Останки Дремлющих лежали у обросшей мхом плиты Карантара.

Тысячи раз умершие... Так он не ошибся.

Приклонившись, Обо коснулся лба, протянул от него невидимую нить к сердцу и трижды похлопал себя по груди. «Помним», «чтим», «не прощаемся». Лишь тогда он посмел коснуться порыжевшего от красной пыли, изогнутого спиралью позвоночника. Пальцы прошлись по шершавым костям, осязали каждую впадинку и угол.

Ошэ – «последняя правда». Единственная часть тела, что сарты не забирали в пепельном вихре смерти. На позвонках поменьше, там, где раньше росла могучая шея, висели и покачивались от ветра кожаные жгуты- киши́.

Он уже видел это два дня назад, осязал в Марэше.

Знал, что в двух-трёх шагах, под бурой плитой лежала ещё одна ошэ. А там, у скопления смольных плит – целых шесть. Восемь Дремлющих, и ни один не спасся.

«Думаешь о том, спасешься ли ты?» – прозвенело в голове.

Обо вздрогнул. Шара, казалось, всё ещё жила внутри него, даже после того, как сарты унесли её. Этот голос не отпускал до сих пор. И спасал...

Если бы не он голос, Обо никогда бы не заметил останки соплеменников, спрятанные под опавшими листьями, рыжей пылью и резными плитами. Прошел бы мимо, даже не заподозрив, что совсем недалеко от заброшенного храма, под которым проходил безопасный переход, лежит смерть. Предупреждение. Если бы он не решил тогда погрузиться в Марэш...

— Обо, нашёл чего? – окликнул его Вархэ. Старший сын спускался по склону, цепляясь за голые корни вечнодревьев.

Обо ещё раз провел пальцами по остроконечным позвонкам, коснулся кише́й. Жгуты знания. Они расскажут, чья именно ошэ лежит перед тобой. Как его амулеты и кости на груди. Они тоже киши́. Он зажал в руке третий позвонок жены. Так она была рядом.

— Нашёл, Вархэ, нашёл, – Обо обернулся и горько добавил: — Ульга была права...

— Тысячи раз умершие! – глухо выругался Вархэ. Проигрывать сестре он не любил. Дернув себя за косичку три раза, как всегда делал при неудаче, Вархэ опустился на корточки рядом с Обо. Начал перебирать киши́. Один возьмет, прочитает и тут же отпустит, за другой примется.

— Орха ко ллек феха, – читал он шепотом, и белесые брови все больше кривились. — Шатохээ... Младший из семьи Дремлющих. Обо, они же...

Обо кивнул. Вернулись в Карату с нужными сведениями о враге месяц тому назад. Должны были.

— Зови остальных. Если Дремлющие не смогли уйти, придётся вопрошать к Ждущим.

Что сделать они не смогут. Их единственная хутхэ – «глаголющая» – отдалась огню и пеплу. Иного пути, свободного от абаррских солдат, под горой Наша́ нет. Обо знал, что такие мысли проросли и в голове Вархэ. Но тот виду не подал.

Только просвистел в сторону гнущихся над плитами вечнодревьев, чьи корни давно освободились от земляного плена и теперь торчали на возвышении окаменевшими змеями. Обо моргнул лишь раз, а оттуда уже полетела камнем, перевернулась змейкой и встала на ноги запыхавшаяся Ульга. Выцветшие юбки, неровными слоями прикрывающие ноги выше колен, покрылись красно-рыжей пылью. Черная повязка на голове, белые косы-колоски за ушами и ухмыляющееся личико.

— Моя взяла, братец! – она подхватила под мышками скользнувшего следом маленького Шаггу и посадила его себе на плечи. — Ты ничего не забыл мне отдать?

— Ой, да пожалуйста, – Вархэ снял с пояса ножны с кинжалом и со вздохом подкинул их Ульге. Та подпрыгнула, перехватила в воздухе и чуть не опрокинула младшенького на землю. — Сегодня сарты ставят на тебя.

— Ты хотел сказать, они всегда ставят на меня?

— Иди-ка ты, Ульга...

Сартам нет дела до глупых споров семей. Впрочем, будет ли завтра на одно ошэ больше, подозревал Обо, их тоже не особо заботит. Дремлющие вернулись бы домой, будь всё по-другому.

Позади кто-то присвистнул, и Обо резко обернулся. Лёвар, чернявый следопыт, со звенящей бузуки за плечом, сидел на корточках в шаге от о́шэ. Разглядывал так, словно хотел отыскать золото между позвонками – абаррцы на него особенно падки. Украшают им купола городов и шеи женщин, мочки мужчин и всё, куда его только можно повесить. Обо не верил в эти прилетающие из-за границы слухи, пока сам не пересек Нашу́. Стоит им его увидеть, золото это, как руки сами тянутся... Лёвар, правда, будто бы и не абаррец вовсе. Он водился с такими, как Обо, и этим всё сказано. Вот и сейчас костей не тронул, соединил быстрым движением пальцев разум и сердце, по груди не похлопал, но щелкнул пальцем два раза. «Извинение». Этот жест для тех, чья семья убила почитаемого. Хороший парень Лёвар.

Жалко его... Но у Обо не было выбора.

— Идём через город, не? – спросил Лёвар, повернувшись. Его бузуки звякнула, и Обо поморщился. Звонкий язык абаррцев будто бы скручивал его уши в узлы.

И всё же, чернявый всё верно понял. Последний безопасный путь отрезан. Придется пробираться через города. Да, опасно. Если сарты решат кинуть жребий, они могут попасться Хурдалу и его сотне грязных ищеек. А там уже, входи в Марэш, ни входи, ничего не исправишь. Твоими ошэ украсят путь в столицу. Но по-другому никак...

