— Мама, а правда, что в верхнем мире пивные реки? И животные сами подходят к охотникам и подставляют шею под удар?

Дорна смочила моховую подушечку и положила ее на горячий лоб младшего.

— Так говорят, — помедлив, сказала она. — Только вряд ли рыбам нравится плавать в пиве, а козам — добровольно подставляться под нож.

Младший хихикнул.

— Да, про рыб я как-то не подумал, — сказал он и вскоре заснул.

Дорна бережно убрала со лба потную прядь волос и пошла к двери.

Ньорд скоро вернётся с верхнего пастбища — нужно заняться ужином.

Напевая себе под нос грудным низким голосом, она порезала мелкую сморщенную морковь и такой же мелкий лук. В этом году было мало солнечных дней, так что овощам, как и рыбам в пиве, приходилось несладко.

Похлебка уютно забулькала под крышкой, так что Дорна отошла от очага и принялась обновлять снегоступы.

Заскрипела, открываясь, дверь. Дорна улыбнулась, но с места не встала. Холодные руки легли ей на плечи, а щеку обожгли жесткие волосы.

— Как он? — спросил Ньорд, мотнув головой в сторону младшего.

— Все еще лихорадит, — ответила Дорна, неспешно поднимаясь и крепко обнимая мужа. — Но он крепкий, справится.

— Если он в твою породу, то точно справится, — Ньорд улыбнулся, пряча тревогу. - Да и ты — прекрасная целительница. Ты смогла выходить меня, когда я чуть не потерял все — память, себя самого.

В дом шумно ввалилась старшая. Дорна каждый раз удивлялась тому, как тоненькая девочка, едва доходившая до плеча Ньорда, могла заполнять собой столько пространства.

— Рыба сегодня сама прыгала мне в руки, — громко заявила старшая. — Вы бы меня видели! Вода холоднющая, другой бы прямо там и замерз на берегу. Только я не какой-то там малохольный житель материка. Кровь у меня горячая, любой холод разгонит.

Ньорд рассмеялся.

— Слышал бы тебя мой побратим Роальд! Вот уж кто хвастаться горазд, но против тебя и он не выстоит.

Старшая скинула с себя меховую накидку и принялась доставать из кожаного мешка рыбу.

— Завтра полезу крышу обновлять. Рыбы на пару дней хватит.

Дорна подошла к дочери и потрепала ее по светлым косам, уложенным на голове.

— Ловка, пригожа, языкаста, — ласково сказала Дорна. — Ничего нельзя отнять у тебя, другой человек будет.

Проснувшийся младший непонимающими глазами посмотрел на смеющихся родителей и сестру, а потом опять уснул. На этот раз — здоровым сном. Ему снился верхний мир и рыбы, выпрыгивающие из светлой пенной воды.

Дорна была счастлива в тот миг. Она стояла в центре своего маленького мирка и сердцем ощущала каждого. И каждый был бесконечно дорог, каждый был на своем месте.

***

Боги верхнего мира даруют счастье так же легко, как и забирают его. Это Дорна знала наверняка.

Ньорд и Дорна проснулись одновременно — от грохота. Как будто соседнюю дверь, ведущую в помещение для скота, выбивали тараном. При каждом ударе из щелей в стенах сыпалась мелкая пыль, а от одного — особенно сильного удара — с подпрыгивающего стола на пол свалился котелок с недоеденной ухой. У кроватки младшего дрогнула и погасла ночная свеча. К грохоту примешались и другие звуки: тяжёлый гортанный смех, женские крики неподалеку, звон, с каким железо ударяется о железо.

Любой житель островов срединного мира скажет, что смесь смеха, крика и звона — самое страшное, что может случиться с любым поселением. Это значит, что пришли хорунги. Они будут убивать мужчин, насиловать женщин и забирать себе детей. На них нет управы — их мечи остры, луки точны, а сердца сгорели в огне перехода от нижнего мира к срединному. Они — порождения зла, что слоняются от одного небольшого поселения к другому, обходя стороной крупные города. За ними ведётся охота, но всё тщетно. Их изворотливости позавидовали бы змеи из верхнего мира.

Ньорд вскочил с кровати первым.

— Детей — в подвал, — приказал он, не обернувшись к Дорне. — В угол забиться. И не вылезать.

Он быстро оделся и теперь пытался влезть в старую кольчугу. Дорна встала с кровати и споро помогла мужу.

Она взяла его за руку и всмотрелась в зелёные глаза с золотыми крапинками у зрачков.

— Если сюда вломятся больше двух, мечом сильно не размахивай. Отдай им всё, что они захотят. Овец, шерсть, одежду — ничего не жалей! Будут заставлять склонить колени — вались на пол и моли о пощаде. Мне не нужен мертвый муж, слишком заботящийся в своей чести.

Ньорд кивнул. Немногое было сказано вслух, но услышал он больше сказанного. Он взял меч, проверил привычно остроту клинка и, обернувшись к Дорне, сказал:

— Сидите тихо — и всё будет в порядке.

— Я знаю, — через силу улыбнулась Дорна и на секунду крепко прижалась к мужу, запоминая накрепко каждое ощущение.

Она соврала. Она знала, что ничего больше не будет в порядке.

***

В темноте подвала было слышно только сиплое дыхание младшего. Старшая сидела, сжимая в руках небольшой разделочный нож, и не издавала ни единого звука.

Дорна прислушивалась к происходящем наверху. Громкий смех снаружи усиливался. Женские крики прекратились — и это Дорне не понравилось. Зато хорунги явно прорвались к овцам и козам. Те кричали, как дети, и совсем не хотели подставлять шеи под ножи.

Дорна прикрыла глаза, но густая кровь, которая лилась в другом месте, горела алым и под веками.

Наконец не выдержала и дверь в жилое помещение. Холодный воздух просочился в подвал, и Дорна сгребла окаменевших детей в охапку.

— Ты трус или мозги еще не успели превратиться в навоз? — донесся до Дорны незнакомый мужской голос с хрипотцой.

— Вас трое, а я один и хочу жить, — коротко ответил Ньорд. — Так что всего понемногу.

Наверху добродушно рассмеялись. Так смеются гости над шуткой хлебосольного хозяина.

— И ты, конечно, скажешь, чтобы мы брали все, что захотим, и уходили?

— Необязательно убивать овцу, если хотите и на следующий год получить от нее шерсть и молоко для сыра.

