Вит поднялся ко входу в святилище. Он провёл рукой по тёплым от солнца перилам, обошёл две шестигранные колонны у входа, начертав своими следами знак бесконечности, и попросил разрешения войти.

Он был главный строитель и потому весь год входил в храм без спросу, как в свой дом. Но вчера был забит последний гвоздь, была произнесена молитва и храм был отдан Прабогу вместе с вечерней жертвой. Подношением стал племенной бык, лучший из царского стада. Вит знал, что в северном приделе Прабогу до сих пор приносят человеческие жертвы. Но здесь, в Севгороде, людей берегли, полагая, что лучше всю жизнь молиться Праотцу, чем один раз умереть за него.

Вит вошёл в высокую дверную арку и огляделся. Он сразу почувствовал Его присутствие. Всегда чувствовал это в последнюю Храмовую ночь. На его счету таких ночей было пять, но никогда присутствие не было столь явным. Чаще это было лёгкое, едва уловимое дыхание ветра. В этот раз Вит пошатнулся от потока воздуха, который окатил его с головы до пят, словно струи Верийского водопада. Несмотря на поздний час, в храме было светло, но определить, что служит источником света, Вит не смог. В какой-то момент ему начало казаться, что светятся сами брёвна. Церковь имела форму шестиугольника. В каждой из шести стен на уровне человеческих глаз была вырезана специальная ниша. В нише покоился камень круглой формы с высеченными на нём словами молитвы. Первая стена – молитва о семье, вторая – о роде, третья – обо всём живом, четвёртая – молитва о земле и воде, пятая – об огне, шестая – восхваление Праотца. Прихожане обычно обходили храм кругом, переходя от камня к камню. Вит тронул камень в шестой стене и с удивлением обнаружил, что он был горячим, словно весь день пролежал под палящим солнцем.

В центре храма располагался чёрный жертвенный камень. Вит неспешно подошёл к нему, развязал котомку, извлёк из неё кусок овчины, расстелил его напротив камня и опустился на колени.

– Здравствуй, Прабог, живи до скончания времён, – он проговорил приветствие и трижды коснулся лбом деревянного пола. Затем достал хлеб, флягу с вином и две чаши. Хлеб был вымешен на крови жертвенного быка. Он надломил пищу, оставив меньший кусок себе, больший положил на камень вместе с чашей, полной вина.

– Скажи, доволен ли ты храмом, о Всеотец? – спросил Вит.

Обычно Боги молчали. Но на этот раз Вит ждал ответа. Слишком уж явным было Его присутствие. Вдруг Вит почувствовал пронизывающий холод. Ему показалось, что ветер подул сразу изо всех шести арочных окон, располагавшихся в нижней части крыши. Рассудок говорил, что это невозможно, ведь он сам вставлял в окна горимскую слюду, не пропускающую воздух. Этот странный ветер опрокинул чашу с вином. Чаша скатилась с камня, красные струи стекали по гладкой блестящей поверхности. Хлеб намок и теперь напоминал кусок свежего мяса.

Виту стало не по себе. Он был старейшим из строителей, потому что Боги его любили. Они принимали его молитвы и обживали его храмы.

Вит стал перебирать в уме святилища, отданные Богам, вспоминал последние ночи, проведённые в них. Храм Птицелова в Карине, напоминающий по форме птичью клетку. Он вспоминал, как по всей стране искал для него деревья с изогнутыми стволами. Двойной храм для двуединого Бога жатвы и урожая с двумя центральными входами и двойным куполом. Храм Огневице, подобный огромной печи с местом для великого очага в центре. Всегда Боги принимали его дар. Он был третьим, кто рискнул воздвигнуть храм Змеееду, и потому заломил непомерную цену, 5000 дикарий. И правитель уступил, знал ведь: больше никто не возьмётся. Шутка ли, цена неудачи – твоя жизнь. Каждый раз после Храмовой ночи наступал судный день. В пять часов утра вместе с восходом солнца в специальной нише на вершине храма зажигался огонь. Несколько поленьев криптонского дерева могут гореть хоть целый день. Горожане же ждали ровно 12 часов. Если за это время ни дождь, ни ветер не могли погасить пламя, значит Бог принял храм. Если же по каким-то причинам огонь затухал, значит, храм был Богу не по душе. Лютующая толпа сжигала его вместе с неудачливым строителем.