— Верно говоришь, Лёвар, – шепелявил на абаррском Обо. Слова выходили криво, едва пробивались между зубов. — Но прежде сядем в круг. Осмотреть путь...проверить нужно. Чернявый только улыбнулся. Кивнул, поднялся на ноги. Знал он, что делать следовало, так ладно, как все четыре струны своей бузуки.

— Ульга, Вархэ, Шагга, в круг! – скомандовал Обо, садясь прямо на землю. Скрестил ноги, выпрямил спину.

— Да, Обо, – ответили трое и, как три ветренных потока, взбаламутили листья, уселись на землю. По старшинству. В середине круга обычно сидели хутхэ, но сейчас это место пустовало. Шатра больше не говорила. Разве что в его голове...

«Возьми меня за руки» – всколыхнулось всё внутри, перевернулось, вернуло её образ. И Обо протянул обе руки к центру, ладонями вниз, взывая к сартам земли. Вархэ и Ульга потянулись следом, ладонями вверх. Они молили сарт воздуха впустить их в Марэш. Маленький Шагга поднял взгляд к солнцу. То даровало ему глаза. Крохотные детские кулачки потянулись к остальным, завершая круговой узел.

Обо закрыл глаза. Под ногами прогнулась труха, перемешанная с липкой пылью здешней земли. Лишь слегка сосредоточься, и он осязает каждую её частичку. Так же живо, как ощущает сейчас невесомое касание десяти кос, подталкиваемых ветром, о спину. Как холодный поцелуй бычей кожи, обернутой вокруг его стоп. Как неровность ткани, обнявшей его бедра. Потихоньку, Обо начал пробираться дальше к деревьям, обволакивая их шершавую кору собой, он поднялся ввысь в попытке удержать ускоряющийся бег. Один он потеряется в Марэше, не поймет, куда идти.

И тут в мир ощущений проник свет, запах, тысячи запахов и миллионы звуков. Шагга, Вархэ и Ульга вошли вместе с ним в Марэш.

 

*

Вархэ скакал по тропинкам и расщелинам запахов. Его тянуло опуститься на дно ущелья и учуять свежесть родниковой воды, понестись следом за стадами мулов на западе, спрятаться меж колосьев пшеницы, забраться в амбары деревень, поймать ленточку аромата клубники и потянуть за неё, схватить, унести с собой... Но Обо, Ульга и Шагга крепко схватились за него, не отпускали. Связанные заветом, они были одной шатахээ, семьёй, что могла объединять разум в Марешэ. Будь Вархэ один, он шёл бы только за запахами, не видя, не осязая. Его уши были бы запечатаны. Потерянный, он не сумел бы различить пути, никогда бы не смог отделить себя от всего вокруг и вернуться в тело. Никто из них не смог бы. Но Ульга ловила звуки, и он слышал их тоже. Вархэ видел глазами Шагги и скользил по влажному воздуху, ощущая его движение, через Обо. Четыре кусочка мира объединялись, и они могли найти пути, неведомые никому прежде, забраться на вершину горы, которую никто не мог покорить, узреть закрытое за десятью замками, пойти по давно потерянному следу и подслушать тайный разговор...

Они стояли недалеко от горного хребта, разделяющего земли чора от земель абаррцев, вот только Карантар остался далеко позади. Перед ними открылся восточный переход, лазейка, до некоторых пор открытая для шатохээ и других лазутчиков. Но абаррцы как-то о нём узнали.

Подножье скалистой горы устлали полчища абаррских солдат. Они копошились внизу, как жалкие тараканы, пытались найти путь, который ведёт в чужой дом. И рано или поздно им удастся его отыскать.

Вархэ вдруг наткнулся на невидимую преграду, отскочил, сознание завертелось. Казалось, его сейчас вывернет наизнанку. Шагга, должно быть, хныкал от боли в глазах, Ульга зажала бы уши, будь она в своем теле, а у Обо закричала каждая клеточка кожи.

Им нужно вернуться обратно в тела. Сейчас же. Вархэ пытался вдохнуть, расцарапать горло, только бы то втянуло хоть чуточку воздуха, но его руки остались там, в круге среди плит Карантара. Тысячи раз умершие! Они слишком долго пробыли в Марэше, и тот потянул их души на себя. Если позволить, остаться, связь между душой и телом разорвётся окончательно.

Шагга, похоже, едва видел, он замедлял их, но Обо тянул их троих на себе. Вархэ казалось, он взвалил их на плечи и понес, стараясь нащупать дорогу. Вархэ с Ульгой держали его на пути, как могли.

И тут вздох. Вархэ закашлялся, втягивая воздух в словно слипшиеся легкие. Сердце набатом ударяло по ушам. Вархэ стоял на коленях и упирался руками о землю. Он слышал, как Обо пытался успокоить Шаггу, похлопывал его по спине, пока мальчик тер глаза и хныкал. Ульга ворочалась сбоку, била себя по ушам. Сильнейший откат накрыл их, но Обо будто бы и не почувствовал ничего. На лице его Вархэ не углядел ни следа боли. Голос звучал ровно. Он не раз оставался в Марэше до самого конца, до предела. Ему не впервой.

Вархэ тряхнул головой, снова глубоко вдохнул. А затем потянул носом, посмотрел направо. Мясо. Вот чем пахло...

Братец Лёвар сидел у пылающего в яме огня и помешивал что-то в угольно-чёрном котелке. Вархэ хотел было встать, но тут же плюхнулся обратно в сухие листья. Марэш вытягивал силы, высасывал до дна. Вархэ пришлось бы пролежать так до заката, чтобы ноги вновь согласились работать.