Звук мягких шагов приблизился. Пропустившее удар сердце Дорны подсказало, что хорунги подошли к мужу еще ближе.

— А ты, значит, все-таки овца? — задал вопрос другой голос — моложе и злее.

— Человек, — ответил Ньорд спокойно, но без вызова.

— Нет, овца, — сказал третий голос, чей обладатель был, судя по всему, самым старшим. — А овцы не дают разрешение на то, чтобы у них что-то брали. Так что мы сами решим, что взять. Где твоя семья?

— На верхнем пастбище, — ответил Ньорд. — Я их всех отправил готовить летнюю стоянку.

— Нет, мозги у тебя точно не превратились в навоз, — одобрительно сказал главный. — Сказал бы, что они ушли вместе с овцами, мы бы убили тебя сразу. За вранье. Мы видели твоих овец. Жалко только, что снегоступы ты не успел спрятать.

Что-то глухо ударилось о пол. Дорна сразу поняла, что муж перевернул стол, чтобы выиграть больше времени.

Она дотронулась до щеки дочери, погладила спутавшиеся волосы сына и достала из кожаных ножен любимый нож, сделанный Ньордом.

— Будьте сильными, — прошептала она очень тихо, но дети услышали ее.

***

— Не убивайте его, — сказал главный, — пусть посмотрит, как что сделаем с его ягнятами из подвала. Они всегда прячутся в подвале.

Ньорд завопил, но быстро перестал. Дверь в подвал открылась, и в проеме показалось бородатое молодое лицо. Дорна махнула ножом, но молодой увел лицо из-под удара споро и почти небрежно.

Когда из подвала тащили старшую, она сумела полоснуть по руке молодого, но тот даже и не вскрикнул. Наотмашь ударил ее по лицу тыльной стороной ладони и слизнул выступившую кровь, нехорошо улыбаясь.

Младший заходился в кашле от хлынувшего в легкие ледяного воздуха, и здоровенный мужик с сединой в бороде покачал головой, глядя на него.

— Девчонку на борт после того, как повеселимся, остальные останутся здесь, — сказал он.

Дорна смотрела на мужа, лежащего у перевернутого стола. Руки и ноги его были связаны кожаными ремнями, один глаз заплыл полностью, а другой смотрел непонимающе, как смотрят люди очнувшиеся после обморока.

Она смотрела на младшего, который никак не мог перестать кашлять. Смотрела на старшую, яростно извивающуюся в руках здоровенного темноволосого хорунга.

Гнев заполнил ее до конца, а когда места внутри не осталось, вышел наружу.

— Дети, не смотрите, не надо, — сказала она так, что не послушаться было нельзя.

Дорна пошевелила запястьями мягко, но стягивающие их ремни лопнули со странным свистящим звуком.

Нож, валявшийся в углу, Дорна трогать не стала. Пусть будет прощальным подарком. Она заберет его потом.

Дорна потянулась к мечу темноволосого хорунга, улыбаясь кротко и нежно, как всегда улыбалась во время боя.

Для темноволосого время превратилось в мед. Он видел женщину, шагнувшую к нему, сквозь клубящийся вокруг нее серебристый туман. И он ничего не мог сделать, кроме того, чтобы перед смертью изумиться ее сияющей красоте.

Меч в руках Дорны не пел и не танцевал. Каждое ее движение было выверенным и почти скучным.

Когда кровь темноволосого попала на лицо старшей, она вздрогнула, но глаз не открыла.

Седобородый успел встать в стойку, но Дорна сбила его с ног одним ударом. Последнее, что увидел седобородый — меч, входящий в переносицу.

Молодой плюхнулся на колени и принялся теребить подвеску, висящую на шнурке. Он молился.

— Боги нижнего мира не будут к тебе добры, — пообещала Дорна и, уронив меч на пол, сломала молодому шею.

Ей не хотелось, чтобы в доме было слишком много крови.

Ньорд смотрел на нее со смесью ужаса и благоговения. Серебристый туман ушел под кожу, и Дорна опять была прежней — не слишком молодой, не слишком красивой.

— Что сделано, то сделано, — сказала Дорна мужу. — Береги детей.

Она подошла с поцелуем к каждому. Младший перестал кашлять, как только материнские губы коснулись его лба. Старшая перестала рыдать. Их глаза затуманились, но Дорна знала, что через несколько минут они придут в себя и не вспомнят последних минут.

Только Ньорд отказывался впадать в забытье.

Он на локтях полз за Дорной, сорванным голосом умоляя ее остаться, но Дорна не оборачивалась.

Она шла по камням, и серебристый туман с каждым шагом скрывал ее все сильнее.

Когда ветер унес последний клочок тумана, не оставив ничего, что напоминало бы о Дорне, Ньорд завыл.

Верхний мир

В верхнем мире пахло можжевельником и ежевикой. Знакомые ароматы взорвались в сознании Дорны вереницей воспоминаний — беспрекословным напоминанием о её истинной сущности.

Она шла по вымощенной гранитом тропе вдоль вычурно извивающихся деревьев. Птицы пели ей вслед сладкие песни. Это пение, столетиями вдохновляющее её, теперь казалось не сладким, но приторным, искусственным, подменяющим срединное настоящее фальшивым верхним.

Дорна знала, что ждёт её в конце тропы. Вопрос был только один — кто именно встретит сегодня развоплотившуюся богиню, которую вынудили вернуться обратно.

Как назло, её ждал Кьярни — самый ненавистный Дорне бог. Он был высок, широкоплеч и мясист. Его лицо напоминало лунную поверхность — щёки покрывали безобразные рытвины, а на лбу, наоборот, вздымались угловатые бугры, словно рога, продирающиеся сквозь кожу.

— А вот и она, — протянул Кьярни.

Нежный, звонкий, почти женский голос Кьярни, вообще не соответствующий его внешнему виду, особенно бесил Дорну.

— Вернулась, да? Что же случилась, дорогуша?

Дорна молчала. Подлее и изворотливее бога ей не доводилось встречать во всех мирах.

Кьярни сидел на высоком троне, который попеременно занимали боги. Слева трон венчали пики, копья и стрелы, а справа — крылья драконов, ангелов и фениксов-разделителей. Эти самые фениксы...

Кьярни не унимался.

— Срединный мир несправедлив, да? Шашни с твоим...

— Не надо, — перебила Дорна. Ей не хотелось говорить так скоро об утраченном счастье. Тем более — с Кьярни.