Так погиб его друг Кромир, с которым они долго работали в одной артели, прежде чем стать мастерами.

Может быть, Бог рода, Птицелов, даровал Виту удачу. Он всегда работал до седьмого пота, с работников семь шкур сдирал, но точно знал, что никто не построит Богу лучшего храма. И вот те на...

Он пригубил вино, чтобы хоть как-то успокоиться, надломил положенный кусок хлеба с красноватым мякишем. Вит не любил солоноватый вкус крови, хотя ему и приходилось частенько отведывать такую выпечку на ритуальных трапезах.

– Кровь что вода, – говаривал отец. – Жертва умирает, чтобы напоить своей кровью вены земли, вены человека и вены самого Бога.

За 50 прожитых лет Вит так и не смог полюбить кровь.

Было уже за полночь, но сон всё не шёл. То ли из-за холодного ветра, то ли из-за тусклого света, который то разгорался ярче, то почти сходил на нет. Он лёг на дощатый пол, прислонившись к шестой по счёту стене, той, у которой следовало молиться Всеотцу, и прикрылся овечьей шкурой, чтобы хоть как-то согреться.

Видимо, ему всё же удалось поспать. Когда он очнулся, мерцающий свет сменился непроглядной темнотой. Он услышал слабый стук в дверь. Должно быть, нищий, да к тому же голь перекатная. Здешние-то знают, что храм ещё не принят Богом, а значит, не безопасен. К тому же, по традиции первая ночь принадлежит строителю. Даже служитель не может ступить на порог до дня благословения. С другой стороны, негоже оставить нищего за дверью. Дом Всеотца для обездоленных всегда открыт. Как правило, рядом с основным храмом строится небольшой постоялый дом со столовой, где может найти приют любой нуждающийся. Вит наощупь пробрался вдоль стены к дверному проёму, с силой дёрнул тяжёлый медный круг.

Луна была высоко, в дверях стоял сгорбленный нищий в драном холщовом плаще. В его глазах читалась не просьба о помощи, а снисходительная готовность эту помощь принять...

– А что делать, он практически у себя дома, – уныло подумал мастер, – Всё-таки эти божьи законы ох как развращают людей. Где же смирение, кротость?

Служители называли этих малых небесными птахами. Вит ещё раз окинул взглядом нагловатую, высокомерную пташку, от которой к тому же очень дурно пахло, и обречённо впустил гостя на порог. Дверь закрылась сама собой, и храм, что удивительно, сразу наполнился тёплым, ровным светом. Вероятно, гость пришёлся по вкусу будущему хозяину. И то ладно. Может быть, Отец всё же снизойдёт до благодарности, оставит его в живых.

– Добрая ночь, мил человек, – как можно более учтиво поздоровался Вит.

– И тебе долгих лет жизни, старейший из мастеров.

Нищий двигался и говорил очень медленно, как глубокие старики, хотя на вид был ровесником мастера. Волосы едва тронуты сединой. Вит подумал было о какой-то тяжёлой болезни. Только сейчас он смог хорошо разглядеть гостя. Это был сгорбленный мужчина с клочковатой бородой и голубыми, почти выцветшими глазами. Он смотрел так, словно этот храм принадлежал ему. Вита передёрнуло.

– Я несказанно рад, – проговорил он, – что Бог пяти дорог привёл тебя сюда. Но знаешь ли ты, что храм не освещён? Не побоишься ли провести ночь под сводами, лишёнными благословения?

– Нам есть о чём поговорить, строитель.

Только сейчас Вит понял, что старик называет его строителем. А значит, он из местных и знает, что сегодня его Храмовая ночь.

– Рад услужить тебе разговором, странник, – уныло проговорил мастер, хотя, по правде, был совсем не рад. Просто чтил законы гостеприимства, – устраивайся поудобнее на моих шкурах и вкуси моё вино.

Вит жестом указал на овчину, разложенную у стены.

– Разве не видишь, мастер, что вино уже выпито? – нищий указал своим длинным грязным ногтем в сторону камня для подношений.

Вит вскрикнул. Камень был абсолютно пуст: ни следов от пролитого вина, ни крошки хлеба. Его чёрная полированная поверхность поблёскивала в тёплом свете. Пустая кружка продолжала лежать в отдалении.

