Old Forest

По живому холсту

Сломанные кисти, разбитый мольберт.

Холст, капли дождя на подоконнике.

Сломанные кисти.

Ссоры. Крики. Запах грунтовки...

Кисти ломаются вновь.

 

Борг долго смотрел на бурю, и едва не поверил в то, что прогнал ее свой волей. Моргнул – и тьма над морем рассеялась. Моргнул еще раз – и ветер, крушивший снасти, затих, затаился за оконечностью острова. Моргнул – и посветлело, как утром.

Словно творец, поздно осознавший свои силы.

Борг был не против наморгать себе комнату поуютнее, графин со сливками и чашку какао. Рогалик в медовом стекле. Камин.

Но.

Он сидел, вцепившись в леера, и все еще не мог принять себя живым. Уже свыкся, что полетит вслед за своей карьерой в темные глубины, чтобы и рыбы, как те самые зазнайки из академии искусств, насмехались над его мазней.

Борг хотел уплыть от прошлого, чтобы найти вдохновение на новой земле. Но шторм, будто издеваясь, бросил его в бескрайних водах, забрав пожитки, и выплюнув незнамо где.

По крайней мере, больше не качало и не трясло.

Пальцы отцепились от мокрой веревки и потянулись к тубусу. Три лучшие работы слегка подмокли. Ничего, ценнее будут в галерее. Влага придаст шарму – мол, уцелели в страшной буре, так что извольте-с, господин меценат, отвалить на дюжину золотых больше. Или на две дюжины. Наверное, скромность Борга утонула вместе с остальным скарбом, поэтому художник задумался уже о трех дюжинах золотых монет. А три дюжины – это домик в Золотых садах, сладкие груши и перченое вино. Дамы? Обязательно...

Он бы и дальше ковырялся в мечтах, подсчитывая деньги, которые не получил и вряд ли получит, не пробейся из-под палубы тихий стон, разом напомнивший, что до Золотых садов далеко. Пожалуй, так далеко Борг не был от них даже когда выступил против академских сычей и сычих, угробив тем самым карьеру.

Тубус отправился за плечи. Борг с трудом распрямился и поплелся к лесенке.

– Живой кто есть? – крикнул в полумрак, который ответил плеском мутной воды, скрипом лопнувших бревен и досок.

– Здесь я! – донеслось через какое-то время. – Зажало...

Человек, кажется, старпом, сросся с кораблем. Так, по крайне мере, показалось Боргу в первое мгновение. Потом уже разглядел обломки досок и гнутую жесть, врезавшиеся в плоть бедолаги, и красную воду под ногами.

– Я приведу кого-нибудь!

Художник попятился, запнулся и едва не рухнул в бурую жижу. Выкарабкался на накренившуюся палубу и шумно задышал, пытаясь усмирить подступающую рвоту.

Корабль, вернее, то, что от него осталось, крепко сидел на горбу прибрежных рифов, и было совершенно непонятно, какие волны забросили его сюда.

– Эй! Э-эй! Есть кто живой?!

Вопли растворились вдали, затихли, так и оставшись без ответа.

Борг помнил, как смывало за борт людей. Помнил треск и грохот, словно кто-то мял корабль, бросал по морю, как ребенок бросает плоские камешки по глади пруда. А было ли кого звать? Остался ли хоть кто-нибудь?

Перепуганный художник быстро прошелся вдоль бортов, и с радостью обнаружил веревочную лестницу, свисающую на крошево между скалами. На влажной гальке, покрытой оседающей пеной, можно было разглядеть следы, словно что-то тяжелое волокли к берегу. Может, тащили уцелевшую шлюпку?

На берегу пахло осенним морем и тухлой рыбой. Прибрежную полосу окантовывала бахрома старых водорослей. Корабль отсюда виделся совсем неправильным. Не потому, что изувечен бурей, а словно был неуместен: слишком высоко над землей. Совершенно одинокий и чужой для этих мест. Такой же чужой, как Борг в столице.

От этих мыслей сделалось совсем гадко.

Он огляделся, выискивая следы. Глубокая борозда тянулась к узкому перешейку, который едва удавалось разглядеть за лысым холмом.

Если люди с корабля тащили в ту сторону пожитки, то Борг успеет догнать выживших еще до сумерек.