— Надо, — голос бога дрогнул и стал ещё тише, перешёл почти на шепот, что было дурным знаком. — Или не надо. Это я сам решу. Понимаешь?

Дорна кивнула.

— Мы все до-о-олго ждали твоего возвращения, — Кьярни не прекращал издеваться. — Даже ставки принимали, что именно заставит тебя вернуться. Ещё бы — какая потеха! Богиня развоплотилась сама! Чтобы стать человеческой самкой! Ха!

— Кьярни...

— Пасть закрой, сука, — Кьярни вскочил с трона и подскочил к ней, склонившись над ухом, и голос его стал почти неслышным. — У тебя был один шанс. Не воспользовалась бы своей силой — навсегда осталась бы подстилкой этого...

Дорна сделала шаг назад и качнула головой. Она готова была стерпеть всё, что угодно. Кроме упоминания о нем. О семье.

Кьярни отступил к трону и присел на самый краешек. С нового ракурса казалось, что крыло феникса-разделителя торчит у него из виска. Символично.

— Совет принял решение давно, — голос его снова стал жеманным, и он начал выговаривать давно заученную формулировку. — Дорна, ты нарушила требование совета и применила свою силу в собственных целях, находясь в срединном мире. От имени совета...

Дорна ожидала любых наказаний. Ссылка к горным великанам на вершине Халлхёпитгена? Пусть. Пытки в раскалённой лаве из жерла Бреннистейнсалда? Стерпится. Пару веков рабского труда на Кьярни? Они могли и такое выдумать. Даже это её не пугало.

— Ты приговорена к ссылке в нижний мир, в жерло Гримсвётна, где будешь бессрочно, до отмены этого решения, охранять клеть заточённого навеки Гаркьо.

Но вот такого Дорна ожидать точно не могла.

— Что? — переспросила она, не в силах поверить в ссылку в нижний мир.

Кьярни хохотал в голубое небо так сильно, что облака дрогнули.

— Готова? — спросил он, отсмеявшись.

Дорна вдохнула аромат можжевельника и ежевики. И закрыла глаза.

Конечно, она была не готова. Никто не был бы готов к такому.

Срединный мир

Ньорд собирался. Ему предстоял долгий путь.

Он собрал в красный шерстяной мешочек, который сшила Дорна, все деньги. Оделся в соответствии с погодой — подпоясал шубу кожаным ремнём, натянул на уши обшитую мехом шапочку из четырёх клиньев, спрятал широкие ладони в варежке. Выглянул в окно — метель успокоилась. Восходящее солнце взрывалось в снегу бордово-алыми искрами.

Младший ещё спал.

Дочь сидела на стуле у двери. Она смотрела на стену, не мигая.

Ньорд собрался с мыслями. Надо сказать. Важно.

Горло стиснули, лишив дыхания, к сердцу подвесили стальной молот. Слова не давались, не лезли из горла.

— Я должен, — наконец выдавил Ньорд и поцеловал дочь в макушку. От неё пахло можжевельником и хлебом. Совсем как от матери.

Дочь кивнула. Она повзрослела всего за один день. Теперь — на ней обязанности не только сестры.

— Ты...

— Я присмотрю за ним. Не впервой.

Она не отводила взгляд от стены. Взгляд, наполненный болью и решимостью.

Ньорд услышал, как у дома зазвенели колокольчики оленьей упряжки. Что ж. Значит, пора.

— Верни её, ладно?

Дочь повернулась к нему, и Ньорд увидел, что губы её дрожат.

Вместо ответа он ещё раз обнял дочь прежде, чем выбраться на холод. Он не стал ничего обещать. Ему предстоял долгий путь. К единственному, кто мог дать подсказку — к Бёдвару.

В упряжке Ньорд задремал.

Ему снилось, что дочка, которая часами смотрела в стену, вдруг вскакивает с места, отбрасывает стул в сторону, выхватывает из-за пояса меч и начинает искусно размахивать с ловкостью, какой позавидовали бы и боги.

Она надвигается на Ньорда. Приближается. Шаг за шагом.

Лицо её меняется, кожу прорезают сеточки морщин, губы лопаются в улыбке, и через секунда она становится Дорной. Ньорд знает— она развоплотившаяся богиня, которая вынуждена была оставить них. Она не могла поступить иначе.

Но почему, зачем она пытается убить его?

— Хватит! — он закрывается лицо руками, когда Дорна оказывается слишком близко.

Она склоняется и шепчет:

— Давай, отделяй, разделяй...

Шёпот ускоряется и становится почти молитвой:

— Раздели нас, отдели, разруби на частей тысячи, нет божественного в них, да в тебе человеческого сколько, дели, отделяй, на части разрубай. Одно от другого скорее отслаивай, нет равных пред силой делителей, дели, раздели, дели, разделяй, отделяй...

Ньорд проснулся от собственного крика.

Нижний мир

В нижнем мире всегда были сумерки. Бесконечная равнина тянулась во все стороны, а звук шагов поглощал ковер мха, который царствовал здесь повсеместно.

— Если тебя будут заставлять склонить колени — склони, — прошептала Дорна.

Она могла бы кинуть вызов Кьярни — и даже одержать над ним победу, но за ним стоял совет. Против десятка богов даже она, богиня-воительница, ничего не могла сделать. К сожалению, мудрость и здравый смысл не слишком часто выглядели красиво. В ее случае они больше всего были похожи на бесславное поражение.

Дорна мрачно улыбнулась. Кьярни — бог-летописец, властитель воспоминаний, оставил ей память. Наверняка он решил, что это будет самым худшим ее наказанием — постоянно вспоминать о том, что она потеряла, но он ошибся.

Она шагала по пружинящему мху, но видела совсем другое.

Вот она скачет по валунам, зубастым как морской змей. А сейчас она бежит по нежной весенней траве перевала, за которым ее ждет Ньорд с их маленьким стадом.

Никакое упоение битвой не могло сравниться с биением живого сердца, предвкушающего встречу с любимым.

Сколько раз она бегала к Ньорду на летние пастбища? Сколько раз она неслась к нему как юная богиня, не знающая усталости?

Дорне не нужно было закрывать глаза, чтобы представить себе мужа: особую манеру держать голову чуть склоненной, волосы цвета темного меда, его улыбку, вспыхивающую при виде ее.

Ничего не было жаль, когда она отказывалась от жизни в верхнем мире. И сейчас было не жаль.