– О, Всеотец, – воскликнул Вит дрогнувшим голосом и упал на колени, – простишь ли ты мою слепоту?

Перед его мысленным взором пронеслись многочисленные рассказы о богах, принимавших облик нищих. Они могли жестоко отомстить человеку за недостаточное почтение.

– Не в слепоте твой грех, – произнёс Всеотец, непомерно растягивая слова. Казалось, губы с трудом перемалывают зерно слов, будто уставший бык из последних сил ходит по кругу, ворочая мельничные жернова.

Вит затих, опустив голову в неподвижном поклоне. Он знал, что его грех в непочтительности, в кощунственных мыслях. Он ждал своего приговора.

– Ты не принёс жертву, – произнёс Бог.

Вит выпрямился и посмотрел Богу в глаза. На этот раз в них не было ни вызова, ни высокомерия. Лишь глубокая печаль.

– Ты и сам знаешь, Всеотец, – нерешительно начал мастер, – ещё не был забит последний гвоздь и не был установлен замок на дубовой двери, когда на рассвете пятого дня месяца я принёс тебе в жертву быка. Первого из царского стада.

Праотец усмехнулся. Его губы вновь зашелестели, словно осенние листья.

– Ты совершил ритуал, а значит, прочно запер душу быка здесь, в стенах моего храма. Зачем, скажи мне, бычья душа? От живого быка есть прок: он осеменитель коров, помощник в поле. Если у быка добрый нрав, на его спине могут кататься малые дети. Но что мне делать с перепуганной бычьей душой, заключённой в этих стенах? Может быть, ты дал мне наместника, который будет поддерживать храм в моё отсутствие? Или друга для долгих ночных бесед? Ты дал мне племенного быка... И ждёшь благодарности?

– Неужели тебе, о Всеотец, до краёв наполняющий мир своим присутствием, нужен наместник? О мудрейший из богов, разве смертный сгодится тебе в собеседники? Я, прах пред твоими ступнями, много ли лучше быка?

Вит вновь наклонил голову в почтительном поклоне.

– Льстивый плут, – слегка улыбнулся нищий, – вижу, отец научил тебя хорошим манерам. Беседа с тобой, конечно, не пир для ума. Но хоть какое-то развлечение. Думаю, ты, смертный, мне подойдёшь.

Вит побледнел и отпрянул. Глаза нищего загорелись.

– Я расскажу тебе правду о первом человеке и о начале мира. Ты научишься, подобно мне, читать судьбы по лицам людей. Узнаешь языки птиц и зверей. Сможешь в расположении звёзд видеть судьбу мира, – голос Бога стал оглушительно громким, заполнил храм до краёв.

Всеотец закончил и как-то сник, тяжело выдохнув. Было видно, насколько трудно даётся ему беседа со смертным.

Когда последние отзвуки голоса стихли, Вит произнёс:

– Не значит ли это, о Праотец, что все люди, принесённые в жертву в храмах, обретают вторую жизнь?

– Ты прав, но не совсем, – голос Бога вновь сделался тихим, едва различимым. – Если душа полна страха, в стенах храма останется лишь страх. Есть боги, например мой внук Змееед, для которых страх и вера едины. Тогда и племенной бык сойдёт в дар. Но мне нужна живая душа. Нужен ты, мастер. Часть твоей души уже принадлежит этому дому. Ты отдал её безвозвратно вместе с годом жизни, проведённым здесь. Другая, большая часть, должна остаться в храме после благодарственной жертвы. Жертва должна быть добровольной, лишённой страха.

– Может ли кто-то другой из числа моих лучших строителей скрасить твоё одиночество?

– Нет, – сказал Бог. И голос его был твёрд, как стены храмы.

– Должен ли я сам лишить себя жизни, или же служитель может пустить кровь на жертвенный камень? Есть ли отличия в жертвенном ритуале?

– Конечно, мастер. Ты ведь не племенной бык. Не так-то просто вселить живую душу в новое тело. Долгая ночь. Садись и слушай.

И Вит слушал. Тёплый свет храма сменился светом восходящего солнца. Мастер с удивлением понимал, что, как бы ни был велик Всеотец, ему не дано проникнуть в его, простого смертного, мысли. Иначе бы он, уж конечно, не доверил ему таинство ритуала. Не рассказал бы, как заключить душу в тело предмета.