Его голову приподняли, и носа Вархэ коснулся аромат бульона. Братец Лёвар... Вархэ глотнул немного, а потом ещё. В голове слегка прояснилось. Тепло разлилось по телу, коснулось кончиков пальцев рук и ног и понеслось к сердцу. Вархэ моргнул. Его клонило в сон. Не будь у них Лёвара, Вархэ никогда не смог бы позволить себе заснуть. Не посреди Карантара, когда каждый из шатохээ слаб и беспомощен. Но у них был братец Лёвар.

Как же они тогда могут с ним так поступить? Это нечестно. Неправильно. Как же он хотел сказать, предупредить. Но Вархэ знал, что не сможет. Он погружался в сон и злился на самого же себя. Единственным утешением была поговорка: «Шатохээ всегда важнее...».

Хоть бы оно было так.

 

*

— Нам нужен хутхэ, – будто бы невзначай сказал Обо и принялся теребить киши́ у себя на шее.

Они сидели у костра, Шагга посапывал у Ульги на руках, а Лёвар то и дело касался металлических струн, мычал незнакомую ей мелодию, а потом затихал.

Огонек в яме с треском поедал кору и сухие ветки, щелкал. То бросал вызов, поднимаясь выше, то прятался, затихал. Ульга следила за пляшущими всполохами, старалась не смотреть в сторону Обо, а особенно – на Лёвара, сидящего за его спиной. Она всё равно знала, что он смотрит на неё, будто бы забрала голубые глаза у малыша Шагги и вошла в Марэш. Рыжий взгляд Лёвара зарылся ей в волосы, спустился по колоскам вниз, перепрыгнул на лицо. Из-за этого слова Обо обжигали её клеймом. Они с Вархэ прекрасно знали, что под ними скрывалось. Абаррцы собрались у восточного перехода – их народ должен узнать как можно скорее, пока враг не перешёл через Нашу́, не захватил первые деревни чора. Хутхэ смог бы передать послание вмиг. Шатахээ Ждущих всегда наготове, передадут, войска не замедлят. Остановят врага.

— Вы уверены, Обо? – спросил Вархэ, и Ульга вздрогнула. Знала же, что такое может произойти. Они уже говорили об этом, и она согласилась, да, но надежда нашла себе норку где-то внутри неё, спряталась. Всё же, Лёвар – абаррец, каким бы странным и необычным он ни казался. Красноватая кожа, острый вырез глаз, кудрявые, как у горной овцы, чёрные волосы... Принять абаррца в шатохээ? Позволить абаррцу распустить её девичьи косы? Ради того, чтобы вернуться домой и не на такое пойдешь. И всё же...

— Разве мы можем ему доверять? – Ульга прошептала, хотя Лёвар всё равно не понял бы её слов. Они переговаривались на языке чора. — Абаррец-хутхэ... Звучит нелепо.

— Мы это уже обсуждали, Ульга, – начал Обо, но Вархэ перебил его:

— Нам обязательно убивать его? – он говорил громко, излишне громко. — От шатохээ не избавляются. Это неправильно.

— Это если он станет шатохээ...

— Ульга, я же сказал! Мы. Это. Обсуждали.

Она вздохнула.

— Да, Обо. Я знаю. Но согласится ли Лёвар...?

Когда она произнесла его имя, абаррец оторвал взгляд от струн бузуки и всмотрелся в её лицо. Внимательно так. А потом он ей улыбнулся. Ульга отвернулась. Лица Вархэ и Обо всё за них сказали. Они даже не сомневались, что согласится.

— К тому же, – Обо будто бы продолжил невысказанное вслух, – паренёк давно один ходит, без семьи. Вон, даже с нами связался. С врагом! Нет у него с абаррцами будущего.

— Поэтому мы и убьём его? – опять вклинился Вархэ. — Подарив пустую надежду? Хороши чора! Ведём себя как абаррцы. Тысячи раз умершие, я не хочу вам в этом помогать!

Обо фыркнул.

— Раньше думать нужно было, сынок. Раньше... Наши тысячами умирают, а ты об одном абаррце печешься? Какая преданность... Вы оба знали, на что шли. Теперь не препирайтесь.

Вархэ дёрнул себя за косичку, и Ульга заметила, что сама теребит вплетенные в колоски киши́, позвонки и деревяные бусины. Вархэ наверняка хотел возразить, даже привстал немного, но тихое «ш-ш-ш-ш» остановило его. Ульга повернулась туда, откуда оно прилетело. Лёвар сидел с приставленным к губам пальцем, видимо, прося о тишине. Его глаза на этот раз смотрели ниже, на спящего в её руках Шаггу. Только сейчас она заметила, что мальчик открыл глаза, ещё в полудрёме, переводил взгляд голубых глаз видящего на Обо, Вархэ, огонь и обратно. Ещё немного, и уставший от бега в Марэше ребёнок проснулся бы. Ульга благодарно кивнула Лёвару. Тот кивнул в ответ и коснулся струн. А затем вокруг него собирались светлячки, тусклые, крохотные; они зажглись, как только ушей Ульги коснулись сарты звуков и ветра. Тихая мелодия, спокойная.

Шагга поворочался немного, а потом уткнулся в Ульгин бок и засопел. Лицо Вархэ разгладилось, но следы сарт печали не покинули его. Обо, казалось, погрузился в себя. Он закрыл глаза, дышал спокойно. Словно повторно вошёл в Марэш.

Игра Лёвара танцевала вокруг Ульги, успокаивала. Рождала желание подпевать, запомнить каждый миг, каждый скрип струны, каждое колебание и дребезг.

Но Ульга знала, что запоминать нельзя. Не эту мелодию, не это звучание. Ульге было слишком легко к ним привыкнуть. Но они скоро исчезнут. Бузуки прекратит играть, и её сарты рассеются.

Но Ульга не могла не слушать. Она хотела запоминать...

