И низверглась на земную твердь тьма...

Каждый день подолгу Эрик смотрит на картину. Он любит разглядывать небрежные переходы красок от одного оттенка к другому, открывающие в итоге множество едва уловимых деталей. Наполненный светом холст привлекает его сильнее, чем окно, за которым теплится обычная жизнь. Мысленно путешествуя по подернутым дымкой, вымышленным просторам, мальчик забывает все свои горести. Его дух словно отделяется от тела и переносится по ту сторону полотна.

Картину ему прислали по почте.

На бумажной упаковке, в которую был завернут холст, не было указано ни обратного адреса, ни имени отправителя. Но Эрик, глядя на почтовый штемпель, ясно представил седовласого старичка с добрыми глазами под толстыми стеклами очков. Прочитав в газете заметку о ребёнке с непростой судьбой, старик поднялся на чердак своего заваленного хламом дома. Там, прикрытые кусками ткани, вдоль стен громоздились ряды картин – большие и маленькие, в рамках и без. Старик покрутил головой по сторонам, вспоминая, где что лежит, затем направился в угол и, раздвинув один из штабелей, вынул картину. По губам скользнула улыбка: да, это она! Повернув работу к оконцу, некоторое время любовался заигравшим на масляной поверхности солнечным бликом. Затем, шаркая по ступеням, спустился в гостиную, прихватил со столика газету со статьей и, набросив на картину плащ, отнес её на почту. Возможно, это привиделось во сне или Эрик просто всё выдумал, но он был уверен, что дело было именно так.

А еще он ничуть не сомневался: картина волшебная.

 

Под верхней планкой рамы собирается гроза, но свет не сдаст позиций без боя: в прорехи хмурых туч струятся нити солнечных лучей. Поросшая кувшинками заводь блистает белыми искрами. Тихая речка мягким изгибом рассекает лужок и прячет сине-зеленые воды в левом нижнем углу картины. За рекой, роняя под ноги густую тень, стоят дубы. Наверное, это дубы... среди изумрудных крон можно разглядеть широко раскинутые узловатые ветви. Выше – вздымаются изогнутые спины синеватых холмов. Словно застывшие морские волны они напирают друг на друга, влекут за собой вдаль и, постепенно теряя сочность оттенков, растворяются в молочной пелене, окутавшей задний план.

Картинная даль бесконечна.

Бескрайний простор манит, но еще сильнее Эрика тянет к людям, что присутствуют в нижней части. Четыре щуплых мальчугана играют на берегу. Чёрный мяч взмыл над лужайкой и трое ребят устремились к нему, воздев лица и руки, в азарте не замечая ничего вокруг. Их ноги напряглись, вытянулись, и, кажется, едва касаются земли. Один мальчуган замер чуть в стороне. Не участвуя в схватке, он готов метнуться туда, куда отскочит мячик.

У воды на небольшом взгорке, вытянув босые ноги, сидит старик. Бесформенная шляпа с широкими полями скрывает его лицо. Перед собой он держит деревянную свирель. Иногда Эрик представляет: вот старик прикладывает свирель к губам и вдыхает в неё остатки своей жизни. Иссушенные годами пальцы закрывают то одно отверстие, то другое, превращая печальный звук в историю о минувших днях и приближающемся конце пути. Льющуюся из самой души мелодию невозможно выучить или повторить, как невозможно повторить ни одного дня, оставшегося в прошлом. И когда эта музыка звучит, из-под сомкнутых век неудержимо текут слезы, ведь на самом деле старик только штрих масляной краски, а разрывающая сердце тоска живёт по эту сторону полотна.

Как же хочется очутиться на берегу чудесной заводи! Накупавшись в реке, толкаться с ребятами, смеяться, и не спускать глаз с мяча! Эрик разомкнул мокрые ресницы и посмотрел на задернутые шторы. Серый свет уходящего дня сочится через неплотную ткань. Слышен стук мяча и приглушенные, восторженные вскрики. Наверное, ребята из соседних домов затеяли игру во дворе...

Эрик редко выбирается на улицу. Но об этом вовсе не жалеет, с горечью смакуя в памяти все те полные брезгливости взгляды и насмешки, которые поджидают его за пределами квартиры. Именно так его встречают почти все нормальные дети. И чтобы защититься от всех этих шепотков и косых взглядов, он научился их ненавидеть. И ему стало легче. Ненависть, как перламутр заволакивает всё, что причиняет боль. Он не страдает от одиночества. Глупо грустить из-за тех, кого ненавидишь.