Было четыре утра, когда Всеотец окончил свою непомерно долгую речь. Слова его были тяжелы, словно камни. Под утро Вит мысленно выстроил храм ритуала, расположив слова в строгом порядке. Отец молча смотрел на него, и в глазах, как бы странно это ни звучало, читалась мольба. Мольба и одиночество. Вит не знал всего. Быть может, многочисленные дети и внуки, ставшие небожителями, давно уже забыли своего отца. Или за тысячи лет все слова на всех языках мира были произнесены ими и потому утратили всякий смысл. Но Праотцу зачем-то очень был нужен он, человек. А его, Вита, ждала молодая жена. Он взял Мину в дом всего два года назад, после смерти Леи. Недавно она родила ему мальчика, которого он так ждал. У них с Леей были одни девицы на выданье. А тут под конец жизни такое счастье – наследник, будущий мастер, которому Вит сможет передать свои знания. Сможет ли? Всеотец ждал ответа.

– Прости, – произнёс Вит, прервав долгое молчание, – не ты ли подарил мне любимую жену и сына на старость лет? И теперь хочешь отнять их?

– Отнимает смерть. Я же даритель новой жизни. Жить тебе столько, сколько будет стоять этот город. Быть может, не одну тысячу лет. – Богу всё труднее давались слова. Он тяжело дышал.

– Не могу я обменять своё привычное тело на холодные брёвна.

– Решать тебе, – произнёс Всеотец, – но знай, что погибнешь ты в любом случае. Храм не будет благословлён без твоей души. Скоро начнётся церемония. Я оставлю тебе свой плащ. Накинешь его на плечи, и я буду знать, что ты готов к жертве.

С этими словами Всебог медленно снял с плеч серый бесформенный холст, полный дыр и заплат, и остался в чёрной рубахе, расшитой красными узорами. Теперь этот человек с царственной осанкой ничем не напоминал ту жалкую, сгорбленную фигуру, которую мастер увидел ночью в дверях храма. Бог взглянул на Вита в последний раз и хищно улыбнулся. Всё равно будешь моим – читалось в его глазах.

Всеотец направился к выходу. С каждым шагом фигура его удалялась. И вот мастеру уже начало казаться, что храм бесконечен, он расширился до размеров города, а быть может, и целого мира. Умом Вит понимал, что от жертвенного камня до дверей всего 20 шагов, но глаза его видели иное. Маленькая фигурка Бога стала еле различима и скрылась за горизонтом. Храм медленно обретал привычные черты. Вит встал с овечьей шкуры и начал неспешно прохаживаться вдоль стен, чтобы размять затёкшие ноги. Оставалось совсем немного до прихода служителей...

Слава мастеру

Вдоль четвёртой стены, поверх молитвенного камня, шли ступени. Лестница уходила под крышу, вилась спиралью вдоль стен шестиугольной пирамиды и упиралась в её вершину.

Вит поднялся до арочного окна на стыке стены и крыши и стал вглядываться в толпу. Вот его ребята, все семь. Они уже давно переняли у него секреты плотницкого дела, да и в каменной кладке разбирались неплохо. Но почему-то продолжали работать с ним, терпели его дурной нрав. Дом мог перестраиваться до пяти раз. Он почти никогда не мог сразу увидеть облик будущего здания, всегда шёл на ощупь, словно слепой котёнок. Возможно, именно это позволяло ему в конце концов доводить формы до совершенства. Они стояли и о чём-то оживлённо судачили. Родной островок в бушующем море толпы. Младшему едва исполнилось 20, старшему, Равниру, уже 52. Он давно мог бы сам стать мастером, но, вероятно, боялся смерти. А кто её не боится?

Слюдяные окна были многослойны. Их устройство позволяло Виту видеть храмовый двор и часть главной дороги, но сам он при этом оставался невидимым для людских глаз.

