметила, как сорвалась на бег, помчалась, не разбирая дороги. Вернется на плотину исцарапанной и грязной, только это неважно, все неважно.

Вийви зажмурилась так крепко, что цветные круги поплыли под веками, а потом открыла глаза и потянулась к вьюнкам, к живой завесе. Те качнулись от прикосновения – крохотные листья и увядшие цветы. Стебли цеплялись за каменную кладку, одряхлевшую под гнетом лет. Вийви осторожно раздвинула заросли и скользнула в пролом в стене.

Вперед пути не было, только вверх. По расколотым глыбам, по мшистым руинам, осторожно, с уступа на уступ. Тревожно вскрикнула птица, другая подхватила, и тут же смолкли обе. Рыжая ящерица метнулась с дороги, спряталась под обломком. С каждым шагом, с каждой ступенью воздух менялся, накалялся древним колдовством, дикой сутью земли. Здесь всегда пахло грозой, а в порывах ветра чудилась соль.

Вийви ухватилась за обточенный дождями каменный козырек и запрокинула голову. Огромные резные листья колыхались будто крылья, осколок неба сиял между ними. Вершина башни, конец дороги. И совсем рядом...

Вийви подтянулась и взобралась на крышу.

Он здесь, он здесь, всегда здесь! Восторг полыхнул, в крови закипело штормовое эхо. Вийви замерла, не в силах отвести глаз.

Он возвышался над обломками стен, черный, как глубины моря. Опора под его ногами растрескалась, потеряла форму и цвет, но Вершителя Приливов упадок не коснулся, время не сгладило, не исказило резкие черты. Лишь вьюнки оплели руки и плечи, протянулись за спиной словно плащ.

Вершитель Приливов здесь, смотрит сквозь развалины храма, сквозь вздыхающую чащу и видит все. Знает, как в шахтах за перевалом люди трудятся, добывая свет-камень, как глотают горную пыль и мучаются от боли в груди. Знает, где бродят стада овец, где раскинулись деревни. Слышит, как жрец восхваляет Зарю, и как вождь соглашается с пришлыми. Видит прибрежный поселок, дымящие трубы фабрик, стальные корабли у причала и плотину – ненавистные оковы. Плотина вгрызается в дно, ее турбины крадут силу моря, а Вийви помогает им, ведь он велел ждать, но невозможно ждать!

Она сорвалась с места, взлетела на пьедестал, обняла Вершителя, прижалась к теплому граниту. Сердце колотилось, в ушах стоял звон, и, чтобы успокоиться, Вийви подняла руку, прикоснулась к лицу божества. Медленно водила пальцами по бровям и скулам, узнавала наощупь, как слепая. Когда дыхание выровнялось, а мир стал тише, она прошептала:

– Ты сказал, что придет волна чужой силы, так и случилось. Я не отдала ее, удержала. Что мне делать теперь?

Едва она замолкала – прогремел ответ, черными молниями впечатался в душу. Сердце заныло, отзвук боли задрожал в ладонях.

– Сделаю, – сказала Вийви и спрятала лицо на груди у Вершителя. – Сделаю, как ты велишь.

 

 

*

Ждать пришлось долго.

Аркам хорошо знал этот кабинет, здесь отец всегда встречался с пришлыми. Белые стены не менялись, – ни картин, ни росписи, лишь плафоны под потолком. На низком столе переливался гранями хрусталь: кувшин, стаканы и блюдо с засахаренными фруктами. За окном тенью нависал край плотины, а дальше синело море. Аркаму так хотелось перевеситься наружу, вдохнуть свежий ветер и шум прибоя, пусть даже перемешанный с рокотом моторов и гарью. Но окно не открывалось, белая рама прилегала плотно, ни петель, ни ручек. Над входом, за решеткой вентиляции, тихо шуршали невидимые лопасти. В воздухе сквозил запах извести.

Отец молчал. Листал свою тетрадь, но то и дело отрывался и смотрел на дверь. Аркам не спрашивал ни о чем, не пытался начать разговор – в этой комнате наверняка пряталась прослушка. Лучше отрешенно глядеть за окно, перебирать камни священного браслета.

Сколько времени уже прошло? Аркам не носил часов, служителю Зари они ни к чему. Стоит потянуться к солнцу – и почувствуешь его путь, поймешь, давно ли разгорелся рассвет и сколько еще до заката. Но не в комнате с запаянным окном и толстыми стенами. Аркам закрыл глаза, позвал жреческий дар, тот откликнулся слабо и неохотно. Мир подернулся золотистой рябью, отблесками людских жизней. Они дрожали и мерцали, заполняли лабиринты улиц, текли по берегу моря и склонам гор. Но сливались, двоились, не разобрать было, где свои, где чужие, и кто из этих огоньков – Вийви.

