***

Игорь очнулся оттого, что в его подбородок что-то упиралось, причём довольно сильно, прямо до боли. Он резко дёрнулся, открыл глаза и понял что: велосипедный руль!

Велосипед продолжал мирно спать, безмятежно отражая ровный лунный свет, Игорь же проснулся окончательно. Весь перекривившись (спина затекла по самую шею), он уселся на сыроватом ночном песке. Дальше спать следовало идти домой. Ну не в песочнице же!

Ночь была такой глубокой, какой только вообще может быть. Где-то вдалеке прошуршала машина, и это было единственным звуком, единственным событием на многие кварталы.

Поискал мобилу – как не бывало. И это третья за лето!

Поднялся сам и начал поднимать велик, но повело так, что едва успел приземлить новенького железного коня мягко. Ронять-то, естественно, не хотелось. И так уже ронял, это-то понятно, вон как сидушку свернуло...

Понятно было не только это. Вопроса «Как я тут оказался?» не возникало, и от этого было ещё муторней.

Рот по самые мозги оккупировали сушняк и кисло-деревянненькое коньячное послевкусие.

– Фууф! – фыркнул он, от души мотнув головой. И тут же пожалел.

Голова моментально отозвалась высоким незатухающим звоном и в разы потяжелела. Он сел на бортик и опустил её как можно ниже, осторожно пережидая, когда же хоть немного отпустит. Однако случилось обратное.

– Муркунаетса, Муркунаетса!.. Муркунаетса, что ж такое...

На эти «волшебные» слова (во всяком случае, как их соотнести с чем-то реальным, ни одной мысли не проскочило) Игорь таки поднял свою многострадальную голову.

То, что он увидел, не столько напугало его, сколько расстроило. Такая картинка могла значить только одно: он всё-таки допился до настоящих галлюцинаций. Да, несомненно. Это были они. Точнее – он.

Из-за дома напротив выплыл старичок. Он именно плыл, так это выглядело: медленно летел, наверно, где-то в полуметре от земли. И голову его окружало какое-то сложное, фигурное сияние.

– Муркунаетса! – выкрикнул он ещё раз своим дребезжащим старческим голосом и, вдруг повернув голову, увидел Игоря.

Игорь же, в свою очередь, смог в полной мере оценить сложный стариковский «нимб».

У летуна было три головы: его собственная – по центру, на нормальном, так сказать, традиционном месте, голова собаки слева от неё и голова утки – справа.

«Дополнительные» головы были заметно больше «основной». Кроме того, они были полупрозрачными, светящимися и какими-то мультяшными, словно призраки голов, причём иронические призраки.

Утиная сияла сильней. Белоснежная, с ярко-красным клювом, она была намного ярче собачьей, чёрной с бурыми подпалинами, но и равнодушнее её. На Игоря уточка не реагировала никак, тогда как псина ощерилась и вцепилась в него долгим неприязненным взглядом.

«Трёхголовый... старикон», – сформулировал Игорь. Усмехнуться, даже про себя, сил не нашлось.

«Старикон», недолго думая, поплыл прямо на него.

Игорь сидел неподвижно и просто смотрел, что будет дальше. От галлюцинаций не убежишь, это знают даже те, к кому они нагрянули впервые.

– А ты, малец, отчего такой пьяненькой? – спросил старичок, произнося последнее слово именно так, «пьяненькой». Его голос был очень мягким, даже ласковым, но таким тоном говорят с детьми. Детьми – и умственно отсталыми.

Игорь потёр глаза и снова уставился на глюк.

Старичок завис прямо перед ним, и чтобы смотреть на него, приходилось задирать голову. Затылок гудел, в висках звенело, но оно того стоило.

Пёсья голова продолжала щериться, утиная – равнодушничать, старик же смотрел на него с каким-то необычным, снисходительно-высокомерным интересом.

Сам старичок был тщедушный, и его костюм... нет, пижама... нет, костюм... то, во что он был одет, было словно с чужого плеча, а обут он был в пластиковые шлёпки. И пластик этот, вопреки закону притяжения к земле и соответственно отвисанию от пяток, от пяток не отвисал, был как приклеенный. Но самое главное – по крайней мере самое любопытное – состояло в том, что и костюм-пижама, и шлёпки заметно мерцали. Мерцание было мелким, но частым. Ослепительно белым.