Толпа расступилась, пропуская царскую стражу, около сотни лучников и мечников, облачённых в праздничные красные одежды. Царь восседал на белом скакуне. Крестьяне, ремесленники и купцы снимали шапки, чтобы склониться перед своим владыкой. Воины в остроконечных колпаках теснили толпу, образуя вокруг храма двойное защитное кольцо. Царь спешился, отдал своего скакуна одному из стражников. В окружении вельмож он было словно драгоценный камень в тёмной оправе. Их чёрные и красные платья оттеняли царское, небесно-голубое. Процессия не спеша двигалась ко входу в святилище. С другой стороны им навстречу шли шесть служителей в белых одеждах. Впереди старый жрец с факелом. Казалось, он еле передвигал ноги. Двое юношей поддерживали его за руки. Но на крышу храма старцу предстояло забраться самому. Лестница слишком узка.

У входа в святилище процессии встретились. Вит широко раскрыл дверь перед дорогими гостями. Он был одет в чистую белую рубаху. В руках держал старый холщовый плащ.

Царь и служители удалились в глубь храма. Вит устроился на последней ступеньке храмовой лестницы. Он выполнил свою часть ритуала. То, что будет дальше, его не касалось. Он не видел, как царь торжественно пронёс факел вдоль стен и возвратил его жрецу. Как жрец, едва передвигая ноги, карабкался по витой лестнице. Мастер искал в толпе родное лицо Мины. Он увидел её, теснимую со всех сторон, с крошкой Годаром на руках. Она бойко работала локтями, пытаясь пробиться поближе к воротам. Мина что-то горячо доказывала верзиле кузнецу. Вит опознал его профессию по изображениям молота и наковальни, вышитым на высоком колпаке. Мастер, конечно, не слышал голоса, но ясно мог представить его.

– Посторонись, чурбан ты этакий. Я жена строителя. А это его сын. Глаза разуй! Не видишь, как похож? – Речь Мины вполне могла звучать так. На последних словах она подняла сынишку высоко над головой, как бы хвастаясь им перед толпой. Она была румяная, разгорячённая и оттого неимоверно красивая. Пряди русых волос беспорядочно выбивались из-под платка. И сынишка был в неё, румяный и белёсый, словно пшеничный хлеб, только что вынутый из печи. Вит с нежностью смотрел в сторону жены, пытаясь поймать её мечущийся взгляд, и в конце концов поймал. Она перехватила сынишку правой рукой и так яростно замахала левой, что угодила кузнецу под самые рёбра. Кузнец взвыл и даже было замахнулся на неё, но Мина так грозно глянула на верзилу, что тот поспешно отступил от греха подальше. Вит громко и заразительно засмеялся. Уж он-то знал, что Мина себя в обиду не даст. Сам, бывало, получал от неё тумаки, правда, всегда за дело.

Толпа затихла, все взгляды были теперь устремлены к вершине храма. Старый служитель закончил восхождение. Было видно, что он с трудом удерживает факел в руке. Огонь опустился в каменное ложе. Пламя разгорелось быстро, уже через несколько минут оно был ростом с самого жреца.

Толпа взвыла. Мужчины подбрасывали вверх шапки, выкрикивали: «Слава Всебогу! Слава Праотцу! Слава Государю!» И лишь где-то в отдалении слабо-слабо Вит услышал: «Слава мастеру!».

Так было всегда: артель получала деньги за работу – славу получал царь. Каждая победа Вита была его победой. Люди называли его любимцем Богов, первым среди царей. За это он и ценил своего мастера. Шутка ли, за пятнадцать лет ни одного сожжённого храма. Неприятели боялись вступить на землю, охраняемую небожителями.

Гости вышли из храма. Служители встали у дверей. Верховный жрец еле держался на ногах. Царь уселся на верхнюю ступень лестницы. Он окидывал самодовольным взглядом своих подданых. «Слава Всебогу! Слава государю!» – разносилось со всех сторон. Вит смотрел на маленькую группку строителей, которую толпа оттеснила далеко, почти к дороге. Ещё раз нашёл глазами Мину. Она, срывая голос, выкрикивала его имя, но всё равно не могла перебить толпу. Мастер смотрел в бушующее людское море и чувствовал щемящую грусть. Вит вспомнил глаза Всебога, полные одиночества. Он встал в полный рост, взял в руки пропахшую пылью холстину и подошёл ближе к кольцу ратников. Толпа разразилась криками, и он услышал отчётливое: «Слава мастеру! Любимец богов!»