Борг припустил вдогонку. Оглядываясь на остов корабля, давал молчаливое обещание старпому вернуться, но понимал, что тот обречен. Да есть ли лучшая могила для моряка, чем собственный корабль?

Он представил, как после смерти его заворачивают в саван из нарисованных им полотен, и грустящие академские сволочи перемежают обязательные слезы едкими замечаниями о том, что человеком-то Борг ванн Буэн был куда лучшим, нежели художником.

Задумавшись, он едва не влетел в столб, торчавший на другой стороне склона. Столбов здесь было четыре. По паре друг напротив друга.

На двух висели клетки. В них чернели исклеванные птицами покойники. Свесив иссушенные руки сквозь ячейки между прутьями, они будто клянчили что-то. Свободу, упокоение, месть.

На противоположных столбах щерились морды чудовищ. Впрочем, чудовищ в этих потешных болванчиках можно было признать с крепкого перепою, настолько нелепо и гротескно их сваляли из шерсти, укрепили лозой и размалевали ягодными красками.

Значит, остров обитаем?

Выдохнув, Борг огляделся, ища след. Борозда вела не по галечному перешейку между двумя островами, а резко уходила в сторону. Видимо, столбы испугали выживших, и они поспешили укрыться у воды.

Он побежал к берегу. Прилив вряд ли даст им отплыть далеко, может, удастся докричаться. Только бы успеть!

Борг скатился с пригорка, пробрался через гряду валунов, и едва не влетел в группку детишек.

Вернее, вначале ему показалось, что это дети. Из-за роста, щуплости, тонких веселых голосов. Но дети не носят костяные бусы и не натирают тела охрой и толчеными травами – дети едят сладкое и гоняют котов да голубей по площадям. Дети ходят в школы, поют в церковных хорах, но не режут каменными ножами людей.

Прибрежная галька лоснилась от крови.

Взвизгнув, Борг попятился и едва не рухнул на спину.

Коротышки бросили истерзанные трупы и обернулись к источнику шума. На лицах застыло удивление. Один из ребятишек поднял руку с костяным ножом и указал на Борга.

Остальные заулюлюкали и кинулись в атаку.

Художник рванул так, как никогда еще не бегал. Шторм отнял у него много сил, но страх покрыл все с лихвой.

За спиной раздался злобный клич, что-то тяжелое ударило Борга под колено. Он упал, покатился по земле, в горячке попытался вскочить, все еще не чувствуя боли, но его быстро втоптали в каменное крошево. Догнавший его ребенок был неправдоподобно силен.

Острие уперлось между лопаток. Дернешься – умрешь. Борг застыл, дыша с опаской.

Топот маленьких ножек обещал скорую расправу. Борг приплыл из края, где были болезни, войны выкашивали города и веси. Видел уродливое многообразие смерти, но никогда не оказывался от нее на расстоянии наконечника копья. Художник раскрыл рот и беззвучно завыл.

Вдруг, окружавшие его коротышки, заверещали. Тот, что пригвоздил Борга к земле, упал, булькая перебитой глоткой.

Художник приподнялся, чувствуя боль, расползающуюся по спине и левой ноге. Из ноздрей капало, во рту было солоно и мерзко. Кажется, обломок зуба раскровянил губу.

– Кто ты?

Голос резанул по ушам.

Борг поднял голову и натолкнулся лбом на жерло бамбуковой трубки. Ее держал человек, на голове которого топорщила костлявый гребень маска из валяной шерсти. Глаза в прорезях бегали.

– Кто и вы, – прошептал Борг. – Человек.

– Сомневаюсь.

Непонятно откуда появились еще двое в таких же нелепых масках. Перекинувшись друг с другом парой слов, они потащили его волоком прочь от столбов на холме.

Отпустили в пятне света от пылавшего в овражке костра. Сумерки навалились на остров, плавали за границей света набрякшими тенями. Так темно могло быть где-нибудь в лесной чащобе, да и то глухой осенней ночью. Тут же чернота была глубинно-подвальной. Глухой и жуткой. При этом живой и почти осязаемой.

– Оружие? – человек в маске зеленой пумы с опаленными усами сорвал с плеч Борга тубус. – Стреляет?