«Перекреститься, что ли...» – подумалось Игорю и тут же забылось. Он продолжал рассматривать свою первую галлюцинацию с каким-то даже уважительным восхищением.

В старике, несмотря на тщедушие, было некое превосходство, если не сказать властность. И невероятная притягательность («глаз не отвесть» – промелькнуло в проспиртованных мозгах Игоря). Седые остатки волос, гладко зачесанные назад, жирно блестели в лунном свете. Маленькое личико казалось не просто маленьким, а сосредоточенным и словно бы поэтому сжавшимся. Да и не только личико, сама голова – не голова, а головушка. Эти светящиеся, похожие на голографические, собако-утиные «гаджеты» смотрелись просто как необходимое усиление.

Собачья голова зарычала.

– Да цыц ты, – цыкнул старичок. – Малец, ты глухенькой? – снова обратился он к Игорю.

Игорь вздохнул. Ему хотелось сказать, что он не малец, что ему под тридцатник уже, что он не глухенькой и даже что не пьяный, но вместо этого он почему-то сказал:

– Вот... Велик пацану купил...

Старичок молчал. Его сжатое личико выражало напряжённое внимание. Он явно ждал продолжения. Игорь продолжил.

– Племянник мой... Вот такой пацан! – обозначил он степень замечательности племянника большим пальцем вверх. – А потом – всё как надо. Обмывали...

– Малец, бойся, – тихо сказал старичок. Тихо, но так, что Игорь перестал дышать. Звон в голове мгновенно стих, зато странным, небывалом набатом забило сердце.

Игорь обеими руками схватился за левую сторону груди.

– Дед, ты чего?..

– Бойся, – властно повторил старик. Голова собаки, казалось, уже терявшая к Игорю интерес, снова зарычала. Голова уточки оставалась по-прежнему безразличной и просто сияла в пространство прекрасным белым и прекрасным красным.

– Чего бояться-то? – морщась, прохрипел Игорь. Сердце трепыхалось в какой-то болезненной судороге.

– Нельзя тебе больше.

– Чего нельзя? Бу... Выпивать? – Игорь замолчал, пережидая сердечную свистопляску. Пройдёт, и он объяснит непонятливому старику, что он, в общем-то, и не выпивает. Ну, выпивает, но по поводам. Как все. Он не какой-нибудь там алкоголик. А то, что Лизка ушла – взаимопонимание кончилось. А на работе проблемы – у кого без проблем? А мобилы теряются – так они у всех теряются. И на улице он только четвёртый раз засыпает! А...

Но где-то совсем рядом раздалось жалобное и одновременно противное:

– Мияяяу!

В тот же миг старик погас – ни собаки, ни утки, – и через секунду уже стоял на твёрдой земле, точнее на песке, прямо перед Игорем.

– Нашлась, паршивица, – сообщил он Игорю доверительно, так, как будто тот был в курсе предыстории. Теперь это был самый обычный старик в несколько нелепом костюме и нелепых (к костюму-то!) шлёпках. Нелепых – но без всяких там мерцаний. – Муркунаетса! – позвал он снова.

Из-под ближайшей машины к ним поковыляла кошка. Она сильно хромала и как будто жаловалась:

– Мияяяу!

Но поразило Игоря, конечно, не это. Поразительными были размеры котяры – она была раза в два крупнее обычной кошки. И её полосатая шерсть была в какую-то странную полоску – очень широкую и даже в лунном свете отливающую бордовым, совершенно «некошачьим» цветом.

– Вот тебе и мяу! С лапой-то что?

Старик дождался, когда кошка доковыляет и потянулся к ней, но не для того, чтобы погладить. Он поводил над нею ладонью, не касаясь, и констатировал:

– Перелом... И ушибы.

– Дед, а ты этот... целитель? – обрадовался Игорь так, словно таковой факт давал карт-бланш на что угодно: летай, светись, вещай, подзывай бордовых кошек-гигантов.

– Целитель, да не «этот», – уклончиво отвечал дед. – Давай помогай.