Выключил торшер и приблизился к шторе. С самого края, через зазор у стены, стараясь не шелохнуть ткань, осторожно смотрит в окно. В той части двора, которая видна, никого нет. Тогда, просунув голову между шторой и откосом, озирает вторую половину площадки.

Пусто.

Глухо стукнул мяч. Радостный гомон голосов ознаменовал новую схватку.

Потянувшись, Эрик поворачивает ручку и открывает створку окна. В комнату врывается звенящая бесконечность улицы. Звуки игры растворились в шуме проходящей за соседними домами городской магистрали. Несколько мгновений он ждёт, когда же снова мячик шлепнется о землю, но слышит лишь нервные сигналы машин. Внезапно обожгла мысль, что дети где-то притаились и сейчас наблюдают за ним из укрытия, зажимая в ладонях свои ядовитые смешки. Он отпрянул и захлопнул раму. Потревоженная штора вздулась пузырем, но вернувшись в исходное положение, быстро восстановила недвижимость складок. Сердце бешено стучит. То ли после уличного света, то ли от ускоренного тока крови – в глазах темно. Эрик зажмурился и заставил себя успокоиться: «Во дворе никого не было. Никто меня не видел. Да и вообще плевать, плевать!..» Через мгновение выдохнул, открыл глаза и вернулся в свой мир.

Ладонь звонко ударила по мячу. Мальчик удивлённо поднял брови и тут же обратил взгляд к картине. Прямоугольник на стене наполнял полумрак комнаты неровным светом. Подобный свет роняет оконце на чердаке или в подвале. Эрик сомкнул веки и затаил дыхание. Но открыв глаза, увидел всё то же – вместо картины внутри рамы зияет окно.

Он всегда знал, что картина непростая, только и представить не мог, что магическая сила проявится подобным образом.

 

Стук мяча и возгласы доносятся с лужка. Слышен шелест травы и редкие всплески кормящейся водомерками рыбы. Потом раздаётся новый звук – сначала непонятный, тревожный, но вскоре сделавшийся более мягким и мелодичным. Старик поднес свирель к губам.

Эрик с восторгом узрел оживший мир милых сердцу просторов. Он знает здесь каждую ложбинку между холмами, каждую кочку у реки, каждое дерево. «Ах, как бы здорово было побежать сейчас на полянку к ребятам...»

Взгляд его потускнел и опустился туда, где на укутанной куском фланели подставке покоятся ноги... точнее то, что бог подарил ему вместо ног. Лицо исказила гримаса. Снова захотелось сомкнуть глаза, оставив в опустошенной душе только мелодию свирели, воспевающей неминуемый исход. Будь проклят бог за столь жестокую шутку! Будь проклят весь несправедливый мир.

Причина, по которой ноги еще в раннем детстве прекратили развиваться, имела точное научное описание. Все эти доктора прекрасно объясняли, что и почему произошло, но ничего не могли поделать. Два года назад мама вычитала в медицинском журнале о профессоре из японского города Ниигата, который занимался темой бионического протезирования, и написала ему. Бионические – это когда механические части двигаются, получая сигналы от живых нервных окончаний. Имея железные ноги, можно кому угодно навешать хорошеньких пенделей. Вскоре японец ответил, что рад бы сделать мальчику новые ноги, но он всего лишь ученый, следующий за мечтой, и пока не может предложить ничего, что можно использовать на практике. Тогда мать написала в министерство, потребовав, чтобы там хотя бы попытались как-то помочь. Чтобы письмо не проигнорировали, копию направила в либеральную газету, обожающую такие истории. Тогда-то к ним в гости заявился журналист. Мерзковатый тип, мало отличающийся от ребят из песочницы, он так и не заставил себя хотя бы раз посмотреть прямо в глаза. Но всем остальным в этом мире и вовсе было наплевать.

А потом с почты пришло извещение, и мама принесла картину. Содрав оберточную бумагу, Эрик не смог сдержать слез - картина была прекрасна. Они повесили ее напротив кровати, не слишком высоко, чтобы он мог протянуть руку в бесконечную холмистую даль, сидя в своем кресле.