Клеть, в которую был заточен Гаркьо, была видна издалека. Ее прутья, странно тонкие, мягко сияли в сумеречном свете, но еще ярче сиял сам Гаркьо.

Гаркьо при виде Дорны широко распахнул огромный клюв и заклокотал, подрагивая тонким птичьим языком.

— Здравствуй, Дорна, — сказал Гаркьо, наклонив красивую голову.

Он уставил на нее один глаз, похожий на медное блюдо с угольками, и попытался расправить крылья.

Прутья, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, не позволили ему сделать это.

Гаркьо досадливо встряхнулся.

— Я долго ждал нового тюремщика, — сказал он. — Не ожидал, что это будешь ты. Богиня верхнего мира. Женщина срединного мира. Теперь проклятая обитательница нижнего мира. Ты многое успела сделать. Надеюсь, у тебя много историй, тут очень скучно.

— Ты знаешь, что не будет историй, — мягко сказала Дорна. — Ты соберешь их, вытащишь оттуда мои чувства, мою боль и, самое страшное, любовь — и повернешь их против меня. И вот я уже пытаюсь разрушить твою клеть и выпустить тебя на волю. Именно это случилось с твоим прошлым тюремщиком, да, Гаркьо?

Тот рассмеялся, покачивая головой с роскошными струящимися перьями на макушке.

— Все так, Дорна. Но ты сама не сможешь выдержать. У нас впереди вечность наедине друг с другом, а это ведет к самым непредсказуемым результатам.

Первым делом Дорна проверила каждую сияющую струну клети. Клеть была сделала лучшими мастерами верхнего мира, она была надежнее законов времени, но в мире богов и время могло идти вразнос.

— Из чего же сделана эта клеть? Ах, да. Волосы Крейи, богини разлуки, звук кошачьих шагов, шум ветра на кладбище, полном безымянных могил, — продекларировал Гаркьо, наблюдая за тем, как Дорна ощупывает каждую струну. — Это невероятная работа. Я до сих пор преисполнен восхищения.

— Крейя до сих пор ноет о том, что ее волосы отрезали, — рассеянно ответила Дорна. — Теперь, чтобы выполнить свою работу, ей приходится спускаться к людям в срединный мир. До этого ей было достаточно распустить косоньки.

Дорна на мгновение замерла. Она вспомнила, как заплетала волосы старшей, а та фыркала и вырывалась.

— Что такое? — насторожился Гаркьо. — Я чувствую странный аромат воспоминаний. Дай мне секунду...

Гаркьо открыл клюв, и его язычок задрожал, пробуя воздух на вкус.

— Точно, — сказал он удовлетворенно, — запах отроковицы, похожей на норовистую козочку.

— Пошел ты, — огрызнулась Дорна.

— Пойду, — согласился Гаркьо, — когда убью тебя.

Такая возможность у Гаркьо была.

На границе миров

Ньорд увидел шаманское поселение издалека. Граница миров впечатляла. Вёльвы возвели жилища на узком стиснутом по краям островке земли. Слева, прямо за дворами домов зияла пропасть таких размеров, что Ньорду показалось — туда могли бы бросаться титаны. Справа же от хижин возвышалась самая крупная из местных гор — Халлхёпитген. Её белоснежная вершина напоминала шапку, украшающую голову могущественного бога.

Между бездной и вершиной. Между огнём, клокочущем в кроваво-лавовой дыре, и снегом, ослепляюще чистым и прекрасным. Между падением и возвышением.

Поселение приближалось.

Ньорд молил только об одном —чтобы Бёдвар принял его. Договариваться об этой встрече пришлось почти неделю. Долго, непростительно долго. Каждый день на счету, когда ты пытаешься вернуть себе жену-богиню. Ньорд улыбнулся этой наивной, но точной мысли.

Он начал дремать, чувствуя наваливающуюся усталость от сложного пути. Феникс взмахнул крылом и повалил гору набок, завалив проход к нижнему миру. Ньорд усилием воли распахнул глаза — спать нельзя. Тем более, когда тебе раз за разом. снятся такие кошмары.

***

Покои Бёдвара были аскетичны и традиционны.

Ньорд ожидал увидеть травы, развешанные по стенам, или целую библиотеку древних свитков, возвышающуюся за спиной проводника через миры. Но здесь была только койка в углу, шкуры на полу и маленький столик посреди убранства.

Свечей не требовалось. Окна от пола до потолка освещали помещение даже ночью. Слева и справа. Слева — вид на скважину, открывающую проход в нижний мир. Справа — Халлхёпитген. Величественный и непоколебимый.

Ньорд чувствовал, как сердце колотится у него в висках.

Пальцы оледенели. На горло накинули удавку. Не хватало дыхания.

— Мне поведали твою историю, Ньорд, — Бёдвар жестом пригласил Ньорда сесть рядом. — Это очень. Очень занимательная история.

Ньорд унял волнение и присел за столик. Две керамические чашки поблёскивали чёрной жидкостью. Пахло чабрецом.

— Как, говоришь, звали твою жену?

— Дорна.

Бёдвар, проводник между мирами, выглядел как обычный мужчина средних лет. Длинные светлые волосы, сплетённые в косы, меховая куртка, стягивающая плечи, облегающие штаны с тесёмками на талии. Его выдавали глаза. Они были чёрно-голубыми. Словно сияющее чистое небо смешали с темнотой бездны. И теперь они, отталкивая друг друга, плясали в глазах шамана.

— Любопытно, — он сделал глоток чая. — И что тебе нужно?

— Мне нужно попасть в верхний мир.

Бёдвар сдержанно улыбнулся. Было видно, что он сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Что же ты предложишь взамен?

Ньорд положил между чашками красный шерстяной мешочек.

Они с Дорной копили эти деньги с тех пор, как стали жить вместе. На них можно было бы содержать семью ближайшие десять лет.

Бёдвар осматривал мешочек секунд двадцать. Потом положил на место и подвинул к Ньорду.

— Этого достаточно, чтобы сводить тебя в нижний мир. Думаю, на пару раз хватит.

— Мне нужно в верхний.

Лицо Ньорда уже согрелось в тепле помещения, но пальцы всё ещё были ледяными.

— Что ты предложишь взамен? — повторил Бёдвар.

Ньорд растерянно смотрел в небесно-грозовые глаза шамана и не знал, что сказать.

— Отдохни. Ты устал в пути. И подумай, — сказал Бёдвар.