– Помогаю, – сразу согласился Игорь, как будто всю жизнь только и делал, что помогал целителям. Даже про голову, сердце и общую муторность как-то позабыл. Или они про него позабыли, отпустило. Деловито уточнил: – Что делать надо?

– Держи.

Целитель водрузил кошку Игорю на колени, секунду подумал и всё-таки предупредил:

– Можешь передрейфить. Лучше не смотри.

– А что будет?

– Да как будто и ничего. Непривычно только.

– Посмотрю.

– А что так?

– Интересно, – не мудрствуя лукаво, ответил Игорь.

– Говорю же – малец!.. Смотри, не жалко. Только и держи.

– Удирать будет?

– Не должна бы, но может.

Игорь послушно вцепился в кошку, которая пока довольно спокойно сидела у него на коленях: одной рукой он держал её за холку, а другой с силой обхватил передние лапы. Кошка была тяжеленной и даже так, сидя, высоченной. Её морда упиралась практически в лицо. А котяра, как назло, повернулась к Игорю нос к носу и смотрела на него с каким-то выражением, в принципе знакомым, но которое он никак не мог распознать. Мог только совершенно точно сказать: приятного мало.

– Ну, с богом... – проговорил старик, вытащил из кармана платочек, завязанный узелком, аккуратно, даже нежно его развязал и расправил на раскрытой ладони. В платочке был зелёный порошок.

– Зелень, Игорёк, – пояснил старик. Игорёк хорошо помнил, что имени своего не называл и не собирался.

Старик поднёс платок с порошком поближе к кошке, наклонился – и изо всех сил, с чувством и тщанием подул. Сил оказалось на удивление много. Да и порошка – тоже. Не только кошку, а казалось, и всю песочницу (а не весь ли квартал?) окутало зелёное, абсолютно непроницаемое облако.

Игорь видел только зелень, всё остальное пропало из виду, даже кошку не было видно. Он только чувствовал, как она пытается вырваться – а пыталась она неистово и издавала при этом угрожающие, действительно пугающие звуки, какое-то нутряное гудение вперемешку с урчанием и клацаниями. Держать её пришлось уже по-другому, обняв и прижав к себе («только бы не задавить»)...

– Долго ещё?! – прокричал он в зелёное облако. Почему-то казалось, что если старичка не видно, он где-то далеко.

– А уже всё, – тихонько ответил старик над самым ухом.

Зелёнь пропала в один миг, как будто её и не было.

– Но ты пока держи. Рано ещё, – предупредил целитель и потянул кошку за заднюю лапу.

– Мияууууууу, – грозно отозвалась кошка, но он всё тянул и тянул.

«Оторвёт, нах...» – забеспокоился Игорь, но уже в следующее мгновенье понял, что старик тянет не лапу, а из лапы. Он тянул что-то похожее на серую паутинчатую тряпочку. Такие нарастают в сараях, в старых помещениях, за которыми не приглядывают. Тянул – а тряпочка всё не кончалась.

– Почти всё, – предугадал старичок новый вопрос «мальца», снайперски докинул комок добытой паутины до урны и ещё раз провёл ладонью над гигантской кошкой.

– Вот тебе и всё, – удовлетворённо заключил он.

– Что?

– Ничего: ни ушибов, ни перелома. Отпускай.

Игорь прекратил «обнимать» животное. Вопреки ожиданиям, оно не рвануло с бешеной скоростью куда глаза глядят, а лениво спрыгнуло на песок и тут же принялось тщательно вылизываться, словно бы сильно испачкалось об Игоря.

В действительности же дела обстояли с точностью до наоборот. Весь перепачканный сидел Игорь: футболка, джинсы, руки – всё в крови... Он совершенно не ощущал боли, когда это гигантище его царапало, а может и кусало, но теперь это было очевидно – царапало. А может и кусало.

Критически прищурившись, старичок оглядел «мальца».

– Да мне тут недалеко. Дойду, – махнул рукой тот.

Старичок всё глядел. Зябко поёжившись, Игорь повторил:

– Нормально всё, говорю. Дойду. Ну, цапнула животина...

– Так это не животина. Это квэрза. Квэрза Муркунаетса.

– Порода, что ли, такая?

– Не отсюда она... Грудь тоже подрала?