*

Шагге приказали молчать и держаться крепко. Он вцепился в Обо, не отпускал. Его учили слушаться Обо. Так было нужно, чтобы всем стало хорошо. Шагга просто хотел, чтобы всем было хорошо, ведь тогда ему было бы хорошо тоже. И тепло. Как сейчас, когда Обо крепко прижал его к груди. Они бежали по каким-то темным улочкам, сворачивали, останавливались, бежали снова. Тут плохо пахло, и Шагга прижал нос к накидке Обо. Та, конечно, тоже пахла, но не так плохо, как то, что вокруг. Всё было потертым, грязным, словно кто-то обмазал стены домов – а это именно они и были, Шагга знал– глиной и соломой. А ещё земля была красной, никогда не чёрной, как дома, нет. Совсем другой. Дома её можно было мять, строить города и ломать, наблюдать за ней, твёрдой и одновременно мягкой, рассматривать, видеть все мелкие кусочечки. Частички. А тут земля сыпалась, прям как пепел сарт, что остается рядом с ошэ. Ею не полепишь, но зато можно смотреть, как она меж палец сбегает. И иногда попадает в глаза, чешется. А его глазам нельзя чесаться, так Обо всегда говорил. И его мама, ещё дома. Когда он был дома...

Обо вдруг резко остановился, и Шагга повернул голову, ударился о свет. Такой яркий! Они стояли прямо между тёмной и яркой-яркой стороной. Из той стороны вкусно пахло. Едой.

— Здесь. Будьте, – сказал красный дядя, который был прям как красная земля. — Не выходите из тени. Я достану все, что нужно, и вернусь.

Шагга мотнул головой. Дядя посмотрел туда, потом ещё туда, только в другую сторону, накрыл чёрную, как земля дома, голову капюшоном и испарился в толпе. Оттуда приходили звуки. Голоса. Кто-то что-то кричал, но Шагга не понимал. Он знал только немного, как понимать язык красной земли. Обо и Ульга понимали больше. Шагга посмотрел на Вархэ. Братик, наверно, тоже понимал, но Шагга ещё не решил. Он пока не видел это глазами, чтобы решить. Шагге всё нужно было увидеть глазами.

Обо вдруг опустил его на землю. Должно быть, у Обо устали руки. У тех, кто выше него, всегда уставали руки, когда они его держали. Это было странно, потому что Шагге казалось, что они должны были быть очень-очень сильными.

Ульга и Вархэ кидались шёпотом. Ему сказали, что говорить так, чтобы не слышно было, это шёпот. Обо тоже сделал шёпот. Или прошептал. Шагга нахмурился. Жаль, что слова нельзя увидеть глазами.

Он оставил тех, кто выше него, шептаться дальше, а сам повернулся к светлой стороне. Шагга поставил ногу прямо между тёмной и яркой стороной. Его нога тоже поменяла цвет на яркой стороне.

«Солнце», – прошептал Шагга. Мама говорила, что это солнце так делало. А ещё говорила, что на красной земле живут люди, которые называют людей Шагги «теми, кто не боится солнца». Он посмотрел на выглядывающую из длинной, до стоп, накидки белую кожу ноги. Интересно, почему они их так называли?

Шагга поставил другую ногу на яркую сторону. Та тоже поменяла цвет. Ок-ра-си-лась. Окрасилась. Так Ульга говорила. Она всегда его учила, как говорить. Шагга рассмеялся. Он запомнил, вот хорошо! И тепло, на яркой стороне очень тепло. Шагга посмотрел в туда, а потом ещё в туда, но с другой стороны. Там были эти люди. Такие же красные, как дядя-земля. Один такой сидел за большо-о-о-й глубокой миской чёрного цвета. У него была большая палка с большой монетой на конце, а в монете были дырки. Он мешал что-то жёлтое в чёрной миске, и оттуда вкусно пахло. Очень вкусно. Шагга подошёл поближе и встал на кончики пальчиков (цы-по-чки, проговорил он про себя), чтобы заглянуть внутрь миски, понять, что там такое мешалось.

Он коснулся её, хотел опереться, но тут же положил пальцы в рот. Жглось, горело. Больно стало. Он не знал, что большая миска горячая. Шагга всхлипнул и встретился взглядом с большим красным дядей. В тёмных глазах того засела какая-то злая сарта, она поблескивала изнутри нехорошим огнём. Шагга снова всхлипнул. Он хотел к Обо, побыстрее. Он повернулся назад, но Обо не было рядом, вокруг ходили эти люди в разных цветах, и глаза Шагги отвлекались на них, не могли найти тёмную сторону, где он оставил Обо, Ульгу и Вархэ.

— ...ты что ... делать, маленький... здесь? – сказал дядя с чёрной миской. Шагга не смог понять всех слов.

— Я... Я... – попытался хоть что-то сказать он. Шагга очень хотел уйти в Марэш. Найти Обо и остальных. Но ему сказали так не делать. Что он потеряется. И всё же Шагга сжался, закрыл глаза, готовый прыгнуть в мир сарт.

— Ты хорошо, Шагга? – спросили его знакомым голосом. Шагга открыл один глаз, совсем чуть-чуть. Только тогда он заметил, что дядя-красный-как-земля взял его за руку. Шагга всхлипнул и покачал головой несколько раз. Он не хорошо. Совсем. Тогда дядя посмотрел на того, со злой сартой в глазах, и сказал что-то, что Шагга совсем не понял. А потом он кивнул назад, себе за спину, на круглую деревяную штуку, похожую на половинку фрукта, с длинной деревяной палкой. Дядя со злой сартой тоже сказал что-то, а потом плюнул на землю. На красной яркой стороне у ног Шагги появилось тёмное пятно.

