1

– Ну, Варёнок, ты готова? Сейчас так по немцам жахнем, что... – Соноргин махнул рукой. – Главное: не теряйся. Твоё дело нехитрое, иди за нами, стреляй по гадам, чтоб не ушли. Не дай им подняться. Иванов и Степанов будут рядом. Помни: отвлекаем внимание на себя, не даём фрицам опомниться. И неси плакаты. Чтобы на всю деревню хватило!

Варя прижала к себе счастливый автомат, на ложе которого она вывела чернильным карандашом скрипичный ключ. Соноргин был против рисунков и снова покачал головой.

– Ты это, если растеряешься, не сумеешь стрельнуть, бей прикладом!

– Сергей Григорьевич¸ я умею стрелять! Вы же сами меня хвалили.

– Хвалил. Но в бою всё по-другому. Ты у нас девушка молодая, вдруг нервы сдадут. В первый раз всегда трудно.

– Мне не трудно. Я за школу! – Варя провела пальцем по скрипичному знаку и сглотнула чернильную слюну.

Соноргин усмехнулся и похлопал её по спине, как настоящего бойца.

– Вот и правильно, Варёнок. «А ненавидишь — истреби!»¹

Варя выпрямилась, широко улыбнулась, улыбка натянула щёки, они ощущались твёрдыми, как вишни. Варя подумала о вишне, сглотнула, щёки опали.

Соноргин широкими движениями штопал порванный ватник, напевая:

– «Бей штыком, гранатой бей, Бей, чем можешь, но убей!»² Эх, Варёнок, попадём мы сегодня в заварушку.

– Сергей Григорьевич, а у немцев вишня есть?

– Неа. Вишни хочешь? – Соноргин поднял глаза на Варю. – Прости, Варёнок. Когда-нибудь мы все поедим вишни. Теперь только петь остаётся. Спой мне, пока есть время.

Варя шумно выдохнула и запела, прикрыв глаза. Она почти видела зал школы, справа светлое окно, белое, лоснящееся от солнца. Варя стоит впереди хора, в зале на первом ряду добрые глаза Ивана Викторовича, директора.

В него влюблена половина девчонок, и Варя была тоже, но не так сильно. Она думала, что влюбляться сильно неприлично. Но когда пела, всегда выискивала эти глаза. Глаза Ивана Викторовича улыбались, и Варя представляла себя героиней фильма.

Тайно она иногда мечтала быть актрисой и танцевала в школьном дворе, обхватив ствол яблони. Волосы Вари развевались по ветру, как в красивой сцене. Малышня прыскала в кулак, и тогда Варя смущалась.

Она обожала идти по коридору быстрым шагом. Стены коридора разукрашены цветущими вишнями, надписями «С первым мая!» и скрипичными ключами – вся школа раскрашивала. Варя выводила ключи, ребята пели, всё казалось лёгким.

«... Что приду я, что в саду я

Буду ждать у вишен...»³

Только нет теперь ни вишен, ни яблонь, ни класса, где Варя сидела рядом с окном, получила много «отлично», украшала доску перед Новым годом, и, когда входил Иван Викторович, неудержимо улыбалась. Да и самого Ивана Викторовича может, тоже нет: он не мог не пойти не фронт, и неясно, что с ним.

Варе почему-то представлялось, что он непременно погиб героем, просто о нём пока не пишут. О школе Варя тоже не сразу узнала, безумно жалко, что школа – здание, и не могла дать отпор.

Их сильная молодая школа не позволила бы упасть на себя бомбе! Она бы сама сбила самолёт, придавив его фундаментом после. Самолёт бы лежал в подвале, захваченный в плен, заваленный граблями и лопатами, пока милиция не взяла бы лётчика. Лётчик непременно бы плевался и пафосно ругался по-немецки, а школа кидала бы в него яблоками и косточками от вишен.

«... Что приду я, что в саду я

Буду ждать у вишен», – Она с радостью бы спела куплет ещё раз десять, но Соноргин мог рассердиться: время уходило.

К тому же сейчас прибежит Коля. У Коли есть собственный пистолет – стащил с мёртвого генерала – и целых пять патронов, а стреляет Коля прекрасно. Он убил семь немцев, сегодня планирует превратить семь в двенадцать.

– Ну, двенадцать не двенадцать, а десять выйдет, – посмеивается Соноргин.

Варя пока ещё ни одного не убила и столько фронтовых дней зря прожила, получается. Поэтому Коля задирает нос в её присутствии. Ему тринадцать, Варе семнадцать с большим хвостом, и Варя сделала меньше для фронта, меньше для победы.

Она пошла на курсы медсестёр. Жалела, что уехала в Москву на лето. Хотела посмотреть на МГУ, учиться там всё равно не придётся, но походить рядом было мечтой. Тётя Вари училась в МГУ, на Высших женских курсах в двадцатых годах, Варя слушала её рассказы и представляла по ним Москву.

Тётя работает медсестрой, Варя ходила рядом с МГУ каждый день и двадцать второго июня тоже ходила. Она всё равно жалела, что уехала. Действительно, так бы Варя стала партизанкой намного раньше, пошла бы в бой раньше и не была бы хуже Коли.

Быть медсестрой оказалось муторно, Варя училась с трудом. Всё было новым и непонятным, Варя любила петь, читать ноты, быть в хоре, раскрашивать стены и мечтать быть артисткой. Она училась играть на скрипке, это было сложно, но доступно. Теперь она, наверное, не сыграет нормально, многое упущено.

Но что на фронте пение? Не будет же Варя певицей, которая даёт концерты перед бойцами. Довольно нечестно: они – в бой, а Варя только поёт. На фронте поют все, Сергей Григорьевич вот постоянно поёт любимые стихи.

Варя всё-таки не выучилась, попросилась в радистки. Это оказалось легче, и скоро Варя летела с полузнакомой группой на поддержку партизанского отряда, но самолёт засекли и сбили. Варя переворачивалась в холодной темноте и ни о чём не думала.

