Я, птица и кто-то третий

Наверно, на земле ещё осталось место, где поют птицы. Где они вьют гнёзда и высиживают птенцов. Наверно, осталось. Где-то. Но мне туда никогда не добраться. Ни на машине, ни на поезде, ни на самолёте, ни на корабле. Потому что ничего этого нет, и только мыслями или голограммой я могу воскресить шикарный кабриолет или быстрый, надёжный боинг, который за три часа смог бы перенести меня к тёплому солнцу, белому песку, к другим берегам и птичьему гомону...

Нас учат выживать без цивилизации, чтобы сохранить хоть что-то от этой цивилизации. Смешно звучит.

Я плохой ученик. Мне сложно усваивать единицы уровней защиты от внешнего мира, знать, как ставят невидимые барьеры, сотканные из нескольких видов излучений. Вникать в их структуру и механизм действия мне нет никакой охоты. Я нелюбопытный и недотошный. Свою безопасность доверяю операторам. Говорю же – плохой ученик. Всегда хотелось жить без всех этих новомодных, но необходимых (как нам внушают) прибамбасов. Просто жить.

Точнее, выживать. А если быть ещё точнее – нести определённую ответственность за вверенную тебе единицу жизни. Тридцать лет, прошедших со Времени Перемен после катастрофы, я балансирую на грани между ощущением себя живым и точкой невозврата. Тридцать лет.

Тогда (я уже не помню точный день) проснулся вулкан, который спал несколько сотен лет. Нашему городку повезло – мы находились на высоте двух километров над уровнем моря. Лава разрушила АЭС и, смешавшись с остатками электростанции и продуктов распада, стала смертельно опасной. Тем более, что вулкан был купольным. Я много изучал строение вулканов, и поэтому твёрдо знал – ни у кого, кто жил ниже, не было возможности спастись. Помпея повторилась через много веков, помноженная на Чернобыль...

Ультрафиолетовое и ионизирующее излучения разделили нашу жизнь на «до» и «после». Надо было прятаться. Мы прятались. Сначала кто где и как мог, хотя понятно – куда от этого спрячешься, но инстинкт никто не отменял. Потом созданная комиссия разработала защитный барьер вокруг тех мест, которые особенно подверглись атаке вредоносными атомами. Так мы оказались в изоляции. Искусственное солнце под искусственным небом иммунного, почти невидимого тента. Мы были напуганы, мы устали забиваться в норы и бояться за свои жизни, поэтому экобарьер сверху и по периметру города приняли с облегчением. Резервация стала нашим новым домом...

Они появились внезапно через несколько лет после катастрофы. Словно нашествие вредителей на полях – неукротимо и неотвратимо. Фантомы. Мы так называли мутантов-животных, выползших из руин разрушенного лавой металлокомбината на окраине города, за их обманчивую реальность, ненастоящесть. Видимо, служба санитарной очистки либо схалтурила, либо просто не заметила. И они как-то выжили. Их ловили, выбрасывали за барьер или просто утилизировали. Хотя лично мне их было жаль. Не виноваты же. Но людям было спокойнее, когда они знали, что эти существа находятся вне зоны общежития, что взъерошенные, кривые, с двумя пастями или прыгающие на шести ногах зверушки не выскочат из-за угла. Да, они изменили внешнюю сущность. И за пределами Территории им жилось несладко. Но генные отщепенцы никого, кажется, не трогали, вели себя довольно мирно. А вот потом... Потом многолетняя генотипическая мутация фантомов превратила в лжефантомы.

Страшнее самого страшного отчуждения от мира для нас стали твари, которые, выживая и пытаясь отбить своё право на потомство, научились фантомировать. Лжефантомы – самые коварные из мутантов, появившееся много позже, пресекли быстрее радиации наше право на самое невинное развлечение – прогулки. Потому что даже я, человек довольно образованный и здравомыслящий, не смог бы отличить обычного мутанта от лжефантома. То ли прощаться мне с этим светом, то ли ещё есть надежда пожить. Представьте себе маленькую двумордую рыжую лисичку, весело помахивающую облезлым хвостом, которая перейдя защитный барьер, ослабленный или временно отключённый почему-то, вдруг кровожадным, раздувшимся, безобразным монстром вгрызается вам в руку. Ничего так картинка, да? Стало сложнее и страшнее. Поговаривали, что они умеют как-то воздействовать на окружающую среду, излучением, что ли. Я в эту ересь не верил.

Со временем биологи, понаблюдав за лжефантомами, насколько позволяли возможности, выяснили, что в их сообществе чёткая иерархия. И даже есть пушечное мясо. Именно такие камикадзе бросаются на электромагнитную препону, и отключают её телами на несколько десятков метров до следующего поста операторского наблюдения. И пока операторы выясняют насколько серьёзно повреждение, сколько потребуется времени для восстановления, орды кровожадных уродцев с неистовых блеском в глазах устремляются по Территории. Это жутко. Правда... Нечасто бывает. Самое лучшее в этом случае – закрыться в домах, пригасить свет и не высовывать носа даже в окно. Что, собственно, вскорости вошло у нас в привычку. Из домов выходили самые отважные или отвязные. Я не причислял себя к их числу.

В резервации не было долгожителей. Катастрофа превратила огромную площадь в несколько тысяч квадратных километров на Дальнем Востоке в выжженную пустыню с высохшими, некогда могучими и полноводными реками; тёмные исполинские кедровники превратились в сухие обугленные пеньки. Ну, а мы, мы остались. Да и куда нам было деваться? Все знали, что последствия не пощадят – кому-то десять лет, кому-то пять, а кто-то и двадцать протянет. И всё. Мы понимали, что живём пока живётся. И на Большую Землю не стремились. Поначалу планы какие-то строили, надежда-то не умирала. Кто-то даже покинул Территорию, пытаясь начать жить с нуля. Не жизнь с нуля, а именно жить. Разницу этих слов хорошо понимаешь спустя какое-то время. Никто не вернулся в резервацию. Нам не сказали – почему, но мы догадывались. И желание уехать отступило. Тихо, незаметно, постепенно, но уверенно. Чеховские сёстры всю пьесу орали «Домой! В Москву!». Проорались, переругались и всё равно остались. У мечты несколько граней. И одна из них, наверно, самая сильная – страх.