— Дядя-красная-земля? – сказал Шагга, пока они шли обратно к тёмной стороне. — Вы хороший.

Дядя остановился, посмотрел на него, улыбнулся, а потом показал на себя:

— Лёвар. Я.

Он говорил так, что Шагга мог понимать.

— Лёва, – тоже улыбнулся Шагга. Так намного быстрее, чем все имена, что он придумал до этого.

Хорошо. У Шагги болела рука, но ему было очень хорошо.

*

Чуть не попались!

Обо прижался спиной к шершавой стенке повозки, лицо погрузилось в солому, которая покрывала холодное деревяное дно. Сверху Лёвар закрыл их старыми мешками, чтобы безопасно проехать прямиком до заброшенных деревень. Сам он сидел на козлах и погонял кобылку, которую только чудом раздобыл в абаррском городе.

Трясло повозку нещадно. К шее прижался мленький Шагга, он дышал прерывисто и то и дело дул на свою руку. Тоненькое дыхание щекотало шею Обо. Дыхание.

Не подоспей Лёвар, они бы потеряли видящего. Как бы Обо тогда посмотрел в глаза Ждущим...

Хотелось рвать на себе волосы.

«Только это тебя и заботит?», – Шара вскинулась, и Обо поморщился.

Видящие в народе чора рождались реже других. Ему доверили мальчика. Конечно, заботит. Как и Ульга, как и Вархэ.

«Но случись что, ты запросто избавился бы от каждого из них... Как ты можешь называть себя «Обо»?», – продолжала она. Его совесть. После того, как он потерял жену, она говорила голосом Шары.

Они не его дети. У них с Шарой не было детей. Они такие же соглядатаи, как и он. Они шатахээ, а не семья. Разные вещи, между прочим.

«И всё же я умерла за них».

Будь она жива, Ждущие уже получили бы ответ.

Так было бы лучше.

Повозку тряхнуло, и Обо хорошенько приложился головой о стенку. Наверняка сарты земли снова заскучали.

— Целы? – спросил он. Тихо, кто знает, мимо кого Лёвар мог проезжать. В ответ прилетело нестройное мычание.

— Дышать тяжело, – отозвался Вархэ.

— Мы ещё не на месте? – прошелестел Ульгин голос. Обращался он, правда, будто бы не к Обо, а за мешками, наверх. К следопыту.

Ей никто не ответил, но повозка замедлилась, а затем и вовсе остановилась. Прозвучала задетая в спешке струна, и вместо одного из мешков, Обо увидел лицо Лёвара. Тот осмотрел их, задержался взглядом на Ульге и кивнул.

— Когда солнце зайдёт, приедем, – сказал он, и они продолжили путь.

«Удивительно, что нас никто не заметил в городе», – вдруг проснулась взволнованная Шара.

Так с ними был Лёвар, он провёл их там, где их никто не заметил...

«Но Шаггу видели», – напомнила она.

Шаггу видели...

«Думаешь, ищейки Хурдала не узнали бы? Уже забыл, что случилось в последний раз, когда мы прошли через абаррский город?», – звучало настойчиво.

Как такое забыть... Ищейки почти поймали их. Хвост удалось заметить только через два дня, и не войди Обо в Марэш тогда...

— Ульга, Вархэ, – позвал Обо. Он протянул к ним руки. — В Марэш, быстро.

Шаггу он оставил. Мальчишка не мог заходить в мир сарт так же часто, как они. Его «я» ещё не окрепло.

Как всегда, в первый миг Обо до мелочей ощутил всё, что к нему прикасалось, ярко, живо. А затем погрузился вглубь, изнутри наружу. Туда пришла и Ульга с множеством звуков, Обо дополнил ими своё осязание. Обоняние Вархэ подарило им третье видение, расплавилось, влилось и стало одним целым с тем, что ощущали они.

И тогда Обо рванул назад, следуя оставленному ими запаху, шелесту травы и пустынной дороге, что бежала от белого города. Они добрались до ворот, но никого, кроме мирных странников не встретили. Тогда они метнулись в зеленеющие по бокам дороги поля́. И там никого.

Конечно. И как он сразу не догадался? Они впереди. Он не представлял, как ищейки могли добраться до заброшенных деревень так быстро. Но именно там Хурдал их и поджидал бы. Туда бы отправился Обо, будь он на его месте.

Так что Обо повёл Вархэ и Ульгу обратно. Они пробежали тот же путь в одном смазанном движении, быстро, не дольше щелчка в обычном мире. В Марэше сознание могло летать, перемещаться. Всё зависело от того, насколько ясно ты его увидишь.

И вот уже покореженные заборы древних, давно покинутых чора деревень прошли сквозь осязание Обо. Тут пахло сыростью, и единственных громкий звук, что Ульга могла расслышать, напоминал крик дикой птицы. Как долго Обо ни искал, сколько полуразрушенных хибар, обросших мехом и травой, он не охаживал, нигде не нашёл засады ищеек. Не было ни следа.

Их не сдали. Не послали за охраной. Не сообщили Хурдалу.

Шара в кои-то веке замолчала, и на Обо опустилось странное спокойствие.

Сегодня сарты поставили на его шатохээ.

*

На пути их настигла гроза, и мелкий дождь задорно прошивал мешки с соломой водяными иглами. В небесах столкнулись сарты света. Они затухали, а следом тысячи их громовых собратьев разрывали небеса.

Повозка будто бы уменьшилась в размерах, и погребенному под мешками Вархэ стало ещё более тесно. Мокрая солома обняла его колючими лапами. От неё несло помётом, так что ему приходилось дышать ртом. Руки Вархэ ныли, ноги немели от холода – Марэш выжал его, и тело никак не приходило в себя.