– «Грудь», – хмыкнул Игорь. – Я же не Беркова... Ладно, дед. Пойду я, – поднялся Игорь с бортика. Ему было что спросить, и чувствуй он себя по-другому... Но было как было. Его снова замутило, и не хотелось бы... Домой хотелось, вот что.

Квэрза прекратила вылизываться и посмотрела на Игоря длинным выразительным взглядом. Правда, что же он выражает, он опять не понял. Глаза у неё были чисто кошачьи, большущие, жёлто-зелёные, только с тоненьким бордовым ободком.

– Погоди, Игорёк... – старик затоптался, утрамбовывая и без того превратившийся в утоптанную площадочку песок. – Поболеешь ты до утра. Из-за...

– Из-за того, что я герой. Гринпис, – усмехнулся Игорь. – Помогал спасать животное. Эту...

– Квэрзу, – помог старик.

– Точно.

– Пожалуй что и так, – серьёзно кивнул целитель. – Поэтому.

– Ладно. Чему быть... Мне что? До утра – из-за котяры посдыхаю, а с утра – бодун! – бравировал Игорь. Бодун пугал, он бывал не на шутку тяжёлым.

Старик примолк. Его маленькое личико опять напряглось и от этого как бы сжалось. Он явно что-то мучительно обдумывал.

Спящий под луною велосипед занимал полпесочницы, и из-за этого целителю приходилось стоять совсем рядом. Игорь рассматривал его в упор, улавливался даже затхловатый старческий запах, и было тем более непонятно, отчего продолжает казаться, что старичок не вполне настоящий. Ведь вот он, обдумывает, топчется. В конце концов – пахнет! Раньше, может, и мерцал, но теперь... теперь, в принципе, всё как полагается. Ну – целитель, да. Так это почти профессия! И всё-таки что-то было в нём нездешнее. Как в этой его кошке – то ли кошка, а то ли нет...

– Кс-кс, – позвал Игорь. Выразительный взгляд не повторился, вылизывание не прервалось. Кошка. Просто огромная. Просто такой вот породы... В глубине души он уже не считал происходящее галлюцинацией, но чем считать, не знал, не мог сообразить.

– Я помогу тебе, Игорь, – внушительно, даже как-то торжественно озвучил плоды своих раздумий старик. – Будь утром здесь, запомнил?

– Утром? – насмешливо изумился Игорь. – Да я утром копыта от дивана не оторву! Утром, – ещё раз усмехнулся он, весь как-то передёрнувшись от переизбытка изумления.

– Будь здесь, – повторил старик так, что Игорёк вдруг понял, что так и будет. Он будет здесь. Утром. Что бы ни случилось, как бы то ни было. И так оно, собственно, и было.

 

***

Игорь сидел на качелях. Во дворе не было ни души – суббота, ещё совсем рано, да и погода не располагала. Мелко и прохладно моросило.

Расслабленно покачиваясь, Игорь допивал второе пивко.

Становилось получше, хотя до хорошего, конечно... Впрочем, для человека, который этой ночью чуть не умер, просто сидеть на качели под моросящим небом, с крепким пивом... Что это, как не подарок судьбы? Вот такой, в серую мокрую крапинку, с пивным привкусом подарок.

Ночное возвращение домой, да ещё и с великом, он не помнил сплошняком, без проблесков, как выключило, а дальнейшие события ночи – тяжёлая, колотящая лихорадка, бред, глубокие провалы в неведомые, необъяснимые пылающие ямы – как-то перебили впечатления от чудес в песочнице, превратили всё в глюки в коротких штанишках. Детский сад, натуральный. Примерещится же...

Угол песочницы, в которой примерещилось, был виден и сейчас. Покрашенный в дикий оранжевый цвет, он казался углом чего-то другого, не из этой ночи. Ночью ничего этакого, экстремально оранжевого не наблюдалось.

Игорь снял ветровку. Он надевал её, чтобы царапины прикрыть, но поскольку народу никого... А в ветровке как в презервативе – лишняя преграда для живительной влаги!.. И всё-таки, если примерещилось, кто и где его так исцарапал?!

– Короче – «Что? Где? Когда?» – хмыкнул Игорь и отхлебнул.