– Пока не выстрелило, – пошутил он.

Страх на время отступил. По крайне мере, эти чудаки не резали его на ремни.

– Там колпачок скручивается, поверните...

Он уселся поудобнее, промокнул рукавом разбитый рот и отстраненно наблюдал, как люди в масках передают друг другу картины. Стало досадно, что трогают грязными руками. Хотел сделать замечание, но вовремя прикусил язык. В том ли он положении, чтобы указывать спасителям, что и как делать?

– Удивительно! – воскликнул человек в маске пумы. – Где ты это взял?

– Привез из дому, – скромно ответил Борг, и уже нескромно добавил, – нарисовал под настроение. Ничего выдающегося – просто день работы, и...

Стоило выругать себя за обман. Картину писал месяц, сидя на балконе в тетушкином имении, и глядя на водяное колесо до боли в глазах. Кто-то назовет этот пейзаж примитивным, а он видел в нем большее. Борг любил прятать в плетении лоз, водяных потоках и солнечном свете почти незаметные образы. Так он видел мир – ширмой, за которой всегда есть нечто, скрытое от человеческого взгляда. Доброе, злое, вечно наблюдающее...

– Пойдешь с нами в деревню, – бросил тот, чью маску украшал костяной гребень. – Сдается мне, ты пытаешься нас надурить. Мы проверим, ты это нарисовал или нет. Если обманул – перебьем ноги и бросим на границе с пталмеями. Они сдерут с тебя кожу.

– А... если сумею доказать, что работы мои? – Борг облизнул губы. Возвращаться к детям не входило в его планы.

– Вначале докажи.

Человек в тигриной маске кинул ему бурдюк и тряпицу, в которую были завернуты странного вида лепешки.

Спустя дюжину дней Борг почти перестал хромать – выходила местная знахарка. Ногу еще приволакивал, но не просыпался по ночам от резкой боли... и крика ужаса, видя во снах изувеченные тела моряков, слыша хруст то ли ломающихся костей, то ли корабельных досок.

Он жив. Это главное.

Его даже ценили. Уважали, по-своему.

Усевшись за верстак, Борг взял круглый щит и повертел в руках. Легкий. В музее видал однажды пару древних, те казались куда увесистее. Выбор красок был невелик, но и шедевры ваять не требовалось.

К обеду щит покрылся грозным рисунком. Парой глаз, ощеренной пастью с клыками и змеиным языком. Выглядело куда внушительнее, чем глупые маски.

– Достойно, – оценил Мунтари, помощник вождя и первый охотник деревни. – Почти как мой!

Он гордо перекинул из-за спины круглый щит, хранивший изображение изрыгающей пламя драконьей пасти.

– Рад, что помогает.

– Еще как! – Мунтари рассмеялся. – Дураки пталмеи кинулись врассыпную, когда мы с Туарлини вышли к озеру. Ублюдки визжали так, будто бежали по углям. Скоро они привыкнут к этим рисункам и снова начнут наседать на нас, но ты что-нибудь придумаешь, да?

Борг кивнул.

На его столе лежали фрукты, баранина, лепешки. Он был сыт, жив, и по-своему счастлив. Не то чтобы ему нравилось, что происходит, но сбежать с острова все равно не было возможности.

Тогда, после спасения от кровожадных коротышек, его привели к вождю. Приказали доказать мастерство. Скрепя сердце, Борг измарал обратную сторону одного из холстов, изобразив гордый профиль вождя Синуана.

Уже на следующий день ему принесли щит, толченые травы, охру, золу и попросили сделать «пугающий рисунок». В качестве примера предоставили одну из потешных масок. Борг припомнил, как боялся лепнину в виде львиной морды в кабинете отца, начертил нечто подобное, изрядно демонизировав. Щит унесли, но вскоре вернулись довольные. Дали еду, просторный бревенчатый дом, притащили грубошерстную одежку.

Немного мешало блеяние овец из загонов, но Борг не мог не оценить дивного вида на изумрудный залив и кромку густого леса. В ином положении он точно нарисовал бы, как накатывают волны на зубья скал, и добавил бы чего-то от себя. Тут тень, там ярче свет, скрыл бы что-нибудь в лесном плетении... Но требовалось рисовать морды на щитах.