Отец спрашивал о ней в приемной, и женщина за стойкой сняла трубку телефона, набрала номер. И еще до того, как заговорила, Аркам все понял. Вийви опять прячется в лесу. «Скоро придет», – уверила женщина и улыбнулась, сухо и равнодушно.

Если дар подскажет, где бродит сестра, можно будет выследить ее, тайком увезти в деревню. Но вдруг Миора права, и Вийви сбежит и оттуда, вернется к плотине? В дом, так похожий на тюрьму.

Из коридора донеслись голоса и шаги, скрипнула дверь. Аркам очнулся, поднялся с места, поклонился в ответ на приветствие. Это встреча вождей, жрецу лучше молчать.

Пока все рассаживались, пока звучали пустые вежливые фразы, Аркам старался всмотреться, понять, тревожатся ли чужаки. Но получалось плохо.

Сегодня на встречу пришли двое. Одного из них Аркам помнил: видел в день своей свадьбы и потом, на весеннем празднике. Этот человек был главой поселения, но запретил называть себя наместником. «Что вы, я только смотритель, руководитель проекта. Мы же не в империи, какие могут быть наместники и коменданты, у нас с вами дружественный союз, архипелаг рад вам помочь». Его мягкие черты скрывали возраст, взгляд туманили толстые стекла очков. Речь смотрителя всегда текла многословно и плавно, – вот и сейчас он рассуждал о погоде, спрашивал об урожае и здоровье старейшин.

Но его спутник – молодой, в синем военном комбинезоне – притворяться не умел. Бросал нетерпеливые взгляды по сторонам, барабанил пальцами по столу. Явно хотел скорее покончить с разговором.

– Да, засушливая осень, – сказал отец. – Но сейчас важнее то, что происходит на фронте.

– Что ж, – смотритель поправил очки, – не буду скрывать, ситуация тяжелая.

– Мы слышали сводки, – отозвался отец. – Но надеемся, что вы скажете больше.

Смотритель переглянулся с военным, помедлил мгновение.

– Ситуация тяжелая, – повторил он. – Час назад сообщили о нашей капитуляции.

Архипелаг сдался, все кончено? Аркам едва не спросил об этом вслух. В зависшем молчании он слышал гул крови в висках, мысли спешили и путались, как в лихорадке. Война проиграна! Значит, все вернутся, и брат, и друзья, и... Нет, пришлые ни за что их не отдадут, даже Вийви они не отпустили. И так легко обмануть, сказать, что погибли, оставить у себя, переучить, переплавить, сделать, чтобы и не захотели возвращаться. Что если уже так?

Аркам стиснул кулаки, ногти впились в раненную ладонь, боль проснулась, забилась под повязкой. Обернулся к отцу, – тот сидел неподвижно, прямо, смотрел перед собой. Должно быть, пришлые видели лишь невозмутимый темный взгляд вождя, не замечали, как он сжимает зубы, как сдерживается изо всех сил.

– Новое оружие? – спросил отец. – Такое сильное, что вам нечем ответить?

Смотритель кивнул, вздохнул, готовясь заговорить, и тут военный опередил его. Произнес раздельно и четко, почти по слогам:

– Магическая атака. Чудовищный урон. Пострадали не только армейские части, но и целые города на побережье острова Иши. Мирные жители.

Смотритель вскинул руку, остановил его, а сам подался вперед:

– Пока мы мало что знаем, но уверен, капитуляция сейчас – лучшее решение. И мы хотим обсудить... дальнейшее сотрудничество. – Он мельком взглянул на Аркама и добавил: – Наедине.

Вот как.

Такое бывало прежде, Аркама уже выгоняли из этой комнаты. Пришлые любят священные дары и силы души, умеют их использовать, вливать в машины и приборы, в корабли и оружие. Называют магией, думать не хотят о ритуалах и молитвах. «Но это одно и то же, – возражала Миора. – Просто у них есть наука, они знают, что делают, а не только слепо верят». Да, люди с архипелага любят магию – и боятся ее. Не знают, на что Аркам способен, и поэтому считают – ему не место на переговорах. А чем он мог помешать?

– Аркам, – сказал отец. Он не повернулся, по-прежнему смотрел на пришлых, – проверь, не вернулась ли Вийви.

 

 

Аркам помнил, где ее держат.

В западном крыле, в комнате, где нет ни одного угла, пол пружинит под ногами, стены податливые и мягкие, а из круглого окна видно море.