Да и кому мы там нужны? И вообще, чёрт побери, – а она сохранилась, та, другая, здоровая сторона нашей планеты? Наверно, что-то осталось, а иначе где бы мы брали продукты, воду, интернет, одежду, лекарства? Я много думал и пришёл к мысли, что ничего не хочу об этом знать. Премудрый пескарь и учитель мёртвых языков с нахальным простодушием деревенских родственников намертво поселились в моей душе.

Нет, нас не удерживали силой, как принято показывать в фильмах про экологические или бактериологические катастрофы, нас не бросили умирать. Напротив. Жили мы хорошо. Снабжение, техническое обеспечение нашей защиты, охранные мероприятия с тех пор, как появились лжефантомы. Да, о нас не забывали. Но мы не рожали детей, не праздновали почтенные юбилеи, не покупали путёвки за границу, ибо нам говорили, что неизвестно, как организм, подвергнувшийся атомной атаке и проведший столько лет в резервации, поведёт себя на берегах Средиземноморья или в Мерибеле. Иногда в нашей трясине выпукивался болотным газом какой-нибудь упоротый гражданин, истерично требующий свободы в виде улёта из резервации. Тогда начиналась сплочённая бюрократическая волокита медицинского характера – анализы, обследования, томографы, осмотры онкологов, психиатров, дерматологов, терапевтов (последние особенно дотошно осаждали). Выдержать такое под силу редким энтузиастам. Бросали это дело. Тогда-то и завели у нас питомники с домашними животными. Чтобы с ума люди меньше сходили.

Да и само путешествие куда-то из резервации уже казалось мифическим, из области постапокалиптической фантастики. Чтобы понять наши чувства, нужно побыть хотя бы несколько дней в том состоянии, в котором мы находились многие годы. Каждое утро мы просыпались, прислушиваясь к себе, считая каждый выпавший волосок и радуясь, что сегодня на подушке всего несколько, ощупывая пах или подмышки, со страхом и крепнувшей надеждой продвигаясь по сантиметру собственного тела, боясь нащупать бугорок смертельного недуга.

Иногда казалось, что это чей-то воспалённый ум придумал эксперимент: жизнь после жизни. И заставил всех участвовать в опыте, наблюдая откуда-то сверху за нами. Ну, это так. Просто мысли мои. Что думали другие – не берусь предположить.

Мне повезло. Уж не знаю, почему меня боженька выбрал. Может быть, на будущий год я стану долгожителем Территории – мне исполнится пятьдесят пять. Если доживу, конечно. Надеюсь дожить. А что? Я осторожен, опаслив. Весной и осенью, когда лжефантомы особенно активны, не выхожу на улицу, не открываю окон, не подхожу близко к барьерному ободу. Стараюсь себя беречь, правда, не знаю – зачем. Все эти долгие тридцать лет меня никто не беспокоил на предмет «может, поболтаем», как и я никого. Никто не заплачет после моей кончины, поэтому бешеное чувство самосохранения, управляющее мной, объяснить не могу. Даже посмеиваюсь над собой.

Жизнь моя была скучной и неинтересной. Вулканологи стали не нужны, как учителя и детсадовские работники. Наши профессии вымерли за ненадобностью... Пустыми часами я просиживал возле тщательно заклеенного по откосам липкой лентой окна, с включённой защитной сеткой, и размышлял. Вспоминал маму, которая ушла через несколько лет после катастрофы от лейкемии, Наташку (соседскую девчонку, очень нравилась мне), умершую на второй год, вспоминал годы выживания в резервации. С грустью всматривался в ковёр на полу, с каждым годом терявший краски орнамента. Как и я. Я тоже терял краски. Краски эмоций и чувств. Мой орнамент выцвел намного раньше шерстяного тканого куска на полу. Как ни печально это признавать, но выживание стало намного важнее самой жизни. Вместе с палитрой исчезло удовольствие, оставив вязкую сажу скуки и равнодушия.

Постепенно в доме я остался один. Мои соседи, квартира за квартирой, переехали в центр, в дома, где не нужно было оклеивать окна, где в кинотеатрах на широком экране показывали старые фильмы, в ресторанах вкусно кормили и где можно без опаски сходить в гости. Я не уехал. Попробую объяснить. Мне казалось, если я покину своё жилище, то воспоминания покинут меня, а вместе с ними – и смысл существования. Я не смогу больше цепляться взглядом за дорогие сердцу мелочи, выуживавшие из памяти кусочки меня самого: старый могучий тополь за окном, застилавший свет путаными ветвями; выцветшие обои в маминой комнате, когда-то ярко-оранжевые, а сейчас почти бурые; щербинка на потолке, появившаяся в день моего совершеннолетия (я тогда неудачно шампанское открыл – пробка шибанула). Да много чего. Я не смог бы забрать с собой стены или потолок. Или вид из окна. Не хочу перемен. Они не всегда несут новую жизнь.