– Ты не смотри, что они как дети, – втолковывал ему Мунтари, избавившийся от бестолковой маски, – пталмеев родила дочь морского демона. Или сам морской демон, хрен их там поймешь. А остров всегда был нашим, пока они не появились. Что сотворили с рыбачьей деревушкой – даже говорить гадко. Я столько крови и человеческих потрохов не видел даже в Островную войну...

Охотник жадно пил перебродившую ягодную воду. После крепких столичных вин Борг почти не чувствовал в ней хмеля, но местные от пары чарок еле языком ворочали.

– Мы отправились за ними в погоню. Лес знаем. Морды и кожу намазали глиной, как делали в древности. Они нас увидели, заверещали и дали деру! Мы не отстаем. Думаем, у перешейка возьмем их в кольцо... И вдруг черно стало. Не как ночью, а будто кто-то кальмара в лохани распотрошил! Насилу убежали из тьмы. И такое почти каждый раз случается, едва мы с пталмеями схватываемся. Окутывает тьма, душит. Только пугать их и можем, отгоняя от охотничьих угодий, озер и ручьев. А они к деревне подступают все ближе. Всех отшельников перерезали. Наш деревенский ручей выше по течению трупами завалили, и засаду устроили. Еле вышибли их оттуда. Костры тоже помогают, конечно, но страх – он надежнее.

Борг кивал, пил ягодную бражку и прикидывал, как подороже втюхать местным свое умение.

Пугать он мог разве что критиков из академии искусств. Да и то лишь обещанием, что придет на выставку с новой работой. Но нарисовать что-то внушительнее шерстяной маски было плевым делом. И Борг мстил пталмеям за погибших моряков.

Все бы ничего, но эта мелюзга быстро привыкала к жутким мордам. Все реже охотникам удавалось отгонять их щитами, приходилось лезть в стычки. Гибли люди. А по ночам тьма, как ведомая, подкатывала чуть ли не вплотную к деревне. Борг видел, как тонут в ней верхушки деревьев, скалы, как она волочится к морю и поднимается в небо. Жирная, густая, хоть на хлеб мажь.

Требовалось что-то покрепче животных морд.

Прикладные искусства всегда давались ему тяжело, но с глиной ладилось. Охотники провели его по руслу ручья вверх, и там Борг за несколько дней слепил своеобразное надгробие для старпома. Не жалел красной охры, проткнул мягкое глиняное тело двумя жердями, а вместо зубов напихал в перекошенный рот осколки камней. Опалил, как мог. Получилась уродливая скульптура, за которую следовало бы стыдиться.

Но так удалось отвадить пталмеев от ручья.

Маски на столбах заменил хоругвью из шкур. С нее в сторону коротышек смотрели зольные рыцари в костяных доспехах, восседающие на истлевших лошадях. Они размахивали косами и щерили гнилые рты. Получилось жутковато. Он видел подобных воинов на старой гравюре, запечатлевшей пришествие чумы.

Теперь выход к перешейку был открыт, и рыбаки выходили на промысел дважды в неделю.

Время шло, Борг чувствовал себя в деревне своим. Местные хорошо относились к нему, было с кем поболтать, выпить ягодной браги. Он даже принялся набрасывать пейзаж. Красок оставалось немного, поэтому фон решил затереть золой. И уже по зольному полю разгладил мягкой кистью тьму, что окутывала остров по ночам. Писал и чувствовал – за тьмой скрывается нечто куда крупнее, чем может понять человек.

– Ты говорил, что пталмеев родил демон, – спросил Борг у Мунтари, когда в очередной дождливый вечер, которых становилось все больше, сидел в компании охотников и наблюдал за их игрой к кости.

– Так говорит вождь Синуан. Он старый, видел начало и конец Островных войн.

Вождь, несмотря на почтенный возраст, казался крепким мужчиной. Иногда сам водил охотников и гонял пталмеев дубиной. Да и стрелял из трубки метко.

– А что нужно демону?