Соноргин объединил остатки группы. Рация была потеряна, и Варе выпал шанс стать бойцом. Она училась стрелять из уцелевших автоматов, и стреляла неплохо. За успехи товарищи доверили ей хороший автомат.

В отряде были две медсестры, Варя пробовала помогать им, но, похоже, только мешала. Они были опытные и казались сёстрами, хотя познакомились недавно. Варя чувствовала себя чужой рядом с ними.

Жить в лесу здорово только в книгах, Варя быстро возненавидела комаров, дождливые ночи, обездвиживающую росу.

Отряд рос, планы крепли. Медсестёр стало четыре, Варя подружилась с одной из новых, Катей. Катя любила делать зарядку в пять утра, Варя часто присоединялась. Воздух пах близкой жарой и движением.

День первой Вариной операции приближался, жизнь полнилась смыслом. Нашлась новая рация, Варя вспоминала навыки радистки.

У многих девчонок были уже женихи, Катя рассказывала о своём – сыне колхозника – и мечтательно покачивала головой, потом плакала. Варя утешала Катю, в красках описывала победное будущее.

Ей даже нравилось, что у неё никого не было, кроме глупого воспоминания из детства. Но разве это серьёзно? Иногда, конечно, было обидно. Но жизнь шла не плохо, не так плохо, как могла бы идти.

Теперь, перед операцией, всё не казалось успешным. Автомат оттягивал руки, ветер дул холоднее, Иванов шёл впереди, далеко и быстро, а Степанов сзади, очень близко, Варя представляла его широкую спину. Она с ужасом думала, что не успевает, спешила, болели ноги, тяжёлое дыхание было таким слышным.

«Дорога заминирована, поезд должен быть взорван. В распоряжении несколько гранат. Наши войска пробиваются к оккупированной деревне, поезд везёт оружие и пополнение. Задача отряда: уничтожить как можно больше техники противника, избавиться от пополнения, прикрыть своими действиями движение войск к деревне, перевести внимание на себя».

Варя вместе с двумя товарищами прикрывает отряд, добивает врага, ну и несёт плакаты на тот случай – ожидаемый случай – если деревня будет свободна. Для Иванова и Степанова это тоже первая операция, но они гораздо старше. Степанов несёт рацию для освобождённой деревни.

Хотелось другого первого боя, но так было справедливо.

– Ну что ты, Варёнок. Солдат сразу генералом не становится. А тебе ещё надо стать солдатом.

Варе нравилось, как Соноргин к ней относится. По-отечески, с доброй улыбкой. Своего отца Варя видела редко, он был геологом, приезжал домой в Новый год и уходил до весны. Варя его и не знала.

Соноргину было под пятьдесят, до становления партизаном он гладко брился, отращивая при этом светлые усы. Теперь к усам прибавилась короткая борода и щетина, которую Соноргин поглаживал, напевая любимые боевые стихи.

С Варей он любил петь в дуэте, скоро она запомнила стихи тоже. Да весь отряд их помнил, строчки использовались, как пароли.

Соноргин даже сам придумывал двустишия. Последними были:

«Мы ударим по врагу,

Истребляя на бегу».

Перед операцией он их сделал паролем и очень гордился.

Никто не знал о семье Соноргина. Слухи ходили, что вся семья погибла, что семьи и не было, что семья живёт на далёкой Камчатке и пишет в никуда письма.

Варе хотелось думать, что Соноргин относится к ней одной по-особому, но Соноргин любил поговорить с молодыми, научить их, поддержать в минуту сомнений. Именно ему Варя первым рассказала про школу, за которую будет мстить. Соноргин одобрил.

Варя сжимала то место, где на автомате был начерчен скрипичный ключ. Никогда ещё автомат не был таким тяжёлым. Спина Иванова исчезла за ельником на горизонте, Варя подумала, что сейчас остановится и сядет на землю.

Затянутое голубыми тучами небо не пропускало луну. Ельник существенно не приблизился.

Варя постоянно ожидала услышать впереди взрыв, перестрелку, крики. Пока всё было тихо, даже Степанов не дышал в спину. «Тактично отстал, – констатировала про себя Варя и вздохнула. Шаг, ещё шаг, ельник, чем ближе, тем гуще.

Варя ахнула: на горизонте воронка от бомбы. Бомба попала в конец ельника, сухие корни дёргаются от ветра. «Только бы не свалиться».

Придётся перешагивать деревья, много деревьев. Наверное, можно будет прислониться к стволам хотя бы на минуту. Почему-то впереди не было шума, и Варя уже мечтала о нём. В самом деле, сколько можно?

Она даже пошла быстрее от нетерпения. Шишки ломались, иголки тыкались в сапоги. Варя подумала, что идёт слишком громко, и стала обходить шишки.

Вскрик! Варя от неожиданности почти закричала, но быстро зажала рот. Фашисты? Она лихорадочно взвела курок со второго раза и сделала долгий неслышный шаг. Стон слева, Варя повернулась, чуть не нажав на спусковой крючок.

Никто не нападал. Стон повторился, к нему прибавилось какое-то лязганье. Варя опустила автомат, он тянул руку вниз, уткнувшись в иголки дулом. Варя тяжело дышала и не решалась подойти. Время с далёким грохотом линии фронта тянулось бесконечно, в ушах звенело.

– Комары, – прошептала Варя и шагнула прямой ногой вперёд.

– Варя! Ты здесь?

– Товарищ Степанов, это вы?

– Да. Я в капкане. Тут ямка, не падай.

В темноте ельника ничего не было видно. Варя нашла фонарик, но боялась включить. Вдруг они окружены врагами.

– Осторожно, здесь ещё могут быть.