— Но какие у меня есть варианты? — прошептал Ньорд.

— Можешь принести в жертву себя. Или кого-то из своих близких, — Бёдвар перечислял с таким безразличием, словно озвучивал список ингредиентов для нового зелья. — Можешь победить Гаркьо. Точнее — его охранника. За перо Гаркьо я легко выдам тебе собственный пропуск в верхний мир. Правда — это самоубийство. Ну... Всё. Это из того, что доступно всем. А там — всё от умений зависит. Кузнец может сковать богам меч, музыкант — спеть сладкую песню.

— Но я...

— Вот именно, — Бёдвар указал ему на дверь. — Отдохни. Подумай.

Два молодых шамана отвели Ньорда в покои для гостей.

Ему снилось, что их с Дорной сын спускается в нижний мир и пытается вырвать из хвоста гигантской птицы огненно-рыжее перо.

Вдруг из-за спины птицы выскакивает Дорна. Она держит в руках меч. Она защищает птицу, но не сына.

— Хватит!

Ньорд наблюдает со стороны, как будто сверху. Он кричит, но никто не слышит.

Дорна с мечом идёт на собственного сына, но спотыкается и падает.

Во сне Ньорд улыбается.

Когда он проснулся, он уже знал, что делать дальше. Ньорд решил спускаться в нижний мир, чтобы достать для Бёдвара перо Гаркьо.

Нижний мир

Свет, исходящий от Гаркьо, был лучшей приманкой для монстров нижнего мира. Они приходили по одному, реже — по двое-трое.

Бессловесные твари, порождения сумеречных сознаний богов и мрачных гениев срединного мира, они были по-настоящему страшны.

Дорна в какой-то момент перестала запоминать их. Они рвались к Гаркьо, трепали клеть, и та поддавалась.

Единственным оружием Дорны был нож, сделанный Ньордом. Здесь, в нижнем мире, он выглядел как широкий меч в локоть длиной, и его чаще всего было достаточно.

Дорна рубила когтистые лапы, вгоняла нож в огромные печальные глаза, и этому не было конца.

Ее тоже ранили. Один раз ей почти оторвали руку, а пока она восстанавливалась, Дорне пришлось биться одной рукой.

Иногда были довольно странные встречи.

Так, однажды к клети вышел молоденький шаман из срединного мира.

Он был немногим старше дочери. Худой, немного сутулый. Его походка была неустойчивой, тело иногда становилось прозрачным, а это говорила о том, что связь с нижним миром у него еще была неустойчивой.

— Дорна, — заорал Гаркьо, — не убивай его сразу! Дай поговорить.

Дорна опустила меч. Шаман был настолько жалок, что вряд ли представлял какую-либо угрозу.

— За пером пришел? — участливо спросил Гаркьо.

Юноша кивнул, задергав кадыком. В руке у него было что-то вроде посоха с железным листом-навершием.

— Чтобы получить перо, тебе придется одержать верх над моим надзирателем. Победить ее в честном бою, так сказать, — сказал Гаркьо.

Юноша в ужасе посмотрел на Дорну, вцепившись в посох обеими руками.

— Правила — есть правила, — развела руками Дорна. — Болеет у тебя кто?

— Сестра, — с трудом сказал юноша. — Ногу поранила, гнилая лихорадка началась. Ничего не помогает — ни отвар из листьев ивы, ни примочки из жимолости.

— Постарше никого не могли прислать? — буркнула Дорна.

— Нет никого, — мотнул головой юноша. — Дед недавно помер. Теперь я шаман.

— Невовремя помер, — сказал Гаркьо, переминаясь в клети на мощных лапах, — ты же еще совсем желторотик. Убьет тебя Дорна в нижнем мире — останется в срединном мире живой труп.

Юноша ковырял мох, не глядя ни на Дорну, ни на Гаркьо.

— Иди домой, — сказала Дорна. — Если заражение еще не пошло слишком далеко, дай девочке настоя из черных грибов и отними ногу. У нас была одна такая женщина. Замуж вышла, детей нарожала.

— Я думал об этом, но уже слишком поздно, — сказал юноша сдавленным голосом. — Так что давайте биться. Уж лучше так, чем я вернусь домой ни с чем.

Дорна крякнула от досады и пошла на мальчишку.

Не дойдя до него, стоявшего с оцепеневшим видом, она споткнулась о кочку и рухнула навзничь. От удара о землю меч вылетел из руки.

— Чертова рука, — сказала она с досадой, переворачиваясь на спину. — До сих пор не восстановилась. Я же даже меч не могу нормально держать. Да и ослабла я сильно.

Холодное навершие коснулось шеи Дорны.

— Сдаешься? — прошептал юноша, вытаращив безумные глаза.

— Сдаюсь, — со вздохом сказала Дорна. — Перо твое.

Дорна легко поднялась и повернулась к Гаркьо.

— Закон соблюден, — сказала она. — Отдай ему то, за чем он пришел. Тем более, я рада, что ты послужишь и для благого дела. Пусть перо отделит болезнь от здорового тела. Хуже нет, когда детишки болеют.

Юноша уходил в сумерки, сжимая в руке сияющее перо.

— Размякла ты, Дорна, в своем срединном мире, — задумчиво сказал Гаркьо. — Я этим непременно воспользуюсь.

 

***

 

Иногда Дорне удавалось поспать. Во снах она видела старшую, сидящую возле постели младшего. Она видела мужа, отправившегося в путь. Ей было страшно, что и он может видеть сны про нее. Нечего ему травить себе сердце.

Она мастерила обереги из сон-травы, в изобилии растущей здесь вместе со мхами, и пуха Гаркьо, валяющегося возле клети.

— Неправильно ты, Дорна, обереги мастеришь, — бухтел Гаркьо. — Как бы ерунды всякой не наснилось тому, от кого ты скрываешься.

Впрочем, советы давать он отказывался. Дорна материлась сквозь зубы, но обереги под голову клала.

***

Дорна не хотела знать счет времени. Солнце в нижнем мир не заходило и не восходило, его вообще не было в этой серой хмари.

Монстрам, приходившим на сияние Гаркьо, не было счета. Сколько Дорна одержала побед над ними? Десятки? Сотни?

Иногда Дорне хотелось, чтобы еще какой-нибудь безумный шаман рискнул явиться за пером Гаркьо, но таких, как тот мальчишка, больше не было. Вести о новом тюремщике-охраннике Гарько разлетелись по всем мирам — никто не хотел сражаться с богиней. Тем более с той, которую раньше знали богиней честного поединка.