– Люди, – Мунтари посмотрел на него так, словно тот вместо слов прокукарекал. – Говорят, когда-то наш остров был частью большой земли, но страшная буря разделила сушу на осколки. Шторм не утихал, и доплыть друг к другу мы не могли. Кому-то повезло, как нашим предкам, они прижились, где хватало дичи, пресной воды, диких овец, рыбы и леса. А кто-то остался на камнях, питался яйцами чаек и водорослями. Нужда росла, племена вернулись к старым обычаям. Жертвам. И призвали из пучины то, что не стоило трогать. Демон обманул их. Обратил в чудищ. По дну моря они перешли на другие острова и подчинили себе его жителей. Тогда старейшины островов объединились и ударили по монстрам-правителям. Перебили всех. Я это время застал, даже был в одном из последних походов.

Он говорил и говорил, а Борг все отчетливее понимал, как хочет убраться отсюда подальше.

Тем не менее, его держали не только утлые лодчонки рыбаков, на которых в открытом море делать нечего. Его пьянила новая картина и запечатленная на ней тьма. Нужно было разобраться, что за ней скрывалось.

Он продолжал разрисовывать щиты.

Когда они перестали отгонять пталмеев, Борг предложил расписывать одежду. Получились костюмы для жуткого маскарада. Добавлял то кости, то овечьи черепа вместо масок, разукрашивал так, что самому становилось не по себе.

Примерно в то же время на картине в черноте появился глаз. Почти случайно вырисовался. Но зрачок так уместно выглядывал из ночной мглы, что Борг не решился его вымарывать. Именно такой и виделась ему тьма – ждущей, затаившейся.

Он потерял счет дням. Завел себе подружку из местных. Она помогала управляться по хозяйству, да и в целом была хорошей женщиной.

Раздражала лишь боль в ноге, накатывающая всякий раз, когда заряжали ливни. Борг не мог ни уснуть, ни рисовать, и было непонятно, что тяготит сильнее.

В конце концов, не выдержал и выпросил у знахарки сонных трав. Опившись, завалился спать. И проспал сутки. Весь следующий вечер провел над холстом, дорабатывая детали глаза. Ему казалось, что именно он центр картины.

– Будь осторожен с зельями, – обронил как-то Мунтари. Теперь он носил страшный костюм лесного духа. От рогов, дивных и внушительных, пришлось отказаться – мешали во время вылазок. Но в остальном это была лучшая работа Борга.

В тот день они выбрались к лесным тропам, чтобы Борг закончил работу над очередной скульптурой. Прообразом всех фигур служил бедолага старпом, и всякий раз его глиняная смерть оказывалась все непригляднее, а моряк все меньше походил на человека.

– Почему? – Борг вытер руки влажной тряпицей и подсел к костру.

– Знахарство возносится ко времени Островных войн. Мы брали у врагов не только трофеи в виде оружия, но и секреты трав. Отвары будят в нас... – он всплеснул руками, стараясь передать то, на что не хватало слов, – разное. По ту сторону забвения может скрываться что угодно. Воины, опившись отваров, сходили с ума уже не от боли, а от черных снов.

А потом на деревню напали.

Как верткие крысы, пталмеи пытались влезть в любые щели частокола. Карабкались на земляной вал, метали из пращей камни и черную слизь, разъедающую кожу.

Борг, хоть и бывал по молодости на фронте, солдатом не стал. Не умел бороться со страхом. Бегал с бамбуковой трубкой, как дурак, ни одного дротика не выпустив.

Зато схлопотал по больной ноге камнем и свалился с укреплений в сорную яму.

Пталмеев кое-как отогнали, хотя дюжина коротышек сумела пролезть за ограду. Бед они натворили немало. Один вырезал отару овец, другой влетел в амбар, где прятались дети. Женщины забили его кольями, но выродок пролил немало детской крови.

Тьма в ту ночь гудела, как пчелиный рой. Борг, раненый и утомленный, увидел в ней россыпь зрачков.

Он выхлестал сонного отвара больше, чем когда-либо до этого, и провалился в бредовый сон.

Всю следующую неделю, скорбную, ходил сам не свой, раз за разом возвращаясь к образам из кошмара. Ярким, лютым, от которых волосы на затылке вставали дыбом. В нем мир был лишь рисунком, позади которого существовало безграничное пространство, полное ужасов. Они рвались сквозь холст, чтобы пожрать все людское.