Наверно, я мог бы чем-то заняться, что-то делать, куда-то ходить на виртуальные экскурсии или переехать в центр всё-таки (там хоть безопасно выходить на улицу), книгу, наконец, начать писать. Давно ж мечтал засесть. Но, как только я устраивался перед компьютером и видел белый вордовский лист, мысли отскакивали в сторону и опять наплывали воспоминания. Я, конечно, мог бы и их записать. Ну, для потомков хотя бы. А кому это будет интересно? И будут ли они, эти потомки когда-нибудь? Да и вообще – интересно ли? Как трава выбрасывает первые остроконечные зелёные стрелки, как октябрьский снежок, пушистый и несмелый ещё, робко метёт по тротуарам, как птицы утром не дают спать своим заполошным ором. Этого уже нет и никогда не будет. Так для чего ворошить пепел? Наверно, я мог бы позвонить в отдел психологического здоровья населения и попросить какого-нибудь домашнего питомца. Мог бы. А зачем? Страх что-то менять крепко держал меня в маленьком, но сильном кулаке.

Птицы. Я очень скучал почему-то именно по ним. Поначалу фантомы пытались имитировать их голоса. Но как-то ржаво, скрипуче и совсем не по-настоящему получалось. Хотя сейчас я был бы и этому рад. Лжефантомов из пернатого племени я не слышал и даже не видел. К счастью для себя.

В детстве у меня жил попугай. Неугомонный балагур Кеша ел из моей тарелки, пил изо рта и замолкал на ночь только когда клетку ставили рядом с моей кроватью. Не помню, думал ли я тогда, что могу Кешу называть другом, что рядом с ним я становлюсь ответственней, значительнее, что ли. Что его маленькое сердечко радостно трепыхалось рядом, и он заливался занозистым смехом, если смеялся я, и грустил он тоже вместе со мною, показательно, но очень искренне. Честно – не помню. Но горевал я долго, когда Кеши не стало. Нас обманули в магазине, выдав пернатого старца за полного сил попугая. Кеша был далеко не молод и, как оказалось, у нас доживал свои последние птичьи года. Несколько лет он у нас прожил... В последнее время часто стал и его вспоминать. Наверно, воспоминание о Кеше стало мостиком, который связывал прошлую жизнь и реальность, и по этому мостику мне предстояло пройти. Мне нужно было пройти, чтобы не потеряться, не закиснуть, чтобы мои шаги хоть где-то отдалённо зазвучали...

И вот сегодня мой день Рождения. У нас не принято отмечать. Ну, отвоевал ещё один год, выжил, что ж в этом особенного? Все мы так живём – отвоёвываем. Да и не с кем мне праздновать. Накануне мне как имениннику выдали фееричный паёк – сёмгу в вакуумной упаковке, банку сардин, кусок копчёного мяса и маленький кусочек сыра. С сыром у нас всегда напряжёнка, поэтому особенно было приятно вне очереди получить такой сюрприз. Порезал я рыбу, аккуратно веером разложил по тарелке, из сардин сделал салат с яйцами, мясо настругал, сыр припрятал пока. Уселся за столом перед окном. Налил водки. Шампанского или вина как-то не предусмотрел – не хотелось. Выпил. Эх. Мама пирогов бы напекла, медовик. Хотя. Сколько ей было бы на сегодняшний день? Семьдесят восемь. Не, напекла бы ещё. Не возраст же, ну, по тем понятиям.

Вдруг запиликала коробка с оповещением. Негромко, но навязчиво. Проникновение. Значит, опять барьер прорвали где-то. Вот уж неугомонные! Но мне нечего опасаться – надёжно я от мира сокрылся, не подберёшься. Сижу, наблюдаю в окно. Ещё выпил, вяло зажевал салатом. Скучно. Ничего-то у меня не происходит, никому-то я не нужен. Вот, коробка только запищала...

Пить больше не хотелось, есть тоже, и я решил почитать. Вручную, книгу с самыми настоящими бумажными страницами. Очень люблю я это дело – именно чтобы листочки шуршали, когда перелистываешь, и чтобы пахло сладкой книжной пылью. Таких книжек немного осталось у меня, что успел вытащить из завала, когда нас тряхануло, то и читаю. Сборник Тургенева, второй том «Войны и мира», замятинское «Мы», Брэдбери, ну, и ещё кое-что. Не очень любимое, редко поэзию перечитываю. Но иногда, когда совсем тоска за глотку схватит, читаю Блока. «Скифы». Мало что понимаю – татары, Родина, стрелы. Но музыка стиха успокаивает, рифмы дают ощущение стабильности и незыблемости моего бытия. Хотя бы видимость – уже хорошо.

«Бежин луг» – любимое. Только погрузился в чтение, только начал вживаться в картинку, как меня отвлёк какой-то звук. Прислушался. Словно кто-то скребёт тонкой палочкой по стеклине в кухонное окно. Странно, провод, что ли, какой-то снесло с крыши. Я отложил книгу. Надо посмотреть, что там происходит. Зашёл на кухню и замер в изумлении. За окном, на жестяном подоконнике, нервно подскакивала на тонких ножках небольшая птица, очень похожая на сороку, но совершенно странного вида – всклоченная, перья в разные стороны торчат, клюв к низу изогнут, как у орла. Гостья явно пыталась пробить клювом прозрачную преграду, отделявшую её от желанной добычи. То есть – меня. Совсем страх потеряли, возмутился я и, схватив кухонное полотенце, замахал на пришелицу, надеясь, что мои решительные действия отпугнут птицу и она улетит искать себе другой приют. То, что это был фантом, у меня не вызывало сомнений. А может, и лжефантом.

– Кыш, кыш, уродина, – приговаривая, я стучал легонько полотенцем по стеклу.