Серьёзно о ночи думать не хотелось. Да ни о чём не хотелось. Хотелось просто сидеть и ощущать, что теперь – вполне сносно. Нет, теперь было даже хорошо и всё лучше. Он был несказанно рад, что догадался посидеть под этой животворной моросью, а не потащился с пивом домой, где, конечно, опять завалился бы на диван, а сверху – потолок. Самое мерзкое изобретение человечества. Давит как пресс, душит как твёрдая ровная подушка. Небо – лучше. Любое небо...

– Ах ты скотина!

Игорь вынырнул из своей похмельной философии и глазам не поверил: прямо перед ним стоял вчерашний волхв (вспомнится же словечко)!

– В смысле – скотина? – уточнил Игорь и даже обернулся: а вдруг там, за спиной, какая-то скотина нарисовалась?

При свете дня старичок выглядел ещё нелепее. Вопрос «костюм или пижама» решался в пользу пижамы, а шлёпки, вчера опознававшиеся нейтрально-серыми, оказались нежно-розовыми. Вдобавок ко всему, в руке у старика была здоровенная и явно тяжёлая сумка-торба, вся усыпанная мелкими кармашками, которую он тут же бахнул на землю. Уже следующее его движение было – выхватить Игорево пиво и, перевернув банку, лить прямо на землю!

– Ты... дед! Ты ошалел?! – Игорь перестал качаться и заворожено смотрел, как падают последние крупные капли на и без того мокрую землю. – Ты чё творишь? Зачем?!

– Может, травинка вырастет какая, – задумчиво проговорил старик. – Пиво полезно. А земля, она как женщина, чем больше ухаживаешь, тем больше даёт.

Всё, чего Игорю сейчас хотелось, – схватить этого тщедушного Хоттабыча и трепануть так, чтобы его нежнейше-розовые шлёпки разлетелись на далёкую друг от друга дистанцию, а сам он... сам он крякал, выпучив глаза, и... и гавкал. Да, вот такие образы промчались, и кто их знает, откуда взялись. У Игоря осталось ещё на банку, но не хватало рубля. Хорошо хоть на смене сегодня Ясмина, хорошая тётка, с пониманием. Узбекская цыганка, говорят. Молчит как рыба, но когда надо, выручает. Правда, десятку он ей уже должен...

– Иди... иди куда шёл, – прошипел Игорь. – Ты вообще кто?

– Пинчикряков я. Легко запомнить.

– Пинчи... как? – Игорь расхохотался, попутно однако замечая, как пьяно прозвучал его смех.

– Пинчикряков, – ничуть не смутившись, повторил старик. – А если Пинчикряков обещает помочь, он помогает. А тебе я пообещал.

– Иди, говорю, отсюда. – Игорю вдруг представилось, что кто-нибудь увидит его в компании с этим чудиком, и это показалось позорнее, чем спать на лавке. Или в песочнице, да. Всякое бывает... Он соскочил с качели и, больше ни слова не говоря, быстрыми шагами направился домой. Уже заворачивая за угол, он на всякий случай обернулся. Старик истуканом стоял на прежнем месте, около качели...

– Завтракать не буду, а чайку бы попил. Я всё ж, Игорёк, с дороги, – услышал Игорь, проворачивая ключ.

 

***

– Может, ты мне зря это всё... понарассказывал? – Игорь налил чаю и себе, и теперь с удовлетворением отмечал, что и от чаю лучше, идёт просто-таки на ура.

Они с Пинчикряковым сидели на кухне. Каким-то непостижимым образом здесь вдруг стало уютно, хотя из раковины по-прежнему рос столб подзасохших тарелок (а куда бы он делся?), а на подоконнике бесстыдно раскидались бесчисленные банки и горделиво высились единичные бутылки. Часто Игорю казалось, что голуби, расхаживающие за стеклом, заглядывают, чтобы посчитать, сколько тут чего, и глаза у них круглые от неодобрения.

Но конкретно сейчас так не казалось. Сейчас их интерес считывался как вполне одобрительный и направленный совсем на другое – на гостя. Несмотря на усилившуюся морось, за окном толпилось целых шесть нахохлившихся птиц. Вглядываясь, они активно переговаривались.