— Совсем заскучала, да? — спросил Гаркьо, пытаясь незаметно для Дорны опробовать прочность одного из прутьев. — Хочешь, я позову того мальчишку? Мы теперь с ним связаны через перо.

— Спасибо, Гаркьо, за заботу — ответила Дорна. — И ты лучше отойди от того края клети, не заставляй меня тебя отгонять.

Нахохлившись, Гаркьо перешел в другое место.

— Целую вечность не расправлял крыльев. Уже и забыл, каково это — чувствовать под собой плотный воздух, похожий на воду. Не думаю, что я когда-нибудь смогу взлететь, даже если вы отпустите меня. Мышцы грудные ослабли, не вытянут они больше вес тела. Видела, как степные орлы поднимаются в воздух с земли? Ни грации, ни свободы. Вот то-то же.

Дорна покосилась на огромную птицу, но ничего не сказала.

— Вы, боги, еще хуже людей. Людям чаще всего ничего не нужно, кроме постели без клопов и миски похлебки, а богам обязательно нужно присвоить себе тайну. Ключ от мироздания. Того, кто первым летал среди черного ничто.

Тут уже Дорна не удержалась и фыркнула.

— Это ты у нас, значит, тайна и ключ от мироздания? — насмешливо спросила она.

— Умная женщина, глупая богиня, — покачал головой Гаркьо. — Конечно, да. В свое время, ха-ха, я отделил прошлое от будущего. Я разделил цельный и полный хаоса мир на три — нижний, срединный и верхний, чтобы каждому нашлось место. Даже бедным чудовищам, которые просто хотят погреться подле меня. Я и еще много чего разделил, формируя знакомый тебе мир.

Теперь настала очередь Гаркьо лукаво смотреть на Дорну.

— Если это правда, — задумчиво сказала она, присаживаясь возле клети, — ты — самое драгоценное, что есть у богов. Да вообще у всех нас.

Гаркьо смешно, вперевалочку подошел к Дорне, сидевшей прямо у клети, и легонько коснулся кончиком устрашающего клюва ее макушки. Дорна даже не заметила.

— Самое драгоценное и опасное. Боги страшно боятся, что я выйду на волю. Что еще придет мне в голову? — Гаркьо хихикнул. — Вот поэтому они направляют мне лучших тюремщиков. По одному — больше нельзя, я сам в свое время устанавливал правила. И еще — если ты сейчас не отойдешь, я раздавлю твою голову как скорлупку от ореха.

***

В день, неотличимый от других, к Гаркьо пытались пробиться сразу четыре монстра. Они нападали не по одиночке, а вместе, как будто знали, что делали.

— Славные мои, — мурлыкал Гаркьо, наблюдая за тем, как Дорна отбивается от четверки монстров, — вы, как и я, созданы из хаоса, потому и не терпите моего заточения. Хаос должен быть свободен, иначе и порядку придет конец.

Троих Дорна смогла прикончить быстро, а вот четвертый, похожий на мохнатого паука, сопротивлялся очень долго. Шесть его длинных лап, заканчивающиеся изогнутым когтем-ятаганом, мелькали возле Дорны так быстро, что только нечеловеческая скорость богини могла ее защитить.

Паук оттеснил Дорну к клети, именно поэтому она и ранила Гаркьо. Тот подошел очень близко к тому углу, который атаковал паук.

Дорна наблюдала за тем, как быстро истлевают тела монстров, включая и убитого паука, и только потом самым краем глаза заметила странное.

Из-под крыла Гаркьо текла золотисто-алая кровь.

— Это я тебя зацепила? — недоуменно спросила Дорна. — Мне очень жаль.

— Хорошо, что ты не попросила прощения, — пробурчал Гаркьо, — я бы не простил.

— Ничего, — отмахнулась Дорна. — На тебе все зарастет, как на сотне собак.

Гаркьо промолчал. Он и потом молчал, а мох под ним постепенно пропитывался золотом крови.

— Не понимаю, — ругалась Дорна. — Почему ты не исцеляешься? Неужели тебя вот так можно просто ткнуть железкой — и ты истечешь кровью?

— Это не просто железка, — сказал Гаркьо. — Это железка в руках богини праведного боя. Возможно, ты единственная во всех мирах, которая можешь причинить мне вред.

Когда Гаркьо заснул, Дорна протиснулась к нему сквозь прутья, поежившись от их горячего касания, и подняла крыло. Рана под крылом с виду не казалось опасной, да и сквозь перья ее не слишком-то было видно. Тем не менее, Дорна напихала под крыло моха, смешанного с тысячелистником нижнего мира, и уселась поодаль.

— Ты научилась быть заботливой, — приоткрыв один помутневший глаз, сказал Гаркьо. — Материнство многих меняет, даже богинь. Однажды я тоже решил высидеть птенца, но отвлекался на дела — и яйцо пропало.

— Не заговаривай мне зубы, — сказала Дорна. — Скажи прямо, что происходит? Ты же не можешь вот так просто взять и помереть.

— Могу, — обиженно сказал Гаркьо. — Если захочу.

— А ты хочешь?

— Я вас всех переживу. Людей, богов, все три мира переживу. Только что от меня останется? Я — это полет. Я — это острота ума, разрезающего ткань мироздания. А сейчас я — птица в клетке.

Впервые Дорне показалось, что Гаркьо говорит искренне. Что-то в ней дрогнуло, но она не стала разбираться, что именно. Пока по срединному миру ходят любимые ею люди, она не может рисковать и навлекать на них гнев богов.

— Мы все — птицы в клетке, Гаркьо, — сказала Дорна. — И я тоже.

***

Когда из сумеречного тумана соткалась человеческая фигура, Дорна не поверила своим глазам.

Туман часто показывал ей то, чего не было. Она видела старшую, стоящую на берегу ручья. Видела младшего, перебирающего камни на пороге дома.

А сейчас она видела мужа, идущего к ней с изумленным выражением лица.

И только когда он обнял ее, она поняла, что все было по настоящему.

— Дорна, — прошептал муж, уткнувшись ей в шею. — Скажи мне, что это ты, а не морок нижнего мира.

— Это я, — сказала Дорна, отчаянно смаргивая выступившие слезы.

Гаркьо наблюдал за тем, как супруги о чем-то тихо шепчутся, прижавшись друг к другу, и отчего-то молчал. Не вмешивался.