– Больше нет, – произнёс Вит и с силой бросил плащ через головы воинов. Толпа всколыхнулась в месте падения холстины. Женщины и мужчины рвали ткань на куски. Словно птицы-падальщики вклёвывались в мёртвое тело, которое было когда-то божьим благословением. Толпа не сразу поняла, что огонь на вершине храма погас.

Поминки

Было уже семь вечера, когда толпа, теснимая ратниками, начала расходиться.

Вит сложил в котомку опустевшую флягу с вином и покрывало. Четверо воинов сопровождали его до дома – прощальный подарок царя своему обречённому слуге.

В доме было шумно. Все четыре дочери, которых отец видел теперь раз в два-три года во время публичного благословления храма, пришли вместе со своими мужьями и сыновьями. В этом году вместо благословления приходилось довольствоваться поминками. Ещё на пороге он увидел Мину, которая сновала по кухне туда-сюда, словно челнок в ткацком станке, пытаясь не сбить на своём пути многочисленных гостей.

Вит не хотел никого видеть. Дочери вышли к нему навстречу, все похожие на мать, статные, высокие. Они выстроились по росту, словно воины перед воеводой. Самой высокой была Вита, потом шла Злата. Её волосы были чуть светлее, чем у сестёр. Злата была старшей. Следом за ней в узких сенях теснились Сила и Стана. Дети шумной гурьбой сновали у материнских юбок, но к деду подойти боялись. Он был для них чужим. Работал без продыху и видел родных лишь в храмовые праздники. Сам, конечно, был виноват. Совсем не навещал, да и в гости не жаловал. Дочери тоже смотрели на него скорее с любопытством, чем с сожалением. Лишь у младшей, Станы, таились в глазах невыплаканные слёзы. Стана была любимицей. Вит уже отчаялся получить наследника, потому начал развлечения ради учить плотницким премудростям младшую. Брал её с собой на стройки крестьянских домов, рассказывал про устройство избы, учил владеть топором. Стана оказалась талантливой ученицей. Но всё позабыла сразу, как вышла замуж. Лён, зажиточный торговец, и близко не подпускал её к хозяйству. У них дома всем заведовала служанка, и Стана вскоре превратилась в нарядную белоручку со скучающим взглядом. Сейчас он посмотрел в её прекрасные зеленоватые глаза и снова увидел десятилетнюю девочку, бойко размахивающую молотком. Вит захотел обнять её, но так и не решился.

Гости еле уместились за широким дубовым столом. Дети сидели отдельно, вдоль лавок. Мина расстелила чистую скатерть прямо на полу и поставила для них большое блюдо с пирогами, разлила кисель по кружкам. Едва перекусив, они побежали играть во двор.

Хозяйка приготовила курник с изображением двух воркующих птиц да пирог Бычий глаз с искусно вылепленным шестиглазым быком. Готовилась-то, конечно, к празднику... Родственники галдели, восхваляли мастера. Сёстры сетовали на варварский ритуал, на капризных Богов, которым вечно не угодишь. Мина смотрела на Вита.

 

Тит, муж Златы, один из царских казначеев, сказал, что замолвил словечко перед знакомым вельможей. И очень надеется, что тело можно будет упокоить у порога храма Двуединого бога. А это великая честь. Мина смотрела на Вита и молчала.

 

Вит уговаривал старшего артельщика, Равнира, стать новым мастером, не бросать общего дела. Равнир отчаянно мотал головой и пил медовуху из большой кружки. В глазах его читался страх. Мина смотрела на Вита и молчала.

 

Ким, скульптор, муж Станы, пообещал сделать погребальную статую мастера в полный рост, чтобы внуки не забывали его облик. Мина всё смотрела на Вита. Стана тихонько начала плакать, утирая глаза вышитым рукавом. Мина смотрела...

 

Родственники разошлись около десяти. Такие шумные за столом, они выходили теперь за порог тихо-тихо. Мужчины церемонно кланялись на прощание, дочери робко припадали к груди, внуки обходили стороной. Стана всё никак не могла уйти, медлила у порога, держала его за руку.

– Знаешь, Стана, – Вит не выдержал и проговорился. – Я ведь не ухожу насовсем. Это трудно объяснить, но я останусь здесь, с вами. Обещай мне, что будешь навещать Мину. Хоть иногда.