Странное дело, но здесь, на кухне, старик выглядел вполне обыкновенно. Костюм-пижама качнулся в сторону костюма, шлёпки смотрелись обычной домашней обувью. Разве что – а где носки? Но ведь «дедушка старый, ему всё равно»...

– А что я такое рассказал? – возразил «дедушка». – Умные и без того знают, а глупням оно без надобности.

– То есть я дурак по-твоему, да?

– Отчего это? – как будто искренне не понял старик.

– Ну, я же не знал. Что миров много, что время как порошок...

– Не всякое время, – наставительно поправил Пинчикряков. – Зелёное только. Не которое в линию, а которое в точечку. – Для наглядности он постучал пальцами по столу, изображая эти самые точечки. – Да и чего ты не знал? Не слышал, что время лечит? Не дурак ты, Игорёк. Но и не умный. Середнячок. Ка-ак раз посерёдке. А теперь ещё и везунчик. Меня встретить! – Дед заявил это без тени иронии и от гордости выпрямил спину и задрал подбородок.

– Любишь ты себя, – усмехнулся в кружку везунчик.

– Устраиваю, – подсказал старик. – Потому как...

– Лучше скажи: если этот твой пинчер кого угодно где угодно находит, почему ты заладил: «будь утром здесь», «будь утром здесь»? В дверь бы позвонил, например... Или постучал, – добавил Игорь, вспомнив, что звонок расхреначили какие-то идиоты... Ну, или он сам. Порой, когда ключ по полчаса не находится... Не важно.

– А это твоё согласие такое. Не пришёл бы – значит, не судьба.

– Я к пиву шёл, а не к тебе, – без обиняков признался Игорь.

– А судьбе всё равно, – уверил «волшебник». Чай он не пил, а только пригублял, но при этом щурился как кот на сливки.

Вообще, вид у него был как у человека отдыхающего, которому всё по нраву и который отдыхал бы и отдыхал. Сколько? Вечность!

– Но ты, Игорёк, много о той судьбе не думай, – поспешил отсоветовать он. – Теперь всё хорошо будет. Везучий ты, да, ох везучий. – Старик крякнул от удовольствия, в очередной раз пригубив.

«Реально ведь крякает...»

– А утка эта твоя... Прям летишь? А скорость?

– Скорость – путь на время.

Явно издевается старик. Глаз хитрый!

Да Игорь и сам не знал, насколько всерьёз он это спрашивает. Он так и не разобрался в своём отношении к стариковской волшебности. Вернее, к определённой её части. В том, что старик целительствует, сомнений не было, а вот в том, что летает... С одной стороны – своими глазами видел, с другой – дедок, летящий меж звёзд и миров на дополнительной сущности «утка»?..

– М-м-м... А кошка твоя где?

– Квэрза не моя. Она сама по себе квэрза, своя собственная. А ты, Игорёк, всё не о том. Не тем занят, – пожурил Пинчикряков... и вдруг закашлялся. Умудрился подавиться чаем!

Игорь потянулся похлопать его по спине, но тот отчаянно замахал руками.

– Не... кхе-кхык... не трогай! Не трогай!.. кахык-кахык...

Удивлённо подняв брови, Игорь переждал кашель и продолжал молчать, уставившись на Пинчикрякова и ожидая объяснений.

– Щас, щас... – Старик вытер заслезившиеся глаза, отдышался и сказал: – Ты до меня лучше не дотрагивайся. Тут, понимаешь... нюанс! – поднял он указательный палец вверх. – Докоснёшься до моего плеча – значит попрощаешься.

– ?

– Пропаду я, что непонятно? Это вроде как – «конец связи». Или «я тебя наберу». Или «до новых встреч, дорогие радиослушатели».

– Улетишь? Как Карлсон?

– Пропаду. Как не бывало.

– Сурово, – покривил улыбку Игорь.

– Не «сурово» – а правила! – уважительно отозвался старик, залпом допил чай и с некоторым сожалением сообщил: – Пора нам однако начинать, Игорёк.

– Так поехали.

– Так слушай. Вперёд теория, потому как нам тут не шутки шутить, дело серьёзное.

– Теория уже была!

– Сиди – и слушай.