Стоило им добраться до первой из заброшенных деревень, как дождь полил с удвоенной силой. Они укрылись под крышей ближайшей хибары, и, хоть она едва держалась, им удалось найти сухой уголок, где вода прочти не проскальзывала сквозь ветхие балки и раскрошившуюся осоку.

Вархэ пристроился под боком у Лёвара, Ульга и Обо прижались рядом, а Шагга улёгся им на колени. Холод шёл отовсюду, крепкий, ветхий, словно камни и древа пропитывались им все те годы, что деревня пустовала.

Тут братец Лёвар покопался в кармане и вынул тёмно-зелёный камень, прозрачный будто бы.

— Радо-радо. Горит, – пояснил он. Положил камень между ладоней и принялся тереть, быстро, не останавливаясь. Вархэ уже видел такие светильники в абаррской столице, куда они пробрались две луны назад. Особенно большие, Вархэ помнил, Шагга тогда углядел в устланных коврами палатах их вождя.

Лёвар положил камень в котелок, а затем поместил его на пожухлую траву, что разрослась на полу хибары. Подул на него, и камень вдруг вспыхнул, осветив их лица нежно-зелёным. Лёвар нарвал травы и закинул внутрь. Странный получился костерок, да и воняло от него знатно... Вархэ закашлялся. Прогремела гроза.

— Здесь раньше жил народ чора, наш народ, – заговорил Обо о том, что все они и так знали. Кроме Лёвара. Эти слова, должно быть, обращались к нему. В свете абаррского камня лицо Обо будто в разы состарилось. Он поглаживал белесые волосы Шагги и улыбался. Странно. Вархэ редко видел, чтобы линия его рта так сильно кривилась. — Они были первыми, кто поселился в этой долине. Они никого не трогали. Они принимали с радушием каждого чужеземца. Так почему же их...?

Голос Обо заскрипел, затих. Вархэ смотрел то на Обо, то на Лёвара, их глаза сцепились, поймали друг друга крюком.

— В ту деревню, где я жил, как-то приехали ваши люди, – теперь заговорил братец Лёвар. — Их немного было, пятеро. Семья. Тогда за вами так открыто ещё не охотились, – Лёвар прокашлялся, словно говорить ему было не легко.

— Я играл с их детьми. Хорошие были ребята, дружные. Они меня на праздники звали, учили многому. Знали абаррский как родной, – тут Лёвар раскрыл ладонь вверх резким движением. Так его народ показывал уважение и восхищение. — Они пели одну песню, когда собирались раз в луну вместе за праздничным столом. Так она мне понравилась, что попросил их научить меня словам. Что она значит, они мне не рассказали. Но она очень красивая...

Вархэ кивнул. Каждый чора знал эту песню.

— Хотите, сыграю? – вдруг предложил Лёвар и потянулся за лежащим поодаль бузуки. Никто не стал его останавливать.

Красноватая рука братца Лёвара ухватилась за гриф, другая опустилась на струны, и те запели. А вместе с ними и сам Лёвар.

Вархэ не смотрел на него. Он вцепился взглядом в вздрогнувшее лицо Ульги, удивление в глазах Обо, стоило Лёвару произнести первое слово песни.

Шанехэ, ато но шанехэ... Вернёмся. Мы вернёмся.

На землю, что у нас отняли. На землю за горой.

Лёвар проговаривал каждое слово так чётко, что Вархэ на миг запер весь воздух внутри груди, не отпускал до конца следующей строчки.

Эроло, тороо... К народу, что были.

Эроле самээ... К народу, что станем.

Губы Вархэ последовали пути песни, подхватили мелодию братца Лёвара. Тихий голосок Шагги вклинился в эту неровную нить, скрутил её, соединился. Ульга зашептала с ними. Последним запел Обо, глубоко, хрипло; сарты подпевали с неба громом и грозой.

Когда звякнула последняя струна, и Лёвар отнял руку, подняв её в воздух, всё затихло. Они сидели, не двигаясь. Вархэ боялся пошевелиться, не нарушить ненароком то, что повисло между ними, напряженное, но теплое. Пожухлая трава вся истлела, абаррский камень начал затухать.

— Лёвар, – разорвал тишину одним словом Обо, – ты станешь одним из нашего шатохээ?

Вот и всё. Никаких топтаний вокруг да около, никаких объяснений. Он просто сказал это. Вархэ хотел бы прервать их, хотел бы остановить Лёвара, даже предупредить. Но одного взгляда Обо хватило, чтобы он прижал язык к нёбу и сидел на месте.

Вархэ кидал взгляды с Ульги на Лёвара и обратно. Ульга отвернулась, так что всё начертанное на её лице осталось в тени. Лёвар же замер. Он смотрел прямо на Обо миг, два. Ещё пара сарт столкнулась, прорезая небеса. Ослепляющая вспышка растворилась в воздухе, и остались только глаза Лёвара, рыже-зелёные в угасающем свете абаррского камня. Влажные глаза.

Он кивнул, и Вархэ понял, что ему нужно поговорить с Обо. Срочно.

 

*

Стоило сартам в небе успокоиться, а дождю прекратить полосовать землю, Обо и Вархэ ушли к повозке. Будто бы выгружать вещи. На самом деле, Ульга знала, что за сарта прыгала у Вархэ в голове. Благородная, честная, но не самая изворотливая.

Было бы неплохо, если бы у него получилось. Всё-таки вчерашняя песня могла смягчить сердце Обо.

Ульга заскользила взглядом по траве, по стенам и зацепилась за бузуки Лёвара. Встретилась с ним взглядом, отвернулась. Раньше ей с ним было спокойнее, тогда, когда он был просто проводником, просто следопытом с глупой бузуки и очаровательной улыбкой. Очаровательной для абаррца, конечно же. Теперь же... Всё стало по-другому.