Но нахальное постапокалиптическое чудище ещё отчаянней долбило окно, при этом трескуче разрывая воздух мерзкими криками. Господи, ну точно – лжефантом! Ишь, старается, на жалость разводит. Врёшь, нас так просто не возьмёшь. Я ушёл в комнату, книгу положил на колени и закрыл уши ладонями. Пусть себе беснуется, а у меня Тургенев. Но, чтобы перелистывать страницы, нужны руки. Пришлось отменить свою глухоту. Прислушался. Звуки из кухни стали немного слабее, поскрябывание не такое интенсивное, а вместо хриплого ора доносилось попискивание. Я осторожно выглянул из-за косяка двери. Животное распласталось на узкой пластине подоконника, неестественно оттопырив одно крыло в сторону. Наверно, сломано, подумал я и тут же пожалел об этой мысли. Придётся же как-то реагировать на неё. А как? Я вышагивал по кухне, поглядывая на страдальца. Блин, ну какого чёрта он припёрся на моё окно?! Руки тянулись к защитной сетке, норовя стянуть её и открыть окно. Но в последнюю секунду инстинкт срабатывал, я ошпаренной кошкой мчался в комнату, зажимал уши и пытался читать. Какое там. Образ несчастного животного не давал мне сосредоточиться. А что если это просто фантом? Пушечное мясо для более продвинутых и опасных тварей, пытающихся прорваться в наш мир?

Я устал думать. И устал метаться. Ситуация требовала моего вмешательства. Как мне казалось. Знание рождает ответственность. Я – человек. Я вижу, как страдает тот, кто беспомощнее и слабее меня. И эта сраная ответственность, которая, возможно, будет стоить мне жизни, была мне приятна. Она для меня совершенно новая. И желанная. Я рванул на кухню.

Птица за окном затихла. Ветер равнодушно шевелил чёрные перья. Ему-то какая разница – мусор гонять по двору, пыль или перья умирающей сороки. За моим окном. За моим... Я отключил сетку, с лихорадочной скоростью посдёргивал все клейкие ленты и схватился за ручку. Несколько секунд я не мог оторвать руки от рамы. Что меня там ждёт, что со мной будет?.. А потом с истеричной бесшабашностью рванул стеклину и распахнул окно, взял птицу в ладони. Тёплая, мягкая и податливая. Живая, слава богу...

Впервые за много-много лет в моём доме появилось другое существо. Это было очень странное чувство. Словно моя бледная, почти выцветшая жизнь вдруг попала в руки изголодавшегося по творчеству художника, и он осторожно, пока одним мазком добавил краску в умирающее полотно. Мучительное и наивное в моём положении стремление к хоть какому-то общению случайно получило надежду. Если этот фантом выживет. Пусть каркает, пусть роняет вещи, носясь по квартире, пусть насрёт мне на голову. Я стерплю. Лишь бы выжил... Понятия не имел, как лечить фантомов. В принципе, никогда никого не врачевал. Ну что ж, надо доктора вызывать.

Аккуратно поместил гостью (или гостя. Как у птиц это дело определяется?) в большую миску, на дно которой положил старую вязаную шапку. Птица дышала, но признаков движения не подавала. Так, доктор. Голограмма мне в помощь. Нас давно уже снабдили дифракционными изображениями с функцией помощника, чтобы мы лишний раз по улицам не шатались. Да и понятие «поликлиника» исчезло давно. Почему-то я был уверен, что говорить о найдёныше не надо. Обмотал мизинец потолще тряпкой и нажал вызов.

– Что у вас случилось? – неоновый доктор замаячил над столом.

– Да я, кажется, мизинец сломал. Ну, или ударил сильно, – чуть заикаясь от волнения, ответил я.

– Пошевелить можете? – деловито осведомилась голограмма.

Я сделал вид, что двигаю под повязкой пальцем. Пришлось скорчить гримасу боли. Для верности.

– Могу, вроде. Но больно.

– Судя по всему, сильный ушиб. Сегодня наложите шину, я покажу – как. А завтра идите в травмпункт. Где у вас ближайший? – осведомился доктор и засветил изображение, как накладывать шину. Ну, понятно теперь. Просто вдоль, и забинтовать потуже.

– Да раз нет перелома, то переживу. Спасибо! – поблагодарил я и отключился.

Осталось выяснить – сломано или нет крыло. Не представляю, как это сделать. Осторожно пальцем пошевелил птицу, так и лежащую в миске. Чуть дёрнулась повреждённая конечность. Ну что ж, лечить так лечить, шину так шину. Удивительное дело, но у меня в доме не нашлось ничего похожего на небольшую плоскую палочку для фиксации. Пришлось сломать обычный карандаш. Аккуратно, но туго забинтовал, придирчиво осмотрел дело рук своих и остался доволен первым врачебным опытом. Теперь бы напоить. Намочил конец полотенца и выжал несколько капель на клюв. Клюв приоткрылся, и вода затекла внутрь. Я ждал, волновался. Через несколько секунд птица приоткрыла глаза.

Вся моя годами накопленная эмоциональная мудрость улетучилась в одно мгновенье, когда я увидел в каре-чёрных круглых бусинках благодарность. Мне будто кто-то перца красного пульнул в глаза – так защипало. Старый дурак, расчувствовался, блин...

Как пролетели две недели – я не заметил. Дни теперь не наполнялись тягуче-вакуумной скукой, не казались бесцветными. Наоборот, я не уставал удивляться, насколько жизнь может быть разнообразной и занимательной. Мой найдёныш окреп, стал проявлять птичью изобретательность и весёлость. Растопырив как попало налепленные вокруг тушки перья, тряся куцым, совсем не птичьим хвостом, Фантик (я придумал ему очень подходящее имя) пикировал с потолка мне на плечо в самое неподходящее время – смотрел ли я новостную ленту, мыл посуду или в задумчивости перебирал книги. Ему было совершенно всё равно, чем я занят. Птиц вёл себя эгоистично, со свойственной всем птицам непосредственностью. И мне это нравилось. Очень нравилось...

Я никогда не был отцом. Но мне кажется, именно так должен родитель реагировать на невинные проказы своего малолетнего отпрыска. И одиночество отступило. Медленно пятясь, со скрипом отдавая позиции, оно ушло, а может, спряталось в тёмных уголках моей квартиры, куда даже пылесос не добирался.