Стана кивнула и заплакала в голос. Она так и ушла, громко всхлипывая, опираясь на плечо мужа.

Вит вернулся в дом. Мина молчала. Годар сидел на руках и с азартом грыз погремушку, которую отец смастерил для него ещё прошлым летом. Мастер прикрыл дверь, ведущую в сени, сел напротив. Он понимал, что должен утешить жену, сказать, что уйдёт не насовсем. Но слова не шли с языка. Он присел у её ног, стал гладить круглые гладкие колени под юбкой, щекотать бородой нежные голени. Мина шарила свободной рукой в его волосах, тихонько всхлипывала. Он так хотел провести эту ночь с ней. И не мог. Вит не знал, сколько времени понадобится ему на обряд. Не был уверен, что ритуал сработает.

– Переночуй сегодня у брата, – с усилием произнёс он. – Мне нужно побыть одному.

– Ещё чего! – негодующе воскликнула Мина. – У нас достаточно комнат. Засядем с маленьким в гостевой. Там и стены потолще. Будем как мышки.

– Прости, я должен остаться один.

– Да не пойду я никуда! – взвилась жена. – Куда мы пойдём? Брат и не ждёт нас.

– Ждёт. Я предупредил его. Зашёл по пути из храма.

Мина смотрела жалобно и обиженно.

– Нет. Нет, нет, нет! – выкрикивала она, яростно топая ногами, словно капризная девчонка.

Вит вздохнул и стал заправлять в платок выпавшие пряди Мининых волос. Он сказал так твёрдо, как только мог:

– Да. Прости, моя хорошая.

– Мы придём проститься перед рассветом? – Мина смотрела в сторону, сдерживая слёзы.

Вит молча кивнул.

Обряд

Вит знал этот дом наизусть, как имя своей матери, как имена семи Богов. Они возводили его стены вместе с покойным отцом, вместе с Кромиром, канувшим в огне. И вот он остался один.

Вит постоял у семейного алтаря. Бережно собрал в ладонь крошки, оставшиеся после трапезы, открыл дверь медной клетки. На ночь её нужно было оставлять открытой, чтобы золотая птица удачи могла навестить своего отца, жаворонка. Рано утром она вернётся и доест оставленные крохи. Дверь будет закрывать уже Мина. Он налил воды в ритуальную чашу и окропил светильник Огневицы, богини Мининого рода. Щепка криптонского дерева могла бы гореть всю ночь, но по ночам Боги забывали о людях и покидали жилище. Лишь Всебог думал о смертных и днём и ночью. Может быть, потому Птицелов, хранитель его рода, не смог помочь Виту в Храмовую ночь и удача от него отвернулась. К чему теперь рассуждать? Время приносить жертву.

Вит достал из алтарного ящичка жертвенный нож, высеченный из чёрного камня. Обычно его доставали раз в год в день солнцестояния, чтобы принести жертву Первобогу. Точно такой же нож для ритуала использовали прародители Вита ещё тысячу лет назад. Старый бог любил кровь и не любил перемен. Сегодня будет много крови.

Вит положил шесть поленьев в ещё тёплый очаг и вышел за порог. Он воткнул нож в середину двери на уровне глаз и медленно повёл лезвие, вспарывая тело брёвен. Ему нужно было сделать полный круг.

– Подобно тому, как нож входит в дерево, так и моя душа войдёт в эту стену, останется под этой крышей, – шептали губы мастера.

Он прошёл печную комнату, в которой принимали гостей, свою мастерскую, лестницу, ведущую к смотровой башне. Вит сделал её для Леи, первой жены, когда царь назначил его придворным строителем. Окончив дела, Лея поднималась наверх, чтобы посмотреть, как работает муж. Их дом стоял на возвышении, и весь город был виден отсюда как на ладони.

Он обошёл дом и вернулся в исходную точку. Затем снял одежду: тёмные штаны свободного покроя, златотканый пояс, рубаху, вышитую руками Мины. Он оставил всё у порога. Затем полоснул холодным ножом по животу. Тонкая красная линия опоясывала теперь его тело. Боль была ощутима, но рана не слишком глубока.

– Подобно тому, как нож входит в тело, так и моя душа войдёт в эту стену, останется под этой крышей, – заклинал мастер.

