Мастер флейт

Женщину можно узнать по тому, как она танцует. Танец — тот же флирт, только более чувственный, более страстный. Более откровенный. Он бы сказал: «Как она танцует для тебя, так она станцует на тебе», но это — неправда. Как она танцует для себя, так она станцует на тебе — если доверится, если откроется, если только подпустит. Если мужчина окажется столь умён, что позволит, почувствует, дерзнёт, попросит, наконец, её соло. Мастер флейт был такой мужчина. Он знал о себе это наверняка. Раньше знал тихо, теперь ощущал каждой клеткой своего тела. Без колебаний и гниющих удушливых ночных сомнений. Знал, что Скользящая станцевала бы на нём так же, как танцует для себя. Предчувствовал, что это была бы лучшая близость в его жизни.

Зачарованно глядя на осыпающийся персик, он тяжело и медленно дышал, а на душе у него становилось сладко и тихо от мыслей о Скользящей. Но душу заботило ещё кое-что.

Он допил последний глоток уже остывшего чая, поставил пиалу на порог рядом с собой и, вдруг, проговорил: «А что, если... Нет... А почему — нет? По-моему, самое время! Я — Мастер флейт, и сам решаю, когда появляться моим флейтам!» Глаза мастера засияли, по губам скользнула игривая дерзкая улыбка.

Он резко встал, зацепил пиалу и та чуть не разбилась, но Мастер подхватил её у самой земли. «Не сегодня, — проговорил он, обращаясь к пиале. — Тебе не испортить этот день, не омрачить его своим падением, моя любимая пиала! Я хочу пить из тебя чай, когда прославлюсь!»

— Эй! Трухлявое бревно! Убери это, — он раздраженно сунул чашу в руки старика-слуги. — Когда ты нужен, тебя вечно нет поблизости.

Мастер любил старика, но в особые минуты творческого воодушевления позволял себе не церемониться. Он чуть не свалил того с ног и широким шагом направился к небольшой постройке в глубине двора.

В мастерской стоял, как всегда, удушливый сладковатый запах бамбука. Мастер раздвинул ширмы на всю, чтобы впустить свежего осеннего воздуха. Направился к стеллажам, забитым заготовками для флейт, инструментами, краской, и всякой полезной мелочью. Достал из дальнего угла резную сандаловую шкатулку. Аккуратно поставил на стол, сдул с крышки пыль. Рукавом протер вырезанные на крышке завитки весенних облаков, обрамляющих остропикую гору — фамильный герб, герб мастера. Этот узор красовался в виде штампа на каждой флейте, выходящей из-под его руки, так что давно примелькался и не вызывал никаких эмоций. Только ни на этой шкатулке. Глубокий и массивный сандал придавал величественности. Глядя на эту резьбу Мастер понимал, что его предназначение предопределялось задолго до его зачатия, задолго до рождения его отца. Шкатулка была дорогая и древняя. Внутри ее устилал тёмно-синий шёлк.

Мастер призадумался, прикидывая что-то в уме. Опять проговорил вслух: «Три года прошло. В этот самый день три года назад ты досталась мне. Я не хочу ждать дольше». Он понимал, что торопился, и хорошо бы не спешить, не трогать заготовку ещё хотя бы год. Приподняв крышку, но передумал и решительно поставил шкатулку на полку. Вышел во двор. Остановился под облетающим персиком и замер.

Перед его взором неожиданно предстал тот самый день. Он словно забыл всё это, а теперь внезапно вспомнил.