И вот картина распахнулась перед ним словно окно. Не этого ли он желал, когда в своих фантазиях был готов заплатить любую цену за несколько шагов по мягкой, прохладной траве!

Тучи сгущались, замуровывая голубые просветы. В лицо дунул ветер. Усохший древесный лист, кувыркнувшись в воздухе, улегся на половик. Ребята, словно не замечая приближение грозы, носились по кругу, отнимая друг у друга мяч. Старик, плавно покачиваясь из стороны в сторону, кажется, вошел в раж и отдавал свирели все свои помыслы и силы. Эрик протянул руку – никакой преграды на пути к поляне не было.

«Неужели это не сон?» - он развернул кресло и оглядел комнату. В глубине квартиры раздался щелчок, и любимые мамины часы с маятником начали отбивать положенный час. «Будь это сон, сейчас я непременно бы очнулся...» Внутри картины мимо «окна» черным пятном промелькнула птица, мальчик вздрогнул. И вдруг его озарило: «А ведь в своих мыслях я никогда не путешествовал по долине пешком...» Мечтая, он уносился далеко-далеко, до самых синих холмов, меж которых петляла скрытая от глаз река. В своих мыслях он...

Эрик всем телом подался к раме, уцепился пальцами за края, сунул в дыру голову. Сердце бешено заколотилось. Широко распахнув глаза, он отчаянным усилием оттолкнулся от надоевшего кресла и вывалился наружу. В голове закружилось. Сжавшись в комок, зажмурился и стал ждать сокрушительного удара, от которого брызнут по траве его несчастные внутренности. Но этого не произошло. Когда снова смог дышать, понял, что висит в воздухе. А, впрочем, чему удивляться – в своих мечтах он никогда не бился позвоночником о землю. Улыбнувшись и шевельнув руками, Эрик выправил положение тела. Еще два взмаха – и черный прямоугольник остался далеко позади.

 

Его волосы трепал ветер, дышалось легко, но он никак не мог насытиться сладким, живительным воздухом. Меняя положение рук, он мог контролировать направление и скорость полета. Это было так просто, что его вдруг пробрал смех: «Ю-хуу!!! Смотрите, я лечу! Ха-хаа!..» Взмыл ввысь, нырнул к земле, широко раскинув руки, прочертил в воздухе дугу и снова помчался, куда глаза глядят. Дальние холмы оставались синими, но те, что проносились мимо, имели сочный зеленый цвет. То тут, тот там сверкали изгибы реки, в ложбинах теснились рощи. Через какое-то время, когда сердце начало биться спокойнее, он спохватился: сможет ли теперь разыскать полянку, где звучит свирель и виден выход в привычный мир? Местность вокруг была незнакомая. Небо у горизонта всё чаще озаряли всполохи молний. Стало тревожно. Разглядев среди холмов реку, Эрик полетел вдоль берега вниз по течению. Расчет оказался верен, вскоре он расслышал знакомые звуки, а затем увидел и мальчишек – они всё так же играли с черным, как гигантский вороний глаз мячом: двое бросали его друг другу, а двое – норовили перехватить. В общем-то, весело.

Спустившись к самой земле – так, что кисточки травы щекотнули по крохотным, безвольно поникшим пальчикам – он замер чуть поодаль от игроков. Ребята, не спускавшие восторженных глаз с мяча, его не заметили. Несколько мгновений он собирается с духом, потом окликнул:

- Эй?

Ребята продолжают игру с безразличием роботов. Но звуки свирели оборвались...

- Кто здесь? – спросил старик, чуть повернув голову. В шляпе он похож на бледный несъедобный гриб. Эрик не знает, как лучше ответить. Подлетел чуть ближе и просто сказал:

- Это я.

Старика такой ответ вполне устроил. Шевеля пальцами над свирелью, он, казалось, вот-вот продолжит прерванную мелодию.

- Подойди ближе. Я не слышал твоих шагов...

Эрик и тут не придумал ничего лучше, чем сказать как есть:

- Наверное, это потому, что у меня нет ног.

- Совсем? – без тени удивления удостоверился старик.

- Нет, не совсем. Но лучше бы вам их не видеть.

Старик внезапно рассмеялся. Голос у него сухой, надтреснутый. Эрик, прекрасно научившийся ненавидеть своих обидчиков, моментально вспыхнул:

- Не вижу причины для веселья!