— Я думал, что ты в верхнем мире. Я должен был добыть перо Гаркьо, выменять на него пропуск шамана в верхний мир и убедить всех — тебя, богов — чтобы ты вернулась к нам. Я не знаю, почему ты ушла, но думаю, что просто у тебя не было выбора. Ты же любишь нас. Всегда любила, да?

Дорна слушала родной голос и не знала, что ей говорить.

За нее сказал Гаркьо, с трудом поднявшийся на лапы.

— Здравствуй, старый друг, — сказал он. — Здравствуй, Ньорд.

Дорне хотелось кинуться к клети, заставить Гаркьо замолчать — не словами, так мечом, но она почему-то не смогла вырваться из окаменевших рук Ньорда.

— Тебе нужно перо? — спросил Гаркьо. — Подойди ко мне, выбери то, что получше. Потом останется только заслужить его.

Ньорд нежно отстранился от Дорны и подошел к клети. Дорна знала, что будет, но не знала, как это остановить.

Гаркьо выпростал из клети кончик сияющего крыла и приблизил его к лицу Ньорда.

— Я очень тебя люблю, Ньорд, — сказала Дорна. — Прости меня, если сможешь.

Когда крыло коснулось головы Ньорда, тот застыл на месте. Когда же он обернулся к Дорне, лицо его было чужим. Тело его окружило серебристое сияние, такое похоже на то, что было у Дорны.

— Вспомнил? — обреченно спросила Дорна, перехватывая меч поудобнее.

— Вспомнил, — с нехорошей улыбкой ответил Ньорд и пошел на нее. — Гаркьо — разделитель хорошо работает. Что ему смести крошечную преграду между правдой и ложью?

Ньорд в божественном обличьи был достойным противником. Во время последнего боя с ним Дорна почти сдалась. Почти. Потому что она все-таки одержала над ним верх.

Кожа была лучше всякой брони, руки рубили лучше палаша. Дорна и не думала наносить разящие удары. Все, что она могла и хотела — обороняться.

— Я был богом. Ты пришла ко мне из верхнего мира, чтобы покарать меня за попытку ослушаться воли богов. Из-за тебя я попал в срединный мир. Лишенный памяти, лишенный знания о себе, лишенный своей божественной природы, — Ньорд сек словами не хуже, чем любым оружием.

— Ты собирался выпустить Гаркьо! Нарушить свой долг охранника! — сдавленно отвечала Дорна, делая один шаг назад за другим.

— Ооооо,- говорил Ньорд между ударами. — Ты и сама бы его выпустила, уверяю тебя. Он умеет быть убедительным.

— Это я вымолила для тебя пощаду, когда ты проиграл мне. Это я упросила богов отправить тебя в человеческом воплощении в срединный мир.

— Лучше бы тогда я умер. Ведь ты спустилась ко мне, чтобы насладиться тем, во что я превратился. Ты околдовала меня, сделала слабее, чем любой человеческий мужчина! Моя любовь к тебе и детям не оставляла мне никаких шансов вспомнить, кто я на самом деле. Одного только не понимаю, зачем тебе все это было нужно?

Дорна опустила меч и пропустила удар Ньорда. Скривившись, она вытерла алую с золотом кровь, сочащуюся из уголка рта.

— Ну, доводи дело до конца! — с вызовом сказала она замершему Ньорду. — Я не хочу сражаться с тобой. Убей меня — и дело с концом. Делай что хочешь, выпускай Гаркьо, разбирайся с богами верхнего мира. Только детям помоги. Они-то ни в чем не виноваты.

Лицо Ньорда дрогнуло и на секунду стало прежним — лицом того, кого Дорна любила как мужа.

— Это очень трогательно! — сказал Гаркьо. — Я же вам рассказывал про свое яйцо? Дети у богов рождаются так редко, что и очень верно — хищников должно быть мало.

Дорна снова встала в боевую стойку.

Клети больше не было. Гаркьо стоял на ало-золотом от собственной крови ковре мха и неспешно расправлял крылья.

— Ты меня спрашивала, почему я не тороплюсь исцеляться? Вот именно поэтому. Мне нужно было, что божественное оружие ранило меня, чтобы моя бесценная кровь растворила все эти прутья, кошачьи шаги и волосы вашей богини. Спасибо, Дорна. Я и вправду тебе очень благодарен.

Дорна кинулась с мечом к Гаркьо, но тот выбил его одним движением крыла.

— В знак благодарности я хочу вам кое-что предложить. Да, вам обоим. Только мне придется убить тебя, Дорна. Как я и говорил.

Гаркьо склонил голову в своем излюбленной манере и вопрошающе посмотрел на стоящих перед ним богов.

Срединный мир

— Мама, а когда папа вернётся? — младший научился задавать неудобные вопросы.

— Ты же знаешь...

— Да-да, — младший вскочил из-за стола, чуть не опрокинув тарелку с остатками рыбы. — Ты говорила про нижний мир, про то, что папе нужно было там задержаться, про всю эту ерунду, — он подошёл поближе и вгляделся в глаза матери, взяв её широкую ладонь ледяными пальцами. — Ты всё это постоянно говоришь. Но... Знаешь, мам, — он отвёл взгляд. — Я тебе не верю.

Детская проницательность способна разрушить границы между мирами.

— Это не вопрос веры, сынок, — Дорна пыталась выкрутиться, чувствуя, что едва справляется с нахлынувшим чувством ощущения собственной никчёмности.

— Чего же это вопрос, мама?

Дорна не смогла ответить. Она присел на деревянный табурет и тяжело выдохнула. Щёки её покраснели, а на лбу проступила синяя жилка.

— Может, любви? — спросила она у сына с горькой смесью надежды и отчаяния, лишаясь остатков душевных сил.

Младший прыгнул к ней на колени и обнял за шею.

— Он не вернётся, да?

Дорна расплакалась впервые с тех пор, как вернулась в срединный мир. Вернулась без мужа и без нечеловеческих способностей. Гаркьо отделил её земное от божественного. С ее разрешения убил в ней богиню. Теперь она была мать-одиночка посреди снежной пустыни.

Сын понял ответ и не стал больше ничего спрашивать. Только крепче обнял мать и сказал:

— А я думаю, что это вопрос веры. Я вот, например, буду верить, что папа вернётся.

Старшая, непривычно тихая, тоже подошла и обняла обоих.