Глаза Лёвара оказались близко, руку протяни, достанешь, и она отшатнулась. Он присел рядом с ней на корточки, с этим особым выражением лица – полуулыбка и слегка приподнятые брови.

— Они тебя заставили? – спросил он. Обыденно, словно говорил о вчерашней непогоде.

— Нам нужен хутхэ, Лёвар, – Ульга отвернулась. Она не будет придумывать глупые причины и подыгрывать Обо. Уж лучше пусть Лёвар заранее знает, не придумывает того, чего и не было никогда. — Нам просто нужен хутхэ.

Лёвар покачал головой.

— Они тебя заставили или нет? – спросил он снова. Будто был уверен, что так бы она за него не пошла бы. Может, он и прав, но...

— Нет, – Ульга посмотрела ему в глаза, прямо, и твёрдо произнесла: — Моё решение.

Когда она покидала дом, когда вошла в шатохээ... Каждый раз, когда они проникали в абаррский город... Она была готова пойти на всё. Отдаться сартам смерти она считала честью. Она уже давно всё решила.

Ульга встала и протянула Лёвару руку.

—Пойдём. Солнечные сарты бегут по теневому кругу слишком быстро.

Тот улыбнулся.

—Хорошо.

 

Обо провёл обряд там же, призвав во свидетельство всех сарт земли – он осыпал головы Лёвара и Ульги красно-бурым песком; ветра – Обо подул им в лица, трижды; воды – они омыли руки из дорожной фляжки; и леса – Вархэ принёс ветку хвои из крохотного леска, огибающего деревню. Обо царапнул щеку Ульги веткой, очертил ею лоб Лёвара, а затем коснулся своего лба. Народ чора особенно чтил лесных сарт.

Затем Обо «схватил» невидимую нить между ним и Ульгой, потянул, приложил к груди Лёвара, оттянул обратно, к центру, и связал. Без слов. Каждое движение обряда говорило громче того, что можно было сказать.

Ульга вздохнула. Вот он и стал одним из их шатохээ... Почти стал.

Затем Обо и Вархэ с Шаггой оставили их одних. Ульга взяла одну косу в руку, покрутила. В кои-то веки она их распустит. Первый обряд окончен, пришло время для главного. Она сделает, должна сделать, Лёвара хутхэ.

Им постелили в одной из хибар неподалеку от той, где они переждали дождь.

Ульге не хотелось неловко стоять, мяться, поэтому она сразу сказала:

— Как только всё закончится, ты станешь одним из нас. По-настоящему. И проходить в Марэш ты тоже сможешь. Но...

— Но? – эхом отозвался Лёвар.

— В Марэше ты можешь стать, кем угодно. Слышащим, видящим, хутхэ... Ты можешь стать, как Обо. Или как Вархэ. Придётся выбрать.

— Но вам нужен хутхэ?

— Нам нужен хутхэ, – Ульга Кивнула. — Есть особые слова...

Лёвар приблизился.

— Научи меня словам.

Лёвар коснулся её лба, провёл большим пальцем по носу, губам. Ульга закрыла глаза.

— Сначала распусти косы, – она замолчала, на миг, два, самой не верилось, что она говорила это. Что она говорила это ему... — Их никто, кроме меня и матери не распускал, не заплетал. Ты будешь первым, кто это сделает. Так велят сарты.

Даже если эту традицию придумали совсем не они...

Лёвар взял колосок, осторожно, нежно. Излишне. Излишне нежно и совсем не обязательно. Если он всё равно умрёт, то ей это не нужно.

Он зажал край жгута, на котором висела исчерченная письменами костяная киши́.

И потянул...

*

Шагга поднял с земли серого червяка. Тот извивался, двигался. Сбежать пытался. Отпустить или не отпустить?

Обо, Вархэ и Ульга уже сидели в круге. Теперь с ними был ещё и Лёва. Его усадили в самой серединке, где раньше сидела Шара. Ульга что-то говорила Лёве, тот повторял. Слова, слова, опять слова. Шагга посмотрел на них, потом на червяка.

— Шагга!

Он вздрогнул, и червяк упал на землю. Полежал недвижимый и дернулся куда-то, подальше от него.

— Не отвлекайся, Шагга. Это важно, хорошо?

— Угу... – он буркнул в ответ, провожая взглядом сбежавшего червяка. — Хорошо.

Обо нужно слушаться. Так говорила мама.

Так что Шагга откинул голову назад, всмотрелся прямо внутрь слепящего солнца, протянул руки вперёд, к Лёвару, к хутхэ. Погрузился в солнце, в белый кругляш, гальку, из тех, что у дома на каждом шагу валяется. Закрыл глаза. Вдохнул и проснулся в Марэше.

Вархэ тут же кинулся по следу, Шагга – за ним, чтобы указать путь глазами и самому не запутаться. Ульга повела к реке, ту слышно было аж за далеко, а Обо вёл Лёвара, как будто бы за руку, конечно, не за прям-прям руку, но Лёвар к Марэшу не привык. Тут дышать не так легко, да и видеть через Обо, Вархэ и Ульгу придётся. Слепить вместе то, что есть они, с тем, что есть ты.

Обо быстро нашёл дорогу до большой-большой горы, будь Шагга сейчас не тут, а там, снаружи, он горы бы испугался. Высокая, страшная, тёмная. С острыми концами на голове, прям как у ошэ.