Покачав головой, старик проглотил последние хрипы и проговорил:

- Я тоже не вижу. У меня тоже кое-чего нет...

Он стянул с головы бесформенную шляпу и поднял лицо к небу. Движение вышло не резким, но мускулы на лице Эрика дрогнули.

- Сейчас начнется гроза, - молвил старик и втянул ноздрями густой воздух. – Надо бы тебе поспешить домой.

Лицо старика иссечено буграми рубцов и глубокими шрамами. Глазницы зияют чёрной ужасающей пустотой. Полыхнула молния, и старик осклабился, показав кривые изломанные зубы.

- Гроза прекрасна. Как давно я её не видел. Как давно... Знаешь, мне даже перестали сниться сны, и я уже почти не помню ни это небо, ни эту траву. Я чувствую, мне скоро уходить, но душа кричит, разрывается от тоски. Нет, нет!.. – старик изобразил свою кричащую душу. - Ведь там, за гранью жизни тоже - ничего! Это сводит с ума. Один бы только взгляд! Чтоб взять с собой о нём воспоминанье. На миг лишь оглянуться, окинуть взором этот мир, чтоб обрести в пустынной вечности покой...

Старик опять несколько раз отрывисто всхрипнул, по-видимому, смеясь, и водрузил шляпу на место, прикрыв изуродованное лицо.

- Стихи и музыка – плоды моей тоски. Я знал, что ты придешь. Точнее, не знал, но верил. Верил... Ведь у тебя тоже есть мечта, в которую ты веришь.

Сверкнула молния. Вслед за вспышкой тревожно пророкотал раскат грома. Ветер шевельнул кусты у заводи. С неба упали первые, тяжелые капли. Услышав их шлепанье по воде, старик улыбнулся:

- Когда сбывается мечта – это такое чудо! Теперь мне трудно представить, как по воде расходятся круги. Я не могу это увидеть даже в мыслях. Но я знаю, как сильна твоя мечта, раз ты оказался здесь.

- Я видел вас на картине, - промолвил Эрик, – кто вы?

Дождь припустил. Небо мерцает от всполохов.

- На картине? – переспросил старик. – Я сам когда-то был художник. Очень давно. Тогда я желал, чтобы мои картины делали людей счастливыми. Но разве можно сделать кого-то счастливым? Люди творят своё счастье сами. Точнее, они уже счастливы, только не всегда это понимают и ценят. Некоторые вещи можно разглядеть лишь тогда, когда перестаешь их видеть. Такая глупость. Такая мудрость...

Старик кладёт свирель на краешек расстеленной котомки и поднимается на ноги. Он снова стянул с головы шляпу и подставил лицо дождю. Идёт уже настоящий ливень, и вода ручьями вытекает из пустых глазниц, словно неудержимый поток слёз. Сквозь пелену дождя в блеске грозы мальчик видит четыре мутных удаляющихся силуэта. Чёрный блестящий мяч остался лежать в траве. Заводь клокочет пузырями, как будто закипела. Старик раскинул руки и вдруг резко поджал ноги.

- Смотри! Я тоже могу летать! – крикнул он весело. – Видишь? Кое без чего при большом желании можно и обойтись.

- Нет, - тихонько отвечает изувеченный природой мальчик, - нельзя...

- Ты ведь и так счастлив! У тебя есть то, чего нет у меня. Ты можешь стать художником и создать свой собственный мир!

- Нет, нет! – кричит Эрик. – Вы не понимаете!

И он заплакал.

- Ты ничего не понимаешь, глупый старик!

Вспышка молнии утонула в черноте пустых, извергающих потоки воды глазниц, высветив такой же черный, страшный рот. Старик захохотал. Он понял, что у него есть хорошее предложение для сделки.

- Ты уверен, что твоя мечта - это всего лишь пара крепких ног?

- Да! Да!

- И ты готов заплатить любую цену?

Эрик крепко зажмурился, губы его дрожат, вода струится по лицу, течёт по спине. «Это просто сон, дурацкий сон... сейчас я открою глаза и снова окажусь в своей комнате». Но дождевая вода продолжает струиться по телу и старик никуда не исчез. Это не сон.

- Ты готов заплатить за свою мечту? – повторяет старик. Мальчик отвел взгляд и остановил его на брошенном резиновом мячике. Брызги разбиваются о тугую поверхность, окружив игрушку мерцающим ореолом.