Иногда перед сном, когда Фантик, устав от хулиганства и полётов по комнате, возился в своей миске, устраиваясь на ночлег, меня терзали мысли. Страшные мысли, беспощадные. Что будет, когда птенец подрастёт и захочет создать семью. Я до сих пор не знал, самец ко мне залетел или самка. Мой голосовой помощник сообщил мне, что у сорок мальчика или девочку сложно различить. Практически одинаковы. Затрудняло моё исследование и то, что это в некотором роде ненастоящая сорока. Фантом же. А у них всё не как надо по природе. У Фантика даже грудка не была традиционно белой – какой-то непонятного цвета пух, и тот клочками рос. Вообще, если посмотреть со стороны на это чудо-юдо глазами непредвзятыми, то можно запросто подумать – ну и уродище! Но мои-то – предвзятые, это моё дитя почти. Поэтому – самое прекрасное в мире. Зато сомнительный внешний вид вполне себе компенсировался чудесным характером. Я сам был скучен, как пенка на вскипевшем молоке, и непоседливость Фантика, его любознательность и незлобивость импонировали мне. Да что там говорить! Я гордился своим питомцем. Поэтому про «потом» старался не думать. Я должен буду его отпустить тогда. А что ждёт фантома в нашем мире? Гибель. Не будет же он вечно летать с табличкой на шее – «Я – фантом. Не лже». Бред, конечно. Фантика нельзя выпускать. А с другой стороны, ну не кошачьи капли же против половой охоты ему капать. В общем, я запихивал эти мысли туда же, куда и одиночество. Хотя лучше бы их пылесосом всё-таки...

Дни скакали за днями вприпрыжку. Фантик быстро рос, перья уже не так топорщились, и, судя по размеру, оказался всё-таки мальчиком. Он легко поддавался дрессировке, причём это занятие доставляло нам обоим удовольствие. Я радовался его успехам, а Фантик радовался от того, что мне радостно, и старался угодить всеми силами, иногда до курьёза. Как-то мы разучивали команду «замри». Смешно звучит, не собака же. Но я никогда не обучал птиц, и поэтому взял первые попавшиеся инструкции по дрессировке. Нет, тапочки он мне не приносил, конечно. Хотя очки Фантик подтаскивал и утаскивал. И вот изучаем мы новую команду, тут раздаётся голос-сигнал. Мне крайне редко звонят, в основном из службы поддержки Территории. Я пошёл отвечать. Диспетчер предупредил, что обнаружена фантомная активность недалеко от нашего дома, будьте аккуратнее, и всё такое. Потом поболтали о социалке, ну про пайки, потом ещё о чём-то. Минут пять разговаривали. Возвращаюсь в комнату, а мой Фантик так и стоит в команде «замри» по стойке смирно. Пыхтит, глаза закатил, но не шелохнётся. Я невольно расхохотался. А он обиделся самым натуральным образом – отвернулся, внимания не меня не обращает, молчит. Что ж, я бы тоже обиделся. Три раза прощения просить пришлось. Видимо, не такую награду Фантик ждал. Не смех мой, а похвалу за достойно выполненную работу.

Вот так и жили. Через несколько месяцев Фантик настолько освоился, что у меня иногда возникало ощущение заботливого и необходимого придатка к этому расчудесному пернатому. Казалось, не я его, а он меня дрессирует, а я плачу ему едой за нисхождение к моей скромной персоне. Кстати, Фантик стал невероятно прожорлив. Он долбил клювом по всему, что не прибито, как говорится. Это не птиц – это яма в желудке, вокруг которой случайно выросли перья. Ну, и соответственно, количество съеденной пищи было прямо пропорционально количеству этой пищи уже переваренной и превращённой в сами знаете что. А самое досадное – это «что» могло вываливаться из Фантика когда угодно и где угодно. Пришлось приучить себя прикрывать тряпкой экран компьютера и голограф, когда я ими не пользовался. Но и это ещё полбеды. Беда пришла, когда мой ненасытный маленький демон вдруг вспомнил, что он – сорока. А значит – необходимо тырить всё, что плохо, а иногда и не плохо, лежит. Ложки и ситечко для чая, сигареты и зажигалки, очки, открывалка для консервов и расчёски – в общем, всего, что привлекало внимание воришки, не перечислить. Однажды я потерял в прямом смысле этого слова золотистую крышку от баночки кетчупа. Она потом нашлась в импровизированном гнезде Фантика, которое я соорудил из тазика, ибо миска стала ему мала, а размах клептомании приобрёл чудовищные размеры. Вскоре его домик стал похож на кунсткамеру ненормального коллекционера.

Но я терпел. Иногда покрикивал и сердился. Фантик в такие минуты забивался на люстру и что-то бухтел себе под нос, в смысле – под клюв. Минут через пятнадцать, проворчавшись, слетал как ни в чём не бывало мне на плечо и осторожно поклёвывал мочку уха в знак примирения. Конечно, я моментально таял, мир восстанавливался... Представить свою жизнь без этого нелепого, орущего, срущего, ворующего существа я уже не мог. Мазохист, наверно. Или во мне тайно живёт орнитолог. Или ещё что-нибудь... Я запросил информацию в поисковике, почитал про семейство врановых, и, в принципе, ничего сверхудивительного в поведении Фантика не увидел. Но меня беспокоило, что в нём всех этих признаков было слишком много. Словно он стал гиперболизированной копией своих сородичей. Я не забывал тот факт, что Фантик всё-таки фантом, мутант. Возможно, усреднённые качества обычной Pica pica раздулись благодаря мутации. Может быть и так. Может быть.