Они перепрыгнули через страшные острые горы и полетели. Снег, снег, снег. Там скалы, а тут гнезда орла – они пролетели прямо под одним, поднявшимся в небо, уселись на крыло второго. Птица всё равно этого не видела. Шагга засмеялся. Где-то там, на границе с внутри и рядом со снаружи, радостно кричала Ульга. Она любила орлов, всегда лазила по опасным скалам, куда мама говорила Шагге не ходить. Прямые, как стены на той земле, скалы, ровные, гладкие, смотрели сверху вниз на крохотный домик, откуда прямо в лицо Шагге поднимался дым. Они с Обо опустились вниз, прям через трубу, на миг Шагга видел только черноту, потом вдруг яркий красноватый свет, и тут же встал в комнатушке, где на шерстяном ковре расселись люди, сморщенные, словно старые яблоки. Все они смотрели в центр, на их хутхэ. Он сидел, как тот червяк, скрюченный, слабый.

Шагга ждал, что Обо и Лёвар будут делать. Именно сюда они и шли, долго, а Шагга уже тяжело втягивал в себя воздух Марэша. Лёвару нужно быстро сказать, Шагга помнил, а потом они уйдут. Сразу, чтобы Обо не пришлось нести их, как в тот раз.

— Слушайте послание, Ждущие, – прозвучал голос Лёвара изнутри, он был везде. Люди со сморщенными лицами подняли головы.

— Дремлющие здесь! – зашептались они, но хутхэ, тот, что скрючился в середине, поднял руку. И остальные замолчали.

— Дремлющие мертвы, – продолжил Лёвар. Он говорил на языке Шагги, и теперь он легко его понимал. — Абаррцы скоро нападут.

— Кто передаёт послание? – спросил старый хутхэ.

Шагга нахмурился. Лёвара не учили отвечать на вопросы. Он просто повторял слова.

— Сарты бегут слишком быстро по теневому кругу, – вдруг ответил Лёвар. Легко, как будто понимал, что говорил. Когда Лёвар стал говорить так же хорошо, как Обо, Ульга и Вархэ? — Послание ещё не закончено.

Шагга чувствовал, что Обо зашевелился. В неверии Ульга вся сжалась. Та Ульга, что была сейчас внутри. И Шагга сжался вместе с ней. Он вдохнул. Марэш становился слишком тяжелым.

— Абаррцы нападают. Западная граница. Восточная граница. Равнина разрушенных деревень. Вы окружены. У нас ваша последняя шатохээ. Бежать некуда. Мы знаем все ваши подземные пути. Сдадитесь, и вам будет дарована милость. Продолжите, и даже если сотни тысячи раз умерших вдруг оживут в тысяча первый, мы всё равно повесим ваши ошэ по дороге в великий Сарант.

Лёвар замолчал, и Шаггу рвануло назад, обратно в наружу. Он открыл глаза и тут же увидел чёрную, злую сарту, в глазах у красного, большого дяди. Шагга отшатнулся, попытался встать. Но его крепко держали. Он крутился, вертелся, как мог, но его руки не слушались; Шагга вспомнил того червя, что он поймал тем утром. Надо было его отпустить.

Шагга посмотрел в ту сторону, и другую, куда только могли побежать глаза. Ульга и Вархэ лежали на земле, не двигались. Обо ударил Лёвара и прокричал что-то, что Шагга не мог понять. Лёвар просто стоял, он Обо не бил. Только смотрел на него, и всё.

А потом другие люди пришли и оттащили Обо. Ударили по голове, потом ещё. И Обо вдруг рассыпался, его одежда упала на пол. Осталась только длинная белая ошэ...

 

*

Перед Лёваром лежала его шатахээ. Их ошэ, если сказать точнее. Одна длинная и крепкая, две другие поменьше и ещё одна, крохотная. Словно осталась от ребёнка.

Кто-то ударил его по плечу, и Лёвар поморщился.

— Мы уходим, охотник, – прогудело у него под ухом. — Земля съедает солнце, последний караван отправляется в Сарант. С нами, не?

Грузный абаррец, чуть выше него, с ярко-голубым тюрбаном на голове, склонил голову в вопросе.

— Я вас догоню, – улыбнулся ему Лёвар и снова повернулся к четырём ошэ.

— Эй, охотник, знаешь же, тебе всегда есть место в моих ищейках? Только скажи – оно твоё.

Лёвар хмыкнул.

— Я признателен, Хульгар. Но нет. Это не для меня. Однажды охотник...

— До смерти охотник, – закончил Хульгар и рассмеялся. — Бывай, Лёвар. Привези вождю трофей.

И он пошел в сторону далеких хибар, туда, где, закрывшись в подвалах, и сумели спрятаться от бдительного Обо ищейки. Но Лёвар не смотрел в ту сторону, нет, он слушал. Тяжелые шаги, треск сучьев и травы под ногами. Когда их шорок наконец затих, Лёвар опустился на одно колено к первой ошэ.

Он провёл линию от головы к сердцу и похлопал себя по груди три раза. Закрыл ладонями лицо. Не извинение. Здесь оно бесполезно. Только бесконечное сожаление.

Над ошэ Вархэ он сложил руки вместе и поклонился. Он благодарил его, за то, что тот так искренне хотел его спасти.

Позвонков Ульги он коснулся губами. Он не знал, что говорят тем, кого любили, в народе чора, потому и сделал то, что показалось верным. Встав перед ошэ Шагги, Лёвар не мог пошевелиться. Одинокая слезинка скатилась по его лицу, упала, встретилась с землёй и окрасила её в тёмно-тёмно-кроваво-красный.

А потом он сидел там с ними до утра и играл на бузуки ту самую песню, что они вместе подняли к небесам в ту громовую ночь, в углу тёмной хибары. Лёвар пел долго, надрываясь, а затем переходя на скулящий шёпот.

И как только первые рассветные лучи окрасили белоснежные ошэ в рыжий, абаррский охотник встал, закинул бузуки на плечо и ушёл. На груди у него, под рубашкой, на шершавом киши́-жгуте висели, покачивались, всегда оставались с ним позвонки-ошэ.