Работа над картиной шла, а боль терзала ногу все сильнее. Он почти не показывался в питейном зале, предпочитая общество жены и мольберт.

А когда пришел, с удивлением заметил Туарлини, второго охотника деревни. В бою ему стесали кусок носа, зацепили губы и подбородок. Воин выжил, но лицо его раздулось, покраснело, под глазами пролегли синяки.

И это напомнило Боргу кое-что из кошмаров.

На следующий день он смешал золу и немного чернил, которые для него добывали рыбаки, достал толченый мел. Попросил жену привести Туарлини.

– Пталмеи перестали нас бояться, – проговорил Борг, разглядывая обезображенного охотника, – привыкают. Попробуем так.

Несколько дней он пытался отыскать способ, как за счет теней и более глубоких деталей подчеркнуть уродство второго охотника. В итоге вышло нечто такое, отчего жена Борга отказалась выходить из комнаты. Туарлини выглядел нечеловечески.

Когда коротышки решили снова потрепать деревню, второй охотник повел отряд вместо Мунтари. Завидев его лицо, пталмеи бросились наутек и не появлялись почти месяц. Только потом их заметили на границе охотничьих угодий, но быстро отогнали, прикончив пару самых медленных.

Уродство Туарлини стало символом победы. Надежды, что кровожадную погань можно прогнать с острова. А сам второй охотник стал первым.

Борг устал от отваров, той жути, на которую приходилось смотреть во снах в обмен на избавление от боли, и на время решил глушить ее брагой. Работать с перепою он научился давно, еще когда учился смешивать краски.

В питейном зале увидел мрачного Мунтари.

Смена титулов здесь не была чем-то новым, уважать его меньше не стали, все-таки воином он был лучшим, умел искать следы в лесу и никогда не возвращался без добычи. Тем не менее, Мунтари казался подавленным.

– Сколько ты выпил? – спросил Борг, усаживаясь рядом.

– Недостаточно.

Он лил в себя, словно стал бездонным. Глаза влажно блестели, но рука была тверда.

Мунтари пропал на несколько дней, а когда вернулся – пошел сразу к Боргу.

– Ты обезумел?! – воскликнул художник, увидев перемотанное тряпицами лицо друга.

– Мы их перебьем. Каждого. Отомстим за наших друзей, детей, вернем остров. Я знаю, где прячутся эти выродки, и мы будем гнать их к морю, пока не затолкаем обратно в материнское лоно.

Мунтари размотал бинты, и Борг понял, что без отвара не уснет.

В бездне кошмаров он видел чудовищные образы. Потом переносил их на лица охотников, добавляя кое-что от себя. Мода на уродство среди воинов прочно укоренилась у местных. И сами они стали более жестокими, беспощадными в схватках. Глушили боль отварами, все больше теряя себя.

Картина тоже изменилась. Глаз подернулся пеленой, словно кто-то огромный пытался смежить око. Теперь работа поровну сочетала в себе виды дня и ночи, передавала переживания Борга и то, что он видел во снах.

Когда вождь и охотники сочли, что их отряд достаточно силен и страшен, они отправились на другую сторону перешейка. Вернулись с победой и трофеями.

Мунтари, раненый, но живой, поведал, что они разгромили перепуганных коротышек. Те почти не сопротивлялись. Прыгали с утесов в воду, катались по земле, закрывая глаза. И каждый охотник мстил за свое уродство, за боль и страхи.

– Там был алтарь, – холодно говорил Мунтари, не прикасаясь к выпивке. – Будто живая плоть в камне. Сочился кровью и тьмой. Мы нашпиговали его дротиками, залили смолой и сожгли. Но не думаю, что на этом все закончилось. Нужно сплавать на соседние острова, узнать, не напал ли кто-нибудь на них. Вдруг твари уже захватили там власть? У соседей нет такого мастера, как ты. Вот пополним отряд добровольцами, ты над ними поработаешь, и тогда...

Борг похолодел.

Вернувшись в мастерскую, сдернул ткань с холста и долго смотрел на поседевшую черноту. Глаз. Чудовища. Злая воля. Демону всегда нужны люди...

Во время Островных войн враги не уничтожали тех, кого поработили. Подчиняли себе, заставляли служить и работать. Если верить вождю, вначале демон извратил тех, кто воззвал к нему, и только потом выпустил на волю.