 

***

Хуже всего было то, что начало клонить в сон. И с такой неистовой силой, что (Игорь был в этом просто уверен) Пинчикряков заметил. И это было крайне неудобно. В целом-то старик рассказывал с огоньком и вещи не абы какие, а интересные и более того, основополагающие: что на данный момент в Игоре – лишнее (целитель выражался так: дрянька), и как это лишнее выглядит, и что из себя представляет, и как зелёный порошок вкупе с Пинчикряковым со всем этим справятся, и почему надо так много времени-порошка («целая сумища, а как ты думал?»), и...

Игорь улавливал не всё, но насколько смог понять, предстоящее мероприятие – то же, что и спасение кошки, только грандиознее. Всё-таки человек не кошка (ну да, да, не квэрза), а зависимость – не перелом и не ушибы, посложнее будет проблемка.

С наличием проблемы Игорь согласился после того, как они, вместе с Пинчикряковым, правильно её обозначили. Никакой это не алкоголизм! Нет, конечно нет. Однако имеется, как ни крути, некоторая зависимость. Не критичная. Небольшая. С нею и покончим. И это будет другая жизнь, даже не прежняя, не та, что было до зависимости, а лучше прежней.

Будет хорошо. Хорошо и легко. Вечера не будут забываться, вылетая из разгорячённой головы в никуда, а по утрам... По утрам его снова будет щекотать Лизка. Только теперь уж пускай щекочет! Пусть, почему нет? Злиться он не будет. Она же не виновата, что ей не тридцатник, а на десять лет меньше! Вместо того, чтобы агриться, он будет досматривать сон, только иногда, сквозь дрёму и ресницы различая ещё не разогревшиеся, лиловые утренние лучи, – а по щекам и губам уже носятся кончики Лизкиных волос, собранные в мягкие кисточки. Нет, ну правда щекотно!.. Лизка громко улыбается. С этой врединой никогда не выспишься! Он сам не знает, как даже в полусне видит и слышит её улыбку.

– Да блин! Лиза!!!

... – Уснул, Игорёк?

– Да нет... – Распахивая глаза, Игорь видит размытый натюрморт: три серебристых яблока в серебристой чаше – силиконовая скатерть на кухонном столе. Игорь выпрямляется, и следующим его кадром – всё тот же зализанный, щупленький и бодрый Пинчикряков. – Ой, дед... Ты извиняй. Это после вчерашнего... – оправдывается Игорь, встаёт и направляется к раковине.

–А ты, Игорёк, не винись, – разрешает Пинчикряков. – Я насквозь тебя вижу. И с самочувствием твоим мне всё понятно. Всё понятно – всё поправим, – обещает целитель, глядя, как Игорёк умывается.

Умываться мешает высокая горка посуды, но уйти в ванную мешают сразу две причины: там, в ванной, ещё более неприятная горка – ночные окровавленные вещи, ну, и кроме того, это своеобразная форма вежливости – не оставлять гостя одного.

– Нехорошее – уберём, хорошее – добавим, – и заживёшь! – подбадривает гость.

– Что? Как? – Лицо и волосы у Игоря мокрые. Полотенца нет, полотенцем он... не важно.

– Решим, Игорёк, твою задачку, – повторяет Пинчикряков раздельно, как тугоухому.

– Что добавим? Я не понял.

– В зеркало глянься.

Зеркало над раковиной, Игорь так и делает. Тёмно-серые глаза в мокрых ресницах кажутся испуганными.

– Норм, – натужно улыбается он.

– Так-таки и норм, – кривится старик. – Хорошее добавим, вот что. Плохого не держим! Будешь лучший ты, смекаешь?

– Не смекаю... – Игорь то ли никак толком не проснётся, то ли что, но вид у него потерянный.

– Шоу, донт тэл, – вздыхает старик и вытягивает из-под стола свою сумищу. Из самого нижнего кармашка он достаёт плоскую коробочку, похожую на медную, три раза касается её по центру, и она, с лёгким щелчком, распахивается. Из коробочки льётся тёплый золотистый свет.

Игорь подходит вплотную, заглядывает, но видит только золотистое, слепящее сияние. Старик же подцепляет нечто двумя пальцами...