Природа и естество фантомов нам мало известны. Знаем, что имитируют они исчезнувших когда-то, после катастрофы, животных. Крупные – тигры, медведи, коровы и им подобные – среди фантомов вообще не наблюдались. Видимо, Природа, устав за много миллионов лет эволюции, решила не заморачиваться на воссоздание всех видов, и реставрировала то, что было проще. Генные мутации превратили потом обычных, наскоро скроенных, нелепых по виду животных в лжефантомов. И никто не знает механизм этих превращений. Известно одно – лжефантомы опасны и свирепы. Они словно мстят за своё уродство, словно пытаются доказать, что время Человека закончилось, и эволюция пошла вспять. Онтогенез направился по другому пути – организм от зачатия до смерти наделялся мутированными признаками. Ну, я не генетик. Просто моё предположение.

А как появляются лжефантомы – вообще понять трудно. Практически невозможно, не имея никаких лабораторных и клинических данных. То ли это отдельный вид жизни, то ли, как я уже сказал, мутант фантома. Сложно это всё. И тревожно. За Фантика тревожно. Я, наверно, первый неосторожный и совершенно недальновидный любитель животных, который решился завести себе вместо кошки или мопса мутанта обыкновенного, даже не предполагая, куда моя вдруг проснувшаяся привязанность к братьям меньшим может привести. Однако такие мысли посещали меня ненадолго – Фантик не давал скучать и задумываться о рациональной стороне моего поступка, то и дело веселя новыми проделками. Дело-то сделано уже, не выброшу я его теперь на улицу.

А однажды началось то, о чём я подозревал и так тревожился. Я и не сразу заметил, что Фантик присмирел как-то. Неохотно выполнял команды, меньше ел, и всё чаще сидел в гнезде неподвижно, словно крепко задумавшись. Его крики стали менее жизнерадостны, иногда мне казалось, что в клёкоте грусть слышится или печаль птичья. Хотя я не знал, какой должна быть птичья печаль, но тогда мне именно так и чудилось. Мой птиц затосковал... Несложно понять – почему. Ему нужна была пара. Однако я знал, что никогда не смогу помочь Фантику осуществить мечту. Мечту о подруге, о семье. Уж мне ли не понять? Сам всю жизнь в бобылях проходил, от того и остался под старость лет одиноким и ненужным. Бедный Фантик! Я уготовил ему свою собственную участь – мучительную тягомотину, называемую жизнью. Блин, жалкий эгоист! Попытавшийся за счёт другого существа расцветить серость своих дней. А с другой стороны – что я мог сделать ещё? Оставить его умирать за окном? Или позвонить в службу охраны Территории и сдать несчастного? А может, отнести в питомник, мол, вот, я вам фантома поймал – изучайте на здоровье? Стоп. Питомник. И мне втемяшилась в голову простая до безобразия и блестящая, как мне тогда показалось, мысль. Я же могу попросить себе в домашние питомцы птицу. А что? Имею право как одинокий, доведённый до отчаяния человек, сходящий с ума от своего социального и человеческого сиротства.

Ах, какой же я сметливый и умный! Глянул на нахохлившегося в гнезде-тазике Фантика, безучастно водящего бусинками глаз по сторонам, включил голограф и нажал в нетерпении на вызов доктора.

– Слушаю вас. Что случилось? – раздался мягкий голос.

Я сделал лицо как можно жалким и дрожащим фальцетом ответил:

– Помогите! Я устал быть один! Можно мне собаку! Я хочу кого-то рядом! – почти лозунгами прострадал я. Специально про собаку сказал. Псы ведь всё-таки ближе людям. Рисковал, конечно. А вдруг бы дали.

Доктор задумался.

– Я соединю вас с администрацией здравоохранительного отдела. Вижу, у вас серьёзный срыв. Они помогут, – успокоила голограмма. – Но вы же знаете, собаку вам не разрешат, вы не сможете её выгуливать в своём районе, – добавил доктор, и изображение исчезло.

– Да мне бы хоть птичку какую-нибудь, – вдогонку крикнул я.

И тут же над монитором замаячило доброе, почти дедморозовское, как со старой новогодней открытки, лицо административного работника. Намеренно таких выбирают, что ли? Для успокоительного эффекта.

– Нам передали вашу просьбу. Что, совсем припекло? – поинтересовалось с сочувствием лицо.

– Совсем, – как можно унылей ответил я. – Даже жить иногда не хочется, – сделал я контрольный выстрел.

– Это вы бросьте! Что вы! Жизнь – это ценность! – заволновался работник. Потом что-то набрал на невидимой мне клавиатуре, дождался ответа и сказал:

– Завтра вам привезут птицу. Кошек разобрали, попугаев тоже до конца недели не будет. Хомячки не поступали в этом месяце. Есть галка. Но не птенец. Большинькая такая уже пичуга. Согласны? Или кота подождём? Вы же должны понимать – животные на вес золота.

Я замялся с ответом. Зачем мне галка! Мне сорока нужна, девчачьего рода. Блин, чего делать-то?

– А сорок у вас случайно нет? Мне почему-то сороку хочется. И чтобы девочка была непременно, – я нёс полную околесицу, но не мог остановиться, видя, как меняется выражение лица соцработника.

– В каком смысле – девочку? Вам птица нужна или социальный работник? – осторожно поинтересовалась голограмма.

Я чуть не прикусил язык. Ох, точно – враг мой.

– Понимаете, я прочитал, что сороки женского рода очень забавно чирикают. Мне бы сейчас это очень помогло, – нашёлся я.

– А, вы в этом смысле, – облегчённо пробормотал собеседник. Видно было, что даже вздохнул радостно. Я его понимаю, у нас тут чуть ли не каждую неделю с ума люди сходят. Представляю, чего он мог подумать, бедный.

Работник отдела здравоохранения объяснил, что пока есть только галки, и я согласился. Завтра в десять утра привезут. Вдруг Фантику галка понравится. Да и вообще, с лица воду не пить, как говорится. Вариант «не понравится» я даже не рассматривал.