Женщина в приемной ни о чем не спросила Аркама, проводила усталым взглядом. Не остановили его и дежурные возле стальных дверей – лишь молча полистали документы. Коридор тянулся, гудели лампы на потолке, свет дрожал, воздух казался безвкусным. Как в дурном сне.

Где же все пришлые? Обычно здесь было людно, работники носили кипы документов, катили тележки с прозрачными коробами. Там мерцали свет-камни, в высоких колбах качались цветные растворы. Никогда Аркам не встречал тишины в этих коридорах, тут вечно трудились, пытались на крупицы разобрать силы души, извлечь пользу, вытянуть энергию, создать самое мощное оружие в мире.

Но, видно, не успели. Враг их опередил. Может, теперь бросят свои искания, уплывут домой? Вдруг уже толпятся на пристани? Нет, глупо даже мечтать об этом.

Коридор изогнулся. В тупике белела приоткрытая дверь: блестящие петли, прозрачные оконца, надписи, неразличимые издалека. Тишина рассыпалась, заполнилась голосами, звоном металла, журчанием воды. Аркам ускорил шаг.

Створка легко поддалась, пропустила в зал. У питьевого фонтана стояли две девушки – в глухой одежде, волосы укрыты косынками – и наполняли пластиковые стаканчики, один за одним опускали на поднос. Из-за стола поднялся парень в военной форме, посмотрел протянутый пропуск, сверился с длинным списком.

– К Вийви, да? Она как раз вернулась, ведут сюда.

На мгновение мир стал прозрачным и звонким, чужие жизни расцвели вокруг, и сестру было ни с кем не спутать – поющая струна, родная кровь. Но что за новый свет в ней, незнакомый и знакомый? Аркам потянулся навстречу, пытаясь понять, и тут же вновь надвинулись стены, воздух поблек. Жреческий дар уснул.

Застонала дальняя дверь, и в зал вошла Вийви. Ступала тихо, смотрела под ноги – так отрешенно, будто видела что-то сквозь плиточный пол. На лбу у нее темнела свежая царапина, в коротком ежике волос запуталась травинка. За сестрой шли двое. Отставали на шаг, но Аркам знал – готовы скрутить ее, удержать. Наверное, уже заставили выпить лекарство, и теперь Вийви пройдет мимо, не повернется, не узнает Аркама. Каждый раз так было. Иногда она встречалась с ним взглядом, но молчала. «Повреждение из-за магии, – объясняли пришлые. – Она больше не говорит».

Вийви замерла, судорожно вздохнула и метнулась через зал. Охранники не успели ее схватить, – она обняла Аркама, вцепилась в его рубашку, скомкала. От Вийви пахло лесным мраком и изломанными стеблями. Аркам осторожно взял ее за плечи, хотел успокоить, ободрить, но не успел произнести ни слова. Вийви заговорила.

– Аркам. – Еле слышный шепот, горячий и торопливый, но все же прежний голос, голос старшей сестры. – До утра оставайтесь дома, не спускайтесь к морю. До утра, запомни.

Охранники уже подоспели, Аркам видел встревоженные лица, блеск иглы.

– Прощай, – выдохнула Вийви и уронила руки, послушно отступила к своим тюремщикам.

– Простите, что так вышло, – сказал один из них. – Мы думали, она сейчас стабильна.

Вийви вновь смотрела в пол, ничего вокруг не замечала.

– Можно мне с ней побыть? – спросил Аркам.

И тут же понял – нет, не разрешат, не разобрали, что она сказала, может, и вовсе не услышали, но не позволят ему остаться рядом.

– Вийви нужно отдохнуть, выспаться, у нее же ночная смена.

Аркам заставил себя кивнуть.

 

Отца он нашел снаружи. Тот стоял у крыльца, смотрел на холмы, на пыльные проплешины среди зелени и сверкающую мозаику солнечных батарей. Не прикрывал глаза ладонью, не прятался в тени, будто зной был ему нипочем. Когда Аркам подошел, отец не обернулся, лишь бросил через плечо:

– Видел Вийви?

– Ее сразу увели, – ответил Аркам.

Нужно рассказать. Он думал об этом, пока они шли к навесу, под которым ютилась машина, и пока отец заводил ее, сосредоточенно и хмуро. Но мотор надрывался, ревел, от запаха горючей смеси мутилось в глазах. Улицы поселения остались позади, дорога ползла вверх, встречный ветер трепал волосы, но не мог успокоить мысли. Вийви заговорила – отец должен знать об этом. Вождь должен знать, что она сказала. Аркам перебирал камни священного браслета, они соскальзывали один за одним, будили память об утреннем ударе, о волне чужой силы. Разве не звучал ее отголосок в прикосновениях Вийви, в ее словах? Нельзя скрывать это.