– Вот оно, Игорёк, хорошее-то. – Он держит тонкий стерженёк, который впору назвать лучиком, такой он прямой и сияющий. – Теперь гляди... – Пинчикряков с еле уловимым хрустом отламывает кончик луча – и запускает отломанную «искру» в окно.

«Искра» летит быстро, но не молниеносно, и ведёт себя скорее как насекомое, чем как неодушевлённая частица света: она огибает банки, облетает бутылки – и попадает точнёхонько в глаз одному из голубей!

– Ты гляди, гляди... – Пинчикряков, не отрывая взгляда, подскакивает со стула и подбегает к подоконнику, подзывая нетерпеливым движением руки Игоря.

Пятеро голубей, как по команде, взмывают куда-то под крышу, а с тем, у кого «искра» в глазу, происходят чудесные, невероятные изменения. Из землисто-серой, клочковато нахохлившейся массы он превращается в нечто прекрасное. Если это и голубь, то идеальный голубь, не меньше. Перья его приобретают ровный, свежий, ярко-сизый окрас и перламутровый отблеск; лапы излучают чистый, соломенно-жёлтый цвет, словно старые убрали, новые приставили; широким богатым веером распускается хвост; необъяснимо меняются пропорции, появляется какая-то не по-голубиному благородная грация; меняется само выражение его круглых, вечно бестолковых глаз – они становятся осмысленными и даже глубокими!

– Холёная птица, – довольно улыбается Пинчикряков.

Игорь некоторое время смотрит на голубя молча, а потом вдруг, так же потерянно, спрашивает:

– А может быть, это уже и не он?

– Может, – моментально соглашается Пинчикряков. Может, и не он. Может, это лучше чем он, смекаешь?

Игорь взъерошивает мокрые волосы и вдруг – тянет руку и едва не касается плеча Пинчикрякова!

– Ты знаешь ли что, Игорёк? – с чувством спрашивает волхв, успевая отпрыгнуть чисто горный козёл. – Ты не делай-ка новых ошибок. Тебе уже понаделанных хватает.

По коже Игоря проносится стая мурашек.

– Скажи себе стоп! – повелевает старик.

Игорь готов поклясться, что на долю секунду рядом со стариковским лицом вспыхивает оскаленная собачья морда.

– Если Пинчикряков обещает помочь, он помогает. А тебе я пообещал, – уже без пафоса, даже как-то буднично напоминает старик. Игорь ничего не отвечает, но больше не дёргается. Идеальный голубь, словно слушать больше нечего, взмывает в моросящий верх.

 

***

– Тут-тук! Пришёл должник, принёс долг! Не люблю быть должным. – Игорь лучезарно улыбается, любуясь новенькой блестящей десяткой в своей вытянутой руке. Рукой он тоже любуется – царапины затянулись, от них остались только еле-заметные, похожие на розовые тени, дорожки.

Чернявая продавщица прекращает переставлять кетчупы и чили, оборачивается, как всегда молча поднимает на него глаза и... замирает.

Ещё несколько секунд он тянет монету, потом, щёлкнув языком, бросает её на прилавок. Десятунчик катится, пока не исчезает из поля зрения где-то за весами, а Ясмина всё стоит замерев.

Она смотрит долгим, очень долгим, странным взглядом. Смотрит с таким выражением... Внезапно Игорь начинает распознавать это выражение, вспоминать, как оно называется: прохладное сочувствие... холодная жалость... сожаление!

– Белый снег сияет светом, чёрные глаза. Осень обернётся летом, чёрные глаза, – напевает он, посмеиваясь. Как раз сейчас ему абсолютно не понятно, как можно сожалеть о чём- или о ком-либо.

Он выходит в беспощадное солнце, какое никто не ожидал с утра, но вот, распогодилось, и как. Всё сияет. Ради того сияния он и вышел прогуляться, заодно и долг вернул.

В голове у него тоже стоит ослепительный золотой свет, растапливая, как свечку, всё остальное – банки, ключи, звонки, полотенца, лиловые лучи, мягкие кисточки...

Его светло-серые глаза устремляются на голубей, как бы невзначай прохаживающихся вдоль изюма и орехов с краю фруктовой палатки. Он надеется увидеть того, идеально-холёного, но пока не находит.