Варя вдавила кнопку. Степанов лежал в углублении, рация стояла на боку рядом. Правый сапог Степанова был стиснут огромным капканом, и он никак не мог его раскрыть. Пилотка слетела, полулысую голову жалили комары. Степанов даже не отмахивался. Красные пальцы были в иголках и земле.

Варя спустилась в яму, положила автомат рядом у рации, с трудом отпустив его ложу. Рукам сразу стало легко, но Варя прерывисто дышала и дотронулась до автомата снова. Без него она чувствовала себя беззащитной.

Толчок, земля дёрнулась, Варя упала. Степанов выругался и прижал голову к капкану. Варя стукнулась ухом, иголка впилась внутрь и сломалась. Варя трясла и тёрла ухо, скоро оно горело.

Крики, выстрелы, атака началась. «Мы взорвали поезд. Но...»

Теперь Варя и Степанов вдвоём пытались разжать стальные клешни. Скоро руки Вари тоже были исцарапаны, в иголках, в земле, а капкан не раскрылся.

– Гады, – Степанов вытер пот со лба, потом несколько раз вытер лицо рукавом ватника. Варя растирала опухшие пальцы.

О Степанове она знала, что он мало что из «мужского» умеет – всегда жил в городе, пошёл в учителя истории, сидел над книгами. С большим трудом научился стрелять. Жена с маленьким сыном остались в Москве, он давно о них не слышал.

Варе жалела его, и одновременно ей было приятно, что она не худший стрелок в отряде. Стыдное чувство, которое она заглушала.

Однако надо было что-то делать! Они отбились от группы, автомат бесполезно лежал с рацией, задание трещало по швам, как сапог Степанова. Первое серьёзное задание трещало по швам.

Степанов предложил Варе взять рацию, но с автоматом и рацией Варя едва стояла. Степанов морщился и постанывал, Варя подумала, что ему нужна помощь. За помощью нужно в лагерь.

– Я в лагерь, я позову Катю!

– Найди мне замену! – Почти в голос крикнул Степанов и снова вытер лицо.

Варя с облегчением взяла автомат и кинулась в лагерь. Долгого бега не получилось, скоро она шла, высунув язык и наступая на все ветки. Шум перестрелки удалялся, Варе было обидно до слёз, они текли за шиворот гимнастёрки.

 

2

Рудольф Штарке шёл делать предложение перед отъездом. Он шёл во второй раз, на первый Роза ответила “нет”. Это было три недели назад, теперь всё могло измениться.

Родители стояли у двери. Как всегда, гордые и благосклонные, они улыбались. Перед этим ели свиную рульку и шварцвальдский вишнёвый торт. Рудольф подумал, что было бы хорошо предложить кусок торта Розе, и он завернул самый красивый.

Отец торжественно декларировал, что наконец-то Рудольф на своём месте и принесёт пользу Великой Германии.

– Мы вырастили тебя правильно и жалеем лишь об одном...

– ... что у тебя не было близнеца, – перебила мать. – И старших братьев.

Часто говорили они это, перед отъездом решили повторить, как лучшее из своих мыслей. Рудольф тоже часто об этом думал, и ему казалось, что родители бы любили братьев больше.

У Рудольфа только кузен Оскар, и ему двенадцать. Вчера он бегал по двору с пустым рюкзаком и долбил им воображаемых врагов, поднимая пыль. Для Оскара Рудольф герой, он бы не поверил новости об отказе. Сам Рудольф тоже не хотел верить.

Роза Видеманн жила на соседней улице, в семье цветоводов. В их саду было много цветов, но больше всего роз, поэтому с именем дочери было решено задолго до рождения. Рудольф любил цветы, но в них не разбирался.

Рудольф знал Розу всегда, они пересекались по дороге в школу, по праздникам, их родители дружили. Проворная гордая Роза вызывала их восхищение. Она всегда находила нужные слова, с благодарностью слушала похвалу учителей, рано начала работать.

Рудольф был уверен, что её родители бы обнимались от счастья, скажи Роза «да», и ещё он был уверен, Роза не сказала им о предложении. Она не посчитала это необходимым.

Рудольф смотрел, как его родители повторяют речи, как отец прячет за спину руку без двух пальцев и говорит о том, что Рудольфу повезло быть солдатом, и не хотел думать об этом. Он и не думал: он думал о Розе, о том, как снова дотронется до белых ворот забора, уже в форме, уже окончательно.

Роза могла много размышлять, жалеть об отказе. Но с её гордостью она бы не пошла сама. Ей и не придётся, Рудольф всё сделает для неё, чтобы ей было комфортно принять предложение. Когда он вернётся в отпуск, они поженятся. Роза пойдёт провожать его вместе с родителями и Оскаром, она будет стоять на перроне, как семья.

Роза подарит свою фотокарточку вместе с белой розой. Он будет показывать карточку всем на фронте, своим друзьям...

Рудольф мотнул головой, потому что он не хотел об этом думать. У него может и не быть друзей, его могут толкнуть за столом, и когда Рудольф упадёт, смеяться и показывать пальцем:

– Как ты можешь быть Штарке, ты Швахе!⁴

С этой мыслью Рудольф вышел из дома. Было солнечно, и кирпичные стены дома Розы казались горящими.

 

Рудольф сказал, что у него есть невеста. Но Роза не согласилась, нет, в тот день она сказала:

– Руди, знаешь, если ты не понимаешь с первого раза, сходи к доктору, возможно, тебе не место в армии. – И повернулась к кусту красных роз. В тот день всё казалось красным, даже светлые волосы Розы.

Она не обернулась, когда он закрыл калитку. Она долго собирала букеты, потом ушла в дом и не вышла даже через двадцать три минуты. Дальше Рудольф опаздывал на поезд.

Родители улыбались, Оскар махал не переставая, у Рудольфа не было карточки Розы. Он не решился отдать ей пирог и вручил кусок Оскару, глаза Оскара сияли.