Мастер флейт отчётливо видел, как приостановился тогда, поравнявшись с бамбуковой рощей. Мысль выкопать потихоньку растение и сделать из него сякухати казалась ему забавной и манящей. «Ворованная флейта! — думал он — Как чужая женщина, которая начинает вдруг принадлежать тебе. Владеть ею, совсем не то, что владеть собственной женой. Это совершенно иной уровень господства. Брать всё, что пожелает душа, могут лишь правители и боги...» Он припомнил, как втянул голову в плечи, осмотрелся по сторонам, вынул из-за пояса небольшой топорик, накинулся на растение и стал терзать корни. Хозяин в это час точно был в городе на службе, жена его давно умерла, а единственный слуга повсюду таскался с хозяином, так что дом был пуст. Никто не мог уличить вора, но он все равно торопился. От волнения руки дрожали. Несколько раз нож соскальзывал и Мастер едва не проткнул себе ногу. Наконец-то корневище зашаталось и поддалось. Идти по дороге было бы неловко с таким грузом. Кто-то мог его увидеть. Он решил оттащить бамбук в лес, отрубить заготовку и спрятать под складками кимоно, а остальное бросить в ручей, чтобы его отнесло подальше от деревни. Хозяин рощи хоть и считался давним приятелем Мастера, но не простил бы столь наглой выходки даже родственнику, или ближайшему другу. Потомственный счетовод слыл главным скрягой и непреклонным педантом во всём, что считал своим по праву. А бамбуковую рощу он даже любил, и гордился ею, настолько она была хороша в лучах восходящего солнца. Шуршание бамбука в ветреный весенний день под журчание ручья и щебетание птиц навевало на него воспоминания о первых тайных свиданиях с девушкой, имени которой он даже не помнил, но называл её главной любовью своей жизни и, в такие минуты, казалось, тосковал по ней. Это всё Мастеру поведал однажды сам приятель за чашкой тёплого соке. Мастер тогда подумал, что на самом деле роща навевала на того сладкую истому молодости. Так что из скряги-старика он на мгновения превращался в романтичного юношу. Скряга не дал бы ни веточки из своей рощи, ни то что целого бамбука, если бы Мастер даже заплатил. А, узнай о воровстве, позор с имени Мастера не смыли бы и столетние грозы.

Все эти мысли и чувства ожили, словно всё это случилось сегодня. А ведь он и думать забыл об этой странной своей выходке. Да и вообще, в последнее время о флейтах мало заботился. Приходилось даже выслушивать ропот заказчиков и уговаривать их не тревожиться, что было для Мастера позорно. Всему виной была женщина. Женщина, которую он считал слаще даже ворованной, ведь её нельзя было сманить или украсть. Эта женщина выбирала мужчин сама.

«Нет! Я не стану пренебрегать всем, что даровано мне судьбой из-за Скользящей. Я должен сделать эту особую флейту. Лучший музыкант будет извлекать из неё божественные звуки. Ведь, я — Мастер!»

Он тут же оказался в мастерской, схватил шкатулку, отодвинул крышку и почувствовал, как перехватило дух. Мгновение — сердце бешено заколотилось.

Достал бамбуковый обрубок, повертел и облегчённо выдохнул. Потом ещё раз старательно ощупал и осмотрел заготовку со всех сторон — она была цела.

Мастер не выходил из мастерской, пока не закончил флейту. Слуга кормил его прямо здесь. Принёс одеяла и подушки, что бы тот мог хоть немного вздремнуть. За все это хозяин осыпал его жестокой руганью. Старик даже стал побаиваться, что Мастер прибегнет к побоям, настолько он был раздражён и истеричен, мало ел и почти не спал. Он должен был закончить её. Должен был её проверить. «Не обмануло ли меня провидение? Я всегда чувствовал хороший инструмент ещё растением... Неужели, предчувствие не оправдается в этот раз?»