— А я уже не знаю, во что верить. Знаю твердо одно - мы справимся, что бы ни произошло.

Мир снов

Кошмары мучали Дорну каждую ночь.

Когда она только вернулась, утратившая часть себя, из нижнего мира, ей снились пивные реки. Из них выходили монстры самых разных мастей: безглазые демоны с длинными пальцами-ветвями, монструозные гиганты с малюсенькими головами и ширококрылые птицы, способные прикосновением острых перьев узнать о тебе всё или ввергнуть в беспамятство.

Они подходили к Дорне и склонялись перед ней, подставляя шеи под удары.

Дорна пыталась уйти от предназначения, остановиться. Она хваталась обеими руками за меч, пытаясь отвести его в сторону, но неведомая сила вершила судьбы — меч раз за разом доходил до своей цели, и кровь пачкала лицо Дорны. Когда она уже не могла дышать от слипшихся на губах кровяных масс — Дорна просыпалась.

 

Она видела этот кошмар ночь от ночи. Она уже боялась засыпать. Лишь бы не переживать это безумие снова. Но спустя пару месяцев в этот сон начали вплетаться другие образы.

 

Из пивной реки выходил Гаркьо, а на шее у него сидел Ньорд.

 

Муж, который вернулся к своему божественному обличию, выхватывал из рук Дорны меч и сажал её рядом с собой. Они летали над бурлящими потоками лавы и почему-то хохотали.

 

Гаркьо начинал снижаться, и Дорна видела себя. Она лежала на кипящей земле. Её тело. Точнее — её божественная сущность. Красивая, с растрёпанными на огненной земле волосами, с великолепным оружием в руках. Красивая и мёртвая.

 

Она была не в силах смотреть на мёртвую себя.

 

— Мы должны вместе объединить миры, — словно молитву нашёптывал Гаркьо. — Объедини нас, соедини, сложи все частей тысячи, много человеческого в них, да в тебе божественного сколько, складывай, соединяй, воедино части объединяй.

 

И просыпалась от удушающего кашля.

 

Прошло больше года со дня её возвращения, когда кошмары стали ещё разнообразнее.

 

Дорна обезглавливала монстров, Ньорд забирал её меч и кружил в вибрирующем от жара воздухе нижнего мира. Потом — начиналось что-то новенькое.

 

В одном из снов Гаркьо вдруг взмахивал крыльями, и нижний мир схлопывался, поглощая всё в чёрную воронку, словно водоворот. Туда падали горы, туда уползали змеями лавовые поля. Нижний мир исчезал и посреди зияющей пустоты висело только одно — тело той, что раньше была богиней.

 

В другую ночь Дорне приснилось, что Ньорд высаживает её на земле, подальше от страшного места, где упокоена её божественная оболочка, словно заботясь о ней. Потом прыгает на Гаркьо и возносится в верхний мир — сразу, без перехода через срединный. Дорна закрывает глаза и видит, как в верхнем мире Гаркьо и Ньорд сокрушают богов. Потом феникс-разделитель взмахивает крыльями, и миры вновь объединяются. И Ньорд становится вновь человеком. Её мужем.

 

Сегодня же Дорне приснилось, что Гаркьо вышел из реки один. На нём не было Ньорда.

 

— Где он? — спрашивает Дорна, отбрасывая меч.

 

Гаркьо не отвечает. Он взлетает в небеса, подлетает к телу божественной сущности Дорны и касается его крылом. Тело истлевает, становится пеплом, а через секунду исчезает совсем, не остаётся даже пылинки, песчинки.

 

— Где он? — повторяет вопрос Дорна, хотя знает ответ.

— Размякла ты, Дорна, в своем срединном мире, — задумчиво говорит Гаркьо. — Только больше нет никаких отдельных миров. Мне разонравилась эта концепция. Боги верхнего мира возгордились и перестали отвечать на молитвы людей. Нижний мир превратился в тюрьму и вотчину шаманов. Теперь вы, люди, сами по себе. И это не хорошо и не плохо. Прощай, Дорна. И знаешь, я рад тому, что Ньорд не убил тебя тогда. Думаю, ты поймешь однажды, почему.

 

В едином мире

К пришедшей снежной буре они были готовы. На потолке висела копченая рыба и вяленый овечий окорок, в подвале лежали чуть подвядшие, но все еще годные в еду овощи.

Овцам за стеной тоже было чем заняться - Дорна и старшая весь предыдущий месяц таскали для них сено с лужаек высокогорья.

Младший сейчас конопатил дверные щели мхом, а старшая чинила свою рыбацкую сумку.

Дорна выпаивала молоком слабенького ягненка, от которого отказалась молодая неумелая мамаша. Ягненок сосал тряпку, вымоченную молоком, жадно, а это означало, что он будет жить.

Она погладила его по нежной шерстке на голове и подкинула в очаг пару толстых веток. Вот с дровами было не так все хорошо. Продержаться бы до затишья.

Стук в дверь заставил всех оставить свои дела. Они переглянулись. Угораздило же кого-то оказаться вне дома в такую погоду.

Младший со вздохом принялся выковыривать забитый под дверь мох, потому что законы гостеприимства были святы.

Пришедший ввалился в дом, быстро закрыл за собой дверь и остался там стоять, привалившись спиной к косяку.

Сквозь снежную маску на лице были видны только глаза. Очень знакомые глаза.

Дорна не сдвинулась с места ни тогда, когда младший с воплем обхватил ноги путника, ни тогда, когда старшая прыгнула на гостя, вцепившись в него как блоха.

Ньорд что-то тихо шептал детям, гладя их по головам, как только что гладила Дорна ягненка.

Все это время он, не отрываясь, смотрел на Дорну.

— Я хотел пойти вслед за тобой, — сказал Ньорд наконец. — Но Гаркьо... Сама знаешь, как он умеет уговаривать.

Дорна улыбнулась, не в силах выдавить из себя ни слова.

— Он попросил об одолжении. Сказал, что сначала вернёт к детям тебя. Потом меня. Но за это... Он сказал, что мы должны вместе...

— Не важно, — остановила его Дорна, не желая слушать пересказ своих снов. — Это уже не важно.

Дети продолжали вопить, ягненок жалобно мекал, но все звуки, весь мир отошли на задний план, когда Дорна наконец обняла своего мужа.

Она прижалась к плечу Ньорда, закрыла глаза и попросила всех богов о том, чтобы это был не сон, не очередной её правдоподобный сон.