В роте Рудольфа не толкали и не показывали пальцем, он сделал всё, чтобы казаться холодным и сильным, в принципе, он просто копировал родителей. К нему обращались как к нормальному солдату, такому же, как остальные. Первые дни шли нормально.

Рудольф даже завёл приятелей, как нормальный солдат. Вернер был мрачным и криво улыбался на вопросы. Он встречался одновременно с пятью девушками, не мог выбрать, на какой жениться, вертел их фотографии, как почтовые марки.

Четверо из них были блондинки с длинными волосами, у пятой волосы темнее и детские пухлые губы. Вернер жалел, что у Рудольфа нет карточки Розы, почти вслух повторял имена: Эрика, Ирма, Берта, Грета, Дора. Потом щёлкал языком и убирал карточки.

Герхард играл на губной гармошке, увлекался фотографией и мечтал, что скоро, когда закончится война, он сможет делать собственные цветные фотографии. И тогда он сфотографирует невесту Рудольфа, будет фотографом на их свадьбе, обязательно весной, и сделает фотографию их обоих, пьющих майский крюшон из одного бокала.

Это было такое хорошее предложение, и Рудольф не говорил, что у него болит голова от гармошки Герхарда.

Курт никогда не молчал, он пытался отобрать гармошку, Герхард не давал, и, отбиваясь от Курта, продолжал играть, а потом они смеялись, и Рудольф смеялся вместе с ними.

Курт мечтал о земле в России, где он будет выращивать лучшие сорта картошки, покоряя ими весь мир. Приглашал Рудольфа взять землю рядом, разводить свиней и сотрудничать.

Рудольфу было приятно, но он чувствовал напряжение. Это была игра, хорошая игра, в один день всё могло измениться, и Рудольф снова будет на полу, с перевёрнутым обедом, в круге хохочущих лиц.

Однако эти мысли не посещали его так часто: появились новые, о которых Рудольф не хотел думать. Он не мог смотреть на кюветы рокад с тех пор, как он увидел там два трупа. Трупы не просто мерещились, Рудольф представлял себя среди трупов. Он знал, что если упадет, то не встанет.

Рудольф сам верил, что Роза его невеста. Он ждал письма, письма, написанного её рукой, в котором она грустным тоном скажет, что ошиблась. “Я только сейчас понимаю свои настоящие чувства”, так Роза напишет.

Она положит в письмо фотографию, и на обратной стороне оставит красный след помады – свой поцелуй. Она выведет своим каллиграфическим почерком: “Р плюс Р равно любовь и правда”. Письмо должно было прийти скоро, как только любовь пересилит гордость, оно придёт. Любовь всегда сильнее гордости.

Перед отправкой на пункт – деревню, которую пробуют отбить партизаны и прорывающиеся русские войска – Рудольф задумался на посту и с промедлением заметил начальство.

Рудольф представлял яркий белый день, Розу среди сирени и белых кустов роз, и он идёт к ней, Роза смотрит на него с улыбкой, которая отражается в глазах. Глаза зелёные, как спаржа под солнцем.

Рудольф тоже улыбается, но когда оборачивается, видит, что Роза смотрит на лейтенанта, выходящего из машины. За ним идут солдаты с мешками и пакетами.

Лейтенант снимает фуражку, у него красивые золотистые волосы, голубые глаза и мраморная кожа, без прыщей даже выбритый подбородок. Мускулы двигаются под униформой, лейтенант широким жестом передаёт Розе воздушный поцелуй.

Он идёт к воротам, калитка заперта. Роза вскидывает руки, хочет бежать за ключом, но лейтенант просто поднимает забор и проходит под ним, затем снова опускает, мускулы на руке работают слаженно.

Лейтенант недоумённо смотрит на Рудольфа. В глазах лейтенанта вопрос: “Разве ты не можешь поднять?” Лейтенант пожимает плечами и отворачивается.

Роза нашла ключ, ворота отперты, поток солдат с мешками идёт в дом. Рудольф с ними, мешки бьют его сзади.

Роза хохочет и хлопает в ладоши, лейтенант снимает форму, кладёт на диван. Роза с восторгом гладит форму.

– Не волнуйся, сокровище, это лишь начало пути. Скоро я стану оберлейтенантом, гауптманном через два месяца, а в конце года, моя любовь, я приеду к тебе майором.

Лейтенант поправляет подтяжки, запускает руку в ближайший мешок, вытаскивает розовый флакон с духами. Духи золотистой жидкостью переливаются, Роза прижимает руки ко рту и плачет от счастья.

– Прямо из Парижа, моя дорогая. В тех мешках много духов, и все для тебя. – И лейтенант с приятным щелчком поправляет подтяжки. Подтяжки, хлопнув, опускаются на абсолютно белую рубашку.

Рудольф думает, что в России он духов не достанет.

Солдаты вытаскивают из других мешков рога оленя – много рогов – голову оленя, чучело оленя, две шкуры оленя, живого связанного оленя.

– Как красиво, – шепчет Роза, роняя слёзы на шкуру. – У меня ещё никогда не было такого хорошего дня.

– Но, сокровище, всё впереди. Наша свадьба будет ещё красивее.

В момент, когда Роза должна была броситься лейтенанту на шею, Рудольф заметил начальство.

Рудольфу вынесли замечание и заставили ложиться и вставать пятьдесят раз. Перед глазами мелькала канава с намокшей глиной, и Рудольф задыхался.

Это было уже второе замечание. Рудольф шёл к составу, когда услышал шёпот. Командир роты и командир батальона о чём-то тихо говорили, раскуривая сигареты. Они заметили его.

Но третьего замечания не последовало: Рудольфа с другими солдатами поставили в пролёт между вагонами, отбиваться от предполагаемых – ожидаемых – партизан.

Рудольф смотрел на чёрные вершины деревьев и не смотрел в кювет. По дороге к поезду он думал, о чём могли говорить командиры, и решил, что не хочет об этом думать.