 

Спустя шесть дней измученный терзаниями и бессонными ночами Мастер флейт стоял на берегу своего любимого озера. Его взгляд казался тяжёлым и мрачным из-за мешков под глазами и отёкших покрасневших век. Но, приглядевшись, можно было заметить в нём искру счастья. А может, только ожидания счастья, искру чаяния ещё не свершившегося чуда. Мастер пришёл сюда, чтобы впервые сыграть на флейте, по правде, пока не ставшей настоящей флейтой, ведь ей не приходилось звучать. Мастер не проверил и не настроил до сих пор ни единого отверстия. Звук неотлаженного инструмента, сделанного лишь по одному чутью, пусть и потомственному, древнему, вряд ли мог порадовать. Он знал это. Но чувствовал, что первую «музыку» краденной флейты он запомнит на всю жизнь. Поэтому стоял теперь в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, теребя драгоценный бамбук в руках. Он глубоко вдохнул, закрыл глаза и дрожащими руками поднёс флейту к потрескавшимся губам.

Она сама запела, дрожащим плачущим голосом. Не голосом, голосами! Флейта и плакала, и стонала, выла, гудела, ныла, и тут же заливалась птицей, из неё струился ласковый детский смех. Такого глубокого, изменчивого подтона мастер никогда не слышал. Он прослезился. Плакал и играл, не открывая глаз.

Он не мог видеть, как Скользящая вышла из чащи на поляну. Как подошла близко-близко и чуть не дотронулась до его мокрой щеки, пока он играл. Но одёрнула руку и сделала шаг, затем ещё один, лёгкий и неслышный.

В танце Скользящая казалась нелепой, странной и одновременно прекрасной. Двигалась плавно, но хаотично, иногда замирала, иногда ускорялась, становилась ритмичной, словно пульсировала, прогибалась и скользила о воздух мягко-мягко, затем страстно и дерзко пронизывала пространство, так, что сердце больно сжималось и кровь стыла от того, что не можешь сию минуту ею обладать.

Мастер флейт прекратил играть, но она не заметила этого. Теперь её глаза были закрыты. Он смотрел на босые ноги, скользящие по зелёной мокрой траве, представлял, как ласкает их огрубевшими руками, и буквально чувствовал, как под кожей пробегает ток. Он хотел эту женщину. Хотел её танец. Она неожиданно замерла и взглянула ему прямо в глаза. Так открыто и честно, что он растерялся, хотел провалиться, сплюснуться, но не получалось. Глядя в эти глаза, он невольно заулыбался. Он обнажился и признался в своих чувствах этим взглядом, от чего внутри разлилось счастье. Не хотелось больше прятаться и лгать. Взгляд был сладкий и нежный, дерзкий и вызывающий в одночасье. Мастер словно говорил ей: «Я — твой хозяин, но я и твой раб!».

Скользящая не отвела глаз, смотрела на него в упор, как невинные женщины не смотрят. Она была танцовщица, ей было позволено. В этом взгляде теперь горел огонь, много огня. Слишком много. Мастер дрогнул. Он не ожидал такого обнажения страсти. Свою он старательно прятал. Иногда за дружеской улыбкой, иногда за кажущимся безразличием. А если не получалось, просто не смотрел в глаза. Но выказать страсть так дерзко и прямо, считал он, было бы неприлично даже для него. А она посмела. Мастер в первые секунды испугался, а когда осознал, что происходит, её уже не было на поляне. Скользящая растворилась в зарослях рощи.

 