Но если отец узнает, то развернет машину, потребует у пришлых привести Вийви, решит поговорить с ней, и чужаки узнают о ее словах. А она не хотела этого. Может быть, ее просьба – безумие, морок от уколов и таблеток, но...

– Нет у них связи, – сказал отец. Аркам очнулся. – Сказали, с фронта можно никого не ждать.

Браслет до боли впился в ладонь, рана отозвалась, расцвела на бинтах свежей кровью. Даже если сорвать повязку, рассечь обе руки, взмолиться – Заря не поможет.

– А те, кто в тылу? – сумел спросить Аркам. – Их отпустят с архипелага домой?

– Может быть. – Голос отца потускнел. – Если увеличим добычу свет-камня и пригоним еще людей на плотину и фабрику.

Не отступят, никогда не уйдут отсюда, будут торговаться и угрожать, пока не заберут всех, кого считают одаренными. Одних переучат, других сведут с ума, все здесь приберут к рукам, ничего не останется. Деревня разрушится, обрядовый холм опустеет. А то, что не уничтожат пришлые, скроет лес, вьюнки и дикая трава.

– Ты согласился? – спросил Аркам.

– А что было делать? – Отец крутанул руль, машина накренилась на повороте, придорожные кусты хлестнули по двери. – Больше никак нам своих не вернуть.

Я не могу рассказать ему про Вийви, понял Аркам. Не могу.

 

 

*

Оковы защелкнулись на запястьях, медленно опустилась крышка ускорителя, отрезала свет. Но зачем Вийви свет, пусть станет темно как на немыслимой глубине, пусть чернота затопит все, чернота – его цвет.

Один вдох, один миг пустоты – и всюду море.

Вот оно шумит и пенится, переплетается течениями, следует за луной и солнцем, покоряется Вершителю Приливов, его гневной воле, тяжести его мыслей. И Вийви чувствует каждую волну, грозной мощью надвигается из океана, стонет под жерновами турбин, разбивается о берег прибоем. Если бы рассказать об этом, если бы поделиться! Но нет, у Вершителя другой наказ, и Вийви не отступит, никогда, никогда.

Чужая сила закипела в крови, запела. Смотри, ничего нет несбыточного, потерянное вернется, все исправишь, утоли свою жажду, решайся, не бойся, возможно все.

Мечта вспыхнула, такая близкая, манящая: отстроенный храм, Вийви рядом с изваянием Вершителя, морская роспись на ее коже. А внизу, у подножия башни – люди, и не разобрать, откуда они родом. Столько раз Вийви видела это во сне, а проснувшись, не могла успокоиться, била кулаками стены, кричала, не находя выхода. Отчего все так, почему все забыли Вершителя, только Вийви нашла его, только Вийви помнит? Но ей давно стало ясно – поклонение ему не нужно. Он повелел, она исполнит. Не отступит.

Вийви закусила губу, вкус крови окатил морской глубиной. Все стало отчетливым, ясным. Поселок окутанный электрическими жилами, поршни и шестеренки в механизмах, свет-камни в приборах. И плотина. Столько лет она душила залив, умножала власть пришлых, но никому не победить Вершителя, и Вийви – меч в его руках.

Все, что было у нее – чужую силу, гнев волн и свою душу, – Вийви сжала в крохотную искру, страшную, раскаленную добела.

И отпустила.

Бездна обрушилась, мир стал пылающим морем.

 

 

*

Аркам знал, что не сумеет заснуть. Даже не пробовал, не открывал дверь спальни, – бродил по дому, выходил на крыльцо, смотрел в небо. Ночь была беспроглядной, ни единой звезды. Лишь на вершине холма мигал огонек сигнальной вышки.

Под крышей перестукивались деревянные гирлянды и связки камешков, ветер качал их, не давал покоя. И деревья в саду шелестели, листва ходила волнами. Наверное, в порту настоящий шторм. В такую погоду лучше держаться подальше от моря.

Нет, Вийви говорила не про шторм.

Ее слова и объятия уже казались небылью, обрывком сна. Но ритуальная рана жгла ладонь, предчувствие глодало сердце. Вийви предупредила, а потом сказала: «Прощай».

Хотелось спуститься по ступеням, пойти, куда глаза глядят, навстречу ветру или прочь от него, лишь бы забыться. И оставить здесь Миору одну? Аркам вздохнул и вернулся в дом.