- Да, будьте вы все прокляты!.. Да! Всё, что угодно! Я очень этого хочу! Только есть мечты, которые не могут исполниться...

- Если бы ты в это верил, то не сумел услышать зов чужого страха, не стёр границы, не научился летать, - воскликнул старик. – Ты веришь! Я знаю, веришь. Ты готов к сделке. Я не добрый волшебник и давно уже не художник, я не исполняю чужие желания даром. Ты знаешь, что мне нужно.

Старик опустил ноги в мокрую траву и встал на землю. Сделав шаг, он нетерпеливо протянул ладонь:

- По рукам?

Эрик обвел глазами померкший, размытый пеленой ливня мир. К чёрту!

- По рукам.

Молния ударила в тот момент, когда их пальцы соприкоснулись. Вспышка ослепила, жгучая боль пронзила тело. Старик держал его руку крепко, но больше ничего не успел сказать...

 

Часы зажужжали, щёлкнули и начали отбивать один удар за другим. Вокруг темнота. Эрик шевельнул рукой и уперся во что-то твердое и гладкое. Стена. Он лежит на полу возле стены. Голова страшно болит. Похоже, он вывалился из кресла и здо́рово шибанулся. Вот незадача. Нащупал край кровати, ухватился за поручень и втянул на матрас своё избитое тело. Часы умолкли. «Как жаль... пожалуй, это был лучший из моих кошмаров...» Натянув на озябшие плечи край одеяла, мальчик отключился...

 

С ночной смены мама летела, не чуя ног. На душе было светло, с губ не сходила улыбка. «Пусть ничего еще не решено, но мы хотя бы сделаем шаг. Кто знает, может быть, всё получится», - думает она, рыская в сумочке в поиске связки ключей. Ей не терпится сообщить сыну радостное известие. Получив на почте письма, она сразу приметила на одном из конвертов марку с иероглифами. Пишет профессор из Ниигато. В первых строках он извинился за свой предыдущий ответ. Отмахнувшись от просьбы, он поступил очень безответственно. Стыд съедает его. Теперь он не может не думать о тех, кто нуждается в его помощи. Он активизировал работу в лаборатории, много консультировался с коллегами со всего мира, заручился поддержкой руководства университета и вот – готов испытать некоторые экспериментальные технологии. Он ничего не гарантирует, но предлагает сделать следующие шаги вместе.

Взлетев на второй этаж, мама отперла дверь. В квартире тихо, телевизор выключен. «Наверное, еще спит». Стараясь не шуметь, женщина разулась, скинула плащ и, вынув из сумочки конверт, направилась к комнате сына. Заглянула в дверь и нахмурилась: кресло валяется на боку, на полу по всей комнате разлита вода. «Что здесь произошло?»

Сын лежит в постели, укрывшись сбившимся буграми одеялом. Взгляд упал на картину. Точнее на пустую раму, косо висящую на стене. Картина исчезла, лишь черные, обугленные клочья торчат по краям, разлетелись ошмётьями по комнате. «Господи! Что за погром он устроил? Бедный мой ребенок, скорее бы всё это кончилось!..»

Эрик шевельнулся под одеялом.

- Мама? – спросил он.

- Да, родной! Ты в порядке?

- Более чем, мама! Я в полном порядке! – он начал выкапываться из-под одеяла. – Мне тут приснилось... посмотри-ка, что у меня теперь есть!

Внезапно мама стала задыхаться, её словно стукнули под дых. Скомкав конверт, она прижала руки к замершему в немом крике рту. Одну за другой сын спустил с кровати ноги. Нормальные, здоровые ноги. Мама не могла отвести от них глаз и в бешеном водовороте мыслей едва не потеряла сознание.

Эрик шлепнул ладонями по бедрам:

- Посмотрим, смогу ли я с ними управляться. Мама, ты здесь? Включи светильник, я совсем тебя не вижу...

С большим усилием она смогла отвести взгляд от белеющих в сумраке зашторенной спальни долговязых конечностей и взглянула сыну в лицо. Разверзшаяся чернота пустых глазниц разорвала ей грудь. На этот раз она не смогла сдержать истошного крика ужаса.

- Пожалуйста, мама, не плачь! Я теперь действительно счастлив...

Слёз на его щеках не было.