Он попытался вернуться в яркий день с Розой и лейтенантом и закрыл глаза, чтобы лучше представить. Но перед глазами было темно, в темноте мелькали тени партизан. Рудольф распахнул глаза, поезд отправлялся.

Движение медленно передавалось от головного вагона, вагон с Рудольфом сдвинулся с места.

Рудольф выпрямился, прижал к груди автомат, вагон трясся за его спиной и Рудольф чувствовал его мощь, тяжёлую металлическую мощь, которую можно потрогать руками, и она поделится холодом.

Но мысли вернулись. Рудольф видел перед собой бородатых партизан на конях, кони в пене, на партизанах длинные шапки, с длинными ушами и красными звёздами. Одни партизаны с вилами, другие с винтовками, они кричат, их глаза как у лошадей, на которых они скачут. Сумасшедшие.

Рудольф перестал трогать вагон и обернулся. Серо-голубые облака крепились друг к другу, как смазанные клеем, поле под ними было синим, чёрные чёткие концы растений видны на небе, смазаны вправо. Они дрожат на ветру, ветер толкает их вправо, ниже, быстрее.

Поезд едет быстрее, вместо полей появились леса. В глубине лесов болота, на болотах партизаны, партизаны идут по болоту с оружием в руках. Партизаны выходят к дороге, за деревьями, они ждут взрыва. Они закричат, они выстрелят.

Конечно, всё это неправда. Справа осталось много деревьев, они безопасны, каждую секунду появляется больше безопасных деревьев. Рудольф восстанавливает дыхание, мирный синий лес погружён в ночь. Автомат согрелся, как одеяло.

Лес длится, длится, небо светлеет. Летний рассвет, очень быстро. Как много они смогут в деревне спать? А если партизаны будут в одном доме с ним? Если они перережут ему горло? Рудольф положит автомат поперёк горла. По крайней мере, это запутает их.

Снова поле, с тёмно-зелёной травой, ветер всё ещё дует вправо. Лес больше не виден, и почему-то Рудольфу грустно, что лес закончился. Светлеет, впереди нет деревни. Курт говорил, что ехать недолго, деревня скоро появится. В деревне...

 

3

Заменил Степанова бойкий Циралев, он перегнал Варю и скрылся за поворотом. Варя так спешила, что даже не села на поваленный ствол. Запиналась о коряги, но не упала.

Поле, сильный ветер, трава сгибается вправо. Много тумана! Или это дым? Чёрное вдали, на обочине. Варя взяла автомат в две руки, сжала его, закрыла рот.

От чёрного не отделялись фигуры. Оно не двигалось. Стараясь не дышать и кусая нижнюю губу, Варя шла чёрному навстречу. Ого, это поезд! Выгоны тянутся вдоль насыпи, передние наклонены, они уходят в туман, на последнем видном вагоне матово блестит вмятина.

Пахнет железом, Варя сглатывает слюну, ей кажется, что слюна тяжёлая от железа, слюна задевает что-то в горле, а ещё она холодная, и Варе холодно, как будто сейчас зима и Варя лизала снег.

За вагонами могут прятаться, надо взвести курок. Пальцы мокрые, соскользнули с курка, Варя трёт их друг об друга, капли падают вниз, на чёрные стебли, на зелёную сплошную траву.

Трупы. Варя сразу находит нужное слово. Второе нужное слово тоже: трупы врагов. Ближний в полуметре, на спине, руки вытянуты вперёд и трогают клевер. Между пальцами торчит большая головка клевера, вся в росе и такая неаккуратная.

Обходить труп почему-то страшно, Варя долго стоит, смотря на закрытую стеблями голову и сбитую на другой бок пилотку. «Мне надо проверять, нет ли живых. Чтобы никто не...»

Варя выпрямляется и проходит перед трупом, стараясь держаться подальше от рук. Какой кошмар, с другой стороны голова простреляна, всё в крови, крови так много!

Варя быстро поднимает глаза и несётся вдоль рельс, не смотря на трупы. Наверное, они все мертвы. Они должны быть мертвы. Дуло стукает о рельсы. Задание, она провалила задание, ей надо... проверять.

Варя споткнулась и с криком упала. Ей казалось, на труп или лужу крови, но это была трава. Варя быстро приволокла автомат к себе. Он упал рядом с туго завязанным вещмешком.

Следы сапог, какие-то растоптанные карточки. Одна попала в лужу и размокла. Откуда здесь лужа, дождя не было? Фляжка светло-серая, без пробки, вода вытекла оттуда.

Варя машинально взяла флягу в руки, фляга была ледяная и скользкая. Варя бросила её в лужу, вода обдала карточки. Варя подняла верхнюю.

С карточки смотрела симпатичная блондинка с чёрными улыбающимися губами, чуть кудрявые волосы ерошились на плечах. Блондинка смотрела тёмными глазами в сторону, глаза показались Варе довольными. Карточка прилипла к пальцам, Варя её потянула и порвала.

Слева шорох, Варя вцепилась в автомат. Она взвела курок одним движением, но встать не успела и направила дуло под углом вверх. Впереди ломалась трава, громко хрустнул стебель дикого лука.

То, что путалось в траве, не было высоким, Варя подумала, что это, наверное, куропатка. Куропатка с очень светлыми, такими белыми крыльями.

– Аааа! Меня сейчас тётя застрелит! Ой, нет, не застрелит, это наша тётя!

Варя с грохотом бросила автомат. Девочка лет шести была в мужских белых трусах, которые она обвязала холщовой верёвкой, чтобы не спадали, и в неровно обрезанной кофте цвета пшеницы, очень грязной. Девочка вертит в руке соломенную шляпу, разломанную посередине, короткие косички прыгают на голове.

– Петь, а Петь! Я нашла тётю!

– Тише! Здесь могут быть немцы! – Крикнула Варя надрывным голосом и сама его испугалась. – Уходи, пожалуйста!