Шторм.

Перемены.

Бесчеловечность.

Черные сны.

Звук ломающихся кистей.

Звук ломающихся костей.

Борг уселся на стул и вцепился в волосы. Демон не проиграл ни тогда, ни сейчас. Отнюдь. Он только начал новую войну. В этот раз методы его были куда точнее. Изысканнее.

Настоящее искусство.

– Вот, – Туарлини втолкнул в мастерскую паренька. Кажется, он пас овец.

Паренек размазывал по лицу слезы.

– Я не хочу...

Туарлини заехал ему в подбородок, сшибив с лавки.

– Не хочешь сам – помогу! – Нож скользнул в руку. Нынешний первый охотник, без краски на лице, казался артистом из цирка уродов. – Как думаешь, Борг, что ему отчекрыжить? Нос? Губы? Или нос и губы? А потом побрить наголо.

Борг вскочил.

– Нет! Я... мы сами. Иди на улицу, не отвлекай от работы.

Усадил оглушенного мальчишку на лавку и напоил. Заикаясь, тот шептал, что не хочет ни быть охотником, ни уродовать себя. Ему было страшно. Местные, даже когда нападали пталмеи, держались отважно, но пастуха колотило от ужаса. Здесь не было плохих людей, когда Борг попал на остров, но что теперь?

– Они... они сказали, что убьют, если откажусь! – пастух вновь принялся хныкать. – Но я не хочу, почему они заставляют?!

Борг уже все понял. И мог лишь проклинать себя, что был слеп и беспросветно туп.

– Вот, выпей отвар.

Кромсать плоть Борг не хотел, но обречь пастушка на бесполезную смерть прямо сейчас – нет, это выше его сил.

Отряд пополнился. В день, когда наметили выход в море, Борг спрятал в тубус одну-единственную картину, которая имела смысл. Все, что мог и хотел сказать и показать, он сделал.

А потом уселся смешивать мел, золу, сок ягод. Работал аккуратно, стараясь не проронить ни капли.

Мунтари пришел самым последним. Его лицо казалось каменным, да и в нем самом осталось мало человеческого.

– Ты сегодня хорош! – одобрительно проговорил он. Будто его не смущало, что женщины и дети не выходят провожать их в бой, как было, когда они шли на пталмеев. – Я видел парней во дворе – у самого поджилки дрогнули!

Борг отшутился, заканчивая последний мазок.

– Можно я поплыву с вами? Вождь разрешит?

– Вождя никто не спросит, он слишком стар и уже ничего не смыслит, – спокойно ответил Мунтари. – А тобой рисковать не можем. Шальная стрела – и останемся без нашего художника.

– А кто будет разрисовывать лица, когда краска сотрется? Ты? Нет, плыву с вами.

Охотник не нашел, что возразить.

Перед последним штрихом Борг опился отваром. Медленно взял нож и приложил к лицу.

Они погрузились в лодки и вышли в море. Оно было спокойным, покорным, словно только и ждало, когда чудовищное воинство отправится в путь.

Борг сидел, обхватив тубус, и смотрел вдаль.

Он стал кистью в руках демона. Потому что на этот раз тот выбрал не клинок, чтобы подчинить себе людей. Пталмеи были лишь инструментом, чтобы надломить островитян. Холодной и умелой провокацией.

Две лодки отстали. На третьей кто-то принялся истошно кричать.

Борг зажмурился – не хотел видеть, что сотворил.

Яд, разведенный в красках, не оставлял шансов. Через мелкие порезы и царапины просочился в кровь, уничтожая уродливое воинство.

Предсмертные хрипы и рвотное рычание смокли. Лишь вода тихо, будто обиженно, плескалась у бортов.

Он вынул из тубуса картину. Смочил окрашенное лицо водой и прижался к холсту, оставляя нечеловеческий оттиск.

Борг лег на спину и прижал к груди тубус. Страх смерти был сильным, художник никогда не смог бы прикончить себя. Но теперь он во власти волн, голода и жажды.

По крайней мере, есть крохотный шанс, что когда-нибудь волны вынесут тубус на берег, и люди узнают правду: весь мир – просто холст.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...