Он брел домой, уронив томную голову на беспокойно вздымающуюся грудь, и думал, что не каждый почувствует женщину, как он, не каждый сможет в постели, сплетясь телами, станцевать с ней в унисон. Из тумана воспоминаний на него смотрели томные, робкие, испытывающие глаза женщины. Это застывшее мгновение — невзначай брошенный взгляд у озера — будоражило воображение, провоцировало, сводило с ума. Он был готов поклясться жизнью, что Скользящая считает так же — он тот самый. Она выбрала его и предпочтёт всем другим, сколь бы красивы и состоятельны они ни были. Вот только, как это сделать, как дать ей знать, что он всё понял, что он готов? Как играть в любовную игру дальше, когда разбит и сломлен, когда влюблён? Любовь всегда всё портит, особенно, когда её осознаёшь. Чувствуешь больше страсти, сильнее пульса, как с дна души поднимается и нарастает чистая свежая волна. Волна проходит по омертвевшему от засухи сердцу, подходит к горлу пьянящей удушливой пеной. Волна любви настолько чиста и беспечна, что тушит самую яркую страсть. Отметает и перемалывает инстинкты, так что больше не хочешь её тело, а хочешь обнять. Мастер похолодел от осознания. Он остановился на месте, потупив взгляд, прислушиваясь к своему сердцу. Волна любви уже залила душу до краёв, окутала своим дрожащим теплом тело и подбиралась к горлу — еще мгновение и он утонет в ней. Мастеру вдруг стало по-детски весело, он бодро запрыгал по лесным кочкам и торчащим из-под земли корневищам, упиваясь осознанием любви, понимая вдруг ясно и чётко, что давно захлебнулся в этой волне, просто как-то не заметил этого. Теперь всё стало ясно. Для него. Но понимала ли она? Любила ли его? Мгновение было столь бескорыстно и прекрасно, что ему было всё равно.

В этот день он изменился.

Он на мгновение позабыл о флейте, купаясь в любви, словно нежась в косых лучах осеннего солнца. Но рука сама нырнула за пазуху, не успел он дойти домой, и нащупала гладкую шкуру бамбука. Сердце ёкнуло. Появилось предчувствие новой жизни. Предчувствие славы, успеха. Флейте следовало дать имя. Обычно он не выбирал имена сам, но позволял музыканту назвать флейту, когда тот услышит её голос. Но он знал, что не расстанется с этой флейтой никогда.

«Я назову её "Скользящая", ведь она пришла ко мне вместе с любовью.»

Всего за месяц Мастер получил заказы от самых одарённых мастеров сякухати.

"Скользящая" словно знала, какое звучание нужно музыканту. Она пела каждому по-своему. Одному тихо и нежно, другому глубоко и вязко. Мастер чувствовал, что флейта играет сама, хоть он и держит её в руках. Он никому не позволял к ней прикасаться, ни за какие деньги не соглашался её продать. Но обещал заказчику, сделать любую другую, столь же прекрасную, и у него получалось. Он начал богатеть, его фамильный герб стали уважать.

 

Мастер не ходил к горному озеру весь этот месяц. Может потому, что был очень занят... Любовь к женщине больше не обладала им полновластно. Он радовался этому — ничто не отвлекало от работы. Поэтому не искал встречи со Скользящей специально. Сегодня ноги Мастера почему-то сами ступили на тропу, ведущую к озеру через чащу. Он больше не трепетал от ожидания близости с женщиной. Он больше не был раб. Он шёл, как хозяин.

Мокрые от ночного дождя ветви приятно хлестали по лицу. Он даже вспомнил тот самый день, когда в последний раз видел Скользящую. Вспомнил, как плакал от счастья, и как в душе вспыхнул пожар. Всё это, казалось, было слишком давно и как бы в тумане. Мастеру стало неловко, что после их откровенных бессловесных признаний в тот день, он просто пропал... Вряд ли она теперь ждала бы его...

Он вышел на поляну и замер. Не поверил собственным глазам. Она стояла у воды, глядя вдаль. Мастер понял, что она услышала его шаги, но не обернулась. Ее волосы отсырели от густого тумана и сбились в пряди, черными волнами струились по плечам. Она даже не дрогнула, ничто в ней не дрогнуло. Мастер попятился и бросился бежать. Он снова чувствовал, как сжимается его сердце, но не от страсти и сладкой истомы, а от боли. «Скользящая меня предала. Презрела. Обманула. Дешёвка!» Его душу залил жар — не страсти, а ненависти. И он ощутил вдруг, что снова её возжелал.

«Любовь тушит страсть, а ненависть возрождает. Страсть там, где есть борьба. Ты будешь моя, и будешь мною довольна!»