Наутро я заблаговременно отнёс Фантика с домиком и накопленным праведным трудом богатством в ванную, засунул в шкаф и выключил свет, наказав вести себя тихо. Не уверен, что птица меня поняла, но смотрела с пониманием, вроде как. Лишь бы не завопил, лишь бы не завопил, причитал я, уничтожая следы пребывания своего питомца в комнате, чистя какашки и выметая перья, которые почему-то в последнее время облетали с него, как листья осенью с берёзы. Витаминов не хватало? Или тоска-печаль так на него действовала? Пытался найти материал про это, но ничего вразумительного не нашёл. Решил, что всё в совокупности. Каждый день тёр Фантику морковку с яблоком для витаминизации, ну а с тоской, надеюсь, сегодня справимся.

Подругу для Фантика привезли ровно в назначенное время два хмурых молодых человека в одинаковых комбинезонах с надписью «Администрация Территории». В клетке сидела совершенно чёрная птица, нормального внешнего вида, два блестящих карих глаза настороженно оглядывали меня и обстановку, словно пытаясь угадать, что её ожидает. Ничего так, симпатичная. И спокойная.

Я расписался в получении, под инструкцией тоже поставил автограф и мне вручили несколько баночек с кормом на первое время. Потом надо будет заказывать в социалку. Надо же! Может, и Фантику что-то достанется из приличной птичьей еды. Я обрадовался неожиданному бонусу от приобретения ещё одного орущего (надеюсь, что ошибаюсь), срущего (вот тут тоже надеюсь, что женщины всё-таки аккуратнее мужчин) и ворующего существа в своей квартире. Назову новую жилицу Галиной. Ну, галка же. Логично. Пора и знакомство свести. Я волновался прямо как отец на смотринах. В том, что Фантик понравится Галине, я сомневался. Если, конечно, у пернатых обращают внимание на этот самый пернатый костюмчик, то у Фантика шансов не было от слова совсем. Ну, как говорится, стерпится-слюбится. Лишь бы мой капризуля не заартачился. Самец-то главнее – харизмой возьмёт.

Достал Фантика из закромов ванной и принёс в комнату. Было любопытно, как мой питомец отреагирует на гостью. Но его реакция меня поразила и разочаровала. Ровно ноль реакции, точнее сказать. Вообще никак. Фантик лишь разок скосил глаз на приобретение и тут же равнодушно принялся что-то так выискивать у себя в перьях, всем видом показывая, насколько его не интересует происходящее. Галина же, узрев кого-то поприличнее и повнушительней меня с её женско-птичьей точки зрения, заметно всполошилась и чего-то прочирикала, вытягивая в сторону объекта внимания тонкую шейку.

– Фантик, Фантик, ну ты чего? – негромко, чтобы не вспугнуть невесту, позвал я. – Ты же мужчина, давай, первый иди знакомиться.

Казалось, он меня понял. Склонил плешивую головку набок, сверкнул бусинами глаз, пару секунд подумал и неожиданно резко взлетел, приземлившись возле клетки с дамой. Уставился на неё и что-то пророкотал сипло. Галина встрепенулась. Подалась вперёд.

– Молодец, Фантик! Умный птиц, – подбодрил я питомца и открыл замок, чтобы Галина покинула пристанище и кинулась навстречу своему счастью...

А потом случилось непоправимое, неожидаемое никак. Всё произошло внезапно и практически мгновенно. Я только успел заметить, как Фантик влетел в открытую дверцу клетки, и вдруг обе птицы словно срослись в одном неистовом, порывистом клубке, раскидывая вокруг перья и отчаянно крича. Брызнула кровь. Когда я подскочил к столу, всё уже закончилось. Галина со свёрнутой шеей и раздербаненной грудкой валялась в клетке, ещё трепыхая чуть заметно крылом. Рядом сидел Фантик с окровавленным клювом. Милые карие кругляши стали почти багровыми и светились торжеством. На секунду мне показалось – он гордился содеянным. Или считал это в порядке вещей. Просто кошмар...

Стало страшно, просто до одури страшно. Кто сидел передо мной? Что за монстра я притащил в свой дом?! Я не мог даже слово произнести – до того горло пересохло. Наконец выдавил из себя:

– Фантик, что же ты наделал, дружище? Как так-то?

Птица на мой голос повернула голову. Огня в глазах уже не было. Он огляделся будто растерянно и с криком вылетел из клетки. Казалось, Фантик был напуган не меньше меня... И как теперь с этим жить?

Фантик забился в гнездо и долго копошился там, пока не затих. А я достал мёртвую птицу, завернул в целлофан и выбросил в мусороприёмник. Для утилизации. А что мне оставалось делать? Не звонить же в Администрацию с сообщением, что мой домашний фантом-мутант разодрал свою будущую подругу в клочья. Бедная, бедная Галина...

Три недели я исправно заказывал птичий корм, от которого Фантик категорически отказался, кстати. А потом отправил письмо на портал Администрации, что птица, закреплённая за мной в качестве домашнего питомца, умерла. Видимо, я неправильно её кормил, посетовал я в финале послания. В отделе здравоохранения тоже посетовали и предложили кота. Я отказался. Смерть кота было бы сложнее скрыть. А я получил первый тревожный звоночек. Почему он так поступил? Не понравилась подружка? Ревность? Или?.. Ох, как не хотелось думать про это «или». Я просто отметал такие мысли. Но они имели место быть и упрямо ворочались в голове, потому что я никак не мог забыть картинку – Фантик, раздирающий галку на куски.