В большой комнате было светло. От плетеного абажура по потолку разбегалось кружево лучей, обманчиво теплых, золотистых. Миора сидела на полу среди вороха подушек. Распущенные волосы стекали по спине, змеились черными прядями. Миора смотрела на мерцающую шкалу приемника, а тот шипел и расплескивал искаженные обрывки песен. Новостей давно не передавали, последние отзвучали на закате. Все их Аркам уже знал.

Он подошел и сел рядом.

– Ты знаешь, – сказала Миора, – мне кажется, никто не вернется. Мы больше никогда их не увидим.

Земля содрогнулась.

Приемник захлебнулся помехами, смолк. Свет погас. Чернота затопила комнату, стало слышно, как ветер гудит в стропилах, как скрипит в ночи незапертая дверь. Аркам нашел руку Миоры. Ее пульс колотился все громче, быстрей, но сама она молчала.

Где-то на полке стоит масляный светильник, в ящике на кухне лежат спички и свечи. Нужно зажечь их, обычное дело, электричество отключают часто. Аркам почти сумел обмануть себя, уже готов был успокоить Миору, – но священный дар пришел незваным, пронзил ночь.

Светлые блики людских жизней всколыхнулись, накрыли деревню беспокойной сетью. Все проснулись, каждый почувствовал удар. Донеслись окрики, глухой стук распахнутых окон и калиток. Но тревога – та, что видна лишь жреческим взглядом, – затмевала все звуки, металась и ранила. На горных стоянках редкие огоньки душ сбивались вместе и трепетали, а в шахтах за перевалом кружились, как вода в омуте. Никто не погиб, все целы, гнев земли их не коснулся, богиня хранит своих детей. Аркам потянулся мыслью вниз, мимо дорог и обрывов, к поселку пришлых.

И рухнул во тьму.

Ни одной солнечной искры, лишь гаснущие следы, багряное эхо. Тают так быстро – не разглядеть! Там были тысячи людей, где же они, где Вийви? Никого, лишь бездна, а в ней грохочет мрак, разъяренная буря.

– Аркам! – Миора стиснула его ладонь, встряхнула. – Вернись!

Он очнулся, услышал свой хриплый, порывистый вдох. И понял: Миора тоже видит бездну, поглотившую жизни. Видит, но не тонет в ней и держит Аркама, не дает уйти в пустоту. Как Миоре хватает сил?

– Пойдем, – пробормотал Аркам. Говорить было трудно. – Нужно сказать вождю.

Наощупь они выбрались из дома, спустились с крыльца. В лицо бил ветер, все отчетливей в нем проступал привкус гари. Мир обратился в скопление теней, ни огоньков на вышках, ни света в окнах, лишь вдалеке, у края дороги скользил белый луч. С той стороны доносился гомон. Небо на западе меняло цвет, рдело болезненным заревом.

Аркам сорвался на бег, и Миора не отстала, не разжала пальцы.

Отец стоял на возвышении, держал фонарь перед собой и громко называл имена, пересчитывал людей. Те откликались и шумели, обрывки слов тонули в свисте ветра. Аркам протолкался поближе.

– На берег нельзя! – Речь едва слушалась, пустота все еще жгла горло. – До рассвета нельзя туда спускаться.

Отец застыл, а потом взмахнул фонарем и выкрикнул приказ:

– Все оставайтесь в деревне! Никуда не уходите!

Поверил, не усомнился.

Аркам вздохнул с облегчением и, следом за Миорой, отошел в сторону от ропота и гула.

– Это пожар, – сказала она. Так сломлено, тихо. – Взрыв. Я вижу, плотина раскололась, накопители не выдержали. И порт, и корабли, и берег, все... Аркам, что теперь делать? Никого не осталось, ничего.

Ни кораблей, ни порта, ни турбин, что давали электричество, ни связи с архипелагом. Где-то там, далеко, – война и капитуляция, братья и сестры, друзья и та, кого Аркам с детства звал своей нареченной. Найдут ли они дорогу домой? Хватит ли у пришлых сил, чтобы вернуться сюда? Приплывут ли другие чужаки? Вопросы клубились, царапали сердце. Но странно, дымный ветер не мешал дышать, а зарево и ночь не пугали больше.

Аркам хотел объяснять, сказать: Не бойся, Миора. Ты можешь помочь всем, можешь спасти. Ты чистый, прозрачный сосуд – прими Зарю, наполнись ее сиянием! Стань настоящей жрицей – и поддержишь каждую душу, что взывает к тебе. А я стану твоей опорой. Все будет так, как должно быть. Как было прежде.

Но слова разбежались.

– Мы остались. – Вот и все, что он сумел сказать.

Миора поняла. Повернулась на восток, раскинула руки и запела.

Ее голос взлетел к беззвездному, черному небу.