Голос лучше не становился, и теперь Варя боялась говорить. Девочка не обращала на неё внимания и звала:

– Тётя наша, поэтому я победила!

Варя хотела сказать, чтобы девочка не кричала, сказать громко и чётко, когда рядом с девочкой выпал из травы мальчик, лет двенадцати. Он задыхался от бега, прижав руки к бокам.

Светлые волосы лоснились на голове, они так отросли, что падали на плечи. Мальчик сердито хмурился, показал девочке кулак и встал.

– Вот! Советская тётя. А вы только фашиста поймали.

– Ну ты и дура, Светка. Фашисты – враги, поэтому мы их ловим, а зачем красных ловить? Будешь орать, больше не возьмём тебя.

Мальчик хмуро обернулся к Варе.

– А вы чего здесь делаете, нормальные солдаты уже давно в деревне.

– Деревня наша? Что вы здесь делаете, вы нашли фашиста, зачем, где он?

Варя вспомнила, что забыла плакаты и зажмурилась.

– Мы здесь ночью прятались.

– То есть вы переходили через мост?

– Да не, мы до моста не дошли. Мы не тутошние, я из Восоков, мы все сбежали от немцев. Васёк – главарь, а я его заместитель. Мой папаня командир, мама снайпер, они бы мной гордились, потому что мы не просто прячемся, это пусть они думают. – Мальчик выпрямился. – Мы будем мстить, как нормальные люди. Вчера дошли сюда, на лугу расквартировались. – Он гордо и коротко улыбнулся. – В лес пошли, хотели к партизанам, а они ночью как бахнут! Мы не трусы, но оружия не было, без оружия, сами понимаете, нам никак. Но мы не дрейфим, я предложил: найти «языка» и свести в деревню.

– Петь, это Васька сказал...

– Да помолчи ты! Больше – никогда! Мелкая ещё!

– Ну и ладно! – Света упёрла руки в боки. – Васёк мне всё равно разрешит! – Она скрылась в траве.

– Где вы нашли фашиста? Он вооружён?

– Да какой там! – Петька махнул рукой в сторону. – Тёть, чего вы так поздно? Вам не стыдно?

– Я товарищу помогала, он в капкан попал. Другие медсёстры заняты, у Коврова снова рана открылась, а ещё они бинты кипятили. – Варе было стыдно, и она смотрела вниз, на ложу автомата с чернильным размытым скрипичным знаком. – Мы с Катей обрабатывали ногу... Да где фашист? Здесь могут быть другие, уходите давайте!

– Да успокойтесь, мы стрелянные. Мы и так в деревню движемся. Идёмте, покажем «языка».

Петька с сожалением посмотрел на Варю и махнул рукой. Он двинулся в траву, но остановился.

На него шёл высокий крупный парень лет четырнадцати, с копной тёмных волос, похожий на медведя. Он был одет в большую жёваную рубаху и короткие брюки.

– Петька, валим. А это ещё кто?

– Да она отстала, санитарка.

– Я не санитарка!

– Тётя, да не сжимайте кулаки! Всё равно вы...

Справа от парня прошмыгнула девочка двенадцати лет, в покрытой листьями косынке. Она несла под мышкой бинты и была очень бледная. За руку девочка вела упирающуюся Свету.

– О, Лариска! Васёк, а чего мы уходим?

– «Язык» сдох, вот и уходим.

–Точно сдох?

– Лариска проверила пульс. Он явно шишка был, жалко. Столько информации! – Васёк сплюнул и прошёл мимо Вари.

– А где Костян?

– Да ну, ножик ищет. Скоро подтянется. Не запрещай Свете приходить, ясно?

– Ну она же орёт, Васька.

– Не будет, я с ней провёл беседу. Шагом марш!

На Варю больше не обращали внимания. Группа шла вдоль путей, и никто не обернулся. Им было по пути, но Варя решила отойти поближе к лесу, подальше от этих... детей.

«Они думают, что лучше всех всё знают...» Внезапно Варя подумала, что на них могут напасть, они же всё-таки дети, и без оружия. Она быстро пошла обратно, чуть не споткнувшись о чью-то ногу в чёрном сапоге.

Она нагнала группу, и даже видела, как к ним подскочил парень в банном халате. Он что-то сжимал в руках и обильно жестикулировал. Группа двигалась молча, не было слышно даже Светы. Варя отметила, что они хорошо держатся, и опустила голову.

Щебень, щебень, сейчас, наверное, будет труп, и чей он будет? Варя уловила движение справа и не сразу повернула голову. Ей почему-то казалось, что это лягушка, ускакавшая подальше от реки. Зачем? От взрывов.

Но это были опять сапоги. На задниках застыла сухая земля с травой, подошва правого сбилась. Варя отвела глаза и снова почувствовала движение.

Сапоги медленно двигались. Они переходила в грязные брюки, облепленные репейником, шинель ими тоже облеплена и порвана на спине. Каски нет, пилотки тоже, редкие волосы измазаны кровью.

Солдат был без оружия, он был врагом и двигался к лесу. Варя сделала шаг в сторону солдата, щебень предательски хрустнул. Солдат не обернулся, он продолжал ползти и теперь полз быстрее.

Он приближался к трупу, лежащему ничком, убитым двумя выстрелами в спину. Варя заставила себя не отвернуться и заметила выступающее из-под трупа дуло автомата. Немец сейчас его тоже заметит, и...

Варя уже перед трупом, она вовремя, она сейчас выстрелит. В голову, куда он и был ранен. В лоб! Ко лбу приклеились волосы, пот растворяет сухую кровь, и она течёт по лицу.

Немец тянется вперёд правой рукой и отталкивается левой. Он так и не поднял голову, тяжело дышит и сглатывает при остановках. Исцарапанные пальцы вдавливаются в землю, большой ноготь треснул.