Несколько дней всё было как раньше – Фантик продолжал жить своей жизнью, словно ничего не произошло. Но нрав его окончательно испортился после случая с Галиной. Он стал ворчлив и капризен, почти отказывался от еды, проявлял интерес лишь к сырому мясу и рыбе, коих нам доставляли раз в неделю в пайках. А потом, на свою беду, я захотел немного приласкать питомца – Фантик любил, когда я пальцем щекотал ему спинку, перебирая перья. Не успел я протянуть руку, как птиц пущенной стрелой метнулся из гнезда и вцепился клювом в палец. Я дёрнул от неожиданности и боли рукой, птица свалилась на пол и мгновенно отскочила на безопасное расстояние, разъярённо крича и разинув пасть, как кобра. На внутренних краях клюва я заметил мелкие, ровные зубы-гвоздики. Палец кровоточил. А я в ступоре сел на диван. Понял – началось. Он перерождается. И это не фантом. Мой Фантик оказался лжефантомом...

Я так долго думал тогда, что даже отупел от напряжённого мыслительного процесса. А иначе чем объяснить, как не тупостью, мысли типа – ой, мне, может быть, показалось, или – закажу титановую клетку. В общем, я находился в полной прострации. Можно, конечно, пересадить его в бывшее жилище Галины. Но как?! Сожрёт же меня при первом поползновении на его независимость. Можно позвонить в отдел безопасности. Приедут, заберут как-нибудь, уничтожат потом. Если успеют. Я так полагаю, лжефантом постоянно модифицируется. Что ждёт меня через пару недель – одному богу известно. Ну, и Фантику, наверно, тоже.

Почему я не хотел звонить? Не мог ответить на этот вопрос. Привязанность? Безусловно. Жалость? Не без этого, конечно. И всё? Эти два чувства должны быть сильнее страха смерти? Чепуха! Я же человек, и мой инстинкт самосохранения обязан меня оберегать от такого рода поступков и мыслей. Обязан. Но не оберегает. Не в данном случае.

Тягучая, чёрная, как смоль, тоска поселилась в моей душе. Я понимал, что двигаюсь к концу, что в моей истории скоро наступит финал, и не трудно догадаться каким он будет... Фантик почти не показывался на глаза, но я чувствовал, что у него что-то происходит. Его стало много в квартире. В плане звука. Словно у меня поселилась невидимая лошадь, которая громко вздыхает, топает, задевает мебель крупом, гуляя по ночам. Это существо пряталось в дальней комнате под кроватью. Я туда практически не заходил – мне хватало зала и кухни. То, во что превращался Фантик, жило там. Мой недельный запас мяса исчезал в секунду. Но ему было, конечно, этого мало. В ход пошли макароны, колбаса, печенье. Я его кормил, регулярно поднося к проёму двери миску с едой. Господи! Зачем я это делал? Почему оттягивал звонок? Почему я не хотел спастись? Ведь знал, что придёт время, и однажды он не сможет насытиться, а голод завершит процесс в считанные дни. Знал. Но не звонил.

Недавно я проснулся глубокой-глубокой ночью от чувства присутствия рядом кого-то ещё. Вот спал себе, спал, как вдруг понял прямо во сне, что не один. Неприятно очень. Тем более, я знал, кто может меня навестить ночью и с какой целью. Защёлка на двери – совершенно ненадёжное решение безопасности в моём случае. Глаз я не открывал, боясь заорать от страха и спровоцировать гостя на активные действия. Не помню, сколько минут длился этот нежданный визит, потому что время остановилось. То ли я жил, то ли умер уже в тот момент – словно завис между жизнью и небытием. Я и не ощущал, что секунды тикали и улетали в вечность. Страх начал отпускать. И всё равно я боялся пошевелиться. Да какое там шевелиться! Дышать почти перестал. Я чувствовал, что существо, мой Фантик, смотрит на меня, но не взглядом, а чем-то вроде энергии, что ли. Не могу объяснить. Словно что-то лёгкой, почти неощутимой волной касается моего лица, касается и покалывает чуть заметно. Наверно, меня спасло то, что я перестал бояться. Иначе рано или поздно заистерил, и неизвестно, чем эта ночь закончилась бы. Фантик посидел (или постоял – уж не скажу наверняка) и убрался к себе, не то проворчав, не то вздохнув на прощанье. На утро я посмеялся над самой нелепой, а главное – почти правдоподобной мыслью, пришедшей мне на ум, пока я собирал еду в миску на завтрак Фантику. Это он, видимо, пробовал меня на вкус своими покалывающими волнами. Пригоден в пищу или нет. И даже после этого ночного инцидента я не позвонил. Как обычно отозвался на дежурный звонок из отдела здравоохранения, сообщил о своём превосходном самочувствии, пошутил о чём-то.

Ну, вот, в принципе, весь мой рассказ. Скорее всего, я его не закончу никогда – причина понятна. Но я ни о чём не жалел. Несколько месяцев неодиночества в компании весёлого и озорного воришки показались манной небесной, ниспосланной за долгие годы отшельничества, за искусственный запах лесной хвои из резервуара на стене, за общение с голограммами, за тихие, бесполезные, унылые вечера, за невозможность видеть настоящее, некупольное солнце. Единственное, что меня беспокоит, так это судьба Фантика. Вероятно, когда он меня поглотит и я не выйду на связь в положенное время или не приму паёк, служба безопасности забеспокоится. Сюда приедут и его заберут. Не думаю, что позволят жить даже в неволе – неизвестно, как он будет мутировать дальше, да и вообще, никто ничего толком не знает об этих чудо-юдах. Может быть, моё решение послужит на благо. Когда-нибудь потом. Наверно, я мазохист. Или во мне умрёт орнитолог, отчаянно не желающий верить, что из ручной маленькой птицы может родиться монстр, убивающий всё живое вокруг.

P.S. Я забыл сказать главное. Все эти несколько месяцев я был счастлив. Первый раз в жизни. И уж точно в последний.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...