Он вернулся. Скользящая обернулась в этот раз. Она смотрела гордо и холодно. Мастер схватил её, так крепко, что она вскрикнула от боли. Попыталась вырваться... Но взглянула в его глаза. Они на мгновение замерли оба. Каждый боялся даже дышать. Скользящая вдруг его поцеловала. Он ощутил прохладу её губ и тепло дыхания. Вцепился в неё, как юный дикий зверь, не знающий стыда и усталости. А, когда наконец очнулся, она сидела рядом с ним, окунув стопы в холодную воду озера. Её ладонь все ещё лежала в его руке, но она казалась отрешённой.

— Вот бы уплыть туда, в горы... — она говорила тихо и спокойно. — Я раньше думала, что флирт, танец и близость — одно и то же... Но я заблуждалась...

Мастер хотел ответить, что думал так же, хотел спросить, почему заблуждалась... Но ему не хотелось теперь говорить.

 

Он больше не видел Скользящую, сколько ни приходил к озеру. Расспрашивал о ней в городе, но толком никто ничего не знал. Мужчины даже подтрунивали над ним. И он перестал.

 

***

Поседевший Мастер флейт сидел теперь совершенно один на пороге своего дома. Слугу он давно схоронил, а новые долго не держались, ведь Мастер был несносен, жесток и плохо платил. Он бледными глазами смотрел на осыпающийся старый покрученный персик, не ощущая ни печали, ни радости. Это был тот самый день, когда много лет назад он выкопал бамбук для особой сякухати. Флейта и сейчас была с ним. Он сунул руку за пазуху и ему почему-то стало противно прикасаться к ней. Такого прежде не было. Глаза Мастера расширились от удивления. Он выхватил флейту, поднёс к губам, но не смог играть, не смог себя заставить. Он выглядел теперь совершенно безвольным и блёклым, хоть на нём и было дорогое кимоно, с расшитыми золотом лилиями и весенними облаками. Он казался не просто старым, казался мёртвым. Яркое кимоно не освежало, а контрастировало с ним. Мастер флейт допил последний глоток безвкусного чая из пиалы, которую когда-то очень любил и подумал, что уже давно чувствует себя мертвецом. Краски мира давно побледнели. Там, где молодость видит пестроту, старость замечает лишь выцветшее убожество. Всё уже было, и всё это было не то... Ничего нового, сильного, живого. Ни одного пьянящего запаха, ни единой новой формы.

 

Его морщинистые руки дрожали и "Скользящая" выпала из них, а сердце ойкнуло. Она валялась на земле там, где он выкопал её тогда. Конечно, он не слышал проклятий, которыми осыпал его в тот злополучный день скупердяй-счетовод. Он даже не задумался о том, почему приятель больше не пил с ним соке. Он понимал, что лишившись сякухати, будет сожалеть. Но хотел на старости почувствовать хоть что-нибудь, пусть даже горечь сожаления. Ведь он уже не помнил, каково это — чувствовать. Мастер попятился, хватаясь за стволы бамбука, всё ещё не отрывая от флейты взгляд.

 

Брёл домой бессильно опустив на грудь голову. Ему было так горько, казалось, не горше и сама смерть. Вдруг Мастеру пришло в голову: «Что было бы, назови я флейту по-другому, может быть Скользящая сейчас была бы здесь?»

«Ты сам назвал цену, тебе некого винить!» — выпалил он вслух и свернул на тропу, ведущую к озеру. На ходу развязал пояс, скинул одежду и бросился в воду. Плыл и плыл. Горы вдалеке на том берегу казались прекрасными в осенней дымке тумана. Он не замечал, как холод ломил кости и выкручивал ветхие суставы. Ему хотелось уплыть далеко, туда — в горы, по серебристой глади безмятежного озера... Осеннее солнце пробилось сквозь густые тучи и одарило его приятным светом и нежным теплом. Он чувствовал лучи кожей и видел перед собой лицо Скользящей. Она смотрела на него из тумана, но больше не казалась забытой и далёкой. В его сердце она всё ещё жила.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 3,25 из 5)
Загрузка...