Солдат скоро доползёт до ног Вари, и надо стрелять. Автомат тянет вниз, медленно опускается, но Варя поднимает снова. Болят руки.

– Стреляй!

Варя закричала, мокрый палец соскользнул со спускового крючка, не нажав. Автомат стукнулся дулом о землю, пыль, что-то звякнуло.

– Вы что, вы его сломали! – Варя выстрелила в воздух и вздрогнула от выстрела. Визг, Васёк зажал Светке рот. Петька, Костян и Лариса окружили немца.

– Никаких знаков отличия, – Костян играл трофейным блестящим ножом с равнодушным видом. – Никакой пользы.

– А жаль, – Васёк мотнул головой и отнял руку ото рта Светки.

– Тётя, а тётя, почему вы не стреляете? Солдаты стреляют.

– Я и стреляла! Пока вы...

– Ну вы просто стояли и целились. – Васёк пожал плечами. – Я вам и крикнул «Стреляй!» как бойцу. А вы завизжали.

– Как девчонка. – Петька добавил, смотря с жалостливым осуждением.

Злясь, Варя осмотрела автомат. Какое счастье, что он не сломан. Она нашла на ложе скрипичный ключ и приложила к нему палец. Всё хорошо, сейчас...

– Тётя, ну вы так будете стрелять?

– Да не будет она. Боится. Лариска, ну чего ты его щупаешь?

Лариска быстрыми движениями трогала голову немца, как будто что-то искала.

– Вшей ищешь? – Костян чуть толкнул Лариску в бок, и вся группа засмеялась, даже Лариска улыбнулась.

– Я провожу медицинскую экспертизу. Он не ранен. Это не его кровь.

– Отойдите вы все!

– А вы что, серьёзно выстрелите? Лучше я ножиком его, ладно?

– Он сильнее тебя. К тому же он не ранен. Вы можете отойти?

Варя направила дуло в голову, но немец приподнялся, и дуло смотрело ему в грудь.

У немца были рябое прыщавое лицо с налипшей травой на шее, водянистые глаза и приоткрытый рот с толстой верхней губой и маленькой нижней. Варя поняла, что не выстрелит.

Петька прыскал в кулак, Костян с остервенением перерезал траву, Светка наклонила голову в бок и ждала, Васёк ел сухари и предлагал Лариске, та мотала головой.

Немец тем временем размазал кровь с потом по всему лицу. Он попытался проползти мимо Вари, но она вовремя среагировала и стояла перед ним снова.

– Ладно, шагом марш! – Васёк показал рукой на дорогу.

– А как же фашист? – Петька встал рядом с Варей.

– И мой ножик! Почему я не могу его зарезать, он всё равно никому не нужен!

– А если нужен?

– Да кому он нужен? Ни шиша он не знает!

– Ага, если вы не можете, дайте нам закончить!

– Я могу, перестаньте. – Варя снова прицелилась, кусая губы, палец у спускового крючка не двигался.

– Тётя, дайте мне, я выстрелю. – Петька протянул руки. – Ну дайте.

Немец снова приподнялся, теперь он смотрел на Петьку застывшими глазами.

– Чего уставился, гад ползучий? Тёть, ну дайте стрельнуть!

У немца исказилось лицо, он прижал лоб к вытянутой руке и разрыдался. Это было так неожиданно, что все замолчали на пару секунд. Варя наконец-то опустила автомат дулом в траву.

Удивление прошло быстро, группа окружила немца, они говорили не переставая.

– Ребзя, он ревёт!

– Он всё-таки ранен?

– Ревёт, как баба!

– У нас так только Светка плачет.

– Я уже и не плачу!

– Ага, ага, а вчера кто вопил, что нужен привал?

– Светка, это новая подружка, познакомься!

– Её зовут Фриц, будете вопить дуэтом!

– Ну вот чего он ревёт?

– Говорю же, он ранен, в другом месте рана! А ещё бывают внутренние кровотечения.

– Да задрал уже реветь! – Костян с размаху резанул немца ножом по плечу. Немец закричал и, хватаясь за плечо, перекатился в сторону. Сопли тянулись из носа, часть осталась на траве.

– Что здесь происходит?

Варя быстро подняла автомат. К ним подходил боец в плотном ватнике, с массивной табличкой на груди. Табличка гласила: «Надёжное средство от вшей». Ниже и не так крупно: «Современное средство. Вы забудете о вшах».

– А вы что, тоже от группы отбились? – Нагло крикнул Петька. – Дезертиры!

– Нет, я из другой группы. – Боец усмехнулся, и это вышло печально. Кудри выглядывали из-под пилотки, светлые, как опилки. У бойца были каре-зелёные большие глаза с грустными короткими бровями.

– Простите, товарищ?..

– Зовите меня Росов. Опустите автомат. Вы хотите его убить? – Он кивнул на немца, который заслонил лицо скрещенными локтями и часто всхлипывал.

– Да, я...

– Она слабая и жалеет врага. Она даже не дала мне выстрелить, раз сама ничего не может.

– Не волнуйтесь, я его прикончу. Дети, не хотите...

– Нет у нас вшей. – Васёк коротко сплюнул и зашагал к рельсам. Костян, широко поднимая ноги, шёл за ним, враждебно смотря на Росова. – Отстаньте! Опять про детдом начнётся... Рота, шагом марш!

Лариса взяла Свету за руку, окинула немца сосредоточенным взглядом, покачала головой и засеменила за Васьком и Костяном, Светка быстро переставляла ноги, что-то напевая.

Но Петька не хотел уходить.

– Вы точно его убьёте? Точно-точно? Потому что она не может.

– Точно. Мальчик, может, ты хочешь...

– Не, не нужны мне ваши детдомы, прощайте, дядя!

Петька быстро бежал, двигая руками, и скоро был с группой.

Росов вздохнул и повернулся к Варе. Варя подумала, что её сейчас будут ругать.

– Товарищ Росов, честное слово, я не нарочно. Я хотела его убить, но потом... он поднял голову, и...