Пошатываясь, он вошёл в дом, в печную комнату. Подошёл к окну, смотрящему в город. Ножом срезал два почти ровных круга со слюдяной рамы. Он лёг у стены, между комнатой и сенями, в середине дома. Когда-то на этом месте он принёс в жертву великолепного коня чёрной масти. Кровь стекала с живота, пропитывала доски, просачивалась сквозь щели глубоко в землю, туда, где лежали конские кости.

Виту было тепло. Он положил кружки слюды на глаза и зашептал:

– Дом, прими мои очи, подобно тому, как ты примешь моё тело. Окна пусть станут моим оком, стены пусть станут моими ушами.

Сначала Вит ощутил темноту. Это была темнота до сотворения мира, до появления самого Вита. Темнота не знала, что такое свет, не умела видеть. Потом появился Всеотец. У Всеотца были глаза голубые, как небесная твердь. В самой глубине глаз загорелся огонь. Это было солнце. Вит вглядывался в эти живые прекрасные глаза. В них не было ни боли, ни одиночества – только свет и надежда. Теперь он мог видеть всё. И небо, полное звёзд с нарастающим месяцем, и дорогу, ведущую вниз с холма прямо к главной улице. Царские палаты в сердце города. Вокруг них дома вельмож, словно склонившиеся в вечном поклоне перед высоким царским домом. Следом расходящимися волнами шли дома богатых горожан и торговцев. У самой окраины жались друг к другу полуразвалившиеся лачуги бедняков. Восточные окна отражали лес и дальше, за лесом, край деревушки.

Вит видел и ощущал всё. Тяжесть совы, присевшей на западное бревно клети смотровой башни, холод земли под ногами фундамента, лапки мыши, юркнувшей в норку за умывальником. Чувствовал сладкий запах Мины, витающий над простынями в спальной, запах нестираных пелёнок в банном углу, запах маков и ирисов, которые Мина посадила у дома, посвятив их Огневице. Голова его всё ещё лежала на деревянном полу. Как было странно ощущать тяжесть своего тела, чувствовать брёвнами влажную вязкость крови. Вит пытался сосредоточиться. Он долго нащупывал рукой каменный нож, оказавшийся почему-то у самых ног. Оставалось сделать последнее, и теперь мастеру было уже не страшно.

– Я отдаю своё имя и сердце этому дому. Подобно тому, как оно согревало раньше моё тело, пусть впредь согревает оно эти стены.

Вит с силой вонзил клинок в грудь. В тот же миг в печи зажегся огонь. Последний вздох слетел с губ мастера.

Утро

Под утро пришли стражники. Их было шестеро, по числу страниц в молитвенной книге Праотца. Они долго стучали в дверь. Не дождавшись ответа, стражники прошли в дом и застыли у порога. Простоволосая женщина с набухшими от слёз глазами тихонько выла, сидя на полу у какого-то тела, покрытого простынёй. Простыня была белой, с кровавыми подтёками. Рядом, на простыне поменьше, размахивая ручками, хныкал ребёнок. Стражник подошёл к женщине и отогнул край ткани. Он узнал лицо мастера, бледное, полное холодного спокойствия.

Двое стражников взвалили тело на плечи и понесли в сторону дороги.

Вит видел, как несли его тело. Видел толпу, стекающуюся со всех концов города к обречённому храму. Видел вырывающуюся Мину, которую с трудом удерживали четверо подоспевших артельщиков, и сына, притихшего на руках у Равнира.

Вит был рядом. Он знал, что придёт день и Мина всё поймёт. Увидит его глаза в слюдяных переливах окон, почувствует его дыхание на своей шее.

Мастер улыбался.

***

Сосед рассказал Мине, что видел ночью двух пожилых мужчин, сидевших на крыше её дома. Один из них был похож на мастера. Второго же он никогда прежде не видел. Мужчины были чем-то похожи друг на друга. У обоих волосы, едва тронутые сединой, оба в рубахах. Мастер в праздничной, белой, а второй, чужак, в чёрной, расшитой красными узорами. Они сидели на коньке крыши, болтая ногами, словно малые дети, и о чём-то увлечённо беседовали. Когда прохожий попытался их окликнуть, видение растаяло в ночном сумраке, оставив после себя лишь лёгкую дымку.