– Ты хочешь убивать?

– Я должна, и я буду...

– Почему?

– Потому что это правильно, и я мщу, я мщу за мою школу! Я просто сейчас растерялась, а потом он заплакал почему-то. Наверное, он испугался.

– Хорошо, я узнаю.

Росов подошёл к немцу, снял табличку, повернул её. С обратной стороны табличка состояла из тумана, туман клубился, переходя в дождь. Росов встряхнул табличку и приложил к голове немца. Через полминуты поднял.

Туман исчез, на белой табличке проступали странные буквы. Росов читал их, долго вбирая воздух и так же долго выдыхая.

– Он Рудольф. Он смотрел на того ребёнка и вспомнил, что сам выстрелил в мальчика, перед тем, как его сбили с ног.

– В Колю? Он убил Колю? – Варя подняла автомат, но Росов стоял слишком близко к немцу.

– Мальчик целился в него, и он выстрелил. Он увидел, как мальчик упал на спину и дёргался, держась за бок. У мальчика были густые волосы.

– Но тогда это не Коля, Колю брили. Это новенький, как его... Ульян? Он хорошо стреляет. Сергей Григорьевич его хвалил.

– Да, он бы попал, я думаю.

– Как вы это узнали, это неправда!

– Страница может читать воспоминания, особенно недавние.

– Это невозможно. Отойдите, я его...

– Убьёте?

– Да! Он убийца.

– Вы тоже хотите стать убийцей?

– Да, он заслужил умереть!

– Но вы, вы ещё не убивали. Я вижу, что вы не хотите. Здесь вам придётся убивать. Может быть, вы уйдёте?

– Ч-что?

– В Еакуи, это наш мир. В нём много тумана, он стелется всегда, и никогда не уходит. Ваш туман уже исчезает. Он тоже приходит на землю оттуда.

Туманы перемещаются, мы находим новые места, мы вечные путешественники.

– Вы... вы пьяны?

– Нет, у нас нет алкоголя. Но схожий эффект могут оказать дождевые облака, у нас они очень мощные. Поэтому их используют для туманных страниц.

Я знаю, что вы мне не верите. Наш мир связан со многими мирами, проходы запечатаны. Бомбы разбили печать. Несколько еакуинцев попало к вам.

Сначала мы просто хотели уйти, но... вы умираете каждый день. Вы убиваете каждый день. В нашем мире много места, мы точно знаем, что он не против.

Росов встряхнул табличку, что-то сказал ей и повернул её к Варе.

Она увидела комнату в замке. Светло-серые камни кажутся мягкими и живыми. Перед солнечным окном девушка, в тёмно-бардовом, под цвет глаз, платье, с медными волосами, забранными в хвост. Девушка читает нотную грамоту. Эта девушка – Варя.

В комнату влетают маленькие птички, похожие на синих воробьёв с кошачьими лапами. Они летают вокруг деревянных стульев без спинок.

– Мы живём в замках, замки сделаны из особого рода тумана. Он другой, но вы привыкнете. Каждый день замок меняет цвет. А это шнеги, мы часто их приручаем.

У вас всегда будет еда, с помощью небольшой магии мы превращаем корнеплоды в то, что можем представить.

– Я что, буду принцессой?

– У нас у всех есть замки. Другие миры запечатаны, но мы можем получать книги откуда угодно. Они сразу переводятся на общий язык.

Росов снова встряхнул табличку.

Варя увидела обложку «Красноармейца Ванюшки»⁵ с непонятными буквами. Варя любила листать «Красноармейца» после школы, болтая ногами на скамейке и громко читая вслух, часами рассматривая картинки. Тогда, в начальной школе.

Мать долго была на работе, отца никогда не было. Варя скакала на воображаемом коне и пела.

– Наш язык сложен, но мир будет говорить с вами на языке, который вы знаете. Все книги будут на нём.

– Я... не пойду. Мне надо вернуться. Вернуться в отряд, и домой, после победы.

Росов посмотрел на Варю с болезненной улыбкой.

– Даже если вас не убьют, вы не вернётесь. Тот, кто вернётся, будет другим. Что-то вы никогда не восполните. Что-то растает, как ваш туман.

Тумана уже не было, серое утро стало чётким, вдали виднелся опрокинутый вагон с трупами по обе стороны.

– Большая удача, что вы не убивали. Я ещё не встречал таких. Это бесценно, вы можете сохранить это.

– По-вашему, я трус? Я хорошо стреляю, мне просто надо... мне надо стать солдатом. Не нужен мне ваш мир с принцессами и замками, вы шпион.

Варя двигалась к упавшему вагону, волоча автомат. Ей почему-то жутко хотелось обернуться, и она обернулась.

Росов смотрел ей вслед с табличкой на шее, повернутой надписью «Надёжное средство от вшей». Он сложил руки рупором и крикнул:

– Вы можете всё изменить! Не исчезайте!

Он ждал, он так долго ждал. Варя хотела, чтобы он первым сдался. Она думала, он будет стрелять в спину. Он может быть снайпером с секретным оружием, он может быть кем угодно.

И главное, он ждёт впустую. Потому что Варя идёт к деревне.

Как он всё делал, как? Не бывает миров с замками и туманами. С непонятными птицами, у которых кошачьи лапы. Нет никаких миров, кроме Земли. И Варя никогда не вернётся.

Автомат задевал рельсы.

1. Александр Прокофьев, «Бойцу»
2. Александр Прокофьев «Бей штыком, гранатой бей. Бей, чем можешь, но убей!»
3. Марина Ладынина "Лирическая песня" (И. Дунаевский, В. Лебедев-Кумач) из фильма «Богатая Невеста» (1937)
4. Starke от “stark” – сильный, Schwache от “schwach” – слабый.
5. Валерьян Щеглов и Евгений Редин «Красноармеец Ванюшка», 1928